Гражданская война. 1918-1921

Глава семнадцатая Установление взаимодействия фронтов

Меры по установлению взаимодействия внутренних флангов Западного и Юго-Западного фронтов — План действия польского Главного Командования и группировка его сил — Соотношение сил обеих сторон на различных участках варшавской операции согласно их планам — Сравнение и оценка обоих планов.

В ночь с 10 на 11 августа главком прекращает действия конной армии против 6-й польской армии. Отданная главкомом в 3 часа 11 августа директива № 4738/оп 1041/ш характеризуется четкой оценкой общей обстановки и ставит определенные задачи польскому крылу Юго-Западного фронта. В ней главком совершенно правильно устанавливает соотношение удельного веса Львовской и Варшавской операций и центр тяжести приложения усилий польского крыла Юго-Западного фронта, осуществляемого пока 1-й конной и 12-й армией, переносит в сторону содействия их главной операции Западного фронта. В связи с этим решением 12-я армия главными силами должна наносить удар в общем направлении на Люблин, а главные силы конной армии должны выйти в район Грубешов — Замостье — Томашов. «Вместе с тем, указывает главком далее, является существенно необходимым скорейшая передача сперва 12-й, а затем и конной армии в непосредственное подчинение комфронту Тухачевскому». Далее главком просит «срочного заключения по изложенному» у командюза [495] {253}. Последняя фраза директивы как-то не вяжется с общим тоном всей директивы. Это, на первый взгляд, мелочь, но чреватая последствиями. Она дает формальное право некоторым утверждать, что директива № 4738 носила не исполнительный, а предварительный характер.

Но Главное командование, по-видимому, само придавало ей совсем иной смысл. Это следует из второго разговора главкома с командзапом, имевшего место в 0 ч 35 м 12 августа (т. е. в ночь с 11 на 12 августа). Этот разговор еще более ярко подчеркивает идею главкома о взаимодействии фронтов и об относительной их роли в решающий момент кампании. «Сейчас, — говорил главком, — Юго-Западный фронт имел своей задачей разбить противника, прикрывающего Львов, и в этих целях естественно снижал на юг армию Буденного и 12-ю армию. Теперь, когда вы резко поднимаете ваши части на север, приступая к окончательному решению, является необходимым и 12-ю армию, и Буденного поднимать на север, дабы у вас в центре не было разжижения сил». Далее главком подчеркнул значение теснейшей связи работы 12-й армии с левым флангом Западного фронта, почему считал необходимым, чтобы командование Западным фронтом сейчас же взяло под свое управление не только 58-ю стрелковую дивизию, а целиком 12-ю армию, «…иначе, думаю, ваш центр может не справиться с своей задачей и, пожалуй, лопнет, как перетянутая струна»{254}.

Командзап считал возможным принять 12-ю армию в свое подчинение немедленно. С конной армией командзап мог уже иметь связь через Бердичев по аппарату Морзе, а более надежную связь с нею рассчитывал получить уже 12 августа.

Этот разговор в связи с вышеприведенной директивой также имеет первостепенное значение, свидетельствующее, во-первых, о полном согласии во взглядах главкома и командзапа о формах использования правофланговых армий Западного фронта. Он указывал на возможность фактического [496] руководства действиями этих армий, начиная с ночи 11 на 12 августа.

Таким образом, общая оперативная обстановка в отношении возможности сразу же приступить к фактическому осуществлению взаимодействия фронтов складывалась настолько благоприятно, что это можно было сделать исчерпывающим образом даже 10 августа, как указывал это А. И. Егоров («Львов — Варшава», с. 171–172), и 11 августа.

Но здесь, когда Главное командование приняло четкое решение, безусловно обеспечивающее нашу победу на Висле, на сцену выступают такие трения в работе аппарата управления, что решение главкома почти сводится на нет.

У многих участников Гражданской войны из-за малочисленности опубликованных исторических документов, относящихся к войне, осталось впечатление, будто бы командование Юго-Западного фронта отказалось от выполнения директивы главкома. На самом деле это не соответствует действительности. К тем недочетам, которые касаются исполнения этой директивы командюзом, мы еще вернемся, но не они имели решающее для нас значение. В данном случае эту роль сыграла плохо еще в то время налаженная полевая служба штабов.

Обратимся к рассмотрению этого крупнейшего вопроса, остро ставящего проблему необходимости подготовки гибкого, энергичного и инициативного полевого управления армии. Решение главкома из-за плохо работавшего аппарата управления не успело вовремя оказать своего решающего влияния на судьбы всей кампании на берегах Вислы.

Директива главкома о перегруппировке конармии была отдана в ночь с 10 на 11 августа. Элементарные условия службы штаба требовали в таких условиях от полевого штаба и его оперативного управления ряда мероприятий, обеспечивавших проведение в жизнь нового решения главкома. Это было тем более необходимо, что новое решение должно было преодолеть ту «Львовскую инерцию», которая уже две недели въедалась в оперативные целеустремления всего Юго-Западного фронта. Надо было по прямому проводу предупредить штаб Юго-Западного фронта и также конную армию о новой задаче, ибо она переходила в [497] новое подчинение и на незнакомое ей направление. Это тем более необходимо было, что главком весьма беспокоился за Люблинское направление, и полевой штаб, естественно, должен был проявить в этом вопросе свою организаторскую энергию.

Однако директива главкома без отдачи каких-либо предварительных распоряжений была подвергнута зашифрованию и отправлена по назначению. По несчастной случайности в зашифровке были допущены ошибки и искажения. Штабы фронтов после значительной потери времени на безуспешную расшифровку запросили полевой штаб о перешифровке, что и было исполнено. В 13 ч 35 мин 13 августа эти телеграммы с исправленной шифровкой были вновь переданы в Харьков и Минск. Если предварительные распоряжения по новому решению главкома штабом отданы не были, то и необходимо было проследить за своевременностью вручения командующим фронтами новой директивы. Если было обнаружено искажение шифра, то надо было бы немедленно по проводу изложить ее основную идею. Нельзя объяснить этого и сугубой секретностью. Мы видим ежедневные разговоры главкома с командзапом об этих секретах. Мы видим здесь печальный, но поучительный пример того, как решение главного командования было сведено на нет исполнительным аппаратом из-за нечеткости его работы.

Необходимо также признать досадным обстоятельством приписку главкома внизу директивы (с запрашиванием мнения командюза), что ослабляло ее императивный характер. Однако дальнейшие распоряжения главкома подтверждали ее обязательность.

Под вечер 11 августа Главное командование, действуя в духе уже принятого им решения, сочло необходимым, повидимому, усилить впечатление своей директивы за № 4738/оп/1041/ш, поэтому директивой № 4752/оп/1044/ш указывало на необходимость поскорее подтолкнуть вперед 12-ю армию на Люблинском направлении, ссылаясь на то, что Мозырская группа уже находится на высоте Коцка{255}.

Между тем 12 августа Юго-Западный фронт продолжал развивать еще свою инерцию в духе директивы от 23 июля. [498]

Командование Юго-Западным фронтом решило еще раз энергично нажать на Львовский узел, что оно и сделало своей директивой № 764/сек/4626/оп, приказав 1-й конной и 12-й армиям продолжать самым решительным образом выполнение задач по овладению Львовским узлом и выдвижению в район Томашев, после чего выбросить конницу для быстрого захвата переправ через р. Сан на участке Синява Радымно{256}. Таким образом, с 12 августа начинается определенный разнобой в работе Главного командования и командования Юго-Западным фронтом, сорвавший наладившееся было взаимодействие фронтов. Нельзя, к сожалению, утверждать, что этот разнобой обусловливался чисто объективными причинами; их могло бы и не быть, если бы техника штабной службы в это время у нас стояла на должной высоте{257}.

Директивой № 767/сек/4639/оп командюз дал, если так можно выразиться, окончательную зарядку, и 12-й армии, которая, как увидим дальше, продолжала оказывать воздействие на командование 12-й армии почти в течение всей операции на Висле, несмотря на то, что эта армия уже начала получать директивы командзапа, формально войдя в его подчинение.

В директиве № 767 командюз требовал скорейшего овладения ударной группой (т. е. главными силами 12-й армии) районом Томашев — Рава-Русска и переправами на р. Сан в районе Синява и Радымно. Правым флангом 12-й армии по занятии Холма надлежало стремительно преследовать противника на Красник для занятия в кратчайший срок переправ на Висле в районе Аннополь — Завихост и на Сане в районе Развадув — Ниско{258}.

Таким образом, обе эти директивы командюза фактически в деле осуществления взаимодействия обоих фронтов возвращали [499] на с к положению, которое имело место 4 августа. Положение можно, пожалуй, считать даже более трудным, так как в день 12 августа 1-я конная армия еще до получения директивы № 764 сама приступила к введению в дело своих конных резервов на линию р. Стырь{259}.

В день же 12 августа командюз в порядке предложения выдвигает новый вариант использования конной армии, предлагая вывести ее в резерв в район Проскурова на случай выступления Румынии{260}. В ночь с 12 на 13 августа в разговоре главкома с командзапом был решен вопрос о формальном принятии в свое ведение командзапом 12-й и 1-й конной армий Юго-Западного фронта с временной передачей им распоряжений командзапа через штаб Юго-Западного фронта. Срок передачи их в свое ведение командзап наметил 24 ч 13 августа, а еще лучше 12 ч 14 августа{261}.

Директива главкома по выполнению этой передачи (в 12 ч 14 августа) последовала в ночь с 12 на 13 августа (в 3 ч 10 мин № 4774/оп).

Однако вопросу об установлении взаимодействия между фронтами суждено было пройти еще через последние трения. Получив около 16 ч 30 мин 13 августа расшифрованные директивы главкома от 11 августа за № 4738 и 4752, командюз донес, что 12-я и 1-я конная армии уже приступили к выполнению задач, поставленных им 12 августа, почему он считал невозможным «изменение основных задач армиям в данных условиях». В ожидании ответа на свое донесение командюз составил проект директивы армиям фронта о переходе в подчинение командзапа 1-й конной и 12-й армий. Но в этой директиве ничего не было сказано о постановке 12-й и 1-й конной армиям тех новых задач, которые вытекали для них из директивы главкома № 4738/оп от 11 августа. Между тем, по точному смыслу директивы такие задачи должен был поставить этим армиям командюз. Разумеется, что по получении новых задач армии могли приступить к требовавшейся от них перегруппировке в связи с новыми задачами еще в ночь с 13 на 14 августа. Но командование [500] Юго-Западным фронтом предпочло формально выполнить лишь последнюю директиву главкома от 13 августа за № 4774 о переподчинении 12-й и 1-й конной армий командзапа. Директива № 776/сек/4654/оп командюза о переходе 1-й конной и 12-й армий в подчинение командзапа с 12 час. 14 августа по ряду обстоятельств была отдана только в 1 ч 02 мин 14 августа{262}.

Таким образом, формальное осуществление вопроса о взаимодействии фронтов, предусмотренное еще в конце апреля, окончательно назревшее 3 августа, свое разрешение получило лишь в ночь с 13 на 14 августа, да и то в незаконченном виде.

Мы в течение продолжительного времени занимали читателя вопросом о взаимодействии фронтов.

В этот вопрос постоянно упирается мысль исследователя, как только он подходит к операции на Висле. Разные исследователи освещали этот вопрос по-разному. Значит, необходим был предварительный тщательный анализ всех фактов, чтобы, не руководствуясь ничьими суждениями, никакими авторитетами, прийти в этом отношении к собственным выводам.

Эти выводы должны дать ответ на следующие вопросы. Ясно ли было осознано значение взаимодействия фронтов нашими высшими руководящими органами? Существовало ли между ними единство взглядов по этому вопросу? Своевременно ли было осуществлено решение об установлении взаимодействия фронтов? Какие формы оно получило и в силу каких причин оно не дало практических результатов?

Ответить на первый вопрос не трудно. Значение взаимодействия фронтов ясно осознавалось всеми нашими высшими руководящими органами, начиная от правительства, которое ставило этот вопрос еще в апреле 1920 г., и кончая главнокомандующим и командующим Западным фронтом.

По второму вопросу имеем полное основание сказать, что полного единства взглядов не было. Главное командование и командование Западным фронтом вполне последовательно от начала и до конца кампании придерживались той точки [501] зрения, подтверждаемой и большинством польских авторов, что главным театром действий является северный театр, на котором действуют армии Западного фронта. К моменту перелома кампании на этом театре выявился главный фокус действий в виде Варшавско-Модлинского района, притянувший на себя, как увидим ниже, главную массу польских войск. В этом районе в силу причин политического и экономического порядка выделялся такой объект, как Варшава, но взятие ее не могло явиться самоцелью операции. Падение Варшавы должно было явиться естественным результатом разгрома живой силы противника, прикрывавшей этот тупик. Поэтому командзап в своей директиве от 10 августа, определившей марш-маневр наших армий к линии р. Вислы, ни словом и не упомянул о взятии Варшавы.

При сложившемся соотношении сил на польском театре мы не могли позволить себе такой роскоши, как две самостоятельные операции на нем в роде операции по захвату рубежа средней Вислы, что перешибало становой хребет всей польской обороны и должно было повлечь за собой паралич всех функций государственного организма и операции по захвату Галиции.

Ясно, что действия польского крыла Юго-Западного фронта должны были быть соподчинены интересам и целям Западного фронта. Это одно давало нам необходимое сосредоточение всех наших усилий на одной действительно важной цели. Всякое иное решение должно было повлечь за собой распыление наших усилий в пространстве.

Но командование Юго-Западным фронтом, как мы теперь знаем, мыслило взаимодействие фронтов в форме двух самостоятельных операций фронтов на Варшавском и Краковском направлениях.

По поводу этого проекта мы не можем не привести одной исторической аналогии. Не напоминает ли это положение той обстановки, в которой оказалась Ставка русского верховного командования в мировую войну, когда оба ее фронта также стремились к самостоятельным действиям на Берлин и на Вену, причем каждый из фронтов расценивал себя за главный?

Известно, как тогда верховное командование стало на позицию примирителя обоих фронтов и превратило себя не [502] в командную высшую инстанцию, а в какого-то третейского судью между ними, и известны, наконец, те отрицательные для русской стратегии последствия, к каким привела такая политика русской Ставки.

С удовлетворением отмечаем, что наше Главное командование нашло в себе достаточно силы воли, чтобы в решительный момент пойти по тому пути, на который его наталкивало ясное оперативное сознание и правильное понимание обстановки в целом.

Отмечая здесь эту положительную заслугу Главного командования, мы должны, однако, сказать, что оно запоздало с оформлением своего плана по разгрому армий противника, иначе говоря, с оформлением своей идеи о взаимодействии фронтов. Она должна была созреть раньше, и через р. Зап. Буг мы должны были перейти уже с готовым планом главного командования. Не повлиял ли здесь на наше запоздание до какой-то степени тот оптимизм, который порождало лавинное наступление армий Западного фронта? А с другой стороны, не играла ли тут роль некоторая переоценка значения возможного румынского выступления и тяготение внимания Главного командования к врангельскому участку Юго-Западного фронта? На эти вопросы мы ответить сейчас категорически не можем, пока молчат лица, могущие вплести новые нити в канву истории.

Для того чтобы ответить на третий вопрос о том, своевременно ли было осуществлено решение о взаимодействии фронтов, нам придется, с одной стороны, несколько забежать вперед, а с другой стороны, прибегнуть к расчету времени и пространства.

Как скоро будет видно, польское Главное командование, задумав план широкого контрманевра, опираясь на линию средней Вислы, обеспечивало его на Люблинском направлении заслоном в 7500 штыков и сабель. Этот заслон был развернут на фронте Холм — Грубешов. Ген. Сикорский в своем труде указывает, что этот заслон, за исключением 7-й пехотной дивизии, состоял из одних только фикций, а не войсковых частей. К таким фикциям он причисляет 6-ю пехотную украинскую дивизию, боевой состав который был менее 1000 чел., «белорусскую народную армию» численностью не свыше 1600 чел. и различные польские [503] добровольческие{263} формирования, сведенные в оперативные группы, но не представлявшие, по словам ген. Сикорского, «ни качественности, ни силы регулярного войска»{264}. Совершенно правильно указывает ген. Сикорский на величайший риск польского контрманевра, обеспечиваемого с востока столь ненадежным заслоном.

Против этого заслона 12 августа на фронте, примерно, Влодава — Устилуг мы имели уже 12-ю армию{265} на расстоянии от 35 до 25 км, т. е. одного перехода. Таким образом, если бы 12-я армия сосредоточила свои усилия сразу на одном определенном направлении, поставив себе ближайшей целью сбить польский заслон, то к выполнению этой задачи она могла бы приступить в течение суток, самое большее — двух суток. Но как мы знаем, в ее задачу входило крутое снижение к югу на фронт Грубешов — Рава Русска. Практическое осуществление этой задачи приводило к снижению главных сил 12-й армии параллельно фронту польского заслона, лишь косвенно затрагивая его в районе Грубешова.

Еще утром 12 августа главная масса конных дивизий 1-й конной армии находилась в районе Радзехов — Топоров, т. е. в 70 км от 12-й красной армии и в 100 км от польского заслона на Люблинском направлении.

Совершенно прав т. Егоров, когда говорит, что раз решение об использовании ее на Люблинском направлении окончательно созрело в ночь с 10 на 11 августа, то уже с утра 11 августа она могла и должна была получить указания Главного командования через штаб Юго-Западного фронта о своем новом назначении. Но этого не было сделано. Нас сейчас, однако, интересует другой вопрос. А именно — откуда, с какого рубежа, из какого района должно было начаться оперативное воздействие 1-й конной армии на осуществление польского контрманевра, и так ли важно было захватить этот контрманевр до начала его развития, а не в процессе его развития? [504]

Тов. Егоров считал, что для срыва польского контрманевра 1-я конная армия должна была вплотную подойти к линии р. Вепрж, за которой сосредоточивалась основная ударная польская группировка (4-я армия), и определял расстояние по воздушной линии, которое предстояло преодолеть 1-й конной армии, в 240–250 км. Далее он считал, что, даже начав движение 10–11 августа (внося поправку за счет сопротивления противника), 1-я конная армия ранее 21–23 августа не могла выйти на линию р. Вепрж. Тов. Егоров считал, что оказать сопротивление 1-й конной армии, кроме вышеупомянутого нами польского заслона, могли бы еще 3-я пехотная дивизия легионеров у Замостья{266},1-я пехотная дивизия легионеров у Люблина, и, наконец, высаженная из эшелонов 18-я пехотная дивизия также у Люблина.

Из последующих событий стало известным, что эти дивизии как раз входили в ударный кулак Пилсудского. Исходя из аргументации самого т. Егорова, рассасывание этого кулака началось бы, таким образом, гораздо ранее достижения 1-й конной армией района Ивангород — Коцк, где сосредоточивалась 4-я польская армия{267}.

Из этого ясно, что одно лишь приближение 1-й конной армии к линии р. Вепрж оказало бы непосредственное воздействие на оперативную свободу противника. И мы считаем, что оно начало бы сказываться уже по выходе 1-й конной армии на фронт Грубешов — Замостье.

Теперь посмотрим, так ли необходимо нам было вывести 1-ю конную армию в этот район непременно до начала польского контрнаступления? Тов. Егоров сам перечислил те выгоды, которые мы могли от этого получить. Сущность их заключалась в том, что угрожающее для противника продвижение конной армии навязывало ему импровизированную перегруппировку и наполовину рассасывало его южный ударный кулак.

Но если бы 1-я конная армия вышла в указанный район позднее, т. е. достигла бы линии р. Вепрж к моменту, когда [505] все польские ударные группы пришли бы уже в движение на намеченных для них осях наступления, тогда 1-й конной армии в сотрудничестве с 12-й армией пришлось бы преодолеть лишь тонкую паутину одного польского заслона, чтобы оказаться на ничем не защищенных тылах южных польских армий. Стоит ли говорить о том, какие блестящие перспективы при этом открылись бы для нашей 15-тысячной конницы.

Все сказанное должно явиться основанием для следующих наших утверждений. Во-первых, конная армия с неменьшим, если не с большим успехом могла быть введена в дело не только до начала польского контрманевра, но и в момент его развития. Во-вторых, для того чтобы воздействие появления 1-й конной армии начало сказываться на оперативной свободе противника, а главное, на его психике, вовсе не требовалось, чтобы она уперлась прямо лбом в Коцк или Демблин. Для этого ей достаточно было появиться в районе Грубешова не позднее 15–17 августа.

Исходя из данных предпосылок, необходимо выяснить, могла ли 1-я конная армия появиться в этом районе к указанному сроку при условии начала своего движения 14 августа? Считая от района Радзехов до района Грубешова 100 км по воздушной линии и суточный переход конницы в 30–35 км, мы приходим к заключению, что к концу дня 16 августа 1-я конная армия могла выйти в район Грубешова.

Значит, оперативное взаимодействие внутренних флангов обоих наших фронтов в той концепции, которая сложилась у главкома 11 августа, было возможно и осуществимо даже в условиях запоздалого получения Юго-Западным фронтом директивы главкома 13 августа. Эту мысль подтверждает и ген. Сикорский в своем труде, указывая, что вмешательство 1-й конной и 12-й армий в операцию на Висле было возможно и сыграло бы в ней крупнейшую роль{268}.

Если же директива главкома начала бы исполняться 12 августа, то контрудар Пилсудского вообще не мог бы состояться.

Таким образом, ответ на последний вопрос совершенно ясен. На вторую часть последнего вопроса частично ответ нами дан в предшествующем изложении. Поэтому здесь мы [506] сделаем краткую сводку причин, не позволивших осуществиться взаимодействию фронтов. Эти причины в большинстве своем были субъективными, т. е. зависевшими от свободной воли лиц, так или иначе связанных с вопросом об объединении деятельности фронтов. Причины субъективного порядка, которых могло и не быть и являвшихся вполне устранимыми, но создавших целый ряд тех трений, которые в общем и сорвали план взаимодействия наших фронтов, сводятся к следующему: запоздалая постановка как Главным командованием, так и командованием фронтов вопроса о взаимодействии, запоздалое, но вполне осуществимое по расчету времени и пространства еще и 11 августа решение главкома. Плохая налаженность техники штабной работы, приведшая к тому, что весьма важные директивы главкома от 11 августа стали известны командюзу только 13 августа. Эту причину надо считать основной. Невыполнение командюзом 13 августа той части директивы главкома, в которой на него возлагалась задача по новой перегруппировке 1-й конной армии.

К этим первоначальным причинам следует добавить, несколько забегая вперед, последующие, которые начали сказываться уже во время перехода 1-й конной и 12-й армий в подчинение командзапа.

Они заключались в промедлении 1-й конной армии с выполнением директивы командзапа о выходе из боя за Львов{269} и [507] о сосредоточении ее четырьмя переходами в район Владимира-Волынска{270}; в упорном стремлении командования 12-й красной армии развивать свой главный удар не на Люблинском направлении, как того требовал командзап, а на юго-запад в направлении на фронт Томашов — Рава Русска — Каменка, т. е. выполнять прежние директивы командюза{271}. Наконец, укажем и на те ошибки, которые, по нашему мнению, следует отнести к командзапу. Командование Западным фронтом должно было дать еще более решительный бой в пользу своевременной подтяжки 1-й конной армии на Люблин даже тогда, когда конармия еще не была ему передана. От его требовательности и настойчивости зависело, безусловно, очень многое. И вот это в самый решительный момент операции командованием Западным фронтом проявлено не было.

Обратимся теперь к планам, решениям и переживаниям противной стороны. Только по изложении их наглядным для [508] читателя образом мы сможем дать исчерпывающую оценку планов и решений обеих сторон и сравнить их между собой.

Для спасения польского государства польское главное командование решило напрячь все свои усилия. Призыв под знамена всех способных носить оружие до 35-летнего возраста, усиленный набор добровольцев должны были значительно увеличить поредевшие кадры польских армий. Агитация, проводимая духовенством среди отсталых слоев солдат и народных масс, должна была повысить моральное состояние призываемых. Вслед за энергичными мероприятиями в областях организационной и агитационной последовали такие же решения и в области оперативной.

Весь ход предшествующей кампании указывал, что противник должен решительно порвать с предыдущими методами своих действий. В коллективном сознании польских генералов созревала мысль о необходимости предварительного отскока назад для обеспечения себе свободы полной перегруппировки своих сил. Первые намеки на оформление этой мысли имеются в «общей оборонительной инструкции» польского генерального штаба от 4 августа 1920 г.; в ней уже говорится о принятии генерального сражения, опираясь на рубеж р. Вислы. Прибывший 25 июля 1920 г. в Польшу бывший начальник штаба маршала Фоша во время мировой войны ген. Вейганд более четко и настойчиво проводил ту же мысль. Он весьма последовательно{272} развивал идею о создании нового прочного фронта, настолько оттянутого в глубь страны, что можно было образовать необходимые резервы, [509] которые и использовать для активного маневра с обоих флангов. Ген. Вейганд вполне разделял мнение начальника постоянной французской военной миссии ген. Анри о необходимости создать сильную армию на северном крыле Польского фронта в виду той опасности, которая угрожала столице государства в случае обхода ее с севера{273}. Все эти подробности мы привели для того, чтобы показать, что польский план действий не возник сразу и не явился делом творчества одного лица, как это думают некоторые наши авторы, слишком доверяясь книге Пилсудского «1920 год». Маршал Пилсудский находился под впечатлением неудачи своего плана о развитии активного контрманевра с линии р. Зап. Буг. Подавленность и растерянность окружающих влияли и на него. Трудно сказать, во что бы вылился его собственный план, не дай ему путеводной нити оба французских генерала. О своем состоянии духа и мысли красноречиво повествует он сам в своей книге «1920 год» в таких выражениях:

«Все комбинации давали ничтожное количество сил, бессмыслицу исходных данных, безумие бессилия или чрезмерный риск, перед которым логика отступала. Все представлялось для меня в мрачных красках и безнадежным. Единственными же светлыми пятнами на моем горизонте являлись отсутствие на тылах конницы Буденного и бессилие 12-й красной армии, которая после поражения на Украине не была в состоянии оправиться». Поэтому Пилсудский, не охватывая обстановку в целом, как это делали Вейганд и Анри, видел перед собой только непосредственную опасность на ближайших путях к Варшаве, что и привлекало его главное внимание. В этом мы склонны искать психологические предпосылки того плана действий, который он наконец создал.

Этот план предусматривал активное маневрирование только одним южным крылом Польского фронта. В основу плана Пилсудского были заложены следующие предпосылки: главный удар красных армий на Варшаву последует южнее р. Зап. Буг, причем армии, следующие севернее линии Гродно — Белосток — Варшава, переправляются где-нибудь в районе Малкин — Брок на южный берег Буга. По расчетам Пилсудского, севернее р. Зап. Буг можно было рассчитывать [510] лишь на второстепенный удар со стороны красных, выражающийся в попытках обхода его левого крыла вдоль восточно-прусской границы{274}.

Идея плана заключалась в следующем: опирая левый фланг и центр Польского фронта на укрепления Модлина (Новогеоргиевска), Згержа, Варшавского предмостья и рубеж р. Вислы, Пилсудский решил в районе Демблина (Ивангорода) под прикрытием нижнего течения р. Вепрж сосредоточить ударный кулак под названием «центральной группы армий», собрав его за счет перегруппировки своих сил на главном театре и части сил на украинском театре и ударить им по левому флангу и тылу красных армий, атакующих укрепления Варшавы. Армии украинского театра, выделявшие части своих сил на главный театр, на время этой операции получили строго оборонительные задачи, сводившиеся к сохранению в польских руках района Львова и нефтяного бассейна Восточной Галиции{275}.

Исходя из этих предпосылок, Пилсудский директивой от 6 августа намечал основной линией обороны линию р. Оржиц — р. Нарев с предмостным укреплением Пултуск — предмостные укрепления Варшавы — рубеж р. Вислы — крепость Демблин (Ивангород) — линии pp. Вепрж, Серет и Стрына.

В целях удобства управления Пилсудский объединил три армии на главном театре, имевшие оборонительные задачи (5, 1-я и 2-я), под названием «Северный фронт» и сам стал во главе «центральной группы армий» (4-й и 3-й), оставя за собой общее руководство Северным и Украинским фронтами.

Задача «центральной группы армий» состояла в том, что 4-я польская армия должна была, развернувшись на фронте Демблин (Ивангород) — Коцк, перейти в наступление в [511] общем направлении на Ново-Минек. 3-я польская армия, прикрывая весь широкий фронт от Коцка до Брода (оба пункта искл.), должна была поддержать это наступление ударом на Луков двух своих пехотных дивизий и одной кавалерийской бригады, держа прочие свои силы заслоном на Люблинском направлении против нашей 12-й армии.

Во исполнение этого плана окончательная группировка польских сил должна была получиться следующая: Северный фронт (от Торна до Демблина искл.) — 72 000 штыков и сабель; центральная группа армии — 37 000 штыков и сабель, причем из этого количества надо вычесть 7500 штыков и сабель пассивного заслона на Люблинском направлении; Украинский фронт — от 22 000 до 34500 штыков и сабель{276}. Всего противник на обоих театрах располагал силами от 131 000 до 143 500 штыков и сабель. Из них прямо или косвенно для участия в варшавской операции привлекалось 109 000 штыков и сабель, что давало противнику свыше, чем двойное превосходство в момент операции на Висле.

Переводя это соотношение сил на проценты, видим, что на второстепенный украинский театр противник уделял от 17 % до 27 % количества своих сил, для главной операции и ее обеспечения он сосредоточил от 83 % до 73 % наличных сил. Однако обращаясь к процентной оценке распределения сил по активным и пассивным задачам в рамках самой операции, мы видим здесь нарушение принципа активности. А именно, для активных целей предназначается только 27 % всех сил, тогда как пассивные задачи получают первоначально 73 % всех сил. В таком распределении сил следует видеть влияние опасений за боевую устойчивость польских армий, моральное состояние которых было подорвано длительными неудачами и отступлениями и боязнью за возможную потерю Варшавы до выяснения результатов активного маневра с Демблинского направления.

Вся операция в целом обеспечивалась не только заслоном на Люблинском направлении, которому была дана ограниченная во времени задача — держаться до 18 августа, но и возможностью в дальнейшем по выходе «центральной группы армии» на фронт Седлец — Ново-Минек перенести их [512] коммуникации с Демблинского на Варшавское направление из опасений удара наших армий по Люблинско-Демблинскому району{277}. Из распределения сил по активным и пассивным задачам следует, что первоначальный вариант плана Пилсудского вовсе не преследовал задач уничтожающего сражения, а целиком был проникнут идеями обороны; активизация ее имела ограниченную цель — отсрочить непосредственный удар на Варшаву главной массы красных сил.

Но этот основной план Пилсудского в течение с 6 по 12 августа получил целый ряд дополнительных и существенных изменений как под влиянием видоизменений в общей обстановке, которые произошли вследствие непрекращающегося нажима красных армий, так и под влиянием воздействия французского генерала Вейганда на оперативную волю польского главного командования.

Поэтому мы считаем возможным не останавливаться сейчас на разборе первого варианта этого плана, а сделать это после того, как проследим историю последующих его видоизменений в связи и в зависимости с изменениями боевой обстановки.

Пока же польские армии приступили в ночь с 6 на 7 августа к выполнению плана Пилсудского в его первоначальной редакции.

Опираясь как на точку своего захождения на группу ген. Ройя на своем крайнем левом фланге{278}, они отошли сначала на линию р. Ливец — Седлец — Луков — Коцк, а в ночь с 11 на 12 августа польские силы, находящиеся южнее р. Зап. Буг, продолжали свою перегруппировку. В особенно трудном положении находилась при этом 4-я польская армия, которой пришлось из района Седлеца круто снижаться на юг на линию р. Вепрж, совершая фланговый марш. [513]

Но еще в процессе совершения перегруппировки противник начал вносить видоизменения в свой первоначальный план, поскольку боевая действительность обнажила неправильность первоначальных предпосылок Пилсудского. Только 8 августа противник стал догадываться о нахождении каких-то крупных сил красных севернее р. Зап. Буг. В этот день ему удалось подтвердить нахождение там частей 4-й красной армии, продолжавших продвижение в западном направлении.

Эти сведения утвердили ген. Вейганда в его опасениях за северное крыло Польского фронта. Он считал с самого начала, что план Пилсудского основан на неправильном представлении его о группировке красных сил. Он по всем признакам полагал, что сильный кулак красных находится где-то севернее Зап. Буга, но еще не отдавал себе окончательного отчета в его намерениях{279}. Пока можно было считать лишь установленным, что 4-я красная армия совершает какие-то передвижения в западном направлении, имеющие, повидимому, целью охват левого крыла Польского фронта.

Этот охват заставлял особенно беспокоиться ген. Вейганда, потому что этот маневр 4-й красной армии мог иметь не только оперативные, но и стратегические последствия. Польские войска, расположенные севернее Варшавы, в частности и 5-я армия, базировались на Торн, т. е. их линия сообщений шла параллельно фронту, и база находилась на фланге их расположения{280}. Значит, малейший нажим на их коммуникации становился для них крайне чувствительным. Но эти сообщения имели значение не для одной только 5-й польской армии, а, как теперь можно считать неоспоримо установленным, и для всех польских армий вообще.

По свидетельству ген. Сикорского, Данциг в эти дни являлся главной базой польских армий. Здесь под покровительством французского флота происходила усиленная выгрузка огнеприпасов и военного материала и снаряжения, потребных для дальнейшего продолжения войны{281}. Ввиду того, что Пилсудский весь центр тяжести своего внимания перенес на [514] ближайшие подступы к Варшаве, недооценивая значения Данцигского коридора, ген. Вейганд, по-видимому, счел себя вынужденным взять более решительно в руки вожжи общего оперативного руководства.

Поэтому 8 августа на совещании Пилсудского, Розвадовского и Вейганда была внесена первая поправка в план от 6 августа. Она заключалась в том, что принята была к руководству точка зрения Вейганда о необходимости создания сильной ударной группы на левом крыле, севернее р. Зап. Буг{282}. Эту группу решено было создать в районе Пултуск — Модлин первоначально в составе 18-й пехотной дивизии{283} и только что сформированной Сибирской бригады{284}. Весьма интересна при этом та оценка обстановки, из которой исходило польское Главное командование при отдаче своего приказа от 9 августа, долженствовавшего провести в жизнь решения совещания 8 августа. Уловив какие-то передвижения красных армий в сторону правого крыла Западного фронта, но еще не отдавая себе отчета в их значении, противник исходил из предложения, что приказ о перегруппировке от 6 августа сделался известным красным. Поэтому эту перегруппировку посчитали за стремление командования Западным фронтом заблаговременно уклонить свой левый фланг от готовящегося на него с юга удара, опереть его на линию р. Зап. Буг на участке Брок-Брест и сделать эту линию основой своего маневра, ударить сильной маневренной группой в составе 12-й и 1-й конной армий на Люблинском направлении по флангу и тылам южного ударного кулака Пилсудского, а северной группой своих армий в то же время развивать удар на Зегрж, Модлин, Варшаву и Данцигский коридор{285}. Этот предполагаемый план действий красного командования, вернее, замысел, как видим, по идее весьма близко совпадал с действительным замыслом командования Западным фронтом. Такой образ действий, по признанию ген. Сикорского, был наиболее опасным для противника и, по его словам, являлся примером того, «что часто [515] в действиях противника на войне мы усматриваем то, что кажется для нас наиболее опасным и представляем на его стороне такие группировки сил и намерения, которые являются наиболее логичным ответом на наши собственные решения»{286}. Согласно мнению ген. Сикорского, решение, принятое 8 августа, при малейших признаках наступления 12-й и 1-й конной армий в столь грозном для поляков направлении, каковым было направление Люблин — Демблин, могло восторжествовать окончательно над планом действий от 6 августа, принудив противника отказаться от своего удара из-за Вепржа{287}.

Усиливая 5-ю польскую армию 18-й пехотной дивизией и Сибирской бригадой, которые согласно первоначальному плану должны были войти в состав и без того сильной группы войск, защищающих Варшавское предмостье, польское Главное командование ставило 5-й армии целый ряд сложных задач. Она должна была прекратить продолжающееся охватывающее движение красных армий в пространстве между Модлиным и немецкой границей, обеспечить линию железной дороги Модлин — Млава, не допустить красных в Поморье (Данцигский коридор). В дальнейшем, при общем переходе в наступление, армия должна была наносить удар по правому флангу красных, отбросив его от Нарева к югу, что и должна была выполнить ударная группа ген. Крайовского в составе 18-й пехотной дивизии и 8-й кавалерийской бригады. В ближайшие дни большинство из этих задач в силу хода событий отпали или подверглись новому видоизменению. Но осталась и была проведена в жизнь идея о развитии удара обоими флангами Польского фронта вместо одного лишь флангового удара с юга вдоль стабилизованного до самой прусской границы Польского фронта. Это свидетельствовало о том, что восторжествовала руководящая идея ген. Вейганда, на которой он так усиленно настаивал в течение предшествующих дней. В приказе от 9 августа были [516] уточнены и задания для 3-й польской армии. Выделив две свои дивизии в состав «центральной группы армий» Пилсудского, эта армия должна была нанести короткий удар по правому флангу 12-й красной армии, чтобы ввести красное командование в заблуждение и тем самым обеспечить за собой свободу действий. Тогда же точно установлены и направления ударов «центральной группы армий» из-за р. Вепрж и, наконец, в предвидении возможности с минуты на минуту поворота 2-й конной армии со Львовского на Люблинско-Демблинское направление приняты возможные меры противодействия этой опасности, заключающиеся в том, что коннице польского Украинского фронта было приказано в случае обнаружения такого продвижения 1-й конной армии сдерживать ее продвижение атаками во фланг и тыл. Но и этот приказ исходил опять-таки из предпосылок, что главный удар красных последует на Варшаву южнее р. Зап. Буг{288}. Таким образом, можно считать, что окончательно план действий в польской главной квартире оформился только 9 августа. Он являлся плодом коллективного творчества маршала Пилсудского, ген. Розвадовского и Вейганда. Первому из этих генералов принадлежала техническая обработка плана, второй являлся автором весьма важных корректив, внесенных в первоначальный план действий. Поэтому можно считать, что окончательный план действий польского главного командования от 9 августа является симбиозом оперативных идей маршала Пилсудского и ген. Вейганда, но отнюдь не плодом самостоятельного оперативного творчества первого, как это можно было бы подумать на основании книги Пилсудского «1920 год». На этом мы могли бы покончить с изложением истории возникновения и оформления польского плана действий. Но для полноты картины и выяснения того удельного веса и значения, которые в руководстве действиями польских армий играли представители французской армии и, в первую очередь, ген. Вейганд, мы считаем необходимым остановиться на развитии и оформлении плана действий северного польского ударного крыла, т. е. 5-й армии. Согласно плану от 9 августа, 5-я польская армия должна была перейти в наступление [517] 15 августа. Ген. Сикорский в ночь с 10 на 11 августа, еще до вступления в фактическое командование армией, внес предложение непосредственно в польскую главную квартиру в Варшаве (т. е., очевидно, ген. Розвадовскому и Вейганду) о следующих видоизменениях в плане от 9 августа: перенести базирование армии вместо Торна на Модлин; отказаться от образования отдельной ударной группы ген. Крайовского, а превратить всю армию в ударный кулак{289}. Оба предложения были приняты и утверждены. Вступив в командование 5-й армией 11 августа, Сикорский застал ее еще далеко не сосредоточенной. Группа ген. Барановского (бывшая Ройя), 17-я пехотная дивизия и 8-я кавалерийская бригада вели бои на фронте Пултуск — Пжеводово — Гонсоцин — Лопатин. 18-я пехотная дивизия только еще сосредоточивалась по железной дороге в Модлине. Сибирская бригада двигалась походным порядком из Варшавы в Зегрж, но была повернута Сикорским на Модлин. 18-я пехотная бригада и группа Коца отступали вместе с левым флангом соседней с юга 1-й польской армии. 17-я пехотная бригада находилась еще в районе Лукова. Таким образом, Сикорскому предстояло еще выполнить сосредоточение своих сил прежде, чем перейти к активным действиям; иначе как наступлением он не мыслил выполнить свою задачу, так как считал свои войска непривычными и малопригодными к обороне. В день 11 августа он представлял себе обстановку довольно близко к действительности. Он считал, что значительные красные силы в не установленной пока численности совершают какой-то еще неясно определившийся для него маневр в западном направлении. В такой обстановке 11 августа последовало падение Пултуска. Это означало утрату нашим противником линии pp. Оржица и Нарев, которые, согласно замыслу Пилсудского, должны были явиться исходным рубежом для развертывания польского контрудара. В план от 9 августа надлежало внести поправки под воздействием воли противника. В частности, для 5-й армии это означало необходимость отнести район ее сосредоточения более назад к югу. Поэтому Сикорский решил, обеспечиваясь тремя группами заслонов: на нижнем Нареве — 17-й пехотной дивизией, [518] в районе Насельска — группой Барановского и на направлении Модлин — Цеханов — 8-й кавалерийской бригадой, сосредоточить остальные свои силы в районе Насельск — Модлин. К концу дня 11 августа для Сикорского стало ясно глубокое охватывающее движение 4-й красной армии в западном направлении, примерно в направлении на Плоцк и наличие другой сильной группировки красных армий, севернее р. Зап. Буг (15-я и 3-я красные армии), имевшей иное задание, чем 4-я красная армия, и снижавшейся к югу. В ночь с 11 на 12 августа Сикорский донес о своих впечатлениях в польскую главную квартиру. Как и следовало ожидать, штаб северного польского фронта и главная квартира обратили большое внимание на последнюю часть донесения, так как оно как бы подтверждало сложившееся прочно у ген. Розвадовского и Галлера мнение, что северная группа советских армий, содействуя атаке Варшавы с востока, свернет круто к югу на фронт Модлин — Зегрж. По-видимому, известие о падении Пултуска внесло большое смятение в польскую главную квартиру, и основания решений от 6 и 9 августа сильно заколебались. Это возможно заключить из того, что ген. Вейганд признал необходимым наметить твердые рамки для последующей работы польской оперативной мысли. Они нашли свое исчерпывающее выражение в «ноте» Вейганда на имя начальника польского генерального штаба Розвадовского от 1 августа 1920 г. Эту ноту, по существу, можно расценивать как окончательное установление польского плана действий. Учитывая ее значение, приводим этот примечательный документ целиком:

«Накануне генерального сражения считаю необходимым уточнить пункты, на которые я хотел бы обратить внимание ваше и начальника государства (т. е. Пилсудского) по его прибытии сюда.

Успех принятого плана зависит от удержания в своих руках оборонительной линии Варшава — Гура Кальвария. 5-я армия сможет выполнить свою задачу противодействия, а затем срыва охватывающего маневра противника при условии, что северный участок Варшавского фронта от Модлина до Сероцка останется непоколебимым.

Выигрыш времени для сосредоточения 5-й армии и развития ее маневра предъявляет такие же условия к восточному [519] участку Варшавского фронта от Сероцка до Гуры Кальварии.

На основании имеющихся у меня сведений об отданных и предлагающихся к отдаче распоряжений я вынужден подтвердить следующее:

1. Северный участок фронта Модлин — Сероцк будет обороняться только одной бригадой и несколькими батальонами. Управление этими силами пока организовано плохо, а они могут подвергнуться удару всей 15-й и части 4-й красных армий.

2. 5-ю армию — последнюю силу, которую можно противопоставить охватывающему маневру противника, — надлежит использовать только по сосредоточении ее сил и в хорошо выбранном направлении. Необходимость сосредоточить силы и осведомленность о направлении действий 4-й армии противника исключают возможность преждевременного перехода в наступление 5-й армии. Иначе это может повести к тому, что эта армия по одержании частичного и временного успеха будет отброшена на Варшавское предмостье, что даст возможность противнику продолжать его охватывающий маневр.

Я полагаю далее, что как только удержание фронта Модлин — Сероцк будет обеспечено, 5-я армия должна открыть его и развернуться под прикрытием р. Вкры к северо-востоку от Модлина, опираясь своим правым флангом на Модлин, сдерживая охватывающее движение противника, если бы оно начало давать себя знать, и готовясь к энергичному наступлению в северо-восточном направлении в соответствующее этому время.

Сегодня утром, господин генерал, я указал вам на разноголосицу мнений в отношении задач 5-й армии, существующую между вами и командованием Северного фронта (Галлер), и мне неизвестно, отдали ли вы по сему случаю соответствующие письменные распоряжения. После вчерашнего моего свидания с французским генералом, состоящим при ген. Галлере, я должен подтвердить вам, что разноголосица все еще имеет место и угрожает успешному проведению операций.

С другой стороны, опоздание в переброске 18-й пехотной дивизии и 17-й пехотной бригады, отступление 17-й пехотной дивизии, и то назначение, которое получила Сибирская [520] бригада{290}, требуют, по моему мнению, постоянного наблюдения и усиления деятельности, чтобы гарантировать своевременное сосредоточение 5-й армии.

Наконец, позволяю себе обратить ваше внимание на многочисленные броды, которые, кажется, имеются ниже Модлина. Они могут создать неожиданности, которых следует избегать»{291}.

Нам следует упомянуть еще о последних вариантах и видоизменениях в польском плане действий, которые во времени уже совпали с началом генерального сражения на Висле, но для связности общего представления должны быть рассмотрены здесь же. Ясная концепция ген. Вейганда нашла неудачное и мало вразумительное истолкование в исполнительном по ноте Вейганда приказе ген. Розвадовского № 8576/III от 12 августа. В этом приказе Розвадовский возлагал на 5-ю армию задачи «задержания продвижения противника через Пултуск и Старый Голымин» и «обеспечения свободного отступления тех частей 5-й армии, которые дрались под Пултуском на Насельск». Одновременно 5-я армия должна была оборонять линию р. Вкры до Глиноецка включительно и, препятствуя Красной коннице проникнуть в Серпец, обеспечивать тем самым свои сообщения с Торном. Для этого 18-ю пехотную дивизию надлежало направить на Рационж, а Сибирскую бригаду на Плонск{292}. Само собой разумеется, что выполнение всех этих распоряжений, по существу, заключавшихся в стремлении затянуть кордоном свободный промежуток между Модлиным и прусской границей, должно было повести к полному распылению сил 5-й польской армии. В свою очередь, командующий Северным польским фронтом ген. Галлер, совершенно не считаясь с охватывающим движением 4-й красной армии, предвидел только удар главной массы северных красных армий на фронт Вышгород — Модлин — Зегрж в целях скорейшего овладения Варшавой. Поэтому своим оперативным приказом № 3702/III от 12 августа, в котором он подробно изложил [521] задачи для каждой из частей 5-й армии, совершенно минуя ее командование, ген. Галлер попросту развертывал 5-ю армию в одну линию исключительно с оборонительной задачей на фронте Дембе — Насельск — Борково — Ионец, т. е. полукругом впереди Модлина, выбрасывая в то же время 8-ю кавалерийскую бригаду в Сохоцин{293}. По справедливому замечанию ген. Сикорского, этот приказ отражал на себе панические настроения, господствовавшие в Варшаве.

Эти распоряжения свидетельствовали о продолжающемся разнобое во взглядах между Розвадовским, Галлером и Сикорским. Последний нашел себе сильную поддержку в лице ген. Вейганда, и по настоянию последнего оба этих приказа были отменены в тот же день{294}.

Только 12 августа ген. Сикорский получил возможность приступить к выполнению своего плана перегруппировки. Суть этого плана заключалась в следующем: под прикрытием заслонов группы Барановского, переходившей под начальство полковника Заржицкого, и 17-й пехотной дивизии во второй линии развертывались 18-я пехотная дивизия, Сибирская бригада и 8-я кавалерийская бригада, опираясь своим правым флангом на крепость Модлин. В гарнизоне последней оставлялось несколько отдельных добровольческих батальонов с тремя бронепоездами и ротой танков. По занятии войсками второй линии своего положения через нее должны были пройти части заслонов и поступить в резерв армии, который после реорганизации добровольческих частей должны были составить: 9-я пехотная дивизия, 17-я пехотная дивизия и добровольческая дивизия (сводная из разных добровольческих групп){295}. На своем левом фланге Сикорский сохранял сильную группировку в виде 18-й пехотной дивизии и конницы в целях активного противодействия охватывающему маневру красных. Все расположение 5-й польской армии прикрывалось линией р. Вкры.

В день же 12 августа в общий план действий польского главного командования добавлено было последнее звено и польским военным министром ген. Сосновским. Ответственный [522] по своей должности за доставку военного снаряжения и материала из Франции и поэтому более других беспокоившийся за безопасность сообщений Польши с морем, ген. Сикорский энергично приступил к формированию «группы нижней Вислы» ген. Осиковского и к укреплению предмостий Вышгорода, Плоцка и Влоцлавска, сосредоточивая в них различные добровольческие отряды{296}.

Теперь мы имеем возможность приступить к сравнению и анализу обоих планов по существу. Но предварительно мы посмотрим, к какому соотношению сил приводили планы обоих противников в их окончательной формулировке.

Севернее р. Зап. Буг наша ударная группа северных армий в 37 742 штыка и сабли должна была встретить 25 836 штыков и сабель 5-й польской армии и «группы нижней Вислы» при 452 пулеметах, 172 легких и тяжелых орудиях, 9 броневиках, 46 танках и 2 бронепоездах. К югу от р. Зап. Буг 10 328 штыков и сабель нашей 16-й армии, долженствовавшей выйти на среднюю Вислу на 120-километровом фронте от устья Зап. Буга до Козениц искл., встречали до 33 000 штыков и сабель 1-й и отчасти 2-й польских армий, положение которых усиливалось укреплениями Варшавского предмостья и рубежом средней Вислы. Наконец, первоначально 6600 штыков Мозырской группы, в дальнейшем по предположению командзапа усиливавшихся на 26 225 штыков и сабель 12-й и 1-й конной армий, на каковые твердо рассчитывал с 3 августа и по расчету времени и пространства имел право рассчитывать командзап, а всего, значит, 32 825 штыков и сабель (из коих 15 000 сабель), выходили на 29 500 штыков и сабель польской «центральной группы армий». Таким образом, несмотря на общее численное превосходство противника на Висле, мы должны были иметь численное превосходство на решающих фланговых направлениях. Это достигалось благодаря тому, что против сильного польского центра, имевшего задачи чисто пассивного характера в районе Варшавы, командзап растягивал 16-ю армию.

Руководящей идеей замысла командования Западного фронта являлся удар сильным правым крылом по мощной группировке польских войск в районе Модлин — Варшава с [523] попутной парализацией возможного польского контрманевра из-за Вепржа наступлением другой ударной группы на Люблинско-Демблинском направлении, что должно было явиться наилучшим обеспечением операции. Разгром живой силы противника приводил к падению рубежа средней Вислы со столицей государства — Варшавой, что означало перешибание станового хребта всей польской обороны. Теперь, когда из книги Сикорского мы знаем, что базирование польской армии действительно опиралось на Данцигский коридор, нам представляется излишним полемизировать с авторами, утверждающими противное. Все грозное для противника значение этого замысла прежде всего разгадал и оценил французский ген. Вейганд; подавленная психика большинства польских генералов была слишком озабочена ближайшими судьбами Варшавы, и масштаб их оперативного кругозора не простирался дальше ближайших подступов к ней.

Когда мы нарисовали читателю картину разброда и сумятицы польской военной мысли в дни кануна генерального сражения, когда маршал Пилсудский в своей книге так красноречиво познакомил нас с его собственными переживаниями, то для читателя в полной мере должно стать ясным достоинство действий нашего Западного фронта, в полной мере использовавшего элемент нашего морального превосходства. Непрерывность и быстрота нашего движения, по признанию ген. Сикорского, совершенно разлагали польскую вооруженную силу в моральном и материальном отношениях. Сильная группировка на правом крыле одновременно обеспечивала и операцию, надежно прикрывая наши главные коммуникации от Гродно на Белосток, на которые базировалось большинство наших армий. Наконец, мы должны отметить трезвый учет элемента местности и ее свойств. Форсирование р. Вислы на участке против Варшавы сопряжено было с большими трудностями, которые читатель может усмотреть сам из приведенного нами в одной из предыдущих глав описания театра военных действий. Формирование Вислы ниже Варшавы было легче осуществимо хотя бы благодаря наличию мостов в Вышгороде, Плоцке и Влоцлавске{297}. Отказавшись от лобового наступления с востока на Варшаву, что для него было [524] невыгодно в силу многих причин, командованию Западным фронтом по условиям местности надлежало придерживаться именно того плана, какой оно избрало. Кроме тех выгод, которые оно получало при форсировании р. Вислы, этот план выводил главную массу северных красных армий на возвышенное, пригодное для маневрирования крупных войсковых масс Мазовецкое плато, откуда оставался только один шаг до линии р. Вислы, а отсюда — до Варшавы, деморализованной вконец этим движением, а также до линии Данцигской железной дороги. Это движение выводило красные армии в обход опасного для них угла между pp. Висла и Буго-Нарев с находящимися там укреплениями{298}. Мы ничего не можем добавить к этим рассуждениям генерала Сикорского.

Но, как мы уже сказали, выполнить этот план в полной мере не удалось. Существенная часть его в виде удара на Люблинско-Демблинском направлении (12-я и 1-я конная армии) выпала вследствие целого ряда неблагоприятных для нас трений. Добавим только, что мы много выиграли бы, если бы полевой штаб предусмотрел и устранил технические затруднения и проделал предварительную работу по оформлению Южной группы (14, 12-й и 1-й конной армий) и организации управления ею. Тогда командзап мог бы перенести из Минска свой аппарат полевого управления числу к 12–14 августа куда-нибудь в Малкин, что чрезвычайно упростило бы вопросы управления Северной группой армий.

Трудна задача историка, если историю ему приходится писать тогда, когда живы ее участники, но, с беспристрастностью историка оценивая происходившие события и деятельность лиц, мы ставим своей задачей изучение опыта Гражданской войны для его использования в предстоящих нам революционных войнах. На анализе плана действий красных мы столь подробно остановились потому, что маневренный характер войны требует решительности и смелости, и особенной четкости в работе аппарата управления красных армейских организмов. Эти качества мы должны всемерно развивать. Между тем наш проигрыш кампании на Висле приводит некоторых авторов, быть может, незаметно для них самих, к провозглашению лозунга осторожности как высшего принципа оперативного [525] искусства. Изложением хода событий на Висле мы стремимся доказать необходимость решительных и смелых действий для достижения большого успеха. Мы думали, что подвижность армий, их способность к смелым перегруппировкам, способность к преодолению своей оперативной инерции, соединенные со смелым и твердым руководством и героизмом войск, являются вернейшим способом организации побед.

Значительное накопление непредвиденных и чрезвычайно неблагоприятных трений на нашей стороне не дало нам желательного успеха в генеральном сражении на Висле. Если критика желает план нашей операции осудить, находя его слишком рискованным, она должна, не ограничиваясь только указанием недостатков, либо дать новые варианты решений, либо указать поправки к принятому решению на основе известных в свое время данных.

Б. Шапошников в своем труде «На Висле» рассматривал возможность двух других решений: непосредственного удара на Варшаву главной массой красных сил прямо с востока или разгрома Люблинско-Демблинской группы противника «центральной группы армий» с последующей переправой на левый берег Вислы в Демблинском районе. Но, как мы теперь знаем из книги Сикорского, первая комбинация как нельзя более шла навстречу пожеланиям противника, особенно ген. Вейганда. Она приводила к лобовому удару нашего сильного центра по сильному оборонительному узлу: Варшавское предмостье — крепость Модлин — Зегрж, причем наши слабые, повисшие на воздухе фланги подвергались двойному охватывающему удару от Демблина и Насельска (5-я армия белополяков). Маневр охватывающих польских групп чрезвычайно ускорялся во времени и пространстве и в конечном итоге грозил создать обстановку Канн, Седана или Танненберга для нашего сгущенного центра. Значит, этот вариант должен отпасть. Впрочем, и т. Шапошников сам признал, что последствия такого отчаянного удара предугадать было бы трудно и что «избирать это направление для главного удара было нельзя»{299}.

Второй вариант требовал прежде всего полной перегруппировки армий Западного фронта в сторону их левого фланга. [526]

Для этой перегруппировки прежде всего не хватало ни времени, ни пространства. Ее надо было начать заранее, быть может, не переваливая еще за р. Зап. Буг, а был ли тогда в этом смысл, если уже в принципе была решена передача армий польского крыла Юго-Западного фронта в подчинение командзапа? Наконец, пусть даже такую перегруппировку и удалось бы совершить. Тогда для нашего правого крыла создалась бы совершенно такая же угроза, какая существовала для левого. Разница заключалась в том, что удар по правому крылу Западного фронта сразу же начинал грозить и главной линии сообщений Западного фронта, шедшей через Белосток, Гродно. Кроме того, группировка, предлагаемая т. Шапошниковым, усиливала левое крыло Западного фронта только на 6000 бойцов и приводила к почти равномерному распределению его сил. Сам т. Шапошников соглашался, что в принятом командзапом решении принцип «частной победы» выявлялся более резко, но зато был связан с риском, и что второй вариант «не выявлял быстрого решения операции»{300}. И еще далее т. Шапошников добавлял: «Однако как политическое положение, так и стратегическое в связи с обстановкой на других фронтах требовали быстрого решения, и мы не склонны вносить какое-либо осуждение в сторону рискованных планов»{301}.

Ген. Сикорский предлагал свой вариант решения. Он сводился к тому, что, утвердившись на железнодорожной линии Хоржеле — Остроленка — Малин — Соколов — Седлец — Луков — Парчев — Любартов — Люблин, следовало приостановиться и перегруппироваться в сторону своего левого фланга{302}. Таким образом, ген. Сикорский уточняет второй вариант т. Шапошникова, а, следовательно, все сказанное нами относительно этого варианта относится к нему со следующей добавкой: предлагаемая ген. Сикорским перегруппировка была трудна по состоянию транспорта и опасна в силу близости ее от стабилизовавшегося уже фронта польских армий, переход в наступление которых мог целиком сорвать начавшуюся нашу перегруппировку. [527]

Обращаясь к анализу плана противника, отметим еще раз, что он включал в себя элементы исключительного риска и явился плодом коллективного творчества при весьма солидном участии в нем ген. Вейганда. Вмешательство Вейганда, во-первых, расширило и уточнило его рамки, дало ясную целеустановку, активизировало весь план и созданием северного ударного крыла несколько смягчило тот риск, которым был преисполнен первоначальный замысел Пилсудского.

Мы подробно проследили зарождение, оформление и уточнение этого плана с 4 по 12 августа. Несомненно, широкий оперативный кругозор ген. Вейганда немало способствовал проведению этого плана в жизнь. В своем месте мы указали, как Вейганд пресек попытки ген. Розвадовского и Галлера превратить Северную ударную польскую группу в жидкий оборонительный кордон. Вейганд нашел весьма способного исполнителя в лице ген. Сикорского.

Пилсудский признает свой риск чрезмерным, и это совершенно справедливо. Основываясь на собственном признании Пилсудского, мы склонны считать первоначальный вариант его решения от 6 августа скорее жестом отчаяния, чем плодом здравого расчета. Кроме ближайшей цели — спасения Варшавы какой угодно ценой — Пилсудский ничего не видел. Контрманевр «центральной группы армий», по существу, являлся одной из форм активной обороны, а не широкой наступательной концепцией. Ведь целью этих армий являлось лишь уничтожение непосредственной опасности, грозившей Варшаве с востока; правда, направление удара было выбрано удачно, но выполнение его от начала и до конца висело в воздухе, почему сам Пилсудский несказанно был удивлен достигнутыми результатами. На редкость счастливый случай, почти беспримерный в летописях истории, спас замысел Пилсудского от полного краха. В решительную генеральную операцию план Пилсудского вылился главным образом потому, что трещина, раскрывшаяся между нашими Западным и Юго-Западным фронтами, открыла к этому возможность. Ген. Вейганд, по-видимому, мало возлагал надежд на успех Пилсудского, и лично сам с самого начала усиленно занялся организацией борьбы в Варшавско-Модлинском районе. [528]