Григорий Горин. Антология.

Шут Балакирев, или Придворная комедия

СПИСОК РОЛЕЙ ДЛЯ ГОСПОД АКТЕРОВ,

ПОЖЕЛАВШИХ ПРИНЯТЬ УЧАСТИЕ В ПЬЕСЕ:

ПЕТР Алексеевич Романов, император российский.

ЕКАТЕРИНА Алексеевна, его супруга, императрица.

ПЕТРУША Романов, внук императора.

БАЛАКИРЕВ Иван Алексеевич, камер-курьер, шут. МЕНШИКОВ Александр Данилович, светлейший князь. ЯГУЖИНСКИЙ Павел Иванович, граф, обер-прокурор Сената. ШАФИРОВ Петр Павлович, барон, вице-канцлер.

МОНС Виллим Иванович, камердинер, секретарь императрицы.

ПРИНЦ ГОЛШТИНСКИЙ

АНИСЬЯ КИРИЛЛОВНА Балакирева, мать Ивана.

ДУНЯ Бурыкина, невеста, затем жена Балакирева.

БУРЫКИНА Дарья Степановна, мать Дуни.

Головкина Екатерина, камер-фрейлина.

РАСТРЕЛЛИ, художник, итальянец.

ШАПСКИЙ Феофилакт, обер-шут, кнутмайстер.

ЛАКОСТА, шут.

УШАСТИК, шут.

ПЕДРИЛЛО, шут.

КАРЛИК, шут

Фрейлины, гвардейцы, горожане.

УВЕДОМЛЕНИЕ ДЛЯ ЗРИТЕЛЕЙ

В пьесе (при крайней необходимости) используются некоторые слова и выражения, считающиеся ныне «ненормативными», но бывшие в употреблении и признававшиеся языковой нормой для россиян, живших в XVII веке.

…Стоит на посту солдат, одетый в форму Преображенского полка. Публика в зале рассаживается, а он – стоит. Свет погасили, а он все стоит потеет… Потому что на солнцепеке стоит, а амуниция у солдата тяжелая… Не выдержал солдат – глаза прикрыл, взмолился…

Балакирев (закрыв глаза). Боженька, Боженька, пожалей солдатика. Солнце палит, голова болит. Яви чудо – пошли тучку с дождичком… (Приоткрыл глаз, глянул на небо.) Отставить!.. (Снова прикрыл глаза.) Маменька, маменька, Анисья Кирилловна, спаси сыночка, пролей слезу, укрой от зноя. (Открыл глаз.) Отставить!.. (Снова закрыл.) Дуня-Дунечка, любушка моя, собери росу в лесу, дунь в мою сторону, Дунь!.. Отставить! (Снова прикрыл глаза.) Отец-командир, ротный капитан, приди хоть ты с похмелья, раздолбай, дыхни в лицо рассолом… Нет, не придет! (Закрыл глаза.) Вельможные генералы, что пиво холодное пьют да шампанское со льдом трескают, явитесь хоть во сне солдату, поделитесь капелькой, ядри вашу мать!..

В этот момент появляется князь Меншиков с подзорной трубой в руках и флягой за поясом, удивленно наблюдает за Балакиревым.

Во, один почудился!.. И фляжка у его с брульянтами… Сам, поди, из нее выпьет, сукин кот, а не поделится… (Закрыл глаза, затряс головой, как бы прогоняя наваждение.)

Меншиков. Могу поделиться! (Открыл флягу, набрал полный рот жидкости, подошел к Балакиреву, прыснул ему в рожу.) Полегчало?

Балакирев (вздрогнув). Так точно, ваше превосходительство!

Меншиков. Кто таков?

Балакирев. Рядовой музыкантской роты Преображенского полка Иван Балакирев!

Меншиков. А я кто, знаешь?

Балакирев. Никак нет.

Меншиков. Генерал-фельдмаршал его императорского величества…

Балакирев пошатнулся.

Стоять!.. Еще не все регалии сказаны… Председатель военной коллегии… Стоять!!! Главнокомандующий… армии… Стоять!! Светлейший князь Меншиков Александр Данилович!!. Ну как, похолодало внутри?

Балакирев. Т-так точно… Оз-з-зноб-с… бьет!

Меншиков. Хорошо, что бьет… Лучше озноб, чем я. А где ж рота твоя, часовой?

Балакирев. Осмелюсь доложить – искупаться решили, в пруду!..

Меншиков. Смелое, однако, решение… (Направил подзорную трубу в сторону пруда.) Без порток командующего еще не встречал никто! Вижу! Красиво… А ты чего ж не купаешься?

Балакирев. Оставлен стоять на посту… Для охраны инструментов!

Меншиков. Чего ж их охранять? Струменты звучать должны, когда командующий появляется в полку.

Балакирев. Так точно.

Меншиков. Ну и играй!

Балакирев. Как-с?

Меншиков. А как хочешь? Ты за роту здесь поставлен, значит за всех и отдувайся!..

Балакирев. Слушаюсь! (Секунду подумав, стал имитировать музыкальные инструменты) Тут-ту-ту! Труби-труба!.. Фьють-фьють… Дзинь-дзинь!.. Тра-рах-таррах! Бздынь- бздынь! Ебс-ебс! Чшш! Ж-жах!.. Фьють!.. Ж-жах!.. Ех-ех!..

Звуки постепенно стали складываться в некое подобие оркестра. Меншиков с интересом наблюдал за. Балакиревым.

Из пруда появился голый преображенец. Стыдливо прикрывая срамные места, незаметно пытается взять сапоги и амуницию.

Меншиков (Балакиреву). «Звучит музыка полковая, бойцов на подвиги скликая…» А вот и они подтягиваются! (Преображенцу.) Тебе чего, служивый?

Преображенец (испуганно). Обмундирование забрать… ваше высокопревосходительство…

Меншиков. Зачем? Ты и так одет правильно… Это будет теперь вам – летняя форма одежды. В таком виде роту и построй!

Преображенец. Слушаюсь! (Исчезает.)

Меншиков (Балакиреву). Пошли, часовой, парад принимать! (Подошел к кулисе.) Здорово, молодцы!

Преображенцы (из-за кулис, нестройно). Здравия желаем, ваше высокопревосходительство!

Меншиков. Херово кричите, ребята!! А стоите, в ентом смысле, еще хуже… А ну, Балакирев, построить всех по порядку..

Балакирев. Осмелюсь спросить: это как?

Меншиков. По ранжиру. От большего к меньшему..

Балакирев. Слушаюсь!.. Рота, слушай команду! Руки опустить!.. Ранжир определить!.. (Меншикову.) Ваше высокопревосходительство, как прикажете его замерять?

Меншиков. А как предлагаешь?

Балакирев. Так все от ранжира зависит… Иной махонький, и циркулем не замерить… А иной, гляжу, придется вдоль забора растянуть да шагами просчитывать…

Меншиков (довольно хохотнул). Как, говоришь, фамилия твоя, солдат?

Балакирев. Балакирев.

Меншиков. Фамилия – звучная! Смекалка – быстрая! Рожа – наглая!.. В общем, пойдешь, Балакирев, служить к царскому двору… в специальную шутовскую команду! Остальная же рота в таком вот натуральном виде направляется со мной в расположение полка… Для парада на плацу!.. Понятно? Балакирев! Играй марш!

Балакирев. Слушаюсь!.. Трам-тара-рам! Там! Там!

Преображенцы. Трам-тара-рам! (Подхватив мелодию, преображенцы строем уходят вместе с Меншиковым.)

Музыка из условной стала реальной. Затрещали трещотки-барабаны. Появилась шутовская команда: Карлик, Ушастик, Педрилло, Лакоста. Ведет команду обер-шут Шапский. На нем надета треугольная шляпа, напоминающая известную шляпу Петра.

Энергично пляшут, затем замирают, со страхом поглядывая на Шапского и как бы ожидая оценки спетого.

Шапский (снял шляпу, помрачнел). Так, ребяты! Послушал вас, послушал… и скажу… как бы поизячней-то… Одним словом, это у вас пока полная херня! Я ни разу и не улыбнулся! А я, знаете, человек веселый… но суровый! Либо смеюсь – либо морду бью! Так что сами выбирайте, чем займемся! (Строго посмотрел на шутов, те закивали.) Давай еще раз! Сначала! Нет, с конца… Нет – сзаду-наперед!

Шуты поняли приказ буквально, развернулись, ударили по пришитым к задницам тарелкам, заголосили.

Шуты.

Шапский (мрачно). Разгонит команду царь! И правильно сделает: на кой вас, дармоедов, кормить?.. Чего поете, об чем поете? Хрен разберешь! Отменяю все слова… Рожами смешить!.. Рожами!

Шуты. Оп! Оп! Эх! Эх! Ух! Ух! Ать! Ать!

Заплясали в странном танце. Гримасничают.

Появляется Иван Балакирев.

Балакирев. Прапорщик Преображенского полка Иван Балакирев! Прибыл в придворную шутейную команду для прохождения службы!

Шапский (шутам). Допрыгались? Вам уже солдат нам на подмогу посылают… Спасибо, что пришел, служивый. Спасибо! (Обнял Балакирева.) И как же ты, Ваня, служить здесь намерен?

Балакирев. Как прикажут…

Шапский. Ну, прикажу я тебе ушами шевелить… Сможешь?

Балакирев (растерянно). Как?

Шапский. Да хоть вот так… (Ушастику.) Ушастик, покажи искусство.

Ушастик. Чего?

Шапский (громче). Ушами пошевели!

Ушастик. Чего?

Шапский (орет). Ушами подвигай, а то ща оторву тебе их за ненадобностью!

Ушастик. Понял… (Смешно шевелит ушами.) Балакирев. Не… Так не смогу..

Шапский. Может, музыку из себя исторгать способен? Балакирев. На гармошке играю… На дудке могу..

Шапский. Это хорошо. Педрилло, достань-ка дудку!..

Педрилло полез в штаны, достал из огромных карманов дудку.

Это у нас главный музыкант. Педрилло прозывается… Специально в Италии закуплен для музицирования и тонкого пения. Думали – кастрат. Оказался – нет. Наоборот. (Протягивает дудку Балакиреву.) Что исполнишь?

Балакирев. «Полковую зарю» могу сыграть.

Шапский. Сыграй, Ваня, полковую зарю, порадуй Душу..

Балакирев приложил дудку к губам.

Погоди, служивый! Ты ротом, что ль? Ротом любой сыграет. У нас тут другим местом музицируют…

Педрилло приложил дудку к заднице, издал несколько звуков. Шуты одобрили: «Во заря какая! Во как занялась…»

Шапский. Попробуешь?

Балакирев. Не… так… не хочу.

Шапский. Экий, Ваня, ты привередливый. Так не можешь, эдак не хочешь. На кой ляд тогда сюда направлен? (Шутам.) Как его оскоморошить, кто знает?

Шуты зашумели, забормотали что-то невнятное. Темпераментней всех высказывался Лакоста, правда из-за скорости произношения слов и нечеткой дикции понять что-то было трудно.

Лакоста. Фсеяфнопохасфочноуфмешнят кахлика…

Шапский. Чего?

Лакоста. Похасфочнохафенять… кахлика.

Шапский. Ты так думаешь?.. (Балакиреву.) Это у нас жидовин. Из Амстердама. Ты сам, парень, откуда родом?

Балакирев. Из Тверской губернии.

Шапский. У вас в Тверской, поди, жидовина никто и не видал?

Балакирев. Нет.

Шапский. Вот. А мы при дворе уже содержим… Лакостой зовут. Очень умный, но понять ничего нельзя, поскольку букв не выговаривает! Так ему верим. Без букв! (Шутам.) Ну, кто понял, чего он хочет?..

Карлик. А чего не понять? Под меня копает, гад… Верно, Лакоста?

Лакоста (кивнул и продолжил мысль.) Потомуфтонфнонофофоименфе… кахлика…

Карлик (заволновался). Куды ж меньше? (Вскочил на колени, к которым были привязаны башмаки.) Меньше и не бывает!.. На всех потешных ассамблеях песенку пел, царь раз даже прослезился… (Запрыгал, запел.)

Шапский. Учись, Иван! Чуть опустил себя человек – и всего добился. Большие деньги на курях зашибает. А может, вам на пару петь? Так-то сможешь?

Балакирев. Смогу, но не буду!

Шапский. Это почему ж, дозволь спросить?

Балакирев. Не обучен на колени становиться…

Шапский. Во как… А ежели очень попросим?

Балакирев. Все равно. На колени не встану. Потому как я потомственный дворянин!..

Шапский (гневно). Ах ты сукин сын, потомственный!.. Ты это кому говоришь?! Мне, князю-папе?.. Обер- шуту! Я, Феофил Шапский, и в колпаке ходил, и на свинье верхом ездил… А царь приказывал – и с корыта с ней жрал. А тебе, значит, все это зазорно?!! (Достал кнут.) Ну, ничего. Мы тебя тут быстро оскоморошим! Я ведь не только обер-шут, я еще и кнутмайстер… (Щелкнул кнутом.) Прибыл к нам, так показывай, чему искусен! Шути!!

Балакирев. Как?

Шапский. Шути, сука!

Балакирев. Помилосердствуйте! Нельзя ж так, по приказу. Шутят под настроение…

Шапский (шутам). Каков, ребята? Мы здесь без продыху сутки дрочим шутки, а ему, вишь, настроение подавай? Щас! (Щелкнул кнутом, закрутил на шее Балакирева.) А ну, вяжи его, братцы! Отпетушим по полной!

Шуты притворно закудахтали, набросились на Балакирева, схватили за руки, начали стаскивать штаны…

Доставай, Педрилка, смычок! Сыграй на ем зарю!

Педрилло угрожающе полез в штаны, достал флейту, стал надвигаться на согнутого Балакирева.

Стукнула дверь. В комнату стремительно вошел царь Петр. За ним – Меншиков, Ягужинский, камер-юнкер Вилли Монс и еще несколько придворных. Шуты в страхе отпрянули от раздетого Балакирева, спрятались по углам.

Петр (гневно). Это что?!! (Шанскому.) Я тебя, князь, спрашиваю… что тут учиняется?!

Шапский. Государь! Да мы тут…

Петр. Вижу, как вы тут… Я тебя главным куда поставил – на шутейную палату аль в курятник?.. А ну, дай мне кнут!! Быстро! (Шапский робко протянул царю кнут, тут же получил по спине кнутовищем.) Ишь, чем баловаться вздумали, нехристи! Я за эти садомы ноздри рву! (Царь несколько раз хлестнул по шутам. Затем замахнулся на Балакирева.) Ты кто таков?!

Балакирев. Иван сын Балакирев, государь!

Меншиков. Это новенький шут, мин херц. Из Преображенского полка… Мной сюда определен… в команду.

Ягужинский (тихо). Александр Данилыч! Почему мне про то не было сказано?

Меншиков. А тебе зачем?

Ягужинский. Обер-прокурору положено знать о всех назначениях ко двору..

Меншиков. Прокурор – для сурьезных дел. А здесь – шутейное…

Ягужинский. Не вижу пока ничего шутейного.

Меншиков. До прокурора шутка доходит только через год, и то по этапу. (Царю.) Тебе ж, государь Петр Алексеич, я про него все сказывал…

Петр. Чего ты мне сказывал? Не помню.

Меншиков. Ну, веселый малый, что на посту стоял. Смешной!..

Петр. Вижу, какой он смешной (Балакиреву.) Преображенец?!!

Балакирев. Так точно, ваше величество!

Петр. А коли преображенец, чего не отбился от такого постыдства? Что в уставе мной прописано?«…Зубами пасти рви, кровью плюй, а задницу свою как зеницу ока береги!..» Кто из них тебя первый огулял? Кто принудил?! Говори!

Шуты испуганно замерли.

Балакирев. Да никто не принуждал, ваше императорское величество. Я сам вроде как предложился…

Петр. Что?! САМ?!! (Грозно надвинулся на Меншикова.) Ты кого привел мне, дубина стоеросовая? (Хлестнул светлейшего.)

Меншиков (прикрываясь). Да я что, мин херц? Откуда мог знать?!

Балакирев. Так я ж вам сказывал, ваше высочество…

Меншиков. Что ты мне сказывал?!

Балакирев. Ну, про тот случай…

Ягужинский. Про какой случай? Подробности попрошу.

Меншиков (упавшим голосом). Что ты несешь, Ваня? Какие подробности?.

Балакирев. Про то, как царь-государь Петр Алексеевич со мной знакомство свел…

Петр. Этого только мне не хватало… Когда я с тобой, дураком, знакомился?

Балакирев. Давно это было, ваше величество. Зачем вам помнить? Мало ль вы подданных своих на день видите… А для нас это очень памятно… Двадцать лет считай тому назад были вы, государь, проездом в Твери… Шли мимо нашего дома. За вами – вся свита… И вдруг вы возле дома нашего остановились и говорите: «Чей дом?» Вам говорят – дворянина Балакирева. Вы, государь, говорите: «А нет ли в этом доме того, кто главней меня?»… Ну, свита вся задрожала… И отец мой, Александр Иванович, светлая ему память, тоже наземь рухнул: кто это может быть главней царя?.. А вы в дом шагнули, огляделись и видите – в люльке дитя лежит, плачет… «Вот! – сказали вы, ваше величество, – вот кто главней меня. Я ему прикажу „молчи!“ – он приказа не выполнит. А он мне орет – мол, возьми меня на руки, царь, – я подчиняюсь!» Взяли вы меня, государь, на руки, я и затих… Вы, ваше величество, рассмеялись. И при всех меня поцеловали…

Петр (с усмешкой). И куда ж я тебя поцеловал?

Балакирев. А вот я и собрался это господам шутам показать… Они уж очень просили. Уж коли, говорят, сам царь туда тебя целовал, Ваня, нам, стало быть, тоже это особо приятственно будет… Вот только, значит, приготовились, а вы и помешали…

Пауза.

Петр (захохотал). Не… Почему?! Не надо мешать. Такое сердечное уважение подданных царь только приветствовать должен… Кто у нас первым вызвался? (Шапскому.) Ты, князь-папа?! Цалуй!..

Шапский заскрипел зубами от отчаяния, но покорно направился к Балакиреву, уже начавшему приспускать штаны, встал на колени…

Шапский (почти плача). Государь! Дозволь хоть не при всех…

Петр. Ну ладно… (Обнял Меншикова.) Пошли, Сашка! Не будем смущать… У их дело интимное… А новый шут хорош!.. Ловок. (Монсу.) Возьми его к себе в штат, господин камергер. Сгодится!

Монс. Непременно, ваше величество!

Петр и Меншиков уходят.

Ягужинский (Монсу). Вот новость! Это когда ж вы камергером-то сделались, Виллим Иванович?

Монс. Поутру указ был подписан, Павел Иванович.

Ягужинский. Поздравляю! Опять, значит, мимо меня назначенье? Кого благодарить будете – Меншикова али Шафирова?

Монс. Хотел бы только Господа Бога! Господь меньше берет…

Ягужинский. Чего?! (Удивленно смотрит на Монса, потом смеется.) Это у тебя шутка такая? Понял! Я шутки хорошо понимаю, когда с тайным смыслом… (Смеется, уходит.)

Монс (Балакиреву). Иван, подойди!

Балакирев подходит.

Курьером ко мне пойдешь служить!

Балакирев. Слушаюсь!

Монс. Бегаешь быстро?

Балакирев. Могу одна нога здесь, другая – там!

Монс. Так не надо. Портки порвешь. Поспешать надо медленно, соображать – быстро. Потому при дворе прямых дорожек нет. Все с поворотцами. За каждым – подножка… Поэтому надо где бочком, где вприпрыжку.

Балакирев. Благодарен буду за науку, ваше превосходительство. (Направляется к выходу вместе с Монсом.)

Шапский (стоя на коленях). Эй, Иван, погоди! Царский приказ-то исполнить надобно?..

Балакирев. Какой приказ?.. Ах, этот?.. Ей-богу, князь… тут дела сурьезные пошли, а вам лишь бы целоваться!.. (Монсу, указывая на Шапского.) Ну такой настырный, беда просто!

Быстро уходит вместе с Монсом.

Обиженный Шапский вскочил с колен, махнул кнутом, отчаянно грохнул в барабан.

Шуты (застучали в такт, заголосили).

Ворвались несколько фрейлин. Погнали шутов: «Кыш! Нелюди! Не до вас, чертовы дети!» Расставляют зеркала. Раскладывают гребни, флаконы с духами и прочие принадлежности. Заметив в зеркале приближающуюся царицу, все испуганно замирают в почтительных позах.

Появляется Екатерина, сопровождаемая камер-фрейлиной Головкиной.

Екатерина (садясь перед зеркалом). Ишь, сколько цирюльников набежало! Чего вылупились? Чай, не в кунсткамере. Одна фрейлина, что ль, не может царицу причесать?

Головкина (шутам и фрейлинам). Все – прочь!

Шуты и фрейлины исчезают. Головкина причесывает Екатерину.

Екатерина. Вот тут заколи… И тут!.. Да не так! О, майн гот! Экая ты, Катиш, неловкая… Ну вот – локон сбила.

Головкина. Прощенья просим, государыня.

Екатерина (сама пытается вернуть локон на место). Черта мне в твоем прощении, дура! Вона!.. Теперь и не запендеришь его обратно… Ты у кого убранству волос училась?

Головкина. У Минны Карловны, государыня. Екатерина. Минна Карловна – уборщица отменная… Зеер гроссе фризе-майстер!

Головкина. Да это уж точно, государыня, зеер гроссе… Но мне Бог такого таланту не дал.

Екатерина. Как же не дал? Себе-то вон какую прическу соорудила… Чистый Версаль!

Головкина. Так это она, Минна Карловна, и делала… Три дни назад.

Екатерина. И до сих пор держится?

Головкина. Так сидя же спим, государыня! Как часовые… Чтоб только убору не испортить…

Екатерина (усмехнулась). Ну, таких мук мне не перенесть… Да и все едино, государь прическу сомнет… У него лапища-то во какие… А уж ежели в страсть любовную войдет, то вооще… (Подозвала пальчиком фрейлину, что-то зашептала ей на ухо. Обе женщины рассмеялись… Впрочем, Екатерина тут же посуровела.) Ты это, Катиш, токмо не вздумай никому болтать! Забудь сразу!

Головкина. Забыла, государыня.

Екатерина. Напрочь!

Головкина. Напрочь забыла!

Екатерина. И алмазную заколку слева у себя сними! Я ведь запретила с двух сторон заколки делать на царский манер… Мне уж и государь строго приметил, что среди фрейлин моих распространились излишние олдфер-цирунг!! Сыми, тебе говорят!..

Фрейлина испуганно выдернула заколки, прическа развалилась.

Во! Так тебе гораздо лучше. Ступай!

Головкина (пошла к выходу, остановилась). Государыня, в приемной новый камергер дожидается. С бумагами. Изволите принять?

Екатерина. Новый? А старый где?

Головкина. Уволен с должности.

Екатерина. За что?

Головкина (подумав). Старый…

Екатерина. Кому? Фрейлинам твоим? Вот бесстыдницы. Уж и камергеров для себя подбирают… Иди отсюда!

Фрейлина поспешно удаляется. Ее место занимает Виллим Монс. Он в новеньком мундире, аккуратно причесан. На носу очки. В руках – папка с бумагами.

Монс. Осмелюсь войти, ваше величество, государыня императрица?

Екатерина. Ты кто?

Монс. Камергер Виллим Монс.

Екатерина. Почему Монс? Откуда взялся Монс?

Монс. Два дни как переведен из обер-порученцев по канцелярии согласно указанию его императорского величества, государя Петра Алексеевича.

Екатерина. Погоди, не тарахти! Ты из каких Мон- сов? Ты не брат ли Анны Ивановны Монс?

Монс. Так точно, государыня.

Екатерина (вскочила в гневе). Да это что ж? Насмешка, что ль? Ведь твоя Анька Монсиха была главной полюбовницей государя.

Монс. Не могу знать.

Екатерина. Что «не могу»?! Царь же к ней по ночам в немецкую слободу сколько лет ездил…

Монс. Не могу знать, государыня. Я по ночам сплю.

Екатерина (закричала). Пошел вон!!! Дрянь! Шайзе! Ейне гештанкине шайзе! Унд йор кениг Петер ист шайзе… (И еще несколько крепких фраз по-немецки.)

Монс. Повинуюсь, государыня (Повернулся направился к выходу.)

Екатерина. Стой!

Монс остановился.

По-немецки понимаешь?

Монс. Так точно. Родители из Западной Пруссии. Город Минденштадт.

Екатерина. Теперь наябедничаешь государю, как я тут его?..

Монс. Никак нет, ваше величество. В мои обязанности не входит слышать ненужные для моего государя слова…

Екатерина. Ишь какой… Ни с какого боку тебя не ковырнешь. Что в папке?

Монс. Расчетные счета по закупкам на дворовые надобности. Челобитные.

Екатерина. Счета сам подписывай. Потом за них с тебя и спрос будет. А челобитных к государыне по сто штук на день приходит… Глаз не хватит все прочесть!

Монс. Я, ваше величество, специальный экстракт из челобитных сделал… В одну-две строки… Чтоб слух вашего величества не утруждать.

Екатерина. Ишь какой… Ну давай… Не утруждай!

Монс (открыл папку). «Экстракт из поданных ея величеству всепресветлейшей государыне императрице всероссийской Екатерине Алексеевне челобитен… на 20 сентября 1724 года. Гвардии сержант Осип Лебедев нижайше просит, чтоб за верную службу наградить отписным двором на Санкт-Петербургском острову… Служитель Иван Хитров – чтоб за службу удостоить рангом… Церкви Воскресения Христова поп Петров с причетники – чтоб выдать им денежное жалованье за прошлые годы…»

Екатерина (не слушая).…Эта Анька Монсиха, она совсем бесстыжая была. Про это все в Москве говорили… И пахучими травами царя дурила, и позициями разными развратными… индийскими… в кровать заманывала!..

Монс (не реагируя на реплики Екатерины). «…Гвардии – лейтенант Дмитрий Шепелев – чтоб наградить вотчинами в Московском уезде… Верховые конюхи Михайла и Иван Владистовы – чтоб их определить хлебным довольствием…»

Екатерина. Ну что бормочешь, как тетерев?! Никому ничего не подпишу!

Монс. «…Вдова Балакирева – чтоб ея сына Ивана, взятого на службу ко двору, определить на отдельную казенную квартиру на Васильевском…»

Екатерина. Какой еще Балакирев? Это новый шут, что ли?! Который с царем вторую неделю гуляет? Вот дулю ему, а не квартиру! Осердил меня царь. Осердил новыми назначеньями! Да и ты, Виллим, хорош! Ведь молодой же человек, лицом пригожий, из знатной фамилии… Гордость-то надо иметь?.. Я ж твою родную сестру поношу срамными словами – а ты и дале терпеть намерен?

Монс (решительно). Намерен, ваше величество!

Екатерина. Так жалованьем дорожишь?

Монс (сдернул очки). О нет! Потерю жалованья стерплю, государыня. И обиды стерплю. Родную мутер мою обидите – все равно стерплю лишь за одно счастье быть при вас и видеть вас, майне либен фрау Марта… (Страстно смотрит на Екатерину.)

Екатерина (чуть вздрогнула, отступила). Ну ты, чего несешь?.. Брось!..

Монс. Потому как влюблен, Екатерина Алексеевна… Ендшульдиген зи мих, битте… Много лет. Безмолвно, безответно, безнадежно! Встаю рано, имя ваше шепчу, ночью спать ложусь с именем вашим, точно с молитвой. И так уж много лет… Мне ведь и годков немало, но я о женитьбе не помышляю, поскольку даже в помыслах никого заместо вас представить не могу… А теперь ваше право, государыня, вызвать стражу и казнить, поелику и страшная казнь по воле вашей для меня счастье!.. (Упал на колени, рыдая, стал страстно целовать пряжки туфель царицы.)

Екатерина (чуть взволновалась). Ну ты!.. Глупый… Замолчи! Меня и себя погубишь, что ты?.. Что ты?.. Да не гоню я тебя… Не гоню! (А сама уже стала волосы его гладить.)

В это время распахнулась дверь, и в покои вбежал запыхавшийся Балакирев. На нем уже расшитый камзол камер-лакея. Вбежав, замер, увидев Екатерину и стоящего перед ней на коленях Монса.

Балакирев. Государь просит срочно государыню проследовать…

Екатерина (взвизгнула, оттолкнула Монса). Кто здесь?.. Зачем?

Балакирев. Камер-курьер Иван Балакирев. По личному приказу его императорского величества.

Екатерина. Это он велел без спросу в комнаты царицы входить?

Балакирев. Так точно! Государь просит срочно проследовать на балкон… Они в вашу честь серенаду зачинают петь совместно с принцем Голштинским!

Екатерина. И пусть поют. Уж неделю воют. Что ж за спешка?

Балакирев. В связи с восходом луны!.. Они жалают, чтоб государыня одновременно с ночным светилом на небе появилась… Для полной красоты картины и всеобщей гармонии мирозданья!..

Екатерина. Тьфу! Видать, снова напились, черти… (Подобрала юбку, быстро пошла к балкону. Через секунду оттуда послышались приветственные возгласы, затем – звон гитар и нестройное мужское пение.)

Монс встал с колен, отряхнулся, оглядел Балакирева.

Балакирев (бормочет под нос)…Он так и сказал, царь, лети, говорит, дурак, сломя голову, а я говорю, а как же без докладу, а он говорит, я те в шею сейчас доложу, я и побежал…

Монс (строго перебил). Подслушивал?

Балакирев. Никак нет!

Монс. Зря! Кабы подслушивал, знал бы, что говорили с царицей лишь о делах. А на коленях ползал, поскольку государыня заколку потеряла… Искал…

Балакирев. Так точно, ваше превосходительство… Я так и подумал. Дозвольте поднять? (Поднимает заколку фрейлины.)

Монс. Молодец! Глаз отменный… И соображаешь быстро. Челобитная была от маменьки твоей, насчет выделения квартиры. За усердие получишь на Васильевском острове… В лучшем месте.

Балакирев. Благодарствую, ваше превосходительство! Век не забуду!

Монс. Забудешь – напомню.

Слышны аплодисменты, крики «Виват!». С балкона появляются Екатерина и Петр.

Екатерина. Ну что ты, ей-богу, Петруша, как мальчишка?. Мыслимо ли дело – по веревкам на балкон влезать? А ну бы сорвался?

Петр. Никак сие невозможно, мутер. На лучших голландских фрегатах учили по канатам лазать… Да и народ сейчас смотрел!.. Можно ли допустить, чтоб русский царь перед своим народом с балкона падал?.. Вся бы Европа содрогнулась! (Монсу и Балакиреву.) Верно говорю, ребяты?

Монс и Балакирев. Так точно, господин бонбардир!

Петр. Молодцы! Четко отвечаете… (Екатерине.) Как тебе новый камергер? Хорош?

Екатерина (иронично). Да уж куда лучше…

Петр (обнял Екатерину). Не сердись, мутер. Привыкнешь. Он малый четкий, надежный. (Подошел к Балакиреву.) А это у меня новый потешный майстер…

С балкона вдруг раздается треск, истошный крик, звук падающего тела.

Чего еще там стряслось? Сбегай, Ванька!

Балакирев пулей метнулся к балкону.

Ванька Балакирев! Потешный мастер… Уж такой языкастый, такой… Его Меншиков сыскал…

Екатерина. Да уж слышала…

Балакирев (возвращается запыхавшись). Беда, государь! Беда! Принц Голштинский… полез на балкон да… наземь… ебс…

Петр (прерывая). Тихо ты!

Екатерина (испуганно взвизгнула). Ой! Ведь просила, Петруша! Не пои принца… Не пои!

Петр. Да как же не поить, коли он принц? И в зятья просится? (Балакиреву.) А ты – дурак! Я тебя хвалю за остромыслие, а ты… «Беда! Беда!!»

Балакирев. Так ведь упал же ж…

Петр. Упал – не пропал… Ты изволь изложить енто событие весело… Приятственно для общества. Тем более тут дама!

С балкона вновь слышен трески крики принца Голштинского.

О! Кажись, снова на штурм пошел… Погляди-ка!

Балакирев стремглав убегает на балкон, затем возвращается с улыбающейся рожей.

Петр. Ну?

Балакирев. Осмелюсь доложить, ваше величество, – все в порядке! Принц не упал…

Крики с балкона.

Оне – в полете…

Крик.

Портками за крюк зацепились и парят-с…

Екатерина. Господи! Снять же надо! Немедленно!

Балакирев. Слушаюсь! (Бросается на балкон, через мгновенье возвращается со штанами принца.) Исполнено, государыня! Снял-с!..

Екатерина. Дурак! А принц где?

Балакирев. На балконе дремлют… после восхождения. Прикажите внести?

Екатерина (засмеялась). На кой ляд он сдался? Да еще без порток…

Петр (обнял царицу). Ну вот, мутер, и ты повеселела. Молодец, Ванька! Рожа невинная, точно ангел с похмелья, но чудить умеет! Расскажи, как тебя Меншиков в Преображенском полку отыскал!

Балакирев. Удобно ли, господин бонбардир, при дамах-с?

Петр. При каких таких «дамах-с»? Здесь из дам одна государыня, так и она в полку служила, солдатам портки стирала… Всего наслушалась! Рассказывай!

Екатерина. Про то, как князь голых на плацу построил?.. Слышала я уже…

Петр. Не… Там же не в том соль… Там главное – как они «ранжир» замеряли… Кому, говорит, циркулем, а у кого, говорит, вдоль дороги растянуть… да шагами мерить… (Смеется.)

Екатерина. Не вдоль дороги, а вдоль забора… Знаю.

Петр. Нет… Вдоль дороги…

Екатерина. А я говорю – вдоль забора… Мне так пересказывали.

Петр. Ну, дуры пересказывали… Вдоль забора – не смешно совсем. Скажи, Иван, кто из нас прав?

Балакирев. Обои, ваши величества! Там и забор был… и дорога рядом… И так, и так мерил…

Петр. Вишь, какой хитрожопый Ваня! Молодец! Ладно… Ступай… В другой раз расскажешь… (Монсу.) И ты ступай, Виллим Иваныч! Ты тоже молодец! И не улыбнулся ни разу. Значит, службу свою правильно понимаешь…

Монс. Стараюсь ради Отечества, государь!

Монс и Балакирев уходят.

Петр. Ну как, мутер, хороший у меня шут?

Екатерина. Хороший, Петруша! У тебя вообще нрав веселый, всем известно. Вот придумал мне в камергеры брата бывшей полюбовницы назначить… То-то всем смешно при дворе станет.

Петр. Она уж померла давно, полюбовница…

Екатерина. Царство ей небесное… Да только чувствую, ты ее частенько вспоминаешь. А теперь и я буду вспоминать да зубами скрежетать…

Петр. Сказанула! Что ж я не скрежещу, когда на Алек- сашку Меншикова смотрю иль на генерала Шереметева?.. Иль на драгунский полк, что тебя пленил?!

Екатерина (со слезой в голосе). Эти грехи не на мне, государь. В них повинна молодая лютеранка Марта Скавронская… Да и она прощенья достойна, поскольку по принуждению под мужиков ложилась… А вот православную Екатерину Алексеевну тебе не в чем упрекнуть!!

Петр. Я и не упрекаю… Я ее люблю, дуру!.. Как увижу– ноги сами подгибаются… Как тогда, в танце… Когда первый раз пригласил…

Зазвучала музыка. Петр протянул руку Екатерине, они двинулись в медленном танце.

В самую лирическую минуту со стороны балкона неожиданно появился, в подштанниках помятый и одуревший от пьянок, принц.

Петр. Во! Продолжатель династии пожаловал.

Голштинский (бормочет нечто по-немецки). О!.. Их вилл… Во бефин-дет майне либе Анна?..

Петр. Нейн, майн фроунд! Аннушку я пока за тебя не выдам. Ты штаны-то рано снял. Свадьба откладывается… Покуда пить не научишься? В России править народом и не пить с ним невозможно?.. Так что ступай пока спать один… Шлафен битте? (Хлопнул в ладоши.)

Появились шуты и фрейлины.

Принца уложить спать? Проснется – опохмелить? Опохмелится – на веревку?.. Ну чтоб научился по канату влазить! Скажите – к невесте его иначе как через балкон царь не пустит?..

Шуты подхватили упирающегося принца, увели.

Екатерина. Ох, не выдать мне дочку никогда! По себе, Петя, женихов меряешь? А где ж в Европе таких силачей сыскать?

Петр. Был силач, пока молод был. А теперь дедушка при молодой жене.

Екатерина. Ладно врать-то… Дедушка. Вон как на балкон сиганул.

Петр. А кто знает, чего мне это стоило?.. Лезу, кряхчу, боюсь обделаться… Не, Катя? Не тот стал Петя-петушок! Природа телу человеческому свои приказы дает: кому на печке греться, кому в танцах вертеться… Вот почему я тебе Монса в камергеры приставил. Коли дурь бабья в голову ударит – посмотри на него, брата полюбовницы, зубами от неприязни поскрипи – остынешь…

Екатерина (усмехнулась). Ну, ты, Петруша, чистый езуит…

Петр. Да нет, Катерина, царь православный! Вот В чем майн проблем. Был бы просто бонбардир – да иди гуляй, моя молодая жена, я с печи погляжу, порадуюсь. А когда держава за тобой, которую сам вот этими руками сделал, – тут думать надо… За всех. За всю империю!

Екатерина. Вот и думал бы, кому ее, империю, оставлять…

Петр. Думаю, Катя, думаю.

Екатерина. Есть у тебя две наследницы. Любой отпиши. По старшинству – Анне, а если по уму – Лиза на тебя боле похожа…

Петр. Верно. Но надумал: есть ведь и еще одна молодка в доме. Чем не будущая царица?

Екатерина (испуганно). Ты что, Петруша?! Я тебя пережить не хочу.

Петр. Про то тебя Господь не спросит.

Екатерина. Да какая я царица Руси? Я ведь и не русская!

Петр. А вот эту глупость не терплю. Что есть «русский»? Почему у иных народов нация в слове существительна, а у нас – прилагательна? Смотри: у них – «француз», «немец», «турок». А у нас – «русский»! Это почему? Потому что здесь человек к России приложен!.. Я так понимаю: кто Россию полюбил, кто ей верно служит, тот и русский! Лефорт! Ганнибал! Шафиров! Все они русские… А Алексашка Меншиков – тот был русским, когда на Полтаве воевал, а как стал воровать без совести и закона – так, значит, в басурманы перекинулся, и его, сукиного сына, первым на дыбу вздернуть, если не отчитается… (Лицо Петра исказила гримаса гнева, по телу прошла судорога.) Головы казнокрадам буду рубить! Сам! Вот этой рукой. Как стрельцам тогда на площади!!.

Екатерина (испуганно схватила Петра за руку). Не гневайся, Петруша!.. Приступ начнется… Ну, затихай злоба! (Гладит голову царя.) Затихай.

Петр (успокаиваясь). Видишь, как моя голова к твоей руке просится?! Тебе и быть наследницей. Я это и в завещании отпишу: «Я, Петр, император российский, оставляю всю власть любезной супруге Екатерине Алексеевне, моему советчику и соратнику, дававшей мне силу в трудах и походах и родившей…» (Осекся.) Сколько детей-то мне родила, уж не упомню.

Екатерина (тихо). Зато я помню всех, Петруша. Только ведь не уберегла… окромя двух девчонок…

Петр. Твоей вины тут нет Детишки хилыми рождались. А почему? Потому что муж-подлец пил горькую… Да кулаками частенько мутузил… Такого варвара европейская леди нипочем бы не терпела, мышьячку бы подсыпала… А ты – нет. Жалеешь! Кто ж ты после этого есть, как не самая что ни на есть русская баба? Тебя ныне перед народом и короновать буду! Пошли, мутер!!

Подал ей руку и повел к выходу, навстречу нарастающему шуму приветствующей толпы.

Вбежал Карлик.

Карлик. Государь! Принц Голштинский очухались и готовы опохмелиться…

Петр. Вовремя! Молодец!..

Уходит вместе с Екатериной.

(ее исполняют шуты и фрейлины, распевая песенку о сложностях и хитросплетениях придворной службы).

Появляется Балакирев с пакетом. Шуты и фрейлины пытаются его остановить: «Иван! Ты куда? Иди к нам!»

Балакирев (уворачивается, бормочет). Никак не могу! Именной пакет… Срочный! Сказали, такой срочный, срочнее не бывает… Сей секунд доставь, Ванька… Я говорю – бегу! Они говорят – нет, дурак… сперва пойми, насколько дело срочное-пресрочное… И так – цельный час… Теперь, говорят, оно совсем срочное, беги…

Появляется Головкина. Шуты разбегаются.

Балакирев тоже хочет ускользнуть, но Головкина ловит его за рукав.

Головкина. Кому пакет несешь?

Балакирев (глянул на адрес). Его сиятельству графу Шереметеву..

Головкина (смеется). Какой ты глупый, Ваня! Коли важный пакет да именной, курьер никому про то говорить не должен!

Балакирев. Ох! Не знал.

Головкина. Вот наябедничаю Монсу, он тебя накажет!..

Балакирев. Не погубите, сударыня!..

Головкина. Коли тебя спрашивают любопытные, кому, мол, пакет, отвечай: не могу знать!

Балакирев. Спасибо за науку!.. Так впредь и стану! По неопытности глупость наша… По молодости.

Головкина. Потому и прощаю, что молод… (Ущипнула Балакирева.) Ты женат, Ваня?

Балакирев. Не могу знать, сударыня!

Головкина. Как это? Вот дурак!.. Здесь можно не таиться.

Балакирев. Никак нельзя, сударыня… Тоже дело важное… именное…

Головкина (подозрительно). Ты чего… насмешничаешь?.. Ваньку валять вздумал?

Балакирев. Так я сам Ванька и есть. Чего ж не повалять?

Головкина. Наябедничаю Монсу!

Балакирев. Премного буду благодарен… (Еще раз глянул на пакет.) Я ведь ошибся… сослепу. Енто не графу Шереметеву пакет..

Головкина. А кому ж?

Балакирев (гаркнул). Не могу знать!!!

Головкина (зло). Ну, смотри, змееныш! Со мной лучше не ссориться. Лучше приходи в комнаты. Гостинчик подарю. Может, подружимся?

Балакирев. Вполне может быть, сударыня…

Фрейлина ушла. Балакирев двинулся дальше и столкнулся нос к носу с Шафировым. Тот шагал, опираясь на трость.

Балакирев. Господин барон, разрешите обратиться? Шафиров. Чего тебе?

Балакирев. От камергера Монса Виллима Ивановича его сиятельству вице-канцлеру Шафирову срочный пакет! Велено передать в собственные руки и дождаться ответа.

Шафиров. Ну давай… (Взял пакет, вскрыл. Читает.) Подойди сюда.

Балакирев подошел.

Повернись!

Балакирев послушно повернулся, Шафиров сильно ударил его тростью по спине.

Балакирев (вскрикнул от неожиданности). Ой!.. За что, ваше сиятельство?!

Шафиров (спокойно). А я почем знаю? Ты у своего хозяина Вилли Монса спрашивай… Вот он тут в письме пишет: «А еще, любезный Петр Павлович, до тебя просьба: стукни палкой раза три по спине подателя сего письма…»

Балакирев. Господи, да за что ж? Провинностей никаких. Службу справляю честно…

Шафиров. А вот это Виллим Иванович и хотел проверить. Вдруг ты письма его почитываешь? Кабы читал, поостерегся бы под палку становиться… Спиной бы выдал себя… Увильнул… Но ты – нет! Я следил. Спина честная была, Иван!.. С чистой душой по ей ударил! Так о сем Виллиму и доложу!

Балакирев. Вот спасибо, ваше сиятельство. И Виллиму Иванычу спасибо за науку! (Подошел к Шафирову, вновь повернулся спиной.) Виллим Иванович три раза отписал стукнуть…

Шафиров. Да брось ты, Ваня. Я ж говорю: прошел ты проверку.

Балакирев. Проверка – проверкой, а служба – службой… Еще два разочка не откажите, ваше сиятельство! По горбу!

Шафиров. Молодец! Похвально! (Два раза легонько стукнул по спине.) А за такое усердие – гостинчик от меня… (Достал флакончик.) Масло ароматное… Из Египту. Волосики можно смазать… Дамам приятственно! (Мажет Балакирева.) Ты не женат?

Балакирев. Никак нет.

Шафиров. Подыщем тебе достойную невесту!.. (Побрызгал на Балакирева из флакончика.) Фрейлин только берегись! Головкина пытала, куда бежишь?

Балакирев. Так точно!

Шафиров. Остерегайся! Она – человек Ягужинского. А ты теперь – мой.

Балакирев. Как это?

Шафиров. Я тебя пометил… (Прыскает из флакона.) Буду тебе благодетель и покровитель.

Балакирев. Благодарствую. Но мне светлейший князь Меншиков благодетель.

Шафиров. Знаю. Сразу почуял, как от тебя сивухой его разит. Но мы ентот запах перекроем! (Снова брызгает.) Ступай! Дальнейшие распоряжения получишь от Монса.

Балакирев. А на словах чего передать?

Шафиров. Ничего. Он сам чего надо унюхает…

Шафиров уходит. Балакирев провожает его глазами, затем начинает, сплевывая, стирать с волос пахучий парфюм. Появляется Лакоста.

Лакоста. Здорово, Ваня!

Балакирев. Здорово, Лакоста!

Лакоста (втянул носом воздух). От Шафирова идешь?

Балакирев. От Шафиро… (Осекся, удивленно смотрит на Дакосту.) Ты чего? Буквы стал выговаривать?

Лакоста (невозмутимо). Я всегда выговаривал. Я ведь только на службе картавлю, Ваня. Для смеха. А сегодня у меня выходной. Шабад. Суббота, по-вашему. Мне в этот день положено с Богом разговаривать. А с Богом без букв никак нельзя…

Балакирев. А ты, Лакоста, чей человек: Меншикова, Шафирова, аль еще кого?

Лакоста. Я теперь уже всехний, Ваня! И с Долгорукими водку жрал, и с Лефортом шнапс тринкал… Такая наша шутейная должность! Через нас большие люди большие дела делают. Для тебя ж главное – когда с ними пьешь, чтоб тобой не закусывали… Понял?

Балакирев. Пока не очень…

Лакоста. Поймешь, когда с мое прослужишь. Я ведь сам-то последний год… и на покой!.. Только Бога буду веселить! Вот дочке на приданое соберу – и все!.. Дочка у меня кр-расавица… между прочим. Р-ревека – с двойным «рр»!.. Жениться еще не думаешь?

Балакирев. Думаю. Как не думать?

Лакоста. Думай скорей, Ваня! Не то без тебя тебя и женят. Здесь золотое кольцо не на палец – на горло надеть могут… (Заметил появившегося Ягужинского.) Все! Поберегись! Кончаем хазгавох…

Балакирев (он не видит Ягужинского). Чего?

Лакоста. Кончаем хазгавох… Пхощай! (Почтительно согнувшись, проходит мимо Ягужинского.) Здхавствуйте, фаша сфетлофть!

Ягужинский. Здравствуй, коль не шутишь!

Лакоста. Какие могут быть шутки? Сегодня выходной. (Уходит.)

Балакирев. Здравия желаю, ваша светлость! (Пытается прошмыгнуть мимо Ягужинского, тот жестом останавливает.) А ну погодь, Иван! Tk-то куда торопишься? У тебя ж, чай, нынче не суббота?

Балакирев. Как прикажете, ваше сиятельство. Прикажите – будет пятница!!

Ягужинский (грустно). Это для меня слишком тонкая шутка, Ваня. Могу не понять… Да подойди поближе, не боись! Я к тебе принюхиваться не стану. Насморк у меня случился… Да я и так знаю, что ты Шафировым да Меншиковым провонял. А меня на дух не переносишь!..

Балакирев. Ваше сиятельство, как можно?..

Ягужинский. Затихни, Ваня! Меня перебивать нехорошо. Обер-прокурор все-таки. Это я не к тому, чтоб путать, а, наоборот, к тому, чтоб понимал, что не пугаю, но мог бы… В общем, надо очиститься тебе, Ваня, от дурных запахов. Отмыться!! В баню со мной пойдешь. Завтра! Будет Ване баня! Во как забавно получилось!

Балакирев. Благодарствую, ваша светлость, но…

Ягужинский. Компания у нас веселая собирается: Макаров – секретарь, Андрюша Ушков из тайной канцелярии, Шапский…

Балакирев. Да с превеликим бы удовольствием, но…

Ягужинский. Ты не боись. Шапский не кнутом же парит – веничком… Ванечку – веничком! Во как из меня каламбуры сегодня сыплются…

Балакирев. Да никак не могу я завтра, ваша светлость!

Ягужинский (вдруг зло). Это почему ж? Брезгуешь?

Балакирев. Никак нет! Уже приглашен… Ангажирован.

Ягужинский. Кем?! Говори, сучий сын!

Балакирев. Государем Петром Алексеевичем… И главное, тоже в баньку позвал… А разве вас там не будет?

Ягужинский (улыбнулся). Нет, Ванечка! У нас последнее время с государем баньки разные… Он сухой пар любит, а у нас по-черному! По-черному! Ну, даст бог, попаримся еще вместе… Узнаешь! (Быстро уходит.)

во время которой шуты расставляют мебель в доме Балакиревых и возникает…

Новый дом Балакирева на Васильевском острове. Довольно богатая обстановка – на стенах заморские картинки, дорогие часы, барометр.

Анисья Кирилловна Балакирева вводит в большую комнату свою давнюю приятельницу капитаншу Дарью Степановну Бурыкину и ее дочь Дуню.

Анисья Кирилловна…Во, какие хоромы здесь, на Васильевском, строют… А это у нас еще одна большая комната…

Бурыкина. Красотища!..

Анисья Кирилловна. Она «с видом» комната… Ты к окну-то подойди, Дарья Степановна. Видишь?

Бурыкина. Чего?

Анисья Кирилловна. В окне чего видишь? Бурыкина (испуганно глянув в окно). Птички летают.

Анисья Кирилловна. Экая ты странная. Какие птички? Амбар каменный видишь?

Бурыкина. Ну..

Анисья Кирилловна. Вот я и говорю: комната с видом… на амбар. А за ним еще флигель для прислуги… И сарай. Хозяйка может здесь в комнате чай пить и при том примечать, кто из дворни куда чего несет…

Бурыкина. Ловко придумано! (Дочери.) Дуня, погляди на амбар…

Дуня (разглядывая картины). Ах, маменька! Здесь и такая красота – глаз не оторвешь. Эти все картинки Ванечка купил?

Анисья Кирилловна. Чего купил, а чего и надарили… При его такой новой государевой службе многие особы хотят почтение засвидетельствовать… (Показывая на картины.) Это – князь Голицин… Это – барон Шафи- ров. (Показывая на барометр.) А это – сам принц герцог Гольштинский презентовал… Дорогая вещь. Бармометор называется.

Бурыкина. И как же по ему время узнавать?

Анисья Кирилловна. Да не часы это… Бар-мо-Ме- тор!.. По ему погоду определяют…

Бурыкина. Как?

Анисья Кирилловна. Просто… Вот грохнуло за окном, капли застучали, подходишь к бармометру, смотришь – точно: уже написано «эс регнет» – «дождь идет», стало быть, по-немецки… И влажность тоже отмечает. Гляди!.. (Стала активно дышать на барометр.) Во, стрелка пошла! Хошь дыхнуть?

Бурыкина. Нет… Я лук с утра ела. Еще испорчу. Дуняша, хочешь подышать?

Дуня. Спасибо, маменька, мне не жарко… (Она стоит перед картиной, где изображена обнаженная женщина.) А вот это кто же, Анисья Кирилловна?

Анисья Кирилловна. Это знаменитая генеральша! Матрена Балк!

Бурыкина (глянув на картину). Господи… Она ж голая! Анисья Кирилловна. Кто голая? Что ты несешь, Степановна?.. Это ж не генеральша. Это богиня греческая. Артемюда… или Деметра… Черт ее знает, у Ваньки где-то записано… А генеральша Балк, что картину нам дарила, всегда одетая. И токмо – в горностаях. (Таинственно.) Она сестра самого Вилли Иваныча Монса, главного камергера… А камергер – начальник над моим Ваней, шутмайстером его царского величества… Понимаешь?

Бурыкина. Да где ж понять, Кирилловна?.. Мы так высоко не летаем. Но за вас радуемся…

Дуня. А какую же деятельность при дворе Ванюша производит?

Анисья Кирилловна. Говорю же – шутмайстер он!

Дуня. Ну делает-то чего… шутмайстер?

Анисья Кирилловна. Как – чего?.. (Многозначительно.) Шутит!

Пауза.

Бурыкина. Зачем шутит? Когда?..

Анисья Кирилловна. Когда царь прикажет! Ну вот, к примеру, идет у царя важный совет… Указ там подписывают… или Сенат закон принимает… А никак не стронется дело… Затык в мыслях! Тут царь сразу кричит: «Позвать ко мне срочно шутмайстера Балакирева!..» Ванечка тотчас прибежит, шутку им сшутит, и все – просветление в умах!! Пошло-закипело. Указ за указом!!.

Бурыкина (восхищенно). Вот это да! Служба, поди, трудная?

Анисья Кирилловна. А ты, мать, как думала?.. С утра до ночи в заботах! Шуток на всех-то ведь не напасешься! Уж на что Ваня с детства был озорник-выдумщик, вы же знаете, а тоже иной раз к слову и не вспомнишь… Он теперь и меня подключает. Вы, говорит, маменька, если какую народную шутку где услышите, мне сразу пересказывайте… Вы, к слову сказать, ничего не привезли?

Бурыкина. Откуда?

Анисья Кирилловна. Ну, откуда приехали… Какие у вас в Тверской губернии шутки?

Бурыкина. Да какие у нас там шутки, Анисья Кирилловна?! Дожди с августа как зарядили, сено гниет… И ротмистр Буланов, что рядом живет, помнишь?

Анисья Кирилловна. Ну?

Бурыкина. Помер…

Дуня. Погодите, маменька… Не про то спрашивают. Был же летом один случай смешной… Нюрка, соседская девка, за водой к речке побежала да подсклизнулась… (Смеется.) А на ту пору помещик Бородаев ехал… через мост, пьяный…

Бурыкина (тоже начинает смеяться). Да ты его, этого Бородаева, помнить должна, Анисья… Пришепетывает все так… Су-су-су… (Смеется.)

Дуня. А Нюра о ту пору вылезать стала, да все сосклизывает… (Заливается смехом.) А он спьяну как завопит: «Ой, русалка!» И ну коня стегать…

Бурыкина (хохочет). А Нюрка все сосклизывает… А он – коня!..

Бурыкина и Дуня заливаются смехом. Анисья Кирилловна строго смотрит на них.

Анисья Кирилловна. И дальше что?

Бурыкина (успокоившись). Уехал.

Анисья Кирилловна. Кто?

Бурыкина. Бородаев… Уехал. Испугался, стало быть, и уехал…

Анисья Кирилловна. А Нюрка?

Бурыкина. А Нюрка вылезла, домой пошла… Чего ей, Нюрке, сделается?..

Пауза.

Анисья Кирилловна (подумав). Эта шутка нам не годится… Она только у вас в Тверской губернии понятная. А надо чтоб для всех! И коротко!.. Вот дворник мне сегодня рассказал сказку: «Бежит ежик. Навстречу медведь. Медведь спрашивает: „Ежик, колоться спешишь?“ – „Нет, – говорит ежик, – домой спешу..“ – „И я про то, – говорит медведь. – Ты, когда на ежиху залезаешь, разве об нее не колешься?“ (Захохотала, к немалому удивлению гостей. Потом быстро посерьезнела.) Вот в таком роде у вас ничего нету?

Бурыкина. Нет. У нас в Твери про ежиков ничего не слышно.

Анисья Кирилловна. Ну и бог с ними, с ежиками… О вас поговорим. Как вы там живете? Ты, Дуняша, Ивана моего не забыла еще?

Бурыкина. Да что ты, Кирилловна?.. Они же с детства вместе… Только по нему и сохнет.

Дуня. Маменька, ну вы выбирайте слова-то…

Анисья Кирилловна. Правильно слова выбирает. Невеста с тоски сохнет – матери жениха приятно… Ваня ведь тоже про тебя не забывает.

Дуня (обиженно). Как же! Поверила… За полгода – ни одного письмеца.

Анисья Кирилловна. Объясняла же: занят он! Мать родную по неделям не видит. А тут на днях зовет его царь и говорит: „Задумал я тебя, Иван, женить!..“

Дуня. Ох, господи… Так и знала! Так и чувствовала…

Анисья Кирилловна. Погоди. Дослушай… Иван, как положено, отвечает: „Буду вам, государь, премного благодарен!“ – „Есть, – говорит царь, – у меня несколько хороших невест на примете, а вот какую выбрать – не знаю. Что посоветуешь?“ – „Не мне царю советовать в таком деле, – говорит Ваня. – Государь о благе подданных больше печется, чем мы, глупые… Посему что решишь, царь-батюшка, тому и быть!“

Дуня. О господи, да что ж это?..

Анисья Кирилловна. Погоди!.. Дослушай… Царю ответ Ванин понравился, но не очень. Царь и говорит: „А у тебя-то на примете никакой своей симпатии, что ли, нету?“

Дуня и Бурыкина (вместе). Ну?!

Анисья Кирилловна. Что „ну“? Экие вы нетерпеливые… Ваня и говорит: „Есть, государь, несколько симпатий. Но я тоже решиться не могу. Поэтому добавляю их все вам в список до кучи, на кого укажете, той и быть!“

Дуня (в отчаянии). Умру, ей-богу, умру сейчас…

Бурыкина (тихо). Держись, дочка! Держись…

Анисья Кирилловна (явно не торопит рассказ). Вот. Царю опять ответ понравился, но опять не очень. „Хитер ты, Ваня, – говорит царь. – Хочешь все на меня свалить… Но я ведь тоже тиранствовать не хочу. Тут надобно угадать перст судьбы!“ – „Ах, перст? – говорит Ваня. – Это просто: сделай, царь-батюшка, как издревле на Руси делалось… Вели доставить из разных невестиных домов по почтовому голубю. На всех по оловянному колечку надень, а на одного – золотое… В какой дом золотое кольцо долетит, там невесту и сватать!“

Дуня (вскочила, заголосила). А-а-а!!!

Анисья Кирилловна. Да погоди голосить!..

Бурыкина. Чего уж годить, Анисья Кирилловна? Мы – с открытой душой, а вы – насмешки… Загубите девушку, ой загубите!

Анисья Кирилловна. Да что вы взбеленились обе?

Дуня (сквозь слезы). Разве голубь долетит до… Твери?

Анисья Кирилловна. Покойный муж не зря говорил: с этими Бурыкиными дерьмо хлебать хорошо – наперед забегают… (Достала коробочку.) Вот оно, колечко царское. А вон – голубь уже сидит… (Выдвинула клетку, в которой расхаживал голубь.) Гули-гули-гули!

Дуня (растерянно). Как же… это?..

Анисья Кирилловна. Да так! Ежели просто сидеть да перст судьбы ждать – вот такую дулю получишь… (И даже показала какую.)

Бурыкина. Кирилловна! Придумщица! Дай я тебя расцелую!

Анисья Кирилловна. Ивана целуйте… Это он все устроил… Вам только царю находку предъявить, когда сюда приедет…

Бурыкина. Когда приедет?

Анисья Кирилловна. Сегодня. Оне завтра в заграницы уезжают, а сегодня велели помолвку устроить…

Бурыкина. Чего ж ты молчишь? Мы ж не присчесаны, не одеты…

Анисья Кирилловна. Кто молчит? Рта не закрываю. Это вы перебиваете!.. А еще ведь не про все сговорились. Ваня велел запомнить: голубок этот не в Тверь летал, этому царь не поверит… Скажите, мол, приехали вы три дня тому в Санкт-Петербург… Остановились на постоялом дворе Кулякина, близ Петергофа… А у Кулякина – голубятня… Ванька ездил, проверял… Ферштеен зи?.. Утром сегодня, скажите, Дуня встала, говорит: „Гули-гули!“ И тут сразу кольцо – к ней на крыльцо…

Дуня (вздохнув). Я так не смогу.

Анисья Кирилловна. Да не так, Ваня велел пересказать своими словами.

Дуня. И своими не смогу… Я врать не умею.

Анисья Кирилловна. Это почему же?

Дуня (гордо). С детства не приучена…

Анисья Кирилловна (зло). Ах ты дура стоеросовая! Ты что ж, сына мне погубить хочешь? Ваня два дни по всему Петербурху голубей отлавливал, а ты тут манерничать?! Да царь за обман враз голову ему оторвет!.. Ишь, курица! Врать она не приучена! Так научись, мать твою… так-разэдак!! (Стукнула кулаком по столу.)

Бурыкина (испуганно). Анисьюшка, меня-то за что? Я же согласная…

Звук подъехавшей кареты.

Анисья Кирилловна. Все! Быстро пошли в те комнаты! Чесаться, одеваться, чтоб перед царем не опозориться! И без моего приказа не выходить!

Бурыкина и Дуняша выбегают в соседнюю комнату. Анисья Кирилловна прихорашивается. Быстро входит светлейший князь Меншиков со скульптурой под мышкой.

Меншиков (оглядываясь). Здорово, мамаша!

Анисья Кирилловна. Ох! Князь светлейший… Александр Данилыч! Вот уж радость! Вот радость!

Меншиков. Ладно врать-то, Анисья. Когда в радость – на помолвку зовут!

Анисья Кирилловна. Да мы разве против? Не мы ж… протокол составляем!

Меншиков. Черт с ним… с протоколом. Хоть и не зван, но зато – с подарком. (Ставит скульптуру в сторонку.)

Анисья Кирилловна. Это что ж за красотка такая? Богиня али нимфа?

Меншиков. Честно скажу – не знаю… Тяжелая, стерва, и очень дорогая. Это точно. Мне ее купеческое собрание поднесло, а купцы денег не жалеют… (Взял ее под руку.) Слушай, Анисья, это ведь я Ваньку в полку приметил да ко двору привез…

Анисья Кирилловна. Да мы разве не помним? Вечно благодарные…

Меншиков. Не надо вечно… Сейчас надо. Осерчал на меня царь, Анисья. Очень! Письма подметные прокурор Пашка Ягужинский ему показал… Счета разные липовые…

Анисья Кирилловна (сочувственно). Ой, чего только люди злые не напишут!

Меншиков. А если и не липовые?.. Кто не без греха?

Анисья Кирилловна. Золотые слова.

Меншиков. В общем, мирить меня с царем надо, Анисья. Срочно! А то дело в тайной канцелярии заведут, попадешь в пыточную к Шапскому – тут любой счет признаешь…

Анисья Кирилловна. Да неужто и вас могут, Александр Данилович?

Меншиков. А то нет?! Царю чем ближе человек, тем страшнее наказание… Жену в монастыре сгноил, сына родного единокровного казнил! Будет он меня жалеть или, скажем, Ваньку твоего?..

Анисья Кирилловна. А Ванечка при чем?

Меншиков. Все при чем! Тут клубок начни раскручивать – конца не сыщешь. В общем, спасай, Анисьюшка!

Анисья Кирилловна. Да как же я смогу?

Меншиков. Сможешь… Ты у нас умная. Хитрая. Недаром прозвали „Анисья – жопа лисья“!

Анисья Кирилловна. Это кто ж меня прозвал, Александр Данилыч?

Меншиков. Да все… Но из уважения, только из уважения!.. Послушай, чего я придумал. У вас помолвка? Так? Дело семейное, доброе… Выставь меня как крестного отца невесты…

Анисья Кирилловна. Дуняши?

Меншиков. Дуняши, Маняши – не в том суть… Петр твоего Ивана крестником считает, а я, стало быть, с другой стороны сяду… Он жениху покойного отца заменил, я – невесте… Сели кумовья, выпили кубок „большого орла“, замирились! А? Все по-людски! Хорошая мысль?

Анисья Кирилловна. Неплохая… Подготовить бы только…

Звук колокольчика.

Поздно… Приехали!

Меншиков (глядя в окно). Точно! Полный парадный выезд… И шуты! И царь с царицей!.. И гренадеры!

Анисья Кирилловна (испуганно). Батюшка Александр Данилович! Ты б лучше отъехал куда до времен…

Меншиков. Куда ж отъедешь? Там уж охрана весь дом окружила…

Анисья Кирилловна. Тогда в сарайчике спрячься покуда… Я царя подготовлю. Скажу ненароком – мол, крестный приезжал, подарок привез… Может, бог даст, пронесет? Иди, иди. Через заднюю дверь… (Выпроваживает Меншикова. Испуганно крестится) Пронеси, Мать-заступница, оборони!.. (Заметила, что в спешке молилась на картину с обнаженной) Тьфу, гадюка… разлеглась!.. Прости, Боже, мя грешную!

Распахнулась дверь. С грохотом, с музыкой ворвались шуты, закружились в пляске. За ними Петр и Екатерина вводят наряженного Балакирева.

Шуты (поют).

Карлик (солирует). Охуе…

Шапский (нарочито строго). Что?!

Шуты (подхватывают, как бы исправляя грубость). …Ох, у ели-елки мы прощались…

Карлик. Охуе…

Шапский. Что?!

Шуты…Ох, уехал мил в поля…

Карлик. А я в жо…

Шапский. Что?!

Шуты…А я в жены не вязалась…

Карлик. Я не цел…

Шапский. Что?!

Шуты…Я не целый год ждала!..

Екатерина (зажимает уши). Угомони их, Петруша! Ну сил же нет…

Петр (смеется). Им без похабели праздник – не праздник! (Щелкнул Карлика в лоб.) Ну все… гигант разума. Угомонись!.. А то таким сватам и невесту не отдадут! (Анисье Кирилловне.) Ну, здравствуй, мать! Гостей принимаешь?

Анисья Кирилловна. Господи… Да что ж я? Онемела от радости… Милости прошу, великий государь! Царица-матушка… (Падает на колени.)

Петр (недовольно). Ну, встань… Быстро! Нету здесь никакого царя с царицей… Сват Петр Алексеич приехал. С женой Катей да с друзьями веселыми и разудалыми…

Карлик (восприняв эти слова как приказ, заголосил). Как наху..

Шуты (подхватывают).…как на хуторе заречном…

Карлик. Выйдешь сра…

Шуты…выйдешь сразу – зреет рожь!..

Петр. Тихо! Тихо! Дружка неуемный… (Анисье Кирилловне.) Так что царей среди приехавших нынче нет, а принц имеется… (Выводит Балакирева.) Вот он… Ваней зовут!.. А по слухам, тут где-то в округе и принцесса отыскалась… Показывай!

Анисья Кирилловна. Вот же, батюшка Петр Алексеевич… Вот кольцо. Вот – голубь пойманный…

Балакирев. Мама, не про то тебя спрашивают…

Петр (Балакиреву). Ты молчи! Прынц! Без тебя порядок соблюдем. Твое дело – молчать и благоговеть…

Балакирев. Благоговею, Петр Алексеич… Благоговею! (Изобразил на лице смирение.) Что сказано сватом, то и свято. На войну идешь – молись! Под венец – молись вдвойне. Женитьба есть – разженитьбы не придумали!..

Петр (улыбнулся). Вот так-то… Ну, показывай, мать, какую горлинку сей голубок выбрал. Где она?

Анисья Кирилловна. В той комнате, Петр Алексеевич… Спуталась очень. Прихорашивается… (Подходит к закрытой двери, стучит.) Невестушка, выходи! Гости к тебе!

Дверь открылась. Появилась разнаряженная Бурыкина.

Бурыкина. Здравствуй, царь-государь! Здравствуй, царица-матушка… Вот Бог сподобил радость увидеть вас живьем!.. (Часто кланяется.)

Шуты от удивленья даже присвистнули.

Карлик. Вот так невестушка!..

Шапский. Рожей не очень пригожа, да в молодости недурна была…

Лакоста. Ага… Старики сказывали, кто помнит…

Петр. Извини, Ваня, но голубь, видать, чуть подслеповат оказался.

Анисья Кирилловна. Да это ж не она! Это ейная мамаша. (Бурыкиной.) Что ты раскланялась тут, дура? Дочка-то где?

Бурыкина (оглядывается). Вроде за мной шла… Дуняша, где ты? (Бросилась в комнату, через секунду вывела дрожащую от страха Дуню.)

Петр (удовлетворенно). Это другой коленкор… А то я уж думал – как Ваньку выручать?.. А такая вот невеста – хороша. Верно?

Свита одобрила возгласами.

И как же зовут тебя, девушка?

Дуня (заикаясь от страха). Ду-ду-дуня…

Петр. Ну, здравствуй, Ду-дуня! Чего ж дрожишь так?.. Дуня. Бо-бо-бо…

Петр. Чего „бо-бо“? Никто тебе „бо-бо“ делать не собирается.

Бурыкина. Боится она очень, государь.

Петр. Вижу. А чего ей бояться, когда от судьбы жребий счастливый выпал? Тут радоваться надо! Ну, веселей, Дуня! Расскажи, как все получилось. Как кольцо нашла? Где?

Дуня (с трудом выдавливая). Гули-гули… Кулякин… Гули-гули. Кулякин.

Петр. Чего?

Бурыкина. Да она хочет сказать: в Кулякине мы с ей остановились…

Петр. Где?

Бурыкина. В Кулякине… Тьфу! В Петергофе… у Ку- лякина остановились… в голубятне…

Петр. Ты, мать, запутала нас совсем! Помолчи. Иль решила во всем дочь подменять? Ты жениху кто? Теща! Значит, знай свое место… (Подмигнул шутам.)

Карлик (выскочил вперед, запел).

(Порывшись, вытащил из штанов конфетку, протянул Бурыкиной.)

Бурыкина (Карлику). Благодарствую. (Сунула конфетку в рот.)

Екатерина. Нет, так нельзя. (Шагнула к мужу.) Совсем запугал женщин, Петруша. Кто? Что? Да как?.. Сватовство у нас или дознание в канцелярии?

Петр. Хотелось все по правде, мутер… Так интересней… Ну, ладно. Стесняются рассказывать – неволить не буду… Посмотрим голубка. Вестника судьбы, так сказать. (Подходит к клетке, достает голубя.) Вот он, красавец!.. (Анисье Кирилловне.) Я. ведь их пометил, перед тем как в небо запускать… Вот тут, под крылом, метку… Вот она… Нашел! Правда, я под правым крылом метил, а тут – слева. Ну, это ерунда! (Балакиреву.) Верно, Ваня?.. И то сказать: когда он крыльями машет, поди разбери – где лево, где право?

Балакирев (испуганно). А есть такие турманы – вообще задом-наперед летят..

Петр. Да? Сейчас проверим… (Достал голубя из клетки.) Спасибо тебе, голубок! Ты свое дело честно сделал, колечко донес, Божью волю выполнил… А теперь лети домой, к своему Кулякину!! (Выпустил голубя в окошко, смотрит.) Во! Полетел!.. Передом причем! Но вернулся… На сарайчик сел… (Шапскому.) Как думаешь, кнутмайстер, к чему бы это?

Шапский (с усмешкой). Думаю, государь, ему еще чего-то хочется сообщить…

Балакирев. А может, он пригрелся здесь за день-то, Петр Алексеевич?

Петр. Нет, Ваня. Я сам – старый голубятник. Голубю, чтоб к новому месту привыкнуть, полгода надо в доме столоваться…

Балакирев. Да мы и не кормили его ни разу, ей-богу!.. Он вообще дурной. Ему зерно сыплешь – он палец клюет… Во! (Показывает палец.)

Петр (с усмешкой). Это еще хорошо… Иной и в глаз бьет!

Екатерина. Подожди, Петруша… Зачем же сразу подозрения? Может, улетит еще… (Хлопнула в ладоши, закричала в окно.) Лети отсюда! Кыш! Хераус!!! Геен цурюк! Шнеллер!

Петр. Нет, мутер… Видно, ни по-русски, ни по-немецки не согнать. Кочергой разве что попробовать? (Взял стоящую возле печи кочергу.) А вы чего смолкли-то? Веселитесь, братцы! (Решительно направился во двор.)

Карлик (привычно заголосил). Как на ху… как на хуторе заречном. Выйдешь сра… выйдешь – сра… зу зреет рожь…

Балакирев (зло). Угасни, огарок! (Упал на колени перед царицей.) Государыня-голубушка Екатерина Алексеевна, заступись!

Анисья Кирилловна (заголосила). Не погуби, царица!!

Балакирев. Голубь взаправду дурной… Порода такая… Татары завезли…

Екатерина. Да подождите вы пугаться раньше страха… Осерчает царь да и отойдет. Мало ли что в жизни случается? Ну, скажите – перепутали птицу в сарайчике…

Анисья Кирилловна. Ой, матушка… там ведь… в сарайчике… такая птица… Ой, чувствую, беда пришла!

В распахнутую дверь Петр вталкивает изрядно помятого и обсыпанного соломой Меншикова.

Петр (торжествуя). О, какой голубь сизокрылый! Во какой турман-мордахей мне попался! Все поглядите!

Меншиков (улыбаясь через силу). Ну что ты, мин херц? Я ж объясняю…

Петр. Всем объясни, чего там делал… Иль, может, голубям гнилую коноплю сбывал? Как провиант в армию?

Меншиков. Ну зачем так-то, мин херц?! При людях низших званий… Ей-богу, я здесь по родственной части… На помолвку приехал… (Указывая на Дуню.) Это ж крестница моя любимая… Ну, чего молчишь, Маняша? Аль не узнала свого крестного папку? А?.. Маняша?

Наступила пауза. После чего Дуня с легким стоном упала в обморок. Бурыкина подхватила ее.

Петр (зловеще). Узнала тебя Маняша! Узнала. Вишь, как обрадовалась…

Бурыкина. Дуняша она.

Меншиков. Да помню я. Сам ведь имя давал. Просто подзабыл… Правду говорю, мин херц… Ну вот хоть Анисья Кирилловна пусть подтвердит. Я загодя сюда приехал, подарок молодым привез… Богиню любви Афродиту… А потом продышаться вышел… Во двор… Ну подтверди, Анисья!

Анисья Кирилловна. Да. государь… Вон она – Афродита…

Петр (подошел к скульптуре). Это не Афродита, светлейший князь… Когда тащишь что ни попадя, хоть спрашивай имя-звание! Это Афина Паллада, греческая богиня мудрости и правосудия… Строгая богиня! Вишь, она в руке свод законов держит? (Пригляделся) А под сводом еще какая-то бумажка прилеплена… (Достает конверт, разворачивает. Обнаруживает записку.) „Светлейший князь Александр Данилыч! Купцы Олег и Василий Шубины делают свой приклад к тому подарку, што вы с них взяли… А остальное, как ране договаривались, получите позже…“ Так зачем позже, Данилыч? Сейчас все и получишь!! Шапский!

Шапский. Я здесь, государь.

Петр. Передашь Ягужинскому! Пусть приобщит к делу. (Отдал Шапско му конверт.) И допрашивать Меншикова с пристрастием… Ты понял меня?

Шапский. Как не понять, государь? У прокурора пристрастие к светлейшему давно зреет…

Меншиков (опускается на колени перед Петром). Сам накажи, мин херц! Грешен, каюсь… Палкой забей до смерти, но сам!..

Петр. Я об тебя, мерзавец, все палки сломал! Ни черта не помогает, только леса зазря гублю… Пусть уж Шапский над тобой поусердствует… На дыбу его подвесить, а к ногам вот енту мраморную Афину привязать. Чтоб ощутил весь груз законов на себе…

Шапский. Ой, лихо придумано! Не сомневайся, государь, исполню!..

Екатерина (робко). Ты б сгоряча не решал, Петруша… Утро вечера мудреней.

Петр (заскрипел зубами). А вот ты, Катя, молчи лучше сейчас… Видишь же, закипел внутри, пар рванет!..

Екатерина. Я потому и говорю. Как бы приступ не начался…

Петр (впадая в бешенство). Ты бы раньше о том думала, мутер… Раньше! Когда всем пакостям светлейшего благоволила… Добренькой жалаешь быть, а они нашу доброту – в векселя да в займы… Всю империю растащат на куски! Все разворуют… Ну, ничего! Турки у воров руку рубят, а у нас, слава богу, царь православный… Он головы будет рубить! Головы!

Петр что-то еще хотел сказать, но вдруг скорчился, упал на пол, захрипел, забился судорогой. Все переполошились, бросились к нему.

Анисья Кирилловна. Дохтура! Дохтура скорей!

Меншиков (пытаясь удержать судорогу). Голову… Голову ему держите!.. Катерина, ну чего стоишь? Ворожи, а то побьется…

Екатерина (склонилась над мужем, прижала его голову к груди). Ну, милый… Ну, родной… Все обойдется… С тобой я. С тобой, царь… Уходи, гнев, затихай, злоба…

(Повернулась к шутам.) Музыку играйте… Тихую! Самую тихую!

Зазвучала тихая мелодичная музыка. Шуты чуть усилили ее своими голосами. Петр открыл глаза.

Петр. Дай платок, Катюша…

Екатерина. На, Петечка, на. (Дает платок.)

Петр (утирая лицо). Прошу у Господа иной раз смерти, а он не дает. И то, Его правда, – на кого мне державу оставлять? Сына нет, друг – вор, одна жена и та дура добрая…

Екатерина (гладит его голову). Ты только не нервничай по пустякам, Петруша. Отдохни.

Петр…Шуты мои любимые, для утехи созданные, и те пакостники! Я ведь чему вас учил, дураки? Вы при дворе, словно Божьи люди при церкви, – для чистоты душевной созданы. Будь ты глуп, но будь и чист! Хитер, да наивен! Вам высшая власть мной дана – любому вельможе правду говорить и не таиться… А вы?! Мат-перемат да жопой свистнуть… Вот и вся ваша доблесть. А с тебя, Иван, особый спрос… Ты любимцем царя был, веселить его должен, а не за спиной царской над ним же и посмеиваться… Я ведь и вправду поверил, что ты у судьбы жребий искал. Вот, подумал, – шут, а о Боге подумал. А ты и Бога решил перекупить за недорого… Эх! (Шапскому.) Бери его, князь-папа, обратно в шутовскую! Кнутом учи, пока умней не станет да кожу не сменит!

Шапский. Это мы с удовольствием, государь… (Подходит к Балакиреву, набрасывает ему кнут на шею.) Ну, прынц, теперь, значит, твоя очередь меня целовать в царское место…

Дуня неожиданно рванулась вперед, упала перед Петром на колени.

Дуня. Царь-государь, не вели мучить Ваню, не виноват он. Это я все придумала. Я, глупая! И кольцо украла… И голубка подменила… Все я!.. Меня казни! А он и не знал ничего, не ведал… Ванечка мой… (Плачет.)

Петр. Ну что ж ты несешь, глупая?.. Хоть бы врать-то научилась.

Дуня (плача). Научусь, государь! Непременно научусь! Только Ванечку моего не губи…

Пауза.

Петр. Вот он, жребий твой, Ванька! Полюбила девушка так, что жизнь свою за тебя готова положить… Какой тебе еще, к ляду, перст судьбы нужен?.. Чего глупости устраивать?.. Я думал, Иван, ты уже умный дурак, а ты еще дурак дураком… (Встал.) Ну, ладно! Последний раз всем отступ даю… Прощаю до первого проступка!.. (Меншикову.) Тебя который раз прощаю?

Меншиков. Осьмой, мин херц.

Петр. Осьмнадцатый, светлейший. И тут сжульничал… Девятнадцатый теперь, значит, запомни. А сейчас всем гулять с шутами, жениха с невестой славить!! Мне одному тут побыть надо, дух перевести!

Екатерина. Я с тобой посижу, Петенька…

Петр. Сказал же – одному!.. Ступай… к шутам!

Шуты тихо запели нечто лирическое, вместе с молодыми и гостями ушли в глубь сцены, в другие комнаты.

Петр сидит молча, задумавшись. Начинает смеркаться. В глубине сцены появляется Ягужинский со свечой в руке и папкой с бумагами.

Ягужинский. Дозволь, государь?

Петр молчит.

Охрана предупредила, что отдыхаешь, но я дерзнул…

Петр молчит.

В связи с делом Меншикова…

Петр. Прощен. В последний раз.

Ягужинский. На то и государь, чтоб миловать… Тут новая беда. В связи с делом Меншикова произведен был обыск в канцелярии камергера Монса. Нежданно много пакостных писем обнаружилось. И все от государственных людей…

Петр. Чего им от камергера надобно?

Ягужинский. Кому чего… Кто повышенье в чине просит. Кто – деревню… Кто – ссуду из личных средств.

Петр. Каких таких средств? Откуда у Вильки средства?.. Ягужинский. Подпись государыни – средство сильное. За то и благодарности получал (Заглянул в папку.) Вот от Меншикова – пять тысяч. От Апраксина – шпага позолоченная… От Голицина тройка лошадей… Тут большой список…

Петр. Зачем взятки в тетрадь-то записывать?

Ягужинский. Немец. Во всем порядок любит…

Петр (сердито). Ну и ты, русский, полюби порядок, коли так! Ты у царя осведомитель аль прокурор?!. Поймал за руку лихоимца – арестуй!

Ягужинский. Он уже под арестом, государь. Тут другое…

Петр. Чего „другое“? С царицей сам разберусь… Дура простодушная! Ей трон оставляю, а она как дитя малое… Всякую шельму жалеет. Ведь специально в камергеры Монса ставил, чтоб в строгости держала… (Повернулся к Ягужинскому.) Чего молчишь?!

Ягужинский. Потому не смею и говорить… Тут еще записочки обнаружились… Только ты их сам прочти, государь! (Передает письма Петру.)

Петр (заглянул в записку). „Майне либе Кетхен! Майне вундершойн Медхен…“ Что это? Стихи, что ль?

Ягужинский. Не берусь судить… Я по-немецки не очень.

Петр (вглядываясь в записку, что-то бормочет по-немецки). „…унд кюссен, – „целую“ значит, – зих ихре цартхайте халз“… Что за „цархайте халз“?

Ягужинский. „Твою нежную шею“… По словарю сверял.

Петр (гневно). Смотри, Паша! С огнем играешь… Ты зачем эти записки мне принес? Может, он и не посылал их вовсе?

Ягужинский. Посылал, государь. Это копии. Да там и ответы царицы имеются… Я их просто переводить не решился…

Петр (смял записки). Не верю! Все вы, сукины дети, царя обманываете, но чтоб и Катя? Не верю! Что у ней до меня было, того, считай, не было. При мне живом – ничего нет и не будет!! Это Монс, подлец, специально подстроил, чтоб, если на взятках царице попадется, отступного требовать… Где он? Вези к нему!!

Ягужинский. Я его уже сюда доставил. Только сам допроси, государь. Тет на тет. Без свидетелей. Чтоб даже я не знал…

Петр. Ишь какой! Все вокруг царя вьетесь, а как ему трудно – пусть сам выкручивается? Будешь свидетелем! За то тебе прокурорское жалованье плачу! Кто еще про эти письма мог знать?

Ягужинский. Ванька Балакирев. Он на посылках был, цидульки разносил… Но, думаю, не читал… Вроде парень честный.

Петр. На дыбе проверишь!! А сейчас – приведи Монса!

Ягужинский быстро выходит. Петр молча сидит, уставившись в одну точку.

Где-то далеко шуты запевают протяжную песню…

Сопровождаемый Ягужинским, появляется Монс. Он не замечает Петра.

Ягужинский. Сюда, пожалуйте, Виллим Иванович! Проходите, не опасайтесь.

Монс. Опасаться следует вам, сударь! О вашем самоуправстве немедленно доложу государю, как только представится случай!

Ягужинский (с улыбкой). Представится, Виллим Иванович! Непременно представится! (Улыбается.)

Монс (резко). И вот уж улыбок ваших бессмысленных, Павел Иванович, я более терпеть не намерен! Вам это не личит, поскольку для шуток потребна свобода мышления, а вы сим качеством не обладаете!

Ягужинский. Да уж извините, Виллим Иванович… Я уж и стараюсь улыбку сдерживать, да не всегда выходит… А покуда обернитесь, голубчик, с вами поговорить хотят…

Монс. Кто еще? (Резко оборачивается.)

Петр подходит к Монсу, долго смотрит ему в глаза. Монс не выдерживает взгляда, неожиданно падает в обморок. Петр устало опускается на стул, быстро подставленный Ягужинским.

Петр. Вот ты ничего лишнего и не услыхал, Паша! Верно?

Ягужинский. Нет, государь. Спасибо тебе!

Появляется Екатерина с двумя стаканами чая.

Екатерина. Я тебе, Петруша, сюда решила принесть… (Осекается, увидев лежащего Монса.)

Петр. Спасибо, мутер! Горло пересохло… Садись! Выпьем с тобой чайку!

Ягужинский быстро ставит второй стул. Екатерина садится напротив. Несколько мгновений они молча пьют чай над распростертым на полу Монсом.

Где-то далеко шуты запевают унылую песню.

Петр. Чего-то скуплю они поют… Паша? Сходи! Попроси, чтоб повеселей…

Ягужинский. Непременно, государь… И опять спасибо тебе. (Быстро уходит.)

Екатерина (испуганным шепотом). Чего со мной теперь будет?..

Петр… Письма твои, Катя, всегда любил читать… Неграмотно, и каракули вроде по-русски рисовала, а уж так-то потешно получалось…

Екатерина. Казнить надумал?..

Петр… „Гораздо о тебе скучаю, друг мой сердечный Питер… Пожалуй в забвение нас не учини, к нам пребывай али забирай к себе…“ (Усмехнулся.)

Екатерина. Не говори сейчас так, Петя. Скажи по-другому… Как умеешь! „Блядва! – скажи. – Сука!“

Петр. Нельзя! С царицей на Руси так не разговаривают!

Екатерина (кричит). А ты порви завещание! Прошу тебя, Петя! Сделай милость, сам живи да царствуй!

Петр. Я мертвый уже, Катя. Неужто не видишь?

С шумом и песней врываются шуты. Впереди Балакирев.

Шуты (поют).

Ягужинский (подошел к Петру, тихо). Балакирева когда брать?

Петр. Ну не сейчас же… Экий ты жестокий, Павел! Пусть допоют…

Балакирев и шуты (поют).

Шуты запевают протяжную песню про то, что от сумы и тюрьмы в России зарекаться нельзя. Песня сопровождается аккомпанементом кандального перезвона.

Тюремное помещение. За столом – Ягужинский. Охранник вводит Балакирева. Тот в тюремной робе, на ногах кандалы.

Охранник. Ваше превосходительство! Каторжанин Иван Балакирев доставлен!

Ягужинский (недовольно). Зачем кандалы? Охранник. Ранее замечен был в попытках к бегству! Ягужинский. Снять немедленно! (Охранник поспешно достал ключ, отстегнул кандальный замок.) Ступай! (Охранник вышел.) Ну, здравствуй, Балакирев!

Балакирев. Здравия желаю, ваше сиятельство! Ягужинский. Молодец. Отвечаешь бодро. Выглядишь хуже… Тяжела, видно, жизнь каторжная?..

Балакирев (поспешно). Никак нет. Жалоб не имеем. Все хорошо.

Ягужинский (с усмешкой). Врешь… Коли хорошо, зачем убегал?

Балакирев. Осмелюсь доложить, ваше сиятельство, – я только во сне убегал. Наяву сидел как положено. Ягужинский. Как это – во сне? Куда во сне?.. Балакирев. В Тверь. Домой… Дуню повидать… Ягужинский. И кто ж тебя там поймал… во сне?

Балакирев. Посидельцу одному про сон поведал, а он охране пересказал… Меня сразу в кандалы!

Ягужинский. Дурачье! Не понимают, что во сне и в кандалах убегать можно…

Балакирев. Осмелюсь возразить. С умом все сделано: в кандалах человек вообще не спит…

Ягужинский (недовольно). Ах дикость российская! Уж сколько с ней покойный царь Петр Алексеевич боролся, дубиной вышибал, а она все в нравах наших (Заметив удивление Балакирева.) Чего вылупился? Не знал про смерть царя?

Балакирев. Нет… Когда ж сия беда случилась?

Ягужинский. Уж боле двух месяцев, как государь Петр Алексеевич скончался… Упокой Бог его душу! (Крестится.) А кто сейчас правит на Руси, знаешь?

Балакирев. Никак нет.

Ягужинский. И охрана не сказывала?

Балакирев. Такне спрашивал…

Ягужинский. Да что ж это у нас за народ такой? По каторгам сидят и даже не интересуются, при каком таком правлении страдают? Знай же: царица Екатерина Первая нынче на троне… При ней делами управляет специальная коллегия сенаторов. В последствии же российский трон перейдет либо ее дочери Анне Петровне с принцем Голштинским, либо внуку Петру Алексеевичу, сыну Алексея Петровича, либо дочерям Иоанна, брата Петра Алексеевича, Анне Иоанновне, Прасковье Иоанновне, Катерине Иоанновне, либо их тетке Анне Леопольдовне… Чего заморгал-то?

Балакирев. Леопольдовне… Запоминаю, ваше сиятельство!

Ягужинский (усмехнулся). Не забивай голову! Главное запомни: помилование к тебе пришло от прокурора Павла Ивановича…

Балакирев. От кого ж каторжанину добра ждать, как не от прокурора? Век вам благодарные!..

Ягужинский. Ты это сейчас с подгребкой сказал? (Улыбнулся.) Молодец! Я теперь подгребки понимаю и сам ими пользуюсь… Вот, к примеру, Иван, ты ведь не знаешь, что в столице зимой творилось… Царь в страшный гнев тогда вошел. Монсу голову отрубил. А потом и другие головы полетели. Министры… Генералы! Шутовская команда ваша тоже под руку попала! Педрилку-итальянца помнишь? Финита ему вышла!! Царь лично палкой прибил!.. Карлика, что про курей пел, – того тоже прибил! Вместе с курями! Короче, в живых из старой команды остались Ушастый, Лакоста да ты! А почему? А потому, что я по доброте душевной вовремя вас всех в тюрьму посадил! (Смеется) Во, какая прокурорская шутка получилась. Чего ж не смеешься?

Балакирев. С первого раза не забрало, ваше сиятельство. Тонковато! Ежели еще разок каторгой облагодетельствуете, оно веселей и пойдет…

Ягужинский (обрадованно). Давно б так! Узнаю друга Ваню! Знать, пора ему в баню… (Смеется)Вот это „Ване – баню“ после меня так в народ пошло – ну все-все вокруг повторяют… Ей-богу! (Кричит.) Эй, Шапский! Давай „Ванечку – веничком!“ Поддай-ка пару, чтоб было ему в пору… (Замялся) Не, тут пока не складно… Ну, ничего! Мы с тобой. Ваня, вместе это докаламбурим… Вместе! Дай только срок! (Уходит.)

Повалил пар. Появился Шапский с вениками. Левый глаз у него перевязан повязкой. С шумом ворвалась шутовская команда, загремела шайками, заплескала водой. Сорвали с Балакирева одежду, расстелили на палатах, Шапский затряс вениками, засвященнодействовал.

Шапский. Расслабсь, Ваня! Не кнутом же огуливаю… От веничка березой начнешь пахнуть, сок побежит, почки набухнут… И-ех! И-ex! (Хлещет веником, Балакирев сладостно покрякивает.) Стони, Ваня! Кричи! Шоб тот свой крик в пыточной перекричать… И-ex! Ты если на меня обиду имеешь за прошлое, то – зря. Я ведь тогда, считай, спасал тебя от беды!.. Это у нас, у кнутмайстеров, такая хитрость имеется: кого очень любим – бьем кратко, но сильно!.. Чтоб подследственный сразу в бессознательность улетал и ничего лишнего на себя наговорить не мог… Уж на меня и обер-прокурор гневался! Погоди, говорит, махать, он сейчас в чем-то уже признаться хочет… А я тебя – р-раз! – поперек спины, и ты снова в отключке… Можно сказать, от плахи спас!

Балакирев. Спасибо, князь-папа. Век не забуду!

Шапский. Сочтемся!.. Ты сейчас команде нашей очень надобен. Русского шутовства ведь и не осталось. При дворе – Голштинские да Остерманы верховодят. Моду завели шутковать только на немецкий манер… А какие у немцев шутки: воздух подпортить да на яйцо сесть?.. Дикость!.. Наследника, мальчонку Петрушу Второго, и того испортили… Научили забаве – шуту на голову яблоко поставить да из лука стрельнуть… „Вильгельм Тель“ шутка прозывается.

Балакирев. Это он тебе левый глаз-то?..

Шапский. Правый. Теперь остатний левый специальной кольчужкой прикрываю… Ты тоже поостерегись, когда к нему поведут!

Балакирев (испуганно). Зачем? Нет… Я свое отшутил! Я в отставку надумал проситься… Домой… В деревню.

Шапский. Рано в деревню… России послужить надо, Ванька!! Остынь!.. (И окатил Балакирева шайкой ледяной воды.)

Балакирев взвизгнул. Шуты накрыли его простыней, туго запеленали, убежали со смехом.

…Появилась фрейлина Головкина, сняла простыню.

Головкина (приветливо). Здравствуй, Ванечка!

Балакирев (прикрывшись рукой).…Ой! Срам! Сударыня, я ж голый!

Головкина. Да чего ж стыдиться, Ваня? Мы ж при дворе служим… Да и что енто за срам, коли он у тебя в одной ладошке поместился?.. (Смеется кокетливо.) Иди ко мне, глупенький.

Балакирев. Зачем?

Головкина. Не боись… Дурного не сделаю. (Достала опасную бритву, открыла лезвие.) Иди, кому говорю! Велено тебя побрить-постричь на европейский манер…

Балакирев перекрестился, подошел, сел. Головкина ловко намылила ему физиономию, заработала лезвием.

Височки нынче носят короче… А усики – ниточкой али таким „саксонским червячком“… Не дергайся! Я ж стараюсь…

Балакирев. Благодарствую, сударыня. Но я за прошлые ваши старания цельный год отсидел.

Головкина. Думаешь, я донос на тебя писала?

Балакирев. Думать в тюрьме не положено. Показали – прочитал.

Головкина (невозмутимо). Это меня Ягужинский заставил. Сама ж была против… Вот те крест! Со слезами писала – так тебя было жалко… Но нынче – все! Переметнулась. (Тихо.) Я нынче под Шафировым. Он обходительней и к царице нынче ближе… Тебе, кстати, тоже гостинчик прислал… (Вынула пульверизатор, стала опрыскивать Балакирева. Тот недовольно вскочил.)

Балакирев. Не нужен мне ваш гостинчик! Ничего не нужно! Домой я уезжаю! К маменьке!

Головкина. Чего орешь? Придет срок – пошлют и к маменьке… А нынче при дворе она служит. И Дуня твоя тоже при дворе… И ребеночек…

Балакирев. К-какой ребеночек? Чей?

Головкина. Говорят, твой… вроде… А может, и не твой? Какая разница, Ваня? Мы все здесь, при дворе, как одна семья…

С шумом входит Меншиков.

Меншиков. Иван! Сукин кот! Где ты? Не один, что ль?

Головкина. Один он, один… (Поспешно собирает парикмахерские принадлежности.)

Меншиков. Пошла вон! Бесстыжая! Придумали на курляндский манер с мужиками париться…

Головкина. А то яс вами на русский манер не парилась…

Меншиков. Иди отсюда, кому говорю!

Головкина испуганно убегает.

Совсем в России порядка не стало. Уж и в бане под каждой шайкой – шпиен… Ну, здорово, Иван!

Балакирев. Здравствуйте, Александр Данилович!

Обнялись.

Меншиков. Вот мы и снова свиделись. И снова ты голый, как тогда в полку… на дежурстве, когда первый раз увидел. (Втянул носом воздух.) Фу! Как она тебя Шафировым-то провоняла… Придется дух его перешибать! (Полез в карман, достал флягу.) Давай помянем государя нашего великого, друга моего незабвенного Петра Алексеевича… (Налил Балакиреву в чарку, сам глотнул из фляги.)

Балакирев (выпив). Ух! Крепка водка княжеская…

Меншиков. Царский рецепт. Спирт, на „гонобобеле“ настоенный… Ну, давай по второй… За дам. За царицу нашу обожаемую, Екатерину Алексеевну!

Балакирев. Святое дело!

Выпили.

Меншиков. И сразу по третьей, чтоб разговор потек…

Балакирев. Не откажусь! На посошок!

Меншиков. Далеко ль собрался?

Балакирев. В деревню… В отставку думаю проситься…

Меншиков (погрозил кулаком). В отставку солдат только в гробу уходит! Понял? Ты мне тут надобен… Пей!

Выпили.

Меншиков (завинчивает пробку). Фляга пулей семь раз простреленная, а не течет. Всю северную войну со мной прошла, в кунсткамеру отдал… А ныне обратно вернул. Такое времечко пришло, Иван: не выпьешь с утра – дня не проживешь. Царь-то, умирая, завещания ведь не отписал… Сказал только: „Оставляю все…“ – и душа отлетела. А чего „все“?.. Кому „все“?! Сразу тут такое началось!.. Народ зашумел. Сенат затрясся. Кабы я тогда ночью не ворвался во дворец с преображенцами, не быть бы Кате царицей… А все же трудно державу держать без ясного Петрова указа. Бояре мальчишку, внука его, на трон тянут… Нас, конюховых детей, люто ненавидят. Да и соратнички мои, графы да бароны, которым я же родословные подарил, теперь под меня и копают! Ягужинский – с одной стороны, Шафиров – с другой… Прямо Полтава на Неве. (Таинственно.) А хуже всего с Катериной… Уж, кажется, знаю царицу давно, и душевно, и на ощупь… а вот нет. Подсадил на трон – она умом поехала… Взаправду решила, что державой командовать сможет… Пить начала. Трубку курит… Вакханкой сделалась! И указы издает… „Исполняя волю нашего покойного государя, повелеваю…“ А волю-то Петра по снам разгадывает… Ей-богу! У нее на эту дурь совсем ум за разум зашел. Говорит, вещие сны ей снятся каждую ночь… И она по им живет. Tы, Вань, сны толковать умеешь?

Балакирев. Не очень. Так, чему бабка учила: хлеб видишь – к дождю, говно – к деньгам…

Меншиков. Нет… Это и я знаю. У царицы совсем непонятные сны… Вот вчера рассказывала: иду, говорит, в горах, Альпах, с козленочком… Подходят к ручью… Козленочек и говорит: сестрица, сестрица, можно воды напиться? А она его вдруг как толкнет в пропасть… И сама смеется… А он пьет… Нет, погоди, напутал… Он летит… Она пьет… Или оба?.. Такой вот дурацкий сон! К чему?

Балакирев (подумав). Может, и вам не пить боле, Александр Данилович?

Меншиков. Не получается, Ваня… (Достал флягу, хлебнул.) Струны внутри натянуты, колки надо чуток отпустить. Ведь всю жизнь под страхом живешь… Вот я ныне всего достиг, генерал над генералами стал, а все равно, как Петра вспомню, мурашки бегают… (Перешел на шепот.) Говорят, он и сейчас часто ночами по дворцу ходит…

Балакирев. Кто?

Меншиков. Царь усопший.

Балакирев (испуганно крестится). Свят… свят…

Меншиков. Охрана видала… Появляется, сказывают, такой весь бледный… в голубом парадном комзоле… шляпе… в башмаках стоптанных… О, гляди!!

При этих словах Меншиков вдруг издал какой-то странный звук ужаса и ткнул пальцем в глубь коридора. Балакирев испуганно обернулся.

Из темноты медленно и торжественно к ним плыла фигура Петра, одетого в парадный камзол…

Меншиков и Балакирев разом рухнули на колени.

Меншиков. Не погуби, мин херц!! Не погуби! (Крестится.)

Балакирев (бьет лбом об пол). Невиновный я, Петр Алексеич. Враги очернили… Отпусти меня, царь, со двора! Я боле в тюрьму не хочу!

Меншиков. Ия не хочу! За обоих, Ванька, проси… За обоих!..

Фигура Петра остановилась перед ними. Из-за нее вышел худенький старичок, художник Растрелли.

Растрелли (глядя на стоящих на коленях Меншикова и Балакирева). Ноте белло, синьоры! Нехорошо!.. Нельзя молиться истукан!.. То первобытное язычество есть…

Меншиков (поднял голову, обалдело смотрит на старичка). Ты кто?

Растрелли. Я есть итальянский художник Растрелли. А это – восковой фигур царь Петр Романов. Сделан мной по приказу императриц…

Меншиков (поднимается с колен). Ну, дед… Ну, Растрелли хренов… Да тебя уже за одну фамилию к стенке ставить пора!! Ты что, совсем одурел – такую особу по коридорам возить?!!

Растрелли. Императриц велель доставить сей фигур в Большой зал…

Меншиков (передразнивая). „Императриц велель“… Так ты доставь как положено. Чай, не шкаф везешь?!. Предупреждать же людей надо! У всех нервы сейчас как тетива… (Берется за ручку тележки, на которой установлена фигура.) Отойди, итальянец!.. Твое дело слепить, а дальше уж мы сами своего государя до места доведем… Подмогни, Иван!

Балакирев взялся за ручку. Вдвоем они медленно повезли фигуру по коридору, выкрикивая: „По-берегись!! Русский царь Петр Алексеевич идет! По-бере-гись!!!“

Затемнение

Резкий музыкальный аккорд, напоминающий звук охотничьей трубы. Топот копыт. Лай собак. Выстрелы…

Через анфиладу дворцовых комнат гневно шагает Екатерина. У нее на голове треуголка Петра, в руках – трость. В зубах – трубка. За царицей семенят испуганные фрейлины. Среди них – Анисья Кирилловна и Бурыкина.

Екатерина. Всех выгоню!.. Всех! Не зря, видать, царь Петр об вас дубинку сломал, надо и мою на прочность проверять! (Замахнулась на фрейлин тростью, те рухнули на колени.)

Анисья Кирилловна. Казни, царица, но не виноватые мы…

Бурыкина. Не виноватые!..

Екатерина. А кто ж виноватый?

Анисья Кирилловна. Коли начистоту – принц Голштинский… Карл-Фридрих-Теодор…

Бурыкина. Голштинский… Теодор…

Анисья Кирилловна. Это он, принц, взял поутру царевича Петрушу на охоту.

Бурыкина (подсказывая). На псовую…

Анисья Кирилловна (Бурыкиной). Не кукуй ты, мать, над ухом! (Екатерине.) На псовую…

Екатерина. И что?

Анисья Кирилловна. Поначалу – ничего. Потом двоих подстрелили…

Екатерина. Кого? Псов, что ль?

Бурыкина. Одного – пса… Другой – егерь оказался.

Екатерина. Господи! Пресвятая Богородица! Что творят! (Испуганно крестится)

Анисья Кирилловна (Бурыкиной). Погоди ты пугать царицу, Степановна! Успеем ешшо! (Екатерине.) Не подстрелили, а так – чуток подранили… Пес, конечно, сдох, а егерь ничего… Да и что ему сделается – мужик беспородный. Ему свинец в жопе – только крепче сидеть!!

Бурыкина. Это верно. А уж потом…

Анисья Кирилловна (перебивая)…А уж потом охотнички наши разогрелись, перезарядились… И тут как раз из кустов энтот французский посол… как его прозывают-то… месье Де Тертерьян…

Бурыкина. В буклях…

Анисья Кирилловна. В буклях весь… де Тер-тер… И сам тоже на тетерева похож!.. Ну, наш Петруша, как шум в кустах услыхал, так из двух стволов – жах!!!

Екатерина. А вы-то, дуры, куда смотрели?

Бурыкина. Мы в трубу смотрели… С пригорка!

Анисья Кирилловна. Нас же не допускают… Сказали – не бабское, мол, дело охота!..

Екатерина. Кто сказал? Кто мог сказать, коли я велела? Да будет ли при дворе порядок?! Нет, не могу! Сломаю палку, ей-богу, сломаю! Унмеглих!! (Напряженно пытается сломать трость двумя руками, это у нее не получается в отчаянии отшвыривает палку, фрейлины испуганно дрожат.) Я вам, дурам, сколько объясняла: при дворе нет баб-мужиков. Все вы – при должностях!! Вас няньками к царевичу приставили. К наследнику престола российского!! Значит, вы ни на шаг от него отходить не смеете…

Анисья Кирилловна. Мы-то не отходим. Он, пострел, от нас все убегает!

Екатерина. Держать! Хоть на цепи, но держать!

Анисья Кирилловна. Он и цепь перегрызет! Мальчишка-то с норовом, дедовская кровь бушует. Да и не в себе он часто бывает… Петрушенька наш, голубчик…

Екатерина. Как „не в себе“? А в ком? Чего недоговариваешь?

Бурыкина (решительно). Была не была! Я скажу! Мы, Бурыкины, наушничать не любим, но и врать не станем! Царица-матушка, спаивает прынц Голштинский нашего царевича…

Екатерина. Да что он, сдурел? Петруше всего одиннадцать годков.

Анисья Кирилловна. То-то и оно, связался черт с младенцем. Сам пьет и ему наливает! „Что это, – говорит, – за русский царь, коли он не пьет с детства?“ Так, мол, Петр Алексеевич ему наказал…

Екатерина. Врет! При мне разговор был… Про царство говорили, помню, но чтоб про детство пьяное – такого не было!..

Бурыкина. Врет, конечно. А все нам не легче… Сегодня комнату царевича прибирала, вон чего нашла… (Протягивает Екатерине флягу.)

Екатерина (берет флягу, нюхает). Чего-то запах знакомый! (Делает глоток.) „Гонобобель“! Меншиковский замес… Ну-ка, Кирилловна! (Протягивает флягу Анисье Кирилловне.)

Анисья Кирилловна (сделав внушительный глоток). Он! Голштынский все больше „киршенвассер“ приносит. На черешневых косточках… А Ягужинский – тот на рябине предпочитает…

Екатерина (в ужасе). Да у вас что там, в детской комнате, кабак, что ль? (Вырвала флягу, сделала громадный глоток.) Всю Россию споили, сукины дети! И народ!.. И царевича! И царицу! (Снова пьет, хмелеет на глазах.) Так! Все! Я этому безобразию предел положу. Где секлетарь?

Головкина. Какой?

Екатерина. Мой!

Головкина. Так новый не назначен еще, ваше величество…

Екатерина. А старый где?

Головкина. Казнен-с…

Екатерина. Как это „казнен-с“?..

Головкина. Окончательно, ваше величество! Год назад. Это ж Виллим Монс был…

Екатерина. Вилли? Казнен? Наш Виля?.. (Всхлипнула, но тут же словно взяла себя в руки, протрезвела.) Вот дура! Как будто я не помню… Это ж я вас всех проверяю – не спились ли? А ну, вынь заколку из волос! Немедля!!

Головкина вырвала заколку, волосы рассыпались.

Во! Так тебе более идет. Верно говорю?

Фрейлины закивали.

А ты, Степановна, бери перо, бумагу, пиши мой новый указ.

Бурыкина поспешно взяла перо и бумагу.

„Я, государыня всея Руси Екатерина Алексеевна, во исполнение воли покойного царя повелеваю…“ Чего ж не пишешь?

Бурыкина. Я ж неграмотная, ваше величество. Может, кто из фрейлинов поученей?

Екатерина (сурово глянув на фрейлин). Они-то поученей. Только доверия никому. Такого за спиной об тебе понапишут – опять головы рубить придется! Нет! Мне в секлетари человек простой надобен… Вроде тебя! (Фрейлинам назидательно.) Вот ведь: дура безграмотная, а царица сказала „пиши“ – она без размышлений тут же перо обмакнула, а только потом спохватилась… Не то что вы, все с рассуждениями да подколками… Простой человек мне в секлетари нужен, верный!

Анисья Кирилловна. Может, Ванечку моего кликнуть, государыня?

Екатерина. Какого еще Ванечку?

Анисья Кирилловна. Сынка. Ванечку Балакирева. Он и простой, и верный вам всегда слуга, царица, не сумневайтесь!

Екатерина. Да он разве жив?

Анисья Кирилловна (крестится). Господь с тобой, царица-матушка! Жив-здоров, пятый день как из тюрьмы вернулся…

Бурыкина. По твоей же милости ко двору возвращен, государыня… Сама ж ему жалованье определяла…

Екатерина (перебивая). Ладно! Раскудахтались! Ну, забыла царица. Забыла! Старею…

Анисья Кирилловна. А вот это уж на себя не наговаривай, государыня. И молода, и весела, как прежде. А насчет памяти – так столько добрых дел ты делаешь за день, все и не упомнить…

Екатерина. Ишь, как повернула! (Засмеялась.) Ох, хитрющая ты, Анисья Кирилловна… Недаром прозвали „Анисья – жопа рысья“…

Бурыкина (подсказывая). „Лисья“, государыня…

Анисья Кирилловна (набросилась на Бурыкину). Ты еще будешь царицу учить, дура!.. Сама ни черта не помнишь! Рысья жопа»… Все так и прозывают!

Екатерина. Ну конечно, «рысья»… Чего меня путаешь? Зови своего Ваньку, Кирилловна! Я сама об ем поутру думала… И кого там в приемной из коллегии сенаторов заметишь – Ягужинского, Шафирова, Меншикова. Всех срочно сюда!!!

Шафиров (из-за кулис). Иду, государыня! Лечу по первому зову!

Ягужинский (появляясь). По первому зову, барон, я уж давно здесь!

Фрейлины поспешно удаляются.

Шафиров и Ягужинский долго отвешивают Екатерине церемониальные поклоны.

Екатерина (жестом останавливая церемониал). Ну, будя, Петр Павлович! Павел Иваныч! Не до политесу мне сейчас… Слышали, какая беда у нас приключилась?

Шафиров. Как не слышать, государыня? Весь посольский двор жужжит аки улей! Мыслимо ли дело, чтоб в просвещенной стране послов, словно куропаток, отстреливали?

Екатерина. Ну, ты объясняй иноземным гостям: ошибся, мол, мальчишка – дурачок несмышленый…

Шафиров. Для нас – дурачок, а для дипломатов – наследник русского престола! Из-за таких ошибок, государыня, войны начинаются.

Ягужинский. Войной русских пугать, Петр Палыч, не надо. Мы и без повода воевать всегда готовые… Да и с чего вдруг война? Жить-то этот француз будет?

Шафиров. Дохтур сказал – будет! Но французы требуют, чтоб жил теперь – хорошо!!! У него все-таки рана в плече и комзол погорел…

Ягужинский. Эка печаль! Сошьем новый!

Шафиров. Боюсь, сукна много пойдет… На триста тысяч французы требуют чтоб материалу закупили… И вина ихнего на сто тысяч привезти… безакцизно! И корабли их пропускать в наши порты беспошлинно!

Ягужинский. Да это ж грабеж! Одним выстрелом разорить казну хотят? Или кому-то, я чувствую, половина с этих доходов обещана?

Шафиров. Грубый намек ваш, Павел Иваныч, я мимо ушей пропускаю. А насчет ихних требований – так всем известно: Франция страна дорогая. Кабы Петруша, к примеру, индийского посла завалил, оно б, конечно, России дешевле вышло…

Ягужинский. А разве индиец там тоже был?.. Или это у вас шутка-подгребка? А? Петр Палыч? Тогда посмеемся, коли считаете, что на это есть время… (Нарочито смеется.)

Екатерина. Ладно вам цеплять-то друг дружку! Не для того позвала. Скажите, что мне с ним делать – ума не приложу?

Ягужинский. С послом?

Екатерина. Бог с ним, с послом. Откупимся! Я про наследника.

Шафиров. Это, конечно, вопрос позанозистей… Как-то укрощать мальчика надобно. Иначе и в будущем эксцессов не избегнуть…

Ягужинский. Наставник ему нужен!

Екатерина. Давала ему наставников… Всех извел, звереныш. Кому глаз выбьет, кого до обмороку доведет…

Ягужинский. Надо ловкого человека поставить! Чтоб мальчик его полюбил. И есть уже у меня один кандидат на примете…

Шафиров. У вас кандидаты для сомнительных дел всегда найдутся, Павел Иваныч! А коли разговор зашел про любовь, так на то есть другое средство. Женить пора Петрушу! Немедля!

Екатерина. Ты что, Петр Павлович?! Совсем рехнулся? Ему ж одиннадцать годков…

Шафиров. Для династических браков, государыня, возраст значения не имеет. Иной наследный принц еще во чреве матери уже помолвлен…

Ягужинский. И с кем же вы нашего царевича обручили?

Шафиров. С той, кто может способствовать укреплению государства. В данном случае, позволю предположить, возможен брак с цесаревной Елизаветой Петровной…

Екатерина. Час от часу не легче! Лиза старше намного! И потом у них предок один – Петр Алексеевич. Мыслимо ли внуку на дочери деда жениться?.. Тьфу! Совсем мы племя дикое, что ль?

Шафиров. Осмелюсь возразить, государыня. Ежели говорить внук на дочери – нонсенс, а если перевести на язык просвещенной Европы, кузен на кузине – вполне допустимая вещь.

Екатерина. Ну, ты кого хошь можешь задурить, Шафиров! Тебя послушать – так и мне можно за Петрушу замуж? Бабка за внука? На это как Европа глянет?!

Шафиров. Сей вопрос, государыня, мы на коллегии рассматривать не рискнули без вашего дозволения…

Екатерина. И на том спасибо. А ты что на сей счет думаешь, Ягужинский?

Ягужинский. Я государево око, царица! Могу вдаль глядеть, могу моргнуть!.. И потому, коли будет указание, вполне допустимо все это рассмотреть с точки зрения закона и юридически оформить…

Екатерина (грозно). Я те моргну!! Ишь, чего надумали, сенаторы хреновы! Не спросясь меня – в брачную постель! Я вам не девка Марта, что драгунам подштаники стирает!! Я – царица российская!!

Шафиров. Так потому и обсуждаем, государыня..

Ягужинский. В интересах державы.

Екатерина. Начхать мне на державу! Я после Петра Алексеевича никого к себе не допущу, потому как нет на земле мужика ни молодого, ни старого, кто б с ним сравнение мог иметь… (Схватила флягу, сделала большой глоток.) Бога вы не боитесь, сукины дети! (Еще глотнула, закашлялась.) О, как грудь болит! Чувствую, недолго вам со мной маяться! Уж потерпите!.. (Заплакала-запричитала.) Петенька, голубчик, забери меня к себе скорей, сил же боле нету здесь никаких… (Плачет, роняет голову на стол.)

Шафиров и Ягужинский суетятся, наливают воду, пододвигают вазу с фруктами, обмахивают веером.

Шафиров. Прости, государыня, что расстроили рассуждениями о делах столь деликатных… Но, как говорится, не я первый начал…

Ягужинский. А кто? Я, что ль?

Шафиров. И не вы, Павел Иваныч.

Ягужинский. А кто ж?

Шафиров. Меншиков.

Ягужинский (поспешно). Тут не спорю…

Екатерина (подняла голову). Кто?

Ягужинский. Меншиков.

Екатерина. Чего – Меншиков?

Ягужинский. Меншиков первый начал…

Шафиров. Пока мы тут философствуем да рассуждаем, государыня, он, хитрец, уж и наживку насадил, и сети расставил…

Екатерина. Кто?

Шафиров и Ягужинский (вместе). Меншиков!!

Быстро входит Меншиков.

Меншиков. Тут я! Тут! Чего орать-то?.. (Приветливо лобызается с присутствующими.) Здорово, Паша! Здорово, Петюня!.. Царица-матушка, дозволь к ручке припасть?

Екатерина. Черт с тобой, припади! (Протянула руку, Меншиков долго целует.)

Меншиков. А у вас чего сегодня – тайный совет?

Ягужинский. Вроде того…

Меншиков. А чего мне не сказали? Как-никак председатель коллегии… Хорошо, что случайно проезжал мимо с дочкой Машей… Слышу из окон дворца голоса – «Меншиков, Меншиков»… Стоп, говорю! Видно, такой вопрос, что без меня не обойтись! Верно, Паша?

Ягужинский. Верно, Саша. Вопрос щекотливый… Но позволь и мне для начала встречный вопросик задать: ты куда это направлялся… с дочкой Машей? Не к царевичу ли?

Меншиков. А что? Нельзя?

Ягужинский. Можно. А с каким, извини, умыслом?

Меншиков. Никакого умысла. Просто… Хотел, чтоб дети поиграли…

Шафиров. Петруше – одиннадцать, Маше – двадцать! Во что им играть, Александр Данилыч?

Меншиков. Ну и что ж, что ей двадцать? А умом – равны… Погоди, не пойму – вы мне что, здесь перед царицей допрос учиняете? Я это, господа сенаторы, не люблю!

Ягужинский. Это не допрос, светлейший князь. Это следствие… (Екатерине.) Государыня, как обер-прокурор обязан заявить, что светлейший князь Меншиков, по моим сведениям, учиняет тайные действия с целью поженить свою дочь Марию и царевича Петра…

Меншиков. Какие, к черту, действия? Ну, балуются ребятишки. А уж коли настоящее чувство у их возникнет, то, как говорится, совет да любовь.

Ягужинский. Про любовь не знаю, но совет дам, Александр Данилович: не стоит корону российскую на себя примерять. Извини, размер головы не тот! Россия Романовых на Меншиковых менять не согласна.

Меншиков. Это кто ж за Россию-то говорит? Ягужинские? Фамилия – на последнюю букву, ей бы помалкивать…

Ягужинский. Когда дерьмо жрешь, последним меньше достается. А фамилия наша древняя и позвучней Меншиковых!

Меншиков. Точно! Звучней на один бздех!..

Шафиров. Господа, я прошу выбирать дипломатические выражения. Стыдно за вас! У нас здесь все-таки высшая коллегия Сената России…

Меншиков. И этот за Россию печется! Кажись, еще только вчера крест на ермолку нацепил, а туда же!

Шафиров. Александр Данилович! Я запрещаю так со мной разговаривать. Перед вами барон Шафиров!

Меншиков. Ага! Барон – среди ворон! Это я ведь тебя «баронил» (Ягужинскому.) И тебе графский титул, Паша, тоже я устроил. Все вам дал, птенцы гнезда Петрова! Забыли, кто вам в клювике награды приносил?

Екатерина. А тебе-то кто все дал, Александр Данилович? Сам-то не забылся ли ты на этот счет, друг сердечный?..

Меншиков. Мои регалии, государыня, за заслуги перед Отечеством император Петр Алексеевич лично дарил… Ну и ты, матушка, тоже, конечно, по доброте своей тоже дала… кое что… (Осекся.) Ну, в смысле – выдала…

Екатерина (резко встала). Чего я тебе дала, дурак?!! Чего несешь-то?..

Меншиков (смутившись окончательно). Не, не! Я не то хотел сказать… Оговорился я, Кетхен!

Екатерина. Какая я тебе «Кетхен»? Сколько твержу– не смей меня по-кошачьи звать!! (Плеснула в физиономию светлейшего из бокала, повернулась к Ягужинскому.) А ты, граф, чего скалишь зубы? Эскадронные шуточки ндравятся?

Ягужинский. Помилуй бог, государыня, это у меня лицо такое… улыбчивое… Это же все знают. А шутки-то даже и не понял! Чего «дала, не дала» – даже не вслушивался!

Екатерина (замахнулась на Ягужинского). А ну все вон отсюда, советнички хреновы!! Я вас!!. (Неожиданно схватилась за грудь, осела) Ой, мамочка… майне либе медхен… умираю! (Сенаторы бросились к ней, она превозмогла себя взвизгнула) Пошли от меня! Люди, на помощь! Убить меня хотят! Караул!..

В залу вбежали несколько слуг, гренадеры с ружьями. Впереди всех Анисья Кирилловна и Балакирев.

Анисья Кирилловна. Государыня-матушка! Мы с тобой! Люди, спасай царицу! (Закрыла Екатерину своим телом.) Ванька, бей супостатов!

Меншиков. Чего орешь, старая… Кого «бей»? Думай, что говоришь! Кто твой Ванька – кто мы?

Екатерина (выходит из-за Анисьи Кирилловны). Кто вы. господа, я еще подумать должна… Когда надумаю, указом отпишу каждому! А Ваня Балакирев с сей минуты назначается моим личным секлетарем. Так что прошу ему оказывать особое почтение! Понятно?

Легкое замешательство. Все смотрят на Балакирева. Он невозмутим.

Меншиков. Как не понять? Мы люди понятливые. А все ж, царица, окажи милость – дозволь с тобой хоть минутку поговорить тет на тет…

Екатерина. Все аудиенции теперь только через секлетаря!

Меншиков. И так можно… Мы люди не гордые… давно уж… (Подошел к Балакиреву.) Господин секретарь! Доложите царице, что светлейший князь… (Осекся.) Нет! Скажи проще: Сашка Меншиков, друг ее верный, который когда- то на войне жизнь ей спас, просит минуту внимания. Поскольку, может, от этой минутки и его жизнь зависит!

Балакирев растерянно смотрит на Екатерину.

Екатерина. Ладно. Все ступайте! А тебе, князь, – одна минута, не боле. Иван, проследи!

Балакирев. Слушаюсь, государыня! (Всем.) Всех посторонних прошу оставить покои императрицы!

Анисья Кирилловна. Да! Пошли все прочь!

Балакирев. Верно, маменька! А тебя это первой и касается!

Все, кроме Екатерины и Меншикова, уходят.

Меншиков (шагнул к Екатерине). Катя! Дорогая моя! Сердце души моей! Свет очей неуемный!

Екатерина (строго). Стой на расстоянии, Саша.

Меншиков. Да не могу на расстоянии… (Упал на колени.) Катюша, милая, выходи за меня замуж! Люблю тебя, как в молодости!.. Надоело мне хитрить-юлить, дочку за внука сватать. Выходи за меня – и все по закону будет. Ты – царишь, я делами правлю. Спасать страну надо, Катя! Держава в опасности!.. Люблю тебя, Катя, давно люблю, сил нету… Пока царь был жив, я все желания свои узлом завязывал, а теперь ночей не сплю, за тобой страдаю… Пожалей меня и Россию-мать! Люблю!!!

Екатерина. Эк наговорил… «Россия»… «Держава»… «Люблю»… Разве так любят, Саша? Петр полюбил – срама не побоялся, солдатскую девку царицей сделал. Виля Монс полюбил – голову на плаху положил. А ты-то чем рискуешь, Саша? Короной голову поцарапать?

Меншиков. Значит, не так я выразился. Дозволь сызнова объясниться!

Екатерина. Сызнова – это как? Это чтоб молодые оба, и ты цалуешь да шепчешь жарко «царица души моей»? Я-то уши развесила, подумала – и правда «души царица». А ты, оказывается, меня на трон подсаживал, чтоб я там и тебе местечко пригрела?!! Ничего сызнова не бывает. Встань. Не срамись!

Быстро входит Балакирев в сопровождении гренадера.

Балакирев. Прошу прощения, светлейший князь! Ровно минута прошла.

Меншиков. Ровно? (Встал с колен.) Уж точность по- немецки блюдешь, Ваня? Молодец! Далеко пойдешь, ноги только не сломай… хэрр Балакирев!

Меншиков уходит. Щенадер встает на посту в глубине сцены.

Екатерина. Садись, Ваня, поближе. На простое лицо твое после сановников и смотреть приятно… Во, какая рожа! (Целует Балакирева в щеку.) Яблочка хошь? (Протягивает яблоко.)

Балакирев. Благодарствую. (Берет яблоко.)

Екатерина. Знаешь, почему я тебя на Монсову должность назначаю? Потому что безвинно пострадал за него. А еще потому, что приснился ты мне намедни… Увидела, знаешь, поле такое большое… Внизу река. А сверху – почему-то веревка спущена… Высоко – не достанешь!.. Я подпрыгиваю, а схватить никак не могу. Ищу, кто б помог, смотрю – идет полем царь Петр… а рядом – барбос, такой весь лохматый… К чему б такой сон, как думаешь?

Балакирев. Это как толковать… Что барбос я – верно, поскольку вам, государыня, верно служу. А что веревка с неба – не иначе, повесят меня скоро…

Екатерина. Типун тебе на язык! Не твой же сон?

Балакирев. У меня похожий был. Каждую ночь царь Петр снится, говорит: беги, Ванька, со двора – пропадешь!

Екатерина. Это он меня предупреждает. Мне в петлю лезть, коли наследничка не угомоню… Короче, пойдешь ты к нему в наставники, Иван, и сердце его смягчишь. Я так этот сон растолковала… Мальчик Петруша хороший, добрый… (Подумав, поставила на голову Балакирева яблоко, посмотрела, осталась довольна.) Ты ему пондравишься…

Балакирев. Благодарствую, царица! (Робко снимает яблоко с головы.) Но, может, меня лучше на войну с турками направить?

Екатерина. Мир у нас с турками давно, Ваня. Мир! А промеж себя – война! (Ставит ему вновь яблоко на голову.) Ты не боись! Что он Шапскому глаз выбил – так ты ж не Шапский… Ловок! Даст бог, увернешься!..

Балакирев (нерешительно). Дело рисковое, государыня! (Уронил с головы яблоко, поймал, надкусил, вновь поставил, убедился, что яблоко уже стоит крепче.) Попробую! Но коли дело сделаем, отпусти меня в отставку, государыня. Обещай!

Екатерина. Ладно. Сперва увернись!! (Хлопнула в ладоши, тотчас появились Анисья Кирилловна и Бурыкина.) Наследник где?

Бурыкина. В детской… С прынцем играет, касатик.

Екатерина. Пьяный?

Бурыкина. Никак нет, государыня… Чуток… Для настроения.

Екатерина. Веди сюда. Пусть лук и стрелы берет! Скажи – новый Вильгельм Тель объявился…

Бурыкина убегает. Анисья Кирилловна растерянно смотрит на Балакирева, замечает у него яблоко на голове.

Анисья Кирилловна. Ванюша! Это ты, что ль, Вильгельмом стал? Вот спасибо, царица! Вот радость-то!

Балакирев (растерянно). Какая радость, мамаша? Вы что? А коли глаз выбьет?

Анисья Кирилловна. Да плюнь ты через плечо! Стрела как пуля – в одно место два раза не попадает!! А если, не дай бог, какое увечье – царица милостями не обидит! Верно, матушка?

Екатерина. Шапскому за подвиг деревню подарила… Значит, тебе – две!!

Балакирев. Почему две? Два глаза потерять, что ль?

Анисья Кирилловна. И что ж ты раскаркался, Иван? Прямо не узнаю сына!.. Ты солдат или нет? Солдат цареву службу несет, об остальном думать не должен… Не то что глаз али ухо – жизнь отдать за Отечество для него счастье! И я, твоя мать, тебя на то благословляю! (Подошла, торжественно поцеловала Балакирева.)

Екатерина. Во, какие люди при мне служат. Слеза аж прошибла!

Послышался шум. Музыка. Топот копыт. В глубине сцены появляется странная процессия: принц Голштинский, рядом с ним – в тирольской шляпе и с луком, царевич Петруша. Управляют они детской упряжкой лошадей, вместо которых впряглись шуты – Ушастик, Лакоста и Шапский.

Голштинский. Тпр! Стоять… ваша мать!..

Шуты останавливаются, трясут гривами, поднимают хвосты. Из-под хвостов у них сыплются яблоки… Петруша смеется.

Екатерина (недовольно). Дураки на дураках ездят да сами же и ржут… Поди как смешно! Распрягай коней, Петруша! Знакомься! Вот наставник твой новый, Иван Балакирев. Прошу любить-жаловать!

Балакирев. Рад буду служить тебе, Петр Алексеич! (Поклон.)

Петруша (смотрит на Балакирева исподлобья). Вильгельм Тель!

Екатерина. Погоди ты с Телем… Вникни сперва, чего говорю. Это любимый шут твоего дедушки. Много знает шуток-прибауток…

Шапский. Точно так, царевич… Парень веселый. Нами проверенный, будешь довольный…

Петруша (упрямо). Вильгельм Тель!

Екатерина. Вот кровопивец… Пока человека не изуродует, руки ведь не подаст…

Балакирев. А может, он и прав, государыня? Как иначе слугу на верность проверять? Да и мне судьбу испытать полезно… (Петруше.) Толькоя ведь, царевич, преображенский солдат. Мне под стрелу вставать западло… Под пулю привычней!.. Уж коли ты наставника проверяешь – пальни-ка в меня из ружья!

Анисья Кирилловна. Да ты что, Иван? Чего удумал? Не пущу…

Балакирев. Почему, маменька? Я ж твой материнский наказ выполняю… Солдат жизнь за царя отдает!.. А семье за это, глядишь, награду прибавят… К двум деревням – пару сел. (Запел, заплясал.) «Две деревни, два села, ходит Дуня весела!!!» Оп! Оп!

Екатерина. Не дури, Иван!.. Такого баловства не позволю. Хватит мне посла простреленного…

Балакирев. Да разве мы хуже французов? Или на нас уж и пули жалко?.. (Рванулся к Екатерине, страстно заговорил.) Дозволь судьбу испытать, государыня! Не перечь! Только так сердечко наследника мне растопить… Увидит, что человек с улыбкой на устах за него жизнь кладет, – авось и помягчает? А просто на глаз окриветь – ни мне доблесть, ни ему радость… Верно, царевич? (Петруша кивнул.) А коль жив буду, так и подружимся… Верно? (Петруша снова кивнул.) Во! Благосклонность проявляет. Позволь, государыня!

Екатерина (нерешительно). Ну, смотри! Сам вызвался… На мне греха нету.

Балакирев. Вот и спасибо за доброту! (Бросился к гренадеру.) Служивый, одолжи ружье для пользы Отечества… (Взял ружье, взвел курок, понес к Петруше.) Целься, царевич, только в яблочко… В яблочко! (Шапскому.) Князь-папа, подмогни царевичу заместо прицела! (Шапский подходит, подставляет плечо под ствол ружья.) А ты, Лакоста, яблочко выбери порумяней. (Лакоста достает подзорную трубу, высматривает яблоко на полу.) Ну, чего тянешь?

Лакоста. Побольше ищу..

Балакирев. Не хитри, жидовин, не на базаре… Судьбу проверяем, здесь полдюйма не в счет! Дай-ка, наоборот, вот то, самое маленькое! С дырочкой… У царевича глаз меткий, глядишь, не токмо в яблоко – в червячка попадет…

Лакоста. Дурак ты, Ванька! Ну, как знаешь… Сам выбирал. (Поднимает маленькое яблоко, устанавливает на голове Балакирева, отводит его на несколько шагов к стене.)

Балакирев. Вот и славно… Вот и опять ты, Ванька Балакирев, с судьбой один на один остаешься! (Крестится.) А теперь… ваше высочество, принц. Голштинский… окажите милость, скомандуйте!

Голштинский (достал платок). Ахтунг!..

Петруша начал целиться. Балакирев еще раз перекрестился.

В залу неожиданно вбежали Дуняша и Бурыкина.

Дуняша. Ванечка! Родной! Не надо! (Бросается к Балакиреву.)

Балакирев (с трудом удерживая равновесие.) Тихо ты, глупенькая… Яблоко же уроню…

Анисья Кирилловна (Бурыкиной). Зачем привела Дуняшу? Кто велел?

Бурыкина. Как – зачем? На такое дело идти – и с женой не попрощаться?! Креста на тебе нет, Анисья Кирилловна!

Дуняша (падает на колени перед Екатериной). Государыня-матушка! Не дозволяй ему под пулю вставать! Это он с жизнью покончить хочет! Из-за меня и сыночка нашего. Фрейлины, стервы, нашептали ему: мол, не его это ребеночек… А я говорю – его! Мне лучше знать! Твой мальчишка, Ваня! Твой!

Балакирев. Конечно мой, Дуня… Ну что ты?

Дуня. Tы ж ко мне из тюрьмы прибегал. Во сне… Сам же рассказывал. (Плачет.)

Балакирев. Конечно, прибегал. Потому что – люблю. Встань. Не срамись… Люди же кругом… Отведи ее, маменька…

Анисья Кирилловна оттаскивает плачущую Дуняшу.

Стреляй скорей, царевич! Не томи! Яблоко перезреет – само упадет!

Голштинский. Ахтунг! (Поднял платок.) Фойер!!

Грохнул выстрел. Яблоко, развалившись на куски, слетело с головы Балакирева. Возгласы ликования.

Только Дуня, вскрикнув, упала в обморок. Бурыкина бросилась к ней, обмахивает веером.

Шапский. Ура! Попал!! Ядрена вошь! Попал!

Лакоста. Браво, царевич!

Голштинский. Вундербар! Виват Вильгельм Тель!

Балакирев (Пошел к царевичу). Ай да Петруша! Ай да стрелок! Позволь обнять!.. (Обнимает царевича.) Теперь мы с тобой судьбой, царевич, повязаны. Значит, дружить должны, как яблоко с яблоней… Но сперва поклонимся царице! Уж она, сердечная, так за нас перживала! Так перживала…

Екатерина. Еще бы! До сих пор руки дрожат, черти вы эдакие!! (Целует Петрушу, Балакирева, потом и Голштинского.) Думаю, это дело обмыть надо, или как?

Голштинский. Натюрлих! Алле геен тринкен!

Екатерина (смеясь). «Тринкен»! От тебя, принц, другого слова и не услышишь… Спаиваете вы, немцы, нас, русских… Ох, спаиваете!!

Екатерина, Голштинский и Петруша уходят, весело переговариваясь. Балакирев бросается к Дуне.

Балакирев. Дуня! Голубушка!.. Да что с ней?!

Бурыкина. Упала в бесчувствии… Да я сама чуть не померла со страху… А ну как пристрелил бы царевич?

Балакирев. Кто пристрелил? Кого? (Анисье Кирилловне.) Маменька, вы их не предупредили, что ль?

Анисья Кирилловна. Бурыкиных предупреждать – только дело портить. Они ж у нас честные! Врать не могут, а правдой своей дурацкой – угробят… (Обмахивает Дуняшу веером.) Ну, очухивайся, Дуня! Некогда тут разлеживаться!

Дуня (открывая глаза). Живой, Ваня? Живой?

Анисья Кирилловна. А то какой? Ты что, дурочка, и правда решила, что я сына на смерть пошлю?!. Я ж тебя учила – судьбу свою пытай, да умом при том шевели… Ружья гренадеры во дворце холостыми заряжают – всем известно. А яблочко – оно на ниточке… Лакосте только дернуть – так и любой не промахнется…

Балакирев. Ты, Лакоста, кстати, плохо в этот раз дергал… Принц еще только поцелился, а ты уже – дерг- дерг…

Лакоста. Я дергал правильно. Это Ушастик яблоко склеил плохо… Я еще даже и не дернул, а гляжу – оно уже рассыпается…

Ушастик. Чего? (Приложил руку к уху.)

Лакоста (кричит). Яблоко клей правильно! И не на ровные половинки режь, дурак!

Ушастик. Я склеил правильно… Это Иван головой тряс…

Шапский. Точно! Тряс! Я тебя, Иван, как ентому «Вильгельм-Телю» учил? Яблочко сгрызть только на треть… (Берет яблоко, сгрызает.) Облизни и клади на самое темя… (Ставит Балакиреву огрызок на голову.) Вот! А потом зорко следи за стрелком. Когда чувствуешь – мол, пора, палец отпускает, – тут Лакосте делаешь знак глазами… (Балакирев выразительно вращает глазами.) Во так! Да! (Балакирев снова завращал глазами.)

Шапский оборачивается и видит в глубине сцены принца Голштинского и Петрушу с пистолетом в руках. Они уже изрядно выпили.

Голштинский (радостно). Нох ейн мал? Гут! (Вынул платок.) Ахтунг!

Балакирев. Погоди, принц… Какой «ахтунг»? Это ж мы ж так… просто обсуждаем… Стой! Не маши рукой, дурак!.. Не маши!

Голштинский. Фойер!

Махнул платком. Раздался выстрел. Балакирев схватился за грудь, стал медленно оседать. Яблоко упало с его головы и покатилось по сцене…

Картина эта возникла как бы в затуманенном сознании Балакирева…Увидел он поле на берегу реки. На краю поля сидел бородатый музыкант и печально играл на каком-то диковинном инструменте, напоминающем древний фагот. По полю кругами бродили странные люди, изредка поглядывая на толстую веревку, спускающуюся прямо с неба. Иногда кто-то из них подпрыгивал, пытаясь ухватиться за конец веревки. Но веревка была высоко, и человек падал в траву, а бродившие, равнодушно переступив через упавшего, продолжали свое тупое круговое движение.

Среди этих людей Балакирев с изумлением увидел Монса, державшего свою отрубленную голову под мышкой. Рядом были шуты Карлик и Педрилло…

Балакирев. Виллим Иванович, вы, что ль? Здравствуйте.

Монс не ответил.

Здравствуйте, говорю… (Шутам.) Карла! Педрилло! Здорово, братцы!

Монс (недовольно). Что он такое говорит?

Монс, Карлики Педрилло остановились, молча уставились на Балакирева.

Карлик. Здоровканье на другом свете осталось, Иван! Здесь говорят: упокой Бог душу!

Балакирев. Где «здесь»?

Карлик. Мы же мертвые, Иван!..

Педрилло (с улыбкой). Ми а ля морте…

Балакирев (испуганно). А я?

Монс (с улыбкой). И ты, Иван.

Балакирев. Не может того быть!..

Монс. Все так думают… Как это «я» – и вдруг умру… А потом – р-раз! – голова в руках. (Протянул голову Балакиреву, тот испуганно отпрянул.)

Балакирев. Ладно шутить-то. У меня-то все на месте, слава богу!

Карлик. Так не бывает. (Подошел к Балакиреву.) Вон же дырка у тебя в груди (пригляделся)… а там пуля сидит… под самым сердцем. Мертвый ты, Ваня, мертвый! Даже и не сумлевайся!.. Тебе на панихиде не сказали, что ль?

Балакирев (кричит). Какая панихида?! Не было панихиды!

Все испуганно задрожали.

Монс. Не ори! Петр Алексеевич услышит – разгневается!

И правда: от реки быстро шел Петр – босой, но в шляпе и с удочкой за плечами.

Петр. Кто орал, нелюди?! Я ж просил: на рыбалке – тишина!

Монс. Новенький прибыл, Петр Алексеевич… Порядку еще не знает.

Петр. Иван? (Подошел к Балакиреву.) Вот сурприз! Даже не знаю, как и сказать: скажу «рад, что помер» – нехорошо, «не рад» – неправда! Молча обнимемся, Ваня! Ко всему подойдет! (Обнял Балакирева.) И как же ты к нам вдруг перекинулся, Ваня?

Карлик. Пуля в ем… Под самым сердцем сидит!..

Петр. Кто убийца?

Балакирев. По глупости все получилось… По пьянке…

Петр. Стало быть, сам в себя пальнул? Грех!

Балакирев. Стрелял не я.

Петр. Какая разница, кто стрелял? Под глупую пулю подставился – стало быть, самоубийца… Здесь, Ваня, мы все самоубийцы… Своими руками жизнь, дарованную Богом, загубили… (Повернулся к Монсу.) Вот он меня в гнев ввел, а я его казнил. А теперь оба здесь мучаемся – зачем это учинили? (Монсу.) Прости меня, брат Виля!

Монс. Ты меня прости, Алексеич!

Петр. Нет, говорю: ты прости!

Монс. Сперва – ты…

Петр (строго). Не зли меня, дурак! (Схватился за голову.) Вот! Пытка началась…

Монс. И поделом… тебе… сатрапу… Ох! (Схватился за голову, застонал.)

Карлик. Вот так друг дружку терзаем, Ваня! Без продыху!

Петр. Ладно!!! Хватит жаловаться. Ступайте, мужики!

Покойники со вздохом отошли и начали свое круговое монотонное движение вокруг веревки.

Балакирев (глядя на покойников, начавших свое монотонное круговое движение). Ваше величество…

Петр (перебивая). Здесь мы без чинов-званий… Зови просто… Петр Алексеевич или дядя Петя…

Балакирев. Как-то непривычно… Ну, ладно… Петр Алексеевич, дозволь спросить: в чем же мука-то? По кругу, что ль, ходить?

Петр. Ходить не трудно, а вот что думать при этом надо – беда!.. Ты зубы-то не скаль… Думать на том свете – мука адская. Каждая мысль здесь – как гвоздь! Голова раскалывается, кости трещат… Вот сегодня, например, поутру пришла мне такая мысль – был царем, создал державу большую-пребольшую… Каких нигде в мире нет. Так вот, подумал: может, и нам не надо было?! Растянул государство с запада на восток, как гармонь, а играть-то на сем инструменте подданных не обучил… Вот и дергают попусту меха да на клавиши без разбору давят… Трень- брень… Бух-ух… Блям-блям! (Сжал руками голову, заскрипел зубами) Это ж не музыка, Ваня, – это пытка!

Балакирев. Не казните себя, Петр Алексеевич. Мы всем довольные.

Петр. Врешь! Кабы были довольные, не пили бы… Да не стреляли бы друг в дружку… Вашу дикость своей дикостью царь лечил, потому и не вылечил! Может, не так лечить надо было? Может, как сын Алексей предлагал – смирением да покаянием? А я его казнил…

Сзади прошел бледный молодой человек.

Здорово, Лешка…

Юноша молча ушел.

Не разговаривает… Простить не может, мучает. (Застонал.) Еще гвоздь в голове… А их там вона сколько! (Приподнял треуголку, показал.) Клещами не вытащить!

Балакирев (испуганно). Может, на речку тебе сходить, дядя Петя? На рыбалке, глядишь, полегчает…

Петр. Рыбалка здесь еще мучительней…

Балакирев. Клев хреновый?

Петр (со вздохом). Хуже, Ваня! Совсем плохой клев… Здесь же не просто река течет – река вечности. Лета называется… В ней такую говорящую рыбку поймать надо, чтоб смысл человеческой жизни тебе прояснила. Но рыбка эта, зараза, поверху не плавает… Только на глубине. А грузила нам здесь не выдают…

Балакирев. Без грузила нехорошо!

Петр. Без грузила беда, Ваня! Вот и сидишь как дурак, на воду смотришь… и тоска тебя берет такая… Изнутри сжигает. Смертная тоска! Не зря ее так прозвали. Хуже нее для души ничего нет. На том бывшем свете хоть удавиться можно было, а здесь и этого нам не позволено…

Балакирев. А какой смысл жизни нужен? Обчий или на каждого?

Петр. Общий только Богу известен. Здесь каждый про себя думает. Вот ответь мне, Иван, – зачем ты жил?

Балакирев. Как – зачем? Службу верную служил… Сперва солдатом, потом шутмайстером при дворе…

Петр. Ну, солдат ты плохой был, Иван. Сам знаешь. Да и шутмайстер, честно говоря, хреновый.

Балакирев. Вам нравилось, Петр Алексеевич. Смеялись.

Петр. Вкус у меня о грубый. Помнишь шутку твою про то, как «ранжир» у голых преображенцев замерять?.. «Вдоль забора енту штуку растянуть – и шагами…»(Улыбнулся.) Плохая это шутка, Ваня. Недостойная царского внимания… Я вот тут с англичанином одним говорил, он тоже из королей… Старик убогий… Его родные дочери выгнали… В степи скитался в бурю. А шут его верный – тот рядом был… Уж такой языкастый шут… Парадоксами изъяснялся… «It is impossible get old a king, while it not… It is impossible become a clever king and be not crazy…» Понял?

Балакирев. Языкам не обучен.

Петр (вздохнул). Учиться ленился, вот и не обучен. Зряшный ты получаешься человек, Иван…

Балакирев застонал.

Первый гвоздь ощутил? Вот! Сейчас башка начнет трещать по причине бессмысленной твоей судьбы… А ведь было ж у тебя какое призвание с детства?

Балакирев (мучительно трет виски). Не помню. Пастушком был славным.

Петр. Кем?

Балакирев. Коров пас.

Петр. А чего ж не развил себя по этой части?

Балакирев. Отцу дворянство от царя вышло. Маменька сказала – не по чину дворянскому сыну с коровами якшаться…

Петр. Очередная глупость. Опять, выходит, я виноват?.. Сословия дурацкие придумал. Людей смущал (Застонал.) Прости меня, Ваня.

Балакирев. Это ты меня прости, Алексеич.

Петр. Нет, ты прости…

Балакирев. Да за что прощать? Пастушок, честно сказать, тоже был хреновый… Коровы тощие, молока – полбидона за день…

Петр. Ты их, поди, на клевера гонял?

Балакирев. Гонял.

Петр. Вот и зря! Заливные пажити лучше…

Балакирев. И на заливные гонял. Но как на дудке задудю – все коровы в лес убегают…

Петр. Значит, дудку надо было сменить… Дудила! Я вот за границей дудку видел – так от ее музыки стада просто тучнели на глазах… Погоди-ка, у нас тут одна такая есть… Голландец с собой сюда пронес… (Музыканту.) Иоган! Одолжи инструмент. (Что-то сказал музыканту по-голландски, тот протянул фагот.) Попробуешь сыграть, Ваня?

Балакирев. На этой не смогу… В ней кнопок много. Лучше удочку свою одолжи, дядя Петя. Я ведь с детства рыбачить тоже любил…

Петр. Говорю ж тебе – грузила нет.

Балакирев. Чего-нибудь приспособим… Мы русские, по части рыбалки смекалистые… (Берет удочку.) Во- первых, крючок надо перевязать на поводок… Волос бы тонкий добыть… (Потянул волос из головы.) Мой курчавый… Не годится. Дозволь? (Неожиданно протянул руку, вырвал волос из головы Петра.) Вот! Ваш волосок, Петр Алексеевич, самое оно! (Ловко перевязал крючок.) А под грузило вполне можно пулю приспособить…

Петр. Чего?

Балакирев. Пулю мою… Свинец как-никак!

Петр (оживился). А что?.. И вправду попробовать? Вдруг повезет? Ну-ка, где она у тебя застряла? (Сгреб Балакирева, сунул палец в рану.) Да не боись! Меня в Германии прозектор учил строению человеков… Сколько покойников вскрыл – все довольные… (Засовывает палец глубже.) Во! В подреберье вошел… Перепонку оттянул, фасция магна называется… А вот и она, пуля-дура, под левое легкое забилась…

Балакирев (истошно орет). Ой-ой!!

Петр. Чего орешь?

Балакирев. Боль-но-ооо!

Петр (быстро выдернул руку). Почему больно? Ты боль в теле чувствовать не можешь никак… (Прислушался) Да ты живой, Ванька! Сердце застучало… (Потащил Балакирева к веревке.) А ну быстро! Быстро! Хватайся за конец… Может, еще выберешься! Такое случалось!..

Балакирев (пытается схватить конец, не допрыгивает, падает). Не могу! Сил нет.

Петр. Соберись! Молодой ведь еще… Успеешь помереть… Прыгай, Ваня!

Балакирев подпрыгнул, схватился за конец веревки, подтянулся, потом разжал руки, упал.

Балакирев. Нет! Петр Алексеевич… Государь! Спросить тебя должен…

Петр. Чего спросить?

Балакирев. Кого на российском троне видеть желаешь?

Петр. Ладно о глупостях-то сейчас болтать… Спешить надо!..

Балакирев. Там из-за этого большие раздоры. Скажи свою волю: кому на троне российском сидеть? Без этого обратно мне никак нельзя!..

Петр (усмехнулся). Вот дурак! Я тебе про смысл жизни толковал, а ты все про жопу! Кому ее на трон пристроить? Ладно. Скажу (Шепчет что-то на ухо Балакиреву.) Так вот всем и передай!

Балакирев (изумленно). Так сказать не решусь… Да и не поверят.

Петр. Поверят! Пусть в бумагах моих посмотрят, там в третьей папке специальный указ на энтот случай мной заготовлен… Пусть удостоверятся!! А теперь быстро вылазь! И не перечь! Пошел отсюда!!

Балакирев подошел к веревке, прыгает, пытается достать.

Балакирев. Влезть бы на кого-нибудь… Все повыше будет! Педрилло, братец, подсоби!

Карлик (Петру). Алексеич, дозволь и мне помочь… Мы, шуты, одна артель, друг дружку всегда выручаем… (Петр кивнул.) Спасибо, государь, что с колен меня наконец-то поднял, вот рост мой и пригодился!

Карлик и Педрилло поднимают Балакирева. Тот хватается за веревку, начинает с трудом лезть наверх.

Петр. Давай, Иван!.. Напрягись… Все силы собери… А для этого про нас забудь. Про живых думай… Про тех, кто ждет тебя там… наверху..

Балакирев (мучительно подтягиваясь). Маменька моя…

Петр. Вот! За маменьку подтянись! За Дуняшу!

Балакирев (из последних сил). За сына Ванечку!

Петр. За Ванечку!! (При этих словах откуда-то сверху упал второй конец веревки.) Смотри! Добрый знак! Не иначе, Господь твой канат на блок повесил! Теперь и мы подмогнуть можем! (Схватил второй конец каната.) Ну вы, мертвяки, не зря я вас паруса поднимать учил! Помогай бывшему царю!!

Все схватили конец веревки, начали тянуть по команде Петра.

И-и раз! И-и еще раз! И-и еще рраз! Счастливо, Ваня! До следующей встречи! Не торопись к нам! Будь здоров! И-и рраз! И-и рр-раз!

И с каждой командой Балакирев приближался к верхнему краю колосников сцены, пока не скрылся из глаз.

Громкая музыка. Звуки рожков, трещоток, барабанов. Появляются шутовская процессия. Впереди – Лакоста, Ушастик, Шапский.

Шуты (поют).

Шапский (выходит вперед, разворачивает свиток). Слушай царский указ! «Ее императорское величество государыня Екатерина Алексеевна повелевает: во исполнение воли покойного государя нашего Петра Алексеевича учредить на Руси для потехи и смягчения нравов новый праздник День дурака, коий проводить ежегодно Первого апреля. В сей день повелеваю устраивать маскерады и потешные игры, а также дозволяю менять общий порядок вещей, званий и сословий, и при сем обиды и притеснений никому не чинить… Самолично для веселия на этот день дозволяю занять трон любимому шуту Ивану Балакиреву и приказываю всем моим подданным оказывать ему достойные царского звания почести!» (Свернул свиток.) Виват царю Ивану Алексеевичу!

Шуты. Виват! (Убегают.)

Появляются Шафиров и Ягужинский в маскерадных комзолах и шутовских колпаках.

Ягужинский. Экий наряд на тебе дурацкий, Петр Павлович! Но личит, ей-богу, личит… (Смеется.)

Шафиров. А ваш колпак, Павел Иваныч, сразу и не заметишь. Вроде и всегда так ходили…

Быстро входит Меншиков. Он в своем обычном генеральском одеянии, при звездах и орденах.

Меншиков. Здорово, Паша! Здорово, Петр Палыч!

Шафиров. Здравствуй, Александр Данилыч! А ты чего не в маскераде? Указ был. Царица осерчает.

Меншиков. Не нравится мне сей указ!

Шафиров. Ну почему ж? Во многих цивилизованных странах такой шутовской обычай установлен. Даже в Древней Греции были подобные праздники Дионисия…

Меншиков. И чего хорошего? Были греки могучие – Антей да Геракл а теперь сплошь мелкий народ, на базарах фигами торгует… Дошутились чернявые!.. Короче, мужики, сымай колпаки, серьезный разговор у меня… О царице! (Огляделся, не слышит ли кто.) Приступ у ней ночью был. Доктора сказали – здоровье вконец порушено. И месяца не протянет…

Шафиров. Типун тебе на язык, Александр Данилыч! Выглядит царица хорошо… Бодра, весела.

Меншиков. Выпила с утра – вот и весела… А внутри все сломано. И умом начисто поехала. Особенно после Ванькиного похода на тот свет. Она ж и вправду поверила, что тот с Петром встречался.

Ягужинский. Как не поверить?.. Царскую печатку нашли в тайнике. И указ Петра насчет Первого апреля… Все точно сходится, что Иван сказал…

Меншиков. Ты, Паша, дурацкий колпак, видно, не зря надевал… Доверчивый прокурор – беда для державы. Да, может, Катя сама указ сочинила? Чувствует, что конец ее близко… вот и чудит! (Еще раз оглянулся, перешел на шепот.) Донесли мне мои люди – завещание новое составила… насчет трона.

Ягужинский. Мои люди мне ничего пока не сообщали…

Меншиков. Правильно. Потому как я их перекупил.

Ягужинский. Как можно, князь?!

Меншиков. Платить больше надо, граф! Не жмись!

Шафиров. Господа сенаторы, не время пререкаться! Кого ж государыня на троне пожелала видеть?

Меншиков. Век не догадаетесь… Петра!!

Шафиров. Второго?

Меншиков. Первого!

Ягужинский. Как – Первого?.. Он же умер, Петр Первый!

Меншиков. Это для тебя он умер, а для нее – нет…

Ягужинский. Нет, если так говорить, то… и для меня покойный государь в некотором смысле жив…

Меншиков. Во! Слово за слово – ты и согласен… А народ тем более возрадуется! Для России мертвые всегда главней живых!

Шафиров. Дикость! Как он будет нами править с того света?

Меншиков. А Иван зачем? Откроют департамент по загробным делам. Назначат его главным курьером. Туда- сюда бегать будет… Указы царские нам приносить!

Ягужинский. Чтоб в России шут правил? Никогда!

Меншиков. Ты на себя, Пашка, в зеркало посмотри. Ты ему уже служишь – колпак-то надел… Нет, господа сенаторы, не хотите и далее в дураках ходить – надо действовать, и немедля…

Ягужинский. Как?

Меншиков. Катерину низложить… ввиду слабоумия! И – в монастырь! Первую свою жену царь Петр в монастырь засадил – значит, и вторую постричь для компании…

Шафиров. А править кому?

Меншиков. Для начала – коллегии Сената. Во главе коллегии – поочередно каждый из нас… По алфавиту.

Ягужинский. Стало быть, я опять последним?

Шафиров. Дай мое «ша» от «я» недалеко…

Меншиков. Кто ж вам виноват? Или мы теперь, по вашей милости, на жидовский манер будем читать, справа налево?

Ягужинский. Протестую! Я вообще заговоры пресекать обязан. Я – государево око…

Меншиков. Ну и прикрой его, Пашка, пока не вышибли!!! (Двинулся на Ягужинского.)

Шафиров (разнимая их). Господа сенаторы! Успокойтесь!.. Уверен, есть другой выход!.. Павел Иванович, надо поговорить с Балакиревым. Деньги хорошие посулите… Ваш же человек…

Ягужинский. Был мой, потом вашими духами пропах… Да меншиковским «гонобобелем»… Вы и разговаривайте!

Меншиков (печально). Говорил я с ним, да без толку… Ничей он нынче стал, Иван! Вот в чем беда… Свои понятия в голове завел, теперь не купить его, не споить!

Ягужинский. Ну, коли так… значит, и решать с ним надо окончательно!

Шафиров. Например?

Ягужинский. Дать ему подорожные на тот свет… в один конец!!. Пусть по небу с Петром вечно гуляет (Улыбнулся.) Хороша шутка?

Шафиров. Изячная…

Меншиков. Лучшая на сегодняшний дурацкий день…

Вдали слышен шум, смех.

Все! Царица идет!.. Виду не подавать, о чем говорили… Веселимся… поем…

Шафиров. Да… Запевай, Павел Иванович!

Ягужинский. Кто? Я? (Неумело и натужно запел.)

Меншиков (подхватывая).

Появляется группа фрейлин. Среди них и Екатерина в простом деревенском платье. Впереди всех Дуняша – в царском платье, с короной на голове. Она явно напугана происходящим.

Екатерина. Встречайте царицу Дуню Первую!!

Все почтительно кланяются. Дуня испуганно делает книксен.

Да ты-то не приседай, глупенькая. Ты государыня нынче, они – слуги твои… Сколько повторять! Цыкни на них! Цыкни!

Дуня (нерешительно). Цик…

Екатерина. Эк, напутала… (Смеется)Ты строго гляди. Вот так! (Показывает.)Пальчиком погрози… Спроси: а чегой-то вы, господа сенаторы, тверезые, когда был царский указ сегодня напиться? А?

Дуня (робко). Чего это вы… господа тверезые? А?

Шафиров. Мы пьяные, государыня… Очень пьяные.

Меншиков. Ага… Это мы протрезвели, как тебя увидели, царица… Дозволь к ручке припасть? (Падает перед Дуней, на колени.)

Дуня (испуганно). Ой, мамочка! Не могу! (Бросилась к Бурыкиной.)

Екатерина. С этими Бурыкиными потешные ассамблеи затевать – только нервы тратить. Не мамочка она твоя… Фрейлина! И все – фрейлины. И я тоже! Крикни на меня! Или лучше заколку выдерни… Вот ету…

Дуня дрожащей рукой потянулась к ее голове.

Да не эту, а эту… а то и правда прическу испортишь! Выдерни и крикни: «Пошла вон!»

Дуня (вытянув заколку, шепотом). Пошла вон!

Екатерина. Громче! Крикни, чтоб все задрожали…

Дуня (неожиданно громко). Пошла вон! Вон!!

Екатерина (вздрогнув). Молодец!.. Но не переусердничай… А то Первый апрель, знаешь, быстро кончится! (Фрейлинам.) А вы, курицы, чего не смеетесь? Для кого я стараюсь?

Фрейлины робко захихикали. Сзади послышался шум.

Ну, все! Царь идет! Встречаем!!

Где-то слышен шум, даже звуки борьбы. Затем шуты – Шапский, Лакоста, Ушастик в костюмах гренадеров выводят упирающегося Балакирева. Вид у него довольно странный – домотканая рубаха, лапти. На голове корона.

Екатерина (изумленно). Хорош царский выход, нечего сказать… Это еще что такое?

Шапский. Извини, царица. Пришлось ентого царя силком привезти. Убежать хотел.

Екатерина. Как – убежать? Куда?

Шапский. Говорит: в деревню!

Балакирев. В… Тверь… хочу..

Анисья Кирилловна (Екатерине). Вот беда-то… Не гневайся, царица-матушка, он после того, как на том свете побывал, умом чуток повредился… Заладил – «в Тверь хочу»… Сладу нет.

Балакирев. В… Тверь…

Екатерина. Вот дурак!.. Что ж у нас за страна такая: как человека царем назначат – он сразу удрать хочет! Шапский! Я ж тебе весь праздник самолично расписала по пунктикам…

Шапский (достает свиток). Так точно, матушка!

Екатерина. Ну и дай ему бумагу! Пусть не несет ерунды, а говорит по-писаному..

Шапский (подсовывает бумагу Балакиреву). Читай… вот тута… Ваше величество… сука ты эдакая!.. Не срами нас!..

Балакирев (долго смотрит в бумагу)… В Тверь хочу.

Екатерина. Нету там про Тверь! Все! Во гнев вхожу!.. Во гнев! Сами на себя потом пеняйте!! (Глотнула из фляги.) Вот хочешь причинить людям радость – не дают! Читай, Шапский, ты, не то всех казню!

Шапский (берет бумагу, читает по складам). «Ми-лы-е дети… Был я на Том све-те… Ца-ря Пе-тра по-ви-дал… Он у-каз для вас пе-ре-дал…»

Екатерина (удовлетворенно). Вот! Хорошо! А теперь доставай указ… (Балакирев молчит.) Ну? Где указ Петра?.. (Балакирев молчит.) Шапский, посмотри у его за пазухой – нет ли?

Шапский (полез Балакиреву за пазуху). Нету здесь, царица…

Екатерина. Должен быть.

Шапский. Может, обронил?.. А может, вообще не было?

Екатерина. Как не было, дурак, коли я сама туда клала?.. (Поняв, что оговорилась, начинает театрально визжать.) Ой, он меня замучил! Ой, он меня убить хочет! Ой, умираю!.. (Неожиданно пошатнулась, схватилась за грудь.) Ой, мамочка, майне либе, мне и вправду плохо сделалось…

К ней бросились фрейлины. Замахали веерами.

Анисья Кирилловна. Дунька! Что стоишь? Царица ты аль нет? Пойдем поговорим с Ванькой по-семейному… А то все пропадем…

Анисья Кирилловна, Бурыкина и Дуня окружили Балакирева, запричитали…

Дуня. Ванечка, милый, не губи ты нас…

Бурыкина. Не погуби!

Анисья Кирилловна. Куда ты собрался, дурачок? Нам на Невском прошпекте второй дом пообещали…

Дуня. И третий еще в Царском Селе построют! Бурыкина. Как – в Царском Селе? Что мелешь? Ишь, куда, Дуняшка замахнулась!

Дуня. А что, маменька, думаешь, зря, что ль, меня государыня на царицу учит?!

Бурыкина. Так это ж только на Первый апрель?..

Дуня. А вот и нет! Государыня пообещала: коли Иван будет себя хорошо вести, Первый апрель на весь год растянем… А то и навсегда!!

Анисья Кирилловна. Навсегда?! Вот счастье-то!

Бурыкина. Первый апрель навсегда?.. Как же это?.. И врать же тогда всегда придется, Дуня! Ты же врать не умеешь?

Дуня. Раньше не умела… дурой была. А с Иваном пожила – поумнела…

Анисья Кирилловна. Молодец, невестка! Я и сама примечаю: раньше соврешь – в обморок падаешь, а теперь – и не покраснеешь! Молодец! (При этих словах Балакирев дрогнул, стал опускаться на пол.) А Ванька ослаб умом и заправдивел весь. (Поддерживает сына.) Держись, царь!

К ним решительно шагнул Меншиков.

Меншиков. А ну, семейка, расступись! Я тоже, чай, здесь в кумовьях! Поговорю с крестником. Раз царский указ потерян, пусть на словах все нам перескажет…

Анисья Кирилловна. Да он же не разговаривает!

Меншиков. Солдату с фельдмаршалом говорить не положено. Отвечай – «так точно». Или головой кивай… Слышь, Иван?.. Спрашиваю при всех: правда ли ты на том свете был и царя Петра видел? (Балакирев слегка кивнул.) Вот! Молодец! А правда ли, что он тебе не только про тайник с бумагами сказывал, но и наследника на престоле объявил? (Балакирев сделал неопределенный жест.) И кто ж это? Не таись!! Чего на меня уставился? Я, что ль?.. (Неопределенный жест Балакирева.) Я?!! Вот спасибо, мин херц, Петр Алексеевич! Вспомнил друга своего верного, соратника неподкупного… А я уж твой выбор не подведу! Подниму державу с колен!.. Ты окно в Европу пробил – я им все двери вышибу!! Имя твое прославлю!! (Крестится.) Все слышали?

Шафиров. Что мы слышали?

Меншиков. Как он сказал «я»?

Шафиров. Это вы, светлейший, сказали «я»…

Меншиков. Ну, не дурить… Все свидетели – Иван кивнул.

Ягужинский. Кивок не документ, к делу не пришьешь! (Подходит к Балакиреву.) Иван, а может, царь Петр меня для трона выбрал? (Балакирев делает неопределенный жест.) А может, Шафирова? (Та же реакция.) А может, Анисью Кирилловну?.. Гряньте, он на всех кивает…

Меншиков. Он не кивает, Паша. Он глаза закрывает, чтоб вас, сукиных детей, больше не видеть… (Пошел к Екатерине.) Царица, ты свидетельница! На меня Иван указал. А коли ведаешь про иной царский указ, то объяви всем! Громогласно!!

Екатерина. Погоди… Он что-то говорит.

Балакирев (смотрит на Екатерину, потом медленно произносит). «It is impossible get old a king, while it not… It is impossible be – come a clever king and be not crazy..»

Меншиков. Вот такой подлости от тебя, Ванька я не ждал… По-русски говори, сучий сын!

Екатерина. «Нельзя царю стареть, пока не поумнеет… нельзя умнеть царю и не сойти с ума…» Наказ английским королям!

Меншиков. За английских пусть у других голова болит. А в России надо четко изъясняться! Кто править должен?!

Екатерина. Узнаешь. Дай срок…

Раздается громкий бой часов. В глубине сцены появился Петр, но кроме Екатерины его как бы никто не видит.

А вот он и пришел… Финита шутовству! Первый апрель закончился, день без вранья наступает… Петенька, голубчик, иду к тебе…

Меншиков. Ну все! Предел моему терпенью… Докторов пора звать, вязать ее надобно!.. (Решительно.) Господа сенаторы! Царица разумом помутнела и берется под опеку! Отечество в опасности! По праву старшего принимаю руководство державой на себя!

Шафиров. Как так? Надо сперва коллегию Сената созвать…

Меншиков. Она созвана. Ты, барон, да я… Да Пашку возьмем, коли не задурит!

Шафиров. А Голициных приглашать?

Меншиков. Пригласи… На каторгу!

Шафиров. А Долгоруких?

Меншиков. А енти уже там!..

Ягужинский. Это заговор! Господа сенаторы, как обер-прокурор…

Меншиков (перебивая). Паша, я тебе все забываю сказать – ты уже не прокурор… И не обер… Просто – граф… Паша. Понял?

Шафиров. Господа, не надо при всех!.. Пойдем туда, в залы, все спокойно обсудим… Прошу, светлейший князь… (Пропускает Меншикова вперед.)

Меншиков. Ну нет, к вам спиной становиться нельзя! Укусите!.. Прошу уж вас, сенаторы!

Отталкивая друг друга, сенаторы уходят. Через секунду слышны звуки борьбы и даже выстрелы. Екатерина идет навстречу Петру.

Екатерина (громко). Петенька… Голубчик… За мной, что ль?.. (Петр кивнул.) Господи, наконец-то! Счастье какое…

Бурыкина. С кем это она?

Анисья Кирилловна. Говорят же тебе – умом повредилась… Отвернись, не слушай… Жалко убогую!

Екатерина (Петру). Я знала – сегодня придешь. Платье твое любимое надела. То самое, в каком впервые увидел. Помнишь? Говори, Петруша, не молчи… По голосу твоему гораздо скучаю…

Петр (берет Екатерину за руку). Наговоримся еще, Катя! В жизни совсем мало времени друг для дружки было. Теперь – на все хватит…

Из-за кулис слышны выстрелы.

Екатерина (оглянулась). А все ж передал бы им… чего делать-то дальше с державой? Как быть?

Петр (прислушался к выстрелам). Эти уж не поймут. Других людей надо звать… (Достает из-за пазухи древний фагот. Балакиреву.) Попробуй сыграть на нем, Иван! Пусть другие придут, может, поймут, чего сказать им хотел?.. Ты только играй, не робей…

Балакирев берет инструмент, нерешительно трогает клапаны. Зазвучала музыка.

Под музыку и удивленные взгляды Петр и Екатерина уходят.

За сценой слышней выстрелы.

Но музыка звучит все-таки громче…

Конец

1999 г. Москва

© Право первой постановки – Театру Ленком