Греховная страсть

Глава VIII

Мы вели себя осмотрительно, хотя на самом деле нам нечего было скрывать. Ничего грешного мы не совершали. Мы знали, что о нас распускают слухи, но не были обеспокоены тем, что судачат именно о нас. Беранже вел себя так, как если бы он действительно был членом нашей семьи, часто садясь с нами за стол, хотя так же часто я накрывала ему и там, где он теперь жил. Я была очень корректна и, если кто-то находился рядом, не позволяла себе разговаривать с ним хоть с какой-то долей фамильярности. И все же мы испытывали некоторую неловкость, так как оба знали о вспыхнувших сплетнях. Только находясь наедине, мы могли позволить себе вести себя так в отношении друг к друг, как нам того хотелось.

Конечно, мои родители вскоре узнали о наших отношениях. Отец очень расстроился. Я помнила о том, как совсем недавно он подозревал Беранже в желании соблазнить мою мать. Хотя эти его подозрения являлись чистейшей выдумкой, более того, он знал и уважал Беранже за его непримиримое отношение к подобным вещам и за его неприступность. Мать прореагировала еще тяжелее. Мое сближение с Беранже сначала вызвало ее отчуждение к Беранже, ведь ей казалось, что она потеряла друга в его лице. Затем она стала испытывать неловкость, общаясь с ним, а уж потом она потеряла доверие к нам обоим. Я видела, как мать старательно делает вид, что ничего не знает и ни о чем не догадывается, но я понимала, что на самом деле она хотела, чтобы мы все это прекратили. Чтобы закончились эти наши «близкие» отношения и по деревне перестали ходить слухи. Она все еще надеялась, что я одумаюсь и выйду замуж, и время от времени предлагала мне обратить внимание на того или другого мужчину, но потом перестала это делать.

На мой двадцатый день рождения Беранже подарил мне амулет — янтарь в золотом обрамлении и на золотой цепочке. Отец громко присвистнул, любуясь камнем. У меня на глазах появились слезы, так я была растрогана. Я с благодарностью дотронулась до запястья Беранже. Мама отвернулась.

Она пришла ко мне на следующий день с серьезным лицом и спросила, правду ли говорят люди.

— Я не слышала сплетен, мам, — медленно начала я, думая, как лучше ответить. Когда я увидела, что она не готова услышать правду, что губы у нее дрожат и она ждет от меня совершенно иного ответа, я вежливо ей объяснила: — Я не утверждаю, что это правда, мам. Я могу сказать только, что испытываю глубокое чувство привязанности к святому отцу и это делает мне честь. — Я покраснела, когда говорила, представляя, как отреагирует мать, поняв, что для меня значит заполучить сердце такого мужчины, как Беранже, даже если он и священник.

— Пойми меня, Мари, — продолжала она уже шепотом, ранящим, как бритва, — я могла бы выносить вашу дружбу сколь угодно долго, но если ты заставишь его нарушить обет, ты перестанешь существовать для меня как дочь.

— Мы не грешники, мам, — твердым тоном ответила я. — Он ничем не приступил своего обета. — Не давая мне возможности продолжить, она подняла руки в знак того, что разговор окончен, и вышла из комнаты.

Я на нее не обиделась. Я знала, что наша любовь чиста и будет оставаться такой. Я уговаривала сама себя, что после случая с Жераром мне не нужна физическая любовь. Это не для меня. Этого я не желала, продолжала убеждать я себя. Наши чувства — это брак наших сознаний и душ, это гораздо сильнее, думала я.

Но наше целомудрие постепенно становилось «щекотливым». Мне казалось, что меня охватывает жар, когда Беранже только подходит ко мне. Если он внезапно оказывался рядом со мной, когда я готовила, то у меня все летело из рук на пол: вилки, ножи, продукты — все, что бы я ни брала. Если же в этот момент я начинала разговаривать, то без конца сбивалась, делала какие-то невероятные ошибки, а уж сколько я их делала, когда он мне что-то диктовал, стоя сзади, положив руки мне на плечи! Когда он говорил, я смотрела ему прямо в рот, иногда в глаза. Я просто съедала его взглядом, волосы, лицо, даже уши… меня привлекало в нем все. Теперь дни пошли быстрее, теперь, когда я купалась в его внимании и общении.

Но мои мечты о браке наших сознаний оказались очень обманчивыми. Мы спорили и ругались, как и раньше, и даже больше. Беранже как будто нравилось подсмеиваться надо мной. А мне по стольким вопросам хотелось узнать, что же он думает на самом деле. Поэтому в наших разговорах я старалась задавать вопросы так, чтобы он вынужден был бы отвечать откровенно. Он же, как правило, лишь отшучивался. Я не могла помочь сама себе. Один раз у нас произошла серьезная стычка относительно теории Дарвина. Я достаточно знала об этом из книг, но мне была интересна и его точка зрения, и как он может сопоставить все это с Церковью, и какова позиция Церкви к этой теории. В этот раз мне удалось сильно его разозлить.

— Как ты, истинная католичка, можешь принимать и не оспаривать, а поддерживать эти бредни? Ты позволишь скоро своему уму выскочить из собственной головы.

— Бог дал мне ум и сердце, — парировала я.

— Да, Бог дал тебе ум, для того чтобы ты делала верный выбор. А еще он дал тебе душу, чтобы она подсказывала тебе, какой именно выбор ты должна сделать.

— Да? Так как же узнать, какой выбор правильный, и почему ты настаиваешь, что правильный именно твой? — спросила я.

— Я настаиваю на том, что знаю сам. Церковь и правда — это все, что мне нужно.

— Но Церковь создали и управляют ею люди!

— Мари! Ты говоришь, как неверующая, и задаешь непростительные вопросы.

Такие разговоры происходили у нас ежедневно. Я все время старалась вывести его «на чистую воду», а он не поддавался. Либо он отвечал уклончиво, либо расплывчато, либо вообще не отвечал. В минуты, когда мы отдыхали от споров, мы говорили друг другу нежности на французском языке. Он называл меня Mon petit ange, что означало «Мой ангел», а я ему в ответ: Да, Mon ours fou («Мой сумасшедший медведь»).

Как верно заметила моя мать, вся деревня только и делала, что обсуждала нас. Они не только удивлялись нашей дружбе, но и стали нас подозревать бог знает в чем. Особенно Беранже, который «неизвестно откуда взял деньги» на ремонт церкви. Конечно же, тот рабочий из Люмокса не смог промолчать и рассказал всем, что святой отец нашел что-то под камнем, что он видел там старинные надписи и какие-то монеты. И об этом теперь знала не только наша деревня, но и весь Люмокс, а может, весть докатилась и дальше, я не знаю. Я узнала про Люмокс случайно, когда пошла присмотреть себе новую шляпку и что-нибудь из нарядов. Не могла же я носить подвеску Беранже со старыми некрасивыми платьями. Там-то я и услышала о том, что, оказывается, «Беранже нашел несметные сокровища у себя в церкви», и там я поняла, что все просто уверены, что мы — любовники!

Однако, надо отдать им должное, они были признательны Беранже за то, что он привел церковь в такое состояние. И это несколько смягчало их осуждение поведения святого отца, что же до меня, то я была слишком незначительной персоной, чтобы заострять на мне внимание, но так было вначале. Однако о нас продолжали говорить везде. Как и раньше, все новости распространялись или в лавках, или на площади, или в местной таверне.

Деревенские жители — практики. Священник нужен им лишь для того, чтобы освещать, благословлять, разрешать или устанавливать какие-то правила и следить за их исполнением. Прежде чем начать что-то сажать или сеять, все бегут в церковь. Религия тоже практична. Чтобы помолиться за здоровье, можно обратиться не к одному, а сразу к нескольким святым, чтобы помолиться о любви — то же самое. Священник, который влюбился, приступил обет, — грешник и должен быть изгнан из Церкви. Думая так о Беранже, они все равно закрывали на это глаза, потому что он сделал так много для нашей маленькой деревеньки. А главное — отремонтировал церковь. Теперь есть место, где можно полноценно помолиться и за мужа, и за урожай.

Так что вскоре и моя столь незначительная персона стала весьма приметной, более того, всеобщее презрение обрушилось на меня. Многие говорили мне те же слова, что и мать. Другие пытались открыть мне глаза, намекая на обет безбрачия, другие же вообще, встречая меня, переходили на другую сторону дороги.

Беранже, как я знала, не трогал никто.

Я знала, что во мне они видят реальную угрозу потери своего обожаемого святого отца. Но прошло не так много времени, как вдруг, может, усилиями Беранже, а может быть, сами, но они привыкли к нашей дружбе, перестав обсуждать меня на каждом углу.

Ну, конечно же. Как может пострадать репутация Беранже, когда он провел такой процесс, как реставрация. Наконец-то все было закончено. Крыша починена и заново покрыта, внутреннее убранство заново расписано, покрашено, обставлено и обновлено. Все помнили, с какими трудностями все это начиналось и как упорно работал Беранже, для того чтобы все это поскорее завершилось. И все-таки главный вопрос — кто дал ему деньги и кто этот тайный покровитель и любитель нашей деревеньки — мучил их постоянно. Казалось, история о сокровищах Беранже облетела весь свет.

Прошло уже больше года с тех пор, как я показала мадам свой рисунок и как она намекнула мне на то, что подобное можно было бы найти и у нас в деревне, а потом внезапно уехала в Париж. В тот последний наш вечер она дала мне пару книг. Вскоре я отправила ей письмо, выражая соболезнования по поводу ее тети. В конце письма я добавила несколько слов о камне. Она ответила, написав, что должна задержаться на неопределенный срок в Париже, так как тетя ее очень слаба и процесс выздоровления идет крайне медленно. Интересовавший меня вопрос остался без внимания, правда, в конце письма была строка — что мы сможем завершить все начатые разговоры по ее возвращении в Ренн-ле-Шато.

Я снова начала интересоваться вещами, найденными под камнем: рисунком, золотыми монетами, книгой. Особенно монетами, которые Беранже назвал старинными медалями. На некоторых из них я не видела никаких знаков. Мне было интересно, куда же он их спрятал. Я снова подумала о его частых отлучках и о том, что сумку он почему-то всегда берет с собой.

Как-то вечером я снова завела с ним разговор об этом, и Беранже явно смутился:

— Я думал, ты давно об этом забыла.

— Нет, — ответила я, давая ему понять, что в угоду его желанию «все забыть» делать я этого не буду.

— И все же я буду признателен тебе, Мари, если ты не выбросишь это из головы. Ну, правда. Нет смысла сосредоточиваться на этом.

— Извини, но для меня есть. Я очень интересуюсь этим камнем. И посланием, которое оставил священник. «Ворота смерти» или что-то в этом роде.

— Да, действительно, возможно, он был напуган временными проблемами. Его искали, как ты знаешь. Он, возможно, боялся за свою жизнь.

— Может быть, но мне кажется, тут скрывается нечто большее. Не так ли?

Он не выдержал моего напора и, чуть повысив голос, сказал:

— Когда же ты наконец прекратишь свои выдумки, Мари? Это было давным-давно, пора уже и забыть. Я же ответил на все твои вопросы.

Потом он внимательно на меня посмотрел, казалось, думая, можно ли мне доверять, и вдруг произнес:

— Если тебе очень хочется знать — я продал все это.

— Почему? Кому?

— Ой, ну полно же людей, которые интересуются вещами подобного рода.

— А монеты?

— Я положил их в банк. Мне выдали за них немного денег, — ответил он, избегая встречаться со мной взглядом.

— Я думала, ты будешь ждать распоряжений из Австрии.

— Да, но я и так долго ждал, почти что два года, и не дождался ничего. Я считал каждый пенни, чтобы закончить ремонт.

— А мне ты об этом почему не сказал?

— Я знал, что ты будешь против. Прости меня, моя дорогая, но я должен был выполнить свой долг.

— А что с книгой?

— Это просто старый регистр. Обычные церковные записи.

— Ну, ее-то ты не продал, я надеюсь?

— О, нет, — сказал он. — Она не представляет собой никакой ценности. Она где-то здесь.

Хотя он ответил на все мои вопросы, я чувствовала кожей, что есть еще что-то, что он скрывает от меня.

Это случилось позднее, когда австриец наконец-то нанес нам визит. Он прибыл сырым мартовским утром. В нем сразу можно было узнать иностранца, так отличалась его одежда от нашей. Да и по-французски он говорил с ошибками и чудовищным акцентом. На меня он произвел довольно странное, даже пугающее впечатление, хотя говорил очень вежливо, интересуясь, где он может найти господина святого отца.

Я отвела его в церковь и показала на Беранже, который сидел и делал записи в своей тетрадке. Увидев нас, он оторвался от дел и, когда иностранец представился, воскликнул:

— Ну, надо же, вот случай: наконец-то мы с вами познакомимся. Мое почтение.

— Взаимно, господин святой отец.

— Надеюсь, наша захудалая деревенька вас не удивила?

Австриец засмеялся:

— Путешествие по горам удивило меня настолько, что теперь меня вряд ли что-то может удивить. Великолепное местечко.

— Спасибо, — учтиво ответил Беранже.

Молчание затянулось, Беранже выглядел напряженным.

— Может быть, вам пройтись, джентльмены? — предложила я.

— Прекрасная идея.

— Да, да, — заторопился Беранже. — Жаль, правда, что ваш приезд сюда не совпал с солнечным днем, когда так хороши местные пейзажи.

— Мы можем начать с церкви, — сказал мужчина, когда они вышли за дверь.

— Ну конечно, как видите, мы были очень заняты реставрацией.

Как же мне хотелось пойти вместе с ними, но это могло бы показаться странным. Итак, я принялась за работу: готовила на скорую руку еду, чтобы подать им, когда они вернутся. Они пробыли в церкви больше часа, слишком долго, чтобы просто ее осмотреть. Затем где-то еще бродили и вернулись через два часа. Верхние листы салата уже завяли. Я вытащила их, чтобы потом отдать кроликам и на новые листы положила кушанье. Беранже одарил меня благодарным взглядом.

— Вы должны понять мою позицию, — говорил австриец. — Конечно, я не могу заставить вас согласиться с ней. Я ничего не имею против священников. Это факт. Но среди них есть и такие, чья душа принадлежит не Богу, а императору. В таком случае они поступают не так, как это установлено Церковью, а так, как это нужно императору. Так, например, поступал святой Павел.

Беранже тут же начал жарко оспаривать это высказывание:

— Святой Павел говорил, что Иисус умер за наши грехи, он служил Богу, о каком императоре идет речь? А потом появился апостол Петр с розой и пятью собратьями одновременно.

— А что значит «роза» и как это понять «появился»? Вы о них так говорите, как если бы они существовали на самом деле, из крови и плоти.

— Но ведь так оно и было! Посмотрите на мои руки и ноги. Дух и тело неразделимы!

— У меня другая позиция. Я читал Евангелие от Луки, и его проповедование не совпадает с тем, что проповедовал Павел. Вы не можете это отрицать.

— А я и не отрицаю.

При всем своем любопытстве я не могла слышать всего, о чем они говорили, так как вынуждена была подавать, убирать со стола, постоянно возвращаясь на кухню. Потом я увидела, как загорелись глаза Беранже от жаркого спора и как австриец поднимается из-за стола со словами:

— Никогда не пытайся переспорить священника по вопросам Церкви. Никогда не цитируй столько. Я хорошо усвоил этот урок.

Беранже постукивал пальцами по столу:

— Христос сумел презреть тело и превратился в дух!

— Ага, и счастливо себе отправился на небо.

— Да, — осторожно продолжал Беранже, — скорее всего.

— Скорее всего?

— Вы утверждаете то, что прочли в книгах, но это было написано не Богом, а людьми.

— Согласен. А что, в таком случае, вы скажете о грехе?

— Но это же общее понятие.

— Иисус был рожден во плоти, мог ли он быть по-настоящему свободным от греха?

— Что за вопрос!

— Простите, святой отец, что утруждаю вас, но этот вопрос сильно заботит меня. Кто еще, как не вы, может мне дать на него ответ? Никто не может быть свободен от греха, находясь в теле, никто не может отделить душу от тела, значит, и у Христа были грехи, значит, и Церковь грешит, ведь ей же управляют люди!

— Вы не правы, — попытался возразить Беранже, — так бывает, но крайне редко. Вспомните о святых…

— Да уж, — перебил его мужчина, — только и осталось, что вспоминать. И что вспоминать? Христос был рожден в теле человеческом, жил с людьми во грехе, и потом вы говорите, что душа его покинула тело и отправилась на небеса? Как такое может быть? Это похоже на мифологию, наша жизнь построена на реальности. Как можно поверить в то, чего никто не видел?

— Иисус, как вы знаете, был рожден без греха. Святая Дева Мария была девственницей, это известно всем. Если вы хотите найти в Церкви грех, то тогда уж лучше посмотрите на Магдалину!

— Богатый комментарий. Возможно. — Австриец допил свое вино и кивнул. Казалось, спор был закончен. Я только собралась выйти к ним, чтобы забрать тарелки и помыть их, как гость снова начал:

— Святой Павел утверждает, что душа не может покинуть храм Господень, единожды туда попав.

— Это несправедливое замечание, — перебил его Беранже.

— Ну, пожалуйста, — улыбнулся гость лукаво, — дайте же мне закончить. Если мы принимаем факт, что Христос воскрес, умерев только телом, то куда тогда ушло его тело? Или кто-то его украл и принес к тому месту, где он спустился с небес и снова вошел в свое тело?

— Я не могу согласиться с неправильными выводами.

Австриец продолжал давить:

— Можете ли вы предположить, что тело могло быть украдено?

— Нет, с этим я не могу согласиться. Апостолы, проповедовавшие всю свою жизнь, никогда не говорили лжи. Я никогда не соглашусь с таким утверждением.

— Да, я полагаю, что не согласитесь. — Он так это произнес, что его недовольство я почувствовала даже на расстоянии.

Он сделала паузу. Потом снова заговорил:

— Простите меня, святой отец. У меня репутация бунтаря и спорщика. Вы сами можете убедиться, что так оно и есть. Не надо было мне заводить этот разговор. Я не смог удержаться от спора. Этот вопрос всегда меня занимал; кто еще может ответить на него столь подробно и правильно, как не вы. Простите, если можете. Простите, святой отец. Я вижу, я вас разозлил.

— Ну что вы, не стоит извиняться. — Беранже сразу успокоился, придя в свое обычное состояние. — Не забивайте себе голову ненужным чтением. Примите это как факт. Тот старый священник, должно быть, утратил свою веру, если утверждал подобные вещи. Такие люди становятся хороши для любой работы, но только не священника. Выкиньте его из головы.

Гость мрачно улыбнулся:

— Я приложу все усилия, чтобы последовать вашему совету. — Он опустил руку в карман и достал оттуда серебряный портсигар. Взял сигарету и предложил Беранже, но тот отказался. Закурив, он продолжал:

— Я человек слова, господин священник, я, бесспорно, не святоша, как я уже говорил, но все же надеюсь, что вы останетесь так же искренне со мной, как и раньше. Вещи, принадлежащие этому миру, интересуют меня. И у меня есть особый интерес к вашей церкви, и, несмотря на всю разницу между нами, скажите мне правду. Вот вам пять тысяч фунтов. Согласны ли вы принять их и выполнить условия нашей договоренности? — Он склонил голову и смотрел на Беранже исподлобья.

Меня это поразило. Они договорились о чем-то, чего я не могла предположить, и он не сказал мне, хотя говорил, что рассказывает мне все. Значит, правильно я чувствовала, что он что-то от меня скрывает. В этот самый момент Беранже повернулся ко мне и сказал:

— Мари, оставь нас, пожалуйста, одних.

Оскорбленная, я выполнила его просьбу. Позднее я увидела австрийца, и это был последний раз, когда я его видела, из окна кухни своего дома, спустя несколько часов, когда грязно-розовые облака уже закрывали солнце. Он шел в пиджаке, наброшенном на плечи, и насвистывал что-то, я не могла разобрать что из-за расстояния.

Я сразу же отправилась к Беранже.

— Ты их взял? — был мой первый вопрос. — Ты принял его предложение?

Я думала, что он проигнорировал просьбу этого австрийца и не взял денег. Мне казалось, что я знаю Беранже, и не могла даже представить себе, что может быть иначе.

— Мари, неужели ты не могла сообразить сама, что тебе следует уйти. Тебе нельзя было тут находиться, — ответил он мне со злостью.

— Но почему?

— Я не должен каждый раз говорить тебе, когда именно я хотел бы побыть один или с кем-то наедине.

— Но я же не знала, что он собирается предлагать тебе деньги, — возразила я.

Беранже зыркнул на меня:

— Дело вовсе не в деньгах, а в том, что наш разговор был не для твоих ушей.

— Не будь смешным. Мы сами все время разговариваем на подобные темы.

Он молчал.

— Ну ладно. Извини. Я не собиралась посягать на твою свободу.

По лицу Беранже я поняла, что этого ему недостаточно, чтобы меня простить. Он сидел, демонстративно погрузившись в изучение своих бумаг, не глядя на меня. Я напрасно ждала, что он мне хоть что-нибудь расскажет.

— Простите меня, святой отец, — я снова вернулась к разговору, — но вы должны понять мою любознательность. Вы разговаривали о письмах, которые мы посылали? Он сказал что-нибудь, почему не отвечал?

— Он был на войне.

— А, так он солдат.

— Богохульник, — пробормотал Беранже.

— Он вел себя высокомерно с тобой.

— Он не друг Церкви, Мари.

— Он разозлился, когда узнал, что ты продал вещи, которые нашел?

— Нет, он ими не интересовался. Он больше хотел оклеветать святое имя Христа.

— Тогда почему он так интересуется нашей церковью?

— Будучи на войне, он много видел и слышал о старых захоронениях вещей и реликвий, и в основном, как я понял, все это находилось где-то рядом со святыми местами. Про нашу же церковь давно ходят слухи, ты и сама не так давно искала тут сокровища, помнишь? Эти слухи дошли и до него, особенный интерес вызвала твоя находка. Теперь он просто уверен, что может найти здесь сокровища тамплиеров. — Он замолчал и тряхнул головой. Я же ожидала окончания истории.

— Он рассказал, что давным-давно услышал не о церкви, а о нашей деревне. И не от своей сестры, а от старого французского священника, которого встретил, когда был еще совсем молодым. Тот священник частенько сидел у фонтана на центральной площади Вены, благословляя всех, кто проходил мимо, всегда улыбаясь. Люди прозвали его «Священная улыбка». Многие знали его, но наш австриец сумел подружиться с ним. Этот священник жил во Франции еще до революции. Всю жизнь он старался служить верно, но одна вещь так и осталась не сделана им — он не смог побороть злость и насилие в его собственной деревне.

Этот священник рассказал ему об одной странной своей прихожанке — леди из той деревни, большой покровительницы Церкви, которая постепенно сходила с ума. Якобы она настаивала на своей собственной божественности, настаивала, что она и вся ее семья произошли от Христа, поэтому она верила в Бога так сильно, да простит меня Господь, она говорила, что она потомок Марии Магдалины.

— Ее потомок?

— Я рассказываю тебе то, что мне рассказали, — с ненавистью проговорил Беранже.

— Ясно, — сказала я, испугавшись, что, если буду его перебивать, он вообще перестанет рассказывать мне то, что меня так интересует.

— Вся деревня считала ее сумасшедшей, и священник склонялся к тому же, за исключением тех случаев, когда она рассказывала ему о своих видениях. Бывали случаи, когда эта женщина казалась вполне обычной и ничем ни отличавшейся от других. А иногда она так менялась в лице, что сам священник боялся того, что видел на нем, и готов был поверить во все, что она говорит. Она была похожа на Марию Магдалину, и лицо ее искажалось от страданий и боли, будто в нее в действительности бросали камни.

Каждый раз, когда женщина посещала священника, она описывала ему свои видения. И ему казалось, что она приходит к нему только для того, чтобы сообщить полученное новое послание. Он постепенно стал записывать эти видения, никому о них не говоря. Они ужасали его. Когда она умерла, он похоронил эту женщину и книгу вместе с ней, но ее видения продолжали преследовать его днем и ночью. И он решился раскопать могилу, чтобы достать эту книгу и сжечь. Но когда он раскопал могилу, спустя несколько лет после смерти женщины, то увидел, что ее тело не было подвержено тлену. А книга, которую он положил рядом с ней, лежала открытая на ее животе, будто она периодически ее читала. — Беранже замолчал. Он весь дрожал.

Через некоторое время я аккуратно спросила, подталкивая к дальнейшему рассказу:

— И что же сделал священник?

— Он переложил книгу и перезахоронил тело, а вскоре началась революция, и он был вынужден покинуть страну.

— Должно быть, его преследовали, — сказала я.

Беранже сидел не двигаясь, потом вновь заговорил:

— Перед отъездом священник написал ему записку. Наш австриец приехал в церковь, но она уже была разграблена. Однако он знал, что священник спрятал в ней что-то для него.

— Книгу! — сказала я.

— Возможно.

Долгое время мы сидела молча. Потом я снова не выдержала:

— Что за история!

— Нелепая, — поддержал он меня.

— А что за книга, которую ты нашел? Это всего лишь церковный регистр?

— Да, регистрация крестин, свадеб, других обрядов.

— Ты уверен?

— Абсолютно. Там нет ни слова ни о каких видениях.

— Может, дашь мне почитать?

— Мари, у тебя есть основания не доверять мне?

— Нет, просто мне это интересно, я… я… Я хотела всего лишь посмотреть, просто посмотреть.

— Странно, что австриец не попросил ее у меня.

— Почему? Ты ему о ней не написал?

— Я написал, что мы нашли несколько вещей, но не писал, каких именно.

— Так поэтому он тебя и не спросил, он просто о ней не знал!

— Да, вероятно. Он спросил, не находил ли я какую-нибудь книгу с подобными записями, и я сказал, что нет.

— Ты даже не упомянул о церковном регистре?

— Нет, а зачем? Она совершенно незначима.

— Складывается впечатление, что у тебя были причины скрывать это от него.

— Я не доверяю ему. Он высказывается совершенно неоднозначно. Мы не знаем, что у него на уме, к тому же он все время говорит об этих сокровищах тамплиеров. Пусть Бог поможет ему в его поисках. — Немного помолчал, а затем сказал:

— По всей вероятности, одним из предков этой сумасшедшей был сам Великий магистр ордена тамплиеров, Бертран де Бланшфорт.

— Бланшфорт — это руины другого замка, похожего на наш, но восточнее нашего места.

— Да, там жила семья Бланшфорт. И наш друг интересуется видениями этой дамы, потому что думает, там кроется какой-то секрет сокровищ рыцарей Тампла. Он хочет их найти. Но сначала книгу.

— Понятно.

— Все это просто абсурд, а человек этот — маньяк. — И он потер лицо рукой.

— Итак, ты отверг его предложение? — спросила я.

Беранже молчал.

— Деньги, которые он предложил тебе, ты их принял?

— Не говори со мной в таком тоне. Это подарок.

— Но в обмен на услуги.

— Ничего больше, чем просто мое внимание.

— И отчеты ему о том, что ты нашел.

— Я не был готов к появлению человека, который проявит к нам такой интерес.

— Тогда тебе следовало бы отказаться от его денег.

— Они нужны нашей церкви, Мари.

— Но ты солгал. Ты взял его деньги в обмен на что-то, чего не собираешься делать.

Беранже разозлился и со всей силы ударил кулаком по столу. Стакан с водой подпрыгнул, и вода выплеснулась, намочив лежащие на столе бумаги. Остальные бумаги слетели со стола. Он приблизился ко мне и заорал:

— А как ты собираешься жить, Мари? На что? Ты что, думаешь, что будешь ходить в церковь, молиться и Бог подаст? Или еще откуда-то деньги к тебе придут? Ты же сама знаешь все прекрасно! Не прикидывайся дурочкой, моя дорогая Мари. Ты же достаточна умна.

Его слова больно ранили меня, словно в живот вонзили острый клинок. Мне надо было сесть на стул, иначе бы я упала:

— Я пришла сюда не для того, чтобы уличать тебя в чем-то или делать выговоры, — наконец произнесла я.

Он отвернулся, уставившись в точку на стене.

— Я ухожу, — сказала я. И ушла, хлопнув дверью. Я сдерживала слезы до тех пор, пока не дошла до креста на холме, где тропинка раздваивалась и шла через ракитник к Эсперазе. Потом они ручьями потекли по моим щекам. Я очень долго гуляла, пока мои слезы не высохли, а руки не перестали дрожать.

Через день Беранже извинился. Он принес мне маленький букетик ранних полевых цветов и сказал:

— Я был не прав, Мари. Все зло, которое я испытал к этому австрийцу, я сорвал на тебе. Прости меня.

Я приняла его извинения и цветы, но его неистовство потрясло меня. И я решила не приставать к нему больше. Он был прав. Я была собственницей. Все это время мое внимание сосредоточивалось только на моих собственных желаниях. Вряд ли я когда-то серьезно задумывалась о его проблемах, нуждах и потребностях. Хочет ли он, чтобы я приходила, хочет ли он моего общества, был ли он доволен тем, что я готовила и что-то делала для него еще. И вообще нужно ли ему это? Его слова вернули меня к действительности.

Я избегала его несколько последующих дней, прося мою мать отнести ему ужин. А когда я была вынуждена обращаться к нему, то делала это совершенно иначе.

Он это заметил и снова пытался завоевать мое расположение. Он хотел развеселить меня, шутил, постоянно приносил цветы, просил меня погулять с ним по холмам и поговорить. Он поделился со мной своими намерениями разбить сад вокруг церкви и попросил моей помощи в отборе красивых камней для его ограждения. Но я отказала ему, сказав, что очень занята делами по дому.

И однажды он не выдержал:

— Я не уйду отсюда, пока ты не поможешь мне. Я весь день буду болтаться у тебя перед глазами, — сказал он.

Я смягчилась. Я вытерла руки и сняла с крючка плащ. Но я шла, глядя не на него, а вниз, делая вид, что ищу камни.

— Почему ты сторонишься меня, Мари, — спросил он, когда мы уже достаточно отошли от дома. — Я же извинился, разве нет? Что еще я могу сделать?

Я отвернулась в смущении:

— Я не сторонюсь вас, святой отец.

— Святой отец? — И он громко рассмеялся. — Ты уже годы меня так не называла.

Я продолжала идти.

— Ты даже не посмотришь на меня, Мари? Марионетта? — Он остановился, взял очень нежно мою руку в свою и произнес:

— Пожалуйста!

Я повернулась и посмотрела на него.

— Я стараюсь лишь только не искушать вас, святой отец. Вы были правы. Все это время я была собственницей.

— Да нет же, Мари, нет, — сказал он, водя своим пальцем по моей ладони, — это я был не прав. Мне нужна твоя дружба. Без нее меня просто нет.

Я кивнула, сдерживая слезы, но они все равно покатились по щекам. Он ловил их своими пальцами.

— Моя милая, как я дорожу тобой.

Я была довольна тем, что между нами восстановился мир и мы могли вести себя свободно в присутствии друг друга. Но я сама постоянно напоминала себе о том, что произошло между нами недавно, и старалась сдерживать свою страсть.

Но книгу я продолжала искать. В отсутствие Беранже я буквально переворачивала его комнату. Я искала книгу на верхних полках с одеждой, в кресле, под крестом, в кровати под матрасом, на кухне среди посуды, я простукивала стены, может быть, у него был тайник, я даже думала приподнять половицу и поискать там, но была недостаточно сильна для этого.

И вскоре мне улыбнулась удача. Как-то, убирая у него, я увидела, что кабинет, который обычно всегда был заперт, когда он уходил, остался открытым. Вероятно, случайно. Язычок замка торчал, но не вошел в отверстие на противоположной стене. Беранже этого не заметил и ушел. Я скользнула туда, и в темноте стала ощупывать все, что попадалось мне под руку. И в верхнем ящике стола я наткнулась на что-то кожаное. Выхватив это что-то, я выскочила в его комнату и на свету разглядела, что это та самая книга, которую я так жаждала увидеть.

Я открыла книгу. Страницы были очень ветхими и ломающимися. В книге действительно говорилось о том, что уже рассказывал мне Беранже. Это был старый церковный регистр дней рождений, смертей, свадеб, который вели с 1694 по 1726 год. Первые страницы этой книги не вызывали никакого интереса. Но потом я нашла очень занимательную запись.

«В тысяча семьсот пятом году, на тридцатом дне марта, умерла в замке на этом месте Леди Д, семидесяти пяти лет, вдова сэра А.Д., казначея Франции. Она была похоронена тридцать первого числа указанного месяца в церкви этого места, и могила ее за балюстрадой».

Я закрыла книгу и снова ее открыла: в церкви этого места, и могила ее за балюстрадой. Сердце мое колотилось. Так, значит, это могила.

Я быстро направилась к церкви и нашла ту балюстраду. Она все еще находилась там, ее даже реставрировали. Я приложила ухо к камню, словно могла услышать голос мертвеца, доносившийся из нее, но, конечно же, ничего не услышала. Я хотела отодвинуть камень, прощупала всю его поверхность, но не нашла, за что зацепиться. Я подумала, что, если там могила, значит, там есть полость, может, я смогу сдвинуть камень, продавить его внутрь. Я налегла на него, но он мне не поддался. Тогда я стала вспоминать, что я читала о тех годах. Я читала, что «меровингиане» часто делали так. В книгах про них я нередко встречала упоминания о различных жестокостях и даже о том, что они использовали человеческие кости в качестве фундаментов для возведения своих построек. Может, и наша церковь построена на костях?

Я снова открыла регистр и стала искать еще какие-либо упоминания о захоронениях в этих местах, но не нашла больше ничего. Почему же эта могила просуществовала здесь более ста лет?

И каков же Беранже! Теперь мне ясно, что он скрывал от меня. Он знал, что здесь могила. Он знал это. Он же сам мне сказал, что прочитал книгу от корки до корки. Не мог же он быть таким невнимательным, чтобы не заметить этого и не сказать мне об этом. Нет, он нарочно мне об этом не сказал. Он знал о могиле, это точно. Что же он скрывает от меня? Почему он спрятал книгу так старательно? Чего он боится?

Будь он дома, я засыпала бы его вопросами. Но его не было. Как бы я хотела, чтобы мадам оказалась бы здесь сейчас. Я отнесла бы ей эту книгу, рассказала бы про могилу, спросила бы о Темпле и вообще выяснила бы все, что меня так интересует. Я бы даже могла привести ее в церковь и попросить помочь отодвинуть камень и посмотреть, что же там лежит. Но мадам уехала давным-давно, и я уже начала сомневаться, вернется ли она когда-нибудь. И мне пришлось довольствоваться лишь теми знаниями по истории нашей деревушки, которые оставались в моей памяти.

Но в один из дней я подумала, что здесь осталась библиотека мадам и, если мне удастся получить разрешение мэра, то, возможно, я смогу пользоваться ею и смогу найти то, что ищу.

Мэр сильно изменился с того момента, как уехала мадам. Все свое свободное время он проводил в таверне, а когда он напивался, то там же и засыпал. Со стороны казалось, что он совершенно перестал заниматься своими делами в отсутствие жены, но когда кто-то пытался осторожно намекнуть ему на это, он лишь смеялся в ответ.

Я и не удивилась тому, что, когда пришла к замку спросить о мэре, мадам Сью сказала мне, что он в таверне. Я была несколько сконфужена тем, что мне придется искать его там, ведь никогда прежде я не позволяла себе входить туда. Это было место для мужчин, и только мадам Жанна, жена владельца, могла бывать там. Но, поскольку было еще утро, я предположила, что там пока никого нет.

Внутри было темно, и только скудный свет проникал сквозь просветы в ставнях. В помещении пахло спертым воздухом, табаком и вином. Посреди комнаты стояло несколько столов, на них были водружены перевернутые стулья, стаканы и бокалы были аккуратно убраны на специальные полочки. Поначалу помещение показалось совершенно пустым, но потом, когда глаза привыкли к темноте, я заметила мужчину, спавшего на полу, рядом со стойкой.

Это и был мэр. Его плащ был грязным и мятым, шляпа скатилась с головы и валялась на полу. Даже на таком расстоянии чувствовалось, что выпил он немало: от него невыносимо разило спиртным.

Я прошла дальше и столкнулась с хозяином таверны, свежевыбритым и бодрым. Он удивился, увидев меня, однако поприветствовал вежливо:

— О, здравствуй, Мари, что могу сделать для тебя? — Он проследил за моим взглядом, я смотрела на мэра. — Ты пришла посмотреть на месье мэра? Так вон же он! — И направился к мэру. Он растряс его и поставил на ноги. Но мэр никак не хотел вставать.

— Ну, давай те же, месье, уже утро, пора вставать, да и леди вот пришла, видно, ей надо с вами поговорить. Просыпайтесь! — продолжал он почти кричать на него.

Ворча, мэр наконец-то открыл глаза и уставился на меня, совершенно непонимающим взглядом.

— Простите меня, месье, я не хотела беспокоить вас.

— Ничего, ничего, все в порядке, — пробормотал он.

Мы сели за один из столов, и он заговорил:

— Видите ли, я так скучаю по своей жене, — сказал он, смеясь над тем, что я чувствую себя неуютно в такой ситуации. — Мужчина без женщины — все равно что бездомный. Никому я не нужен, никто за мной не смотрит, никто не заботится обо мне. Я так одинок.

— Но вы же в деревне.

— Я не нужен этой деревне. Все вполне могут справиться с тем, что делаю я, — наклеить пару марок, подписать несколько бумаг или написать пару писем. Вот, Бенсон, хозяин таверны, был бы хорошим мэром.

— Но не таким хорошим, как вы, — ответил Бенсон.

— Ну, тогда вы, Мари.

— Нет, месье.

— Вы, наверное, думаете, что я слабый? И вы не ошиблись, я слаб. Я хочу, чтобы моя жена вернулась домой. Почему она не возвращается ко мне?

— Месье… — Я начала чувствовать себя еще более неловко от таких откровенных разговоров.

— Я вам скажу почему. Ей не нужны люди, ей они неинтересны. Она находит утешение не в них, а в своих многочисленных книгах. Я должен был знать, что она никогда не изменится, но я надеялся, что когда-нибудь у нее появятся дети и они изменят ее: она станет такой же заботливой и ласковой, как другие женщины. И что теперь? Женщиной стал я. Я плачу каждый день по любимой, которая не возвращается ко мне. — И он вдруг расхохотался.

— Мария пришла сюда спросить вас о чем-то, — напомнил ему Бенсон.

— Все в порядке, я могу прийти и в другое время.

— Нет, — рыкнул он, хватая меня за руку и заставляя снова сесть за стол. — Сядьте и говорите, чем могу вам служить, мадемуазель.

— Да нет, ну правда. Я приду в другой раз. — Я смотрела на Бенсона, надеясь на его помощь.

— Это только моя вина, конечно же, — продолжал мэр, — она не хотела, чтобы я следовал за ней сюда. Мне надо было слушать свою мать. Она предупреждала меня. Ха! Маму. Кто это слушает маму, да еще в молодости. А моя жена в молодости была так же прекрасна, как сейчас вы, Мари.

— Что значит следовать за ней сюда? — спросила я. — Я думала, она приехала сюда, чтобы быть с вами, после смерти ее отца.

Он вытаращил глаза, уставившись на меня. Потом произнес:

— Да нет же, моя семья из Куозы.

— А разве мадам Лапорт не ваша сестра?

Глаза его открылись еще шире.

— Кто вам это сказал?

— Она сама.

Он смотрел на меня некоторое время, а потом дико расхохотался:

— Вы шутите. Но мне всегда нравились женщины, которые умеют шутить.

Я посмотрела на Бенсона, который внимательно следил за разговором:

— Ну да, — сказала я, — обожаю пошутить.

Спустя месяц мэр рассказал мне свою версию его женитьбы на мадам Лапорт. Мадам, или Симона, как он ее называл, приехала в Куозу одна, ей было всего двадцать пять лет, и только служанка сопровождала ее. Они приехали в повозке и остановились в деревенском парке. Симона строила глазки всем мужчинам, которые проходили мимо. Мэр как раз играл в мяч с друзьями, когда она обратилась к ним и спросила, не мог бы кто-нибудь указать путь до Ренн-ле-Шато, сопроводив их туда. У Филиппа была небольшая перепалка с друзьями, но уже через очень короткое время он выступал в роли провожатого.

По дороге, пока они ехали, Филипп узнал, что она ехала осмотреть замок, который был выставлен на продажу. Симона была дальняя родственница семьи Вертело, тех самых, которые владели этой деревушкой. Это было как раз после смерти Анны Марии де Вертело.

— Но Анна Мария была сумасшедшей, как и ее мать, — сказал мэр, — но у бедной женщины была причина сойти с ума, она потеряла своего сына, когда ему было всего восемь лет. Она умерла как раз перед революцией. Говорят, она бродила где-то несколько дней, не понимая, ночь сейчас или день, а потом, вся грязная, появилась в церкви. Ты не могла об этом не слышать! — добавил он.

— Семья Симоны, — продолжал мэр, — отдалилась от семьи Вертело с тех, пор как дедушка Симоны, двоюродный брат Анны Марии, обратился в иудаизм. Он влюбился в дочь торговца, и когда она не захотела покинуть свою семью, чтобы выйти за него замуж, он покинул свою. Перед бракосочетанием он обратился в другую веру, и его семья перестала его принимать.

Они словно отрезали его от себя, и он с невестой уехал в Лион. Там он открыл свое дело, которое принесло ему известность, деньги, независимость и авторитет. У них было много детей, включая и отца Симоны. Симона — единственная наследница этой ветви семьи Вертело. И когда она узнала, что фамильный замок снова продается, она приехала на него взглянуть.

Симона сразу же влюбилась и в деревушку, и в замок, подписала все бумаги о покупке замка, а жители деревни и Филипп влюбились в нее. Им понравилась новая хозяйка: она была гораздо приятнее и приветливее, чем предыдущие хозяева. Но вскоре они узнали, что она еврейка, и отвернулись от нее. А Филипп сделал ей предложение прямо в ту ночь, когда они впервые прибыли в замок. Симона, будучи опьяненная красотой местности и замком, согласилась.

Когда они объявили об этом своим семьям, то наткнулись на стену непонимания, потому что они были разных вер. И они переехали в замок и стали жить вдвоем, совершенно отдалившись от своих семей.

Вскоре восторг от Филиппа и деревни у нее прошел, и она уединилась, не желая иметь детей. Она читала много книг и вскоре уже не принимала ни одну веру, ни христианскую ни иудейскую. А по деревне скоро поползли слухи, что муж и жена спят в разных спальнях, поэтому у них и нет детей, потом прочие слухи, на которые только были способны злые языки.

Я выслушала его историю, поблагодарила и уже собралась уходить, мне так о многом теперь надо было подумать, но мэр остановил меня:

— Ты приходила, чтобы спросить меня о чем-то, ведь так?

Спрашивать его о том, о чем я хотела узнать у него раньше, уже не было смысла, и я сказала:

— Я просто пришла поинтересоваться мадам. Передавайте ей от меня привет.

— Будет лучше, если ты при случае передашь ей мой. Она всегда любила тебя.

Меня поразила глубина боли мэра. Я ушла от него, думая о том, кто же из них лгал, а кто говорил правду. Оба рассказывали о сумасшедших женщинах. И Беранже рассказывал мне то же. Интересно, это одна и та же женщина или это разные дамы? Почему все-таки уехала мадам? Почему она не хотела детей от своего мужа? Обманывала ли она меня? Ведь история, которую рассказала мне она, в корне отличалась от той, которую рассказал мне мэр. Если она обманывала меня, то почему?

На дороге они встретили женщину, которая шла одна. Когда она увидела Иешуа, она решительно направилась прямо к нему. Кефа и Иоханан вышли вперед, чтобы преградить ей путь, защитив его от возможного нападения, но Иешуа коснулся их плеч, чтобы они разошлись в стороны.

— Марта, — сказал он, кивнув.

— Учитель, — склонила голову Марта, а когда подняла, глаза ее сверкали от гнева:

— Почему ты не приходил?

— Вот он я, — ответил Иешуа.

— Ты знал, что он болен. И не пришел. Теперь он умер. Элазар[24] умер. Наши сердца разбиты. Мы думали, что ты придешь.

Иуда выступил вперед:

— Откуда мы могли знать? Мы в пути с самого Шаббата.

— Ш-ш-ш, Иуда, — произнес Иешуа, — я знал.

Марта запрокинула голову назад и посмотрела в небо, чтобы сдержать слезы:

— Как ты допустил, чтобы он умер!

— А сколько других людей умерло в тот же день, что и твой Элазар? — парировал Иуда. — Сколько других страдает? Почему все они не получили особое лечение?

— Иуда, — сказал Иешуа, качая головой, — ты поглупел от гнева. — Потом, обернувшись к Марте, он добавил: — Послушай, Элазар вновь воскреснет.

Марта встретилась с ним взглядом.

— Ты вернешь его нам обратно? — спросила она.

— Где он похоронен?

Она указала на отдаленную гору, на которой были видны несколько крупных белых камней, стоящих рядом. Их было хорошо видно на темной горе.

— Сходи за своей сестрой и приведи ее сюда. Мы пойдем к нему вместе.

Марта ушла, поспешно направляясь к деревне.

Мужчины разошлись в разные стороны — некоторые собрались под платаном, другие спустились вниз по склону в поисках какого-нибудь источника, чтобы утолить жажду. Женщины — Мириам, Сусанна, Йохана и Шломит — сели вместе в сторонке, неподалеку от платана. Они были обеспокоены и сидели на траве, словно дикие животные, готовые вскочить в любой момент.

— Кто она такая? — спросила Йохана.

Они обернулись к Сусанне — их оракулу. Она помнила имена и взаимоотношения, семейные связи, она запоминала все, впитывая любые сведения, словно губка.

— Сестра жены Иешуа, — сказала она, пропуская стебельки травы между пальцами. — У нее было две сестры, вторую тоже зовут Мириам. — Она стыдливо улыбнулась Мириам из Магдалы. — Элазар был их братом. Когда умерла жена Иешуа, все думали, что он возьмет в жены Мириам. Она моложе и очень красивая.

Йохана взглянула на Мириам из Магдалы с жалостью.

— Где ты слышала об этом? — спросила она у Сусанны, пытаясь хоть немного умерить свой гнев ради Мириам.

— Я разговаривала с матерью Иешуа, — ответила Сусанна, нервно поглядывая на Мириам, как будто бы опасалась, что та может впасть в беспамятство от ревности.

Мириам испытала прилив гнева и стыда. Их деликатность глубоко задевала ее, ей хотелось втоптать их сочувствие в пыль, как пропитанный потом плащ на ее спине. И все же она не могла отрицать, что все происходящее было ей небезразлично, ревность и зависть душили ее.

Со стороны дороги они услышали женский плач. Отчаянные рыдания повторялись снова и снова. Они смотрели на дорогу, но все еще не могли видеть ту, которая шла по ней и столь безутешно плакала. Потом они увидели Марту придерживавшую за плечо женщину невысокого роста, лицо которой было прикрыто шалью. Иешуа быстро направился к ним. Он опустился на колени перед рыдающей женщиной, и она упала в его объятия. Ее рыдания стали громче и отчаяннее.

— Где ты был? — кричала она сквозь слезы. — Где ты был?

Иешуа прижимал ее к груди, по которой она колотила кулаками. Лицо его исказилось, и он тоже заплакал. Испуганные происходящим мужчины поднялись и направились от платана прямо к трем скорбящим людям.

— Вот я пришел, — сказал Иешуа, — я здесь.

Ревность вновь охватила ее. Как она сможет совладать с этой твердой рукой, которая сжимает ее сердце, когда изо дня в день она видит, как он тратит себя на других? Он тоже страдает вместе с ними. Каждую смерть, каждую рану он переживает, как свои собственные. Даже растоптанное тельце птенца, выпавшего из гнезда, вызывает у него печаль. Как будто бы кровь всех живых существ, всех, кого он любит, пульсирует у него в крови. Она удивлялась тому, что он не плачет постоянно, хотя все время испытывает чувство сострадания. Ее поражало то, что он может учить и лечить, а не просто ходить, неся в своем сердце этот давящий груз вины и сочувствия.

Спустя какое-то время он поднялся, помог Мириам из Бейт-Ании подняться с коленей. Потом последовал за Мартой. За ним устремились мужчины, а затем и женщины. Иешуа вел процессию вверх по дороге к горе, где была устроена гробница. Мириам, которая поймала себя на том, что ревнует, старалась прогнать прочь эти чувства и молилась.

Она была полна предчувствий и ожиданий. Она знала, что Иешуа собирался сделать так, чтобы этот человек восстал из мертвых, сделать то, чего она никогда прежде не видела собственными глазами. Говорили, что Иешуа уже воскрешал, но это была молодая девушка, и произошло это сразу же после ее смерти, правда, Мириам не видела свершенного чуда: это было задолго до того, как она отправилась вместе с ним. Но этот Элазар умер уже несколько дней назад. Его уже обмыли и намазали тело миррой, и он уже был положен в гробницу.

Подумать только, всего лишь месяц назад она бы усомнилась в том, что Иешуа может сделать нечто подобное. Но теперь многое изменилось в ней самой, и даже направление мыслей стало иным. Она знала, что он сумеет это сделать, но это не имело большого значения. Она понимала, что чудеса сами по себе не являются чем-то главным. Да, они тоже играли определенную роль, и они много значили для тех, кто оказывался излеченным, но сам факт излечения того или другого человека, изгнания бесов был не так важен, как присутствие Учителя и его пример.

Любовь, которую он нес в себе и передавал каждому — калеке и прокаженному, богатому и бедному, достойному и отверженному. Это была все та же любовь, которая заставляла его плакать при виде греха женщины, она давала ему силы вернуть назад то, что эта женщина утратила.

Гробница была одной из нескольких, расположенных на склоне горы. И так же, как и другие, она была выдолблена в камне и прикрыта большим валуном, покрашенным в белый цвет. Наверху валунов были сложены пирамидки из нескольких мелких камешков, оставленных здесь скорбящими. Элазара, казалось, очень любили, потому что на валуне около его гробницы пирамидок было несколько, и они были довольно высокими.

Иешуа постоял на коленях перед гробницей некоторое время, бормоча молитвы. Марта и ее сестра стояли рядом, а другие женщины наблюдали за ними издали. Некоторые из мужчин бродили у края дороги, пытаясь рассмотреть башни Иершалаима, до него было не более двух миль.

Наконец Иешуа поднялся, отряхнул одежду, попросил, чтобы ему помогли откатить камень от входа. Марта, которая вдруг испугалась, стала возражать:

— Равви, уже прошло несколько дней. Там уже будет запах тлена.

Но Иешуа с помощью Кефы и Тома взялся за камень. Они втроем раскачали его и, с криком накренив, опрокинули в сторону — камень упал, открыв вход в гробницу.

Из могилы ударила волна зловонного запаха тления. Мириам начала ловить ртом воздух, а потом ее стало тошнить. Прикрывая рот рукой, она отошла как можно дальше по дороге, и там ее вырвало. С Кефой и Томой произошло то же самое. Потом все втроем вернулись, чтобы взглянуть на Иешуа, который, прижав полу накидки к носу, вошел в склеп. Мириам едва сдержалась, чтобы не окликнуть его, чтобы не умолять его не входить внутрь. Мириам из Бейт-Ании сидела на корточках у входа в склеп, глядя на него.

— Как она выносит это? — недоуменно пробормотала Йохана.

Мгновение спустя Иешуа вышел.

— Кефа, — позвал он, — он не может идти сам.

Кефа с ужасом, застывшим в глазах, глубоко вздохнул и последовал за Иешуа. Прошло еще сколько-то времени, и затем двое из них вновь появились, неся тело: Иешуа держал ноги, а Кефа, самый сильный из них, держал голову и плечи.

Они уложили безжизненное тело на землю перед склепом. Его голова и лицо были обернуты пеленами, пропитанными благовониями, длинными льняными полосами были обернуты ноги и руки. Мириам из Бейт-Ании опустилась на колени и коснулась его руки. Она вопросительно взглянула на Иешуа.

— Сними пелены, — приказал он.

Мириам из Бейт-Ании начала с руки. Ее руки сильно дрожали. Марта подошла ближе и начала разбинтовывать вторую руку. Лицо было припорошено белым, как хлеб, который собираются поставить в печь. Сестры протерли руки снятыми полосками ткани.

Затем они стали разматывать полоски ткани с ног и наконец приступили к голове. Марта приподняла голову, а ее сестра начала снимать пелены.

Элазар был молодым, на его коже, которая стала серой, не было ни морщинки. Та же самая белая пудра покрывала руки и ноги, ноздри и веки и местами была видна на щеках. Мириам подавила еще один приступ тошноты.

— Элазар, — сказал Иешуа так, как будто пытался разбудить уснувшего ребенка. — Элазар, ты нужен своим сестрам.

Веки вздрогнули.

— Ох, — выдохнула Марта, отскочив в сторону.

Глаза открылись и замерли — они начали оживать: сначала он стал вращать ими, моргать, обводить всех взглядом, Мириам из Бейт-Ании, которая целовала ему руку снова и снова, тихонько вскрикнула.

Мириам приблизилась. Она видела рождение трех своих сестер, поэтому знала о восторге и радости, которую испытываешь, наблюдая за появлением новой души на свет. Это нисколько не отличалось от чуда рождения. Элазар моргал и смотрел, как все новорожденные, и казался таким же беспомощным и слабым. Он молча двигал губами, не издавая ни звука. Казалось, что он не может поднять ни руку, ни ногу, ни голову. Все, что указывало на то, что он вновь ожил, — это его движущиеся глаза, голубые, как вода в озере.

Марта целовала сандалии Иешуа.

— Спасибо, — бормотала она. — Спасибо.

Кефа опустился на колени в страхе и благоговении. Все, глядя на него, тоже опустились на колени, склонив головы перед лицом чуда восстания из гроба. Иешуа произнес благодарственную молитву, как делал это перед и после каждого чуда, которое он совершал. Мириам слышала в его голосе ликование и гордость.

Прошло время, прежде чем Элазар смог заговорить, и еще больше, пока он смог подняться, поэтому они провели весь день здесь, возле гробницы, ожидая, когда все они смогут продолжить путь: подняться на гору и вновь войти в город. Мужчины от нетерпения суетились. Они говорили о чуде, как о победе, и воображали, с каким триумфом войдут в Бейт-Ания следом за Иешуа и Элазаром.

— Все сбегутся, чтобы посмотреть на чудо! — возбужденно восклицал Андреас.

— Все сомневающиеся теперь уверуют! — провозглашал Кефа. — Они будут бессильны рядом с нами! Славься, Господи!

— А когда мы войдем в Иершалаим, — добавлял Леви, — вместе с Элазаром, кто сможет остановить нас? Мы — как народ, который шел вместе с Моисеем через Красное море!

— Элазар не пойдет в Иершалаим! — раздраженно сказала Мириам из Бейт-Ании. Она приподняла голову Элазара и поддерживала его за плечи, она укачивала его, а Марта напевала какую-то мелодию и умащивала его ноги соком алоэ, который был оставлен внутри гробницы. — Забудьте об этом. Он останется дома с нами.

Она действительно была невероятно красива, это была правда. Ее темные глаза и резко очерченные скулы производили впечатление чего-то дикого, животного и необузданного. Как она отличалась от своей сестры! Марта была такой спокойной, такой правильной, рассудительной, в то время как Мириам из Бейт-Ании была резкой и опасной, как огонь. Какой же была их сестра? Была ли она столь же прекрасной и страстной, как Мириам? А может быть, она была правильной, как Марта? Любил ли ее Иешуа?

Мириам посмотрела в сторону вновь собравшейся семьи. Иешуа ушел, чтобы помолиться. Йохана и Сусанна отправились на поиски воды. Шломит сидела одна, бессмысленно улыбалась чему-то, как обычно, вне шумной и галдящей толпы. Душу Мириам обуяла печаль. Она устала, испытывала голод и жажду.

Она должна была быть благодарна, ей было чему радоваться: вскоре они будут в Иершалаиме, она надеялась найти там свою семью. Иешуа нес свою благую весть, и люди присоединялись к нему. Мужчины буквально дрожали от возбуждения, предвкушая свой торжественный вход в новое Царство, восстановление справедливости и мира в стране. И, конечно, этого последнего чуда. Но она чувствовала себя опустошенной, полной мрачных мыслей и предчувствий. Воскресение Элазара, оживление мертвого тела было неестественным и пугающим. Он пребывал в покое, а теперь его подняли, разбудили, и он снова будет мечтать, испытывать разочарования и надежды, горести и радости, снова жить. Она не могла отпраздновать это событие, она не понимала его смысла. Ощущение величия сотворенного чуда, которое еще час назад наполняло ее, померкло. Она снова была самой собой, свободной от обуревавших ее демонов и, может быть, даже более беззащитной, чем раньше.

— Все станут травой, — прошептала она. Она поднялась вверх по склону горы, наблюдая за тем, как при каждом шаге из-под ее ног поднимаются вверх облачка пыли.