Греческая эпиграмма

Эти шесты для сетей и пастушеский посох, а также

И птицеловный тростник, Феб, тебе дарит Медон.

Скромный подарок от скромного дела; а если ты больше

Дашь ему, то и тебе больше гораздо он даст.

— Женщина, мне расскажи, откуда ты родом и кто ты,

И от болезни какой тягостной ты умерла? —

Я самиянка, путник: Праксо меня звали когда-то;

Каллитель — мой отец; родами я умерла.

— Кто ж тебе стелу воздвиг? — Феокрит, законный соложник,

Данный несчастной в мужья. — Сколько ты лет прожила?

Три седьмицы и год. — И ты была не бездетна? —

Нет, младенец трех лет в доме остался моем.

Древле бестрепетен был Лакедемон, а ныне на битву

Часто за веси его стал подыматься Арес...

...........

Ныне его сокрушил Филопемен непобедимый

С войском из трех мириад копий ахейских, не дав

И защититься... Лишь вещие птицы над нивой сожженной

Плачут в просторах полей, где не пасутся стада...

Дым устремляется вдаль от влаги Еврота священной —

Плачет Эллада, узрев древний акрополь в огне.

Полный отважности взор Александра и весь его облик

Вылил из меди Лисипп. Словно живет эта медь!

Кажется, глядя на Зевса, ему говорит изваянье:

«Землю беру я себе, ты же Олимпом владей».

Только Демо и Мефимна узнали, что Евфрон скончался,

Тот, кто три года подряд пляской Диониса чтил,

С жизнью решили проститься и сами себе из повязок

Петли тогда же сплели, чтобы себя задушить.

Звонкий кузнечик, тебе у богатого дома Алкида

Боле не петь, не видать светлого неба тебе.

Ты далеко улетел, по лугам ты порхаешь Плутона,

Там с Персефоны цветов сладкие росы ты пьешь.

Этот котел, эту вилку и сильно изогнутый также

Крюк для мяса, к нему ложка, чтоб ею мешать,

И опахало из перьев, и таз, что сработан из меди,

Рубящий мясо топор, горло пронзающий нож,

Ковшик для супа и вертелы с ним и для вытиранья

Губку, что под большим в кухне висела ножом,

Пестик двуглавый и ступу из доброго камня, и миску,

Что для хранения в ней мяса служила ему,

Повар Спинтер Гермесу принес, посвятив эти знаки

Прежней работы своей, давние бросив труды.

Ампелиада-пьянчужка, на палку опершись рукою,

Поводыря на пути старости шаткой своей,

Здесь втихомолку вино из давильни, отжатое только,

Взявши киклопов сосуд, с верхом его налила;

Но осушить не успела; повисла рука, и старушка,

Словно корабль среди вод, тонет в пучине вина.

Но Евтерпа воздвигла ей камень могильный с площадкой

Рядом, где собранный весь сушат теперь виноград.

Мыши, коль вы из-за хлеба явились сюда, то ступайте

К дому другому, ведь мы в хижине бедной живем,

Там вы найдете и сыр, лоснящийся жиром, и смокву

Также сухую, и пир, полный остатков еды.

Если ж на книгах моих вы снова поточите зубы,

Станете плакать, и ваш будет разгул роковым.

У косяка у дверного Евдема, смотрящего скрытно,

Поцеловал я тайком, полного юной красы,

Весь трепеща. Ведь во сне мне являлся он, лук натянувши

Против меня, и принес в жертву еще петухов,

То дружелюбно смеясь, то враждебно. Увы, мне! В пчелиный

Рой попал я рукой, словно в крапиву, в огонь.

Ты, Летоид, — владыка Делоса, омытого морем,

Зевса великого сын, голос пророчеств его!

Но Афин властелин Эхедем — Феб Аттики новый;

Дал ему чудо красы прекраснокудрый Эрот.

Прежде Афины родные землею и морем владели,

Ныне своей красотой он всю Элладу пленил.

Мимо могилы моей проходя, не презри ее, путник;

Даже и мертвый отнюдь я не нуждаюсь в слезах.

Деток и внуков оставил, одной насладился женою;

Вместе состарился с ней; трех сыновей оженил;

Часто от них на груди я баюкал малых детишек;

И ни единый из них горя мне не принес.

Сладким объятого сном они меня схоронили,

Спать отослав навсегда в праведных предков страну.

Рыбу ловивший крючком на леску из волоса некто

Вдруг безволосый извлек череп, крушения след.

И о погибшем горюя, утратившем тело, могилу

Только рукою ему скромную вырыл затем.

Но обнаружил нежданно сокровище скрытое злата.

Людям достойным всегда будет добро за добро.

Афинагор породил Евбула, меня, хоть несчастней

Всех остальных, но зато славою выше своей.

Клевас сын Этимокла, за землю фирейцев сражаясь,

Пал ты, навек получив спорную эту страну.

Мы на аргивян из Спарты, руками равны и оружьем,

Битвой пошли; и в бою этом фирейском легли.

Оба мы, беззаветно отбросив домой возвращенье,

Птицам о смерти своей весть поручили снести.

Нимфы наяды, вы эту струите прекрасную влагу,

Что не иссякнет всегда, с горной вершины отсель.

Вам посвятил Дамострат, сын Антила, статуи эти

И густорунные двух вепрей шкуры при них.

О светоносная, стой, охраняя в поместье Поллида,

Артемида, и свет благостный мужу даруй,

Вместе с потомством его; то нетрудно тебе.

Ибо держит Твердою он рукой Зевсовой правды весы.

Эту священную рощу одень, Артемида, цветами,

Брось их на радость Харит к легким сандалиям их.

Даже и лев среди гор так не грозен, как отпрыск Микона

Кринагор, коль щиты в битве столкнулись, гремя.

Если ж могила мала у него, не хули; и страна ведь

Тоже мала, но родить стойких умеет мужей.

Легкие вы божества, надежды людские! Иначе

Вовсе не так бы Аид Лесбона скрыл у себя,

Бывшего некогда другом царя и близким Эротам,

Что ж, прощайте теперь, сонмы неверных божеств!

Флейты, в которые дул он, безгласно, безвестно лежите!

Ведь Ахеронта краям чужд хороводов напев.

Мучиться в родах и деток рожать, что за радость родившей,

Коль роковую узреть сына ей смерть суждено?

Ведь Бианору, до брака еще, мать насыпала холмик,

А ведь это свершить должен был матери сын.

Дочь Полнена Скиллида, скорбящая по Евагору,

Мужем несчастной он был, сын Гегемаха отца, —

С воплем в ворота широкие к свекру она поспешила

И не вернулась вдовой в отчий родительский дом.

Бедная, сломлена горем, на третий же месяц скончалась,

Павши духом вконец и угасая в слезах.

В память любви многослезной вот это надгробье обоим

Ныне простое стоит на перекрестке дорог.

Старые сестры, мы были законнорожденною двойней,

Анаксо и Клено у Эпикрата отца;

Жрицей Харит — Клено, Анаксо же как жрица Деметры

Городу службу несли. Девять еще только дней

Нам до восьмидесяти оставалось годов, чтобы срока

Мы достигли, но бог сам назначает лета.

Мы мужей и детей возлюбили; состарились обе;

Ныне к Аиду пришли, успокоителю всех.

Радуйся ты, одеянье; тебя сняв, когда-то Омфала,

Родом лидийка, в твои пала объятья, Геракл.

Счастливо прежде ты было вполне, одеянье, и снова

Счастливо ныне, вступив в храм Артемиды златой.

Юности силу на схватке могучей борьбы испытали

Сын Посидона — один, Зевса же отпрыск — другой.

И не за медный сосуд меж них состязание было, —

Но не на жизнь, — на смерть оба схватились они.

Был Антей побежден, а Геракл победил, как и должно.

В пользу аргивян борьба, а не ливийцев была.

Я — Артемида, как то подобает; и медь Артемиду

Эта являет сама, Зевса поистине дочь.

Девы ты смелость почувствуй; и скажешь, конечно, что целой

Мало земли для того, чтобы охотиться ей.

Вечером сами собой коровы в стойло вернулись

С горных лугов, покрывал густо их хлопьями снег.

А Феримах, о печаль, у этого мощного дуба

Вечным покоится сном, молнией с неба сражен.

Некогда было, юнцов привлекали любимых подарки;

Перепел, тряпочный мяч, кости азартной игры;

Ныне же — платья и деньги. Игрушки же эти не нужны.

Отроколюбцы, пора что-то другое искать!

Над Эрасиппа могилой земли и надгробья из камня

Даже и легкого нет; море — могила его.

Он ведь погиб с кораблем. А где его кости истлели,

Чайкам известно одним, чтобы поведать о том.

— Нимфы, скажите мне правду: не здесь ли сейчас мимоходом

Юный Дафнис отдыхал с белой отарой козлят?

— Да, Пан-свирельник, здесь, точно, сидел он под тополем черным

И на коре для тебя вырезал несколько слов:

«Пан, свой путь на Малею держи, на Псофидскую гору, —

Там ты найдешь меня, Пан». — Нимфы, прощайте, иду!

Путник сурово сказал бы, идя мимо этой могилы,

Слово такое: «Вот здесь персов восемьдесят

Тысяч сдержала всего спартанцев тысяча смелых.

Пали, не дрогнув, они. Вот он дорийцев завет!».

Сядь под платаном тенистым, о путник, идущий неспешно;

Листья шевелит его легким дыханьем Зефир.

Здесь меня Никагор, сына Майи, Гермеса, поставил

Стражем обильных полей и достоянья всего.

Нимфы, владычицы вод, вам Гермокреонт посвящает

Эти дары, обретя дивно текущий родник.

Радуйтесь и попирайте стопами прекрасными этот

Дом свой обильный водой, чистого полный питья.

Путник, узрев Афродиту на острове Книде, ты скажешь:

«Царствуй над смертными ты и над богами одна».

А у потомков Кекропа Палладу с копьем созерцая,

Скажешь такое: «Парис был настоящий пастух».

Вслед за детьми за двумя уж третьего на погребальный

Мать положила костер, алчных ругая богов.

В муках четвертого следом родив, и надежд не питая

Больше неверных, в костер бросила сына живым,

Так возопив: «Не вскормлю. Что за радость, страданье Аиду

Груди моей отдавать? Меньше помучаюсь так».

Старость желанна, пока ее нет, а придет, порицают.

Каждому лучше всего, что не настало еще.

Если, состарившись, жить кто-то полон желанья, — достоин

Много десятков годов, будучи старым, прожить.

Херис, Агид, Евпилид, Эратон и Лик с Алексоном —

Ификратида отца шесть сыновей полегли

Мы под стенами Месанны. Седьмой же Гилипп, положивший

Нас на костер, наш прах в землю родную принес.

Спарте великая честь и великая скорбь Алкесиппе

Матери. Тризна одна, равно прекрасная всем.

Зевс, наш отец, Офриада ты разве видел другого,

Лучше того, кто один в отчую Спарту уйти

Не захотел из Фиреи, но грудь пронзив свою, надпись

Сделал: «Вот трофей от инахийских добыч!»

— Здесь, у прозрачной воды источника, с нимфами рядом

Симон поставил меня, Пана с ногами козла.

— Но почему? — Я скажу. Из источника сколько захочешь,

Столько и пей, зачерпни, взявши порожний кувшин.

Но чтобы ноги омыть, не смей кристальную влагу

Нимф осквернять: на меня, грозного, взор обрати!

— О священнейший... — больше ни слова: не то предоставишь

Сзади себя, к таковым нравам привычен я, Пан.

Если ж такая казнь по вкусу тебе, негодник, другая

Есть у меня про запас: палкою по голове!

Прежде за ткацким станком с челноком, занятьем Афины,

Никарета, кто век нити тянула свои,

В храма преддверье Киприде плетенку и с ней веретена —

Все, что относится к ним, бросила в пламень костра,

«Сгиньте, — воскликнув, — труды голодные женщин несчастных,

Те, что и свежий цветок могут вконец иссушить».

Взявши венки и пектиду, в пирушках безудержных стала

Эта девица вести сладостно легкую жизнь,

Так объявив: «Тебе десятину отдам я, Киприда,

Всех доходов, а ты прибыль оставь для меня».

Больше всех смертных Орфей стяжал себе славу кифарой,

Нестор других превзошел сладостным даром речей,

Песен искусством — Гомер, обладавший божественным знаньем,

Флейтой же — он, Телефан, в этом лежавший гробу.

Пану, пасущему коз, Дионису, кто дарит плоды нам,

Также Деметре Земной общий я дар положил.

Их я прошу, чтоб стада были тучными, вкусными вина,

И изобильным зерно от урожая хлебов.

Это ли, это Платея? Но что говорю я? Когда-то

Землетрясенье, напав, вмиг сокрушило ее.

Жителей только немного осталось, а мертвые — в память —

Здесь мы лежим, на себя землю отчизны взложив.

Больше уже не поешь своих сладостных песен, цикада

Звонкая, место найдя средь зеленой листвы.

Ведь умертвила тебя, когда песнь ты свою распевала,

Злого ребенка рука, пальцы расставив свои.

Что ты, весь день не смолкая, Пандиона бедное чадо,

Горько стеная, поешь песнь — щебетанье из уст?

Или о девстве тоскуешь своем, которое отнял

Родом фракиец Терей, грубо насилье свершив?

Молот, клещи, щипцы, в огне закаленные жарком,

Здесь посвятил Поликрат богу Гефесту как дар.

По наковальне стуча этим молотом часто, добыл он

Детям достаток своим, скорбную бедность изгнав.

Двух дочерей, Амино и Аристодику, критянок,

Четырехлеток всего, мать принесла их Клейо,

Жрица твоя, тебе в дар, госпожа Артемида,

Глядя на этих детей, двух осчастливь за одну.

Афр свирепый, поднявшись, сгубил средь Эгейской пучины

Эпиерида, когда уж и Плеяды зашли,

И самого, и корабль, и людей, а пустую могилу,

Плача о сыне своем, скорбный насыпал отец.

1, 2 (АР, 437, 197) — пер. Ю. Шульц

Ты, храбрейший из всех, Леонид, отойти не подумал

Вспять к Евроту, войной тяжкой подвигнут к тому,

Но на виду Фермопил, отражая персидское племя,

Пал ты, заветы отцов чтя беззаветно в душе.

Некогда я, цикада, сладчайшую песнь напевала

Для Демокрита, его в сладостный сон погрузив.

А Демокрит по кончине моей, как и должно, могилу

Возле Оропа воздвиг, похоронивши меня.

Лет пятьдесят или больше имея уже, Никиада,

Много любившая, дар Пафии в храм принесла.

Были сандалии там, и убор головной, и из меди

Зеркало, ясность свою не потерявшее, был

Пояс ее драгоценный и прочее, что при мужчинах

Не называется вслух, — Пафии весь обиход.

Камень надгробный с тяжелой тоскою гласит: «Феодоту,

Жившее мало дитя, рано похитил Аид».

Дочь же малютка отцу говорит: «Перестань сокрушаться —

Часто бывает горька смертному жизнь, Феодот».

Шляпу из шерсти ягненка, что чесана славно и сбита,

Шляпу с полями, Гермес, здесь Каллитель посвятил,

Шпильку двуострую, банный скребок и расслабленный также

Лук, и одежду в поту, да и потертую всю,

Стрелы и мячик, кидаемый вечно. Прими же все это,

Отроков друг, — это дар юности скромной тебе.

Помнишь, ты помнишь, когда я сказал тебе слово святое:

«Юность прекрасней всего, юность быстрее всего».

Юность быстрее летит, чем птица летящая в небе.

Ныне взгляни, все твои наземь упали цветы.

Микк из Паллены трубу Эниалия мощную эту

В храм Илийской принес ныне Афине как дар —

Это изделье тирренцев, которым не раз громогласно

Он возвещал, трубя к миру и к брани сигнал.

Да не доставит тебе, Филенида, чрезмерной печали,

Если не в Нильской земле ныне могила твоя.

Но в Элевтерне тебя могила скрывает: ведь, право,

Для нисходящих в Аид путь отовсюду один.

Под несчастливой звездой дочь Тритона Евефа родилась.

Иначе не умерла б бедная после родов.

Вместе с собою немало она унесла; ведь ребенка

С нею похитил Аид, взяв на десятой заре.

Милая птичка Харит, гальционам подобная песней,

Певшая мило всегда, ныне похищена ты,

Дрозд дорогой, и приятный твой нрав и любезная сердцу

Жизнь нисходит к путям мрака немого теперь.

Камень гласит, что под ним из Мелиты почиет собака;

Стражем вернейшим она в доме Евмела была.

«Тавром» при жизни ее называли; и ныне, по смерти,

Голос ее на путях тьмы молчаливой звучит.

Сына Деметрия мать, кто нарушил законы, убила

Лакедемонянка — лакедемонянина.

И когда острый, простерши, наставила меч, то сказала,

Стиснув зубы свои, — истинно Спарты жена:

«Прочь, негодный щенок, прочь, отродье дрянное, ступай же

Прямо в Аид. Не мой, да и не Спарты ты сын».

Всех я преследую, встав, будь сам Кронос, и не разбираю

Вора, каков он ни есть; в этих стою я садах.

Кто-либо спросит: «Неужто лишь зелени ради и тыквы

Так говоришь ты?» Пусть так, но все равно говорю!