Грамши

«Леджи фашистиссиме» — «чрезвычайные законы»

Муссолини не был свергнут.

Он воспользовался поддержкой короля, закрывавшего глаза и затыкавшего уши, когда ему пытались предъявить доказательства несомненнейшей и полнейшей причастности дуче к убийству Маттеотти.

Ветераны войны отказали Муссолини в поддержке: их представитель — депутат Виола, кавалер золотой медали, намеревался вручить королю резолюцию против фашизма, которую приняли ветераны.

Вот как один очевидец описывает эту аудиенцию:

«Момент был торжественный. Депутат Виола был убежден, что он представляет итальянский народ и жертв войны. Каждый думал — это исторический момент. Посланцы народа затаили дыхание, только глаза выдавали их волнение. Ни одно посольство язычников не ожидало с большей тревогой ответа оракула. Король, бледный, выслушал всю речь, а затем произнес с мрачной улыбкой призрака: „Дочь моя нынче утром убила двух перепелок“.» Делегация была поражена.

Менее всех прочих итальянских граждан был поражен, естественно, сам Бенито Муссолини. Он убедился в том, что положение его укрепилось.

Артуро Лабриола, один из деятелей «Авентинского блока», подводил итоги событий в таких выражениях:

«Фашизм остался в седле, более замкнутый, более мрачный, более пагубный, чем раньше, и в большей степени, чем раньше, владеющий своей волей и своими мускулами. И вопрос о том, какие силы могут устранить его, остается в еще большей степени, чем раньше, открытым и нерешенным».

Муссолини принялся за неотложные административные меры.

Прежде всего он произвел многочисленные персональные замены и перемещения. Заменены были квесторы и секретари профессиональных федераций фашистской партии, во всяком случае все те из них, которые в решительный час проявили колебания.

Он страшился восстановления хотя бы внешне демократических порядков, страшился, что восстановление их будет всего лишь первым этапом общей политической эволюции влево. Подобная эволюция была не с руки Виктору-Эммануилу, и он стал подлинным союзником Муссолини и более того — спасителем. Были состряпаны декреты заведомо антиконституционного характера, явно рассчитанные на то, чтобы нанести смертельный удар оппозиции. Король тайно подписал эти декреты. И Муссолини держал их наготове. Он предполагал с их помощью сразить оппозицию, раз и навсегда свалить ее с ног.

Это была подготовка к новому государственному перевороту, который и совершился 3 января 1925 года. В этот день Муссолини произнес речь перед Палатой депутатов. Чрезвычайно знаменательную речь. Она обозначила собой завершение периода конституционного правления в Италии. Это был откровенный переход к диктатуре. Начал дуче с того, что сослался на свою речь, произнесенную 16 ноября 1922 года, на свою первую речь в палате после «похода на Рим». Тогда, осенью 1922 года, Муссолини был еще под впечатлением как по нотам разыгранного, великолепно удавшегося «похода». И говорил он нагло и самоуверенно. Смысл его речей был в том, что у него, у дуче, есть 300 тысяч пылких приверженцев, готовых в любую минуту выполнить любой его приказ («самым мистическим образом» — несколько туманно выразился дуче). Он, Муссолини, может наказать всех тех, кто клеветал на фашизм, всех тех, кто забрасывал его грязью! Его юные мистики преотлично вооружены! И он, Бенито, может превратить этот глухой и серый зал (следовал трагический жест) в бивак для наших манипул (то есть в постой для наших легионеров). Так он подготавливал аудиторию к восприятию своих дальнейших выпадов. Сославшись на давнишнюю речь, он вдруг задал аудитории следующий нагло-риторический вопрос:

— Нет ли среди вас депутата, который готов использовать преимущества и обвинить меня, Муссолини, перед самым высоким и самым справедливым судом?

Следует вспомнить обстановку, в которой этот риторический вопрос был задан; почти все депутаты оппозиции находились тогда еще на Авентине, подавляющее большинство присутствовавших парламентариев составляли приверженцы Муссолини, и они бешено зааплодировали. Они орали: «Мы все с вами! Да здравствует Муссолини!» и тому подобное.

А он заявил, что не причастен к убийству Маттеотти, но принял на себя то, что назвал «практической, моральной и исторической ответственностью за все, что случилось». Смысл его дальнейшей речи заключался в следующем: «Если фашизм — это только касторка и дубинка, а не высочайшая страсть цвета итальянской молодежи, то это его, Муссолини, вина, его промах, его грех… Если фашизм сделался преступным сообществом, то он, Муссолини, глава этого преступного сообщества. Если все насилия были следствием и результатом определенного исторического, политического и нравственного климата, то он, Муссолини, за все это ответствен, ибо он создал этот политический и нравственный климат посредством пропаганды, которую и распространял с момента вступления Италии в войну и по сей день».

Государственный переворот, хотя, как могло показаться с первого взгляда, и совершенно бескровный, совершился. И правительство мобилизовало милицию. Были распущены оппозиционные группы и организации, причем этот роспуск был произведен в рекордно короткий срок — за три дня. Обычные места политических собраний были поспешно закрыты. Затем началась вакханалия обысков. Обыски производились на частных квартирах и в учреждениях. Производились также многочисленные аресты. Местным властям было дано категорическое указание — всячески подавлять деятельность антифашистов. На оппозиционные газеты то и дело налагался арест (это был последний год существования каких бы то ни было оппозиционных изданий).

До 3 января 1925 года в правительство Муссолини входило еще несколько либералов. Теперь все они подали в отставку. «Авентинский блок» принял и выпустил антиправительственную резолюцию. Но резолюция эта оказалась совершенно бездейственной. Она повисла в воздухе.

До 3 января 1925 года Муссолини был председателем совета министров Италии. Теперь он как бы перестал быть лицом, находящимся в пределах каких бы то ни было иерархических рамок, — это был уже почти сверхъестественный персонаж — Дуче, Шеф, Начальник, Глава. Теперь это был диктатор, лицо, облеченное всей полнотой исполнительной власти.

Всякая оппозиция в Палате депутатов подавлялась решительно и безжалостно. Вскоре Муссолини предъявил ультиматум депутатам-авентинцам. Они явились в палату на церемонию поминовения только что скончавшейся Маргариты Савойской, вдовствующей королевы. На следующий день Муссолини созвал палату и продиктовал авентинцам условия, на которых он готов примириться с их возвращением в парламент, — он потребовал от них признания так называемой «фашистской революции», он пытался заставить их отмежеваться от Авентинской кампании. И заодно отречься от связей с антифашистами за пределами палаты. Эти условия были приняты только тремя депутатами.

Дуче все еще не мог считать свое положение окончательно укрепившимся. Ему нужен был предлог для дальнейшего еще более откровенного порабощения итальянского народа. Где было взять этот предлог? В делах подобного рода дуче проявлял немалую изворотливость. И вот в течение последующего года на него было совершено ровным счетом четыре покушения, некоторые из них были явно подстроены.

Первым в Муссолини якобы намеревался стрелять Тито Дзанибони, бывший депутат-социалист. Это произошло 4 ноября 1925 года в Риме за несколько секунд до начала одного из выступлений Муссолини. Бывшего депутата арестовали в номере гостиницы Драгони, расположенной как раз напротив палаццо Киджи, здания министерства иностранных дел. Вот с балкона палаццо Киджи и должен был держать речь дуче. В руках у Дзанибони была винтовка с телескопическим прицелом. Бывший депутат был схвачен полицией за несколько минут до покушения. Вообще-то покушение это было инспирировано неким Квалья, полицейским провокатором, сумевшим втереться в доверие к Дзанибони. И Дзанибони приговорили к тридцати годам тюрьмы. Он вышел на свободу через 17 лет — уже после падения Муссолини.

Засим 7 апреля 1926 года на жизнь дуче покушалась некая Вайолет Гибсон, англичанка (или ирландка), шестидесяти двух лет от роду. Позднее ее признали психически неуравновешенной. Дуче сходил по лестнице дворца, когда раздался выстрел. Пуля слегка оцарапала ему кончик носа. И вскоре он вновь появился перед толпой — с громадной нашлепкой из липкого пластыря на носу. И несколько дней спустя дуче написал: «Пистолетные выстрелы смолкают, Муссолини остается».

А 11 сентября 1926 года последовало новое покушение. Лючетти, анархист, прибывший из Парижа, бросил бомбу в машину Муссолини. Бомба отскочила назад и взорвалась, после того как автомобиль проехал. Пострадавших не оказалось. Лючетти был сослан на каторгу.

Личная честность его вне сомнений — он хотел освободить Италию от Муссолини. Но в Париже его окружали люди, причастные к фашистской агентуре, и он явился слепым и безвольным орудием в их руках. Среди этих людей был Ричотти Гарибальди, выдававший себя за антифашиста. Французы вскоре арестовали его как платного агента Муссолини.

Последнее — четвертое по счету — покушение произошло в Болонье 31 октября 1926 года. И носило оно самый таинственный характер.

Открытая машина тихо катится по улицам Болоньи. Дождь цветов низвергается из распахнутых окон домов. Толпа затопила тротуары. «Эйя, эйя, алала!» — вопит она. И тут раздается выстрел. Дуче втиснулся в сиденье. Машина останавливается. «Он в меня не попал!» — кричит диктатор. Машина едет дальше. Дуче спокойно улыбается. А несчастного злоумышленника толпа фашистов буквально разрывает в клочья!

Кто же покушался на священную особу самого Бенито Муссолини? Пятнадцатилетний подросток — Антео Дзамбони. На трупе его обнаружено четырнадцать ножевых ран, одна пулевая, а затем были обнаружены и следы удушения.

Но несчастный мальчуган не стрелял, да и не собирался стрелять. Приметы его не совпали с приметами покушавшегося, как их описал сам Муссолини (ибо полиция допрашивала и его). Дзамбони и одет был иначе, да и попросту стоял не с той стороны машины, с какой, по словам дуче, стоял неведомый злоумышленник. Есть предположение (и, видимо, имеющее под собой самые веские основания), что фашисты сами инсценировали покушение. Был создан предлог для вступления в силу целой серии чрезвычайных законов. И законы эти посыпались как из рога изобилия.

Вот в каком порядке появлялись эти «чрезвычайные законы» — итальянское «леджи фашистиссиме» лучше передает эмоциональную окраску этих драконовских постановлений:

31 декабря 1925 года — уничтожение свободы печати.

31 января 1926 года — предоставление правительству права устанавливать юридические нормы.

6 ноября 1926 года — издание закона о полиции и о создании ОВРА — фашистской охранки.

12 ноября 1926 года — восстановление смертной казни.

15 ноября 1926 года — создание Особого трибунала по охране безопасности государства.

Законы эти были предложены правительством и скоропалительно, без всяких дебатов, утверждены парламентом.

На основании этих законов все антиправительственные газеты и партии были запрещены. Был установлен институт принудительного выселения для политически неблагонадежных — ссылка без судебного разбирательства. Был введен политический суд, как две капли воды напоминающий военно-полевой, и, естественно, постановления его обжалованию не подлежали. Этот суд был назван Особым трибуналом — Трибунале спечиале — основным его назначением было вселять страх в и без того уже робкие души. И эта цель была достигнута. Дуче добился покорности — кажущейся, призрачной, конечно, но внешне Италия производила впечатление притихшей.

Наказание за антифашистскую деятельность исчислялось десятками лет тюремного заключения (в тех радужных случаях, когда почему-либо не выносился смертный приговор). Нередко антифашистов приговаривали к пожизненному заключению. Такова была диктатура Муссолини — грубая, жестокая и ничем не прикрытая. И держался дуче на страхе, который он сумел вселить в души многих своих былых противников и еще большего числа безразличных и аполитичных обывателей. Держался он и на социальной демагогии. И на том, что он сумел обольстить какую-то часть итальянской молодежи; представить себя в ее глазах героем и спасителем отечества. И на оболванивании детей, школьников, на поспешном изготовлении из них малолетних фашистов.

Но все это время подспудная, подпольная, глухая борьба в Италии не прекращалась. Подавленные и разогнанные политические партии в конце концов начали собираться с силами. И величайшую роль в спасении Италии довелось сыграть партии рабочего класса — коммунистической партии.