Граф Рысев

Глава 16

По дороге домой я то засыпал, то снова просыпался. В мельтешне непонятных образов проступали силуэты моих сегодняшних жертв. Лиц я не видел, как не чувствовал никаких угрызений совести. Не я первый это начал. Я просто писал картины и по бабам шлялся. Но, я художник, мне нужны новые впечатления.

Я могу понять, если бы рысь в свинцовский курятник залезла. Или отару овец постригла. Эта может, и тут они были бы в своём праве, но не на нашей территории! К тому же рысь с котёнком редко будет так рискованно охотиться, только, если совсем голодуха. Ни сама рысь, ни котёнок изможденными не выглядели, значит, еды хватало.

В конце концов, я же не приехал на бал, держа в каждой руке по шашлыку из свинины. И среди нарисованных мною женщин не было ни одной, кто посетил этот проклятый бал. Кроме Маши, но там совсем другая история.

— Приехали, Евгений Фёдорович, — дверь машины открылась, пропуская внутрь морозный ночной холод.

Надо же, я даже не заметил, как мы доехали. Вылез из машины, постоял недолго, вдыхая колючий воздух, и направился к мастерской.

— Ваше сиятельство… — начал было Тихон, но осекся, и не стал останавливать меня, позволяя без объяснений пройти в мастерскую. И я был ему благодарен, потому что сейчас ничего объяснить не смог бы.

Пройдя в комнату-аквариум остановился перед мольбертом, глядя на сидящую в центре круга рысь.

Решительно подойдя к столу отобрал кисти и принялся выдавливать на палитру краски.

Я словно сам очутился на той поляне. И теперь старался передать все оттенки, которые, как оказалось, накрепко врезались в память.

Очнулся я только тогда, когда солнечный луч осветил картину. Рысь в свете пламени казалось одновременно живой и инфернальной. Глядя на неё я прошептал:

— За что?

— Иногда, неприязнь передаётся в поколениях, перерастая в итоге во взаимную ненависть. Мне горько, что так произошло, но, это жизнь. Когда-то давно, император решил, что Рыси будут лучшими защитниками этих земель. Многие приняли такое решение, но кто-то затаил обиду. — Прошелестел голос в голове.

Я помотал головой, какие только глюки не появятся, когда ночь не спишь. Подойдя к окну, открыл одну створу, и сразу же почувствовал, насколько тяжёлый воздух стоит в мастерской. Пропитанный запахом краски и чего-то ещё не менее мерзкого.

— Ну, не удивительно, что художники настолько улетевшие, — пробормотал я. — А ты попробуй вот этим всем подыши весь день, или ночь, тут, как получится.

В стеклянной стене отразилась моя фигура и лицо. Ну, что сказать, костюм в принципе спасти невозможно. Волосы дыбом, но, даже сквозь капли краски видно, что они слегка посветлели, даже, можно сказать, немного порыжели. Лицо в мелкую разноцветную крапинку, на руки лучше пока не смотреть.

— Линяю, — философски пожав плечами, пошёл искать ацетон. — Весна, чтоб её.

Замочив кисти, плеснул вонючую жидкость на тряпицу и принялся протирать руки, разглядывая при этом картину.

— Как ты можешь находиться в таком смраде? — я обернулся к прислонившемуся к косяку деду.

— Привычка. — Я бросил тряпку в ведро. Руки, вроде бы оттерлись, сейчас не мешало бы помыться.

— Ты закончил картину? — граф отлепился от косяка и подошёл к мольберту.

— Как видишь, — я принялся чистить кисти. Руки выполняли работу автоматически, но, чем дольше я вдыхал запах ацетона, тем сильнее понимал, что работа с красками — это не моё. Умею и ладно. В конце концов, я не собираюсь этим на жизнь зарабатывать. Всё-таки карандаш мне ближе, как оказалось.

— Женя, ты спал сегодня ночью? — дед смотрел на картину, не отрываясь.

— Не помню, по-моему, в машине немного подремал. — Честно признался я, бросив очищенную кисть на стол. — Ты знаешь, что произошло?

— Знаю, — дед был сегодня предельно лаконичен. — У тебя не было другого выбора.

— Я знаю, — немного помолчав, добавил. — Я его спровоцировал.

— Да, и на это барон будет давить в предстоящих разбирательствах. Но, даже, если ты Бориса спровоцировал, это не снимает с него ответственности. Он хотел стрелять тебе в спину. И, если бы всё пошло иначе, ты был бы мёртв, а я поднимал бы армию в ружьё, не заботясь о последствиях. — Дед заложил руки за спину.

— Всё так серьёзно? — я почистил последнюю кисть и подошёл к открытому окну, чтобы глотнуть свежего воздуха.

— Серьёзнее некуда. Но на этот раз Свинцовы перешли грань. Я до императора дойду, но их лишат титула и земли отойдут нам. Видит рысь-покровительница, я этого не хотел. Но мне просто не оставляют выбора.

— Почему ты отказался от плана захвата клана? Ведь ты хотел это сделать, — я смотрел на тающий почти на глазах снег.

Скоро дороги упадут и даже до города добраться станет довольно проблематично. А ведь я всё ещё не знаю, как буду до Академии добираться.

— Нам с нашими возможностями легко захватить клан, особенно такой, как клан Свинцовых. Но, что дальше? Неужели, Женя, ты думаешь, что тот же Тигров будет сидеть и смотреть на этот беспредел? Князь сомнет нас так же просто и быстро, как это сделали бы мы со Свинцовыми, дойди дело до прямого столкновения. Поэтому я хочу, чтобы всё прошло по закону. Ну, а если закон окажется не в силах что-то решить, тогда мы сможем сказать: 'Что ж, мы пытались. И в том, что не получилось решить дело мирным путём, виноваты не мы.

— Тогда есть возможность поддержки соседей? — я отошёл от окна, потому что почувствовал, что замерзаю.

— В этом случае, да. Те же Куницины и Бобровы нас сразу поддержат. Каждый ведь подобную ситуацию на себя примеряет. И она не просто нехорошо пахнет, она воняет. А вдвоём-втроëм мы и Тигрову сможем бока намять. Кречет же войска не пошлёт. Он калач тëртый, ему бунт по всей Сибири не нужен. Так что, думаю, в итоге решат в нашу пользу. Но пободаться, конечно, придётся. Полагаю, что на год, как минимум, я чудными развлечениями обеспечен.

— От меня что требуется? — я потер лоб. От недосыпа начала болеть голова.

— Оказывать посильную помощь следствию, — дед вздохнул. — Подозреваю, что люди Медведева приедут. Если не сам Дмитрий Фëдорович пожалует. Всё-таки в деле дворянские рода замешанны, это как раз дело для имперской безопасности.

— Ты же говорил, что Медведев внутренними делами заведует, — я недоуменно посмотрел на него.

— Это его отец внутренними заведовал, меня после дружеской «беседы», как между мельничными жерновами прокатили. А сынок до имперской безопасности дорос. Но, тоже, полагаю, ничего хорошего тебя не ждёт. Главное, достойно продержись, а там и наши адвокаты подключатся. Не зря же я их целый штат держу. Вот пусть жалование своё и отрабатывают. Ну и я в стороне стоять не буду, сразу же подключусь.

— Так, если я правильно понял, то на мне первый удар, а дальше уже ничего от меня зависеть не будет, — спросил я деловито.

— Верно. — Дед потер виски. — Ну и воняет же здесь всё-таки. Завтра переедем в Ямск. Если её помнишь, то у нас там довольно неплохой дом. Оттуда же на поезде поедешь до Иркутска, ну, а там на нулевой уровень изнанки стационарный портал ведёт. Думаю, что в форт, где твоя Академию вместе с военным училищем расположена, учитывая обстоятельства, вернешься на пару дней раньше.

— Надо, значит, надо, — я кивнул.

— Вот и хорошо, — дед подошёл к картине ещё ближе. — А теперь иди помойся и поспи. Ещё собирать вещи надо будет.

Он обошёл мольберт и аккуратно снял с него картину, так, чтобы не касаться полотна.

— Ей, ты куда её потащил? — вот это было сильно странно.

— Ей место в большой гостиной, — заявил дед. — Открой мне дверь. Пока так повисит, а я пока раму закажу.

— Да дай ты ей просохнуть! — дверь я перед ним, правда, открыл и даже придержал.

— Она прекрасно на стене высохнет, — пробурчал дед из-за картины. — С тебя станется куда-нибудь её деть. А то и вовсе выкинуть.

— Я не буду ничего выкидывать! Да, чтоб тебя, — и я поскакал впереди графа, открывая перед ним двери и придерживая их.

Когда мы добрались до большой гостиной, дорогу к которой я, слава рыси, запомнил, дед уже взмок. Но я принципиально не помогал ему тащить довольно тяжелую картину.

— Ну вот, теперь иди спи, я тут сам дальше. — Закрывая дверь, я услышал, как дед заорал. — Афанасий! Афанасий, иди сюда! Да молоток с гвоздями с собой захвати.

Покачав головой, я направился в свою комнату. Там я разделся и сгрёб в охапку выпачканный костюм. В кресле посапывал Тихон, встрепенувшийся, как только дверь моей спальни открылась.

— Ты вообще спишь? В нормальной кровати, я имею в виду? — спросил я, выкидывая костюм на пол в коридоре.

— Конечно, ваше сиятельство, — он посмотрел в сторону лежащих на полу тряпок и поморщился. Да знаю я, что они воняют. Зачем иначе я их выбросил? Чтобы не усугублять отравление, оставляя их в комнате. Башка не только болит, но и кружится, надышался я за ночь знатно. Только бы блевать не потащило. А то я еще до конца не отошёл от сотрясения, которым меня егерь по имени Елисей наградил. Какие грёбанные черти потащили меня рисовать всю ночь напролёт? — Это отдать в стирку?

— Это выкинуть, а ещё лучше сжечь. Учитывая, сколько на этих тряпках горючих веществ, полыхнёт здорово. — Я смотрел, как Тихон собирает костюм, чтобы унести, и снова спросил. — Так, когда ты спишь?

— Ночью я сплю, ваше сиятельство. А в остальное время я или подле вас нахожусь, или неподалеку. Вдруг понадоблюсь? — и Тихон направился по коридору, чтобы выбросить одежду. Хотя, это вряд ли. Раз мне не нужна, то можно её отстирать и носить кому-нибудь из слуг. Тихонько, чтобы граф не заметил и не опознал свои вещи.

Покачав головой, я закрыл дверь и направился в ванную. Наскоро приняв душ, смыв с себя все запахи мастерской, я как вышел из ванной голым, так и растянулся на свежих простынях, практически сразу проваливаясь в сон.

Я стоял на той самой поляне, на которой тренировался формировать файербол, и которую так тщательно рисовал сегодня ночью. По периметру поляны полыхал огонь, но вместе с тем было жутко холодно. Наклонив голову я довольно тупо разглядывал свои босые ноги. Получается, что я очутился на поляне голым, каким был, когда уснул.

При этом я совершенно точно знал, что сплю в своей постели, поэтому никак не могу стоять голым на морозе! Но почему так холодно? И где хозяйка?

— Я здесь, — прямо через огонь на поляну вышла рысь, и села на землю, не доходя до меня пары шагов. — Я не буду тебя долго задерживать, так что не переживай, замёрзнуть ты не успеешь.

— Это, конечно же, очень радует, но не могла бы ты в таком случае поторопиться? — заледеневшие пальцы на ногах поджались, и я обхватил себя руками.

— Женя-Женя, ты абсолютно непочтителен. — Как и в прошлый раз рысь не говорила со мной в прямом смысле слова. Голос звучал непосредственно в голове. И на этот раз я отчетливо услышал серебристый женский смех.

— Станешь тут непочтительным, когда яйца уж буквально превратились в джингл беллс. — пробормотал я, а в голове раздался новый взрыв смеха. — Я не пойму, ты чего такая весёлая? Вроде бы это я краски с ацетоном нюхнул. Тебе тоже что-то перепало что ли?

— Мне просто радостно. Я привела тебя сюда сегодня, чтобы поблагодарить. Мой портрет вышел чудесным. Эта картина — настоящий шедевр. Боюсь, ты не сможешь больше создать ничего более прекрасного. — Восторженно произнесла рысь.

— Меня больше всего умиляет, что ты этому радуешься. — Я попрыгал с ноги на ногу, стараясь согреться. — Я не создам ничего хорошего, нет, чтобы поддержать меня в моём горе, и не радоваться этому так откровенно.

— Не утрируй. Ты не создашь больше шедевра, который переживёт тебя в веках, — в голосе прозвучало снисхождение. — Зато этой картиной будут любоваться. Люди специально будут приходить к ней, чтобы насладиться зрелищем. Они будут узнавать меня… Они будут знать, что я являюсь богиней художника, его тотемом. В меня начнут верить. Ты вообще понимаешь, что для богини, значит, вера в неё?

— Понятия не имею, я не богиня, и даже не бог, но, твою мать, действительно могу кое-чего лишиться, если ты не прекратишь заниматься самолюбованием, не скажешь, что тебе надо от меня и не отпустишь меня домой отогреваться в объятьях хорошенькой девчонки?

— Я тебя сюда вытащила, чтобы отблагодарить, но, раз ты не хочешь…

— Ты занимаешься демагогией, — перебил я рысь. — Разумеется, я не против того, чтобы меня отблагодарила богиня, но я, правда, очень замёрз. Вообще, раз это происходит у меня в голове, почему ты не могла сделать меня одетым?

— А кто тебе сказал, что это происходит у тебя в голове? — снова издевательский смех.

Я насупился. А с другой стороны, чего я хотел? Кошка она и есть кошка, вроде бы ластится, а потом ни с того ни с сего как грызнет.

— Ладно, посмеялись, и хватит, — ну, это с какой стороны посмотреть, кто из нас смеялся. — В качестве дара я буду пускать небольшую часть своих сил, которые во мне уже немного возросли, твоей Фыре. Уже очень скоро она станет для тебя прекрасной помощницей во всех делах.

— Я очень надеюсь, что не во всех, совсем во всех мне пока, хвала тебе, помощники не нужны, ну а так, спасибо, конечно. И, если это всё…

Я резко открыл глаза. Лежал я на животе, словно и не пошевелился ни разу с тех пор, как упал на кровать, выйдя из ванной. Сердце заходилось в бешенном ритме. Кожа покрылась мурашками, словно я действительно только что голяком на морозе чечётку танцевал, а попав в тепло начал согреваться.

В дверь постучали. Я крикнул хриплым голосом, что открыто и можно заходить. Вошла Алёна, неся вычищенную куртку, штаны и рубашку. Стараясь не смотреть на меня, она принялась развешивать одежду в шкафу. Мне же было так холодно…

— Иди сюда, — велел я девушке.

— Ваше сиятельство? — она повернулась и тут заметила, что я лежу абсолютно голый.

— Да, я сиятельство, и помню об этом, в отличие от всего остального. Но, здесь сложно забыть, когда раз пятьсот в день слышишь, как к тебе обращаются.

— Что, правда, пятьсот раз на дню? — Алёна осматривала меня, не смущаясь и не отводя больше взгляда.

— Ну конечно, однажды специально считал, — я усмехнулся. — Ты видела картину в гостиной?

— Да. Я её помогала вешать. Это же наша богиня-покровительница? — Прошептала девушка.

— Скажем так, именно в этом облике я её видел, и уже не один раз. Вот только я сомневаюсь, что она не может принять образ человека. Интересно было бы посмотреть, действительно ли богини так прекрасны, как принято считать, — добавил я задумчиво. Потом поднял на неё взгляд. — Почему ты на меня так смотришь?

— Вы немного изменились, ваше сиятельство, — после недолгого раздумья проговорила Алёна.— Ваше тело, я имею в виду.

— Это нормально. Я же в последние дни то из седла не вылезаю, то перед мольбертом топчусь по десять часов, то на балу танцую. Сплошные упражнения. Собственно, именно к этому я и стремлюсь. Ещё бы кормил меня кто-нибудь почаще, — я протянул руку. — Я замёрз, а ты совершенно не желаешь согреть своего графа.

— Ох, ваше сиятельство, — она пискнула, когда я ухватил её за руку и втащил на кровать. Она упала на спину, и я, перевернувшись, навис над ней.

— Я завтра уезжаю, вместе с дедом, так что, не знаю, когда ещё раз тебя увижу. И кто знает, может быть, мне захочется тебя ещё раз нарисовать? А я совсем не запомнил всех изгибов.

— Ваше сиятельство, — и тут я стянул с неё платье до пояса, и девушка выгнулась и тихонько застонала.

— Ваше сиятельство, — дверь распахнулась и в спальню заглянул Тихон. — Ох, ты. Не хотел бы вас отвлекать, но там, значит, в большой гостиной, где новая картина стену украшает, баронесса Соколова сидит вместе с дядей, а ваш дед просил вас прийти. Даже разбудить велел, коли спите.

— Сейчас, — я уткнулся лбом в плечо Алёны.

— Евгений Фёдорович…

— Тихон, выйди, дай мне в себя прийти, — прорычал я, соскочил с кровати и прошел в душ.

Второй раз за день. Охренеть, ни встать. Я не кот, вашу мать, а енот-полоскун. У меня тотем, случайно, не изменился? Бросив взгляд на перстень и убедившись, что это всё ещё рысь, я вылез из прохладного душа и прошёл обратно в комнату. Алёны уже не было, и это было к лучшему. Быстро одевшись, я тряхнул мокрой головой. Да, неприятно, когда вода за шиворот стекает, но, что поделать? А теперь пойдём и узнаем, что от меня нужно Соколовым.