Горячие гильзы

Я УЧУСЬ!

Партизаны отбросили карателей так лихо, что те не успели сжечь нашу деревню и увести скот. Но ограбить успели, увезли всё, что смогли. Ужинать нам пришлось без хлеба. Долго пили густое парное молоко.

— Хорошо, что картошку не увезли, — несколько раз повторила мать…

Наутро мать ушла по делам, а мы с Серёгой лежали на печи. Там было тепло, пахло сушёными травами, летом. То ко мне, то к брату, ласкаясь, подходил кот Василий, который весь бой просидел в подвале, видимо промёрз. Кот довольно урчал.

Я тоже чувствовал себя радостно, подумывая даже о том, что мне дадут медаль. Правда, я в этом был не очень уверен: Митя Огурцов вон какой храбрый, а без медали. Не надо никакой награды, решил я, пусть лучше дадут подсумок с патронами и карабин. Стрелять я умею, три раза стрелял из малокалиберки. Мать нашьёт мне на шапку красную ленту: выкроит из своей косынки, что спрятала в комоде. Фашисты огромные, неповоротливые от зимней одежды, попадать в них легко, а я маленький, быстрый — попробуй поймай на мушку! Прицелюсь, хлоп — и готово. Весь в медалях буду. Приеду, пройду по деревне с наградами и карабином, мальчишки лопнут от зависти. И Зина Тимофеева посмотрит…

В сенях загрохотало, с шумом открылась дверь. На пороге стоял партизан — весь в снегу, в индеви.

— Такой-то? — спросил партизан строгим голосом.

— Такой-то, — поспешно ответил я.

— В штаб! К командиру! Мигом!

От счастья голова кругом пошла. Вот оно, вызывают… Прыгнул с печки, попал в валенки, схватил шапку и полушубок.

— А меня? — захныкал братишка.

— Про тебя ничего не сказано. Сиди дома!

— Да-а-а-а? — обиделся Серёга и тоже бросился за одеждой.

На улице он никак не мог догнать меня, рассердился ещё сильнее:

— Стой! Стрелять буду!

Партизан не сказал, где находится штаб, но возле дома Тимофеевых стоял часовой с автоматом, и я догадался: командир — там.

Часовой пропустил меня и Серёгу. Мало того, улыбнулся, как самым хорошим знакомым.

В штабе оказалось тесно и шумно: собрались все деревенские ребята. Мне это не понравилось. Если начнут давать медали и карабины, мне может ничего не достаться — прибежал последним. Работая локтями, пробился к столу, к самому командиру. Он оказался не старым. Лицо обветренное, покрытое зимним загаром, на плечах — кожанка, на боку — маузер в деревянной колодке. Можно стрелять с руки, а можно привинтить маузер к колодке, получится штурмовой карабин.

Командир встал, поправил чёрную портупею. Синие его глаза остановились вдруг на мне.

— Ну, что, орёл, не надоело ворон гонять по деревне?

— Надоело… — ответил я машинально.

— Вот и хорошо! Завтра вместе со всеми пойдёшь в школу.

Мы оторопели. Рядом фашисты, идут бои, горят деревни — какие уж тут занятия!

— Школа-то сгорела, — негромко сказал Саша Андреев. — Когда горбовскую комендатуру разбивали…

— Сам был в том бою, — улыбнулся командир. — Знаю. Что ж, будете учиться в пекарне. Хлеб в ней пока что не пекут.

— И учителя нет, — решил не сдаваться Саша.

— Как так нет? А ну, оглянитесь!

Все разом повернулись. У порога стоял партизан в кубанке и шубе до пят. Ярко сверкали очки в золотой оправе. На ремне — парабеллум, правая рука — на косынке из парашютного шёлка.

— Меня зовут Иван Матвеевич, — сказал наш будущий учитель.

— А когда поправится рука, тоже нас учить будете? — бойко спросила Зина.

— Если прикажет командир — буду.

Домой я словно на крыльях летел. Серёга уныло плёлся сзади: в школу его не взяли, сказали, что надо подрасти. Но вскоре и моя радость погасла. Я стал собираться в школу, но не нашёл ничего, кроме сломанной ручки — Серёгина «работа» — и пера № 86. Я чуть не плакал. В дом как раз зашли двое партизан из заслона. Им стало жалко меня, и один вынул из брезентовой сумки гранаты, протянул её мне.

— Бери, сумка крепкая. С ней и пойдёшь на уроки.

— С пустой? — Не выдержав, я всё же заплакал.

Партизаны смутились, завалили меня подарками. У меня оказалось сразу два карандаша: сине-красный и простой с наконечником из гильзы от маузера. Следом явилась на свет из вещевого мешка трофейная книга в кожаном переплёте.

— Это — вместо тетради. Ты по-немецки ни бум-бум, а смотри какое расстояние между строчками — можно писать. Крупными буквами. И поля широкие — решай себе примеры столбиком!

— Ручка вот плохая, не пишет…

Партизаны осмотрели ручку, попросили у матери плоскогубцы. Вынув сломанный стержень, заменили его целым, выстроганным из лучины. Со счётными палочками помог Серёга: сопя, притащил полную шапку гильз — единственное своё богатство.

Сложив подарки в сумку, я повесил её на гвоздь около окна.

Вечером я раньше обычного забрался на печь, но уснуть долго не мог. Вспомнил прежнюю школу — в Горбове. Я несколько раз приходил на хутор, ждал под окнами школы, когда прозвенит звонок. Мальчишки на переменах вместе со мной убегали на озеро, ловили на отмели раков. Добычу мои дружки прятали в партах. На уроке было слышно, как раки шелестят клешнями…

Если бы не мать, я бы проспал, опоздал в школу.

— Скорей вставай, — тормошила меня мама. — Ворона под окно прилетела, кричала всё: «Пора! Пора!»

Прыгнув с печки в валенки, я схватил сумку, надел через плечо, стащил с вешалки полушубок, затолкал руки в рукава.

За столом сидели незнакомые партизаны. Они дружно засмеялись. Я сбросил полушубок и сумку, вновь оделся и надел сумку на себя.

— Герой, а завтракать кто будет? — Партизаны продолжали смеяться…

На столе стоял горшок с кашей, вился беловатый пар. И мы, и партизаны жили впроголодь. От недоедания у меня часто болела голова. А каша была настоящая, гречневая, сдобренная льняным маслом. Что же теперь делать? Стану завтракать — опоздаю. Не позавтракаю — целый день буду голодным. Ещё раз глянул на горшок и хлебницу, полную толстых ломтей хлеба. Схватил ковшик, нашёл маленький горшок, наложил в него каши, сунул горшочек и ложку в сумку, туда же затолкал увесистую горбушку. Ни хлеба, ни круп, ни масла у нас не было. Значит, партизаны привезли, а мать приготовила.

— Спасибо! — сказал я партизанам и матери одновременно.

В поле было морозно. Над лесом стыло малиновое солнце. С ёлки на ёлку перелетали рябчики. Со всех сторон к пекарне тянулись тропинки. На снегу, казалось, кто-то нарисовал ветвистое дерево.

Вбежал в пекарню, обрадовался: успел! В помещении было жарко, огромная печь дышала июльским зноем. Парт не было — столы, на которых прежде лепили калачи и укладывали в формы тесто. К стене был прибит лист чёрной жести. Я понял, что это — классная доска. На одном из столов лежал бубенец, похожий на жёлтую кувшинку. В деревне такие бубенцы называли гремками.

— Садись со мной, — предложил Саша Андреев. — Вот тут, к окну поближе.

В сборе были все ребята из нашей деревни, из Горбова, Усадина и Носовой Горы. Ко мне подбежал мальчишка, он был в трофейном френче с подвёрнутыми рукавами, на поясе — маленькая жёлтая кобура.

— Настоящий? — спросил я у новенького.

— Там не пистолет, — смутился мальчишка. — Цветные карандаши… Хочешь со мною дружить? Меня зовут Колей.

— С партизанами приехал? — спросил я и назвался.

— С партизанами. Просился в разведку, а меня — сюда. Обидно!

Зазвенел гремок — чисто, заливисто. Вошёл учитель Иван Матвеевич — с портфелем в левой руке. Все встали, поздоровались. Учитель положил портфель на стол, освободившейся рукой снял шапку. Потом сел за стол, раскрыл классный журнал. Всё было как в настоящей школе.

— А сейчас приготовим чернила!

Прищурясь лукаво, партизан достал из кармана два алюминиевых патрона с сигнальными ракетами. На патронах были цветные полосы: на одном красная, на другом зелёная.

— А ну, помогите их открыть!

Специалистов по открыванию патронов оказалось с избытком. Но всех опередил Саша Тимофеев. Вооружась кривым гвоздём, он мгновенно выковырял пыжи, высыпал порох и шашки с горючим составом. Шашки размяли, порошок засыпали в две бутылки, принесённые учителем. По просьбе Ивана Матвеевича достали из печки котелок с горячей водой. Налили воду в бутылки. Свершилось чудо: мы получили чернила. Красные — из красной ракеты, зелёные — из зелёной. Чернила разлили по разнокалиберным пузырькам. Я взял себе красные.

У моего соседа чернила были зелёные. Саша достал лист бумаги, стал рисовать. Быстро изобразил холмы и еловый лес.

— Похоже? — Взглянул на меня искоса, подумал и нарисовал зелёную корову.

— Вот теперь похоже, — сказал я, доставая отремонтированную ручку.

Рисовать захотелось и мне. Учитель был занят: что-то писал в журнале, не стоило терять свободную минуту. Открыл сумку, достал трофейную книгу. На плотной лощёной бумаге чернели угловатые немецкие буквы, под матовой калькой прятались красочные картинки. На них были изображены древнегерманские воины в полном вооружении. Один из рыцарей, в панцире, в шлеме с коровьими рогами, сжимал тяжёлый двуручный меч. Я обмакнул перо в пузырёк, подрисовал воину усы. Чернила растеклись в кляксу. Получилось, будто рыцарю расквасили нос…

Жизнь словно бы вернулась назад. Засыпая, я вспомнил про школу, порадовался, что утром снова зазвенит гремок, я сяду рядом с Сашей Андреевым и стану вычерчивать палочки и похожие на рыболовные крючки закорючки.

И вот снова утро, снова — занятия. Кто-то принёс с собой зайчонка-белячка величиной с рукавицу. Зайчонок был белый, как утренняя пороша, лишь кончики ушей — чёрные, будто обгорели на пожаре. Косой шнырял между столов и никого не боялся. Испугался лишь звонка, нырнул в подпечье…

После уроков всей оравой отправились помогать взрослым. На краю деревни топился овин, сохли мокрые снопы овса. Посреди овина был расстелен брезент, на него клали подсохшие снопы, били цепами. Мать взяла с собой Серёгу, он суетился и всем мешал.

Овёс косили во время дождей. Потом начались бои, стало не до молотьбы. И вот мы словно бы вернулись в осень. Я взял цеп, дал другой, поменьше, братишке, развернул сноп.

— Бей фашистов! — крикнул я весело, и мы принялись колотить по снопу.

Над брезентом вилась полова. Подошла мать, глаза у неё были весёлые.

…Школа работала без выходных. В воскресенье был урок рисования. Я рисовал воздушный бой. И вдруг, громко гудя, над лесом пронёсся самолёт…

Все бросились к выходу, забежали в лес. Самолёт развернулся и вновь навис над пекарней. Сквозь бронестекло было видно лицо и шлем лётчика. На широких крыльях чернели кресты, обведённые жёлтым. Как длинный острый клюв, торчал ствол пулемёта. Из ствола брызнуло белое пламя. Посыпались вниз тёмные бомбы.

— Ложись! — закричал учитель, и все мы рухнули в снег.

Загрохотало, ударило горячим ветром, ослепило огнём…

Когда самолёт улетел, мы подошли к пекарне. Снег был изрыт воронками, возле крыльца лежала поваленная взрывом огромная ель.

К Ивану Матвеевичу подошёл Саша Тимофеев, спросил:

— А уроки теперь будут?

— Будут, — ответил учитель.

— Значит, завтра можно приходить?

— И послезавтра, — сказал Иван Матвеевич без улыбки.

Вскоре мы, первоклассники, научились писать, а в старшей группе все до одного изучили устройство автомата ППШ. Неожиданно учитель сказал, что будет общий урок, и дал каждому из нас по листу чистой бумаги. Это было чудом! Мы писали на чём попало: на книгах, на кусках обоев, на картоне и берёзовой коре.

— Будем писать диктант.

И учитель начал медленно диктовать:

— Фашистские войска окружены под Сталинградом. Наша Армия наступает. День освобождения близок. Товарищи, всячески вредите оккупантам! Бейте ненавистного врага! Все — на защиту Родины!

Я писал красными чернилами. Буква «Р» в слове Родина развевалась, как знамя.

Учитель на наших глазах проверил, как кто написал, аккуратно исправил ошибки. Вошёл партизанский командир, мы радостно встали.

— Готово? — спросил гость весёлым голосом.

— Готово! — ответили мы хором.

Партизан взял наши диктанты, бережно положил в полевую сумку. Мы поняли, что не только учимся, но и немного воюем.