Грибификация: Легенды Ледовласого

Хрулеев: Крылатая береза

4 октября 1996 года

Балтикштадтская губерния

Дождь только что закончился, сквозь сосновые ветви наверху виднелись клочки грязно-серого неба. В бору пахло мокрой хвоей и землей, тропинка чавкала под ногами, сапоги облепила грязь, и идти было тяжело, казалось, что на ноги Хрулееву кто-то подвесил пудовые гири.

Хрулеев понимал, что он вновь совсем ослабел от голода. Он провел бессонную ночь в лесу, костер Хрулеев зажигать не стал, опасаясь, что огонь может привлечь детей. Заснуть ему не давали страх, сырость и голод. Хрулеев всю ночь обнимал вонявшую мокрой псиной Тотошку, пытаясь хоть немного согреться. Голод и бессонница переваривали изможденное тело и разум Хрулеева заживо.

Хрулеев не внял предупреждению мэра, этим утром ровно в 7:52, когда началась утренняя кормежка, и дети были заняты поеданием Гриба, он вернулся в город.

Хрулеев искал труп убитой вчера суки, но возле магазина с вывеской ЛЕКТРОТОВАРЫ, там, где он оставил вчера застреленную псину, его ждало разочарование. За ночь над трупом успели поработать сородичи убитой собаки, так что от добычи остался только скелет. Когда Хрулеев подошел к магазину с трупа суки вверх взлетела стая ворон, доклевывавшая оставленные собаками ошметки мяса.

Еще Хрулеев сходил на север города, к детской больнице, туда, откуда к небесам вздымался громадный Гриб, доминировавший над городом. Хрулеев надеялся издали посмотреть на детей, которые придут есть Гриб, и проверить, нет ли среди них его дочери.

Это было страшное путешествие, от голода и усталости чувствительность Хрулеева обострилась, и все потаенные и явные страхи налетели на него разом злобной стаей.

Хрулеев был вынужден смотреть на вздымавшийся к серым дождливым небесам Гриб, чтобы двигаться в нужном направлении, и ему опять вспомнилась фигурка лесовика с деревянной бородой из далекого детства. Гриб как будто становился сильнее по мере того, как Хрулеев приближался к нему, он настойчиво лез в сознание, нашептывал нечто, но не на ухо, а прямо в мозг.

В дождливый серый день и вблизи Гриб казался темно-фиолетовым.

Добравшись наконец до того места, откуда начинался ствол Гриба, Хрулеев увидел, что тварь настолько разрослась, что снесла своим телом бетонный забор, раньше окружавший больницу.

Гриб был не менее двадцати метров в обхвате, его верхушка отсюда, от подножия ствола, казалась уходившей в самую атмосферу. Гриб излучал нечто нечестивое и противное миру, слишком огромный, слишком быстрорастущий. Хрулеев за свою жизнь видел тысячи Грибов, но такие громадные — никогда.

Но и этот путь был проделан зря, дети не пришли, хотя было еще время утренней кормежки. Такое Хрулеев уже видел раньше, некоторые Грибы дети почему-то игнорировали. Может быть, эти Грибы испортились и стали более непригодными для питания детей, а может быть такие Грибы поменяли свои функции, и теперь предназначались не для кормления детей, а для чего-то другого. Хрулеев не знал этого наверняка, но половина дня была потеряна на то, чтобы дойти до Гриба, и Хрулеев, поняв, что дети не придут, расплакался. Судя по всему, все оредежские дети кормились у первого Гриба, того, который Хрулеев уже осмотрел вчера. Но вчера он так и не увидел среди детей своей дочери, а значит, здесь в Оредеже ее не было.

Хрулеев теперь не знал, что делать и куда идти, он стал сплошной слабостью и голодом. Он был даже благодарен Автогеновичу, отобравшему у него ружье, будь у Хрулеева оружие, соблазн застрелиться был бы слишком высок, и Хрулеев не был уверен, смог бы он тогда противостоять желанию покончить с собой.

Он попытался угнать автомобиль, но и здесь ничего не вышло. Вишневая шестерка просто не завелась, хотя Хрулеев потратил не меньше получаса на вдумчивое копание в ее рулевой колодке и моторе. Зеленый уазик с привязанными на крыше детскими санками завелся, но из него, как выяснилось, кто-то слил весь бензин, так что с места машина так и не тронулась.

Самой худшей, однако, оказалась последняя попытка Хрулеева угнать ведомственный Cadillac Escalade Президентских штурмовиков. При попытке вскрыть рулевую колонку автомобиль намертво заблокировал все двери и врубил оглушительную сирену, от звука которой у Хрулеева чуть не вытекли мозги. Хрулееву пришлось пробивать себе путь наружу из машины, выбив окно гаечным ключом. Пока он этим занимался, сигнализация продолжала оглушительно выть, а Тотошка в панике металась вокруг пленившего хозяина автомобиля и лаяла, усугубляя и без того невыносимый шум. После этого Хрулеев осознал, что пора убираться из города, причем как можно быстрее.

Хрулеев сначала поплелся на север к элеватору, но вспомнив предупреждение мэра, что германцы убьют его сразу, передумал и побрел по железной дороге на запад.

Подходить к вокзалу, где когда-то выпил первую утреннюю рюмку Президент, а теперь жили собаки-каннибалы, Хрулеев не стал, вместо этого он сошел с железнодорожных путей и обошел вокзал по лесу.

Этот крюк отнял у Хрулеева последние силы, но он как-то смог дойти до сошедшего с рельс вагона, где помещался раньше знаменитый оредежский ресторан с карасями в сметане, и, пройдя еще несколько метров, обнаружил уходившую в сосновый лес тропку. По словам Автогеновича тропка должна была привести Хрулеева к ордынцам. Хрулеев понятия не имел, как они отнесутся к незваному гостю, и откуда вообще здесь взялись ордынцы, но идти больше было некуда, и выбирать не приходилось.

Сейчас Хрулеев шагал по тропке, и ему казалось, что жидкая грязь, в которую превратилась тропинка после дождя, хочет поглотить, полностью всосать его подобно зыбучим пескам.

Хрулеев вдруг остановился.

— Тото, сидеть!

На тропке прямо перед Хрулеевым оскалился рядами стальных зубов крупный медвежий капкан. Хрулеев понял, что ордынцы уже близко, через несколько метров обнаружился еще один поджидавший посетителей капкан.

Хрулеев зябко поежился, понимая, что прием, судя по всему, будет не слишком радушным.

Впереди Хрулеев вдруг разглядел нечто странное — лес здесь как будто становился гуще, сосны стояли совсем вплотную друг к другу. Но, подойдя ближе, Хрулеев понял, что это уже не дикий лес, а забор.

Таких высоких заборов Хрулееву видеть еще не приходилось. Забор был срублен сурово, из цельных стволов сосен в натуральную сосновую высоту, росшие здесь живые сосны были органично вписаны в композицию забора, так что на верхушке рубленой стены присутствовали не только колья, но и живые хвойные кроны. Лагерь напоминал древнюю крепость лесных эльфов, жестоких, но обретших единение с природой, и не любящих чужаков.

За очередным поворотом тропинки Хрулеев наконец разглядел ворота. Ворота по всем правилам средневековой фортификации были обиты стальными листами и выкрашены в зеленый, белый и красный цвета. Хрулеев не помнил, а может быть никогда и не знал, какого цвета флаг Ордынской автономии, но предполагал, что расцветка ворот изображает именно его.

Поверх боевой раскраски на воротах была нарисована огромная крылатая белоснежная береза, на которой среди веток и листьев вместо сережек гроздьями росли солнца и звезды. Ордынская национальная эмблема была изображена довольно схематично и напоминала наскальную живопись, судя по всему, с художниками у ордынцев дела обстояли неважно.

В следующую секунду, однако, Хрулеев остановился, не решаясь идти дальше.

Оторвав наконец взгляд от раскрашенных ворот, он увидел, что на кольях соснового забора по обе стороны от ворот восседают уродливые чучела. Чучела представляли собой филинов в тюбетейках, их было около пары десятков. Хрулеев слабо разбирался в орнитологии, но был уверен, что таких огромных филинов в природе не существует. Даже отсюда с земли было заметно, что восседающие на заборе твари не меньше метра в высоту. Головы филинов с острыми клювами были размером с автомобильное колесо, черные тюбетейки на головах птиц украшал витиеватый восточный орнамент из бисера.

Тотошка вдруг жалобно заскулила, Хрулеев со страхом смотрел на птиц, но филины оставались совершенно неподвижными, глаза их были закрыты.

— Спокойно, Тото. Это просто бутафория, чучела. Эльфийское творчество, чтобы отпугивать чужаков.

Но Тотошка продолжала подскуливать. Хрулеев подошел к воротам, вокруг царила абсолютная тишина, слышно было, как капают капли с сосновых ветвей на землю, и как шумит высоко в хвойных кронах ветер.

Никакого звонка или хотя бы дверного кольца, типа такого, что в старину вешали на дверях, чтобы гость мог постучать, на воротах не было, и Хрулеев гулко ударил несколько раз кулаком в раскрашенный стальной лист.

Шли секунды, ответа не было, Хрулеев слышал, как стучит в груди собственное сердце.

Тотошка вдруг загавкала, задрав голову вверх. У Хрулеева внутри все похолодело. Он вслед за собакой посмотрел наверх и с ужасом увидел, что одно из чучел открыло глаза.

Глаза были огромными и желтыми, не меньше суповой тарелки. По обе стороны от тюбетейки на голове отверзшей очи твари вдруг выдвинулись подобно антеннам робота острые ушки с кисточками на концах. Хрулееву почему-то вспомнилась глупая детская книжка по занимательной лингвистике, которую он читал когда-то дочери, книжка утверждала, что по-украински филин называется «пугач». Сейчас название казалось Хрулееву более чем подходящим.

Вслед за первой тварью распахнул глаза и выдвинул ушки другой, сидевший рядом с первым, филин, потом еще один, и еще... Впечатление было такое, как будто кто-то зажег на заборе ряд желтых прожекторов. Через несколько секунд все филины сидели уже с открытыми глазами и поднятыми острыми ушками с кисточками. Птицы смотрели прямо на Хрулеева и бешено захлебывавшуюся лаем у ног хозяина Тотошку.

— Ладно, мы уходим, я передумал, я просто заблудился. Извините, — сказал Хрулеев филинам, голос у него дрожал. Все казалось чересчур бредовым, Хрулеев подумал, что все это просто страшный сон, который видит какой-то другой человек, не Хрулеев.

Но сверху уже слышалось гулкое уханье, Хрулеев не знал птичьего языка, но было очевидно, что твари крайне недовольны присутствием незваного гостя. У Хрулеева вдруг возникла безумная мысль, что здесь вообще нет людей, и никогда не было, что эту деревянную крепость построили обретшие разум гигантские птицы.

Хрулеев сделал несколько шагов назад по тропинке от ворот, краем глаза продолжая наблюдать за филинами. К своему ужасу он вдруг разглядел, что птицы угрожающе раздулись, как наполненные воздухом воздушные шары, теперь каждый из филинов был ростом не меньше полуметра.

— Тото, мы уходим! Сейчас же!

Но овчарка обезумела от страха и ярости, она металась, охрипнув от лая и не слушая хозяина. Хрулеев видел такое впервые, он лично вместе с дочерью воспитывал Тотошку со щенячьего возраста, раньше Тото всегда выполняла приказы, даже в самых страшных и отчаянных ситуациях.

Хрулеев схватил собаку за ошейник и попытался тащить ее назад по разбухшей от грязи тропинке, но в этот момент сидевший ближе всех к воротам филин вдруг резко спикировал вниз. Огромные раскинутые крылья заслонили небеса, уханье стало оглушительным, ветви окрестных сосен, потревоженные полетом твари, заволновались как от сильного ветра.

Хрулеев в ужасе отпустил собаку и инстинктивно вжал шею в плечи и закрыл руками лицо, пряча горло и глаза от острых когтей филина, каждый из которых был размером с мясницкий нож. Хрулеева окатило волной ледяного ветра, как будто внезапно поднялся ураган, но он смог устоять на ногах.

Следующие несколько мгновений, как показалось Хрулееву, длились целую вечность. Но ничего не происходило, Хрулеев только слышал как ухают филины, и как летящая тварь разрезает крыльями воздух. Отняв руки от лица, Хрулеев увидел, что птица почему-то передумала атаковать его, вместо этого филин наворачивал круги в нескольких метрах над Хрулеевым и Тотошкой, как вертолет журналистов над местом событий.

Хрулеева удивило, что тюбетейка не падает с головы летящего филина. Остальные раздувшиеся и оглушительно ухавшие птицы продолжали сидеть на заборе, даже не пытаясь взлететь. Обессиленная собственным бешенством Тотошка тяжело плюхнулась в грязь, из ее рта до самой земли свисали водопады слюней.

— Мы уходим, Тото. Пойдем, — мягко сказал Хрулеев, пытаясь совладать с дрожью в голосе.

В этот момент наверху над воротами вдруг что-то громко зашипело. Хрулеев поднял голову и увидел то, чего он раньше не замечал, над самыми воротами было закреплено синей изолентой на железных штырях два прибора — громкоговоритель, типа тех какие устанавливают на стадионах, и видеокамера, судя по маленькой горящей красным лампочке, камера работала.

Над приборами помещалась небольшая жестяная крыша, видимо защищавшая их от дождя. Самым странным, однако, было то, что и на громкоговоритель, и на камеру сверху были надеты черные тюбетейки. Громкоговоритель в тюбетейке шипел еще полминуты, а затем вдруг произнес металлическим голосом:

— Ас-салям алейкум!

Филины вдруг перестали ухать и заткнулись, как по команде. Вокруг повисла тишина, слышно было только, как разрезают воздух крылья все еще наворачивавшего круги над Хрулеевым и собакой филина, и как подскуливает Тотошка.

— Алейкум ас-салям! — наконец крикнул Хрулеев громкоговорителю.

— Син кем? — поинтересовался громкоговоритель.

— Я не понимаю, — честно прокричал Хрулеев.

— Не надо так орать. Микрофон вмонтирован прямо в ворота, я тебя отлично слышу, — объяснил громкоговоритель, — Я спрашиваю: ты кто и откуда тут нарисовался?

Филин все летал в нескольких метрах над землей, Хрулеев со страхом отметил, что он как будто снижается.

— Я Хрулеев, пришел из Оредежа. Вы не могли бы убрать филина? Моя собака его боится, — попросил Хрулеев, уже не крича.

— Филин и нужен чтобы его боялись, твоя собака умна, — заметил громкоговоритель, и тут же произнес:

— Ябалак, ял ит!

Филин сделал еще один круг, а потом медленно спикировал на забор и занял свое место рядом с воротами.

— Так что тебе здесь надо, Хрулеев? — продолжил беседу громкоговоритель в тюбетейке.

— Я ищу девочку, свою дочь, — сказал Хрулеев и тут же испугался того, что ордынцы могут отреагировать на это сообщение так же неадекватно, как мэр Автогенович. Но ордынцы вообще никак не отреагировали на сообщение. Прошло несколько секунд, прежде чем громкоговоритель наконец спросил:

— И что?

— Может быть, вы мне поможете? У меня есть ее фото. Возможно, вы ее видели, — Хрулеев достал из кармана фотографию и поднял ее как можно выше, к закрепленной над воротами камере. Хрулеев даже встал на цыпочки, но громкоговоритель равнодушно произнес:

— Ни хрена не вижу. Сейчас, подожди...

За воротами что-то заскрипело и спустя несколько секунд из-за ворот выбросили толстый длинный канат, на конце каната на крюке болталась плетеная корзинка.

— Клади, — распорядился громкоговоритель.

Хрулеев положил фотографию в корзинку, за воротами застучал некий невидимый Хрулееву подъемный механизм, и канат с корзинкой пополз вверх. Корзинка скрылась где-то наверху ворот, и Хрулеев вдруг пожалел, что отдал свою ценность. Вдруг ордынцы не захотят вернуть фотографию? На несколько секунд повисло молчание, а потом громкоговоритель спросил:

— Ты ее из задницы что ли достал?

— Нет, ее помял Автогенович, мэр Оредежа.

— Ого, — удивился громкоговоритель, — Странно, что он тебя не помял. Кто же показывает нашему дорогому мэру фотографии детей? Ты опасный парень, если решился на такое.

— Он меня прогнал, когда я показал ему фото. И ружье отобрал, — объяснил Хрулеев.

— Автогенович сумасшедший, если заговорить при нем о детях или показать ему изображение ребенка, или вообще хоть как-то коснуться вопроса детей — у мэра кукуха едет. Не любит он детей короче, впрочем, в нынешние времена это ведь и неудивительно. Кстати, ты нашел его тайник?

— Нет, — признался Хрулеев.

Громкоговоритель расстроено вздохнул:

— И мы нет. Мы обшарили весь Оредеж, все проклятое здание администрации, но тайника нигде нет. Между тем, у Автогеновича тонны президентских рационов, а еще лекарства, пулеметы, автоматы и даже гранатомет есть. Он сам нам признался, когда мы послали к нему своего человека под видом инспектора гражданской обороны. Мы пытались следить за мэром, но он завел наших соглядатаев прямо к детям, в результате их разорвали на куски, а сам Автогенович успешно сбежал. Хитрая тварь. Так о чем это мы?

— О моей дочери, — напомнил Хрулеев, — Я дал вам фото.

— Да, конечно. Ого, ништяковый пляж. Где это снято?

— В Монако, год назад.

— И кто из них твоя дочь — беленькая или черненькая?

— Черненькая.

— Ого, жена то у тебя бик матур.

— Это какое-то ругательство?

— Говорю, красивая у тебя жена, повезло тебе. Она жива?

— Я не хочу об этом говорить, послушайте...

— Так, стоп. Подожди-ка, братан. Где, ты говоришь, это снято? В Монако, год назад?

У Хрулеева внутри все похолодело. Он понял, что взболтнул лишнего, сейчас вероятно ордынцы его убьют. Хрулеев теперь смотрел только на филинов, ожидая, когда громкоговоритель даст им команду разорвать Хрулеева на куски. Повисло молчание, филины не двигались.

Наконец громкоговоритель спросил:

— Ты что, из этих?

— Нет.

— Ты грибификатор? Отели в Монако год назад снимали для своих сотрудников грибификаторы, я точняк помню, вас еще по телику показывали.

Хрулеев собрал всю свою волю, главное сейчас чтобы голос не дрогнул, ничего не должно выдать его.

— Я не грибификатор, я бизнесмен, у меня был свой бизнес в столице по продаже оружия. Я был богат и действительно отдыхал в тех же отелях, что и грибификаторы. Это правда.

Вновь повисло молчание. Наконец громкоговоритель безразлично произнес:

— Никогда ее не видел. Прости, братан.

Из-за ворот Хрулееву выкинули корзинку с фотографией.

— Может быть, покажете остальным? Вас же много там, за забором?

— Нет, — ответил громкоговоритель, — Мне лень. Кроме того, мы не ходим в Оредеж, мы не рассматриваем местных детей. Когда мы видим детей — мы просто убегаем. Ясно?

— Ясно. Возьмите меня к себе, а.

— Не возьмем.

— Это потому что я не ордынец?

— Не в этом дело. Не обижайся, братан, но у нас плановая экономика. Продуктов сейчас едва хватает, если возьмем себе еще один рот — у нас начнется голод. Нам такого не нужно.

— А на филинов у вас продуктов хватает? Вон они какие жирные.

— А у тебя на твою псину хватает? — парировал громкоговоритель, — Кроме того, филины летают, и их все боятся. А ты умеешь летать, братан? Или, может быть, тебя все боятся?

— Нет, — честно признался Хрулеев, — Что это вообще за твари? Почему они такие огромные, и в тюбетейках, и слушаются команд?

— Слишком много вопросов, дружище. Предположим, что это волшебство. Ордынское волшебство.

— Я умираю от голода, — сказал Хрулеев.

О голоде он забыл лишь на пару минут, пока говорил о своей пропавшей дочери. Теперь, когда выяснилось, что ордынцы ничем помочь не могут, к Хрулееву вновь вернулись и голодная тошнота, и желудочные спазмы, и бессилие.

— Есть эчпочмак, — предложил громкоговоритель.

— Что это такое?

— Пирожок. Моя бабушка обычно готовила их с гусятиной, но мы жрем с мышиным мясом, у нас тут небольшая мышеферма. Но что ты дашь нам за него?

— Есть пачка Петра I.

— Маловато. Эчпочмак стоит дороже.

— У меня есть патроны, — вспомнил Хрулеев.

— Что за патроны?

— Охотничьи, дробь, двенадцатый калибр, два ноля, навесок — 50 грамм,

твердая. Одна целая пачка на 15 штук, и еще одна с восемью.

— Хм... Надо звать Айгуль, я не разбираюсь. Жди, братан.

Хрулеев прождал около пяти минут. От голода и усталости его шатало, тошнило, забор ордынской крепости мельтешил перед глазами, Хрулееву почему-то казалось, что именно эта упорядоченность сосновых стволов, из которых был сложен забор, вызывает у него тошноту. Наконец громкоговоритель распорядился:

— Клади в корзину. Патроны и сигареты.

— А если вы просто заберете их себе?

— Значит такая твоя судьба, братан. Подумай, что тебе терять? И нахрена тебе патроны, если ружья у тебя все равно нет?

Громкоговоритель был прав, Хрулеев положил пачку Петра I и две упаковки патронов в корзинку. Он провожал корзинку взглядом, пока она не скрылась за воротами. Снова повисло томительное молчание. Хрулеев уже хотел начать угрожать, или материться, или просто развернуться и уйти, но в этот момент из-за ворот выбросили назад корзинку.

В корзинке лежало что-то теплое завернутое в старую газету. Хрулеев быстро развернул газету и увидел десяток румяных треугольных пирожков. Хрулеев сразу же бросил один пирожок Тотошке, а сам стал пожирать остальные. Громкоговоритель молчал, видимо тактично не желая отвлекать Хрулеева в столь важный момент.

Пирожки оказались вкусными, хотя в мясе и попадались мелкие косточки, напоминавшие о том, из чего сделаны эчпочмаки. Хрулеев сожрал шесть пирожков, бросил Тотошке еще один, а оставшиеся два завернул в газету и засунул в вещмешок.

Поев, Хрулеев жадно напился воды из фляги и не забыл напоить Тотошку.

— Спасибо, очень вкусно, — поблагодарил Хрулеев громкоговоритель.

— Рэхим итегез. Что дальше планируешь делать, братан?

Хрулеев не знал, думать было все еще тяжело, разбуженный пищей желудок настойчиво требовал, чтобы Хрулеев сейчас же съел еще пирожок или даже два.

— Пойду к германцам. У ордынцев я уже побывал, теперь пора к немцам. Автогенович сказал, что кроме вас и германцев на элеваторе здесь никого больше нет.

— Ты с ума сошел, братан? — удивился громкоговоритель, — Автогенович сказал тебе правду, все верно, здесь больше никого живого не осталось, только дети. Но только я дам тебе бесплатный совет, в довесок к эчпочмакам. Не ходи к германцам, лучше уж тогда покончи с собой. Это будет гораздо более мудрым решением, братан. Удавись на сосне, например.

— Я должен найти свою дочь.

Громкоговоритель вдруг зашипел, а прошипевшись, быстро заговорил:

— Во-первых, братан, германцы никакие не немцы, германцы — это те, кто подчиняется Герману. Поэтому их так и зовут.

— Герману?

— Именно. Во-вторых, мы враждуем с германцами, так что если ты каким-то чудом к ним присоединишься — при следующей встрече мы убьем тебя, без обид, братан. В-третьих, к тому, что ждет тебя у Германа ты не готов, к такому вообще ни один человек в мире не готов, в-четвертых...

— А что ждет меня у Германа? — перебил Хрулеев громкоговоритель, — Я готов умереть, если нужно. Я обязан рискнуть, если есть хоть малейший шанс найти дочку.

— Умереть? — зашипел громкоговоритель, — Я сейчас совсем не о смерти говорю, братан. Если пойдешь к Герману — с тобой может приключиться нечто гораздо худшее, чем смерть.

— Что может быть хуже, чем смерть?

— Если узнаешь, то точняк зассышь идти к Герману. Уверен, что хочешь знать?

— Да. Нет. Впрочем, плевать. А что в-четвертых? Что я еще должен знать, если все-таки пойду к Герману?

— А в-четвертых, ДЕТИ — ЗЛО, — прошипел громкоговоритель прежде чем отключиться.