Грамши

Настоящие люди

«Одно из самых больших в моей жизни «угрызений совести» я испытываю из-за того, что доставил глубокое огорчение моему доброму профессору Бартоли из Туринского университета, уверенному, что я — архангел, которому судьбой предназначено окончательно разгромить, разбить «неограмматиков»[6] (так называли ученых, ограничивающихся сухим формализмом).

Так писал своим родным Антонио Грамши после многих лет, прошедших в трудах и борьбе, посвященных активной и целеустремленной политической деятельности.

Он был весь в борьбе, каждое биение его сердца было посвящено ей, ее задачам, ее тяготам и тревогам. Но в полушутливых сомнениях, или, как он сам называл их, «угрызениях совести», есть и некая правдивая нотка.

Нельзя утверждать, что Антонио Грамши мог бы, дескать, стать большим ученым, но задачи революционной борьбы, все время встававшие перед ним, помешали ему всецело предаться чисто академической деятельности.

Грамши — один из крупнейших философов и историков культуры, которых когда-либо порождала щедрая земля Италии. И революционная борьба не только не помешала ему стать истинным ученым, но, напротив, напоила его научные и литературные труды новым, глубочайшим и своеобразнейшим содержанием.

Антонио вступил в туринскую секцию социалистической партии уже на первом курсе; он подал заявление о приеме в партию чуть ли не на второй день после приезда в Турин. И тут молодому филологу, человеку, которого долгое время занимали, казалось бы, сугубо отвлеченные проблемы, приходится окунуться в самую гущу жизни.

Секция поручает ему руководство рабочими обществами страхования и взаимопомощи, и недавний книгочий, казавшийся многим знавшим его будущим кабинетным/ ученым, превосходно справлялся со своими новыми обязанностями.

Впрочем, контакты с рабочими, с простыми туринскими тружениками, налаживались у Антонио Грамши не только по партийной работе. Завязывались и обычные — бытовые, человеческие, дружеские взаимоотношения.

Трудно удержаться от искушения и не привести здесь отрывка из воспоминаний Пальмиро Тольятти о днях студенческой юности, о первых встречах, первых беседах с Антонио Грамши.

Вот что Тольятти пишет о себе и своем товарище и друге Антонио:

«В 1912—1913 годах, в утренние часы, когда мы уходили с лекций и, выйдя со двора по галерее, отправлялись к реке По, мы иногда замечали кучки непохожих на нас людей, которые шли той же дорогой. Вся эта толпа направлялась к реке и в парки, расположенные на ее берегах, где происходили рабочие митинги по случаю забастовок или празднеств. Туда вместе с этими людьми направлялись и мы, слушали их речи, разговаривали с ними, интересовались их делами. На первый взгляд казалось, что они люди другого порядка. Но это было не так. Наоборот, это и были настоящие люди, жившие своим трудом, боровшиеся за изменение условий своего труда и в этой борьбе изменявшие самих себя и создававшие новые условия для своего существования и для всего общества».

В эти годы началась и журналистская деятельность Ан-тонио Грамши, началась с чрезвычайно скромных, коротеньких заметок в туринском социалистическом еженедельнике «Гридо дель пополо», посвященных самым насущным, повседневным нуждам рабочих. Студент Грамши пишет о помощи матерям и детям, о помощи инвалидам и престарелым, о необходимости слияния различных организаций взаимопомощи в одну единую организацию.

Но эти ранние, самые первые статьи и заметки очень характерны для Антонио Грамши, для его подхода к жизненным проблемам. Впоследствии он стал великолепным теоретиком, стратегом и тактиком всенародной борьбы, но никогда он не чурался .мелких задач дня, не брезговал мельчайшими подробностями быта, стремясь увидеть исследуемый вопрос не только «в общем и целом», с неких головокружительных высот, а вблизи, в мельчайших и порою не весьма приглядных подробностях.

Трудясь в обществе взаимопомощи рабочих, корпя над всяческими статистическими данными и выкладками, посвященными условиям труда и быта туринских тружеников, Антонио частенько вспоминал вот эти привязчивые, назойливо всплывающие в памяти строки Трилуссы, римского народного поэта:

Нет, конечно же, мертвые цифры не могут выразить всей глубины бедствий народных, и едва ли нужно идти лишь путем кропотливого математического анализа — нужны какие-то иные действия и иные меры.

Но какие?

Быть может, самым эффективным средством является забастовка, широкое развитие стачечного движения? В эти годы Антонио был свидетелем двух крупных забастовок металлистов.

И если первая, которой руководили синдикалисты, прошла хаотично и закончилась поражением, то вторая, год спустя, прошедшая под руководством организаций, входивших в Конфедерацию труда, завершилась полной победой забастовщиков.

Так, может быть, путь к победе рабочего класса лежит через всеобщую стачку? Что же, и этот вопрос, пожалуй первоочередной в ряду иных животрепещущих вопросов, был предметом самых пламенных и самых ожесточенных дискуссий.

Антонио Грамши вспоминал впоследствии:

«Часто, когда мы — молодые студенты и рабочие — выходили группами с партийных собраний и шли по улицам уже погрузившегося в тишину города, последние ночные гуляки, останавливаясь, с изумлением глядели на нас, потому что, забывшись, еще полные страстного возбуждения, мы продолжали наши дискуссии, прерывая их взрывами неудержимого хохота, обнаруживая «кровожадные» намерения, совершая экскурсы в царство несбыточных мечтаний».

А впрочем, быть может, и не столь уж несбыточных! Как знать?

Ведь пусть Антонио еще далеко не старожил Турина, у него было достаточно времени, чтобы убедиться в том, как живет простой туринский люд и большая ли доля пресловутой среднестатистической курицы приходится на каждого туринского мастерового.

Да, но, быть может, в других городах Италии трудовой народ живет иначе? Ну, хоть, например, в Риме, в Вечном городе? Бок о бок с резиденцией самого наместника святого Петра?

К великому сожалению, Антонио не довелось еще побывать в Риме. И волей-неволей ему приходится прибегнуть к литературным источникам. Он берет в университетской библиотеке книгу, принадлежащую перу известного исследователя Доменико Орано, книга эта вышла из печати совсем недавно.

«Наблюдая жалкое существование живущих вместе больных и здоровых, сифилитиков с туберкулезными, молодых со старыми, я понял загадочную трагедию народа, которому государство внушает законы морали и карает за нарушение их, но оставляет в то же время в невежестве и нищете...

...Когда 2 апреля 1908 года на площади Иисуса произошли беспорядки, одна консервативная газета вопрошала себя, какие причины вызвали этот ничем не объяснимый народный протест, не имеющий в свое оправдание ни одного мотива.

Я же в это время поражался тому, почему такие возмущения не повторяются еще чаще и почему чувство возмущения и дух восстания, подобно грозному потоку и раскаленной лаве, не опрокинет или не сожжет жандармское государство.

Народ, который трудится и страдает, часто не имеет постели для спанья, дома для охраны невинности собственных дочерей, воздуха для дыхания».

Ну, пускай Доменико Орано излагает свои наблюдения в несколько приподнятой манере, суть-то остается — дальше так существовать невозможно!

Дни идут за днями, все новые вспышки классовых битв возникают то тут, то там, в накаленной атмосфере предвоенного затишья, за розовым туманом официального благополучия.

В 1913 году в Рокка Горга войска расстреляли толпу голодных крестьян.

Вся Италия была возмущена. Однако возмущение это в те дни еще не вылилось в какие-либо действенные формы. Затишье продолжалось. Впрочем, продолжалось оно до поры до времени.

Наступил июнь 1914 года. Энрико Малатеста, престарелый анархист, выступал на митинге в Анконе. Толпа ликовала и негодовала вместе с оратором. Войска стали стрелять в народ. Жертв, к счастью, было немного — двое убитых и несколько раненых. Но это была капля, переполнившая чашу.

Рабочие и батраки по всей Италии с утра 8 июня прекратили работу. Вечером того же дня официальная стачка протеста была объявлена Всеобщей конфедерацией труда и руководством социалистов. Так началась забастовка, продолжавшаяся где четыре, где пять дней. Впоследствии события эти были названы «Красной неделей». Наибольший размах и наиболее бурный характер приняло движение в Анконе и Романье. Демонстранты захватили несколько магазинов оружия, арестовали одного генерала и ряд высших чиновников. Республиканцы и социалисты на время забыли обо всем, что их разделяло, — ненависть к монархизму, к реакции, к реакционному правительству Антонио Саландры оказалась сильнее всех их разногласий.

Так Энрико Малатеста, закоренелый анархист, величайший путаник и наивнейший романтик, чистой воды бакунист, волею судеб содействовал, правда сугубо временному и недолговечному, объединению левых сил Италии.

Вооруженные столкновения между забастовщиками и полицией происходили почти во всех крупных городах: Милане, Венеции, Бергамо, Бари и других. Не обошлось без кровопролития.

Чрезвычайно воинственно настроенные националисты также выступили против собственного народа.

Забастовщики захватывали помещения вокзалов, нарушали телеграфную связь, швыряли в солдат камнями, встречали их пальбой из револьверов.

Правительство Саландры, естественно, не собиралось капитулировать. В Риме войска занимают все основные стратегические пункты; войска охраняют подступы к парламенту, разгоняют уличные демонстрации, королевский дворец Квиринал охраняют пулеметчики.

В результате всех этих правительственных действий в столице Италии насчитывалось несколько десятков раненых; убитых, впрочем, оказалось меньше, чем в других итальянских городах.

В Турине в эти дни происходили внушительные демонстрации, в них приняли участие десятки тысяч рабочих.

Демонстрировали они и на городских окраинах и в самом центре, перед центральным полицейским управлением на улице Гарибальди, на улице Рома и на площади Сан-Карло.

Войска и жандармы неоднократно стреляли в толпу. Было множество раненых и двое убитых.

Пули впивались в цоколь монумента Эммануэле Филиберто на площади Сан-Карло. Еще много лет спустя на нем можно было видеть следы от них.

Так было в городах.

А в сельскохозяйственных областях центральной Италии, особенно в Романье и Марке, события приняли характер открытого восстания — в этих областях большинство крестьян поддержало всеобщую стачку городских рабочих. В Романье и Марке толпы повстанцев громили хлебные лавки, амбары, захватывали пороховые склады и оружейные магазины, брали штурмом помещения префектур и казармы карабинеров. В этих областях стихийно возник единый фронт трудящихся — здесь образовались руководящие «комитеты действия», в которые входили социалисты, республиканцы и популярные среди местной бедноты анархисты.

Оказалось вдруг, что восстание в Романье и Марке не так уж легко подавить. Конечно, правительство не поколебалось бы направить против взбунтовавшегося мужичья несколько эшелонов карателей. Но железнодорожники захватили узловые станции и прервали сообщение Романьи и Марке с прочими районами Италии. Правительство было вынуждено держать свои войска в промышленных центрах. А местные власти не решились двинуть находившиеся в их распоряжении части против народа. Население восставших областей, по сути дела, было совершенно отрезано от внешнего мира. Восставшие не встречали серьезного сопротивления — тут-то в их среде и возникли слухи о революции в Италии, свержении монархии, бегстве короля.

И вот на какое-то недолгое время «комитеты действия» сделались органами республиканской власти, они руководили всей жизнью восставших районов.

«Комитеты действия» стали издавать декреты о конфискации у крупных помещиков продуктов, продукты эти затем распределялись среди голодающего населения по значительно сниженным ценам.

Правда, в недрах самих комитетов не было, видимо, желательного единодушия. Буржуазных республиканцев, входивших в состав комитетов, не слишком восхищали эксцессы движения, и они всячески старались сдерживать крестьян и даже заставляли их возвращать землевладельцам «излишки» конфискованных продуктов.

Карликовые «республики», эфемерные, преходящие, были созданы в эти дни в Анконе, Фабиано, Сенигалии и еще кое-где.

10 июня лидеры Конфедерации труда объявили всеобщую стачку законченной. Однако она продолжалась фактически до 13—14 июня.

Войска, необходимые ранее правительству в промышленных центрах, оказались высвобождены, синьор Саландра почувствовал, что руки у него развязаны, и перебросил войска в Романью и Марке. Конечно, население этих областей, окончательно сбитое с толку, дезориентированное, не могло оказать существенного сопротивления.

Люди в полней растерянности глядели на молодцевато отбивающих шаг солдат. И все-таки кое-где повстанцы сражались с войсками.

В конце июня начались массовые репрессии. Тюрьмы оказались набиты до отказа.

Итак, «Красная неделя» продемонстрировала стихийную революционность итальянских масс. Однако отсутствие подлинного руководства и четкой политической цели было главной причиной неминуемого поражения. Италия, слабая в экономическом и политическом отношении страна, страна совершенно истерзанная внутренними противоречиями, стояла накануне великих и горестных событий.

Был июнь 1914 года.

Война, уже не местная, не частная война в Ливии, — всеевропейская бойня стояла у порога.

Правда, Италия вступит в нее несколько позже, чем другие державы Европы.

Есть еще немного времени, да и не так уж мало — почти год, ведь Италия вступит в войну лишь 24 мая 1915 года.

И Антонио Грамши, молодой туринский социалист, подводит для себя итоги последних классовых битв.

Во время их молодому Антонио Грамши приходилось, увы, иметь дело с туринскими социалистами старого типа.

Туринские социалисты старого типа были люди своеобразные. Это были синьоры с несколько филантропической жилкой — как, например, Казалини, лекарь бедняков и убежденный провозвестник общегигиенических заповедей. Были тут и просто интеллигенты — социалисты академического толка: профессор Зино Зини, историк Пастонки. Социалистом именовал себя даже Бальзамо Кривелли, утонченный эрудит, лицо титулованное — маркиз Бальзамо Кривелли.

Молодым туринским социалистам все эти господа мало импонировали. Они казались им сугубо отставшими от века, погрязшими в каких-то умозрительных понятиях. Осмысленнее прочих им представлялась деятельность Нофри, заправлявшего кооперативным движением, отлично знавшего техническую сторону этого дела. Но и деятельность Нофри, конечно же, не могла их вдохновить.

А уж философствующие аристократы, внезапно, повинуясь голосу совести, что ли, выступившие за дело угнетенных, не казались молодым туринским рабочим и студентам людьми, имеющими будущее.

Не мудрено, что Бенито Муссолини, который был не намного старше этих молодых бунтарей, Бенито Хуарес Муссолини, названный так в честь мексиканского повстанца, непоседливый сын кузнеца из Предаппио и главный редактор «Аванти!», больше приходился по душе очень многим из них. Об этом свидетельствует, в частности, не склонный к прикрашиванию действительности Марио Монтаньяна.

Несколько слов о самом Монтаньяне. Выходец из мелкобуржуазной среды, сын директора галантерейного магазина, он по собственной охоте стал рабочим-металлистом, презрев открывавшееся перед ним поле коммерческой деятельности. Впоследствии он увлекся политикой и стал журналистом и профессиональным революционером, прошел долгий и трудный путь. Жизнь его не баловала, но едва ли он сожалел об упущенной возможности заняться торговлей подтяжками. Монтаньяна без обиняков заявляет: «Мы, молодые, все были энтузиастами Муссолини, отчасти потому, что он был сравнительно столь же молод, как и мы; отчасти потому, что он обратил в бегство реформистов, и, наконец, потому, что его статьи в «Аванти!» казались нам сильными и революционными»[7]

Муссолини вскоре изменил социализму. А тот же Марио Монтаньяна и другие туринские энтузиасты всю последующую свою жизнь боролись с переметнувшимся Бенито не на жизнь, а на смерть. И многие из них погибли в.этой борьбе.

А теперь немного о «настоящих», как он их называл, о людях, с которыми сталкивался Грамши в те годы. Вот имена некоторых из них: Джино Кастаньо, Антонио Оберти, железнодорожник Оттавио Пасторе, весовщик Джованни Пароди, крестьянский парень Баттиста Сантиа, перебравшийся в Турин из зоны батраков в Верчеллезе. Это все социалисты. Впрочем, Антонио Грамши застал в те годы в Турине не одних только социалистов. Были там и революционные синдикалисты и анархисты, как, например, Маурицио Гарино, земляк Грамши, родом из сардинских крестьян.

В дни «Красной недели» Грамши писал о багряных цветах крови, распустившихся на прямолинейных улицах Турина. «Красная неделя» казалась ему великолепным толчком, пошатнувшим весь поскрипывающий каркас тогдашнего Итальянского государства.

Ну, а что он видел в дни «Красной недели»? Толпы людей, людское море, хлынувшее на бульвары и залившее, затопившее их. Люди взламывали ворота, шел народ, шли рабочие, труженики, и полиция дрожала, объятая страхом и ужасом.

Он, конечно же, видел все это сам, своими глазами, — он не мог не быть вместе со своими друзьями и сверстниками на площадях Турина. А может быть, он был и на самой пьяцца Кастелло, где под пулями солдат погиб юный рабочий-анархист.

Так студент Антонио Грамши увидел борьбу людей труда за свое освобождение. Увидел и принял в ней самое активное участие.

В туринские годы начинается истинный и тесный контакт Антонио Грамши и его единомышленников с пролетариями, с представителями рабочего класса. Пролетариат, рабочий класс перестают быть для него абстракцией, отвлеченным понятием, пролетариат теперь — это «люди из плоти и крови».

Теперь у него родилась мечта — мечта о создании нового социалистического движения. Мечта о движении, полном духовной и революционной энергии, о движении, в котором не было бы больше разрыва между партией и рабочими массами, о движении, в котором, говоря его же собственными словами, «партия и пролетариат составляли бы единое целое, направляемое твердой рукой к цели, достижение которой иногда казалось нам... не только неминуемым, но и близким»[8]