Греховная страсть

Глава V

Мое состояние после ухода Беранже было очень странным. Каждый день, что бы я ни делала — накрывала на стол или что-то по дому, — я постоянно ощущала его присутствие. Будущее ощущалось как нечто однообразное и монотонное — обычный набор дел и обязанностей: сбор овощей и винограда, готовка обеда, работа на огороде и скотном дворе, сбор яиц, дойка Женевьевы и прочие дела. Нескончаемые и скучные домашние дела. Но без Беранже они мне казались совершенно лишенными какого-либо смысла.

Вскоре я поняла, что не одинока. Всем жителям деревни не хватало его — его доброй улыбки, манеры разговаривать и держаться, давать советы и просто жить нашей жизнью. Мы приходили в церковь, где был уже другой священник, которого нам прислали, но это было не по велению сердца и души, а лишь как исполнение долга. Родители забрали своих детей из воскресной школы. Было невероятно тоскливо. Приближалась зима.

Новый священник весьма успешно пользовался всем тем, что удалось исправить и наладить Беранже, получая его жалованье. А вот уважением он не пользовался да и вообще был отталкивающей личностью. Люди к нему не тянулись.

А мама продолжала обвинять отца в отъезде Беранже. Когда же он пытался отшутиться — она обижалась и устраивала сцены, заканчивающиеся скандалом. Вскоре после нескольких недель такого поведения отец не выдержал и сказал:

— Послушай, Изабель, может, тебе и плохо, но я тут не виноват. — Он взял бумагу и продолжил: — Давай напишем петицию, протест, соберем подписи всех жителей деревни и отправим в Духовенство. Пусть его восстановят, может, тогда ты успокоишься и поймешь, что моей вины в этом нет! Моя подпись будет первой. Обойди как можно больше людей и направь это мэру.

— И что мэр с этим будет делать? — недоверчиво спросила моя мать, но прошение из рук отца взяла.

— Не знаю. Но, возможно, он поможет нам.

На следующий же день мама составила прошение. К первым за подписью она пошла к мадам Готье и мадам Пол, которые с радостью согласились его подписать. Через неделю, собрав более чем сотню подписей, прошение отнесли мэру Лапорту. Он поставил необходимый штамп, свою подпись, наклеил марку и повез в Духовенство со всеми надлежащими почестями.

Моя жизнь после отъезда Мишель с Жозефом в Карказон через несколько недель после свадьбы и переезда Беранже превратилась в довольно тоскливое одинокое существование. Чтобы как-то отвлечь себя, я стала ходить к мадам Лапорт гораздо чаще, чем прежде, и просиживала у нее дольше обычного. Если же она была занята, она оставляла меня в библиотеке, где я с удовольствием читала ее книги. Ее странная черная кошка составляла мне компанию. Я читала Золя, Вольтера, Гюго, Флобера и Стендаля в полной изоляции от окружающего мира, болтаясь по просторам знаний, вдыхая жизнь, реальную и не очень, отделяясь от всех жителей деревни. Я читала Дарвина «Эволюция человека» и была поражена его доводами о происхождении людей. Самое большое внимание я уделяла церковной литературе, этот вопрос по-прежнему волновал и захватывал меня. Я пыталась найти как можно больше литературы о Христе, я читала, много размышляла, увязывая полученные знания с тем, что происходит в нынешнем мире. Все больше и больше я разочаровывалась в поступках Беранже относительно безотчетного принятия деяний Церкви. Я стала уговаривать себя, что он слишком взрослый, с ним не может быть интересно такой девушке, как я, и почему раньше я не общалась с другими парнями из деревни, и почему не могла себя представить влюбленной в кого-то другого? Это было бы очень даже и неплохо.

Мое столь углубленное погружение в мир знаний имело и обратную сторону: мне все сложнее и сложнее было покидать библиотеку мадам и возвращаться в наш маленький убогий домик, где постоянно гулял сквозняк и дуло изо всех щелей. Пока я что-то делала по дому, мысли мои путешествовали по Парижу, где женщины ходили с пудельками в сумочках, по Бразилии, где мужчины покоряли опасную Амазонку, борясь с крокодилами и непредсказуемостью течения, по Западной Америке, славившейся своими сказочными пейзажами. Вскоре у меня появилась мечта — попутешествовать по свету, увидеть своими глазами все то, о чем я читала в библиотеке мадам Лапорт.

Я перестала скрывать от матери, что часто посещаю мадам Лапорт. Как-то вечером она спросила, куда я собралась, и я ей обо всем рассказала. К моему удивлению, реакции, которой я ожидала, не последовало. Она не стала меня ругать, лишь, в свою очередь, удивилась, почему я не сказала ей об этом раньше. А еще она сказала, что все это время думала, что я пропадаю с каким-нибудь молодым человеком. Потом она поинтересовалась, почему я туда хожу, и я ответила, что у мадам очень много исторических книг и мне нравится их читать. Тогда она кивнула. Мама была за образование, и вообще она считала, что я могу проводить свое свободное время так, как мне нравится. И все же она спросила:

— Почему ты проводишь все свое свободное время в одиночестве, ведь девушки твоего возраста, и такие же хорошенькие, проводят его совершенно иначе?

Я ничего не ответила матери. Так считала не только она, но и многие в деревне. Практически все женщины избегали мадам Лапорт и, конечно же, не понимали, что нас может связывать. А о ней с осуждением говорили, что она принимает меня только потому, что ей скучно и у нее нет своих детей.

А потом вообще произошла странная вещь! Жерар, который так внезапно исчез из жизни Мишель, вдруг появился в моей. Он встретил меня как-то вечером, когда я шла к замку. Я поприветствовала его, не останавливаясь: мне было довольно трудно на него смотреть, так как увиденная мною картина в подвале до сих пор стояла у меня перед глазами.

— Ну и куда ты так торопишься?

— Я иду навестить мадам Лапорт.

— А почему ты ходишь к ней? Разве ты не знаешь, что она еврейка? — спросил он.

Это испугало меня по двум причинам: первое — мы с Мишель подумали о том же самом, когда встретились впервые с мадам и не могли поверить в то, что это может быть правдой. И второе — Жерар произнес слово «еврейка» таким тоном, что я испугалась за мадам. Я знала, на что могут быть способны люди, особенно когда им представится случай. Она была такой умной, такой интеллигентной, у меня вызывало недоумение, почему ее не любят и сторонятся в деревне.

— Иисус был евреем, — парировала я и продолжила свой путь.

Меня поразило то, с какой легкостью я смогла использовать свои знания и насколько они углубились. Прежде я не задумывалась об Иисусе, как о еврее. Конечно, я об этом знала, но знала и то, что Церковь представляла его как антиеврея. Рождение от евреев признавалось, но все остальное по этому вопросу скрывалось. А то, что мне удавалось найти в книгах мадам, было столь противоречивым, что требовало от меня дальнейших поисков и углублений. Я стала изучать Израиль, его обычаи, нравы, образ жизни евреев различных провинций.

Но Жерар! Он впервые заговорил со мной после того случая в подвале. И теперь каждый вечер он встречал и провожал меня по дороге к мадам от дома до дома, он регулярно проходил мимо моих окон. Все происходило точно так же, как когда-то с Мишель. Но все эти его действия абсолютно не волновали меня, он по-прежнему мне не нравился. И по моим представлениям, я не могла нравиться ему. У меня были не такие пухлые губы, как у Мишель, и не такая стройная фигура, и грудь была гораздо меньше. Хотя он тоже изменился с тех пор. Теперь у него были длинные волосы, и он уже не казался таким привлекательным, как раньше. Мы были бы самой непривлекательной парой. Это не значит, что я была уродиной — кожа моя была гладкой, а фигура — аппетитной. Это заключение я сделала самостоятельно, впрочем, я многое поняла про себя, читая книги мадам. Свои густые волосы я собирала в тугой пучок, демонстрируя томную округлость своего лица. Меня считали странной, необычной девушкой.

Жерар, вероятно, тоже так считал, стараясь комплиментами отметить мою необычность.

— Такая прическа открывает твои прекрасные глаза, — говорил он.

Я не благодарила его, думая, что он меня просто дразнит. Но время шло, а он каждый день с невероятным упорством продолжал говорить бесчисленные комплименты. Он хвалил мои платья, мои волосы, лицо и даже мою начитанность.

— Ты так много читаешь, — говорил он, — девушки не должны быть такими умными, как ты.

И вскоре случилось именно так, как когда-то почти в шутку сказал Клод. Жерар стал ухаживать за мной. Он присылал мне открытки и цветы, демонстрируя свое отношение открыто. Об этом знали все. Я не думала, что наши отношения с Мишель как-то пострадают, если она узнает, что за мной ухаживает ее бывший жених. Жозеф был ближе к идеальному мужу, но он увез от нас Мишель, а с Жераром можно было жить и в нашей деревне. Он-то уж точно не собирался никуда переезжать.

Моя мама с энтузиазмом приветствовала намерения Жерара, хотя и знала мое к этому отношение. Факт оставался фактом. Мне было с ним невероятно скучно. Да, у него была выразительная внешность, у него был опыт обращения с девушками, он познал их немало. Однако мне не хотелось, чтобы он попусту тратил на меня время, ведь я-то не собиралась его с ним проводить. Но он, казалось, не обращал на это никакого внимания. Он продолжал ухаживать, много рассказывал мне о своей семье и о себе. Но что было хуже всего, он никогда ничего не читал. Когда я пыталась поговорить с ним хоть о чем-то, что я прочитала, он закатывал глаза и восклицал:

— Ну, началось! Опять ты за свое!

Его мозг был не в состоянии принимать какую бы то ни было информацию. Ему все казалось глупым. Единственным спасением были еженедельные письма от Беранже. Он подробно рассказывал в них и о том, как устроился в Нарбонне, и какая там жизнь. В его письмах всегда было что-то новое и познавательное. Он преподавал в семинарии, которую посещали только мальчики, и письма его были полны смешных историй про них — кто-то засыпал на уроке, кто-то все время жевал, и Беранже заставлял их выплевывать все и внимательно слушать урок. Иногда он писал о своем брате Дэвиде, который тоже преподавал в семинарии. Он всегда хоть строчку, но писал лично для меня. И я перечитывала их снова и снова. И он присылал подарки: модели корабликов для Клода, носовые платки и коралловое ожерелье для меня. Я была очень горда.

— Однажды я заработаю много денег и куплю тебе золотое колье, — сказал как-то Жерар. — С бриллиантами.

Он ухаживал за мной всю весну. А когда зацвела сирень, он пригласил меня на пикник. Одну. И я согласилась. Он набрал полную корзину разной еды, фруктов и вина, и мы отправились с ним на холмы вдвоем. Только он и я. Он нежно ухаживал за мной, расстелил плед на траве, разделил еду, наполнил бокалы, но я попросила его налить мне воды. Отказалась пить вино.

— Что не так с вином? Моя мама приготовила его специально для тебя! Я так старался!

Мне пришлось выпить бокал, и он тут же наполнил его снова.

— Я буду пьяной, Жерар, — рассмеялась я.

— Когда девушки навеселе, они такие забавные, — ответил он.

Тогда я обратила внимание на его внешность. Его губы были полными и яркими, как у женщины, волосы его были длиннее, чем у кого-либо из мужчин в деревне, они прядями спадали на его загорелую шею. Он был сильным и хорошо сложен, но не так хорошо, как Беранже. Он всегда выглядел так, будто только что вернулся с вечеринки. Одет аккуратно, чисто, с иголочки, улыбался и был доволен собой.

Вскоре, чуть запьянев, я отвела от него взгляд и стала рассматривать, какая яркая трава, голубое небо, как быстро плыли по нему облака. И тут он впервые поцеловал меня. Я позволила ему это. Он почувствовал мою слабость и начал нежно целовать меня в шею, в губы, руки его уже обнимали меня, нежно гладили по спине, прижимая к себе все ближе и ближе. И это было прекрасно. Но, как только он прекращал меня целовать и начинал говорить, мне сразу становилось скучно.

Ему казалось, что я его дразню, потому что дальше поцелуев продвинуться у него не получалось. Он спросил меня:

— Как мне это сделать, Мари? Дай мне совет!

— Что ты имеешь в виду? — прикинувшись, что не понимаю, о чем это он, спросила я.

Одним весенним днем, приблизительно через месяц после того, как мы с Жераром были на пикнике, я получила известие от Беранже. Он обещал вернуться. Мэр подал прошение в Духовенство, они долго рассматривали его и решили, что, если священнику удалось наладить в деревне такой порядок, прихожане были довольны, дети учились в школе и пожертвования возросли, а при новом священнике все снова ухудшилось, то, пожалуй, он заслуживает того, чтобы вернуться на свое место с восстановлением жалованья. Конечно же, не обошлось и без хлопот самого мэра. Это известие тут же разлетелось по всей деревне, мама сразу же простила папу, и мы с Клодом побежали сообщить ему, что он больше не будет спать внизу.

Теперь со всех сторон были слышны разговоры, которые начинались со слов:

— Когда святой отец вернется…

К нам в дом стали приходить все те, кто подписывал прошение сразу после нас. И мадам Баптис, и Пол, и Будо. Жители были благодарны нам за проявленную инициативу и считали, что это мы вернули Беранже, к которому все они уже успели привыкнуть и так полюбить. Почти во всех домах начались генеральные уборки, все готовились к приезду Беранже.

Ну а я была просто на седьмом небе от радости. Я вбила себе в голову, что Беранже возвращается из-за меня. Ко мне! И я поняла, что не смогу больше выносить Жерара с его тупыми шутками и недалекими взглядами. Я решилась порвать с ним отношения. Понемногу я стала избегать встреч с ним. В конце концов мама заметила это и сказала:

— Ты можешь не выходить за него, Мари, но хотя бы не относись к нему как к собаке: то позовешь, то оттолкнешь! Ну имей хоть немного снисходительности!

Приближалось лето, а вместе с ним приближался и день возвращения Беранже. Я становилась все более озабоченной. Я боялась, что он меня забыл. Я мечтала о нем, бредила им, желала его. Меня стали раздражать поцелуи Жерара, а теперь, в преддверии возвращения Беранже, мне казалось, что каждый раз, когда я целовалась с ним, я грешила. Что я могла с собой поделать, если с Жераром я просто проводила время, а Беранже любила на самом деле. Я знала, что ни отец, ни мать не одобрят моего поведения, если вдруг узнают, кого я действительно люблю. Я молчала об этом, но от общения с Жераром я отказалась. Как и прежде, я ходила к мадам Лапорт, в церковь, делала всю необходимую работу по дому, но свободное время не проводила ни с кем. Я ждала возвращения Беранже.

Как-то, по дороге к мадам Лапорт, Жерар все-таки поймал меня. Он поджидал меня на площади и, внезапно схватив за руку, остановил. Он сказал, что ему нужно поговорить со мной наедине. Я грубо ответила ему:

— Что тебе от меня нужно?

— Мари, неужели ты не можешь уделить мне и минуты? — Он потащил меня по площади, куда-то вниз по ступеням, потом толкнул меня в сторону ограды, спиной я оказалась прижата к цветочному кусту с шипами, и они вцепились в мои волосы, словно пальцы.

— Я хочу спросить, выйдешь ли ты за меня замуж?

Не удержавшись, я рассмеялась.

— Что? — спросила сквозь смех.

Он осмотрелся вокруг, чуть помедлил и произнес:

— Ты слышала, что я сказал.

— Почему ты спрашиваешь меня об этом, Жерар? — проговорила я. — Ну, честно, почему?

— Что ты имеешь в виду?

— Ну мы же совершенно не подходим друг другу. Почему бы тебе не спросить других десятерых девушек, которые были у тебя и любят тебя до сих пор?

Он стиснул зубы и продолжил:

— Я спрашиваю тебя!

— Послушай, Жерар, это не очень хорошая идея, не надо нам жениться. Мы поубиваем друг друга в первую брачную ночь.

— Да нет, я этого не сделаю. — Он схватил меня руками за голову и притянул к себе.

Я постаралась вывернуться и сказала:

— Нет? Тогда, может, тебе больше понравится, если я сама себя убью?

Он совершенно озверел и зарычал на меня:

— Так ты не хочешь выйти за меня?

— Нет, Жерар, нет. Как можно ответить еще яснее? Я думаю, что ты скучный, занудный и утомительный. Я не хочу выходить за тебя. И кончено!

— Ты шлюха, вот ты кто! — Эти слова прозвучали для меня как удар хлыста. — Ты все ждешь возвращения своего священника, чтобы раздвинуть перед ним свои ноги, не так ли? Разве ты не видишь, как я пытаюсь спасти тебя, пока ты ею не стала?

Я была поражена не только от его слов, но и оттого, что он знал про мои чувства к Беранже. Я отвернулась от него и попыталась подняться вверх по ступеням, но он схватил меня и прижал к себе с такой силой, что я еле могла дышать. Потом повернул меня к себе и поцеловал сильно и страстно. Я попыталась закричать, но его губы полностью закрывали мои, и звук просто не мог прорваться. Одной рукой он схватил меня за грудь, другой сорвал с меня юбку и начал расстегивать блузку. Он сорвал бы с меня всю мою одежду, если бы внезапно не появилась мадам Лапорт с маленьким серебряным пистолетиком в руке.

— Почему бы тебе не пойти домой, Жерар? — учтивым тоном проговорила она.

Он отпустил меня, и я отвернулась. Он отступал медленно, но когда достиг тропинки, побежал стремительно, не оборачиваясь. Скоро его совсем не стало видно. Но перед тем, оказавшись на безопасном расстоянии, он крикнул:

— Шлюха и предательница — прекрасная пара! Мари, ты когда-нибудь думала о том, что можешь никогда не соблазнить своего дорогого священника? Разве ты не понимаешь — никогда нельзя доверять евреям, — в заключение выкрикнул он и сразу же исчез за углом по направлению к деревне.

Я пыталась привести в порядок свою одежду, но Жерар разорвал ее почти в клочья. Растерявшись, я никак не могла сообразить, как же мне дойти домой. Мадам Лапорт стояла как ни в чем не бывало, спокойно убирая пистолет в маленький потайной карманчик платья. Она будто бы и не слышала его последних слов. Я пыталась стереть слезы со своего лица. Волосы мои были растрепаны.

Мадам вздохнула, но я не увидела проявлений горя и боли на ее лице. Она аккуратно убрала свой пистолет и с нежностью подала мне руку.

— Идем домой, Мари, — сказала она, — позволь мне предложить тебе одежду.

Итак, она подала мне руку, и я приняла ее. Физическая поддержка была мне сейчас так же необходима, как и психологическая. Мы вошли в замок через кухню. Мадам Сью во все глаза уставилась на меня, когда мы вошли, но не проронила ни слова.

Наверху мадам подобрала для меня платье и сказала, чтобы я переоделась в ее спальне. Я сбросила свою безнадежно испорченную одежду и переоделась в то, что нашла для меня мадам. Все тело ломило, я с трудом могла двигаться. Видимо, вырываясь от Жерара, я так напрягалась, что потянула мышцы, но что я против него! А сейчас я не могла застегнуть платье, оно было приталенное, а пуговицы — сзади. Доброе расположение мадам — это было замечательно, но из головы никак не уходил пистолет. Я так была удивлена, что она оказалась в нужном месте и в нужное время, придя мне на помощь, что забыла спросить, откуда у нее пистолет. Пока я переодевалась и раздумывала, слезы высохли совсем. Я стала разглядывать ее спальню. Выглядела она как комната одинокого человека. Было очевидно, что жила она здесь одна. Односпальная кровать, маленький дамский столик, такой же аккуратный, как и книжные полки, и прикроватная тумбочка. Несколько писем и небрежно лежащих книг не создавали беспорядка. На дамском столике лежала щетка для волос, расческа, зеркальце — все серебряное. Я села перед зеркалом, за столик, и принялась рассматривать себя. Мой пучок съехал набок. Щеки запали, словно я была бальной. Да, да, я выглядела больной, пьяной, идиоткой, да как угодно, только совершенно не похожей на себя. Я оделась, заново причесалась, припудрилась, постаралась хоть как-то привести себя в порядок.

Окна мадам выходили на церковь. Она могла наблюдать мессу прямо из окна. Я все гадала, действительно ли она еврейка. И не было ли это, в таком случае, грешно, что ее окна выходили на церковь? Мне так хотелось верить, что Жерар сказал неправду. А если нет, то как же она могла выйти замуж за католика, за мэра. Он-то евреем не был! А людей разных вер повенчать не могли. Этот вопрос почему-то не оставлял меня в покое. Меня и раньше удивлял их брак, а теперь, после того как я увидела эту комнату, совершенно перестала что-либо понимать. Это была комната женщины, которая проводит ночи одна.

Я положила расческу на место, вышла из комнаты и направилась в библиотеку, намереваясь встретиться там с мадам.

Она уже ждала меня и налила мне маленький стаканчик бренди. Я выпила. Оно обожгло мне горло.

— Платье тебе идет, — сказала мадам.

— Спасибо, — ответила я, чувствуя себя неловко в нем. Оно сидело на мне как-то не так.

— Присядь, Мари. — Жестом она указала на стул.

— Спасибо, мадам, за вашу доброту. Я перед вами в долгу.

— Я рада, что пришла вовремя.

— Как вы узнали, что я там? Вы нас услышали?

— Я видела вас из окна. Когда Жерар потащил тебя прочь с площади, я заволновалась. Я не могу оставаться в стороне, когда мои друзья в опасности.

Это был первый раз, когда она назвала меня другом. Для меня это было и неожиданно и приятно одновременно.

— Жерар — свинья! — сказала я, голос мой дрожал. — То же самое он проделал и с Мишель в прошлом году. Я случайно застала их. — Эта догадка пришла мне в голову только в разговоре с мадам. Я удивилась совпадению и обрадовалась, что помогла тогда своей сестре. Что у меня была возможность ей помочь. Случайно! — Но вещи, которые он говорит о вас, — это просто уму непостижимо!

— То, что он сказал обо мне, Мари, — это правда. — Она стояла у камина, от которого в комнате было очень тепло, и все равно она была мертвенно-бледная, и мне казалось, что она немного дрожала. В руках она держала свою кошку, легким движением большого пальца поглаживая. — Я еврейка. И это я написала в Духовенство кляузу на святого отца перед выборами. И я не считаю себя предательницей. Это уже домыслы Жерара.

Мне стало не хватать воздуха, будто я получила удар в живот. Я стиснула пальцами стакан так сильно, что еще немного, и он, наверное, треснул бы.

— Надеюсь, я не потеряла твое доверие, — вдруг закончила она. Мадам усадила кошку на коврик перед камином и подошла к столу. — Я и не думала, что святой отец для тебя больше чем просто друг. Хотя Жерар не тот человек, который может верно оценивать ваши отношения. — Она открыла верхний ящик стола и переложила пистолет из своего кармана в ящик. Затем она села на пуф перед столиком и положила на него руки.

— И да, и нет. Все не совсем так, как сказал Жерар. — Я почувствовала, как запылали мои щеки, и сделала еще один маленький глоток бренди. — Он для меня как член семьи.

Мадам лишь кивнула и посмотрела на свои руки.

— Я сожалею, если причинила тебе боль.

Я набрала в легкие побольше воздуха:

— Почему вы так сделали? Зачем вы написали в Духовенство?

Она снова вздохнула:

— Я не согласна с его позицией и взглядами. С тем, как он проводит службы и что на них проповедует. За него не должны были голосовать. Надо было как-то это предотвратить.

— Почему? — упиралась я, хотя полностью была согласна с ее мнением.

Она грустно улыбнулась:

— Мне следует задуматься, почему ты так настойчиво интересуешься.

— Вы поступили так, потому что вы еврейка? — заметила я.

— Моя национальность тут не играет роли. Религия не придает этому значение. Только правительство.

— Но ведь вы же его совсем не знали, — запротестовала я, чувствуя, как учащенно забилось мое сердце. — Вы никогда не ходили в церковь, кроме того раза!

— Мне было достаточно одного раза, чтобы услышать то, что я услышала.

— Вы хотели избавиться от него.

— Мари, я не думаю, что это мудро с нашей стороны, обсуждать сейчас то, что мы обсуждаем. Пожалуйста, приходи завтра, если хочешь! — Она встала и вышла за дверь. Я поняла намек и последовала за ней к выходу.

Я не вернулась ни на следующий день, ни в какой другой. Я заняла сама себя тем, что помогала моей матери готовиться к встрече Беранже. Я никому ничего не сказала о Жераре, а мама ничего и не спрашивала о том, почему он перестал приходить к нам. Я подумала, что теперь его «чувства» явно иссякли. Он же, перестав со мной общаться, поступил довольно гнусно, распустив слух, что якобы он потерял ко мне интерес, потому что я холодная и бесчувственная, что только хорошо выгляжу, а больше во мне ничего и нет. А я скучала по библиотеке мадам, по моим вечерам чтения, по пирогам мадам Сью, по самой мадам Лапорт и по той жизни, которую разрушила сама, своими руками. Но я не могла простить ее за то, что она сделала. Это по ее вине Беранже отправили так далеко от меня, так надолго, и этот факт перекрыл все положительное, что было связано с именем мадам Лапорт.

Итак, я готовилась к возвращению Беранже.

Он вернулся июльским вечером, почти что через год с того дня, как вынужден был уехать. Был очень теплый и ясный день. Мы все встречали его около дома, который выделили ему власти, мэр даже произнес речь, а мой отец был горд тем, что затеял все то, что помогло нам вернуть Беранже назад. Беранже пришел в восторг, когда увидел, как мы устроили все в его доме. Он крепко обнял моего отца:

— Это все ваша идея, я знаю, Эдуард, так ведь?! Спасибо! Теперь я буду снова рядом с вами.

Отец рассмеялся.

— Я на это надеялся, — ответил он.

Булочник, месье Флитч испек огромный торт, апельсиновый с шоколадом. Теперь, когда все приветствия и рукопожатия были закончены, мы начали есть торт и пить чай в честь возвращения Беранже.

Беранже, не переставая, рассказывал нам о своей жизни в Нарбонне.

— Я столько времени провел с несносными мальчишками! И вы не представляете, что этот город весь пропах тухлой рыбой. Каждый день я только и мечтал о том, чтобы вернуться сюда, в эту прекрасную деревню.

— Ну, так давай, — подтрунил над ним мой отец, — наставь нас на путь истинный. Хочешь, чтобы у тебя снова было столько друзей, сколько нас тут? Сможешь хранить все наши секреты?

Беранже засмеялся:

— А вы действительно готовы доверить мне все самое сокровенное?

Тут в разговор вступила старая мадам Лиль:

— Святой отец, расскажите лучше, какие заведения вы посещали в Нарбонне.

— О, ну я ходил в разные салоны.

— И вы даже были в салоне мадам Лебадо?

— О, она очень красивая леди. Очень образованная и интеллигентная.

— И почему вы решили туда сходить, святой отец?

— Вы хотите узнать?

В таком русле разговор продолжался очень долго. Перебивая друг друга, люди задавали ему вопросы, желая узнать как можно больше. Он всем все подробно рассказывал и отвечал на все вопросы. И вот, спустя какое-то время, когда любопытство слегка поиссякло, Беранже вдруг сказал:

— Ну ладно. У меня есть для вас сюрприз. Хотел сообщить вам на воскресной мессе, но не могу удержаться. У нас появилась возможность получить подарок от человека, который очень интересуется нашей деревней. Подарок этот, конечно же, денежный. Сумма достаточная для того, чтобы отремонтировать церковь. Пожалуйста, пусть каждый выскажется, что, по вашему мнению, тут надо изменить, отремонтировать, привести в порядок.

Послышался гомон и шепот. Все обсуждали услышанное. Мой отец спросил:

— Так откуда деньги?

— Тот, кто их решил подарить, пожелал остаться неизвестным.

Опять перешептывание.

— Так вы будете мне помогать?

Стояла гробовая тишина. Вдруг кто-то пропел «Аллилуйя», и несколько человек его поддержали. На лицах появились улыбки, было видно, что Беранже остался доволен тем, как люди прореагировали на его слова.

Мне трудно описать словами, что я испытывала, когда Беранже вернулся. Я постоянно искала случая, чтобы остаться с ним наедине. Я приходила к нему на мессу, на исповедь, но даже это не давало мне возможности почувствовать, что мы одни. Постоянно кто-то вмешивался, перебивал, искал и требовал его внимания еще более настойчиво, чем я. Он никому не мог отказать в общении, и мне казалось даже, что он нарочно избегал случая остаться со мной наедине.

Время текло незаметно. За всеми моими домашними делами, за всеми моими ежедневными обязанностями я и не замечала, с какой скоростью оно пролетало. А я по-прежнему искала встречи с Беранже, только теперь я стала себя уговаривать, что делаю это лишь для того, чтобы «просто поговорить».

Я наблюдала за тем, как постепенно приходит в порядок наша церковь. Как ремонтируют крышу, как меняется убранство внутри, какое внимание уделяется реставрации алтаря и как радостно и оживленно жители нашей деревни помогают Беранже во всех его начинаниях. Как радовался он сам тому, что люди так охотно откликнулись и приняли участие в таком непростом деле.

Конечно, ремонтом занимались не только жители. Беранже нанял строителей-кровельщиков из Люмокса, для того чтобы они отремонтировали и покрасили крышу. Старый месье Бадо все сокрушался, как может Беранже так расточительно тратить деньги, пусть и просто подаренные, на таких дорогих рабочих, как эти, из Люмокса. Беранже лишь пожимал плечами и отвечал:

— Это обитель Божья. Тут считаться не стоит.

Я помогала во всем, где только можно, даже убирала легкий строительный мусор. Но, что бы я ни делала, я все время поглядывала на Беранже. Участвуя во всем происходящем, я ощущала себя единым целым с ним. Иногда я думала: неужели есть еще кто-нибудь, кто, помогая, вкладывает всю свою душу так, как я!

Несмотря на то что Беранже почти каждый день, как и прежде, обедал и ужинал у нас, моя мать взяла на себя обязанности по его дому. Я и там помогала ей. Я старалась проводить как можно больше времени в атмосфере, которая так или иначе имела хоть какое-то отношение к нему.

Я все еще не до конца верила в то, что просвирка в вине — это тело и кровь Христа. Я много спорила на эту тему, так как прочитала достаточно литературы у мадам Лапорт, в которой утверждалось, что это не так. Чем больше я узнавала о вере вообще, тем меньше становилась моя собственная.

Но Беранже ничего не замечал. Он был доволен моей внимательностью на мессах и хвалил меня за это. Он просил меня собирать для него чертополох, и я ему не перечила, а делала это с удовольствием. Это же было для него!

Я перепробовала все возможные методы застать Беранже хоть где-то одного, но все было напрасно. Единственное, что у меня было, — это возможность находиться рядом с ним, в кругу других людей, и вдыхать один с ним воздух. У меня было, казалось, несбыточное желание подержать его за руку, погладить по волосам. К счастью, у меня хватало сил не делать всего этого. Я старательно сдерживалась, хотя и продолжала уверять себя, что я ищу встречи с ним только для того, чтобы поговорить.

Наконец-то ремонт церкви был закончен. Был положен пол и заменены скамейки. Теперь можно было заниматься убранством внутри. И люди, у которых возникали какие-то идеи, советовались сначала с мамой или со мной. Они рассуждали так, что если это понравится нам с мамой (ведь мы были к нему ближе всех), то можно отправляться с этим предложением уже прямиком к нему.

Иногда жители деревни забавляли Беранже наивными, почти детскими вопросами:

— Как вы думаете, святой отец, стало лучше с хорошей крышей?

Тогда Беранже смеялся и шутил в ответ:

— А как вы думаете, может, лучше стоять под открытым небом и слушать мессу под проливным дождем, ветром или снегом?

В то непонятное и неупорядоченное время я сделала наше первое открытие.

Ночь, когда он наконец излечил ее, была безлунной. Он провел целый день в молитвах под немилосердно палящим солнцем. Она ходила к ближайшему колодцу семнадцать раз, чтобы принести ему воды, и всякий раз возвращалась с пустым ведром, потому что люди, толпой окружавшие его, останавливали ее и выпивали всю воду. В последний раз она упала на землю и в отчаянии разрыдалась. Она ненавидела толпу, толпа была жестокой, грязной, оборванной. Так много людей — калек, уродов, больных. Дети с распухшими животами и деревяшками вместо ног. И кругом — глаза, огромные глаза, молящие о помощи, похожие на глаза коз, предназначенных для жертвоприношения. Разве можно помочь им всем? Мириам плакала, пока ее рыдания не перешли в истерический смех, она стала кататься по земле.

Когда припадок прекратился, она заметила, что вокруг нее собралась небольшая толпа.

— Это она с ним? — спросил один человек.

— Она — его жена, — ответила какая-то старуха.

— Не говори глупостей, — сказал еще кто-то, — как может такой демон быть его женой?

— Если бы она была его женой, он бы, наверное, уже давно вылечил ее.

Мириам с трудом встала на ноги и убежала в поле, подальше от взглядов и обвиняющих голосов. Она добежала до большого валуна и спряталась в тени от толпы. Она пробудет здесь до темноты. Когда все эти люди разойдутся.

Она видела, как несколько человек развели костер и собрались вокруг него, но она не хотела присоединяться к ним, потому что знала, что они стыдятся ее. Она хотела быть возле Иешуа. Она хотела, чтобы он излечил ее, но ей было страшно. Она жила, одержимая бесами, всю свою жизнь. Как же она станет жить без них?

И все же ей хотелось быть с ним рядом, заботиться о нем. Она хотела касаться рукой его запавших щек, водить пальцем по его запекшимся от жажды губам, класть голову ему на плечо, чувствовать его дыхание. Она хотела ощущать прикосновение его жестких пальцев к своей коже, как он касается ее плеч и спины, как он ощупывает ее живот, ноги. Ей хотелось, чтобы он превратил ее в нечто целое. Ей хотелось, чтобы он обнимал ее, потому что чувствовала, что без его рук она рассыплется на части, а ее душа всплывет вверх, как масло на воде, и испарится в этом сухом и неприветливом мире.

— Иешуа! — крикнула она. — Иешуа!

Она выкрикивала его имя снова и снова, пока не услышала звук шагов, приближавшихся к ней. Она протянула руки вверх, ожидая, что он обнимет ее, но это был Кефа.

— Его здесь нет, — сказал он. — Ты не можешь замолчать?

— Где он? — спросила она.

— Он ушел, чтобы молиться. — В руках у Кефы был факел, он поднес его к лицу Мириам. Она заморгала и отпрянула назад. — Почему ты не моешься? Ты такая грязная и мерзкая.

Она зашипела на него, как змея. После того как он ушел, Мириам уснула.

Несколько часов спустя она проснулась. Ей показалось, что что-то изменилось вокруг, как будто бы ветер перестал дуть и стих. Она села и приложила руки к камню, который все еще был теплым от нагревшего его за день солнца. Ее пальцы нащупали что-то твердое и мягкое — кожу. Испугавшись, она отдернула руки.

— Это я, Мириам, — сказал он. Он сидел с ногами на камне, и то, на что наткнулась рука Мириам, была его нога в сандалии. Он спрыгнул на землю. — Я не хотел будить тебя.

Она встала:

— Я хотела сказать спасибо.

— Зачем ты звала меня?

— Ты слышал? — спросила она.

— Я был не очень далеко.

Она не знала, что ответить. Он стоял прямо перед ней, она чувствовала его дыхание. Его плечи расправились, и она представила себе, как он обнимает ее и прижимает к себе, как его твердые пальцы гладят ее по спине. Мириам хотела, чтобы он сказал, какая она необыкновенная, чтобы он громко вслух произнес, что любит ее больше, чем других. Но как могла она просить его сказать такое? Его глаза, большие, темные, с тяжелыми веками, напомнили ей глаза, что она видела у людей в толпе. Ей было понятно, что ее мечты о нем были такими же безнадежными и невысказанными, как и мечты и желания многих других. Она была всего лишь одной из птиц, которые клевали крошки у его ног. Она отвернулась и убежала в темноту.

— Мириам! — позвал он и последовал за ней. Она побежала быстрее, чувствуя, как ремешки ее сандалий врезаются в кожу на ногах.

— Не убегай, Мириам! — кричал он. — Ты всегда убегаешь!

Она почувствовала движение воздуха возле своего локтя, когда он попытался схватить ее за руку, но она вырвалась и побежала дальше. Колодец был далеко впереди, она проделала этот путь столько раз за прошедший день, что смогла бы найти его даже в темноте. Это будет долгое падение, и вода будет холодной и черной, но не чернее этой ночи.

Она добежала до колодца и ухватилась за камень рукой, затем перебросила одну ногу через край колодца. Из глубины поднялся холодный ветер, она колебалась какое-то мгновение, словно почувствовав леденящий холод воды. В этот момент он схватил ее за талию обеими руками и оттащил от края колодца, поцарапав ей ногу о камень. Он швырнул ее на землю и встал рядом, тяжело дыша.

Она свернулась в клубочек.

— Встань! — велел он.

Она не двигалась.

Он прикрикнул:

— Встань, Мириам! — Он схватил ее в охапку и поставил на ноги, но она снова упала на колени, зарывшись лицом в грязь и прикрывая голову руками. Он может ударить ее, если захочет; она больше никогда не станет смотреть ему прямо в глаза.

— Мириам! — снова с мольбой выкрикнул он. Потом она почувствовала, как он опустился рядом с ней на колени, накрыл ее руку своей. Он прошептал, все еще не отдышавшись от быстрого бега:

— Разве ты не знаешь, Мириам? Разве ты не знаешь, как ты нужна мне?

Она заплакала, ее слезы падали на пыльную землю. Он взял ее за локоть и осторожно поднял, ее лицо оказалось прямо перед его лицом. Он пригладил ее волосы, стряхнул пыль с ее щек, взял ее за подбородок и поцеловал в губы. Его губы были сухими. Она не открывала глаза, ей хотелось только чувствовать, но не видеть. Мириам ощущала тепло его дыхания. Потом все куда-то исчезло. Она открыла глаза. Он стоял на коленях в пыли прямо перед ней, вытянув руки вперед, с повернутыми вверх ладонями, как будто бы хотел, чтобы она положила в них подарок.

— Позволь мне излечить тебя, Мириам, — сказал он. — Ты нужна мне. Дай мне вылечить тебя.

— О, учитель, — сказала она. Она опустила голову вниз и скрестила руки на груди, как это делали другие.

И пока все семь бесов покидали ее один за другим, вопя, как вздорные чайки, сотрясая ее тело конвульсиями, он держал ее в объятиях. Когда же и последний ушел, заставив ее испытать мучительные боли, вокруг воцарилась тишина. Был слышен только стрекот цикад и биение его сердца, так близко, как будто бы биение звучало у нее в голове. Он поднял ее и понес через поле, назад к огню, где уложил на постель из трав. Он накрыл ее плащом и сидел рядом, положив руку ей на голову, согревая ее до тех пор, пока она не уснула.