Горький мед

1

Свадьба у дочери будет такая, какой сама Мария и не видывала. Шутка сказать, угощение готовить Гуртовые пригласили повара из ресторана, а стол сервировать и блюда подавать будет официант в белой манишке с «бабочкой». Гостей больше ста человек, одних машин, когда поедут регистрироваться в загс, наберется дюжина. В общем, свадьба будет такая, чтоб долго о ней говорили, чтоб запомнилась на всю жизнь. В этом и они, Калинкины, и Гуртовые были заодно. Не все между ними согласие, а тут никаких разговоров: во сколько бы свадьба Жоры и Любы ни обошлась, будет не хуже, чем у людей.

У Гуртовых, конечно, возможностей больше. У Доры не только в поселке, но и в городе такие связи — только держись. Даже регистрировать молодых в загсе будет не просто сотрудница, а депутат Пчелякова — специально по просьбе Доры Павловны. Скажи еще недавно — не поверила бы. Временами Мария ловила себя на том, что, как девчонка, с любопытством ждет этой свадьбы: интересно посмотреть. Даже голова кружится, как представишь себе. Да, умеет Дора жить, ничего не скажешь! Деловая женщина.

Гуртовые — заметное семейство в поселке, что и говорить, лестно с такими породниться. И Жорка у них видный парень, плечистый, кудрявый такой. Небось все девки Любочке завидуют. Да и она тоже, нечего сказать, всем взяла. Они, Калинкины, тоже ведь не из последних, хотя до Гуртовых, им, конечно, далеко. У тех «Жигули» новенькие, а не старый залатанный «Запорожец», да и обстановка в доме не сравнишь. Один гарнитур арабский спальный чего стоит!

Сватья прямо сказала еще на сговоре, что они, Гуртовые, на свадьбу денег не пожалеют. Стало быть им, Калинкиным, тоже нельзя отставать. Конечно, у них не такие тыщи, но пришлось им с Ваней тоже потратиться, хоть за машину еще не все выплачено. Пришлось у родственников занять, в кассе взаимопомощи ссуду взяли. Зато уж у Любочки такое приданое, так ее одели, словно куколку. У самих никакой свадьбы не было, так хоть на дочкиной погулять. Главное застолье будет в доме жениха, как положено, а сюда лишь после регистрации приедут перекусить. Но ведь тоже надо не ударить в грязь лицом, так принять, чтобы все довольны были. Да и есть чем угостить: холодильник от закусок ломится, в чулане, в погребе на всю зиму припасено.

Удачно получилось, что и дом как раз заново отделали — не стыдно людей пригласить, людям показать. К свадьбе обои новые наклеили, дорогие, финские, полы заново покрасили — как в зеркало смотреться можно. В зале стенка импортная — войдешь, душа радуется. Но всего больше новая люстра Марии нравится, весь дом украшает. Дора Павловна помогла достать. Не такая уж дорогая — а блестит, переливается, глаз не оторвать. Нелегко все далось, все досталось. Сколько забот и трудов это стоило. Но зато дом у них теперь полная чаша, и дочь выросла, замуж выходит — только бы жить! Даже не верится иной раз, что наконец-то во всем лад и достаток, непривычно как-то.

Хлопоча по дому, готовясь к завтрашнему торжеству, Мария чувствовала себя так, словно у самой начинается новая жизнь. Тревожно и радостно было на душе. Будто кончилась бесконечная череда трудов и забот, и начинаются праздники — все сразу. Тут и в доме после ремонта, как будто новоселье справили, и свадьба дочкина завтра, и их с Иваном через полгода серебряный юбилей. Такое чувство, словно годы и годы тянули в гору, привыкли уже, притерпелись, и вот наконец вершина — а дальше жизнь стелется гладкой скатертью. Даже страшновато с непривычки. Сердце заходилось, щемило, и тогда она старалась не думать о празднике, о радости, переключиться на заботы.

Все-таки удачно выбрали время для свадьбы. Так получилось, что все домашние дела переделаны, огород убран, картошку выкопали, в погреб ссыпали. И погода на удивление: октябрь, а тепло, прямо как летом. Солнце ласковое, приветливое, словно напоследок теплом одаривает. Высоко в ясном небе голуби играют, трепещутся. Дальняя роща за околицей как пестрый букет стоит, сияет желтой, оранжевой, а местами рдеет багровой листвой. На яблонях за окном еще поздние яблоки наливаются средь поредевшей листвы. Но тонкими проблесками уже сквозит между веток осенняя паутинка, напоминая о близком инее по утрам… Бабье лето — любимая пора. Столько намотаешься на работе, да на огороде, да по дому с вечными хлопотами, что только об эту пору и вздохнешь. А то и голову поднять некогда. Господи, сколько же красоты вокруг! Так сидела бы и смотрела хоть на эту же паутинку. А то пойти в лес, побродить по шуршащим, сладко пахнущим листьям, послушать редкий осенний посвист птиц, проследить за клином журавлей, высоко в поднебесье улетающих к югу, сорвать последнюю переспелую ягоду, ощутить на губах ее терпкий вкус. Сколько же лет она в лесу не была?..

Молодыми они с Иваном любили побродить по лесу, посидеть у ручья, поваляться где-нибудь в лугах на стожке сена. У него был велосипед, Мария садилась на раму — худенькая была, не то что теперь — и айда, куда глаза глядят. Иной раз возвращались темной ночью. Она светила на дорогу фонариком — светлое пятно бежало впереди, а вокруг тьма-тьмущая, страшно даже. Но сильные руки Ивана обнимали ее — он нарочно перехватывал руль поближе, чтобы теснее обнять. Она ощущала его горячее дыхание на шее, и сладко было так, что неудобной жесткой рамы под собой не чувствовала, будто невесомая плыла в ночи. На проселочной дороге попадалась ухабы. Бывало, не углядев яму во тьме, Иван терял руль, и они падали в мягкую придорожную траву. Фонарик гас, Мария не очень сердито ругалась, вырываясь из крепких объятий Ивана. А он не спешил подняться, притворно охал, что ногу зашиб, а сам в темноте искал ее губ своими горячими губами, и она, отбиваясь, не очень-то пряталась от его поцелуев. Потом со смехом ползали по траве, ощупью искали пропавший фонарик, поднимали на дороге велосипед и дальше брели пешком, потому как видны уже были огоньки села, а хотелось продлить этот путь до дома, до расставания у крыльца.

Теперь уже не велосипед — своя машина, а много ли они ездят в лес? Все дела, все некогда. Каждый день на работе, а в выходной дома, на огороде, дел невпроворот. Огурцы, помидоры поспеют, на рынок надо — не пропадать же добру. А если и не на рынок, то все равно в город, по магазинам. Дочке что помодней купить: сапоги импортные, шубку понарядней. Да и самой тоже надо, чтобы не хуже людей. Вечером, умотавшись, лишь бы до подушки. Так день за днем и бежит.

Мельком поглядев в зеркало, она на этот раз осталась довольна собой. «Ничего еще бабенка, свеженькая», — непривычно подумала о себе. Даже седая прядка на виске сегодня не огорчила ее. Теперь модно, говорят, — в городе, сама видела, молодые девки нарочно клок волос обесцвечивают. Даже в стареньком халате и то ничего, а завтра наденет свой новый костюм импортный — тем более. Доча уговаривала длинное платье сшить, да она отказалась, непривычно. Но Нинка, двоюродная сестра, грозилась в макси прийти, да и все бабы специально к свадьбе новые платья пошили — тоже ведь друг перед дружкой фасон держат.

Ивану тоже новый костюм справили, синий в полоску. Без примерки в городе брала, а очень пришелся впору. И галстук нарядный к нему. Ни разу еще не надевал костюм — на свадьбу дочкину обновит. И опять появилось такое чувство, что со времени уже далекой юности не жили они с Иваном, а лишь собирались, готовились, что теперь только и начинается у них настоящая жизнь. От этой мысли она как-то внутренне молодела, но и тревожный холодок прохватывал в груди. Даже тягость какая-то вместе с радостью была — видно, с непривычки. С самого утра, как проснулась Мария, это у нее состояние: и веселит оно, и как будто тяготит немного, отчего-то душу томит. Или сон этот нонешний на нее так подействовал? Не верила она в сны, да и не страшный вовсе он был, а просто нелепый какой-то…

Снилось, будто позвали ее на гулянку. Да так тесно, так много народу, точно полсела собралось. Хозяева накачали на пасеке свежего меду и всем за столом подавали на блюдечках этот мед. Да такой золотистый, ароматный — все ели и нахваливали, а у Марии слюнки текли от нетерпения. Вот и ей подали. Она обмакнула в мед кусочек хлеба свежего, откусила — и вдруг рот свело острой полынной горечью. У нее даже слезы выступили от этой нежданной горечи, от обиды. А хозяева и гости за столом смотрели на нее с нетерпением: ну, как мол, вкусный мед? — ожидая восторгов и похвал. И она струсила; улыбнулась через силу, но похвалила мед. Все ели и нахваливали, а Мария все понять не могла: кажется ей, или на самом деле горек этот мед? Улучив момент, она украдкой попробовала у соседки из блюдца — мед был тоже горький, как полынь, но соседка ела и нахваливала…

Иной сон и почуднее приснится, да сразу забудется. А этот явственно так запомнился, будто снова горечью той повело по губам. Да ведь каждому сну верить, так и шагу не ступишь. Старушечье дело сны толковать. А у нее забот полон рот, и голова не тем занята; ей не до этого.

Иван поехал в город за вином на свадьбу. Наказала еще колбасы хорошей купить, да не знай, достанет ли. Он ведь подхода к людям не умеет найти, шея-то у него не гнется. Так он хороший, работящий мужик, да не больно-то ласков с людьми, не контачит. Горд и на язык несдержан. Все-то ему не правится, всех-то он критикует. Другой мужик, хоть и поплоше его, а побойчей, поухватистей. Она же все сама: где по знакомству, где «дашь за дашь», а где и сунуть кому. Да еще и не узнал чтоб, а то беда. А как же без этого сейчас? Он хочет, чтобы все только по закону, по справедливости было, а все ли по закону-то делается? Вот дом взялись капитально ремонтировать, так сколько надо всякого, чего и в магазинах-то нет. А на него, что достать или где словчить, и не надейся. Зато, правда, не пьет мужик и в работе всегда безотказный. Считается лучшим бульдозеристом у себя на участке, на Доске почета висит. Хоть и прилично зарабатывает, а мог бы с шабашкой и больше иметь. Но нет, здесь у него принцип: задаром кому и поможет, а чтоб лишнюю копейку зашибить — ни за что. Ну, дома, правда, тоже без дела не сидит, на огороде помогает, а сад, так один вырастил, выходил сам. Очень уж любит он яблони в цвету по весне. Она не хотела, не верила — никогда у них в Мамонове хороших яблок не родилось, да и не скоро еще, казалось, плодоносить начнут. А ведь годы-то и в самом деле быстро летят — такие нынче яблоки уродились, любо-дорого…

Скоро у них с Иваном серебряный юбилей. Тоже праздник, тоже гостей собирать. Можно, правда, и завтра, на дочкиной свадьбе вспомнить, вроде смехом. Так и отметить, словно бы заодно. Все меньше будет хлопот, лишнего расхода — очень удобно обойтись. А с другой стороны, чего теперь не гулять? Один раз живем!..

Хорошо нынче на своей-то машине, да еще дорогу новую проложили, будто нарочно к свадьбе дочкиной подгадали. Гладкий асфальт, черный, свежий — еще и катки за околицей не убрали. Это раньше Мамоново от города считалось далеко, а теперь на машине полчаса ходу. Да и сам город новыми кварталами приблизился к ним. Ваня быстро обернется, даже если и очередь. А ящик будет брать, то без очереди дадут. Нравится им, что ли, когда так помногу ее, горькой, сразу берут? Иван-то почти не пьет, да и нельзя ему — язва, а другие мужики почем зря водку хлещут. Да и бабы нынче тоже не отстают, даже образованные, культурные, и то… Девки молодые пьют, курят. Ох, не дело это! Только бы доча не начала за ними тянуться. А как отстанешь? Ведь в коллективе, среди людей, со всяким поладить нужно. И от других нельзя отстать, и себя нужно соблюсти… Ох, не просто это молодым-то, здесь опыт большой нажить надо. Вот сама она теперь со всяким поладить может, со всеми в согласии живет, а тоже не враз это умение пришло, ох, не сразу! Пока поймешь что к чему да в жизни приладишься, немало слез выплачешь, немало горького хлебнешь…

Мария месила тесто для свадебных пирогов, когда за окном взревела и свернула к дому машина. «Иван, — подумала она и тут же поняла: — Нет, грузовая». Дверца кабины хлопнула, но мотор не заглох, работал на холостых оборотах. Наскоро обобрав липкое тесто с пальцев, она подошла к окну. Перед домом стоял зеленый грузовик Витьки Букреева. Сам Витька уже торопливо бухал сапогами по ступенькам крыльца… Он резко распахнул дверь, но на пороге будто запнулся, не решаясь ступить своими кирзовыми сапогами на свежеокрашенный, зеркально сияющий пол.

— Да проходи, подотрем!.. — весело сказала Мария и вдруг осеклась, увидев его глаза.

— Теть Маш… — торопливо и каким-то виноватым голосом забормотал Витька. — Там… — он неловко потыкал пальцем куда-то за спину. — Вы только не пугайтесь. Там дядя Иван в аварию попал… Тут недалеко, — опять показал он рукой. — Я могу подбросить. Только скорей!..

«С Иваном что-то, — только и поняла она. — Машина сломалась?.. Нет, в аварию попал… Значит, разбил машину». И пока торопливо, от волнения не сразу попадая в туфли, она обувалась и повязывала платок, все вертелась в голове мысль о машине, сильно ли разбита она, и как, наверное, огорчается сейчас Иван, очень не любивший доставать по блату дефицитные детали. И лишь потом дошло до нее другое: «А сам-то он как? Цел ли, господи?..»

Выскочив на улицу, она увидела лица соседок, которые стояли поодаль и оживленно судачили, а с ее появлением замолкли, значит знали уже. И вдруг ощутила острую боль в груди, ноги у нее подкосились, и Витьке пришлось буквально втащить ее в кабину — самостоятельно занести ногу на подножку она не могла.

Букреев круто развернул свой грузовик на дороге и погнал его в сторону города. Марию подбрасывало и мотало на поворотах, но она не замечала этого. Закусив губу, глядя прямо перед собой широко открытыми глазами, но ничего не видя впереди, она ждала, когда отпустит, когда уймется эта боль в груди. Ждала, но уже почти не хотела этого, чтобы не зашлось сердце другой болью, страшной и неизбывной, неизбежность которой предчувствовала.

— Живой?.. — едва шевеля застывшими губами, спросила она.

— Побился сильно, а так живой, — торопливо сказал Витька. — Там гаишники подъехали, за «Скорой» послали. Я толком и не видел-то ничего — моментом за тобой рванул…

В больнице, в приемном отделении ждали человек десять больных и родственников. Мария бросилась было к девушке-регистраторше за конторкой, но та, напряженно морща лоб, говорила с кем-то по телефону и отмахнулась рукой. Очередь заворчала: «Всем быстро надо, все вперед лезут…» С виноватой улыбкой Мария спросила крайнего и села в сторонке. Ее даже успокоил немного этот резкий отпор, вся эта будничная суета приемного покоя. Как будто и в самом деле забота у нее пустяковая, ничего страшного не произошло. Проходили врачи в белых халатах, сновали озабоченные медсестры. Кого-то из больных уводили, других, уже перебинтованных, наоборот, выводили из глубины коридора.

— Калинкин Иван, — дождавшись своей очереди, робко сказала она регистраторше. — Он в аварию попал…

Девушка раскрыла какой-то журнал и повела по строчкам наманикюренным ноготком.

— Есть. Сегодня поступил.

— Мне бы узнать, как состояние, в какой палате?..

Девушка покрутила диск телефона, спросила в трубку:

— Ты, Зойк? Чо злая такая?.. А, это австрийские, на высоком каблуке?.. Жалко, конечно, но ты не психуй. Загонишь кому-нибудь, другие достанешь… Слышь, Калинкин такой у вас?.. Ну да, авария… Что, только что?.. Ну, ладно, — оборвала она и положила трубку. — Скончался, не приходя в сознание, — сказала, отыскивая глазами Марию среди сгрудившихся вокруг нее лиц.

— Не может быть, — сказала Мария твердо. — Это ошибка.

— Ну, я просто передаю, — пожала плечами девушка. — А кто вы ему? — спросила она запоздало.

Мария медленно повернулась и пошла от конторки. Сделала шаг, другой… Все поплыло перед глазами, свет померк, и она потеряла сознание.

Очнулась оттого, что терли виски чем-то холодным. Резкий запах нашатыря ударил в нос. Открыла глаза: пожилой врач и медсестра в белых халатах склонились над ней. Увидев, что лежит в приемном покое на кушетке, Мария торопливо села, оправила юбку.

— Крепитесь, — участливо сказал врач. — Я понимаю ваше состояние, но соберите все свое мужество… У него были тяжелые травмы. Мы сделали все что могли, что было в наших возможностях. — И добавил, выпрямившись, застегивая пуговицы на халате. — Но ему уже нельзя было помочь.

Мария слушала и безотчетно кивала головой, по привычке соглашаться, когда говорят люди знающие, ответственные, чья работа недоступна ее простому сознанию. Но все это словно не относилось к ней, еще не казалось бесповоротно случившимся — она не верила в такую беду. Не бывает так! Не может этого быть!.. Двадцать пять лет ее жизни с Иваном и какие-то сегодняшние часы с утра никак не уравновешивались в ее сознании. Нелепо было и сравнивать. И то, что ясный день не померк, и до вечера еще далеко, она воспринимала как явное доказательство невозможности того, о чем ей сказали, неправды той вести, что ей сообщили сейчас.

Она судорожно сцепила пальцы и увидела, что они покрыты какой-то белой шелушащейся коростой. Не сразу дошло, что это высохло на руках тесто, которое она месила дома для свадебных пирогов.