Горький мед

5

Приготовления к свадьбе стоили Марии стольких хлопот, что голова от них шла кругом. И вот не кончились еще те хлопоты, как обрушились на нее эти страшные другие. Нужно было ехать в город, договариваться о перевозке тела, купить гроб в магазине похоронных принадлежностей и заказать венки, нужно было оформлять какие-то справки, потом с этими справками получить место на кладбище, нанять кого-то для рытья могилы, о поминках позаботиться, а у нее совершенно не было сил, не было обо всех этих делах понятия. Перед этими неисчислимыми хлопотами само горе отступило на второй план. Один раз, перебирая в уме все дела, она даже мимоходом подумала, что хоть готовить-то на поминки ничего не надо, и от эамотанности сама не заметила кощунственной горечи этой мысли.

Она ни за что бы не справилась сама, но рядом были люди, и все готовы были помочь. И родные, приехавшие на свадьбу, и соседи, и товарищи Ивана по работе, которые пришли посочувствовать в горе, — все принимали участие в этих делах. В профкоме выделили машину, и тот же Витька Букреев еще с двумя рабочими поехал в морг за телом. Кто-то из Гуртовых отправился с ними, чтобы провернуть все дела в магазине похоронных принадлежностей, где у них нашлись какие-то связи. Кто-то уже договорился назавтра с фотографом, тем самым, что делал снимки в загсе и должен был вечером свадьбу снимать. Двое из соседей нашли в сарае лопаты, быстро наточили их и отправились на кладбище копать могилу. Возникал какой-то стихийный конвейер помощи, многие дела передавались из рук в руки, незаметно делались сами.

Марии было легче среди людей, но в то же время это множество лиц, голосов, устремленных на нее глаз утомляло ее так, что временами она видела все как в тумане, и ее пошатывало от усталости.

Но отдохнуть было некогда. В конце улицы уже показался свадебный кортеж с передними машинами, украшенными лентами. У них в поселке, как и везде, вошло в обычай гудеть клаксонами, сигналя всей округе о свадьбе — это была как бы замена колокольцев прежних свадебных троек. На этот раз подъехали тихо, без гудков, но свадьба есть свадьба, и в третьей машине кто-то из Жоркиных дружков не выдержал и коротко, да просигналил.

Люди собрались у распахнутых настежь ворот, многие толпились во дворе, у крыльца, в том числе и какие-то совершенно незнакомые. Мария видела всех, но почти не различала никого в отдельности. С самого утра она чувствовала себя так, словно играет какую-то роль, ни точного смысла которой, ни текста не знает, а все вокруг на нее смотрят. Если она что-то забудет, ей подскажут, помогут, ошибку простят. Но нельзя отказаться, нельзя не играть эту роль. Все это было, как в тяжелом затянувшемся сне, в котором все, что должно быть в действительности, происходит как-то не так, нелепо, наоборотно. И никак не сбросить эти чары наваждения, нужно дотерпеть, доиграть этот сон до конца, чтобы он побыстрее кончился, и тогда все повторится в действительности уже заново, взаправду, как должно, по-хорошему. И эта призрачная надежда поддерживала ее.

Кто-то подсказал, и она заранее надела свой нарядный японский костюм, купленный к свадьбе. Кто-то подал ей черный платок — она послушно повязала на голову, поняв, что так нужно по роли. Кто-то сунул а рушнике каравай и солонку, она взяла и так в нарядном костюме и траурном платке, держа хлеб-соль в протянутых руках, вышла на крыльцо. Люба и Жора поднялись по ступенькам. Она подала хлеб-соль жениху бездумно, как, наверное, подала бы любому из стоящих здесь, если бы требовалось по роли, поцеловала дочь, а потом и Жорку холодным бесчувственным поцелуем.

Жорка отдал каравай кому-то из стоящих рядом и повел Любу в дом, но на пороге их остановили.

— Стойте! — заполошно вскрикнула Галя. — Где хмель? Сейчас принесут, сейчас.

Они остановились на крыльце, Жорка, с глуповатой ухмылкой озираясь на своих приятелей, Люба все с тем же неменяющимся бледным лицом. Галине подали наконец сухой хмель в полиэтиленовом пакете, приготовленный заранее, но куда-то запропастившийся в последний момент, молодых наскоро осыпали им, и они вошли в дом.

В зале уже приготовлены были под белыми скатертями накрытые столы. Мария удивилась, когда успели без нее закуски приготовить и бутылки расставить, но приняла и это как должное. Чужие люди хозяйничали в ее доме, стелили скатерти, накрывали столы, распоряжались в кладовой и на кухне, и это тоже было в логике того дурного, наоборотного сна, в тенетах которого она себя чувствовала. Его приходилось терпеть и покорно разыгрывать свою роль, дожидаясь, пока спадет наваждение.

Когда гости расселись за столами, и кто-то сноровисто разлил вино, и зазвенели бокалы, забрякали вилки, Мария тихо ушла на кухню, закрыла дверь, присела в уголке на табурет. Стоило ей прикрыть глаза, прислонить голову к стенке, как сознание померкло, и, отключившись, она задремала в темном беспамятстве…

Очнулась оттого, что кто-то тряс за плечо.

— Привезли… Ивана привезли, — шепотом сообщила Галина.

Еще не придя в себя, Мария посмотрела в окно. Там, позади кортежа свадебных машин, стоял крытый брезентом Витькин грузовик.

— Что делать-то? — шептала Галина. — Ох ты, господи, что же делать?..

Мария хотела подняться, но ноги подкосились, и она снова опустилась на табуретку. Она уже не различала, где сон, а где страшная явь.

— Я отгоню за угол, — сказал подошедший Витька. — А вы пока по-быстрому их отправляйте.

Галпна побежала в зал.

— Ну, гости дорогие, спасибо, что зашли, не побрезговали нашим угощением, — ласково улыбаясь, запела она. — Теперь милости просим в дом жениха. Там родители уж заждались молодых, сватьюшка уж небось со сватом все глаза проглядели…

Сытые, слегка осовевшие от выпивки, гости стали подниматься. На улице заурчал мотор грузовика и, коротко взревев, затих за углом. Расселись по машинам, уехали. Кто-то опять, не выдержав, длинно просигналил, и гудок затих, удаляясь в сторону Пролетарской.

И тут же во двор въехал на грузовике Витька, поджидавший за углом. Открыли задний борт машины и вчетвером осторожно сняли длинный, обитый кумачом гроб с гирляндой черных из атласной ленты цветов на крышке. Гроб внесли в прихожую и остановились.

— Куда его? — Мужики топтались с тяжелой и неудобной ношей.

— Ой! — всплеснула руками Галина. — Там же в зале не убрано! Давайте здесь пока, в прихожей…

Бросились впопыхах убирать в зале посуду, сдирать со столов скатерти, подметать. Под гроб подложили две табуретки, и он стоял, вытянувшись по диагонали через всю прихожую, так что приходилось протискиваться мимо него, бегая с посудой и объедками из зала в кухню. Наконец там прибрали, лишние столы и стулья вынесли в Любину спальню. Оставили посредине только один стол, накрытый свежей скатертью. На него и поставили гроб.