Горькое лекарство

Глава 32 Конференция смертности

Макс и Мюррей поджидали нас на гостевой автостоянке. В отличие от Лотти с ее омраченным тревогой лицом и Роулингса, являвшего собой олицетворение беззаветного стража порядка, Макс был сама беззаботность. Облаченный в легкий летний костюм и цолосатую оранжевую сорочку с галстуком янтарного цвета, он лучился благожелательностью и, расцеловав меня и Лотти, бодро и долго тряс руку полицейскому.

– А у тебя, Вик, – прокомментировал Макс, – крутой вид. Очень профессионально.

На мне был брючный комплект и темно-зеленая хлопчатобумажная рубашка. Свободный покрой пиджака скрывал револьвер, а туфли на низком каблуке позволяли бегать так быстро, как необходимо.

Мюррей, рубашка которого уже взмокла от езды в нагревшемся автомобиле, мрачно пробормотал: «Лишь бы пронесло». Он тут же избрал Роулингса в союзники по духу и мыслям. Тот капельку приободрился, узнав, что никто из собравшихся, так же как и он, понятия не имеет, что ждет нас всех. Поначалу-то Роулингс думал, что я специально затащила его в эту кутерьму, чтобы еще больше досадить полиции.

Без пяти девять мы вошли в госпиталь, где присоединились к большой группе людей, шествовавших в конференц-зал. У меня вдруг разыгрались нервы, руки окоченели, затем вспотели. Лотти целиком ушла в свои мысли, зато Макс бережно взял меня под руку и дружески подмигнул.

У двери конференц-зала Макс купил билеты для всех нас у двух приветливых молодых женщин. Они снабдили его пластиковыми жетонами, где были обозначены наши фамилии. В гуще толпы я рассмотрела Питера и Алана Хамфриса в центре зала. Они с кем-то беседовали. Зачесанная назад темная шевелюра Питера открывала бледное, напряженное лицо; он почти не принимал участия в разговоре.

Мы с Лотти проскользнули в зал, пока Макс возился с жетонами и программами. Уселись все пятеро в укромном уголке, на самом верху амфитеатра. Я надеялась, что лучи софитов не позволят Питеру разглядеть нас в помещении, которое хорошо просматривалось с просцениума.

Роулингс нервно ерзал по креслу слева от меня. Его простецкий спортивный пиджак из синтетической ткани резко выделялся в обществе шестисотдолларовых черных костюмов. Он с огромным недоверием бормотал:

– Что-что? М-м... Перемежающаяся эмболия околоплодного пузыря?.. Ишь ты... И, стало быть, лечение бригадным методом? Так?.. Послушайте, Варшавски, какого черта вы меня втравили в это дело?

Я здорово трусила, но заплетающимся языком пробормотала:

– Подождите несколько минут.

Заглянула в программу. Она начиналась приветственным словом Алана Хамфриса, исполнительного директора «Дружбы-5». Затем шло выступление Питера Бургойна, ведущего акушера госпиталя, далее – краткий обзор шести различных методов, применяемых выдающимися специалистами страны при лечении больных, подверженных эмболии. Программа предусматривала также второй завтрак, а после него – обсуждение разных казусов и семинарские занятия в узком кругу. Завершалось все общей дискуссией.

Я обратила внимание на то, что входной билет стоил двести долларов! Макс – шикарный тип, это он, оказывается, оплатил наше «участие» в конференции. Я не удержалась, с благодарностью погладила его морщинистую руку, он ухмыльнулся и с этаким налетом бравады успокоительно потряс головой.

В девять двадцать конференц-зал заполнился на две трети, в основном мужчинами. Я заметила, что Роулингс был единственным чернокожим среди собравшихся. Алан Хамфрис одарил последней лучезарной улыбкой группу медиков, с которыми болтал, стоя у просцениума, показал им места в амфитеатре и направился к миниатюрному президиуму. Питер сел в первом ряду напротив Алана.

– Доброе утро, господа! – начал тот. – Я – Алан Хамфрис, исполнительный директор этого госпиталя. Горячо приветствую вас в этот красивейший, благодатный день, который вы, насколько я понимаю, охотней провели бы на площадке для игры в гольф... Ох, разумеется, я хотел сказать, у постелей своих больных...

В зале раздался громкий смех, и Алан продолжал приветственный спич. Он позволил себе еще несколько шуток и анекдотов с бородой, затем перешел к делу – докладу о специфических трудностях и проблемах, возникающих при ходе и лечении эмболии околоплодного пузыря. Не забыл Хамфрис умело поддержать имидж госпиталя – всестороннее обслуживание пациентов. А в заключение представил гостям Питера Бургойна.

– Уверен, что все вы его знаете. Умение, мастерство, святая приверженность благородному делу родовспоможения – такое не везде ныне сыщется... Мы здесь счастливы оттого, что он всегда с нами, в нашей команде. И это именно он инициатор бригадного метода лечения, и не только в сложных случаях акушерства, но во всестороннем обслуживании пациентов, наших рожениц и их потомства.

Встреченный вежливыми аплодисментами, Питер встал и направился к трибуне, а Хамфрис сел на его место. Зашторили окна, камера проектора выдала первый слайд на экран. Мой желудок так сжался, что я прокляла съеденный завтрак...

Демонстрируя один слайд за другим, Питер вскоре добрался до основной темы дискуссии. Он показал таблицу с кривой смертности в акушерстве за несколько лет.

– На следующем слайде, – уточнил он, – показан случай, ставший, так сказать, чемпионом в ряду причин летальных исходов.

Когда он начал рассказывать о гипоксиях, недостаточном кислородоснабжении – зародыша и разрыве пуповины, аудитория как-то неестественно притихла. Затем по рядам собравшихся прокатился ропот. Питер вдруг стал заикаться. Он смотрел на экран и видел на нем собственную, сильно увеличенную запись: «Встретился с пациенткой в 14.58... Ввиду отсутствия доктора Эберкромби было принято решение вводить больной по 4 грамма сульфата магния в час, внутривенно, стационарно, капельно; в 15.50 вновь наблюдал больную, та все еще была без сознания, кома-2: отсутствие рефлексов и оттока мочи. Увеличил дозу сульфата магния до 7, по-прежнему внутривенно».

Питер, казалось, был сражен громом, затем, опомнившись, быстро нажал кнопку ручного пульта. На следующем слайде продолжилось беспощадное самообличение, признание беспомощности, проявленной им при лечении Консуэло...

Я узрела тень, вырвавшуюся из первого ряда и ринувшуюся к аппаратной. Экран потух, шторы разъехались. Из аппаратной раздался призыв Алана:

– Минутку, джентльмены! Просим прощения за заминку. Вероятно, кто-то из технических работников случайно вложил слайды, не относящиеся к конференции. Будьте любезны, доктор Бургойн, идите сюда, мы вместе отберем нужные кадры.

Вряд ли Питер слышал Алана. При ярком свете софитов его лицо выглядело пожелтевшим. Не обратив внимания на шум голосов, он выронил пульт и зашагал, – но не к аппаратной, а мимо, на выход, к входным дверям конференц-зала.

Хамфрису потребовалось несколько мгновений, чтобы убедиться в том, что Питер не собирается зайти к нему в будку. Быстро оправившись от шока, он предложил устроить небольшой перерыв и объяснил, как пройти в кафетерий, где можно выпить кофе и перекусить за счет госпиталя.

Едва Хамфрис покинул конференц-зал, я выразительно посмотрела на Роулингса, он вскочил на ноги, и мы бросились к выходу. Я услышала протестующие крики Мюррея, но не остановилась. Роулингс несся за мной по коридорам, ведущим к акушерскому крылу здания.

Мы наткнулись на надпись – «Вход только в халате и с маской»; я поколебалась долю секунды, но решила пренебречь правилами и вихрем влетела в анфиладу палат. Разъяренная медсестра пыталась задержать нас, но мы проигнорировали ее так же, как не обратили внимания и на двух рожениц и врача, выскочившего, будто чертик из коробочки, с пронзительным криком.

Пробежав через вестибюль, набитый различным людом, мы ворвались в кабинет Питера. У его секретарши, одной из тех женщин, что утром регистрировали участников конференции, слащавая улыбка мгновенно сменилась паническим выражением лица, когда мы подбежали к двери ее босса.

– Его там нет! – взвизгнула она. – Он на совещании! Его весь день сегодня не будет.

Тем не менее я заглянула в кабинет, тот был пуст. Секретарша все еще блеяла в приемной, но, видимо, не была обучена искусству вышвыривать посетителей вон. – А теперь что? – отрывисто спросил Роулингс.

– К нему домой, – отозвалась я и обратилась к секретарше: – Алан Хамфрис был здесь? Отвечайте, был или не был? Нет?.. Значит, он более скор на ногу, чем я. И лучше знает Бургойна.

– А вы прекрасно ориентируетесь на местности, – саркастически заметил Роулингс. – Знаете, где живет Бургойн? – Я кивнула, он иронически прохрипел: – Вы и док, кажется, были друзьями? Не боитесь, что он обидится, если вы на него накинетесь со скандалом?

– Ни в чем не уверена, – парировала я, чувствуя, что нервы мои вот-вот сдадут. – Если уж охотиться вслепую, то неплохо было бы заставить мэрию Чикаго оплатить все утренние часы вашей работы, да и мне вы можете счет представить.

– Ну будет, будет, расслабьтесь, мисс Ви. Если это вас беспокоит, то сумма такая пустячная, что и думать о ней нечего. И вообще мы приятно проводим время. Едем в моей машине или в вашей?

– В вашей, конечно. Если кто-нибудь из патрульных задержит нас за превышение скорости, вы всегда можете воззвать к гуманным чувствам коллеги...

Он рассмеялся, и мы направились к его «монте-карло». Автомобиль покатился прежде, чем я захлопнула дверцу.

– О'кей, мисс Ви. Я весь в ваших очаровательных руках. Показывайте дорогу.

Ехал он быстро, но осторожно; я немного расслабилась. По дороге представила Роулингсу мой обобщенный анализ той показухи, что культивировали в госпитале, а также поделилась соображениями по поводу смерти Малькольма.

С минуту он молчал, обдумывая, затем с энтузиазмом заявил:

– Да будет так. Прощаю вас. Если бы вы рассказали мне об этом во вторник, я бы подумал, что напускаете дыма, дабы завуалировать картину. Правда, я до конца ни в чем не убежден, но у этих парней в госпитале явно рыльце в пуху, и они мне весьма подозрительны. Кстати, кто-нибудь из ваших знакомых водит «пон-тиак-файэро»? Идет за нами хвостом с начала автострады...

Я ухитрилась обернуться.

– А-а, это Мюррей. Видимо, следил за нами и поехал следом. Не хочет прозевать кульминацию, смазать конец своей статьи.

Роулингс свернул на малую дорожку к дому Питера. Мы увидели его «максиму» и темно-серый «мерседес» последней модели... Мюррей затормозил, чудом не врезавшись в нашу машину.

– Послушайте, Варшавски, что это значит? – свирепо заорал он, с силой захлопнув дверцу. – Бросить меня как раз в ту минуту, когда разгорелся настоящий сыр-бор!

Я помотала головой. Попробуй объясни с ходу. Роулингс уже подходил к дверям дома.

– Поберегите свои эмоции, Райерсон, – сказал он. – Ваша душевная ранимость сейчас абсолютно ни к чему.

Нам навстречу выбежала Пеппи. Узнав меня, начала ластиться, прижимать морду к передним лапам... Ее невинная, чистая радость вызвала спазмы в горле. Я ее приласкала...

Мы попали в кухню – подлинное чудо электроники, где безукоризненная нержавеющая сталь отливала блеском под солнечными лучами, затем прошли в элегантную, со вкусом декорированную столовую, а из нее – в холл, примыкавший к кабинету Питера. Дверь была закрыта. Роулингс прижался к стене рядом с дверным проемом, я встала за ним. С силой распахнув дверь, детектив вбежал в кабинет. Держа револьвер наготове, я устремилась вслед. Натиск оказался таким гармоничным, словно мы репетировали его не один раз. Убедившись, что никто в нас не выстрелил, Мюррей последовал за нами.

Питер сидел за письменным столом, сжимая револьвер, точно такой же, как у меня. Алан Хамфрис расположился в кресле напротив. Дуло было направлено в сторону Алана, и при нашем появлении рука Бургойна с оружием не дрогнула. Лишь лицо было искажено, на нем неестественно резко выделялись глазные белки.

Наше неожиданное появление, казалось, нисколько не поколебало Питера: ни удивление, ни шок не были властны над ним.

– А, Вик, это ты.

– Да, Питер, это я. А это – детектив Роулингс из чикагского департамента полиции, Мюррей Райерсон из газеты «Геральд стар». Мы хотим поговорить с тобой о Малькольме Треджьере.

Он еле заметно улыбнулся.

– Действительно, хочешь? Очень мило. С удовольствием. Он был хорошим врачом. Из него получился бы такой же доктор, каким должен был стать я сам – первым учеником и преемником Лотти Хершель, исцелителем боли, защитником бедных и слабых.

– Заткнись, Питер, – резко прервал его Хамфрис. – Ты просто выжил из ума.

– Если так, то вовремя и в подходящем месте, Алан. Ты ведь знаешь, что деньги – еще далеко не все. Стоило тогда Малькольму появиться у нас в госпитале, я понял: это конец! Он сразу же оценил, что мы сделали, и главное, чего мы не сделали. Из вежливости он ничего не сказал, просто включился в работу и сделал все, что еще можно было сделать. Увы, было слишком поздно.

Питер говорил словно во сне. Я взглянула на Роулингса, но тот был полицейским высочайшего класса, с многолетней практикой и потому прекрасно понимал: ни в коем случае нельзя прерывать чью-то исповедь.

– Я знал, Малькольм будет докладывать Лотти Хершель, а потому предупредил Алана, что мы должны быть готовы к серьезным неприятностям. Но Алан не пожелал готовиться к чему-либо. Ведь так, Алан? Так, старина? Ну разве можно препятствовать потенциальному росту прибыли, или как это там называется в мире денег... Вот Алан и задержался в госпитале допоздна, чтобы как следует все обдумать. Это было еще до того, как мы упустили девчонку, Консуэло. Но она скончалась, а все из-за этих инъекций сульфата магния: критическое у нее было состояние...

В течение всего разговора Питер держал Алана на мушке. Сначала тот пытался прервать его, делал знаки, что следует разоружить Питера, но, увидев, что мы не реагируем, оцепенел.

– А потом Алану вдруг повезло, не так ли, Алан? Ночью объявился муженек девчонки. О, Алан – тонкий психолог, знает, где искать у людей сильные и слабые стороны. Он, например, и со мной хорошо поработал в этом плане. Достаточно мне было заглотнуть денежную наживку, как я увяз по уши в его сетях. Разве не так, Алан? ... Ну ладно, явился муж Консуэло. И Алан всучил ему пять тысяч, чтобы осчастливить его и заткнуть глотку. А заодно выведал, что у того есть дружки, которые за деньги вам что угодно могут сделать. Допустим, взломать квартиру Малькольма и украсть его записи, а заодно – выбить из него мозги... Да, да, Алан, конечно, ты просил их подождать, выждать время, когда Малькольма не будет дома. Но что бы это тебе дало, Алан? Да ничего. Ведь Треджьер всегда смог бы восстановить записанное. Нет, ты приговорил его к смерти...

– Ты бредишь, Бургойн! – побледнев, воскликнул Хамфрис. – Разве вы не видите, детектив, что он совершенно не в себе? Если вы отнимете у него револьвер, мы сможем поговорить на всякие деликатные темы. Ясно же, Питер съехал с рельсов. Но вы-то умный человек, Роулингс! Офицер полиции! Я уверен, что сообща мы бы кое-что конструктивное придумали.

– Бросьте, Хамфрис, – сказала я. – Мы знаем, что номер телефона Серджио Родригеза имеется в вашем кабинете. И можем сделать так, что детектив сейчас же пошлет туда людей, и улика окажется в распоряжении полиции.

Он с жадностью вдохнул воздух – первый ощутимый признак бреши в защите. А Питер продолжал как ни в чем не бывало:

– Итак, Треджьера убили. Но нам было известно, что Варшавски – частный детектив с превосходной профессиональной репутацией. И я стал следить за ней. Ну, понимаете, молодой красивый доктор с кучей денег, масса женщин попалась бы на удочку. А вдруг, мол, и она клюнет? Кроме того, у Алана все еще не было пленки с надиктованными записями Малькольма. Не исключено, что Треджьер ухитрился передать эту пленку ей. А обыскать квартиру Варшавски, когда она спала, было парой пустяков.

Он уставился на меня глазами, полными подлинного безысходного отчаяния.

– Ты нравилась мне, Вик. Возможно, я бы полюбил тебя, не дави на мои плечи груз содеянного – убийство. И потом ты становилась все более и более подозрительной, а я не мастер притворяться, скрывать что-нибудь. Поэтому стал сторониться тебя. Да еще весь этот кавардак с досье лиги «Ик-Пифф»...

Голос у него дрогнул. Я глубоко вздохнула.

– Все правильно, Питер, я об этом знаю. Алан вошел в контакт с Дитером Монкфишем и уговорил его устроить демонстрацию противников абортов у клиники Лотти. И кому-то из них было поручено украсть историю болезни Консуэло... А ты, Питер, и не подозревал, что юрист «Дружбы-5» Дик Ярборо – мой бывший муж. Мне было ясно, что он не по карману Монкфишу, а потом я захотела узнать, кто же платил гонорары Дику за то, чтобы снять Дитера с крючка правосудия, когда он был арестован за погром, учиненный в клинике Лотти.

Заметив, что Питер отвлекся, Алан сделал попытку выскочить из кресла. Однако Роулингс направил на него револьвер, давая понять, чтобы Хамфрис угомонился.

– Позвольте доктору закончить, мистер, – сказал Роулингс. – Так, значит, это вы подстрекали Серджио взломать квартиру мисс Варшавски и унести досье? Так? Да при этом еще сосед-старик пострадал! С разбитым черепом его увезли в больницу. К счастью, не умер. Эта сторона дела нам ясна. Но вот как насчет Фабиано? Он-то за что получил пулю?

– А, этот! – Питер взглянул на свой револьвер. – Алан заплатил ему за молчание. Мы подумали, что такой суммы он в руках никогда не держал и не будет подавать иск на госпиталь. Но он сбрендил, когда его стали тормошить братья Консуэло и Вик. Всем известно, как они близки с Хершель, а сотрудница Лотти – родная сестра погибшей Консуэло. Таким образом, любой, кто захотел бы докопаться до истины, обязательно уперся бы в Хершель. Правильно я говорю? – Роулингс и я молча утвердительно кивнули. – И вот Фабиано, – продолжал Питер, – все-таки вчинил иск Лотти Хершель, обвиняя ее в халатности при лечении беременной Консуэло. Сначала, правда, он старался держать свое слово – не выдавать «Дружбу»... Знаете, остатки кодекса чести... Но уж раз заваривается такая каша, трудно себя контролировать. И, разумеется, адвокат Фабиано мигом учуял, где пахнет большими деньгами. В «Дружбе», естественно...

Алан буквально рассудок потерял. Заставил меня разузнать, какой модели и калибра револьвер у Варшавски, и купил точно такой же. Он договорился о встрече с Фабиано в баре для дружеской, отеческой беседы. Я ехал впереди, на машине. Ты взял меня, чтобы еще больше впутать, не так ли, Алан?.. ... Он обнял парня и выстрелил ему в голову. Разумеется, оставил гильзу в барабане. Видимо, думал: полиция, так или иначе, столкнется с Вик, а уж если установит, что Фабиано застрелен из такого револьвера, то не миновать ей ареста. Он дал мне этот револьвер на сохранение. Дескать, дома – жена, дети, опасно держать оружие. Так, Алан?

Он снова навел дуло на Хамфриса и рассмеялся коротким смешком.

Роулингс, по-видимому, собирался сказать что-то о баллистической экспертизе, но передумал.

– О'кей, док, – сказал он. – Вы отнюдь не желали зла Варшавски. Вы бы приносили ей в тюрьму букеты цветов, наняли лучшего адвоката; возможно, им стал бы этот денежный мешок, ее бывший муж-юрист. Ну а теперь я вынужден просить вас сдать оружие. Это – улика в деле об убийстве, и я должен отвезти его в Чикаго.

Роулингс говорил спокойным, увещевательным голосом, и Питер скользнул по детективу затуманенным взглядом.

– Ах да, детектив, оружие.

Подняв револьвер, он посмотрел на него. Прежде чем я сообразила, что Питер собирается делать, он приставил дуло к виску и выстрелил.