Грибной дождь

19

Все попытки найти хоть какие-нибудь сведения о судьбе самолёта и его пассажиров, не вернувшегося на базу в тот осенний день 43-го, не увенчались успехом. Тогда ежедневно не возвращались из боевых вылетов десятки самолётов, и не всегда была возможность отследить их судьбу. Чаще всего Михаил получал уклончивые ответы на свои запросы. Номера бортов и имена их экипажей, принимавших участие в тех или иных операциях, можно было бы установить, переворошив гору документов, многие из которых до сих пор были засекречены, а заниматься этим было некому. Не мог помочь тут и Батя, несмотря на свой высокий пост в управлении республики. Вот уже год михаил искал следы Маруси и деда Ильи. Удалось узнать, что в 44-м дед Илья был репрессирован как пособник оккупантов, однако найти его след в бесконечном море ГУЛАГА и добиться пересмотра его дела пока что не удавалось. В поисках Михаилу просто не за что было уцепиться.

Поздним августовским вечером Михаил возвращался домой. Желтая лодья новорожденного месяца висела над городом, заменяя собою разрушенное войной уличное освещение. После жаркого и душного дня прохлада ещё не наступила. Раскалившиеся за день камни города медленно остывали, отдавая своё тепло окружающему воздуху. Восходящие струи тёплого воздуха едва шевелили крупные листья лип и каштанов. Михаил тяжело поднимался лестничными маршами, подсвечивая нижние тёмные лестничные поролёты трофейным фонариком. Слабый свет ночного неба, проникающий сквозь верхний фонарь лестничной клетки, был в состоянии едва обозначить контуры перил и двери на самом верхнем четвёртом этаже. На площадке у двери мишин фонарь осветил сидящую на полу фигуру маленького человека. Фигура сидела на брезентовой сумке, похожей на санитарную. Смятое фланелевое платье прикрывало острые коленки, голова у неё была запелёнута в платок, завязанный туго на затылке. Миша узнал её сразу…

— Манюня! Господи!.. Я тебя уже второй год ищу! — шептал Михаил, обнимая её щуплое девчоночье тельце.

Впервые Миша почувствовал, что его Манюня плакала, прижавшись к его пыльной гимнастёрке. В этот момент он остро почувствовал, что это единственный близкий ему человек, дарованный ему Судьбой, о котором он должен теперь заботиться.

Потом он долго мыл её в ванне, намыливая душистым трофейным обмылком её короткие, стриженные под мальчика волосы. Затем, обрядив в оставшуюся от отца рубаху, усадил за стол. Она с жадностью уплетала картошку с тушенкой, пила чай с хлебом, густо смазанным лимонным джемом из зелёной железной баночки. Сон её разморил вдруг. Её стриженая головка упала на плечо и глаза самопроизвольно закрылись. Михаил впервые, как вернулся с фронта, расстелил постель на родительской кровати с никелированными шишечками на спинках, перенес на неё Марусю. Как только он прикрыл её одеялом, она тут же повернулась на правый бок, глубоко вздохнула и, тихо посапывая, совсем по-детски, ушла в глубокий сон уставшего человека.

Михаил постирал её платьице, разобрал содержимое санитарной сумки. На дне лежало его письмо, завёрнутый в тряпицу вальтер с запасной обоймой, никелированная зажигалка, граната с запалом, черный сухарик, грязный огрызок сахара, два индивидуальных пакета и пузырёк с зелёнкой. В обойме вальтера не хватало двух патронов. Из ствола пистолета несло свежей пороховой гарью. Миша в задумчивости качнул головой.

«Завтра же пойдём покупать Манюне обувку. — подумал Михаил, рассматривая совершенно разбитые её ботинки. — И на зиму нужно будет справить ей одёжку. И ещё в школу определить нужно будет. Через неделю учебный год начинается…»

Маруся проспала всю ночь и весь следующий день, как солдат, вышедший на отдых после изнурительных боёв. Миша терпеливо ждал её пробуждения. Он известил Батю, сообщив о счастливом возвращении Маруси и попросил у него содействия в оформлении ей необходимых документов.

Так он стал официальным опекуном дочери партизанского отряда имени Щорса Марии Степановны Гур, 1935 года рождения, уроженки Иванковского района Киевской области…