Тот самый Мюнхгаузен

Часть первая

Сначала был туман. Потом он рассеялся, и стала видна группа охотников в одеждах XVIII века. (Впрочем, охотники всегда одевались примерно одинаково.) Их недоуменные взгляды были устремлены на высокого человека с веселыми глазами, в парике, с дымящейся трубкой в зубах. Он только что произнес нечто такое, от чего потрясенные охотники замерли с открытыми ртами.

Заметим, что люди часто слушали этого человека с открытыми от удивления ртами, ибо звали рассказчика барон Мюнхгаузен. Полное имя – барон Карл Фридрих Иероним фон Мюнхгаузен.

Мы застали его в тот момент, когда знаменитый рассказчик наслаждался паузой.

Потом его рука неторопливо потянулась к большому блюду с огненно-красной вишней, и, изящно выплюнув косточку, он изрек первую фразу:

– Но это еще не все!

– Не все? – изумился один из охотников.

– Не все, – подтвердил Мюнхгаузен. – Мы выстояли и ударили с фланга. Я повел отряд драгун через трясину, но мой конь оступился, и мы стали тонуть. Зеленая мерзкая жижа подступала к самому подбородку. Положение было отчаянным. Надо было выбирать одно из двух: погибнуть или спастись.

– И что же вы выбрали? – спросил один из самых любопытных охотников.

– Я решил спастись! – сказал Мюнхгаузен. Раздался всеобщий вздох облегчения. – Но как? Ни веревки! Ни шеста! Ничего! И тут меня осенило. – Мюнхгаузен хлопнул себя ладонью по лбу. – Голова! Голова-то всегда под рукой, господа! Я схватил себя за волосы и потянул что есть силы. Рука у меня, слава богу, сильная, голова, слава богу, мыслящая… Одним словом, я рванул так, что вытянул себя из болота вместе с конем.

Снова наступило молчание.

– Вы что же… – заморгал глазами один из охотников, – утверждаете, что человек может сам себя поднять за волосы?

– Разумеется, – улыбнулся Мюнхгаузен. – Мыслящий человек просто обязан время от времени это делать.

– Чушь! – воскликнул один из охотников. – Это невозможно! Какие у вас доказательства?

– Я жив, – невозмутимо ответил Мюнхгаузен. – Разве этого недостаточно? Если бы я тогда не поднял себя за волосы, как бы я, по-вашему, выбрался из болота?

Аргумент показался убедительным.

Барон с удовлетворением оглядел потрясенных охотников и продолжал:

– Но если говорить о моих охотничьих приключениях, то самым любопытным я все-таки считаю охоту на оленя. Кстати, именно в этих краях год назад я, представьте себе, сталкиваюсь с прекрасным оленем. Вскидываю ружье – обнаруживаю: патронов нет. Ничего нет под рукой, кроме… вишни. – Он снова взял с блюда горсть ярко-красной вишни. – И тогда я заряжаю ружье вишневой косточкой. Стреляю! Попадаю оленю в лоб. Он убегает. А этой весной, представьте, я встречаю в этих лесах моего красавца оленя, на голове которого растет роскошное вишневое дерево.

– На голове! – снова вздрогнул самый непоседливый охотник. – Дерево?.. – Охотник издал смешок и с любопытством посмотрел на остальных.

– Дерево?! На голове у оленя?! – воскликнул другой охотник. – Да сказали бы лучше – вишневый сад! – И он захохотал, довольный. Его поддержали остальные.

– Если бы вырос сад, я бы сказал – сад, – объяснил Мюнхгаузен. – Но поскольку выросло дерево – зачем мне врать? Я всегда говорю только правду.

– Правду?! – воскликнули остальные охотники и закатились от смеха.

В глазах Мюнхгаузена отразилось молчаливое удовлетворение. Он с удовольствием оглядел хохочущих охотников, которые неожиданно вдруг словно окаменели. Через мгновение они как по команде вскочили на ноги и сгрудились вокруг Мюнхгаузена. Их взгляд был прикован к опушке леса.

Из-за дальних зарослей орешника под плавные звуки торжественной увертюры гордо и величественно ступал царственной походкой красавец олень с белоснежным вишневым деревом на голове.

И тогда поплыли титры по белым цветам распустившегося вишневого дерева и дальним зарослям орешника. Весело, торжественно и немного загадочно.


Густая туманная пелена несла в себе музыку напряжения и таинственных предчувствий. Сразу отметим, что туман – довольно частое явление в городе Боденвердере, находящемся неподалеку от города Ганновера в Южной Саксонии. Одним словом, в тех местах, где жил знаменитый барон Мюнхгаузен. В это утро туман был особенно плотным, и в двух шагах ничего не было видно. Так что сначала долго был слышен топот коней, и только потом из тумана появились двое всадников. Один – молодой, лет девятнадцати, в форме корнета – Феофил фон Мюнхгаузен, сын знаменитого барона. Другой – постарше и в штатском – господин Рамкопф, адвокат.

– Здесь развилка дорог, – сказал Феофил, мучительно пытаясь вглядеться в белую пелену. – Пастор может проехать отсюда или отсюда! – Он дважды ткнул пальцем.

– Или отсюда! – Рамкопф показал пальцем в противоположную сторону. – Мы заблудились, Феофил, неужели не понимаете? Надо искать обратную дорогу..

– Никогда! – Феофил побагровел от возмущения, и багровость его лица приятно контрастировала с белизной тумана. – Я не пропущу его в замок отца!

Тут они замерли, ибо до их слуха донесся отдаленный топот копыт и скрип колес.

– Там! – Феофил ткнул пальцем в одну сторону.

– А по-моему – там! – Рамкопф ткнул в другую.

Они некоторое время вертелись на месте, напряженно вглядываясь в плотную туманную пелену, затем стремительно поскакали прочь в противоположные стороны.

Через мгновение по мосту, на котором они только что находились, проехала бричка с пастором.

На покосившихся воротах висел родовой герб барона фон Мюнхгаузена. Обшарпанная стена, примыкавшая к воротам, была исписана многочисленными надписями, в том числе и не очень лицеприятными для барона. Некоторые надписи сопровождались иллюстрациями.

Бричка пастора остановилась напротив ворот. Пастор в нерешительности покрутил головой, ожидая встречи. Затем неторопливо ступил на землю, приблизился к воротам. Поискал ручку звонка. Увидел бронзовый набалдашник, привязанный за цепочку к большому колокольчику над воротами, потянул. Звона не последовало. Пастор рванул сильнее и тут же испуганно отскочил – колокольчик оторвался и грохнулся на землю.

Тотчас откуда-то сбоку появился пожилой человек в стоптанных башмаках со стремянкой. Это был слуга барона Томас.

– Ну, конечно, – пробормотал Томас, поднимая колокольчик с земли и разговаривая скорее с самим собой, чем с пастором. – Дергать мы все умеем. – Это было началом длинного монолога. – Висит ручка – чего не дернуть! А крюк новый вбить или кольцо заменить – нет! Этого не допросишься… И глупости всякие на стенах писать мы умеем. На это мы мастера… – Он влез на стремянку, повесил колокольчик на место, дернул за цепочку. – Ну вот, теперь нормально. Теперь будет звонить. – Томас спустился, взял стремянку и исчез так же неожиданно, как появился.

Подождав секунду, пастор вновь взялся за набалдашник и нерешительно потянул. На этот раз оторвалась веревка…

– Кто там? – спросил приятный голос из-за стены.

– Пастор Франц Мусс! – ответил гость.

– Прошу вас, господин пастор! – Ворота распахнулись, и перед пастором предстал Томас.

Они шли длинным мрачноватым коридором. Слева и справа взору пастора представали чучела разных животных.

– Послушай, – пастор покосился на Томаса, – твой хозяин и есть тот самый барон Мюнхгаузен?

– Тот самый, – кивнул Томас.

– А это, стало быть, его охотничьи трофеи? – поинтересовался пастор.

– Трофеи! – подтвердил Томас. – Господин барон пошел в лес на охоту и там встретился с этим медведем. Медведь бросился на него, а поскольку господин барон был без ружья…

– Почему без ружья?

– Я же говорю: он шел на охоту..

Пастор растерянно поглядел на Томаса:

– А… Ну-ну..

– И когда медведь бросился на него, – объяснял Томас, – господин барон схватил его за передние лапы и держал до тех пор, пока тот не умер.

– Отчего же он умер?

– От голода, – тяжело вздохнул Томас. – Медведь, как известно, питается зимой тем, что сосет свою лапу, а поскольку господин барон лишил его такой возможности…

– Понятно, – кивнул пастор и, оглядевшись по сторонам, спросил: – И ты в это веришь?

– Конечно, господин пастор, – удивился Томас и указал на чучело. – Да вы сами посмотрите, какой он худой!

Открылась дверь, бесшумно вошли трое музыкантов: виолончель, скрипка, кларнет. Деловито уселись на стульях, посмотрели на Томаса. Тот повернулся к пастору и спросил:

– Не возражаете?.. С дороги… Чуть-чуть, а?

– В каком смысле? – не понял пастор.

– Согреться, – пояснил Томас. – Душой… Чуть- чуть… До еды, а? Не возражаете?

– Не возражаю, – сказал пастор.

– Вам фугу, сонату или можно что-нибудь покрепче? – спросил один из музыкантов.

Пастор недоуменно пожал плечами.

– На ваш вкус, – пояснил Томас.

Музыкант понимающе кивнул головой, сделал знак своим коллегам – и полилась щемящая музыка.

Музыкантов неожиданно прервал бой стенных часов. Откуда-то сверху раздалось два выстрела. Пастор вздрогнул. Музыканты вопросительно посмотрели на Томаса, Томас – на музыкантов.

Среди причудливо развешанных гобеленов появилась красивая молодая женщина с приветливой улыбкой.

– Фрау Марта, я не расслышал – который час? – спросил Томас.

– Часы пробили три, – сказала женщина. – Барон сделал два выстрела. Стало быть, всего пять.

– Тогда я ставлю жарить утку?

– Да, пора.

Барон Мюнхгаузен появился неожиданно, с дымящимся пистолетом. Он прошел мимо коллекции часовых механизмов, весело побуждая их к движению: в песочные досыпал песку, паровому механизму поддал пару, кукушке из ходиков дал крошек хлеба на ладони. Часы радостно затикали, кукушка закуковала…

– Ты меня заждалась, дорогая? – спросил Мюнхгаузен. – Извини! Меня задержал Ньютон.

– Кто это? – спросила Марта.

– Англичанин. Умнейший человек… Я непременно тебя с ним познакомлю. Однако сейчас шесть часов. Пора ужинать.

– Не путай, Карл, – сказала Марта, – Сейчас пять. Ты выстрелил только два раза…

– Ладно, добавим. – Мюнхгаузен не спеша поднял пистолет.

– Карл, не надо, – зажав уши, жалобно произнесла Марта. – Пусть будет пять. У Томаса еще не готов ужин.

– Но я голоден, – улыбнулся Мюнхгаузен и все-таки нажал на курок, но пистолет дал осечку. – Черт возьми, получилось полшестого!

В ту же секунду Марта заметила пастора и смущенно остановилась на месте:

– У нас гости, Карл!.. Извините, бога ради, господин пастор, мы не заметили вас…

Пастор вежливо поклонился.

– Рад видеть вас в своем доме, господин пастор! – весело произнес Мюнхгаузен.

– Я тоже… рад вас видеть, барон. Я приехал по вашей просьбе…

– Очень мило с вашей стороны. Как добрались из Ганновера?

– Спасибо. Сначала был ужасный туман, но потом…

– Да, да, вы правы… Потом я его разогнал, – улыбнулся Мюнхгаузен. – Теперь я хочу познакомить вас с женой.

Снова возникла тихая музыка, и Мюнхгаузен взял Марту за руку:

– Это Марта.

– Очень приятно, баронесса, – поклонился пастор.

– К сожалению, она не баронесса. Она просто моя жена. Мы не обвенчаны. Именно поэтому я и просил вас приехать. Вы не согласились бы совершить этот святой обряд?

– Я высоко ценю оказанную мне честь – но разве у вас в городе нет своего священника? – удивился пастор.

– Есть, но он отказывается нас венчать.

– Почему?

Мюнхгаузен резко отошел в сторону:

– Потому что он… он…

Марта испуганно рванулась к Мюнхгаузену:

– Ни слова больше… прошу тебя… ты обещал. – Она обернулась к пастору с улыбкой: – Мы вам все объясним, святой отец, но позже… сначала ужин! Я пойду потороплю Томаса, а ты займи гостя, Карл.

– Да, да, конечно! – оживился Мюнхгаузен, увлекая за собой пастора. – Хотите осмотреть мою библиотеку, пастор?

– С удовольствием! Я уже обратил внимание. У вас редкие книги.

– Да! – В глазах Мюнхгаузена мелькнули дерзкие огоньки. – Многие из них с автографами.

– Как приятно.

– Вот, например, Софокл! – Мюнхгаузен быстро снял с полки толстый папирус.

– Кто?

– Софокл. Это лучшая его трагедия – «Царь Эдип». С дарственной надписью.

– Кому? – Пастор вздрогнул и переменился в лице.

– Ну разумеется, мне.

– Извините меня, барон. – Пастор откашлялся и приготовился к решительному разговору. – Я много наслышан о ваших… о ваших, так сказать, чудачествах… Но позвольте вам все-таки сказать, что этого не может быть!

– Но почему? – огорчился Мюнхгаузен.

– Потому что этого не может быть! Он не мог вам писать!

– Да почему, черт подери?! Вы его путаете с Гомером. Гомер действительно был незрячим, а Софокл прекрасно видел и писал.

– Он не мог вам написать, потому что жил в Древней Греции.

Глаза Мюнхгаузена продолжили смеяться, но сам он принял позу огорченного и глубоко задумавшегося человека:

– Я тоже жил в Древней Греции. Во всяком случае, бывал там неоднократно. У меня в руках документ. – Мюнхгаузен с наивной улыбкой протянул папирус. Пастор открыл рот, но не нашел что сказать.

В дверях появились Томас и Марта.

– Ужин готов! – объявила Марта. – Надеюсь, вы не скучали здесь, пастор?

Пастор вытер платком лоб и тихо пробормотал:

– Господи, куда ж я попал?

– Вы попали в хороший дом, пастор. Здесь весело, – подмигнул Мюнхгаузен. – Не будем ссориться. Я возьму как-нибудь вас с собой в Древние Афины. Не пожалеете! А сейчас, – он обернулся к музыкантам, – перед ужином… для тонуса… Несколько высоких нот мне и нашему гостю! – Он взмахнул рукой, словно дирижер. И зазвучала уже знакомая нам мелодия. Немного грустная, но, видимо, одна из любимых для хозяина дома.

– Зелень, ветчина, рыба! – воскликнул Мюнхгаузен, выкатывая стол на середину комнаты. – А где утка, Томас?

– Она еще не дожарилась, господин барон.

Мюнхгаузен изменился в лице:

– Как? До сих пор? – Он закрыл глаза и тяжело опустился в кресло. – Никому ничего нельзя поручить. Все приходится делать самому… – Затем он поглядел на карманные часы, задумался и спросил: – Посмотри, Томас, они летят?

Томас бросился к окну и приставил к глазам подзорную трубу:

– Летят, господин барон!

Мюнхгаузен резко поднялся с места и ловким жестом снял со стены ружье. Музыка оборвалась. Все замерли.


Рамкопф поспешно привязал лошадь к дереву и нырнул в кустарник. Затем осторожно выглянул оттуда и посмотрел в сторону дома.

В окне дома торчала фигура Томаса с подзорной трубой, направленной в небо.

Рамкопф посмотрел вверх.

Высоко под облаками летела стая диких уток.


– Сейчас пролетят над нашим домом! – взволнованно объявил Томас, оторвавшись от подзорной трубы.

Мюнхгаузен бросился к камину, засунул туда ружье, сосредоточился:

– Командуй!

Томас снова прильнул к подзорной трубе:

– Внимание!.. Пли!

Мюнхгаузен нажал на курок.


Рамкопф услышал выстрел. Огляделся вокруг. Потом взглянул на небо. Утки скрылись за кронами деревьев.

Мюнхгаузен стремительно отбросил ружье, схватил со стола большое блюдо, засунул его в камин и стал ждать.

Пастор незаметно для других осенил себя крестным знамением.

Марта бросила тревожный взгляд на Томаса.

Но в дымоходе послышался шум, и через мгновение на блюдо упала жареная утка.

– Попал! – гордо произнес Мюнхгаузен, предоставив возможность всем убедиться в его удачном выстреле. – Она хорошо поджарилась!

– Она, кажется, и соусом по дороге облилась, – ехидно заметил пастор.

– Да? – удивился Мюнхгаузен. – Как это мило с ее стороны!.. Итак, прошу за стол!

– Нет, у меня что-то пропал аппетит, – быстро проговорил пастор. – К тому же я спешу… Прошу вас, еще раз изложите мне суть вашей просьбы.

– Просьба проста. – Мюнхгаузен сделал знак музыкантам, и снова возникла наивно-шутливая тема, которая придала ему силы. – Я хочу обвенчаться с женщиной, которую люблю. С моей милой Мартой. С самой красивой, самой чуткой, самой доверчивой… Господи, зачем я объясняю – вы же ее видите!

Пастор сделал над собой усилие и постарался оставаться спокойным:

– Но все-таки почему отказывается венчать ваш местный пастор?

– Он говорит, что я уже женат.

– Женаты?

– Именно! И вот из-за этой ерунды он не хочет соединить нас с Мартой!.. Каково?! Свинство, не правда ли?

Марта, взглянув на пастора, испуганно вмешалась:

– Подожди, Карл! – Она быстро приблизилась к пастору. – Дело в том, что у барона была жена, но она ушла!

– Она сбежала от меня два года назад! – подтвердил Мюнхгаузн.

– По правде сказать, я бы тоже это сделал, – сказал пастор.

– Поэтому я и женюсь не на вас, а на Марте, – заметил Мюнхгаузен.

Пастор поклонился:

– К сожалению, барон, я вам ничем не смогу помочь!

– Почему?

– При живой жене вы не можете жениться вторично.

– Вы говорите «при живой»? – задумался Мюнхгаузен.

– При живой, – подтвердил пастор.

– Вы предлагаете ее убить?!

– Упаси бог! – испугался пастор. – Сударыня, вы более благоразумный человек. Объясните барону что его просьба невыполнима.

– Нам казалось, что есть какой-то выход… – Марта с трудом сдерживала слезы. – Карл уже подал прошение герцогу о разводе. Но герцог не подпишет его, пока не получит на это согласие церкви.

– Церковь противится разводам! – невозмутимо отчеканил пастор.

– Вы же разрешаете разводиться королям! – крикнул Мюнхгаузен.

– В виде исключения. В особых случаях… Когда это нужно, скажем, для продолжения рода…

– Для продолжения рода нужно совсем другое!

– Разрешите мне откланяться! – Пастор решительно двинулся к выходу.

Мюнхгаузен посмотрел на Марту, увидел ее молящий взгляд, бросился вслед за пастором.

– Вы же видите – из-за этих дурацких условностей страдают два хороших человека, – говорил он быстро, шагая рядом. – Церковь должна благословлять любовь.

– Законную!

– Всякая любовь законна, если это любовь!

– Позвольте с этим не согласиться!

Они уже вышли из дома и стояли возле брички.

– Что же вы мне посоветуете? – спросил Мюнхгаузен.

– Что ж тут советовать?.. Живите как жили. Но по людским и церковным законам вашей женой будет по- прежнему считаться та женщина, которая вам уже не жена.

– Бред! – искренне возмутился Мюнхгаузен. – Вы, служитель церкви, предлагаете мне жить во лжи?

– Странно, что вас это пугает. – Пастор вскарабкался в бричку. – По-моему, ложь – ваша стихия!

– Я всегда говорю только правду! – Мюнхгаузен невозмутимо уселся рядом с пастором. Лошадь помчала рысью.

– Хватит валять дурака! Вы погрязли во вранье, вы купаетесь в нем, как в луже… – Пастора мучила одышка, и он яростно погонял лошадь. – Это грех!

– Вы думаете?

– Я читал вашу книжку!

– И что же?

– Что за чушь вы там насочиняли!

– Я читал вашу – она не лучше.

– Какую?

– Библию.

– О боже! – Пастор натянул вожжи. Бричка встала как вкопанная.

– Там, знаете, тоже много сомнительных вещей… Сотворение Евы из ребра… Или возьмем всю историю с Ноевым ковчегом.

– Не сметь! – заорал пастор и спрыгнул на землю. – Эти чудеса сотворил Бог!

– А чем же я-то хуже? – Мюнхгаузен выпрыгнул из брички и уже стоял рядом с пастором. – Бог, как известно, создал человека по своему образу и подобию!

– Не всех! – Пастор стукнул кулаком по бричке.

– Вижу! – Барон тоже стукнул кулаком по бричке. – Создавая вас, он, очевидно, отвлекся от первоисточника!

То ли от этих слов, то ли от стука лошади заржали и рванулись вперед с пустой бричкой. Пастор побежал за ними.

– Вы… Вы… чудовище! – кричал пастор, на бегу оглядываясь. – Проклинаю вас! И ничему не верю! Слышите? Ничему! Все – ложь! И ваши книги, и ваши утки – все обман! Ничего этого не было!

Мюнхгаузен грустно улыбнулся и пошел в обратную сторону.


Из дверей дома вышли обеспокоенные музыканты. Мюнхгаузен сделал им знак рукой, и возникла музыка. Марта стояла в открытом окне второго этажа. Лицо ее было печально, по щекам текли слезы.

Дирижируя оркестром, Мюнхгаузен попытался ее успокоить:

– Это глупо. Дарить слезы каждому пастору слишком расточительно.

– Это уже четвертый, Карл…

– Плевать! Позовем пятого, шестого, десятого… двадцатого…

– Двадцатый придет как раз на мои похороны, – улыбнулась Марта сквозь слезы.

– Перестань! – поморщился Мюнхгаузен. – Стоит ли портить такой вечер. Смотри, какая луна! И я иду к тебе, дорогая!

Рамкопф прижался к стволу дерева и осторожно выглянул оттуда.

Марта на мгновение исчезла, а затем выбросила из окна веревочную лестницу. Лестница упала к ногам Мюнхгаузена. И он ловко полез вверх под соответствующее музыкальное сопровождение.

Потом они уселись на подоконнике, свесив ноги, и Марта сказала:

– Мне больно, когда люди шепчутся за моей спиной, когда тычут пальцем: «Вон идет содержанка этого сумасшедшего барона…» А вчера наш священник заявил, что больше не пустит меня в церковь.

– Давай поговорим лучше о чем-нибудь другом, – предложил Мюнхгаузен, вздыхая. – Смотри, какой прекрасный вечер! – Он указал на голубое небо и солнце, которое стояло в зените.

– Сейчас вечер? – спросила Марта, вытирая слезы.

– Разумеется, – улыбнулся Мюнхгаузен. – Поздний вечер.

Он прыгнул в комнату. Зажег свечи, и появившийся в доме оркестр заиграл вечернюю мелодию.

– Прости меня, Карл, я знаю, ты не любишь чужих советов… – Марта неуверенно приблизилась к нему. – Но, может быть, ты что-то делаешь не так?! А? – Он повернулся к ней, и они внимательно посмотрели друг другу в глаза. – Может, этот разговор с пастором надо было вести как-то иначе? Без Софокла…

– Ну, думал развлечь, – попытался объяснить барон. – Говорили, пастор – умный человек…

– Мало ли что про человека болтают, – вздохнула Марта.

– Не меняться же мне из-за каждого идиота?!

– Не насовсем!.. – тихо произнесла Марта и потянулась к нему губами. – На время. Притвориться! – Она закрыла глаза, их губы соединились. – Стань таким, как все… – Марта целовала его руки. – Стань таким, как все, Карл… Я умоляю…

Он открыл глаза и огляделся вокруг:

– Как все?! Что ты говоришь?

Он попятился в глубь комнаты. Приблизился к музыкантам, внимательно разглядывая их лица.

– Как все… Не двигать время?

– Нет, – с улыбкой подтвердил скрипач.

– Не жить в прошлом и будущем?

– Конечно, – весело кивнул второй музыкант.

– Не летать на ядрах, не охотиться на мамонтов? Не переписываться с Шекспиром?

– Ни в коем случае, – закрыл глаза третий.

– Нет! – крикнул Мюнхгаузен, и музыканты перестали играть. – Я еще не сошел с ума, чтобы от всего этого отказываться!

Марта бросилась к нему. Попыталась обнять:

– Но ради меня, Карл… ради меня…

– Именно ради тебя! – тихо сказал он, отстраняясь. – Если я стану таким, как все, ты меня разлюбишь. И хватит об этом. Ужин на столе.

– Нет, милый, что-то не хочется… я устала. – Она медленно пошла к двери.

– Хорошо, дорогая, – задумчиво сказал он, глядя ей вслед. – Поспи. Сейчас я сделаю ночь. – Он посмотрел на неподвижных музыкантов и громко крикнул им: – Ночь!

Они спохватились и поспешно бросились прочь из комнаты, снимая на ходу сюртуки, взбивая подушки, укладываясь в постели…

Рука Мюнхгаузена перевела стрелки часов на двенадцать.

Появился довольный Томас с подносом:

– Господин барон!

Мюнхгаузен резко обернулся и гневно произнес:

– Что ты орешь ночью?

– Разве уже ночь? – изумился Томас.

– Ночь.

– И давно?

– С вечера. Посмотри на часы.

– Ого!

– Что еще?

Томас перешел на зловещий шепот:

– Я хотел сказать: утка готова.

– Отпусти ее. Пусть летает.

Мюнхгаузен устало прислонился к стене и закрыл глаза.

Томас с некоторым сомнением повертел зажаренную утку в руках и швырнул ее в открытое окно…


Наблюдающий за домом Рамкопф от неожиданности едва не свалился с дерева.

Из окна дома, хлопая крыльями, вылетела дикая утка и скрылась за развесистыми кронами деревьев.

Рамкопф выскочил из кустов и подбежал к дому барона. Окно по-прежнему было распахнуто, из него по стене спускалась веревочная лестница.

Рамкопф огляделся и быстро полез по лестнице вверх. Убедившись, что его никто не видит, перебрался в дом. Озираясь и пробираясь на цыпочках, он сделал несколько осторожных движений. Взгляд его упал на секретер. Перед ним лежал лист бумаги, на котором было что-то начертано. Рамкопф быстро схватил бумагу, спрятал в нагрудный карман. Послышались чьи-то шаги. Он вздрогнул. Метнулся к окну. Перемахнул через подоконник.

Через несколько мгновений он уже был в седле и мчался галопом в сторону леса…


– Нельзя!.. Нельзя так сидеть и ждать! Ведь в конце концов он обвенчается с этой девкой! – кричал Феофил Мюнхгаузен, с пафосом заламывая руки.

– Успокойся, Фео! – Баронесса ринулась через гостиную к двери. – Что можно сделать? Сегодня должен приехать бургомистр. Он был в канцелярии герцога…

– Что могут решить чиновники, мама! – взвизгнул Феофил и бросился вдогонку. – Надо действовать самим!

Баронесса стремительно вышла из гостиной. У балюстрады ее встретил лакей:

– Господин Рамкопф.

Генрих Рамкопф стоял внизу у парадной лестницы. По его взгляду баронесса поняла, что есть важная новость. Они бросились навстречу друг другу.

Рамкопф вынул из нагрудного кармана листок и протянул баронессе. Она быстро пробежала его глазами. Потом взглянула на Рамкопфа:

– Браво, Генрих! Это ценная улика.

Он поцеловал ей руку. Приблизился к ее губам. И тотчас сверху закричал Феофил:

– Господин Рамкопф, вы друг нашей семьи, вы много делаете для нас. Сделайте еще один шаг!

– Все, что в моих силах! – любезно отозвался Рамкопф.

Феофил сбежал вниз по лестнице:

– Вызовите отца на дуэль!

– Ни в коем случае! – побледнел Рамкопф.

– Но почему?

– Во-первых, он меня убьет, – начал объяснять Рамкопф. – Во-вторых…

– И первого достаточно, – перебила его баронесса. – Успокойся, Фео!

– Я не могу успокоиться, мама! – Феофил заметался по дому, сжимая кулаки. – Все мои несчастья из-за него! Мне уже девятнадцать, а я всего лишь корнет, и никакой перспективы… Даже на маневры меня не допустили. Полковник заявил, что он отказывается принимать донесения от барона Мюнхгаузена. – Он остановился перед портретом Мюнхгаузена. – Почему ты держишь в доме эту мазню?

– Чем она тебе мешает? – в свою очередь вспылила баронесса.

– Она меня бесит! – взвизгнул Феофил и схватил шпагу. – Изрубить ее на куски!

– Не смей! – баронесса бросилась к сыну. – Он утверждает, что это работа Рембрандта.

– Чушь собачья! Вранье!

– Конечно, вранье! – согласилась баронесса. – Но аукционеры предлагают за нее двадцать тысяч.

– Так продайте, – посоветовал Рамкопф.

– Продать – значит признать, что это правда.

В дверях появился лакей:

– Господин бургомистр.

– Наконец-то! – облегченно вздохнула баронесса.

Бургомистр был явно растерян.

– Добрый день, господа! – Он приложился к ручке баронессы. – Вы, как всегда, очаровательны. Рамкопф, вы чудесно выглядите. Как дела, корнет? Вижу, что хорошо.

– Судя по обилию комплиментов, вы вернулись с плохой новостью, – прервала его баронесса.

Бургомистр пожал плечами:

– Судья считает, что, к сожалению, пока нет достаточных оснований для конфискации поместья барона и передачи его под опеку наследника.

– Нет оснований! – возмутился Рамкопф. – Человек разрушил семью, выгнал жену с ребенком.

– Каким ребенком?! – возмутился Феофил. – Я – офицер.

– Выгнал жену с офицером! – продолжал с пафосом Рамкопф.

– Насколько я знаю, они сами ушли, – возразил бургомистр.

– Да! – подтвердила баронесса. – Но кто может жить с таким человеком?

– Видите, фрау Марта – может.

– Но ведь она – любовница! – воскликнул Рамкопф. – Господа, давайте уточним! Имеешь любовницу – на здоровье! Все имеют любовниц. Но нельзя же допускать, чтобы на них женились. Это аморально!

– Господин бургомистр, я прошу вас меня сопровождать! – решительно воскликнула баронесса. – Я немедленно отправляюсь к его величеству герцогу Гeopгy вместе с моим адвокатом, – она взглянула на Рамкопфа.

Баронесса рванулась к выходу, за ней все остальные.

– Немедленно заложить лошадей!

– Карета готова! – крикнул кучер.

Бургомистр догнал ее возле открытого экипажа:

– Умоляю вас, баронесса, я не хотел огорчать вас сразу.

– Что?

– Его величество герцог удовлетворил прошение барона о разводе.

Наступила секундная пауза.

– Не может быть…

Побледневшую баронессу поддержал подоспевший Рамкопф.

– К сожалению, это факт, – вздохнул бургомистр. – Это даже больше, чем факт, – так оно и было на самом деле. Последнее время наш обожаемый герцог находится в некоторой конфронтации с нашей обожаемой герцогиней. Будучи в некотором нервном перевозбуждении, герцог вдруг схватил и подписал несколько прошений о разводе со словами: «На волю! Всех – на волю!» Теперь, если духовная консистория утвердит это решение, барон может жениться во второй раз!

– Так! Доигрались! – взвизгнул Феофил и обнажил шпагу. – Ну нет! Дуэль! Только дуэль!..

– Немедленно к герцогу! – придя в себя, воскликнула баронесса и бросилась в экипаж.

– Успокойтесь, баронесса, – последовал за ней бургомистр. – Надо все хорошенько обдумать…

– Я уже все обдумала. – Экипаж покатился к воротам. Рамкопф прыгнул в него на ходу. – Раз он хочет жениться – мы посадим его в сумасшедший дом!..

– Дуэль! – закричал Феофил и взмахнул шпагой. – Господин барон, я убью вас! – Он нанес несколько ударов по предметам, которые появились на его пути, и сделал ряд эффектных фехтовальных выпадов. – Кровь! Пусть прольется кровь!..

Замелькала анфилада комнат. Перед стремительно шагающей баронессой засуетился, забегал, задергался юркий маленький секретарь герцога:

– Это невозможно! Это немыслимо! Это неприемлемо!.. – торопливо произносил он, то забегая вперед и расставляя руки, то отставая от проворно шагающих баронессы, бургомистра и Рамкопфа.

– Ни в коем случае! – Секретарь уперся спиной в массивные двери кабинета. – Его величество занят важнейшими государственными делами. Он проводит экстренное совещание. Его вообще нет на месте!!


Умные глаза герцога отражали напряженную работу мысли.

– Ваше величество, – послышался волевой женский голос. – Может быть, все дело в нашем левом крыле?

– Да, пожалуй…

Герцог понял свою ошибку и горько усмехнулся. К нему приблизилась Первая фрейлина.

– Может быть, нам стоит урезать верха и укрепить центр? – тихо предложила она.

– Так и сделаем, – задумчиво сощурился герцог. – Опустим правую бретельку и чуть заузим лиф. – С этими словами он склонился над швейной машинкой и быстро прострочил нужную линию. – Два ряда вытачек слева, два – справа! – с азартом произнес он, неистово крутя машинку. – Все решение в талии! Как вы думаете, где мы будем делать талию? На уровне груди! – Герцог подскочил к манекену и показал, как это будет выглядеть.

– Гениально! – ахнула фрейлина. – Гениально, как все истинное.

– Именно на уровне груди! – воскликнул герцог, делая необходимые замеры портновским сантиметром. – Я не разрешу опускать талию на бедра. В конце концов, мы центр Европы, и я не позволю всяким там испанцам диктовать нам условия. Хотите отрезной рукав – пожалуйста! Хотите плиссированную юбку с вытачками – принимаю и это! Но опускать линию талии не дам!

– Я с вами абсолютно согласна, – поклонилась фрейлина.

Открылась дверь кабинета, и заглянул бледный от волнения секретарь:

– Ваше величество, баронесса Якобина фон Мюнхгаузен умоляет принять ее по срочному делу!

– Я занят! – недовольно крикнул герцог.

– Я сказал, – оправдывался секретарь. – Я даже сказал, что вас нет, но она умоляет…

– Черт подери, – недовольно пробурчал герцог, – просто совершенно не дают сосредоточиться!.. Ладно, проси!

Обернувшись к фрейлине, он с сожалением развел руками. Фрейлина быстро двинулась во внутренние комнаты, захватив с собой манекен. Герцог ловким и привычным движением опрокинул швейную машинку. Она ушла в глубь образовавшейся плоскости большого письменного стола, на котором была закреплена стратегическая карта Европы. Герцог взял в руки красный карандаш и принял позу озабоченного полководца.

– Ваше величество! – Баронесса, бургомистр и Рамкопф быстро вошли и склонились в почтительном поклоне. – Бога ради, извините, что отвлекаю вас от государственных проблем! – Баронесса приблизилась к герцогу. – Но случилось невероятное. Вы подписали прошение барона Мюнхгаузена о разводе…

– Я подписал? – удивился герцог и посмотрел на секретаря. Тот молча кивнул. – Да! Подписал! – строго сказал герцог.

– Значит, он может жениться на Марте? – негодуя произнесла баронесса.

– Почему – жениться? – удивился герцог и посмотрел на секретаря. Тот молча кивнул. – Да, он может жениться! – строго сказал герцог.

– Но он не имеет права жениться! – поспешно объяснила баронесса. – Сумасшедшим нельзя жениться! Это противозаконно! И я надеюсь, что ваше величество отменит свое решение.

– Почему?

– Потому что барон Мюнхгаузен сумасшедший.

– Баронесса, я понимаю ваш гнев, – улыбнулся герцог, украдкой измеряя сантиметром длину ее рукава. – Но что я могу сделать? Объявить человека сумасшедшим довольно трудно. Надо иметь веские доводы.

– Хорошо! – воскликнула баронесса. – Сейчас я познакомлю вас с одним документом, и вам станет ясно, составлен ли он человеком в здравом рассудке или нет. Эта бумажка случайно попала мне в руки. Прочтите, господин Рамкопф.

– «Распорядок дня барона Карла Фридриха Иеронима фон Мюнхгаузена на 30 мая 1776 года», – прочел Рамкопф.

– Любопытно, – оживился герцог.

– Весьма, – согласился Рамкопф. – «Подъем – шесть часов утра».

Все переглянулись. Герцог задумался:

– Ненаказуемо.

– Нет, – подтвердил бургомистр и добавил: – То есть я согласен – вставать в такую рань для людей нашего круга противоестественно, но…

– Читайте дальше, Генрих! – перебила баронесса.

– «Семь часов утра – разгон тумана, установление хорошей погоды…»

Герцог молча отправился к окну и посмотрел на небо:

– Как назло, сегодня чистое небо.

– Да, – быстро согласился подошедший бургомистр. – С утра действительно был туман, но потом он улетучился.

– Вы хотите сказать, господин бургомистр, что это его заслуга? – воскликнула баронесса.

– Я ничего не хочу сказать, баронесса, – пожал плечами бургомистр. – Я просто отмечаю, что сегодня великолепный день, хотя с утра был туман. У нас нет никаких оснований утверждать, что он его разогнал, но и говорить, что он не разгонял тумана, значит, противоречить тому, что видишь.

– Вы смеетесь надо мной? – взвизгнула баронесса. – Читайте дальше, Генрих.

– «С восьми до десяти утра – подвиг», – зачитал Рамкопф.

– Как это понимать? – удивился герцог.

– Это значит, – произнесла баронесса, пылая от возмущения, – что с восьми до десяти утра у него запланирован подвиг… Что вы скажете, господин бургомистр, о человеке, который ежедневно отправляется на подвиг, точно на службу?

Бургомистр показался озадаченным:

– Я сам служу, сударыня. Каждый день к девяти мне надо идти в магистрат. Не скажу, что это подвиг, но вообще что-то героическое в этом есть…

– Господа, мы дошли до интересного пункта… – объявил Рамкопф. – «В шестнадцать ноль-ноль – война с Англией».

Наступила пауза.

Бургомистр растерянно произнес:

– Господи, чем ему Англия-то не угодила?

Герцог вытянул шею и, многозначительно подняв брови, двинулся к столу.

– Один человек объявляет войну целому государству! – взнервляя обстановку, выкрикнула баронесса. – И это нормально?!

– Нет, – строго оглядел присутствующих герцог. – Это уже нечто.

– Да, это можно рассматривать как нарушение общественного порядка, – сказал бургомистр.

– Где она? – строго сказал герцог, пристально вглядываясь в карту. – Где, я вас спрашиваю?!

– Кто?

– Англия!

– Секунду, ваше величество… – Секретарь пробежал глазами карту. – Вот!

– А где мы? – спросил герцог.

– А мы – вот!

Герцог выхватил сантиметр, измерил расстояние:

– Это же рядом! Возмутительно! Нет, это не шуточки! Война есть война! – закричал он, обращаясь к советнику. – Передайте приказ: срочно разыскать и задержать барона Мюнхгаузена. В случае сопротивления применять силу! Командующего ко мне!

– Слушаюсь! – рявкнул тот.

В дверях звякнул шпорами командующий.

– Приказ по армии: всеобщая мобилизация! Отозвать всех уволенных в запас! Отменить отпуска! Гвардию построить на центральной площади. Форма одежды летняя, парадная: синие мундиры с золотой оторочкой, рукав вшивной, лацканы широкие, талия на десять сантиметров выше, чем в мирное время!

– Будет исполнено! – Командующий отдал честь и бросился вон из кабинета.

Баронесса подлетела к Рамкопфу:

– Генрих, как адвокат скажите – что его ждет?

– Честно говоря, даже не знаю… – растерянно пробормотал Рамкопф. – В кодексе не предусмотрен такой случай.

– Двадцать лет тюрьмы! – закричала баронесса. – Ваше величество, я требую двадцать лет! Столько, сколько я была за ним замужем!

– Война есть война! – все более воодушевляясь, прокричал герцог. – Господин бургомистр! Закрыть все входы и выходы из города! Перекрыть все городские ворота и мосты!

– Слушаюсь!

Бургомистр вместе с баронессой и Рамкопфом бросились к выходу. Герцог, впав в ажиотацию, продолжал кричать им вслед:

– Война есть война! Где мой военный мундир?!

– Сейчас, ваше величество, сейчас! – Секретарь вынес на вешалке сверкающий пуговицами мундир полководца. – Прошу вас!

– Что?! – побагровел герцог. – Мне… в этом? В однобортном? Да вы что?! Не знаете, что сейчас в однобортном никто уже не воюет? Безобразие!.. Война у порога, а мы не готовы! – Он резким движением перевернул стол, уселся за швейную машинку и начал лихорадочно перешивать мундир.


Горнист издал пронзительно-тревожный сигнал. Солдаты на ходу разбирали ружья. Грянул духовой оркестр. Командующий поднял коня на дыбы и обнажил шпагу. Конная гвардия, поднимая пыль, поскакала по улицам города.


Взрыв хохота потряс трактир.

– Но это не все! – объявил Мюнхгаузен, подняв указательный палец. – Дальше самое трудное, господа! Темно, холодно, и ни одной спички, чтоб разжечь костер. Что делать? Замерзнуть? Никогда!.. Голова-то всегда под рукой, не так ли? Со всей силой я ударил себя кулаком в лоб, из глаз тут же посыпались искры. Несколько из них упало в костер, и костер разгорелся!..

За окном трактира послышался звук боевой трубы. С соседнего столика к Мюнхгаузену наклонился Томас:

– Господин барон, по-моему, это по вашу душу.

В дверях трактира появилась группа гвардейцев. Послышалась грозная команда:

– Всем оставаться на местах!

Мюнхгаузен открыл крышку карманных часов:

– Половина четвертого. Срок моего ультиматума истекает через тридцать минут.

– Я могу чем-нибудь помочь? – поинтересовался Томас.

– Барон Карл Фридрих Иероним фон Мюнхгаузен! – громко произнес приблизившийся офицер. – Приказано вас арестовать! В случае сопротивления приказано применить силу.

– Кому? – вежливо спросил Мюнхгаузен.

– Что «кому»? – не понял офицер.

– Кому применить силу в случае сопротивления – вам или мне?

Офицер задумался. По его лицу было видно, что это занятие для него не из легких.

– Не знаю, – наконец честно признался он.

– Может, послать вестового и переспросить? – посоветовал барон.

– Нет! – принял решение офицер и обнажил шпагу.

– Отлично! – Мюнхгаузен ответил тем же. – Будем оба выполнять приказ. Логично? – После чего он ловким движением, как и положено в подобных случаях, опрокинул стол. – Музыка не повредит?

– Что?! – изумился офицер.

– Несколько аккордов… Для бодрости! – Мюнхгаузен сделал знак музыкантам.

Музыканты дружно заиграли проникновенную мелодию. Мюнхгаузен совершил бросок, последовал молниеносный обмен ударами, и противники замерли в напряженных позах.

– Нет, господа, не то, – обернулся Мюнхгаузен к музыкантам. – Здесь пианиссимо… Вы согласны? – спросил он офицера.

– В каком смысле? – опять не понял тот.

– Это место играется тоньше и задушевнее. Подержите, пожалуйста. – Он протянул шпагу офицеру. – Я сейчас покажу. – Передав оружие офицеру, он принял скрипку у музыканта и заиграл. – Мое любимое место! – Он кивнул головой посетителям трактира, и хор поддержал слова второго куплета.

Чистая, щемящая душу мелодия понеслась из открытых окон трактира. Второй вооруженный отряд гвардейцев обнаружил у трактира плотную толпу слушателей.

Мюнхгаузен был в ударе. Многие плакали. Играл мастер.


На центральной площади у ратуши герцог Георг в военном мундире сидел на белом коне в окружении советников.

– Сколько можно ждать? – нервничал герцог, поглядывая на часы. – Неужели так трудно арестовать одного-единственного человека?!

– Ваше величество, – попросту объяснил один из военных советников, – с ним ведь все не так просто. С ним всегда морока. Небось опять задурил всем головы…

– Он что же, по-вашему, начал им что-то рассказывать?

– Наверное, – кивнул главный военный советник, – что-нибудь насчет охоты…

– На кого? – заинтересовались другие советники.

– На мамонта, кажется… Он стрелял ему в лоб, а у того выросло на голове вишневое дерево.

– У кого выросло? – спросил младший офицер.

– У медведя.

– А стрелял в мамонта?

– Вы только не путайте! – В споре приняли участие почти все присутствующие. – Он выстрелил в медведя косточкой от черешни. Это всем известно.

– Нет-нет… стрелял он, во-первых, не черешней, а смородиной.

– Правильно, когда тот пролетал над его домом.

– Медведь?

– Ну не мамонт же… Их там была целая стая.

– Прекратить! – закричал герцог. – Через двадцать минут начнется война с Англией!

– Англия тоже, ваше величество, хороша, – заметил кто-то из ближайшего окружения. – Привыкли все – Англия, Англия…

В дальнем конце площади появился Мюнхгаузен.

– Почему он с оркестром? Где моя гвардия? – заинтересовался герцог.

– Ваше величество, – начал неуверенно главнокомандующий, – ситуация сложная… Сначала намечались торжества… Потом аресты… Потом решили совместить…

– А где гвардия?

– Очевидно, обходит с тыла…

– Кого?!!

– Всех, – подумав, завершил отчет главнокомандующий.

Мюнхгаузен приблизился к герцогу. Тотчас подтянулись любопытные граждане.

– Добрый день, господа! Я от души приветствую вас, ваше величество! Здравствуй, Якобина! Господин бургомистр, мое почтение!

Герцог, не удержавшись от любопытства, слез с лошади и подошел к Мюнхгаузену.

Наступила пауза.

Мюнхгаузен улыбнулся:

– Вы позвали меня помолчать?

– Видите ли, дорогой мой, мне тут сообщили довольно странное известие… – как-то несмело начал герцог. – И вот господин бургомистр это подтвердит…

– Действительно, – согласился бургомистр.

– Даже не знаю, как и сказать… – замялся герцог. – Ну… будто бы вы… объявили войну… Англии.

– Пока еще нет, – быстро ответил Мюнхгаузен и достал часы. – Война начнется в четыре часа, если Англия не выполнит условий ультиматума.

– Ультиматума? – вздрогнул герцог.

– Да. Я потребовал от британского короля и парламента прекратить бессмысленную войну с североамериканскими колонистами и признать их независимость. Срок ультиматума истекает сегодня в шестнадцать ноль-ноль. Если мои условия не будут приняты, я начну войну.

– Интересно, как это будет выглядеть? – удивился бургомистр. – Вы станете палить по ним отсюда из ружья или пойдете врукопашную?

– Методы ведения кампании – военная тайна! – учтиво заметил Мюнхгаузен. – Я не могу ее разглашать, тем более в присутствии штатских.

– Так! – строго произнес герцог. – Господин барон, я думаю, нет смысла продолжать этот бессмысленный разговор. Послав ультиматум королю, вы тем самым перешли все границы! – И неожиданно заорал: – Война – это не покер! Ее нельзя объявлять когда вздумается! Сдайте шпагу, господин барон!

– Ваше величество, – спокойно сказал Мюнхгаузен, – не идите против своей совести. Я ведь знаю, вы благородный человек и в душе тоже против Англии!

– Да, против! – крикнул герцог. – Да, они мне не нравятся! Ну и что? Я сижу и помалкиваю! Одним словом, вы арестованы, барон! Сдайте шпагу!!

В следующее мгновение Феофил обнажил свою шпагу и бросился вперед:

– Господин барон, я вызываю вас на дуэль!

– Уберите мальчика! – попросил герцог.

Феофила мгновенно и небрежно оттащили под руки двое офицеров.

– Я жду, – сказал герцог.

Мюнхгаузен взялся за шпагу и медленно стал вытягивать ее из ножен, внимательно глядя на герцога.

Послышался топот бегущего человека. Расталкивая всех, тяжело дыша, появился Томас:

– Господин барон, вы просили вечернюю газету! Вот! Экстренное сообщение. Англия признала независимость Америки.

Удивленная свита спешилась и, оживленно переговариваясь, столпилась над раскрытой газетой.

Мюнхгаузен взглянул на часы:

– Без четверти четыре! Успели!.. Их счастье!.. – Шпага послушно легла в ножны. – Честь имею! – Улыбнувшись, Мюнхгаузен повернулся и пошел прочь под звуки знакомой и любимой им мелодии.

Маленький оркестр вдохновенно играл посередине большой площади.

– Немыслимо! – прошептал Рамкопф, глядя на безмолвно застывшего герцога.

– Он его отпустил! – простонала баронесса.

– Что он мог сделать? – вздохнул бургомистр.

– Это не герцог, это тряпка, – прошептала баронесса. Бургомистр поднял брови:

– Сударыня, ну что вы от него хотите? Англия сдалась. По противоположной стороне площади на высокой скорости с оглушительным топотом промчался кавалерийский отряд и завернул в переулок. Раздались выстрелы.

– Почему еще продолжается война? – упавшим голосом спросил герцог. – Они что у вас, газет не читают?!


Музыканты заиграли торжественный свадебный марш. Открылась дверь спальной комнаты, и вошла Марта в белом подвенечном платье. Медленно и величественно. К ее ногам полетели красные гвоздики.

– Браво! – произнес Мюнхгаузен откуда-то сверху, разбрасывая цветы. – Тебе очень идет подвенечный наряд.

– Он идет каждой женщине, – ответила Марта.

– Тебе особенно!

– Я мечтала о нем целый год, – сказала Марта. – Жаль, его надевают всего раз в жизни.

– Ты будешь ходить в нем каждый день! – сказал барон. – И мы будем каждый день венчаться! Хорошая идея?

– Отличная! – сказала Марта. – Но сначала надо развестись. Ты не забыл, дорогой, что через полчаса начнется бракоразводный процесс?

– Он начался давно, – улыбнулся барон. – С тех пор, как я увидел тебя!.. Ах, любимая, какой подарок я тебе приготовил!

Он неожиданно замер. Жестом прервал музыкантов и попятился назад, в свой кабинет. Резко обернулся и оглядел длинные столбцы цифр и замысловатых геометрических построений.

– Да, – прошептал Мюнхгаузен. – Сегодня или никогда!

Он услышал голос Марты:

– Карл, я хочу знать, что ты придумал!

– Тсс! – Мюнхгаузен поднял палец к губам. – Не торопись… Пусть это будет для тебя сюрпризом.

Она подошла сзади и обняла его. Тихо возникла тема их шутливого танца.

– Карл, это не повредит нам? Может, обойдемся без сюрприза? В такой день…

– Именно в такой день!.. Посмотри на их лица. – Мюнхгаузен указал на ряд портретов. Из золоченых рамок на Мюнхгаузена и Марту смотрели ученые мужи и блестящие мыслители древности.

– По-моему, они улыбаются нам, – прошептал Мюнхгаузен. – От тебя я держу свое открытие в тайне, но им я уже рассказал…

Некоторые лица, изображенные на портретах этой домашней галереи, слегка посветлели…

Галерея живых современников Мюнхгаузена, восседающих в первых рядах зала для судебных заседаний, выглядела гораздо торжественнее и монументальнее.

Судья говорил с пафосом:

– Господа, процесс, на котором мы присутствуем, можно смело назвать необычным, ибо в каждом городе Германии люди женятся, но не в каждом им разрешают развестись. Именно поэтому первое слово благодарности мы приносим его величеству герцогу, чья всемилостивейшая подпись позволила нам стать свидетелями этого праздника свободы и демократии!

Он ударил молоточком в медный гонг, раздались аплодисменты.


К зданию ганноверского суда подкатила карета, из которой проворно выбрался Мюнхгаузен, завершая на ходу длительный диалог с Мартой.

– Нет-нет, на ходу этого все равно не объяснишь… – поспешно говорил Мюнхгаузен. – Если я тебе скажу, что в году триста шестьдесят пять дней, ты не станешь спорить, верно?

– Пойми, дорогой, если это касается нас…

– Это касается всех. Земля вращается вокруг Солнца по эллиптической орбите, с этим ты не станешь спорить?

– Нет!

– Все остальное так же просто… – Он бросился к центральному входу. Марта осталась в карете.

На трибуне стояла баронесса.

– Трудно говорить, когда на тебя смотрят столько сочувствующих глаз. По традиции мужчину после развода объявляют свободным, а женщину – брошенной… Не жалейте меня, господа! Подумайте о себе! Много лет я держала этого человека в семейных узах и тем самым спасала от него общество. Теперь вы сами рубите это сдерживающее средство. Что ж… – Она усмехнулась и закончила с пафосом: – Мне жалко вас! Не страшно, что я брошена, страшно, что он СВОБОДЕН!

Толстые разодетые горожане из первых рядов отдувались и вытирали слезы кружевными платочками.

Мюнхгаузен с трудом протиснулся в переполненный зал и остановился в дверях.

– О чем это она? – спросил он у стоящего рядом горожанина.

– Как – о чем? – горожанин даже не повернул головы. – Барона кроет.

– Что ж она говорит? – поинтересовался барон.

– Ясно что: подлец, мол, говорит. Псих ненормальный!

– И чего хочет? – вновь полюбопытствовал барон.

– Ясно чего: чтоб не бросал.

– Логично, – заметил Мюнхгаузен и стал пробираться через переполненный зал.

– Почему так поздно, Карл? – спросил встревоженный бургомистр, усаживая его рядом с собой.

– По-моему, рано. Еще не все глупости сказаны.

Бургомистр поморщился:

– Только умоляю тебя!..

– Понял! Ни одного лишнего слова!

– Это главное, – согласился бургомистр.

– Главное в другом, – тихо шепнул Мюнхгаузен. – Я сделал удивительное открытие.

– Опять?! – вздрогнул бургомистр.

– Вы все ахнете. Это перевернет жизнь в нашем городе.

– Умоляю, барон, – встревожился бургомистр, – только не сегодня.

– Ответьте мне на один вопрос: сколько дней в году?

– Триста шестьдесят пять…

– Ладно, – отмахнулся Мюнхгаузен. – Остальное потом.

– Вызывается барон Карл Фридрих Иероним фон Мюнхгаузен! – провозгласил судья, и, сопровождаемый любопытными взглядами публики, барон легко взбежал на возвышение:

– Я здесь, господин судья!

– Барон, что бы вы могли сообщить суду по существу дела?

– Смотря что вы имеете в виду.

– Как – что? – недовольно проворчал судья. – Объясните – почему разводитесь? Как это так: двадцать лет было все хорошо и вдруг – такая трагедия.

– Извините, господин судья, – с улыбкой сказал Мюнхгаузен. – Существо дела выглядит не так: двадцать лет длилась трагедия, и только теперь должно быть все хорошо. Объясняю подробней: дело в том, что нас поженили еще до нашего рождения. Род Мюнхгаузенов всегда мечтал породниться с родом фон Дуттен. Нас познакомили с Якобиной еще в колыбели, причем она мне сразу не понравилась, о чем я и заявил со всей прямотой, как только научился разговаривать. К сожалению, к моему мнению не прислушались, а едва мы достигли совершеннолетия, нас силой отвезли в церковь. В церкви на вопрос священника, хочу ли я взять в жены Якобину фон Дуттен, я честно сказал: «Нет!» И нас тут же обвенчали…

Слушавший речь барона пастор попытался что-то возразить, но судья остановил его жестом.

– После венчания, – продолжал Мюнхгаузен, – мы с супругой уехали в свадебное путешествие: я – в Турцию, она – в Швейцарию, и три года жили там в любви и согласии. Затем, уже находясь в Германии, я был приглашен на бал-маскарад, где танцевал с одной очаровательной особой в маске испанки. Воспылав чувством к незнакомке, я увлек ее в беседку, обольстил, после чего она сняла маску и я увидел, что это моя законная жена. Таким образом, если я и изменял когда-нибудь в супружестве, то только самому себе. Обнаружив ошибку, я хотел тут же подать на развод, но выяснилось, что в результате моей измены у нас должен кто-то родиться. Как порядочный человек, я не мог бросить жену, пока ребенок не достигнет совершеннолетия. Я вернулся в полк, прошел с ним полмира, участвовал в трех войнах, где был тяжело ранен в голову. Вероятно, в связи с этим возникла нелепая мысль, что я смогу прожить остаток дней в кругу семьи. Я вернулся домой, провел три дня, общаясь с женой и сыном, после чего немедленно направился к аптекарю купить яду. И тут свершилось чудо. Я увидел Марту. Самую чудную, самую доверчивую, самую честную, самую… Господи, зачем я вам это говорю, вы же все ее знаете…


Марта выбралась из кареты и бросилась бежать. У ступенек собора она опустилась на колени, с мольбой посмотрела на распятие:

– Великий Боже, сделай так, чтоб все было хорошо. Помоги нам, Господи! Мы так любим друг друга… И не сердись на Карла, Господи! Он тут что-то опять придумал, Господи! Он дерзок, он часто готов спорить с Тобой, но ведь Ты, Господи, старше, Ты мудрее, Ты должен уступить… Уступи, Господи! Ты уже столько терпел. Ну потерпи еще немного!..


– Итак, господа, – провозгласил судья, – наше заседание подходит к концу… Соединить супругов не удалось, да и тщетно было на это надеяться. Если за двадцать лет столь уважаемые люди не могли найти путь к примирению, глупо было бы верить, что это произойдет в последнюю минуту… Что ж, начнем процедуру развода. Господин барон, госпожа баронесса, прошу подойти ко мне и ознакомиться с разводными письмами…

Барон и баронесса подошли к столу, взяли в руки подготовленные документы, стали читать вслух:

– «Я, Карл фон Мюнхгаузен, будучи в здравом рассудке и ясной памяти, добровольно разрываю брачные узы с Якобиной фон Мюнхгаузен и объявляю ее свободной».

– «Я, Якобина фон Мюнхгаузен, урожденная фон Дуттен, будучи в здравом рассудке и ясной памяти, добровольно разрываю брачные узы с Карлом фон Мюнхгаузеном и объявляю его свободным».

– Скрепите эти документы своими подписями! Поставьте число! – скомандовал судья. – Теперь передайте эти письма друг другу!

Не скрывая неприязни, баронесса протянула Мюнхгаузену свое письмо, взяла у него такой же лист и передала его своему адвокату Рамкопфу.

Пастор поднялся со своего места и провозгласил:

– Именем святой духовной консистории объявляю вас свободными…

Он начал торжественно поднимать руку, и вдруг раздался истошный вопль Рамкопфа:

– Остановитесь!

Пастор замер с протянутой рукой.

– Остановитесь! – кричал Рамкопф, размахивая листом бумаги. – Наш суд превращен в постыдный фарс! Господин судья, прочтите внимательно письмо барона Мюнхгаузена…

Судья взял письмо:

– «Я, Карл фон Мюнхгаузен…»

– Дату! Читайте дату!

– «Тысяча семьсот семьдесят шестой год, тридцать второе мая…»

В зале раздался шум, недоуменные возгласы.

– Барон, – сказал судья, – вы ошиблись… такого числа не бывает.

– Бывает! – сказал Мюнхгаузен и торжествующе посмотрел в зал.

– Но если вчера было тридцать первое мая, то сегодня какое?

– Тридцать второе! – провозгласил ликующий Мюнхгаузен.

Шум в зале суда усилился, часть публики вскочила со своих мест.

– Господа! – воскликнул Мюнхгаузен. – Сейчас я вам все объясню… Этот день – мое открытие! Мой подарок родному городу!

– Фигляр! – закричала баронесса. – Сумасшедший!

Зал засвистел, затопал ногами.

– Да подождите! – умолял публику барон. – Позвольте, я вам объясню… Это правда… Существует такой день! Вернее, он должен существовать! Это необходимо!..

– Что вы натворили, Карл! – Бургомистр в отчаянии всплеснул руками.

– Я не шучу, – искренне сказал барон, но его голос потонул в общем шуме.

– Будь проклят, исчадье ада! – крикнул пастор. – Будь проклят каждый, кто прикоснется к тебе!

– Суд оскорблен! – кричал судья и бил молоточком в гонг. – Решение о разводе отменяется! Заседание закрывается!

Публика шумно поднялась с мест. Кто-то смеялся, кто-то улюлюкал, кто-то кричал что-то, указывая в сторону Мюнхгаузена.

– Ведь я умолял вас! – Бургомистр обхватил голову руками. – Почему нельзя было подождать хотя бы до завтра!

– Потому что каждый лишний час дорог… Я вам сейчас все объясню. – Мюнхгаузен попытался овладеть вниманием бургомистра, схватил его под руку, но тот в отчаянии затряс головой:

– Я старый больной человек. У меня слабое сердце. Мне врачи запретили волнения.


Взглянув еще раз на распятие, Марта услышала все нарастающий шум голосов. Она испуганно обернулась, попятилась и бросилась бежать.

Бургомистр в изнеможении сидел в углу кабинета, обхватив голову руками.

– Вы умный человек, вы должны понять, – говорил Мюнхгаузен, стоя перед бургомистром.

– Я глупый… Я не хочу этого знать…

– Сколько дней в году? Триста шестьдесят пять! Точно?.. Нет, не точно. – Мюнхгаузен ласково погладил бургомистра, пытаясь ею ободрить. – В обыкновенном году триста шестьдесят пять дней и шесть часов. Эти шесть часов суммируют, и возникает еще один день, то есть каждый четвертый год становится високосным! Но оказалось, что и этого недостаточно! В обычном году – триста шестьдесят пять дней, шесть часов и еще… еще… три СЕКУНДЫ! Это подтвердит вам любой астроном, Надо лишь взлететь к звездам с хронометром в руках и проследить за вращением Земли. Три секунды неучтенного времени! Три секунды, которые сбрасывают почему-то со счета!.. Почему? – Он стремительно обернулся к двери. Перед ним стояла Марта.

Не замечая ее дорожного наряда, он бросился к ней, восторженно обнял за плечи:

– Милая! Все дело в том, что в нашем распоряжении есть лишние секунды, но мы их не учитываем! Но ведь за годы эти секунды складываются в минуты, за столетия – в часы… И вот, дорогие мои, оказалось, что за время существования нашего города нам натикало лишний день. Тридцать второе мая!

– Все? – устало спросил бургомистр.

– Все! – сказал счастливый барон.

– И вы ничего умней не придумали, как сообщить об этом на суде?

– При чем тут суд? – удивился барон. – Мне важно было сообщить об этом людям, и я это сделал. – Только теперь он заметил, что за спиной Марты стоял испуганный Томас, за Томасом – растерянные музыканты.

– Вы надеялись, вам поверят? – Бургомистр поднялся со своего места.

– Ну а куда ж деться от фактов? Ну не идиоты же мы, чтоб отказываться от лишнего дня в жизни? – Мюнхгаузен подошел к Томасу. – Томас, ты доволен, что у нас появилось тридцать второе мая?

– Вообще-то… – замялся Томас, – не очень, господин барон: первого июня мне платят жалованье…

– Ты не понял, – недовольно поморщился барон. – Появился лишний день, глупый. А вы рады новому дню? – обратился он к музыкантам.

– Смотря на что он падает, – ответил за всех скрипач. – Если на выходной, то обидно, а если, скажем, на понедельник, то зачем нам два понедельника?..

– Убирайтесь! – гневно крикнул барон. Томас и музыканты поспешно удалились.

– Вы напрасно сердитесь, – усмехнулся бургомистр. – Люди не любят новшеств… Есть порядок… Скажу вам по секрету, я тоже не очень доволен нашим календарем. Но я не позволяю себе срывов! Время для срывов не пришло…

– А ты, Марта? – барон грустно посмотрел на жену. – Ты-то понимаешь, что я прав?

– Извини меня, Карл, – Марта отвела взгляд. – У меня все перепуталось в голове… Наверное, ты прав. Я плохо разбираюсь в расчетах… Но нас уже не обвенчают. Это я поняла. И я ухожу. Не сердись, милый… Я устала…

Музыканты заиграли в отдалении тему их томно-шутливого танца.

– Я люблю тебя, – растерянно и тихо сказал Мюнхгаузен.

– Я знаю, милый, – вздохнула Марта. – Но ради меня ты не хочешь поступиться даже в мелочах… Помнишь, когда мы встречались с Шекспиром, он сказал: «Все влюбленные клянутся исполнить больше, чем могут, а не исполняют даже возможного…»

– Но потом добавил: «Препятствия любви только усиливают ее».

– У нас их чересчур много, этих препятствий, – улыбнулась Марта сквозь слезы. – Они мне не по силам… Господи, ну почему ты не женился на Жанне д’Арк? Она ведь была согласна… А я – обыкновенная женщина. Я не гожусь для тридцать второго мая.

– Послушайте, – вмешался бургомистр, – дорогой барон, нельзя так испытывать терпение женщины… Ради нее, ради вашей семьи вы можете признать, что сегодня тот день, который в календаре?

– Как же это можно? Ведь я говорю правду!

– Да черт с ней, с правдой, – закричал бургомистр. – Иногда необходимо соврать… Господи, и такие очевидные вещи приходится объяснять барону Мюнхгаузену. С ума сойдешь с вами!

– Ты тоже так считаешь? – спросил барон Марту. Та пожала плечами, хотела что-то сказать, барон остановил: – Нет. Не говори! Я сам пойму!

Она не ответила. Он подошел к ней, заглянул в глаза.

– Хорошо! – вздохнул барон. – Ладно. Пусть будет по-вашему. Что мне надо сделать, бургомистр?..


За столом сидел печальный и озабоченный герцог Георг. Рядом с ним – пастор Франц Мусс и группа ближайших советников.

Мюнхгаузен, как провинившийся ученик, стоял в центре кабинета. У двери расположился бургомистр, который изо всех сил пытался выглядеть спокойным.

– Да, – сочувственно вздохнул герцог. – Да! Да! Да! В мире существует определенный порядок. Один день сменяет другой, за понедельником наступает вторник… Нельзя менять ход времени! Это недопустимо! Люди не будут различать праздники и будни! Возникает путаница, что надевать: деловой сюртук или нарядный камзол!

– Самое страшное, – вмешался пастор, – прихожане не смогут точно знать, когда Рождество, а когда Пасха!

– Ваше величество, – осторожно вмешался бургомистр, – барон осознал свою ошибку. Он погорячился и теперь раскаивается…

– Значит, вы готовы признать, что сегодня первое июня? – спросил герцог.

– Хоть десятое! – устало сказал Мюнхгаузен.

– Не десятое, а первое! – возмутился пастор. – И не делайте нам одолжения!

– Барон, ведь вы разумный человек, – примирительно сказал герцог. – Я всегда относился к вам с симпатией…

– Всегда! – кивнул пастор.

– Вы правильно и со вкусом одеты: свободная линия плеча, зауженные панталоны… Вы могли бы стать примером для молодежи. И если вы встанете на верный путь, я уверен, наш уважаемый пастор обвенчает вас с вашей избранницей! Не так ли, святой отец?

– Да, – сказал пастор. – Но при одном условии: барон должен отказаться от всего…

– От всего? – вздрогнул Мюнхгаузен.

– От всех ваших богомерзких фантазий! – сухо пояснил пастор. – Вы должны публично признать, что все это – ложь! Причем я требую, чтобы это было сделано письменно!

– Письменно?

– Да. Письменно врали – письменно отрекайтесь.

– Мне не написать второй книги, – вздохнул Мюнхгаузен. – Я и на эту истратил целую жизнь…

– Никто от вас книги и не требует, – сказал герцог. – Все должно быть сделано в форме официального документа: «Я, барон Мюнхгаузен, заявляю, что я обыкновенный человек, я не летал на Луну, не вытягивал себя за волосы из болота, не скакал на ядре…»

– «…Не отпускал жареных уток, – подхватил пастор, достав книгу барона и листая ее, – не выращивал на голове оленя вишневого дерева…» И так далее. По всем пунктам!

Мюнхгаузен безучастно поглядел в окно.

– Хорошо! – устало вздохнул он. – Я все подпишу… Раз новый день никому не нужен, пусть будет по-вашему..

– Ну вот и славно. – Довольный герцог поднялся с места и похлопал барона по плечу. – И не надо так трагично, дорогой мой. Смотрите на все это с присущим вам юмором. В конце концов, и Галилей отрекался!

– Поэтому я всегда больше любил Джордано Бруно! – с улыбкой ответил Мюнхгаузен.


Марта на цыпочках пересекла гостиную и, улыбнувшись музыкантам, торжественно взмахнула рукой.

Музыканты тихо заиграли.

В одной из дверей показалась встревоженная физиономия бургомистра. С верхней галереи смотрел вниз озадаченный Томас.

Марта успокоила их взглядом. Приблизилась к кабинету Мюнхгаузена и осторожно заглянула в дверь.

Возле пылающего камина барон Мюнхгаузен сжигал свои рукописи, рисунки, замысловатые схемы… Потом в его руках появилась книга.

Он перевел взгляд на приоткрытую дверь.

Бургомистр, Марта и Томас стояли на пороге и смотрели на него с напряженным вниманием.

Бургомистр сделал успокаивающий жест и прошептал:

– Но помните, что втайне вы можете верить! Втайне…

– Я не умею втайне, – вздохнул барон. – Я могу только открыто.

Он начал листать книгу.

– Ну-ну, мой друг, – бургомистр сделал шаг вперед, с трудом подыскивая нужные слова, – во всем есть и хорошая сторона. Во всяком случае, город перестанет смеяться над вами.

– Да! – Мюнхгаузен отступал в темный угол кабинета, словно готовясь к прыжку. – Я не боялся казаться смешным… Это не каждый может себе позволить. – Он ринулся прочь мимо растерянных друзей, удивленных музыкантов.

Марта первая бросилась следом:

– Карл! Не надо! Я умоляю!..

Замелькали предметы, захлопали двери…

Марта, бургомистр, Томас заглядывали во все углы, смотрели в окна, пока не раздался выстрел. Они замерли на месте, не понимая, где именно это случилось.

Наступила продолжительная пауза.

Томас перевел взгляд на музыкантов, тихо прошептал:

– Я не понял… Это который час?!

Музыканты поспешно схватили инструменты и, весело смеясь, заиграли стремительную и отчаянную тему барона Мюнхгаузена.

По лицам улыбающихся музыкантов поплыли финальные титры.

Часть вторая

Написанный на холсте глаз смотрел на мир с сожалением.

– Итак, господа, я заканчиваю, – прозвучал голос Генриха Рамкопфа. – Три года прошло с того дня, как перестало биться сердце барона Мюнхгаузена!

Написанный на холсте глаз являлся составной частью известного портрета барона Мюнхгаузена. Известный портрет барона висел в изголовье большой деревянной кровати, на которой полусидели, прикрывшись общим одеялом, баронесса Якобина фон Мюнхгаузен и Генрих Рамкопф. Перед Рамкопфом лежала дощечка с чернильницей и большим гусиным пером. Генрих вдохновенно, с выражением бесконечной скорби зачитывал только что написанные строчки:

– «И все три года этот прославленный герой живет в сердцах своих благодарных соотечественников. Пусть же этот памятник, который мы устанавливаем в его честь, станет символом беззаветной любви города к своему гражданину..»

– Нет, – поморщилась баронесса, – «станет символом» – как-то вяло.

– Хорошо, – согласился Генрих, – пусть «станет не только символом».

– Лучше.

– Так! – Генрих взялся за перо. – «…не только символом беззаветной любви города к своему гражданину..»

– Лучше – «к своему великому сыну».

– Лучше, – согласился Генрих и тотчас продолжил: – «Пусть он будет источником отваги, смелости и родником живительного оптимизма, который никогда не перестанет…» Может быть, «напоминать»?..

– Лучше – «струиться».

– Лучше! «…струиться в душе каждого истинного германца!» Как?

– Хорошо!

Генрих выскочил из-под одеяла и прошелся по комнате.

– Не высокопарно?

– Нет, Генрих, – с большим внутренним волнением сказала баронесса, – этого требует торжественность момента.

Одеваясь на ходу, Генрих поспешно выбежал из спальни…

Распахнулась дверь кабинета. Не обращая внимания на протесты чиновников, ожидающих в приемной, Генрих бросился к письменному столу, из-за которого поднялся бургомистр.

Чиновники в приемной повскакивали со своих мест и, негодуя, попытались воспрепятствовать визиту Генриха, но были оттеснены обратно к дверям решительным секретарем бургомистра.

– «И все три года этот прославленный герой, – зачитывал Генрих, все более воодушевляясь, – живет в сердцах своих благодарных соотечественников!»

– Да, да, да, – взволнованно кивал бургомистр, расхаживая вокруг Генриха, – мое сердце принадлежит ему. Он постоянно со мной…

С этими словами бургомистр перевел взгляд на картину, висящую на стене. Картина изображала задушевную беседу двух неразлучных друзей – барона Мюнхгаузена и бургомистра.

– Не могу забыть его юмора, Генрих! Не все понимали его, а я всегда смеялся, – сказал бургомистр и заплакал. – Я думаю, он одобрил бы наш проект.

С этими словами бургомистр сдернул полотно с макета, и взору Генриха открылась передняя часть лошади, на которой восседал Мюнхгаузен. Голова лошади была опущена, как и положено при водопое.

– Ты помнишь эту историю? – спросил довольный бургомистр. – Он оказался на разрубленной лошади, первая половина которой не могла утолить жажду, в то время как вторая половина мирно паслась неподалеку. На всякий случай мы изготовим и вторую половину. Можно установить ее на другой площади.

– Да, да, я вспоминаю, – улыбнулся Генрих, – забавная шутка!

– Нет, Генрих, – метафора! – поправил бургомистр. – Когда прозвучит фраза «пусть же он струится в душе каждого истинного германца», из лошади польется вода…

Из скульптуры брызнула струя воды. В окружении советников герцог поднялся с места.

– Так! – На лице герцога появились следы творческого вдохновения. – В целом, господа, мне нравится!

– Да! Хорошо! – тотчас поддержали герцога советники.

Его величество приблизился к скульптуре.

– Выразительная штуковина! – сощурясь произнес он. – Жаль только, что одна половина…

Советники понимающе вздохнули, искренне сожалея.

– А куда, собственно, девалась вторая? – заинтересовался герцог.

– Согласно известному рассказу барона, она мирно паслась неподалеку, – быстро пояснил бургомистр.

– А что если все-таки как-то… хотя бы… приблизить?

Среди помощников и адъютантов возникло сложное движение, завершившееся быстрым появлением второй половины, которую внесли в кабинет и поставили неподалеку от передней половины.

– Уже точнее, – обрадовался герцог.

– Да! – согласились советники. – Гораздо точнее. Уже.

– Но поскольку скульптура барона состоит у нас из двух половин, впечатление от барона все-таки раздваивается, – горестно вздохнул герцог.

– В том-то и дело! – сокрушенно произнес один из советников.

– Неудобно. Человек многое сделал и для Ганновера, и для всей Германии, – продолжал размышлять герцог. – Чего нам, собственно, бояться?

– Не надо бояться! – сказал один из самых смелых советников.

– Но ведь в этом, так сказать, весь смысл изваяния, – попробовал возразить бургомистр. – В этом вся соль! Это смешно…

– Кто же с этим спорит? Но именно поэтому не хотелось бы рассматривать заднюю часть барона отдельно от передней, – сказал герцог и сделал жест, характерный для человека ищущего и глубоко творческого. – Что если… а?

– Соединить их воедино! – предложил самый молодой советник.

– Кто такой? – тихо спросил герцог, бросив быстрый взгляд на советников.

– Прикажете отметить?

– Нет, пока просто понаблюдайте!

Секретарь сделал пометку в блокноте, в то время как задняя часть скульптуры была благополучно сомкнута с передней. Среди советников возникло тревожное ожидание.

– А?! – сказал герцог. – Так даже смешнее.

Бургомистр, потрясенный случившимся, приблизился к скульптуре и почувствовал себя неуверенно.

– Откуда же тогда будем лить воду? – тихо спросил он. – Из какого места?

Среди присутствующих воцарилось молчание. Многие искренне озадачились.

Герцог внимательно оглядел скульптуру и пришел к заключению:

– Из Мюнхгаузена воду лить не будем. Незачем. Он нам дорог просто как Мюнхгаузен, как Карл Фридрих Иероним, а пьет его лошадь или не пьет – это нас не волнует!

Герцога поддержал гул одобрительных голосов и аплодисменты.

– Но в одном я решительно не согласен с проектом, – резко произнес герцог, приблизившись к бургомистру. – Почему у барона зауженный рукав и плечо реглан? Нет-нет, двойная петля на кушаке. – Он показал, какая именно и где. – Здесь тройная оборка, и все! Никаких возражений! Все!

Присутствующие дружно устремились к дверям.

Грянули дружные аплодисменты посетителей трактира. На маленькой эстраде, где выступали музыканты, скрипач сделал шаг вперед:

– А сейчас, по просьбе уважаемой публики… Гвоздь сезона! Песня «С вишневой косточкой во лбу»!

Трактир содрогнулся от восторженного рева. Перед оркестром появилась певица – любимица Ганновера. И зажигательная песня полетела по улицам города.

Заплаканная физиономия Феофила не вынесла летящего над городом припева: «С вишневой косточкой во лбу я брожу по улицам Ганновера и жду, когда у меня на голове вырастет вишневое дерево».

Такие или приблизительно такие слова ворвались в раскрытое настежь окно и повергли Феофила в горечь воспоминаний. Он громко всхлипнул.

– Так нельзя, Фео! Будь мужчиной! – прикрикнула баронесса, входя в гостиную.

На ней был траурный наряд. Рядом – Рамкопф в черном сюртуке. Позади – хмурый Томас.

В центре просторной гостиной красовался пышно сервированный стол.

– Да-да, конечно, извините меня. – Феофил мужественно боролся со слезами. – Нервы! Когда я слышу о нем, то вспоминаю… Господи, господи! Как мы были несправедливы к нему, как жестоки…

– Дорогой мой, – торжественно изрек Генрих, – кто же знал, что так все обернется? Мы были искренни в своих заблуждениях. Время открыло нам глаза!

Баронесса многозначительно вздохнула:

– Такова судьба всех великих людей: современники их не понимают.

– Современники – возможно! – воскликнул Феофил. – Но мы-то родственники! Страшно вспомнить: я мечтал о дуэли с отцом. Я хотел убить его! И убил…

– Прекрати, Фео! – снова прикрикнула баронесса. – Мне надоели твои истерики!

Феофил посмотрел на мать затуманенным взором и гневно процитировал:

– «Еще и башмаков не износила, в которых гроб отца сопровождала в слезах, как Ниобея!»

– Ой, ой, ой, – затыкая уши, застонала баронесса, – что за пошлость, Фео!

– Это не пошлость, мама, – это монолог Гамлета! Я тоже переписываюсь с Шекспиром!

– Ну и как? – заинтересовался Генрих.

– Уже отправил ему письмо.

– А он?

– Пока не отвечает.

– Ты совершенно теряешь голову, Фео! – Баронесса с трудом сдерживала негодование. – Допустим, мы тоже виноваты, допустим! Но нельзя же теперь всю жизнь казнить себя!

– Прошу прощения, – произнес Томас, приблизившись к баронессе. – Господин барон просил предупредить его…

Феофил пришел в состояние крайнего возбуждения:

– Они летят?!

– Летят, господин барон! – подтвердил Томас. – Сейчас будут как раз над нашим домом.

– Опять? – усмехнулся Генрих. – Феофил, вам не надоело?

– Пусть попробует еще раз! – по-матерински нежно произнесла баронесса.

– Да, мама! – Феофил рванулся в сторону и снял со стены ружье. – Еще разок! Сегодня я чувствую вдохновение… Командуй, Томас!

Феофил сунул ружье в камин, на его лбу выступил пот. Томас с подзорной трубой занял место у окна:

– Минуточку, господин барон… приготовились…

На лицах присутствующих отразилось возрастающее напряжение.

Никем не замеченный в дверях появился пастор Франц Мусс.

– Пли! – закричал Томас.

Грянул выстрел. Наступила тишина. Феофил засунул голову в очаг и стал смотреть в дымоход.

Через секунду он с остервенением повторил выстрел и полез вверх по дымоходу.

Баронесса поморщилась.

– Томас, когда молодой барон вернется, помойте его пемзой. Боже, как я измучилась с ним, – дрожащим голосом произнесла она и вынула носовой платок. – Сегодня утром я случайно увидела, как он стоял на стуле и тянул себя за волосы… Это так глупо!

– И очень больно, – добавил Генрих, поправляя волосы.

– Вы тоже пробовали?

– Господин пастор Франц Мусс! – неожиданно объявил Томас.

Стоящий в дверях пастор поклонился.

– О, – всплеснула руками баронесса, – какой приятный сюрприз! Я уже отчаялась увидеть вас! Прошу!

Баронесса сделала гостеприимный жест. Все прошли к столу. Сели. Наступило неловкое молчание.

– Как добрались? – улыбнулась хозяйка.

– Скверно, – ответил пастор. – Дождь, туман… вся ганноверская дорога размыта.

– Да-а, – задумчиво протянул Генрих, – после смерти барона льют такие дожди…

– Не вижу никакой связи между этими двумя явлениями, – недовольно произнес пастор.

– Я тоже, – поспешно согласилась баронесса. – Не говори ерунды, Генрих.

– А что тут такого? – удивился Рамкопф. – Все говорят, что с его уходом климат изменился.

Пастор отложил обеденный прибор:

– Глупое суеверие.

– Абсолютно с вами согласна, пастор. – Баронесса бросила недовольный взгляд на Генриха. – Вообще мне не хотелось бы, чтобы наша беседа начиналась так напряженно… Но раз уж вы приехали к нам, несмотря на вашу занятость, давайте поговорим откровенно. Не буду вам рассказывать, какие сложные отношения были у нас с мужем. Однако время идет, обиды и чудачества забываются. Остается светлая память и всеобщая любовь сограждан, которую вы не сможете отрицать.

– Я и не отрицаю, – ответил пастор. – Я не одобряю ее.

– Почему? – спросил Генрих.

– Популярность барона растет, – улыбнулась баронесса, – а оппозиция церкви идет только ей же во вред. Разумно ли это? Не правильней ли проявить милосердие и снять негласное проклятие?

– Это невозможно! – Пастор вышел из-за стола. – Церковь не может признать истинными так называемые подвиги барона. Они результат фантазии и непомерного самомнения. Простой смертный не может совершить ничего похожего. Стало быть, барон либо хвастун и враль, либо… святой?

– А почему бы и нет? – Баронесса решительно приблизилась к пастору, и в глазах ее заиграли дерзкие огоньки.

Пастор открыл рот и, не найдя подходящих слов, сперва молча поклонился, потом быстро двинулся к выходу.

Баронесса догнала его и некоторое время шла рядом.

– Избави бог, я не утверждаю, что барон был святым. Было бы нескромно говорить так про собственного мужа. Но согласитесь, что некоторая сверхъестественная сила ему сопутствовала. Иначе как объяснить такое везение во всем?

На лице пастора возникла саркастическая улыбка:

– От дьявола!

– Не будем делать поспешных выводов, – ласково предложила баронесса. – Вы знаете, пастор, что господин Рамкопф готовится защищать научный трактат о творчестве моего покойного мужа. Так вот, представьте, изучая его литературное наследие, он вдруг наткнулся на редкий экземпляр Библии…

Генрих мгновенно приблизился к баронессе и передал ей книгу. Баронесса протянула ее пастору.

– Что же в Библии? – недоверчиво произнес пастор, заложив руки за спину.

– А вы посмотрите… – опустив глаза, скромно попросила баронесса и протянула Библию, раскрыв ее на титульном листе. На уголке листа вилась надпись на иврите: «Дорогому Карлу от любящего его…»

Побледнев, пастор надел очки.

– «…от любящего его Матфея»?! – Он в ужасе отпрянул от Библии. – Неслыханное кощунство!

– Возможно, – кивнула баронесса. – Хотя подпись святого Матфея достаточно разборчива.

– Мерзкая фальшивка! – Пастор почувствовал, что задыхается.

– Вероятно, так, – вздохнула баронесса. – Но мы обязаны передать эту реликвию на экспертизу. Вы знаете, что в духовной консистории у вас достаточно противников. Дело наверняка передадут в Церковный совет. Начнутся долгие споры…

– Которые еще неизвестно чем кончатся, – вставил Генрих.

– Вот именно, – согласилась баронесса, открывая маленький пузырек и капая в рюмку лекарство. – Представьте: победят ваши противники – что тогда? Барон причисляется к лику святых, а его недоброжелатели с позором изгоняются. Поймите, дорогой мой, речь идет о вашей духовной карьере!

Пастор дрожащей рукой опрокинул рюмку с лекарством.

– Боже мой, – прошептал он, – за что такие испытания? Что вы от меня хотите?

– Милосердия! – почти пропела баронесса. – Чуть- чуть милосердия… О, если бы сам пастор Франц Мусс принял участие в торжественной литургии и прочитал проповедь на открытии памятника…

– Нет! Никогда! – У пастора подкосились ноги, и он почувствовал, что теряет сознание. – Я не могу… я не готов!..

– А я вам дам свой конспект! – воскликнул Рамкопф.

– Обойдусь! – оттолкнул Рамкопфа пастор.

– Разумеется, – согласилась баронесса. – Вы сами найдете нужные слова. А можно и под музыку. – Она сделала знак музыкантам. Музыканты запели: «С вишневой косточкой во лбу!»

– И тут вступает орган, – напирал на пастора Рамкопф. – И за ним сразу детский хор…

– И вы, пастор Франц Мусс, стоите на амвоне с Библией в руках, на которой оставил подпись сам святой Матфей! – продолжала натиск баронесса, засовывая Библию пастору под мышку. – Как это величественно!

Ударили колокола Ганновера, раскачиваясь в такт церковному песнопению, в котором легко угадывалась все та же мелодия.

У городских торговых рядов царило предпраздничное оживление.

Особенно бойко раскупались цветы…


В небольшой цветочной лавочке согбенная спина хозяина мелькала перед лицами покупателей.

– Тюльпанчики, господа, тюльпанчики! – звучал скрипучий голос хозяина. – Всего по талеру за штучку!

– Как это «по талеру»? – возмутилась покупательница – Еще вчера они шли по полталера.

– Вчера – это вчера, – скрипел хозяин, – а сегодня праздник! Годовщина со дня смерти нашего славного барона, упокой, Боже, его душу.

– Гвоздики почем? – спросила покупательница.

– По два талера.

– Да вы что? – возмутилась покупательница, брезгливо разглядывая гвоздики. – Они ж вялые!

– Вялые! – кивнул хозяин. – Наш барон, пока был жив, тоже дешево ценился, а завял – стал всем дорог.

– На, подавись! – Покупательница швырнула монеты, схватила цветы и вышла. Хозяин суетливо стал подбирать рассыпавшиеся деньги.

Открылась дверь. В лавку вошел Томас с корзинкой. Огляделся.

– Чем могу служить? – спина хозяина приняла форму вопросительного знака. – Астры? Левкои? Гвоздики?

– Мне бы фиалки! – сказал Томас.

– Фи! – поднял плечи хозяин. – Дикий лесной цветок. У меня в лавке культурные растения. Оранжерейные! Вот рекомендую калы… всего по три талера!

– Нет! – вздохнул Томас. – Мой покойный хозяин любил фиалки!

– Грубый вкус, – отозвался хозяин и замер на месте.

– Что-что?

– Ваш хозяин не умел ценить истинную красоту..

– Да кто вы такой, чтобы рассуждать о моем хозяине? – Томас приблизился вплотную к владельцу цветочной лавки, и его пристальный негодующий взгляд позволил нам наконец рассмотреть лицо этого человека.

С едва заметной печальной улыбкой на Томаса взирал не кто иной, как несколько раздобревший и отчасти постаревший барон Карл Фридрих Иероним фон Мюнхгаузен.

В первую секунду Томас от неожиданности даже не шелохнулся. Во вторую секунду корзина выпала из рук Томаса, и он осторожно, чтобы отдалить момент возможного потрясения, повернулся к двери и двинулся прочь на цыпочках. Потом силы оставили его и он, резко обернувшись, пошатнулся.

– «С вишневой косточкой во лбу, – громко пропели за окнами цветочной лавки, – я хожу по улицам Ганновера и жду, когда у меня на голове вырастет вишневое дерево!»

Слезы выступили на глазах Томаса, он рванулся к Мюнхгаузену:

– Здравствуйте, господин барон!

– Тссс… – зашипел Мюнхгаузен. – Не называй меня так. Я Миллер. Садовник Миллер Понятно?

– Понятно, – кивнул Томас. – Здравствуйте, господин Миллер, господин барон.

Он бросился в объятия бывшему хозяину, и слезы выступили на его глазах:

– Я знал! Я верил! Не могло быть, чтобы мы не встретились.

– Конечно, конечно – Мюнхгаузен высвободился из его объятий и поспешно закрыл лавку на ключ.

– Я знал, я не верил, что вы умерли, – причитал Томас. – И когда в газетах сообщили, не верил… И когда отпевали, не верил, и когда хоронили – сомневался… Ах, как я счастлив, господин барон!

– Умоляю, не называй меня так, – замахал руками Мюнхгаузен. – Говорят же тебе – Миллер.

– Для меня вы всегда – барон Мюнхгаузен.

– Тогда добавляй «покойный» или «усопший», как тебе удобней.

Новая группа уличных музыкантов подхватила песню. Чуть протяжнее, чуть печальнее Вечерние тени упали на землю.

В опустевшем трактире они сидели вдвоем за дальним столиком. Перед ними стояла бутыль вина и блюдо с жареной уткой.

– И тогда я пальнул в воздух, – закончил свой рассказ Мюнхгаузен, – попрощался со своей прошлой безумной жизнью и стал обыкновенным садовником по фамилии Миллер.

– Откуда такая фамилия? – удивился Томас.

– Самая обыкновенная. В Германии иметь фамилию Миллер – все равно что не иметь никакой.

Томас улыбнулся:

– Вы шутите?

– Давно бросил. Врачи запрещают.

– С каких это пор вы стали ходить по врачам?

– Сразу после смерти, – объяснил Мюнхгаузен.

– И не шутите?

– Нет.

Томас огорчился:

– А говорят ведь, юмор – он полезный. Шутка, мол, жизнь продлевает…

– Не всем, – перебил барон. – Тем, кто смеется, тем продлевает, а тому, кто острит, – укорачивает.

Томас кивнул:

– И чего делаете?

– Ничего. Живу. Ращу цветочки.

– Красивые?

– Выгодные. По талеру за штуку. А если учесть количество свадеб, юбилеев, премьер… Да одни мои похороны дали мне больше денег, чем вся предыдущая жизнь.

– А по виду не скажешь, – усмехнулся Томас. – Одеты вы скромно.

– Не хочу бросаться в глаза, – подмигнул барон. – Зачем мне разговоры: простой садовник, а живет лучше барона. Вот я хожу в холстине… Зато белье! – Он рванул рубаху на груди. – Батист с золотым шитьем! Можешь потрогать.

Томас с восхищением покачал головой:

– А как фрау Марта?

– Все хорошо, – он принялся жевать мясо, – то есть, значит, все тихо. У нас сыночек родился.

– Ну?

– Да!

– Хороший мальчик? – оживился Томас.

– Двенадцать килограмм.

– Бегает?

– Зачем? Ходит.

– Болтает?

– Молчит.

– Умный мальчик. Далеко пойдет.

– Знаешь что, – сказал Мюнхгаузен, – едем ко мне. Покажу дом… Для Марты это будет сюрприз…

Свет от канделябра расцветил тысячами огней хрустальные вазы, засветились ажурной голубизной фарфоровые сервизы и украшенные позолотой статуэтки. Мюнхгаузен вел Томаса по залу, уставленному антикварной мебелью.

– Мебель павловская… из России, – хвастал захмелевший барон. – Это саксонский фарфор… Это китайский… А вон там – индийский… Только руками ничего не трогай. Это там… в том доме все было шаляй-валяй, а здесь – порядок!

– Извините, конечно, господин… Миллер, – Томас печально посмотрел на Мюнхгаузена. – А не скучно?

– Что? – не понял барон.

– Не скучно вам здесь?

– Почему? – пожал плечами барон. – У меня музыка есть… – он подошел к огромной шарманке, взялся за ручку. – Музыкантов я прогнал. Ящик надежней! Все ноты правильно берет и в нужной тональности…

Он закрутил ручку, раздалось невнятное бренчание, которое доставило Мюнхгаузену видимое удовольствие.

– Марта, Марта! – громко позвал он. – Иди к нам!

В дверях появился испуганный мажордом в расшитой золотом ливрее.

Его взгляд насторожил Мюнхгаузена. Он бросил шарманку:

– Где Марта?

Мажордом не ответил, отвел испуганный взгляд.

Побежали быстрые тени. Мюнхгаузен с горящим канделябром вошел в огромную темную комнату.

Повсюду были следы торопливых сборов. В распахнутом шкафу все платья висели на своих местах. Но на огромном зеркале губной помадой было начертано:

«Прости, дорогой, но мне все осточертело. Больше так жить не могу. Прощай. Марта».

Мюнхгаузен приблизился к зеркалу. В его тусклых глазах вдруг появился какой-то странный лихорадочный блеск. В комнату вошел Томас, изумленно уставился на фарфоровые вазы, стоящие на подставках.

– И это саксонский? – спросил он, указывая на одну из ваз.

– Нет, – ответил барон. – Это древнеиндийский.

– Да как же вы их различаете?

– По звону! – объяснил Мюнхгаузен и с силой запустил вазу в зеркало. Осколки разлетелись в разные стороны. – Слышишь? А это – саксонский! – Взял вторую вазу и с силой шарахнул ее об стену.

– Точно! Саксонский, – удовлетворенно кивнул Томас.

Мажордом выскочил в коридор и замер от ужаса. Вслед ему донесся новый удар и звон разбитой посуды.

– Китайский, – заключил мажордом.

Баронесса прошла через гостиную к огромной картине, изображающей героического Мюнхгаузена на вздыбленном коне, и поправила стоящие возле картины цветы.

С кресла поднялся ожидающий ее молодой офицер и ринулся к ней с букетом в руках.

– Как вы сюда попали, Вилли? – спросила баронесса с улыбкой.

– Через дверь, естественно, – поклонился офицер.

– Какая проза! – поморщилась баронесса. – Я же вам, кажется, объясняла… Существуют определенные традиции.

– Момент! – Офицер тотчас бросился прочь из дома. Баронесса прошла в свой будуар и выбросила через окно веревочную лестницу.

Сверху было видно, как по ней стал быстро взбираться мужчина.

Баронесса приняла несколько рискованную, но эффектную позу.

– Ты спешишь ко мне?

– Да! – раздался голос за окном, и на подоконник влез Мюнхгаузен.

Баронесса вскрикнула, инстинктивно запахнула пеньюар.

– Не волнуйся, свои! – Мюнхгаузен спрыгнул в комнату.

– Карл! – ужаснулась баронесса. – Какое безрассудство!.. Тебя могли увидеть… Кто-нибудь из прислуги.

– Ничего страшного! – подмигнул ей Мюнхгаузен. – Сочтут за обыкновенное привидение.

– Что тебе надо?

– Поговорить с тобой.

– Сегодня?

Мюнхгаузен кивнул.

– Сошел с ума! – Баронесса нервно заметалась по комнате. – Я занята. Завтра годовщина твоей смерти. Ты хочешь испортить нам праздник? Это нечестно. Ты обещал… Сюда идут! Боже милостивый, умоляю тебя, поговорим в другой раз…

– Хорошо. Сегодня в полночь у памятника.

– У памятника кому?

– Мне! – Барон направился к окну.

В окне появилась физиономия офицера.

– Я здесь, – радостно сообщил он.

– Очень приятно, – вежливо сказал Мюнхгаузен. – Прошу!

Офицер спрыгнул с подоконника, барон занял его место и быстро начал спускаться по веревочной лестнице. Несколько мгновений офицер оставался неподвижным, затем бросился к окну:

– Ой! Разве вы не умерли?

– Умер, – спокойно отозвался барон.

– Слава богу, – офицер вытер вспотевший лоб. – Я чуть было не испугался!


Рамкопф с победоносным видом оглядел студенческую аудиторию:

– Таким образом, господа, мой научный трактат разрушает последние возражения моих оппонентов и свидетельствует о том, каким порой извилистым путем шагает истина во второй половине восемнадцатого столетия, иными словами – в наше время. – Он откашлялся и подошел к огромной схеме – плакату, на котором был изображен барон Мюнхгаузен, утопающий вместе с конем в болоте. – Перед нами уже ставшая классической схема вытягивания самого себя из болота за волосы, гениально проделанная в свое время незабвенным бароном! Нынешние схоласты и демагоги и сегодня еще кое-где твердят: не-воз-мож-но! – Рамкопф усмехнулся. – Как близкий человек покойного я неоднократно видел этот взлет своими собственными глазами… Как ученый и теоретик утверждаю: главное – правильный вектор приложения рычага! Берется голова, – Рамкопф указал на схему, – берется рука…

Неожиданно из-за схемы появилась чья-то рука и взяла его за шиворот.

– После чего рука подтягивает туловище вверх, – объяснил Рамкопф.

Появившаяся рука подняла Рамкопфа и утащила за схему. Здесь он нос к носу встретился с Мюнхгаузеном.

– Ровно в полночь! – прошептал барон. – У моего памятника. Важный разговор. Быть обязательно. – И он разжал ладонь.

Рамкопф шлепнулся на пол на глазах изумленной аудитории. Студенты вскочили со своих мест.

– Вот и все, – сказал Рамкопф, вставая с пола. – Видите, как просто. Есть вопросы?

В ответ раздался гром аплодисментов.


Кабанчик бежал по лесу, сопровождаемый далеким улюлюканьем охотников и лаем собак. Неожиданно на него накинули сеть, и кабанчик беспомощно забарахтался в веревках, которые держали егеря.

На лесную поляну верхом на лошади выскочил бургомистр, недовольно посмотрел на кабанчика и егерей.

– Господин бургомистр, – быстро доложил старший. – Его величество герцог опять промахнулись. Четвертый раз гоним этого кабанчика мимо его величества, а его величество, извините за выражение, мажет и мажет.

– Прикажете прогнать в пятый раз? – спросил другой егерь.

– Нет, – сказал бургомистр. – Неудобно… он уже запомнил его в лицо.

– Кто – кого?

– Герцог – кабанчика! – строго пояснил бургомистр. – Позор! И это королевская охота! Докатились! С одним кабанчиком справиться не можем…

– Осмелюсь доложить, господин бургомистр, – заметил старший, – его величество вообще в этот раз лесом недоволен. Вот если бы, говорит, подстрелить медведя!

– Где я ему возьму медведя? – в отчаянии воскликнул бургомистр.

– Разве у цыган одолжить? – предложил кто-то из егерей.

– Одалживайте! – крикнул бургомистр и спрыгнул с лошади. – Через полчаса медведь должен быть в лесу! Все!

Егеря бросились к лошадям.

Бургомистр, тяжело вздохнув, уселся в тени развесистого дуба.

Тотчас чья-то заботливая рука протянула ему флягу.

Бургомистр охотно принял ее и сделал несколько глотков:

– С ума можно сойти!

Он вернул флягу ее владельцу. Им оказался сидящий под тем же дубом барон Мюнхгаузен.

– Кстати, барон, давно хотел вас спросить – где вы, собственно, доставали медведей?

– Уже не помню, – пожал плечами Мюнхгаузен. – По-моему, прямо в лесу и доставал.

– Абсолютно исключено, – отмахнулся бургомистр. – У нас они не водятся.

– И тем не менее нам надо поговорить.

– Докатились! – возмутился бургомистр.

– Сейчас вам не до меня. Буду ждать вас ровно в полночь у памятника.

– У цыган одалживаем медведей!

– Прошу вас. Очень важно.

– А ведь были буквально родиной медведей, – продолжал бургомистр. – А теперь и это проблема.

Позади беседующих появился медведь, который с любопытством обнюхал обоих.

– Итак, до встречи! – улыбнулся Мюнхгаузен и, похлопав бургомистра по плечу, быстро пошел прочь.

Бургомистр задумчиво посмотрел на появившуюся перед ним морду медведя.

– Не надо, барон, – сказал он с недовольной гримасой. – Мне сейчас не до шуток. Оставьте это для другого раза. Нельзя же каждый раз, ей-богу, любое дело превращать в розыгрыш!


Часы на городской башне пробили ровно полночь.

Огромное белое полотнище, закрывающее памятник, глухо трепетало под порывами ветра.

В глубине темного пространства остановилась карета. Через секунду рядом с ней застыла вторая. Еще через мгновение появился третий экипаж.

Одновременно раскрылись дверцы, и на мостовую сошли Якобина фон Мюнхгаузен, бургомистр и Генрих Рамкопф.

Они торопливо приблизились к памятнику и недоуменно огляделись по сторонам.

Некоторое время слышалось только завывание ветра, потом прозвучал звук английского рожка.

Все трое ринулись на звуки знакомой мелодии, откинули край материи и заглянули под белое полотнище.

В глубине образовавшегося пространства, уютно развалившись в кресле возле самого постамента, сидел барон Мюнхгаузен.

– Я пригласил вас, господа, чтобы сообщить пренеприятное известие, – приветливо произнес он и улыбнулся. – Черт возьми, отличная фраза для начала пьесы… Надо будет кому-нибудь предложить…

– Карл, если можно, не отвлекайтесь. – Баронесса вошла под навес вместе с бургомистром и Генрихом.

Мюнхгаузен сделал обнадеживающий жест и решительно поднялся с кресла:

– Итак, дорогие мои, три года назад по обоюдному согласию я ушел из этой жизни в мир иной и между нами было заключено джентльменское соглашение о том, что ни я вас, ни вы меня беспокоить не станем. Я условия этого соглашения соблюдал честно, чего нельзя сказать про вас…

– Но, Карл… – попробовал вмешаться Рамкопф.

– Оправдания потом! – резко перебил его Мюнхгаузен. – Пока вы хоронили мое бренное тело, я старался не обращать внимания, но когда вы стали отпевать мою душу..

– Я не понимаю – о чем речь? – удивился бургомистр.

– Об этом! – Мюнхгаузен поднял вверх книгу. – «Полное собрание приключений барона Мюнхгаузена».

– Что ж вам не нравится? – изумился Рамкопф. – Прекрасное издание!

– Это не мои приключения, это не моя жизнь, – резко возразил Мюнхгаузен. – Она приглажена, причесана, напудрена и кастрирована.

– Не согласен, – обиделся Рамкопф. – Обыкновенная редакторская правка.

– Когда меня режут, я терплю, но когда дополняют – становится нестерпимо. Какая-то дурацкая экспедиция на Борнео, затем чудовищная война в Австралии…

– Да поймите, наконец, что вы уже себе не принадлежите. – В голосе Рамкопфа зазвучали проникновенные нотки. – Вы – миф, легенда! И народная молва приписывает вам новые подвиги.

– Народная молва не додумается до такого идиотизма.

– Ну знаете ли…

– Да, господин Рамкопф! – повысил голос Мюнхгаузен. – Я требую изъятия этой вздорной книги… Теперь о памятнике. Он мне не нравится.

Мюнхгаузен приблизился к пьедесталу и оглядел барельефы.

– Извини, мы с тобой не посоветовались, – злобно усмехнулась баронесса.

– И напрасно! – Мюнхгаузен сделал над собой усилие и спокойно продолжал: – Скульптура еще ничего, но барельефы омерзительны. Взять хотя бы картину, где я шпагой протыкаю десяток англичан…

– Но, дорогой, – улыбнулся бургомистр, – вы же воевали с Англией?!

– Вы знаете, что в этой войне не было пролито ни капли крови.

– А я утверждаю, что было! – воскликнул Рамкопф. – У меня есть очевидцы.

– Я никогда не шел с таким зверским лицом в атаку, как изображено, – спокойно объяснил Мюнхгаузен, – и не орал: «Англичане – свиньи». Это гадко. Я люблю англичан, я дружил с Шекспиром… Короче, я запрещаю ставить этот памятник.

– Послушайте, Карл! – ласково вмешался бургомистр. – Наверное, мы все виноваты перед вами. – Он взглядом остановил негодующий порыв баронессы. – Наверное, допущен ряд неточностей. Но поверьте мне, вашему старому другу, это произошло от безмерной любви и уважения. Рамкопф прав: вы уже себе не принадлежите. Вы – наша гордость, на вашем примере мы растим молодежь. Поэтому мы и возводим этот памятник. Бог с ними, с неточностями… Через год воздвигнем другой, более достоверный.

– Нет! – покачал головой Мюнхгаузен.

– Сейчас мы просто не успеем переделать! – вспыхнула баронесса. – Съехались гости. Завтра тридцать второе мая!

– Именно поэтому памятник не годится!

– Что за спешка? – Бургомистр подошел вплотную к Мюнхгаузену и внимательно посмотрел ему в глаза. – Вы словно с цепи сорвались… Какие-нибудь неприятности с торговлей? Что-нибудь случилось? Ну, откройтесь мне как другу.

– От меня ушла Марта, – тихо произнес Мюнхгаузен.

– Это не страшно. Мы ее уговорим! – уверенно произнес бургомистр.

– Нет, – усмехнулся Мюнхгаузен. – Вы ее плохо знаете. Чтобы вернуть ее, придется вернуть себя.

– Как это понимать? – удивился Рамкопф.

– Я решил воскреснуть.

– Вы этого не сделаете, Карл! – решительно произнес бургомистр.

– Сделаю, – печально вздохнул Мюнхгаузен.

– Вы умерли, барон Мюнхгаузен, – взволнованно объяснил Рамкопф. – Вы похоронены, у вас есть могила.

– Придется снести! – Настроение Мюнхгаузена изменилось. Он резко поднялся на ноги.

– Как бургомистр я буду вынужден принять экстренные меры!

– Это меня не остановит. – Мюнхгаузен двинулся к краю полотнища, задержался на мгновение, обернулся к бургомистру: – Прощайте, господа, я искренне сожалею, но…

– И я сожалею, – тяжело вздохнул бургомистр и опустил глаза.

Мюнхгаузен отбросил полотнище и вышел на площадь. Впереди стояли плотные ряды вооруженных гвардейцев. Он огляделся вокруг – площадь была оцеплена со всех сторон.

На лице его возникла печальная улыбка, и он с сожалением посмотрел на бургомистра. Бургомистру было мучительно тяжело.

– Я должен был это сделать, – тихо объяснил он. – Бургомистр не может позволить самозванцам посягать на святые имена. Мне не хотелось бы, чтобы это сделали наши солдаты. – Он раскрыл маленький саквояж и, смущаясь, достал наручники. – Они грубый народ. Наденьте их сами… пожалуйста…

– Вы очень изменились, господин бургомистр, – улыбнулся Мюнхгаузен.

– А вы зря этого не сделали! – ответил бургомистр с тяжелым вздохом.


Перед зданием суда шумела толпа.

Карета под усиленной охраной остановилась у ворот. Из нее вывели Мюнхгаузена в наручниках. Гвардейцы с трудом сдерживали натиск любопытствующих горожан.

– Какой самозванец?

– Мюнхгаузен.

– А выдает себя за кого?

– За Мюнхгаузена же и выдает.

Судья зазвонил в колокольчик, требуя тишины:

– Начинаем второй день судебного заседания по делу садовника Миллера. Слово представителю обвинения. Прошу вас, господин Рамкопф.

– Уважаемый суд, – взволнованно произнес Рамкопф, – могу смело сказать, что за процессом, который происходит в нашем городе, с затаенным дыханием следит вся Европа. Популярность покойного барона Мюнхгаузена столь велика, что, естественно, появилось немало мошенников, стремящихся погреться в лучах его славы…

Мюнхгаузен оглядел присутствующих в зале, нашел глазами Томаса, едва заметно подмигнул ему, потом покосился на охранявших его гвардейцев.

– Один из них сидит передо мной на скамье подсудимых, – продолжал Рамкопф. – Воспользовавшись своим внешним сходством с покойным бароном, овладев его походкой, голосом и отпечатками пальцев, подсудимый коварно надеется, что будет признан тем, кем не является на самом деле. Прошу уважаемый суд ознакомиться с вещественными доказательствами, отвергающими притязания подсудимого. – Рамкопф положил на стол судьи несколько документов. – Справка о смерти барона, выписка из церковной книги, квитанция на гроб…

– Считает ли подсудимый эти документы убедительным доказательством его вины? – спросил судья.

– Нет, – ответил Мюнхгаузен.

– Прекрасно, – воскликнул Рамкопф. – Послушаем голоса родных и близких… Вызываю в качестве свидетельницы баронессу Якобину фон Мюнхгаузен!

Судья поднялся с места:

– Баронесса, прошу вас подойти сюда!

Баронесса появилась в зале суда, сопровождаемая гулом возрастающего интереса.

– Поклянитесь на Святом Писании говорить только правду.

– Клянусь! – торжественно произнесла баронесса.

– Свидетельница, посмотрите внимательно на подсудимого, – предложил Рамкопф. – Знаком ли вам этот человек?

– Да.

– Кто он?

– Садовник Миллер.

– Откуда вы его знаете?

– Он поставляет цветы на могилу моего супруга. Рамкопф сделал многозначительный жест:

– Простите за такой нелепый вопрос: а не похож ли он на покойного барона? Присмотритесь повнимательней…

Мюнхгаузен подмигнул баронессе.

– Некоторое сходство есть, но очень незначительное. Карл был выше ростом, шире в плечах… другой взгляд, короче усы…

– Благодарю вас, – поклонился Рамкопф. – У меня больше нет вопросов.

Судья обернулся к Мюнхгаузену:

– Подсудимый, вы хотите задать вопрос свидетельнице?

– Да, господин судья, – весело кивнул Мюнхгаузен и поднялся. – Простите, сударыня, как вас зовут?

– Не понимаю, – фыркнула баронесса.

– Меня интересует ваше имя!

– Протестую! – тотчас возразил Рамкопф.

– Почему? Это тайна? – удивился Мюнхгаузен.

Баронесса покосилась на Рамкопфа, потом на судью:

– Мое имя, сударь, Якобина фон Мюнхгаузен.

– А как вы можете доказать, что вы та, за кого себя выдаете? – быстро спросил Мюнхгаузен.

– Протестую! – Рамкопф рванулся к судейскому столу.

– Отвожу ваш протест, обвинитель, – сказал судья и обернулся к заволновавшимся членам суда. – Подождите, это интересно…

– Я спрашиваю, – громко повторил Мюнхгаузен, – чем вы можете доказать, что вы баронесса Якобина фон Мюнхгаузен, супруга знаменитого барона?

– По-моему, это излишне доказывать. – Баронесса старалась оставаться спокойной.

– Отнюдь! – воскликнул Мюнхгаузен. – Я иду тем же логическим путем, что и наш уважаемый суд. Документы ничего не доказывают – они могут быть присвоены, свидетели могут ошибаться – вы очень похожи на настоящую баронессу.

– Что значит «похожа»? Я есть я!

– Это надо доказать! – Мюнхгаузен жестом призвал присутствующих в зале соблюдать тишину. – Если взять известные портреты баронессы, то свидетельница на них мало похожа. Та баронесса и моложе, и красивей. Если взять платья баронессы, то свидетельница в них просто не влезет!

– Влезу! – не выдержала баронесса.

В зале поднялся невообразимый шум. Испуганный Томас попятился к выходу.

– Неслыханно! Я протестую! – срывающимся голосом кричал Рамкопф.

Судья зазвонил в колокольчик:

– Протест принимается, Вы свободны, баронесса.

– Я протестую! – не уступал Мюнхгаузен. – До тех пор пока не установлена личность свидетельницы, вы не должны называть ее баронессой…

– Успокойтесь, подсудимый! – Судья поднялся с места. – Лишаю вас слова!..


Томас с силой барабанил в дверь аптеки:

– Фрау Марта! Фрау Марта! У нас беда! Барон воскрес!

В окне аптеки появилось испуганное лицо Марты…


Зал суда взревел с удвоенной силой.

– Господин барон, вы узнаете подсудимого? – громко вопрошал Рамкопф.

Феофил с презрением взглянул на Мюнхгаузена:

– Нет!

– Можете ли вы хоть отдаленно признать в нем своего покойного родителя?

– Никогда!

– Достаточно! – тотчас прервал его Рамкопф. – Я прошу суд избавить ранимую душу юноши от дальнейших расспросов.

– Почему же? – Мюнхгаузен поднялся с места. – Я бы тоже хотел кое о чем спросить.

– Подсудимый, – вмешался судья, – если вы еще раз собираетесь поставить под сомнение личность свидетеля…

– Нет-нет, – покачал головой Мюнхгаузен, – к сожалению, это действительно мой сын.

– Протестую! – немедленно воскликнул Рамкопф.

– Извините – сын барона!.. – поправился Мюнхгаузен. – Хотя это звучит так же парадоксально. Но, очевидно, в этом есть какое-то непонятное свойство природы: вино переходит в уксус, Мюнхгаузен – в Феофила.

– Ненавижу! – закричал Феофил. – Дуэль! Немедленно! Стреляться!

– Прекратить! – Судья зазвонил в колокольчик. – Свидетель, вы свободны!

К Феофилу быстро подошла баронесса и демонстративно прижала его к груди как нежная мать.

Зал дружно отреагировал на материнскую любовь.

– Прошу господина бургомистра! – объявил Рамкопф.

Бургомистр беспокойно огляделся по сторонам. Поднялся с кислой улыбкой:

– Извините, я бы хотел уклониться от этой неприятной обязанности.

– Это невозможно, – сказал судья. – Вы были другом покойного барона, ваши показания необходимы.

– Господин судья, – взмолился бургомистр, – я старый человек. У меня слабые глаза и совершенно ненадежная память. Я могу ошибиться…

Судья поднялся со своего места:

– Но вы узнаете в подсудимом барона или нет?

– Не знаю, – огорчился бургомистр. – Честное слово… Иногда мне кажется, что это он, иногда – нет… Полностью доверяю суду. Как решите, так и будет!

Зал тревожно загудел.

– Какой позор! – воскликнула баронесса. – И это наш бургомистр!

– Извините, баронесса, – развел руками бургомистр. – Извините, подсудимый… Я на службе. Если решат, что вы Мюнхгаузен, – я паду вам на грудь, если Миллер – посажу за решетку. Вот все, что я могу для вас сделать…

– Садитесь, свидетель, – сказал судья. – Господин обвинитель, у вас все?

– По-моему, достаточно.

– Подсудимый, – обратился судья к Мюнхгаузену, – нет ли у вас свидетелей в вашу защиту?

Мюнхгаузен оглядел суд и печально пожал плечами.

– Есть! – раздался чей-то уверенный голос. Все присутствующие в зале обернулись. Марта стояла в дверях.

– Есть, – спокойно повторила она.

Мюнхгаузен рванулся к ней:

– Марта?!

Конвойные тотчас схватили его за руки.

Зал отчаянно зашумел.

– Прошу отложить судебное разбирательство, – закричал Рамкопф. – Мне плохо…

– Врача! – крикнула баронесса.

– Судебное заседание переносится на завтра, – громко объявил судья.

Люди повскакивали со своих мест. Одни устремились к выходу, другие – к судьям.

Гвардейцы оттеснили Мюнхгаузена за дверь, расположенную сзади скамьи подсудимых.


Замелькали лица любопытных. Марта быстро ринулась прочь по коридору. Ее окружил водоворот вопросов, вздохов, воплей и причитаний. Она ускорила шаг. Вылетев из здания суда, Марта бросилась к карете. Томас помог ей, открыл дверцу – и тотчас отлетел в сторону, получив сильную оплеуху.

Карета рванулась с места.

Баронесса откинула вуаль. Она сидела напротив Марты.

– Вы хотите участвовать в этом процессе?

– Я хочу сказать правду, – ответила Марта.

Сидящий рядом с кучером Рамкопф указал ему направление, затем проворно полез на крышу кареты. Свесился вниз, заглянув в окно экипажа. Постучал по стеклу:

– Имейте в виду, если он раскается, мы добьемся помилования. Иначе как минимум десять лет тюрьмы. – Он показал на пальцах. – Десять!

– Успокойся, Генрих, – сказала баронесса и задвинула занавеску на окне кареты. – Если человек хочет сказать правду, он имеет на это право. – Она внимательно посмотрела на Марту с едва заметной улыбкой. – Мне бы только хотелось знать – какую правду вы имеете в виду?

Марта выдержала ее взгляд:

– Правда одна.

– Правды вообще не бывает, – снова улыбнулась баронесса. – Правда – это то, что в данный момент считается правдой… Вы скажете суду, что он Мюнхгаузен. Но разве это так? Этот сытый торговец, этот тихий семьянин – Мюнхгаузен? Побойтесь Бога! Нет, я не осуждаю вас, фрау Марта, наоборот, восхищаюсь. За три года вам удалось сделать из моего мужа то, что мне не удалось и за двадцать. Но теперь, когда мы совместными усилиями добились успеха, – зачем начинать все сначала?

– Я люблю его, – сказала Марта.

– И поэтому ушли из дома?

Марта посочувствовала своей собеседнице:

– У каждого своя логика, сударыня. Вы понимаете, что можно выйти замуж не любя. Но чтобы уйти любя, этого вам не понять!

Баронесса искренне оскорбилась:

– А что она ему дала, ваша любовь? Серую жизнь, скамью подсудимых… А завтра – тюрьму или…смерть.

Рамкопф перебрался на другую сторону, и его физиономия появилась в противоположном окне экипажа.

– Имейте в виду, фрау Марта, – прокричал он, – если судебное расследование зайдет в тупик, мы будем вынуждены произвести экспертизу!

– Успокойтесь, Генрих, – Баронесса задвинула занавеску.

– Что это значит? – насторожилась Марта.

– Его бросят в болото или заставят прокатиться на ядре, – объяснила баронесса. – На настоящем ядре, фрау Марта!

– Господи!.. – На глазах Марты появились слезы. – Неужели вам обязательно надо убить человека, чтобы понять, что он живой?

– У нас нет выхода, – вздохнула баронесса. – А теперь, когда вы знаете все, решайте… И мой вам совет – не торопитесь стать вдовой Мюнхгаузена. Это место пока занято.


Дверь тюремной камеры с лязгом распахнулась.

– Подсудимый Миллер, – объявил появившийся фельдфебель, – вам разрешено свидание.

Мюнхгаузен стремительно ринулся из камеры. В комнате для свиданий за решеткой стояла Марта. Они осторожно приблизились друг к другу и не произнесли ни слова.

– Можно разговаривать, – объяснил фельдфебель. – Говорите.

Они молча смотрели друг на друга. Потом где-то вдалеке зазвучала их мелодия.

Музыка становилась громче. Мелодия обретала силу и размах.

– Я согласна вернуться… я буду терпеть… – пропели ее глаза, но губы не произнесли ни звука.

– Меня? – кисло усмехнулся Мюнхгаузен, не говоря ни слова. Он отрицательно покачал головой.

– Разговаривайте! – крикнул фельдфебель.

– Никогда! – Она услышала его голос, но он молчал.

– Тебе грозит тюрьма! – Теперь услышал он и обрадованно кивнул:

– Чудесное место! Здесь рядом со мной Овидий и Сервантес. Мы будем перестукиваться.

– При свидании положено разговаривать! – прикрикнул фельдфебель. – Приказываю разговаривать!

– Карл, ты не знаешь самого главного, – Марта попыталась улыбнуться, но это оказалось выше ее сил. – Они придумали какую-то страшную экспертизу. Они хотят убить тебя. Понимаешь?

Он кивнул, он понял.

– Что же, – ободрил Марту его взгляд. – Будем честными до конца.

Она отрицательно покачала головой.

– Нет, милый, – пропели ее глаза. – На это я не соглашусь. Видно, уж такая моя судьба – в самый трудный момент отступать.

– Последний раз предупреждаю, – крикнул фельдфебель, – если не заговорите, свидание будет прекращено! Говорить!!!

– Я буду свидетельствовать, что ты – Миллер. – Она испуганно и неподвижно смотрела на Мюнхгаузена. Мелодия шутливого танца придавала ей силы. – Я предам тебя!

Он впился лицом в железные прутья и с мольбой посмотрел на нее:

– Не делай этого, Марта!

Она чуть отступила назад, и взгляд ее принял твердую обреченность принятого решения:

– Ты – Миллер, садовник, я – твоя жена Марта, нас обвенчали в сельской церкви, у нас родился мальчик.

К измученному фельдфебелю приблизился офицер:

– Ну что они там? Разговаривают?

– Так точно, – сообщил фельдфебель. – Но как-то не по-нашему… Молча.

Жерло огромной пушки медленно поднималось ввысь. Пушка стояла возле крепостной стены, и вокруг нее суетились солдаты.

У крепостных ворот царил нездоровый ажиотаж. Визгливая дама пыталась пройти в крепость без пропуска.

– Я по приглашению баронессы Якобины фон Мюнхгаузен! – возбужденно объяснял солидный господин в цилиндре.

Караульный офицер пытался воспрепятствовать стихийному наплыву публики:

– Господа, господа, повторяю, это закрытый судебный эксперимент!.. Только по специальному разрешению!.. Попрошу соблюдать порядок! Господа!..


Томас подбежал к крепостной стене с лестницей. Оглядевшись по сторонам, быстро полез вверх с большим мешком за плечами. У смотровой бойницы наткнулся на солдата.

– Скоро начнут? – спросил он как ни в чем не бывало.

– Скоро, – буркнул солдат.

– Какой калибр?

– Тридцать дюймов.

– Нормально, – Томас, оглядевшись, указал на узелок. – Вот. Собрал ему кое-что в дорогу..

– Какая дорога? – усмехнулся солдат. – Как он до нее доберется, когда облака на небе и Луны не видно?

Томас с видом знатока посмотрел на небо.

– Когда видно, и дурак долетит, – объяснил он. – Барон любит, чтобы задача была неадекватна своему решению.

– Ясное дело, – согласился солдат.


В ворота крепости въехал экипаж. Из него с шумом вылетел Феофил, за Феофилом – баронесса:

– Фео, успокойся! Умоляю!

– Оставьте меня! – Феофил ринулся к пушке и был встречен испуганным фельдфебелем:

– Туда нельзя, господин барон!

– Пропустите! Я имею право!

– Фео, не сходи с ума! – крикнула баронесса.

– Хватит! – взвизгнул Феофил. – Я всю жизнь не сходил с ума. Мне это надоело! А вдруг он долетит, и мы снова в дураках? Нет. Такой случай упустить нельзя. Я полечу вместе с ним!

Феофила подхватил Рамкопф и увлек к наскоро сколоченным трибунам со скамейками для зрителей. Зрители уже шумно занимали места. Повсюду царило праздничное оживление.

– Не будьте идиотом! – Рамкопф попытался усмирить разбушевавшегося Феофила. – Во-первых, вы вдвоем не поместитесь… Во-вторых… – он понизил голос, – никакого полета не будет.

– Что это значит? – изумился Феофил.

– Это судебная тайна, – быстро пояснил Рамкопф. – Сугубо между нами. Все заранее срепетировано. Мы положили сырой порох.

– Зачем?

– Не убийцы же мы, в самом деле… Барон пролетит не больше двух саженей и шлепнется на землю. Таким образом, мы спасем его! Смотрите, это герцог! Можно начинать!

В крепости появился герцог со свитой и, приветствуемый бургомистром и всеми присутствующими, проследовал в отведенную для него ложу.

– Все идет по плану, ваше величество, – докладывал на ходу бургомистр. – После увертюры – допрос свидетельницы и подсудимого, затем производим залп и объявляем танцы.

– Господи, прости всех нас и благослови, – пастор осенил себя крестным знамением.

– Господа! Прошу занять места и соблюдать полное спокойствие! – Судья занял место в судейской ложе. Его встретили вежливыми аплодисментами.

Рамкопф сделал ответственный кивок головой. Дирижер взмахнул палочкой. Зазвучала торжественная и плавная увертюра.

– Выпускайте фрау Марту, – тихо шепнул Рамкопф судебному секретарю.

Секретарь быстро переместился вдоль огражденного пространства.

Из крепостных ворот медленно и скорбно явилась Марта.

Некоторые зрители приставили к глазам лорнеты и бинокли.

Герцог удовлетворенно кивнул, откинувшись на спинку кресла.

– Хорошо, – заметил он склонившимся советникам. – Розовое платье на сером фоне. Смотрится. Талия немного завышена, но в целом неплохо.

– Здравствуйте, фрау Марта, – торжественно произнес Рамкопф. – Вы принесли ходатайство о помиловании?

– Принесла, – Марта протянула бумагу.

– Зачитайте! – зазывно и бодро предложил Рамкопф.

Дирижер эффектным жестом добился задушевного пианиссимо.

Герцог удовлетворенно переглянулся с советниками и кивком головы одобрил бургомистра.

Из-за дальней колонны выглянул Мюнхгаузен, готовясь к выходу в сопровождении эскорта гвардейцев.

– «…И я, Марта Миллер, прошу вас помиловать моего ненормального мужа», – отрешенно закончила Марта. – Ваше величество, я припадаю к вашим стопам. «Сего тысяча семьсот семьдесят девятого года, мая тридцать… тридцать…» – Она перевела взгляд на Рамкопфа и шепотом попросила: – Разрешите хоть поставить другой день.

– Ни в коем случае, – затряс головой Рамкопф.

– «Тридцать второго мая!» – объявила Марта. Раздались дружные аплодисменты. Рамкопф подал Марте руку и отвел ее в сторону.

– Фрау Марта, бесподобно, – тихо шепнул он.

– Но вы обещаете, что с ним ничего не случится? – быстро спросила Марта.

Рамкопф с укоризной развел руками:

– Я же объяснил. Сырой порох. Он вывалится из ствола и шлепнется здесь же, при всех, под общий хохот.

Они обернулись на барабанную дробь.

Мюнхгаузен уже стоял перед судейской ложей, без камзола, в белой рубашке, со связанными руками.

– Подсудимый, – торжественно зачитывал судья, – объявляю вам решение ганноверского суда: «В целях установления вашей личности и во избежание судебной ошибки суд предлагает вам повторить при свидетелях известный подвиг барона Мюнхгаузена – полететь на Луну». Предупреждаю вас: вы имеете право отказаться.

– Нет, я согласен, – твердо сказал Мюнхгаузен.

К нему приблизился пастор:

– Не хотите исповедаться?

– Нет! Я это делал всю жизнь, но мне никто не верил. Рамкопф взглянул в свои записи и не нашел этой реплики.

– Прошу вас, облегчите свою душу, – громко и торжественно предложил пастор.

– Это случилось само собой, пастор! – Мюнхгаузен медленно оглядел собравшихся. – У меня был друг – он меня предал, у меня была любимая – она отреклась. Я улетаю налегке…

– А вот это уже зря, – недовольно поморщился герцог. – Это, по-моему, лишнее. Ни к чему… Грубо.

– Да, да, – поспешно кивнул бургомистр, – я просил этого не говорить. Но с ним договориться невозможно…

– Зачем ты согласилась играть эту комедию, Марта? – грустно спросил Мюнхгаузен.

Дирижер, искусно варьируя нюансами оркестрового звучания, попытался слиться с произносимым текстом.

– Я это сделала ради нашей любви, – тихо произнесла Марта, приблизившись к Мюнхгаузену.

– Я перестал в нее верить, – печально улыбнулся он и посмотрел вокруг. – Помнишь, когда мы были у Архимеда, он сказал: «Любовь – это теорема, которую надо каждый день доказывать»!

– А почему не слышно? Я не понимаю, о чем они там говорят? – Герцог с недовольным видом обернулся к бургомистру.

Бургомистр заглянул в листочек:

– Подсудимый благодарит городские власти и одновременно как бы шутит со своей возлюбленной.

– Хорошо, – кивнул герцог. – Особенно жабо и передняя вытачка. Ему очень к лицу.

Мюнхгаузен подошел к пушке и обернулся:

– Скажи мне что-нибудь на прощание!

Марта медленно попятилась от него:

– Что?

– Подумай. Всегда найдется что-то важное для такой минуты…

– Я буду ждать тебя. – Она говорила с трудом и продолжала отступать. Губы ее пересохли. Дыхание участилось.

Рамкопф с беспокойством вглядывался в ее лицо.

– Нет-нет, не то… – Мюнхгаузен в отчаянии ударил кулаком по стволу пушки.

– Я очень люблю тебя! – Марта отошла в противоположный конец огражденного пространства.

Дирижер с удивлением обернулся. Оркестр прекратил играть.

– Карл… я…

Рамкопф делал ей отчаянные знаки.

– Не то! – гневно крикнул Мюнхгаузен.

– Я… – Марта попыталась что-то сказать и вдруг закричала что есть силы: – Карл! Они положили сырой порох!

Наступила мертвая тишина.

И вдруг трое музыкантов, отделившись от свободного оркестра, заиграли наивную тему их старого шутливотомного танца.

Мюнхгаузен ощутил себя счастливым человеком:

– Спасибо, Марта!

– Мерзавка! Убийца! – закричала баронесса, вскочив со своего места.

Рамкопф бросился со всех ног к судье. Волнение охватило зрителей. Мюнхгаузен ликовал:

– Пусть завидуют! – И закричал еще громче: – У кого еще есть такая женщина? Томас, ты принес то, что я просил?

– Да, господин барон! – крикнул Томас с городской стены. – Вот этот сухой, проверенный!

Он швырнул бочонок с порохом. Мюнхгаузен ловко поймал его. Передал артиллерийскому офицеру.

– Прощайте, господа! – гордо и весело произнес Мюнхгаузен. И трио музыкантов вдохновенно вышло на самую проникновенную часть мелодии. – Сейчас я улечу. И мы вряд ли увидимся. Когда я вернусь, вас уже не будет. На земле и на небе время летит неодинаково. Там мгновение, здесь – века. Впрочем, долго объяснять…

Бургомистр быстро отвел герцога в глубь ложи:

– Так. Положение серьезное, ваше величество, сейчас он рванет так, что не только пушка – крепость может не выдержать…

– Предлагаете построить новую крепость? – спросил герцог.

– Ваше величество, – заволновался бургомистр, – я хорошо знаю этого человека. Сейчас будет такое, что мы все взлетим на воздух!

– Что, и я тоже? – удивился герцог.

– Я и говорю – все.

– Зажечь фитиль! – скомандовал Мюнхгаузен.

К пушке приблизился солдат с зажженным фитилем.

– А потом она его разлюбит? – спросил зритель в цилиндре.

– Если вы знаете дальше, так не рассказывайте, – недовольно ответила сидящая рядом дама.

В ложе герцога возникла паника. Туда прибежал судебный секретарь и тотчас убежал назад.

Феофил обернулся к матери:

– Я уже ничего не понимаю. Так это он или не он? Ударила барабанная дробь.

– Остановитесь, барон! – громко произнес судья, получив в руки депешу от секретаря. – Высочайшим повелением, в связи с благополучным завершением судебного эксперимента, приказано считать подсудимого бароном Карлом Фридрихом Иеронимом фон Мюнхгаузеном!

Раздались аплодисменты и приветственные возгласы.

Рамкопф стукнул себя по лбу:

– Господи, как мы сами-то не догадались!

Баронесса рванулась из ложи, мучительно вглядываясь в лицо Мюнхгаузена:

– Это он! Карл, я узнаю тебя! Фео! Что ты стоишь? Разве не видишь? Это твой отец!

– Па-па! – хрипло закричал Феофил с глазами, полными слез, и бросился на шею Мюнхгаузену.

Дирижер взмахнул палочкой. Грянул стремительный праздничный галоп.

Кто-то кого-то целовал, кто-то кричал что-то восторженное. Марту оттеснили какие-то громогласные ликующие горожане.

Мюнхгаузен потерял ее в этой взбесившейся толпе жителей Ганновера, хотел что-то сказать, но ему не дали. Рамкопф подхватил его под руку:

– Поздравляю вас, барон!

Мюнхгаузен взглянул себе под ноги – на земле судорожно отбивал земные поклоны пастор:

– Господи, спасибо! Ты совершил чудо! Господи, спасибо…

Нахлынувшая толпа закружила его, и он попал в руки бургомистра, который его неожиданно и крепко поцеловал:

– Я знал. Знал… но это так неожиданно. Поздравляю от всей души!..

– Но с чем? – изумился Мюнхгаузен.

– Как «с чем»?! С успешным возвращением с Луны. Мюнхгаузен огляделся по сторонам, ища сочувствия: – Но я не был на Луне.

– Как это не был, когда уже есть решение, что был, – с укором произнес бургомистр. – Мы все свидетели.

– Это неправда! – закричал что есть силы Мюнхгаузен. – Неправда-а-а!..

Воцарилось глубокое и тягостное молчание. Все замерло. Мюнхгаузен смотрел перед собой, не зная, что еще сказать людям. Он почувствовал, что остался один.

Впереди стоял большой банкетный стол, за которым сидел добрый герцог и улыбался. Бесшумно скользили вышколенные официанты. Некоторые ему улыбались из- за стола, другие накладывали кушанья в тарелки.

– Присоединяйтесь, барон… Присоединяйтесь! – подмигнул ему бургомистр.

Рамкопф помахал ладошкой.

– Да, конечно, – вежливо улыбалась баронесса. – Когда мой муж летал, я безумно волновалась, но могу сказать одно: верила, что прилетит.

Герцог встал с кресла и поднял бокал. Все затихли.

– Присоединяйтесь, господин Мюнхгаузен, – тихо и проникновенно произнес он. – Прошу! Присоединяйтесь!

Все дружно подняли бокалы.

– Господа, – спокойно и задумчиво произнес Мюнхгаузен. – Вы мне все очень надоели. – Воцарилась мертвая пауза. Он не тронулся с места. Он остался стоять там, где стоял, напротив герцога. – Поймите же, Мюнхгаузен славен не тем, что летал или не летал, а тем, что не врет. Я не был на Луне. Я только туда направляюсь. Конечно, это не просто. На это уйдет целая жизнь, но что делать… придется. – Он попятился к пушке и взял из рук артиллериста горящий фитиль.

Раздался общий тревожный вздох, все поднялись со своих мест, звякнули тарелки.

Мюнхгаузен передал горящий фитиль Марте:

– Ты готова?

– Да, – прошептала она.

Он потрепал по плечу стоящего рядом Томаса:

– Ступай домой, Томас, готовь ужин. Когда я вернусь, пусть будет шесть часов.

– Шесть вечера или шесть утра? – заинтересовался Томас.

– Шесть дня, – улыбнулся Мюнхгаузен.

Потом он подошел к лестнице, приставленной к жерлу пушки, взглянул вверх и сказал, обернувшись к замершим людям:

– Я понял, в чем ваша беда. Вы слишком серьезны. Серьезное лицо – еще не признак ума, господа. Все глупости на земле делаются именно с этим выражением. Вы улыбайтесь, господа, улыбайтесь! – Он подмигнул своему музыкальному трио, раздались звуки его вечной темы.

Потом он не спеша, с видом знатока, поплевал на руки, взялся за лестницу и полез вверх, ловко, не торопясь, легко и целеустремленно. Музыка летела рядом с ним, она дарила ему уверенность и отвагу. За первыми метрами подъема побежали новые, еще и еще, без всякой надежды на окончание. Но он был весел, и это занятие нравилось ему. И когда на фоне его движения возникли финальные титры, он не прекратил своего подъема.

Даже после надписи «Конец фильма» он весело и отчаянно лез вверх.

Загрузка...