Гостинец из будущего

Глава 2. Марьяж, силь ву пле

— Пивко сосём? — сказал Нелюбин, усаживаясь рядом. — Счастливый. А мне вот нельзя.

Игорь молчал, и он продолжил:

— Почему, думаешь, нельзя? Да потому что не дай Бог кто унюхает. Сразу суды-пересуды — в рабочее время, мол, употребляет, никакого, стало быть, доверия. Гнать поганой метлой. А мне, между прочим, детей кормить надо. У меня младшему полтора годочка.

Тут он не врал — младшему у него на самом деле было полтора года.

— А тебе, Игорек, никого, случаем, кормить не надо? А? — ласково спросил Нелюбин. — Или у тебя где-нибудь миллион долларов прикопан? Тогда сразу вопрос: с налогообложением всё в порядке? Всё чин-чинарём? Не грязные денежки-то?

— Какие денежки? — осведомился Игорь.

— А которые в бумажнике, что в твоём дипломате, — сказал Нелюбин, весело улыбаясь.

Улыбка ему шла, этого не отнимешь. Но Юрок-то, Юрок, вот свинтус, взял да накапал.

— В прежние времена, парень, светила бы тебе кутузка, — сказал Нелюбин. — Да и сейчас за штаны могут взять — откуда столько? А действительно — откуда?

Игорь увидел вдруг, как сквозь усмешливое лицо шефа проглянуло железное лико непоколебимого кагэбэшника. Такой бы заставил говорить. Придумал бы чего-нибудь этакое, что речь полилась бы рекой.

— С кем снюхался, Игорёк? — спросил Нелюбин, дружелюбно подмигнув, но в стальных его глазах читалось: жаль, не наше сейчас время, ох, жаль.

— Ты бы поначалу со мной посоветовался, — сказал Нелюбин. — Я тут всех деловых знаю. Подсказал бы по дружбе-то, с кем можно иметь дело, а с кем категорически нельзя…Так с кем связался-то? Давай, парень, раскалывайся, всё равно ведь докопаюсь, ты меня знаешь. Не приведи Господь, если это кто-то залётный.

Знал бы он, как близок к истине. Именно что залётный, да ещё какой. «Всё у них тут повязано, — подумал Игорь. — Жульё чертово». Никогда раньше он не позволил бы себе так подумать о Нелюбине — благодетеле и доброхоте, а тут как пелена с глаз упала, увидел в истинном свете. Именно что жульё, подмявшее под себя всех и вся, так что ни вздохнуть, ни охнуть. Потому-то всё и завяло, заморозилось, что такие вот нелюбины наложили на это свою лапу. Они очень осведомленные, эти нелюбины, знают все денежные речки, ручейки, заводи и омуты. Их на мякине не проведешь.

А пошел бы он к чертовой бабушке, этот Аркадий Петрович.

— А пошел бы…, — начал было Игорь, но Нелюбин его остановил.

— Тихо, тихо, Игорек, — сказал он. — Мы с тобой в одном бизнесе крутимся, одним миром мазаны. Так что не вякай больно-то. Мне есть чем тебя прижучить, уж будь спокоен. Чувствую, чего-то ты недоговариваешь.

Вот прицепился, надоел хуже горькой редьки.

С тротуара к буфету вдруг вывернул молодой человек на роликовых коньках. Он был в шортах, майке, бейсболке, наколенниках, налокотниках и в перчатках. Крутанувшись на своих роликах перед красоткой-буфетчицей, он потерял равновесие и, бешено размахивая руками, покатил спиною вперед прямо на Нелюбина. Тот успел лишь привстать. Парень врезался в него, опрокинув вместе со стулом. Стол при этом перевернулся, бутылка с недопитым пивом взвилась в воздух и, брызнув пеной, обрушилась на Нелюбина, смачно впечатавшись донышком в его крутой лоб. Удар был силён и точен, шеф тотчас закатил глазки. На рассеченном лбу обильно проступила кровь.

Всё случилось неожиданно и быстро. Игорь сидел перед опрокинутым столом, парень выдергивал запутавшийся конёк из-под недвижного Нелюбина, глаза у него были совершенно ошалелые.

«Уходи», — послышалось Игорю. Голос вроде бы принадлежал Корнелию. Но даже если бы не послышалось, всё равно нужно было уходить. Нелюбин со своим дубовым лбом рано или поздно очухается, а тем временем подоспеет милиция (вон эта стерва-буфетчица уже рванула к телефону), и тогда поди-ка с нею, с защитницей нашей, разберись. Нет уж.

Игорь подхватил дипломат и пошел себе, всё больше убыстряя шаг и не оглядываясь. Почему-то у него было такое ощущение, что пассаж с парнем на роликах подстроен Корнелием…

Итак, вечером в подвале дома номер 66 прогремел взрыв, сорвавший с петель оцинкованную дверь и поколовший стекла в ряде квартир первого этажа.

Омоновцы, обрыскавшие подвал вдоль и поперек, никаких следов взрывного устройства не нашли. Не было ни раскуроченных стен, ни развороченной ямы. Однако же дверь вышибло, стекла покололо, ну и грохот был такой, что бабку Степаниду одномоментно прослабило.

Как водится, приехали пожарная машина, карета скорой помощи.

По протоколу, сверенному с сейсмостанцией, взрыв произошел в 23 часа 11 минут.

Бабушки к этому времени уже разошлись по своим норкам, но они были первыми, кто встретил примчавшихся омоновцев. Они же дружно вспомнили про вчерашнего парня: смуглого, будто бы нерусского, с хорошим таким густым смоляным волосом на голове («Ёжиком», — вставила Платоновна), высокого, с Гришуню из девятой, нет, пониже Гришуни, Гришуня-то эвон какая верста, а этот хоть и крепче, но пониже будет… В общем, обрисовали Игоря, начиная с его ёжика и кончая белоголубыми кроссовками, так обстоятельно, что хоть сейчас бери. Знать бы только, где брать.

Уже через десять минут после того, как был окончательно отредактирован словесный портрет наиболее вероятного террориста, портрет этот стал известен Аркадию Петровичу Нелюбину. Схема осведомления оказалась проста до глупости.

Нынешнего начальника отдела ФСБ полковника Скоробогатова проинформировали о террористе в тот момент, когда он пил коньяк с Аркадием Петровичем, находясь у него дома. Информация через факс-модем поступила на компьютер Нелюбина. Принтер тут же выдал распечатку.

— Послушай-ка, Петрович, — сказал Скоробогатов, пробежав глазами убористый текст. — А ведь это, похоже, твой подопечный.

— Ну-ка, ну-ка, — с этими словами Нелюбин, лоб которого, кстати о птичках, был аккуратно подштопан и подгримирован, взял протянутый ему лист, прочитал напечатанное и задумчиво произнес: — Глубины, однако, открываются… Будь другом, Михалыч, — добавил он. — Ты этого фигуриста потряси хорошенечко, недаром он на меня наехал. Отрицает, говоришь, что знает Попова? Врёт — знает. Потряси стервеца.

— Потрясу, — отозвался Скоробогатов. — Завтра же. Тарачуня будет трясти.

— Тарачуня, говоришь? — сказал Нелюбин, осторожно почесав лоб рядом со швом. — Чешется, зараза… Тарачуня — серьезный дядька. Только, по-моему, лучше это сделать сегодня. И Попова лучше сегодня взять, а не завтра. Как ты думаешь? Чую — что-то здесь не то…

Игорь не стал слоняться по городу, а ушел в ближайший парк и проторчал здесь до пяти вечера. Лавочка, на которой он утвердился, поначалу была удобная, комфортная, способствующая хорошей релаксации, но спустя час сидеть на ней стало уже совершенно невозможно. Впиявливалась, паразитка, в тело, находя самые чувствительные, самые болезненные места, как ни садись. Пришлось встать, чтобы размяться.

А тем временем в организме его шла какая-то усиленная работа, проявляющая себя порою в том, что он вдруг начинал слышать шум далекой улицы и даже явственно различать отдельные голоса. Он мог увидеть муху, сидящую на листе в ста метрах от себя, почуять запах жарящегося на центральной аллее парка шашлыка — это уже метров 150–200. Потом это пропадало. Случалось, что в утробе у него начинало бурлить так, будто там срабатывал сливной бачок, и это было весьма неприятно, поскольку именно в этот момент мимо обязательно кто-нибудь проходил.

Игорь чувствовал, как в нем растет какая-то могучая, необоримая сила, которую уже не нужно подпитывать бифштексами и полтавскими котлетами, ибо она имеет не животный, а энергетический характер. Энергиями же наш мир наполнен в избытке.

Между прочим, бурление в животе никоим образом не было связано с возникающим время от времени отчетливым запахом шашлыка, нет, нет, это был не голод. Вот уж чего-чего, а чувства голода Игорь не испытывал ни капельки.

В семнадцать часов он встал и направился к метро.

За десять минут до полуночи стала известна еще одна немаловажная подробность: существовали, оказывается, несколько карт, по всем признакам старинных, но, как показал анализ, изготовленных из суперсовременных, частично знакомых, а в основном совершенно незнакомых науке материалов, то есть как бы подброшенных в нашу суровую действительность из будущего. Так вот люди, обнаружившие эти карты кто в почтовых ящиках, кто на собственном балконе, утверждали, что на этих картах изображена схема микрорайона, в котором они живут, и что первый подъезд дома номер 66, в котором недавно прогремел взрыв, помечен красным крестом.

В поставленном в связи с терактом на уши отделении милиции, обслуживающем данный микрорайон, никаких схем, никаких улиц и никаких домов на картах обнаружено не было. На них был мелкий узор и небрежно начертанный поверху красный крест.

Но люди-то пришли. И все, как один утверждали, что видели именно схему. Это сейчас узор, а была, черт побери, схема. Помочите карту в молоке, может проявится. Люди болели за родной город и за свой кровный микрорайон, а помимо этого люди бдели, ибо чувствовали руку коварного врага.

Всего таких карт было девять. Что можно было сказать по их поводу? Что они, возможно, сделаны из того же материала, что баксы Попова. Вот именно. Нужно было непременно взять баксы на анализ. Карты, баксы, фигурист, показания старух и, разумеется, взрыв — под очередную стопку прочищающего мозги коньяка как-то незаметно слились воедино. Зримо выпятилась гнусная личина главного злодея, и Скоробогатов отдал своим орлам команду взять Попова.

Всё, конечно, было сделано чин-чинарем. Орлы, одетые в милицейскую форму, подкатили к дому Попова на позаимствованном у эмвэдэшников минивэне фирмы «Крайслер», лейтенант Кибиткина на вопрос Игоря «Кто там?» тоненьким голосом ответила: «Телеграмма из Воронежа» (комитетчикам да не знать, где живут Светины родители), — после чего открывший дверь Игорь был профессионально скручен в морской узел двумя ухватистыми орлами.

Кибиткина встала рядом с кроватью, на которой, естественно голая, лежала под простыней обалдевшая от происходящего Света.

Еще двое орлов быстренько осмотрели комнаты, и один из них нашел в Колькиной комнате карту, украшенную красным крестом. Десятую карту. Искать её особенно не пришлось, она в раскрытом виде покоилась на письменном столе. От зажженного света и шороха Колька естественно проснулся и начал звать маму, но комитетчик приложил палец к губам, щелкнул выключателем и, с картой в руке, аккуратно прикрыл за собой дверь.

Игорю надели наручники, накинули на плечи рубашку, помогли влезть в штаны и кроссовки, вслед за чем повели вниз. Кибиткина, показав жестом, что нужно молчать, вышла последней.

В одном из скудно освещенных переулков двигатель у «Крайслера» вдруг заглох, и водитель вынужден был затормозить. Вразумительного объяснения тому, что произошло дальше, никто из фээсбэшников дать бы не смог. Стыд, конечно же, и позор. Стражи порядка, их элита — и вдруг такое. Короче, в остановившемся минивэне произошла грязная, хулиганская, сопровождаемая взаимными непристойными оскорблениями драка. Как затмение нашло, и даже присутствие женщины Кибиткиной никого не остановило. Впрочем, Кибиткина в выражениях тоже не стеснялась и месила своими женскими кулачками соседа-орла почем зря. Тот в долгу не оставался, хорошо — в лицо не бил. Короче, навешали друг другу крепко, а когда, наконец, опамятовались, то оказалось, что Попов исчез. Раскрытые наручники валялись под сиденьем. Переулок был пуст, и две параллельные улицы, которые он связывал, также были пусты. А мотор у «Крайслера», кстати, работал исправно и завелся с пол-оборота. Вот такие дела.

Искать Попова по городу было бы верхом глупости. Дома его, наученного горьким опытом, вряд ли теперь можно было найти. Самое противное, что списать на него следы побоев было затруднительно — кто же поверит, что один гражданский смог отметелить пятерых специально обученных фээсбэшников. В общем, операция была бездарно провалена…

Игорь мог бы расшвырять насевших на него комитетчиков только так, но не стал этого делать в своем доме. Он вообще не стал этого делать, а дождался, когда «Крайслер» отъедет подальше, и перессорил их друг с другом, затратив на это совершеннейшую безделицу из своих солидных энергоинформационных запасов. Всего-то и нужно было возбудить центры агрессии в лимбической системе и без того агрессивных фээсбэшников. То, что никакая это не милиция, а контрразведка, он понял сразу.

Как только комитетчики, не обращая на него никакого внимания, перешли к обоюдному рукоприкладству, он спокойненько, будто они не были заперты на ключ, расстегнул наручники, положил их на пол и выскользнул из «Крайслера» под трехэтажный мат Кибиткиной, адресованный её соседу, с которым она билась не на жизнь, а на смерть. Не женщина — порох.

Сворачивая за угол, Игорь кинул последний взгляд на «Крайслер» и обнаружил, что тот всё еще ходит ходуном от происходящей в нем драки.

Домой соваться было нельзя, поскольку за домом теперь непременно будет установлена слежка. И по улицам, по паркам не больно-то послоняешься — того и гляди из будущего должны были появиться предтечи Фраста продажные стервецы-сыщики Люпис и Тяпус со своим гнусным квазиактивным реализатором Марьяжем. Поэтому Игорь, долго не раздумывая, плюхнулся дозревать в одну из изолированных от текущего времени энергонейтральных полостей, которая была свободна…

Утром в кабинет еле теплого после вчерашнего обильного возлияния и бессонной ночи полковника Скоробогатова вошли двое. Вроде бы и одеты они были по-разному, и лицо у одного было широкое и плоское, а у другого вытянутое, однако Скоробогатов мог бы поклясться, что это братья, больше того — близнецы — до того они были во всём одинаковы.

Попасть в кабинет начальника отдела ФСБ было не так-то легко: во-первых, на входе в здание имелся пост, во-вторых, по коридору обязательно фланировал кто-нибудь из свободных сотрудников и любезно, якобы желая помочь, выпытывал у посетителя, куда и зачем тот направляет свои копыта, и если ответ ему не нравился, просил очистить помещение, в-третьих, в предбаннике перед кабинетом начальника сидел дежурный, который являлся марионеткой в руках у Скоробогатова. Разрешит Скоробогатов впустить — впустит, не разрешит — будет лаять, кусаться, лягаться, царапаться, закроет дверь грудью, короче — костьми ляжет, но не пропустит.

А тут вдруг взял, да пропустил, и даже разрешения у начальника спросить не соизволил, зная, между прочим, сукин сын, что до одиннадцати Скоробогатов будет анализировать текущую корреспонденцию.

Еле-еле успел Скоробогатов, принявший очередную порцию антипохмельных таблеток, сунуть под стол подушечку, на которой только что лежал пылающим лицом. Реакция не подвела. На такой пост при отсутствии реакции не сажали.

— Что вам угодно, господа? — слабым, но твердым голосом спросил Скоробогатов, решив пока не трогать разгильдяя Филина, который сегодня был дежурным.

— Где Попов? — сказал широколиций, проигнорировав вопрос.

Скоробогатов развел руками и издал губами трескучий звук — упустили, мол. Потом подумал: «Какого черта? В этом кабинете спрашиваю я», — и осведомился:

— А кто вы, собственно, такие?

— Марьяж захотел? — сказал длиннолицый, у которого в руке вдруг оказалась увесистая черная палка. — Теперь конец двадцатого века? Ты начальник сыска Скоробогатов?

Вот оно. Вот они — карты из будущего и поповские баксы. «Теперь конец двадцатого века?» Раскололись, ребятки. Как последние шестерки раскололись.

Скоробогатов нажал коленом на кнопку. Всё, господа пришельцы, финиш, приплыли. Никуда вам теперь не деться.

— Совершенно верно, я полковник Скоробогатов, — сказал он. — Прошу садиться. Представьте себе, господа, мы тоже ищем Попова.

У длиннолицего вдруг задергалось правое веко, плоскорожий неприятно ощерился и сказал:

— Кнопка, говоришь? Сам виноват. Марьяж, силь ву пле.

Палка у не потрудившегося даже поднять руку длиннолицего гуттаперчиво изогнулась, нацелившись торцом в грудь полковника. Раздался негромкий щелчок, и Скоробогатов почувствовал вдруг, что ему катастрофически не хватает воздуха. Он запустил пальцы под узел галстука, рывком растянул душившую петлю. В предбаннике загремели каблуки, но нет, воздух кончился…

Ворвавшиеся в кабинет шефа фээсбэшники увидели, что опоздали. Скоробогатов сидел в кресле, уронив голову на стол, и из ушей его по щекам сочились струйки крови. Воздух был густо напоен ароматом перегара, напрочь перешибавшим запах дорогого американского одеколона, которым душился шеф.

По всей видимости полковнику стало плохо, и он, не имея сил позвонить, ткнул коленом в форс-мажорную кнопку. Однако не дотянул, не дождался помощи, безносая оказалась быстрее. Других объяснений не возникало, ибо кабинет был девственно пуст и никаких видимых причин форс-мажорной ситуации не было… Хотя кто-то же ударил Филина по голове так, что тот, бедняга, с рассеченной макушкой до сих пор лежал на полу в глубоком нокауте.

Еле дождавшись утра, когда начал ходить транспорт, Светлана схватила в охапку Кольку и умчалась в Лыково, куда от города с последней станции метро нужно было добираться сначала электричкой, а потом автобусом.

Здесь у Поповых имелся дом с участком, о котором мало кто знал, но Светлана попросилась на постой к одинокой бабке Евдокии, у которой, когда они проводили отпуск в Лыково, покупала молоко, масло и яйца. Бабка Евдокия, наслышанная о крутости чекистов, приняла их хорошо, покормила клубникой со сливками, напоила чаем с вареньем и категорически отвергла сотню, предложенную ей Светой в качестве аванса.

— Кабы ты ко мне за покупкой пришла, тогда другое дело, — сказала она. — А так ведь ты, почитай, вдова, тьфу, совсем запуталась, дура старая, живого уже похоронила, не вдова — жена репрессированного. Денежки-то самой, чай, пригодятся. Так, будешь иной раз подбрасывать, когда совсем уж подопрёт.

И добавила:

— По хозяйству будешь помогать. Лады?

Света уверила, что какие могут быть речи, конечно же лады, а бабка Евдокия, помолчав, сказала:

— Вернулися, значит, лихие времена-то. Всё к этому, голубушка, шло. Разворовали Рассею-то. Только вот одного не пойму: кто-то, значит, не буду говорить кто, по закромам шарил, выгребал последнее, а сажают почему-то Игорька. Он, что ли, нас обворовал?

Она захлопала своими выцветшими глазками, а Света обняла её, маленькую, сухонькую, и заплакала. И бабка Евдокия заплакала тоже…

Известие о смерти Валерия Михайловича Скоробогатова вышибло Нелюбина из седла. У него и так уже с утра хватало неприятностей. Поначалу в торговый зал залетел какой-то толстопузый карлик и опрокинул стойку с мониторами. Два четырнадцати-, пять пятнадцати-, три семнадцати- и три девятнадцатидюймовых монитора. Разумеется, цветных, разумеется, «зеленых», разумеется, отвечающих всем международным стандартам. Как он умудрился это сделать, было непонятно — основание у стойки было надежное, широкое, однако же факт оставался фактом — тринадцать дорогих мониторов разбились вдребезги. Пока Юрок с Кириллом ахали да охали, карлик исчез, а какой-то пацан расколотил кирпичом окно. Окон этих вокруг было полно, так нет — раскокал то, что в Нелюбинском зале. И здесь, кстати, был тот же финал, что и с карликом — кирпич в стеклянном крошеве лежал на подоконнике, а пацана не было. Испарился, мать его. Кроме того, позвонили из налоговой полиции, намекнули, что пришла пора отстегивать за крышу. Ещё один хрен, судя по голосу пожилой, долго и нудно пугал Аркадия Петровича судом за то, что на его «Пентиуме», купленном в Нелюбинской фирме, не идет ни одна игра. Диски с играми, кстати, были куплены на толкучке. Какого черта они должны были идти? И при чём здесь фирма Нелюбина? Ну и так далее. Плюс ко всему, конечно же, ночное фиаско с задержанием Попова… Но всё это не шло ни в какое сравнение с кончиной Скоробогатова. Подрезал, Михалыч, прямо серпом по живому хватанул…

Тело уже отвезли на вскрытие. Наиболее близкие Валерию Михайловичу коллеги собрались в кабинете боевого зама Скоробогатова подполковника Ларина. Был здесь и Нелюбин, посетивший место кончины и испытавший при этом шок — до сих пор в кабинете пахло Скоробогатовым, ибо сложная смесь ароматов перегара, вчерашнего салата и одеколона «Титаник» не успела выветриться, а сам полковник, с заострившимся носом, лежал на цинковом столе, и безжалостный нож кромсал его плоть.

Разговор, разумеется, шел о похоронах, но между делом вспомнили о ночной операции. О ней знали все присутствующие, иначе бы и речи не возникло. Найденная в квартире Попова карта однозначно указывала, что Михалыч шел по правильному следу. Конфуз с опергруппой был, конечно же, крепким ударом по самолюбию, но вот ведь ещё что любопытно — сегодня утром Светлана Попова на работу в модельную студию не явилась. И дома её, кстати, нету. Может, и тут чего-нибудь прохлопали? Может, нужно было и её ночью брать вместе с Поповым? Либо позже, после тог, как Попов, воспользовавшись внезапным эксцессом в «Крайслере», вероломно удрал? Но нет, правильно Михалыч сделал, что не взял Светлану — это уже попахивало чрезвычайщиной, а чрезвычайщина, как известно, всенародно осуждена.

Вскоре позвонили из морга. Валерий Михайлович Скоробогатов, сорокачетырехлетний, никогда ранее не болевший здоровяк, имевший, что бы ни случилось, кровяное давление, как у космонавта, скончался от апоплексического удара.