Граф Рысев

Глава 8

На этот раз я не отключался, а старался рисовать вдумчиво. Правда, в конце концов я снова впал в некий транс, вынырнув из которого увидел, что портрет готов. Портить его красками я не собирался. Как не собирался снимать с мольберта. Пускай себе висит. Для других набросков у меня куча чистых блокнотов имеется, и в карандашах дед вроде не ограничивал.

Посмотрев на часы, убедился, что глаза меня не обманывают и на улице темнеет не от того, что стало пасмурно, а от того, что наступил вечер. Ничего себе, сколько же я рисовал? Неудивительно, что поджилки трясутся. И глаза слипаются. Сев на кровать, прислушался к ощущениям.

Голова побаливала. Не болела, а именно побаливала, отдаваясь пульсацией в затылке. В голове роились обрывки мыслей, словно я случайно разворошил огромный в человеческий рост муравейник. Они наскакивали друг на друга, стремясь занять место покозырней, чтобы вылезти в итоге наружу и таким образом заявить о себе. А, может быть, это и не мысли вовсе, а музы. Шутка ли, столько времени у мольберта простоять. Нет, без муз здесь точно не обошлось. Я откинулся на спину и пошевелил голыми пальцами на ногах.

Как оказалось, процесс творения не шёл при таких низменных вещах, как носки. Ботинки я ещё в холле снял, когда со стрельбища в дом зашёл, под удивленными взглядами прислуги. Тапочки не нашёл, вот и приходилось ходить в носках. Правда, на меня смотрели так, словно я гораздо сильнее головой повредился, чем на самом деле. Мне же было фиолетово, как на меня смотрят. Я художник, я так хочу. Скорее всего, именно поэтому Тихон егерей в гостиной не оставил, да разуться заставил, прежде, чем в дом войти. Мало того, они пока меня ждали, портянки поменяли. Во как молодого графа уважают.

Незаметно для себя, под трескотню своих муз, я начал засыпать. Сволочи они всё-таки, нет, чтобы память подтолкнуть в нужном направлении, заставляют о егерских портянках думать…

Молодой совсем охотник, не старше меня самого, в щегольском костюме подошёл к мёртвой рыси.

— Эта тварь Аркашку с Марком порвала, — и он сплюнул на землю и протянул ещё дымящийся ствол в сторону. Ствол кто-то забрал, но вот кто это был, я так и не разглядел. Зато с уверенностью мог сказать, что это и был убийца матери Фыры.

— А еще Хому с Юркой… — начал стоящий возле щеголя мужик в треухе.

— Плевать на них, — грубый голос с проскальзывающими визгливыми нотками, раздавался откуда-то сбоку, но его обладателя я не видел. — А вот то, что эта тварь вонючая порвала молодых баронов, вот это трагедия!

— Пасть закрой, — я говорил так, словно знал того, к кому обращаюсь, словно мне не нужно на него смотреть, чтобы представить его рожу. — Вы все ответите за это преступление. Вы сдохните и будете молить нас, чтобы сдохнуть быстро, вы…

Перед глазами всё поплыло и на первый план выступили совсем другие лица, которые я с трудом различал сквозь пелену бурана и темноту ночи.

Выстрел, такой громкий, что на мгновение оглох, резкая страшная боль в затылке, и я падаю… падаю… и в наступающей темноте слышу отчаянный вопль.

— Ты что наделал, идиота кусок? Ты мента завалил! Валим отсюда!

Бах!

— Твою мать, — простонал я, поднимаясь с пола. Надо же, метался на кровати, похоже, и свалился. Но, что я только что видел? И что эти черти про мента орали? Я что мент? А мент — это… Что-то типа жандарма, — подсказало мне подсознание. Они что совсем с головой не дружат? Как можно графа принять за жандарма? Мы же прямо как братья-близнецы, не отличишь одного от другого.

Закрыв глаза, попробовал вызвать образ той четверки, которую только что видел. Хоть изображение и плыло, но всё же было достаточно отчетливым, чтобы рассмотреть детали. А ещё я только сейчас понял, что первая картинка была черно-белой, с большим количеством серого. Словно я смотрел на того щеголя и мужика в треухе, использовав рысинное зрение.

Не вставая с пола, я подполз к тумбочке и вытащил блокнот и карандаши. На тумбочке стояла лампа, которая сама загорелась мягким светом, как только в комнате стемнело. Я присмотрелся и увидел крошечные макры, почти такие же крохи, какими ружья заряжали, которые и заставляли светиться всю эту конструкцию. Быстро разобравшись, как сделать свет поярче, я уселся прямо на полу, опираясь спиной на кровать, и принялся рисовать, пока лица из сна не исчезли из памяти.

Руки прекрасно знали, что делали. Вот только эти портреты сильно отличались от других. Даже от портретов девушек из другого блокнота. Нет, с технической точки зрения все линии были безупречны, вот только им чего-то явно не хватало. Словно тот удар по голове погасил некую искру, которая заставляла вкладывать в рисунки душу, делая их почти живыми. Здесь же были просто изображения. Похожие на оригиналы, не спорю, но, даже я видел, что это не то.

Хотя, возможно, я слишком строг к себе, и одно дело рисовать обольстительных нимф, а другое мерзких подонков, которые меня едва к праотцам не отправили? Не знаю, вот в Академию вернусь, там профессора разберутся. Хотя я до сих пор не понял, какие могут быть профессора у художников?

Выскочив в коридор, я натолкнулся на Тихона, который в это время ставил под дверь мои ботинки. Ботинки были вычищены так, что в них при желании можно было как в зеркало посмотреться.

— Проснулись, ваше сиятельство? — денщик тут же выпрямился.

— А что, не похоже? — я подозрительно посмотрел на него. — Вот только не говори мне, что я в добавок ко всему страдаю лунатизмом и ночью брожу по дому, периодически укладываясь в чужие постели?

— Ну, насчет лунатизма мне неведомо, я всё же не целитель. А вот из чужих постелей приходилось мне вас, ваше сиятельство вытаскивать. Так что, может и правы вы, Евгений Фёдорович, и не похоть вас туда заводила, а этот лунатизм, будь он неладен. — Тихон вздохнул, а потом посмотрел на мои голые ноги и совсем по бабьи всплеснул руками. — Вы бы обулись уже, ваше сиятельство. Ну в чём смысл босиком по дому шастать? Ещё отморозите что-нибудь шибко важное для лунатизма, что делать-то будем? Оно ведь не только для лунатизму, а ещё и для того, чтобы наследники родились, дюже нужное.

— Тихон, ты когда-нибудь договоришься, — пригрозил я ему, но ботинки схватил и скрылся в комнате, чтобы нормально обуться, предварительно чистые носки из шкафа вытащив.

Денщик не стал меня ждать в коридоре, а приоткрыл дверь и заглянул в спальню.

— Может вам что-нибудь нужно, ваша светлость? — спросил он.

— Граф вернулся? — я завязал ботинок и разогнулся.

Что-то спину кольнуло, а ведь я всего-то шнурки завязывал. Нет, так дело не пойдет. Надо что-то с этим делать. Хоть зарядку по утрам. А-то похоже, у меня единственными физическими упражнениями были те самые постельные, про которые Тихон говорил.

— Только что машину в гараж загнали, сейчас его сиятельство немного освежится, и можно к ужину спускаться. — Тут же ответил Тихон.

— Так, а егерей можешь позвать? Всех не надо, только Захара и того старика, который про бурную молодость графа рассказывал. Стыдно признаться, но я не знаю, как его зовут.

— Иван его зовут. — Тут же отрапортовал Тихон. — А зачем они вам, ваше сиятельство? Что-то непонятное осталось в их работе?

— Нет, всё понятно. Просто, я задремал и мне сон приснился… Вот, может ты их знаешь? — И я протянул ему портреты.

Тихон долго рассматривал рисунки. Потом протянул мне два, этих я видел последними, как раз тогда, когда не слишком понятная фраза прозвучала.

— Вот этих вообще не знаю, и не видел ни разу. Не местные это. Может быть, кто-то из гостей?

— Может быть, — я пожал плечами. Ну откуда мне знать, кто там у этих баранов, пардон, баронов гостит? — Этих ты не знаешь, а остальных?

— Вот это Колька, старший егерь Свинцовский, — Тихон протянул мне портрет того самого мужика. — А вот этого, то ли где-то видел… нет, не помню. Скорее всего, где-то в городе встречал. Вот и запомнил. Морда-то у него запоминающаяся.

Я присмотрелся. Что есть, то есть. Лицо щеголя отличалось красотой и породистостью. Такие как он женщинам нравятся.

— Может, дед его знает? Все-таки, явно из аристократии этот тип, — проговорил я, глядя на красивое, но уже отмеченное пороками лицо чуть ли не с ненавистью. В этот момент мне было даже всё равно, кто меня по голове стукнул, потому что я был уверен, что именно эта плесень убила рысь.

— Ну, дык, в столовую ступайте, ваше сиятельство, — Тихон почесал затылок. — А мне картинки те отдайте, я сам у егерей поспрашиваю, может, кто-то узнает этих татей. По их-то мордам разбойным сразу видно, что никакого отношения к перстням и магии они не имеют.

Я отдал своему денщику портреты и потащился в столовую. По дороге сунул руку в брючный карман и ощупывал флакон с зельем, которое решил взять с собой. А то, вдруг голова резко заболит, буду мучиться, пока кто-нибудь не догадается мне вот этот флакон принести, который на ощупь как правильный восьмигранник определяется. Наша жизнь же вся без исключения подчиняется закону Мёрфи: уж если какая-нибудь херня может случиться, она обязательно случится. Так что, я почти уверен, что, приди я к столу без обезболивающего, то точно корчился бы, чуть сознание не теряя. А так, может, и пронесет.

Дед уже сидел за столом, но к ужину ещё не приступил. Он читал какое-то письмо, периодически хмурясь.

— Я слышал, ты говорил с егерями, — наконец, дед отложил лист и поднял на меня глаза.

— Да, было дело. Самый старый из них — Иван, рассказал мне удивительную историю про то, как ты много лет назад рукоприкладством занимался. — Оглядев стол, я понял, что голоден. Поэтому сразу же принялся накладывать себе еду, не переставая говорить. — Только я не пойму, если тебе почти всё известно, то зачем жандармы?

— Женя, в прошлый раз нам с отцом столько нервов попортили, а ведь там всё было очевидно. В этот раз нет никаких доказательств. Так что мы и вовсе можем проиграть, если дело до суда дойдёт. И не сможем оправдать свою правоту, если сами попробуем взыскать ущерб. Так что жандармы очень даже нужны. Они сейчас доказательства вины ищут.

— Мне сон приснился, — я дождался, пока он наговорится, прежде чем самому начать. — Я видел тех, кто на меня напал. Не всех, а четверых. — Дед с интересом смотрел на меня. — Я их нарисовал. — Протянув ему два рисунка, приступил к ужину. Дед же внимательно рассматривал портреты.

— Старший егерь Свинцовых, — сообщил он, откладывая в сторону портрет мужика, которого уже опознал Тихон. — А вот это… — Он долго вглядывался в лицо щеголя. — Барон Ондатров это. Недалеко от Ямска живёт. Поместье барона довольно обширное, клан вполне обеспеченный и большой. Вот этот тип, скорее всего, молодой барон. Если судить по слухам, в иркутском военном училище он учится. Где-то недалеко от твоей Академии.

— Это не в то ли военное училище баронесса Соколова поступила. Вроде бы в нем есть специально созданный женский факультет. — Я задумчиво рассматривал Ондатрова. Всё-таки крыса всегда остается крысой, как ты её не назови.

— Скорее всего в это, — кивнул дед. — В изнанке под Иркутском больше нет военных училищ и Академий.

— Ну, если здесь не суждено будет эту крысу удавить, то на изнанке встретимся, — пообещал я портрету. И в ответ на удивленный взгляд графа добавил. — Это он убил рысь. И заплатит за это.

Граф довольно долго смотрел на меня, а потом произнёс довольно тихо, мне пришлось напрягаться, чтобы расслышать.

— Я рад это слышать, Женя. Ты даже не представляешь, как я рад. — После этого вернулся к прерванному ужину.

Я же почувствовал, что в меня больше не влезет. Поэтому поднялся из-за стола и бросил на тарелку салфетку, которую даже не помню, как положил на колени.

— Я, пожалуй, пойду и постараюсь полноценно уснуть. — Сообщил я деду. — Всё-таки в большинстве случаев сон — это лучшее лекарство.

— И то верно, иди, Женя, отдыхай. Да, прежде, чем уйти, скажи, ты что-то планируешь на завтра?

— Хочу к месту происшествия съездить. Я же в полубреде был, когда очухался. Почти ничего не замечал вокруг. Только чудом Фыру заметил. Кстати, та ещё загадка, откуда такой маленький рысёнок взялся в марте? Не рожают рыси в марте! — Я разглядывал стену возле двери.

— Это твоя спутница, данная тебе богиней-Рысью. Смирись с этим. — Граф улыбнулся уголками губ. — Один не поедешь. Отряд егерей с собой возьмешь и Тихона. Верхом отправитесь?

— Наверное, — я передернулся, меня словно озноб пробил. — Так быстрее будет.

И вышел из столовой. В коридоре снова нащупал флакон в зельем. Я же говорил, что вот прямо во время ужина он мне не понадобится. В коридоре меня ждал Тихон.

— Нет, ваше сиятельство, не знает никто этих вражин. Не местные они. Даже никто их не видел. — И он протянул мне портреты.

— Ну и хрен с ними, — я махнул рукой. Я знал имя главного виновного и это было главное. Свинцовы, конечно, тоже ответят, но вот этот урод заплатит мне за каждую каплю крови убитой им кошки. — Да, завтра хочу на место съездить. Своими глазами посмотреть. Может быть, память отреагирует. Сном же попыталась пробиться. Жаль только, не полностью получилось. Дед велел отряд егерей взять.

— И то верно. Мало ли что случиться может, снова прорыв, или эти решат заново поохотиться в чужих угодьях. — Тихон скривился. — Пойду егерей да конюхов предупрежу, чтобы мух с утра не ловили, а сразу собираться начали.

Тихон убежал по коридору к выходу, я же пошёл в свою спальню.

Открыв дверь, вошёл и замер на пороге. Потому что находился в комнате не один. Та самая горничная, обнаженные прелести которой украшали один из листов блокнота, перестилала мою постель.

— Как на самом деле это волнующе выглядит, — я улыбнулся, глядя, как девушка почти распласталась на кровати, пытаясь расправить простынь.

— Ой, — она подскочила и мучительно покраснела. — Ваше сиятельство, я думала, что успею закончить, пока вы с его сиятельством ужинаете, — пролепетала она.

— Брось это грязное дело. Когда я смотрю на тебя в таком ракурсе, то у меня просто руки чешутся начать рисовать. — Она потупилась. Ведь прекрасно всё понимает чертовка. И не стремится убежать. — Ты давно у нас работаешь?

— Уже два года, ваше сиятельство. — Она говорила, не поднимая глаз. — Я помню, нас предупредили, что вы ничего не помните.

— Я даже не помню, как тебя рисовал, — я картинно поднёс руку ко лбу. — Вот вообще жестоко со стороны этой негодницы Судьбы. Забыть такое…

— Вы можете снова меня нарисовать, ваше сиятельство, — девушка лукаво улыбнулась. — Как будто того раза не было.

— С превеликим удовольствием, но не сейчас, нет, точно не сейчас, — я печально покачал головой.

— Я так и думала, — она вздохнула и принялась собирать бельё. — Правду говорили, вы, ваше сиятельство, ни разу ни одной женщины больше одного раза не… «рисовали». Сразу же интерес теряли, как только портрет был готов.

Подхватив охапку грязного белья, она протиснулась мимо меня. Я не посторонился, чтобы дать ей дорогу, но и не удерживал, обдумывая её слова. Наверное, именно это имел в виду дед, намекая на мою кобелиную сущность. Пройдя по комнате, я вытащил блокнот с рисунками. А, может быть, именно поэтому они все выглядят, как живые? Потому что в то время я испытывал к ним неподдельный интерес. К тем же мудакам, которые мне приснились, я ничего, кроме горячего желания пристрелить их, не чувствовал.

А что про это говорят мои музы? А мои музы на это ничего не говорили, они затихарились и молчали в тряпочку. Зато голова снова разболелась. Пришлось выпить обезболивающее. Когда лекарство подействовало, я разделся, натянул пижамные штаны, которые нашёл в шкафу и упал на кровать. Надеюсь я с неё больше не свалюсь.

Сон пришёл незаметно, и на этот раз, хвала рыси, без сновидений.