Виталий Мельников ПОДКРЕПЛЕНИЯ НЕ БУДЕТ…

1

Пуля просвистела рядом с его головой, ударила в камень, и осколок базальта острым своим ребром, как лезвием ножа, полоснул по щеке. Крови, правда, Сергей Еременко потерял изрядно — перестрелка не ослабевала, и у него не нашлось свободной минуты даже на то, чтобы вытащить из нагрудного кармана индивидуальный пакет.

Но все-таки не настолько серьезна была рана, считал Сергей, чтобы валяться более двух недель на госпитальной койке. И это в то самое время, когда границу перешли сразу несколько банд, вооруженных до зубов самым современным оружием, обученных профессиональными инструкторами всем тонкостям тайной войны в горах. Сергей постоянно ловил себя на том, что прислушивается — не доносят ли порывы горячего майского ветра эхо взрывов и сухой треск автоматных очередей оттуда, со стороны перевала, где дислоцировалась его часть.

Но так или иначе швы, наконец, сняли, косой розовеющий шрам, донимавший тупой раздражающей болью, уже не скрывала повязка, и оставались пустяки: дождаться обеда, получить в каптерке форму и с попутным «бортом» отправляться к месту расположения родной роты.

Еременко сидел среди пыльных кустов на лавочке у входа в госпиталь. Мысленно он уже был в части. И представлял себе, как явится в канцелярию, увидит командира роты. Тот привстанет из-за стола — усталый человек, старающийся улыбаться как можно приветливее, и, словно пропустив мимо ушей его, Сергея, слова: «…для дальнейшего прохождения службы прибыл», — отметит: «Шрам украшает лицо мужчины…» Или что-нибудь другое, но в этом же роде, скажет ему комроты? А вдруг и не встретит он командира? Вполне может статься, что роту бросили в горы — выбивать душманов. Нет, загадывать, конечно, не стоит… Разве что помечтать? К примеру, услышит он от комроты: отвоевал ты, мол, свое, сержант Еременко, так что собирайся-ка, парень, домой, первая партия «стариков» уже укомплектована. А домой добираться Сергею недалеко: из Кабула Ан-26 в Душанбе вмиг долетит, а от Душанбе совсем ничего — рукой подать до Хорога… Это другим пилить и пилить — кому до Москвы, кому в Сибирь, кому аж на Дальний Восток, а его дом близко. Вон за теми горами, что мирно синеют на горизонте, — другие горы — родные, таджикские…

«Рано об этом думать!» — отогнал Сергей ненужные мысли и, подняв голову, осмотрелся.

Далекие горы, высокое небо и тишина. Только стук костяшек доносится из стоящей неподалеку беседки. Там, прислонив костыли к голубой решетчатой ограде, раненые «забивали козла»; несколько фигур в одинаковых, застиранных до блеклой желтизны госпитальных халатах горбились в курилке, перед распахнутыми окнами которой слабый ветерок шевелил узкие лепестки каких-то оранжевых цветов, растущих внутри автомобильных шин, превращенных в клумбы. Шины были большие, с рубчатым, заходящим за корд протектором.

Еременко вдруг совсем некстати представилось, как эти шины горят багровым, жирно чадящим пламенем, и вспомнилось: смрад, копоть, остовы расстрелянных душманами машин и еще слепящий зеркальной поверхностью огромный нож бульдозера, сбрасывающего в пропасть эти уже никому не нужные останки, чтобы расчистить дорогу другим машинам, упрямо идущим следом.

Он встряхнул головой. Эти непроизвольно воскрешенные памятью картины никак не вязались с тем, что было вокруг: с весенним днем, мирными цветочками, аккуратными дорожками, посыпанными песком, цветущей жимолостью возле входа в корпус… Неужели все это было? Было и есть? Да. И те, кто бродит сейчас по аккуратным дорожкам здесь, — такие же солдаты, как и он, знали и огонь, и чад, и склоны гор, где не растут цветы, и извилистые тропы, на которые еще предстояло вернуться…

— Эй, парень…

Еременко обернулся на зов. Молоденькая медсестра, стоящая у темно-зеленого «уазика» с красным крестом на дверце, махала ему рукой.

— Помоги… Носилки в первую хирургию…

Сергей направился к машине. И тут же боковым зрением увидел офицера, вышедшего из кабины.

«Ротный!» — пронеслось в голове у Сергея.

— Товарищ капитан… — вырвалось у него удивленно.

— А, Еременко… — комроты обернулся, прищурившись, посмотрел на Сергея. — Помоги тут… Когда вернешься, поговорим. Сайфуллаев это, тяжело ранен… — добавил он отрешенно.

Сергей посмотрел на раненого. Точно, Хафиз…

Тот попытался улыбнуться. Наверно, тоже узнал.

— Что случилось? — Сергей, наклонившись, вглядывался в бледное, без единой кровинки лицо Хафиза, узнавая и не узнавая это лицо… Он всегда был загорелый, Хафиз. Дочерна. Всплыло: река, они, мальчишки, ловят форель, оскальзываясь в брызгах быстрой воды на валунах; ловкие, шоколадные от солнца руки Хафиза проворно тянут леску, остро вспарывающую пену буруна…

— С раненым разговаривать нельзя, — сухо бросила медсестра.

— Это мой друг, — тихо проговорил Еременко.

— Я понимаю, — сказала она с ошеломившим его спокойствием. — Все равно… нельзя.

— Первая хирургия? — переспросил Еременко.

— Да, — подтвердила медсестра, отводя глаза в сторону.

Сергей снова посмотрел на друга. Хафиз и вправду узнал его — бесцветные губы задвигались, но слов слышно не было, Еременко, бережно подняв носилки, двинулся с ношей ко входу в корпус.

Сергею показалось, что прошла целая вечность, прежде чем он снова очутился на свежем воздухе. А из головы все не шла внезапно всплывшая картинка. Горная река. Форель… Сколько им было тогда? Лет десять? Где-то так. И учились в одной школе, и вся жизнь рядом…

— Ну что, Еременко?.. — На плечо ему опустилась ладонь. Командир.

— Как… Хафиза? — спросил Сергей отрывисто.

— Снайпер… Главное откуда — неясно.

— А по звуку?

— Глушитель.

— Понятно…

Присели на лавочку. Капитан усталым жестом вытер лоб, сбив набок намокшую от пота челку.

— Я и Маслова хотел навестить, — сказал он с примесью горечи. — Знаешь его? Из четвертой роты комвзвода… Вместе училище кончали. Увезли, говорят. В Ташкент. Ампутация ноги грозит. Мина. Так-то, брат. Ты-то… когда выписываешься?

— Сегодня, — ответил Сергей. Взглянув на капитана, спросил: — Не подождете? Я бы вместе с вами…

Капитан посмотрел на часы.

— Подожду, — кивнул он и, помолчав, спросил: — Закурить есть?

— Не курю я.

— А я вот… не могу. Привязался к табачищу проклятому. Знаю ведь, в горах с нетренированным дыханием беда…

Сергей слышал и не слышал капитана. Он смотрел на комроты, а мысли его были там, в первой хирургии, где на операционном столе решается участь раненого друга. Врач сказал: позвоночник. А это значит…

— Да ты не слушаешь, сержант! — вернул его к действительности голос командира роты.

Сергей растерянно посмотрел на капитана.

— Извините! — опустив голову, вздохнул он. — Задумался.

— Я сказал, — повторил капитан, — что хочу послать тебя в научную командировку местного масштаба. Нужен там опытный человек. Знающий службу. Ответственный. Все подробности — после, — махнул он рукой, — а теперь пора обедать.

«Научная командировка, — думал Еременко по дороге в столовую. — Горазд капитан на сюрпризы, ничего не скажешь…»

И опять перед глазами встало лицо Хафиза… И снова — это тяжелое дыхание, эти вздрагивающие ресницы, капельки пота на лбу…

«Кто же его так? Встретить бы эту сволочь на узкой тропке. Этого снайпера…»

2

Сухо было у Али-Мухаммада в горле, горячо в груди, а ноги, разбитые о камни, ныли и подкашивались. Но он все шел и шел по козлиной тропе, петлявшей среди голых растрескавшихся скал с причудливо изломанными вершинами, шел и шел — спотыкающийся от усталости, по-рыбьи хватающий ртом разреженный воздух, голодный, грязный человек в изодранном халате и с великолепной автоматической винтовкой за плечом.

Ноги Али-Мухаммада все чаще ступали невпопад, кровь молоточками стучала в висках, уши словно заложило ватой…

«Устал? Отдохни! — чудилось ему каким-то далеким эхом заклинание духов гор. — Самое страшное позади… Приляг и поспи!»

Он сплевывал под ноги густую слюну, ронял сквозь сжатые зубы проклятья и мотал головой:

— Нет! Я должен подойти к кишлаку до того, как закатится солнце!

Что бы там ни нашептывали Али-Мухаммаду духи-искусители, а житейский опыт подсказывал ему — горцу: едва только солнце, блеснув на прощание зеленым лучом, зайдет за снежные вершины скалистых пиков, беспорядочно столпившихся у горизонта, со дна теснин, из пропастей и ущелий клубами начнет подниматься туман, и тогда и далекие пики, одетые снегом, и окрестные скалы, и уж, конечно, без того едва приметную, каменистую, шириною в полшага тропу растворит в себе бурая мгла.

До кишлака, может быть, остался всего какой-нибудь косс. Но попробуй дойти, если проклятый туман, превратит тебя в связанного по рукам и ногам слепца?

«Я должен идти!» — упорно внушал себе Али-Мухаммад, вытирая лоб ветхим рукавом халата.

По времени он должен был находиться уже где-то совсем близко от долгожданного кишлака.

«Неужели свернул на другую тропу?» — брало Али-Мухаммада сомнение. Он попробовал сориентироваться на местности. Но безотрадное плато, усеянное острым щебнем и обломками камней, замкнутое со всех сторон высокими скалами, и далекая панорама громоздящихся друг на друга гор, разделенных синими обрывами пропастей, и черный гриф, парящий на раскинутых крыльях, — все было таким же, как в сотне других уголков этого каменного царства.

Что, если он и вправду заблудился? Нет, не может быть!

Али-Мухаммад принялся на ходу восстанавливать в памяти весь свой путь. Начиная с той минуты, когда из-за дувала заброшенного караван-сарая вдруг застрочил пулемет неверных.

Он вспомнил, что, ответив на пулеметную очередь тремя выстрелами из винтовки, ползком добрался до обломка скалы и, дав с короткими интервалами еще три выстрела, со всех ног бросился в сторону от шоссе — под прикрытие спасительных гор. Мысленно дошел до тропы, которая вывела его вот на это высокогорное плато. Нет, вроде бы не сбился.

Али-Мухаммад поправил ремень винтовки, больно врезавшийся в плечо, сглотнул слюну.

— Раз не сбился, значит, теперь уже скоро, — произнес он вслух и свисающим концом чалмы протер глаза, слезящиеся от пыли.

Круто вильнув вправо, тропа начала петлять по косогору, взбираясь все выше и выше. Оскальзываясь на осыпающихся из-под ног камнях, Али-Мухаммад наконец вылез на гребень откоса и…

— Аллах акбар! — само собой вырвалось у него.

Горный склон ребристыми террасами спускался вниз, на дно долины. И там, глубоко внизу — как будто в другом мире, — виднелись игрушечно-крохотные домики, оранжевые лоскутья посевов и сочно-зеленые пятна пастбищ, по которым букашками ползали овцы.

Али-Мухаммад опустился на колени и провел ладонями вдоль щек, изъеденных потом, смешанным с пылью.

— Иншаллах! — прошептал он запекшимися губами. Звериный страх, гнавший его, словно затравленного волка, через глухие горы, сменился такой же звериной тоской — собачьей тоской по жилому теплу и душе человеческой.

Али-Мухаммад опустил голову и спрятал лицо в ладони. Прошло несколько секунд, прежде чем к нему вернулась способность трезво взвесить ситуацию.

Да, он успел до тумана. Поддерживаемый Аллахом, испытавший горечь бегства, он спас свою жизнь. Но в радость ли жизнь вольной птице, которая утром убереглась от пули охотника, а вечером угодила в стальную клетку?

Старый Хасан, брат покойной матери, конечно же не откажет ему в приюте. Только ведь не подойдя к хижине, в дверь не постучишься. А кто там, в кишлаке? Может, неверные, которые коварством своим превосходят самого Иблиса?

Нет, он, Али-Мухаммад, не такой глупец, чтобы рисковать головой, которую и так чуть было не потерял.

«Значит, нужно будет подождать, когда Аллах, как женщину в паранджу, закутает кишлак в туман, а пока…»

Али-Мухаммад поднял голову, огляделся. Россыпь камней — фиолетовых, красно-бурых, просто красных и просто бурых, пучки серо-зеленой, почти голубой, травы, колючий кустарник, беспокойно шуршащий на ветру среди дикой тишины, ноздреватый валун, покрытый с боков коричневыми струпьями лишайника. На валуне грелась ящерица. Крапчато-желтая, с треугольной головой, она смотрела на Али-Мухаммада золотыми крупинками глаз.

Али-Мухаммад с трудом поднялся. Устало переставляя ноги, словно бы приклеивавшиеся ступнями к земле, двинулся к валунам. При его приближении ящерица соскользнула на щебень и, вильнув хвостом, юркнула в кустарник.

Валун был приметный. Как раз такой и требовался Али-Мухаммаду. Он снял с плеча винтовку. Помедлив, прислонил ее стоймя к валуну, а сам, сев на корточки, принялся откидывать камни и разгребать щебень, расчищая местечко для тайника. Дыхание его теперь было ровным, движения расчетливыми. Куда только девались вялость и упадок сил! Он забыл обо всем, что выпало ему испытать этим днем. О том, что ему страшно хочется есть и мучит жажда, Али-Мухаммад тоже забыл. Одно занимало его — работа.

— Все! — наконец отбросил он далеко в сторону последний осколок поблескивающего кристалликами гранита. Потом осмотрел руки: ладони были грязными, в царапинах, на правой руке из-под ногтя большого пальца сочилась кровь.

Али-Мухаммад вытер ладони о полу халата и встал.

Сразу же вернулось чувство голода, и горячая волна, поднявшись к горлу, иссушила рот.

«Чертовски хочется пить!» — облизал Али-Мухаммад кровоточащие губы.

— Потерпи! — грубо прикрикнул он на самого себя и, не тратя времени, распустил ловкими пальцами пояс, обвисший под тяжестью ручной гранаты, походной аптечки, а главное — подсумков с патронами. Подержав пояс на весу, положил его в тайник. После минутного колебания снял с винтовки оптический прицел и, обмотав платком, упрятал в тайник. Тщательно засыпал тайник щебнем, утрамбовал, набросал сверху камней.

Отошел назад на три шага.

«Сам дьявол не заметит!» — по достоинству оценил он свою работу. Тем не менее винтовку Али-Мухаммад решил припрятать в другом месте. Мало ли что бывает? Вдруг кто-нибудь ненароком все-таки наткнется на тайник.

Он обшарил глазами окрестность. Внимание его привлекла бесформенная груда каменных глыб, громоздящихся у подножия плоской отвесной скалы. Наподобие сваленных в беспорядке тюфяков.

«Вот как раз то, что мне надо!» — обрадовался Али-Мухаммад. И пошел, опираясь на винтовку, словно дервиш на посох.

Добравшись до камней, Али-Мухаммад быстро отыскал узкую глубокую щель между двумя огромными глыбами цвета заржавленного железа.

Всего несколько секунд понадобилось Али-Мухаммаду, чтобы сообразить, во что завернуть винтовку. Поколебавшись какой-то миг, он сбросил с себя халат, стащил через голову пропотевшую насквозь рубаху. Разгоряченное тело обдало приятным холодком. Плотно обмотав рубашкой ствол и затвор с магазинной коробкой, Али-Мухаммад засунул винтовку в щель прикладом вперед.

Теперь у него не было оружия. Если не принимать в расчет ножа. С острым как бритва лезвием. В расшитых бисером ножнах. Хорошего афганского ножа. Вернее, афганского только с виду. В рукояти были упрятаны ампулы с ядом, капсула с таблетками сильного снотворного и компакт-шприц с дозой сыворотки против змеиного укуса. Но об этом знал только сам Али-Мухаммад. Да еще чужеземец-инструктор, вручивший Али-Мухаммаду этот американской выделки нож, мастерски сработанный под афганский.

Али-Мухаммад натянул на голое тело халат, вытер вспотевшую грудь.

— Теперь мне никакой сарбаз не страшен, — пробормотал он, и на губах его, в первый раз за много часов, появилась улыбка.

«А что, если спуститься в кишлак сейчас, не дожидаясь тумана?» — вдруг пришла в голову дерзкая мысль, но тут же он решил, что делать этого не стоит. Инстинкт самосохранения подсказывал Али-Мухаммаду, что будет лучше, если он пока переждет и проберется в кишлак под покровом вечернего тумана.

Али-Мухаммад сел на землю и, прислонившись спиною к широкому камню, вытянул ноги.

Нет, спать он не собирался. Хотел только отдохнуть. Ну а если и вздремнуть, то самую малость. Вздремнуть, удерживая себя на зыбкой грани сна воспоминаниями. А вспомнить было о чем.

«Да, Аллах позволил неверным обмануть нас, борющихся под зеленым знаменем ислама за истинную веру и оплот борьбы за истинную веру — Афганистане-мостаккель», — думал Али-Мухаммад во сне, как наяву.

«Афганистане-мостаккель — независимый Афганистан», — звучал в его памяти металлический голос Карима. Откуда донесся этот голос — голос предводителя их отряда, упавшего навзничь, странно взмахнув руками? Как оказался здесь Карим, только что переселившийся по воле Аллаха из этого обманчивого и жестокого мира в райские чертоги?

Али-Мухаммаду представилось, что он снова видит злосчастных своих приятелей. Вот они замерли в шеренге, равняясь по фланговому — по нему, Али-Мухаммаду. Странно, он не может видеть их лиц, стоя первым в ряду. И все-таки он видит каждого и себя вместе с ними.

Вот они стоят: Наджмуддин, Насих, Ваджид, Фавзи, Джабир, Экбаль и еще один Насих, Насир, Мустафа, Бадриддин и он, Али-Мухаммад, а перед ними — их командир и предводитель Карим.

Карим в полотняной куртке цвета хаки, перетянутой крест-накрест лентами английского патронташа. На голове — черная чалма из тонкой кисеи, у пояса — немецкий парабеллум с длинным стволом и две гранаты китайского производства, за плечом — американский «райфл».

— Операция абсолютно безопасная, все равно что игра, — говорит он, прохаживаясь перед строем. — По имеющимся сведениям, грузовики выйдут под прикрытием двух бронетранспортеров. Ты, — предводитель ткнул пальцем в Джабира, — ударишь из базуки по головному. А твоя задача, — указательный палец Карима, описав хитрую спираль, остановился в конце концов на Мустафе, — сделать факел из того, который будет в хвосте колонны. А дальше, — Карим несколько раз быстро-быстро согнул и разогнул указательный палец, словно дергая за спусковой крючок, — пиф-паф, трах-тахтах-тахтах!.. Пусть гяуры отправляются прямой дорогой в ад, а поводырями этих нечестивцев, ослепленных неверием, будут ваши меткие пули! Ибо сказано: «Истребляйте неверных всюду, где вы их найдете: нападайте в открытом поле и убивайте из засады! Они лишили себя милости Аллаха на вечные времена!..»

— А если русские испортят нам игру каким-нибудь хитрым ходом? — услышал Али-Мухаммад голос рассудительного Фавзи.

Карим ответил коротким презрительным хохотком.

— Не испортят! — самонадеянно надул он щеки и, подняв указательный палец кверху, процедил наставительным тоном: — Если что не так — мы просто выйдем из игры, — усмехнулся Карим со свойственной ему беззаботностью. И заложил руки за спину. От этого грудь его сразу же выгнулась колесом.

Али-Мухаммаду вспомнилось, что тогда, стоя в строю, при последних словах командира он не смог удержаться от горькой усмешки. Да и как ему было не усмехнуться, если он и его товарищи все чаще оказывались в шкуре лис, уносящих ноги от псов.

Отряд нес потери, налеты на автоколонны и кишлаки с каждым разом давались трудней и трудней, жители глухих селений хотя и не отказывали им в приюте, однако по глазам неразговорчивых горцев Али-Мухаммад видел, что так они поступают не по закону гостеприимства, а из страха. Между тем не без подсказок дехкан — да будет проклят кишлак, где правоверные продались неверным! — сарбазы афганской армии выходят на контрабандистские тропы, ведущие к тайным складам с боеприпасами и продовольствием, а ведь склады эти укрыты в таких местах, куда прежде ни один из непосвященных носа не смел сунуть.

«Красная скверна, занесенная из России, как язва разъедает чистое тело ислама», — пришли Али-Мухаммаду на память слова Карима.

А еще Карим уверял, что святой долг каждого афганца помогать им, поклявшимся на Коране очистить землю Афганистана от коммунистической заразы. Почему же люди гор и долин — привязанные к своим жалким клочкам земли дехкане и вольные как птицы кочевники — не желают послужить делу, которое угодно Аллаху, и, отвернувшись от зеленого знамени священной войны, помогают, чем могут, кабульским властям?

«Видно, сын падения, коварный Иблис, подстрекает их противиться правому делу», — сжав кулаки, думал Али-Мухаммад, не отдавая себе отчета в том, что он давно уже спит.

Перед его закрытыми глазами, как кадр на экране телевизора, возникло лицо Султанбахта.

Султанбахт… Султанбахт и он, Али-Мухаммад, были побратимами. Оба безземельные, они свели дружбу, когда рыжебородый имам Шамсулла нанял их убирать ячмень.

Изо дня в день от восхода до вечернего намаза подрезали ячмень и складывали пожелтевшие охапки в копны, а когда пришло время получить расчет, Шамсулла, этот шакал с бородой, крашенной хной, велел своим холуям, чтобы они вытолкали Али-Мухаммада и Султанбахта взашей.

— Деньги? — зашелся имам смехом, похожим на поросячий визг. — Вы не оправдали даже тех лепешек, которыми за мой счет набивали себе утробы!

Что ж, они втянули головы в плечи и убрались прочь, а ночью свели из кошары, принадлежавшей рыжебородому, трех баранов. Та, первая в их жизни, кража сошла им с рук.

Заучив, как суру из Корана, лукавую истину: «тот не вор, кого не поймали с поличным», они первое время пробавлялись тем, с чего начали — крали баранов и, освежевав, сбывали бараньи туши в подозрительные харчевни, а шкуры — столь же подозрительным скорнякам. Потом, набравшись опыта и осмелев, стали промышлять конокрадством.

Кони — не бараны, двух на одну стать не бывает, а потому, чтобы не попасться, скакунов, украденных в Афганистане, гнали в Пакистан. Краденых же пакистанских коней пригоняли на продажу в Кабул.

Весть о том, что власть в Кабуле взяли в свои руки враги ислама, застала Султанбахта и Али-Мухаммада в пакистанском городе Пешаваре.

В облицованной сияющими изразцами мечети Махабат-хана жадно внимали побратимы словам муллы.

— Горе мне! Горе мне! — вскидывал он кверху пухлые руки. — Нечестивые оскверняют мечети и правоверные стонут, как волы под ярмом! Стены жилищ их дрожат от страха, хлеба осыпаются и колодцы пересыхают от ужаса. Прощение всех грехов и вечная милость Аллаха ждут того, кто восстанет, как лев, против врагов ислама, оскверняющих чистый источник истинной веры!..

Али-Мухаммад подтолкнул друга под локоть.

— Слышал, полное отпущение всех грехов!.. А мы с тобой изрядно нагрешили.

Султанбахт склонил голову, словно размышляя.

— Аллах велик, но мы-то с тобой люди маленькие, — произнес он приглушенно. — Не надо, брат, торопиться. Кто знает, может, наша с тобою кривая дорожка надежней, чем та, прямая, на которую нас толкает мулла? — со значением посмотрел Султанбахт на Али-Мухаммада и искорки усмешки блеснули в его черных глазах.

А следующий день стал для Али-Мухаммада и Султан-бахта черным днем крушения всех надежд.

На шумном, ослепительно пестром пешаварском базаре какой-то худой, как посох, перс в каракулевой шапочке, долгополом халате и остроносых пейзирах из зеленого сафьяна, которого, как показалось друзьям, они видели первый раз в жизни, вдруг схватил Султанбахта за рукав.

— Стража! — заорал он на весь базар. Так громко, словно служил муэдзином и ему платили за крик. — Стража! Я узнал их! Эти дети шайтана украли у меня жеребца!

Султанбахт обернулся с притворным возмущением.

— Ты обознался, добрый человек! Мы — афганские беженцы. Кяфиры, оскверняющие мечети, лишили нас родины, а ты говоришь: конокрады!..

— Да, да, мы — бездомные скитальцы, ищущие приюта на гостеприимной земле Пакистана! — подхватил Али-Мухаммад.

А перс кричал, не унимаясь:

— Стража! Стража! Я поймал конокрадов!

Базарные завсегдатаи — бритоголовая и курчавая нищая братия в тряпье самых разных расцветок — мигом сгрудились вокруг, не вырваться.

— Стража! Стража! — передразнивая брызжущего слюною перса, верещал пронзительным дискантом какой-то замурзанный мальчишка и на потеху гогочущей публике дико вращал темными, как изюмины, глазами.

Расчистив себе проход дубинкой, гулявшей по спинам, задам и затылкам, подошел блюститель порядка. Постоял, послушал долговязого перса, вопившего так, словно ему лили за ворот горячую смолу, потом отрывисто бросил сразу всем троим:

— Пошли!

О, древний Пешавар, священный город пуштунов! Со всех четырех сторон окружает тебя высокая крепкая стена из закаленного на медленном огне кирпича, облицованная белым камнем. От рассветной зари до позднего вечера широко раскрыты для путников шестнадцать твоих ворот!

«А теперь все шестнадцать закрыты для нас. Зато распахнуты настежь семнадцатые — ворота городской тюрьмы», — подумалось в ту роковую минуту Али-Мухаммаду. И сердце конокрада сжала тревога, руки вдруг стали дрожать.

И тут появился Каромат — их ангел-спаситель, оказавшийся на поверку кем-то вроде торговца живым товаром.

— Вероотступник! Шиитская паршивая собака! Клянусь тенями трех первых халифов, которых ты, дьявольское отродье, ни во что не ставишь, ты возводишь напраслину на этих правоверных мусульман! Отвечай сейчас же, скотина, по чьему наущению ты выставляешь моих друзей на позор? — потрясал он кулаками перед хрящеватым носом оторопевшего перса.

Расчет у Каромата, этого мошенника из мошенников, был безошибочным: пакистанский полисмен как суннит не мог не питать неприязни к персу-шииту.

— Мы люди Амида, которого Аллах избрал грозой неверных, — повернул Каромат лицо к блюстителю порядка, — а кому служит этот шелудивый пес? — плюнул он в сторону перса.

Блюститель порядка насупил сросшиеся брови.

— Кому ты служишь, отвечай, шелудивый пес? — дотронувшись до перса концом дубинки, спросил он с угрозой и медленно скомандовал: — Следуй за мной!

— А мы? — не поднимая глаз, прошептал Султанбахт.

Блюститель порядка усмехнулся кончиками губ.

— А вы — идите с миром! — милостиво разрешил он.

Каромат действительно был человеком Амида. А кем был Амид? Амида не для красного словца называли грозою неверных. Прежде чем перебросить в Афганистан вооруженный отряд, такой отряд нужно сперва сколотить. А для этого необходимо всеми правдами и неправдами набрать как можно больше людей. В задачи Амида как раз и входило заботиться о том, чтобы не оскудевал приток свежих сил в редевшие с каждым рейдом отряды. Вербовщики, подобные Каромату, сбиваясь с ног, выискивали подходящих людей. Разумеется, не безвозмездно. Оплата с головы: за каждого завербованного 20 пакистанских рупий. Но об этом Али-Мухаммад и Султанбахт узнали лишь два месяца спустя, уже в учебном лагере. От Карима — бывшего казия, который сменил черный судейский сюртук в обтяжку на просторную куртку военного покроя, перепоясанную крест-накрест ремнями, как это полагается предводителю отряда.

Узнав правду, Султанбахт горько вздохнул:

— Дешево же они ценят наши головы!

Да, это была горькая правда. Но еще горше оказалась другая правда, открывшаяся им в этом учебно-тренировочном лагере.

— Что-то тут не так, — недоумевал Султанбахт. — Война за истинную веру, а обучают нас не верующие в Аллаха кяфиры — инструкторы-американцы.

Али-Мухаммад соглашался с другом. Действительно, что-то тут было не совсем чисто, но с другой стороны…

— Так ли, не так ли, какая тебе разница? — отмахивался он небрежно. — Нас с тобою кормят, одевают, платят жалованье да еще учат всяким полезным в жизни вещам, а дальше… Поживем — увидим, что будет дальше.

Султанбахт шевелил в раздумье длинными жесткими пальцами.

— Долго ли поживем? — покачивал он головой.

Султанбахт пожил недолго. Он погиб в первой же перестрелке, на подходе к хлипкому мостику, подвешенному к кривым и острым, как клыки снежного барса, оббитым камнепадами скалам, нависшим слева и справа над разинувшей изодранную пасть, ревущей и клокочущей пропастью. Сверху, из-за выступов скал, вдогонку им летели пули, а они, отстреливаясь на ходу, тяжело дыша, бежали к мостику через пропасть. И надеялись, что им удастся без потерь перебраться на другую сторону. Но вдруг прямо на глазах у Али-Мухаммада его побратим Султанбахт, бежавший зигзагами чуть впереди, словно бы споткнувшись, качнулся на подломившихся ногах, потом резко выпрямился и, выронив из рук карабин, упал лицом вниз, на залитый солнечным светом щебень. На спине его, между лопатками, проступило кровавое пятно. Словно распустился на солнце красный цветок из какой-то страшной сказки.

Писец судьбы вычеркнул Султанбахта из списка живых. Так было угодно всеславному Аллаху.

«Всякий живущий — смертен», — говорится в Коране. И еще в величайшей из книг сказано: «Всякий погибает, кроме всевышнего». И по воле всемогущего Аллаха отряд Карима, поначалу увеличивавшийся, росший изо дня в день, стал вдруг катастрофически редеть. Сегодня же…

«А сегодня утром ты, властелин земли и неба, ты, без чьего позволения ни единый волосок не смеет упасть с головы, ты, опора, защита и надежда мусульманского мира, допустил, чтобы неверные учинили страшный разгром нам, поклявшимся на Коране низвергнуть в ад всех непризнающих тебя!» — с болью в сердце взывал к небесам Али-Мухаммад, и хриплые вздохи с трудом вырывались из горла, перехваченного спазмами.

К затерянной между горами долине, где Карим наметил устроить засаду, они вышли, когда ночной воздух чуть тронула бледная рассветная голубизна.

Али-Мухаммад быстро огляделся.

Его острый натренированный глаз смог различить и серую ленту асфальтированного шоссе, которое одним своим концом уходило к виадуку, перекинутому через забитое галькой русло высохшей речки, а другим ныряло в широкую пасть ущелья, зияющего густой чернотой. Справа ко входу в ущелье змеей подползала извивающаяся между грудами камней старая караванная дорога. Когда-то по ней, ведущей из Кабула в Пешавар через укутанный в благоухающую зелень садов славный город Джелалабад, тянулись, звеня колокольчиками, вереницы тяжело навьюченных лошадей, ослов, верблюдов. Но вот напрямик через долину пролегла шоссейная магистраль, и мертвой стала древняя караванная дорога, помнящая времена Искандера и Тамерлана. Лишь вырисовывались в отдалении, проступая неясно сквозь сумрак, очертания полуразвалившегося караван-сарая, брошенного за ненадобностью. Только он и напоминал о том, что когда-то на этой дороге кипели движение и жизнь.

«Зачем автомобилю караван-сарай? Автомобилю нужна бензоколонка!» — зевнув, усмехнулся Али-Мухаммад. И тут же услышал сердитый шепот Карима:

— Что торчишь, как минарет? Ложись!

Али-Мухаммад беспрекословно выполнил команду.

Из-за выступа скалы, за которой залег Али-Мухаммад, были хорошо видны и выход из ущелья, и само шоссе. Других членов отряда, залегших редкой цепью слева и справа, он, как ни присматривался, не мог разглядеть. Вернее, их нельзя было отличить от камней.

— Приготовиться! — вдруг пронеслось от камня к камню по всей цепи.

Али-Мухаммад прислушался: из глубины ущелья доносилось гудение сильных моторов. Тяжелое это гудение, нарастая с каждой секундой, слышалось все отчетливее и отчетливее. Откуда-то снизу к сердцу подступал знобящий холодок.

«Ла иллаха илаллаха…» — сами собой прошептали губы. И вот уже, обметая асфальт пучками света, из ущелья, покачиваясь лодкой, выплыл бронетранспортер. За ним, гремя стальным кузовом, двигался грузовик. Следом — второй, третий, четвертый, пятый. На каждом — над бортами, вровень с кабиной — высились какие-то ящики. Потом показался бензозаправщик и, наконец, замыкая походный порядок, из ущелья вынырнул еще один бронетранспортер.

Палец Али-Мухаммада опустился на спусковой крючок, глаз приник к оптическому прицелу. Бесшумно поведя стволом своей снайперской винтовки, Али-Мухаммад взял на мушку водителя бензозаправщика.

«Первая пуля в шофера, вторая — в цистерну с горючим!» — молниеносно прикинул он и затаил дыхание: вот-вот Карим, не таясь, в полный голос, выкрикнет беспощадное «огонь!», вот-вот Мустафа и Джабир разом ударят по бронетранспортерам из своих не дающих осечки базук, и тогда…

Но не прозвучала команда «огонь!».

Опередив Карима на какие-то считанные секунды, сзади, со стороны караван-сарая, заговорил пулемет. Сперва две прощупывающих, коротких, пристрелочных очереди, а за ними — до ужаса долгая, вдобавок удесятеренная звучащими со всех сторон раскатистыми отголосками горного эха.

Пусто стало у Али-Мухаммада в груди — сердце сжалось в комочек и словно бы провалилось куда-то.

«Ловушка!» — пронеслось в голове, и тут же он понял, что дело их совсем худо: из бронетранспортеров, из кабин грузовиков, остановившихся как по команде, на шоссе спрыгивали автоматчики. Враги хотят взять отряд в клещи, а это — верная гибель!

— Хабардар, барадар! Поберегись, брат! — прокричал Али-Мухаммад Кариму, поднявшемуся на ноги с парабеллумом в правой, закинутой за голову, руке.

Сейчас Карим взмахнет руками, словно пытаясь ухватиться за воздух, и, прошитый пулями, с хрипом упадет на землю.

Однако Карим почему-то не падает, а все так же стоит перед глазами. И в руке его не пистолет, а кинжал, занесенный для смертельного удара. Тонкой струйкой стекает кровь по длинному лезвию…

…Холод волна за волной прокатился по всему телу Али-Мухаммада, обдал горящие щеки.

«Что за наваждение?» — пробормотал он, как ему показалось, вслух, но голоса своего не услышал. И тут встрепенулся. «Это же мне приснилось!» — проясняя сознание, молнией пронзила догадка.

Он протер кулаком глаза. Солнце уже закатилось. С земли поднималось тепло, а с гор тянуло прохладой и, как всегда по вечерам, вниз, по скалистым склонам, серыми облаками сползал туман. Не такой густой, как это представлялось Али-Мухаммаду в мыслях, однако достаточно плотный для того, чтобы под его прикрытием незаметной тенью проскользнуть в кишлак.

3

Командир вертолета включил ларингофон.

— Идем на посадку! — услышали пассажиры.

Через несколько минут горы как бы расступились, открывая долину, и «пчелка» на сбавленных оборотах пошла на снижение. Ее плотная, по-вечернему почти черная тень быстро заскользила по плоским крышам серых домиков, проваливаясь то и дело в узкие щели запутанных улочек, потом перемахнула через дорогу, обсаженную вдоль обочин чинарами и карагачами, и вот уже прямо по курсу показался палаточный лагерь археологов.

У края каменистой площадки стояли двое. Они махали руками, приветствуя прилет винтокрылой «пчелки» с красной, в белой окантовке, пятиконечной звездой на фюзеляже. А «пчелка», больше похожая на зеленую стрекозу, зависла точно над центром крохотной площадки и, плавно приземлившись, замерла как вкопанная, мастерски посаженная сразу на три точки.

— Ас! — с одобрением сказал один из встречавших другому.

Стрекот винтов утих, отдраилась дверь грузового салона и по откидной лесенке на землю спустился улыбающийся, по-мальчишески веснушчатый крепыш в полевой форме с лейтенантскими погонами.

Следом, придерживая ремни закинутых за плечи автоматов, спрыгнули трое: сержант и два царандоевца — милиционера-афганца.

Веснушчатый крепыш с плечами штангиста подошел к встречающим, помедлив, обратился к тому, который постарше:

— Профессор Меширов? Николай Степанович?

Поймав глазами утвердительный кивок, коротко козырнул:

— Разрешите представиться — лейтенант Дубровин!

— Очень приятно, рад с вами познакомиться! — расплылся в улыбке профессор и протянул лейтенанту руку. — Привезли смену караула? — осведомился он.

— Нет, профессор, — покачал головой лейтенант, — это не смена караула, а пополнение.

— Пополнение? — переспросил профессор. — Ничего не понимаю, — растерянно пробормотал он.

— Что же тут непонятного? — посмотрел лейтенант на профессора. — Изменилась оперативная обстановка, а потому — пополнение.

— Но говорили же, — подал голос второй штатский — широкоскулый, с маленькой бородкой, в пегом свитере из грубой шерсти, — что район очищен от банд и надежно блокирован… Или — серьезные перемены?.. Да, — спохватился он, — забыл представиться — доцент Салех. — И радушно добавил: — Как вы насчет ужина?

— Солдат накормите, а я, — лейтенант посмотрел на часы, — спешу. Через час должен быть в гарнизоне. Сергей, вы уж меня извините, — повернул он голову к сержанту и царандоевцам, перешептывавшимся в сторонке, — идите и познакомьтесь.

Сержант, подтянув ремень АКМ, неторопливо приблизился. Он был высок ростом, белобрыс, лицо его пересекал длинный шрам — еще розовый, недавний.

— Сержант Еременко, — назвал он себя. — Прибыл…

— Можете не продолжать, — прервал его Меширов. — Понятно, для чего прибыли.

Слова эти сержант пропустил мимо ушей.

— Прибыл для несения караульной службы по охране экспедиции, — закончил он невозмутимо.

— Добро, сержант, — махнул рукой Дубровин, — идите устраивайтесь, товарищ вас проводит. А мы тут с профессором уточним кое-какие детали, — пояснил он и, глянув через плечо в сторону «пчелки», крикнул:

— Я скоро!

— Пятнадцать минут — и точка. Время на исходе! — открыв блистер, прокричал лейтенанту командир вертолета.

Лейтенант и Меширов прошли в палатку. Расположились у небольшого столика. На раскладных, обтянутых брезентом стульях.

— Слушаю, — Меширов поправил очки, обхватил руками колени.

Лейтенант качнул носком сапога.

— В общем, так, — начал он, что называется, с места в карьер. — Товарищ Салех прав: район действительно свободен от банд, блокирован надежно и население здесь дружелюбное, но охрану все-таки придется усилить.

Профессор оторвал взгляд от голенищ лейтенантских сапог.

— Вот так вывод, — проговорил он удивленно.

— Дело в том, что сегодня утром была ликвидирована банда Карима, — внес полную ясность лейтенант. — Очень серьезная банда, с профессиональной выучкой, большим опытом… Словом, сплошь квалифицированные мерзавцы. Выносливые, тренированные, во всех огнях горевшие. Ну, так вот. Опасение, что кому-то удалось улизнуть, невелико. Я бы даже сказал, это малореально. Но вдруг… Кстати, в кишлаке никто чужой не появлялся?

Меширов снова поправил очки.

— Нет… Во всяком случае, мы бы знали. В кишлак каждый день наведываются милиционеры, простите, я хотел сказать — царандоевцы. Да и местные, те, которые помогают вести раскопки, наверняка бы сказали…

— Понял. — Лейтенант припечатал ладони на голубенький пластик стола. — Как работа-то? — спросил внезапно с мальчишеским любопытством в голосе. — Хоть один клад нашли?

Меширов улыбнулся.

— Клад — это редкость, к тому же мы ведь археологи, а не кладоискатели. Нас больше интересуют черепки. Они для нас порой ценнее золота. Случается, какой-нибудь черепок на многие годы истории заставит взглянуть по-иному…

— Ну так черепки хотя бы есть?

— Есть, да не те, — будто оправдываясь, развел руками профессор. — Четвертая моя уже экспедиция сюда, в Афганистан, и самая неудачная. Думаю, через недельку пора собираться восвояси…

Помолчали.

— Ну что же, — лейтенант мельком глянул на часы. — Новую рацию вам привезли, продовольствие ребята, наверное, уже выгрузили. Ну а что касается вопросов службы, — добавил Дубровин, вставая, — Еременко в курсе событий. По сему — удач вам, уважаемый Николай Степанович.

Он козырнул и подал профессору руку.

В эту минуту в палатку заглянул Салех.

— Не помешал? — спросил он. — Хочу сообщить, что вновь прибывшие размещены и накормлены, что рация в порядке, а продовольствие отгружено.

— Что и требовалось доказать, — подвел итог Дубровин и вышел вместе с Салехом, тщательно задернув за собой полог.

Меширов, откинувшись на спинку стула, вытянул ноги.

Во время разговора с лейтенантом его ни на минуту не покидало чувство, в чем-то очень похожее на вину. «В самом деле, — размышлял он, — ради них гоняют военную технику, отвлекают людей, место которых в боевом строю; тратят серьезные средства, а они? Они не могут похвастаться даже мало-мальски приличной находкой».

Археологические раскопки в стране, где идет необъявленная война… И звучит-то вроде бы нелепо… Однако «нелепо» лишь на первый, поверхностный взгляд. Как мало знают афганцы об истории своей родины, о ее культуре, и как велика теперь здесь тяга к знаниям. Что ж, ничего в этом нет удивительного: свободные граждане свободного Афганистана хотят разгадать, казалось бы, навеки похороненные тайны, понять, чем жили их предки, что они создавали и к чему стремились.

Таким был и Салех. С ним, бывшим своим аспирантом, он, Меширов, давно и сердечно сдружился еще во время учебы Салеха в Москве. Потом — совместные экспедиции. Научные конференции с жаркими спорами, в которых рождается не только истина, но часто и большая дружба.

При всей своей замкнутости и неразговорчивости, что свойственно многим афганцам, Салех был неисправимым оптимистом. Он горячо переживал за дело, и если уж за что-нибудь брался, твердо доводил до конца. Вдобавок Салеха отличали необыкновенная работоспособность и упорство. Работа с ним доставляла Меширову не просто истинное удовольствие, но и заражала творческим азартом.

Однако эта экспедиция перспективами, увы, не обнадеживала.

Уже через десять дней они с Салехом пришли к однозначному выводу: это маленькое горное поселение относится к десятому веку. Жили в нем скотоводы. Археологи пытались отыскать хотя бы один сколько-нибудь оригинальный предмет быта или орудие труда. К сожалению, ничего из этого не вышло. Несколько битых глиняных кувшинов, костяная рукоять ножа, наконечники стрел…

«Ординарные, малоинформативные находки», — вздохнул профессор.

Археологические раскопки, конечно, пока продолжались. Но уже, что называется, из принципа. В расчете разве что на какую-нибудь счастливую неожиданность. В общем, как говорил Салех, удача все равно что птица Симург. Кто не верит, что она существует, тот никогда не поймает ее за хвост.

Вот и долбили спрессовавшийся щебень, добираясь до фундамента канувших в Лету построек, работали до седьмого пота под изнуряющим майским солнцем, с каждым днем набиравшим силу и палившим нещадно, проклинали ветер, обрушивающий на лагерь тучи остро жалящей пыли. И все это ради птицы Симург — мифической птицы удачи…

Постепенно, но неуклонно настроение у всех шло на убыль. Даже оптимист Салех — и тот с каждым днем все больше мрачнел, все чаще впадал в апатию. Он уже не бросался опрометью к тому, кто, судя по его восторженному крику, нашел что-то диковинное. Теперь знал наперед: диковинка окажется на поверку сущей ерундой.

Собственно, раскопки можно было уже свернуть и со спокойной совестью возвратиться в Кабул. Если бы не старый могильник. Его совершенно случайно обнаружили под грудой камней, образовавшейся в результате горного обвала. Вернее, пока это был всего только гипотетический могильник: среди обломков белого кварца был найден фрагмент надгробной плиты с вязью арабского письма.

Салех предложил такую версию: надгробие по мусульманским обычаям ставится вертикально, следовательно, камнепад, низвергнувшийся с гор, скрыл под собой и сам могильник.

Работа предстояла каторжная. Нужно было расчистить завал, состоящий из крупных глыб, песка и щебня.

Но раз надо, — значит, надо, и три дня назад палаточный лагерь перенесли поближе к могильнику.

Профессор, нащупав в кармане коробок, чиркнул спичкой, зажег керосиновую лампу. Все это он делал машинально, продолжая думать о том, что завтра дехкане из соседнего кишлака обещали пригнать упряжки волов, чтобы оттащить в сторону наиболее крупные глыбы.

«Да, этот могильник — наш последний шанс», — подумалось профессору, и тут же он услышал:

— Товарищ профессор…

Откинув брезентовый полог, в палатку заглянул сержант.

— Извините.

— Да, да, — закивал Меширов, — пожалуйста, прошу…

— Караул разведен, — доложил сержант. — Но тут вот какая проблема, — поглядел он вприщурку на язычок пламени, подрагивающий за стеклом керосиновой лампы, — разместили нас неверно…

— То есть? — недоумевающе глянул на сержанта профессор.

— Нас — шесть человек, — пояснил сержант, — и все мы — в одной палатке.

— Вот и чудесно, так сказать походное караульное помещение, — блеснул очками Меширов и, продолжая улыбаться, гостеприимно предложил: — Да вы садитесь…

Сержант осторожно присел на самый краешек стула, опустил на колени, как гири на чашки весов, кулаки.

— Ну так вот, — громко, резко выговорил он. — Неправильно это. Из тактических соображений неправильно. Разместить нас надо по двое — в разных палатках, вместе с археологами.

— Я вас понял, — с готовностью подхватил Меширов, а про себя подумал:

«Ох уж эти военные…»

И тут же поймал себя на том, что, глядя на белобрысого сержанта, он все это время подсознательно вспоминал собственного сына. Когда сын приехал из армии в отпуск — такой пугающе незнакомый, повзрослевший, в форменной рубашке, усердно, не по-штатскому выутюженной, — он все-таки воспринял его как мальчишку, для которого армия — школа, полезная, трудная, но всего только школа. Просто не верилось, что оружие, с которым его научили обращаться, не игрушечное, а самое настоящее и стрелять из него можно не только по мишеням и манекенам… Не верилось, хотя сам в таком же возрасте прошел войну, дважды был ранен и так же, приехав однажды домой на побывку, сидел за столом со своим отцом — думавшем, вероятно, иначе…

— В Афганистане давно? — поколебавшись, осторожно спросил Меширов.

Сержант опять посмотрел на лампу, помаргивающую оранжевым огоньком. Светлые его волосы при свете керосиновой лампы казались седыми.

— Полтора года, — негромко проронил он. Не отрывая глаз от коптящего огонька, прибавил потеплевшим голосом: — Отдохну тут с вами недельку, а там — и домой. Вроде — как отпуск…

Меширов украдкой скользнул глазами по длинному узкому шраму, розовеющему на продолговатом лице молодого сержанта, задержал взгляд на планке с пестрыми лентами медалей. В одной из них — серовато-стального цвета, с синей окантовкой по бокам — Меширов узнал медаль «За отвагу». Для Меширова война была не страничкой из учебника истории, а строкой биографии — строкой, которая памятнее сотен и тысяч книжных строк, и он знал цену этой награде: чтобы получить такую медаль, ленточка которой, как сама отвага — строгая, скромная, не бросающаяся в глаза, — надо проявить личное мужество. Нужно проявить его, как принято выражаться у военных, в условиях, сопряженных с риском для жизни.

«А еще говорят, что, мол, теперешняя молодежь — люди без биографии, — подумалось Меширову. — И кто придумал такую чепуху?»

— Пришлось повоевать? — спросил он с уважением и теплотой в голосе.

— Как вам сказать, — пожал плечами сержант. — Что было, то было…

Чувствовалось, пояснять, как достались награды, сержант не расположен.

Впрочем, Меширов тоже не любил вот так, с ходу, первому встречному рассказывать о пережитом.

«Да, неловко получилось», — с огорчением подумал профессор.

— Откуда сам-то? — перевел он разговор в другое русло.

— Горно-Бадахшанская автономная область, город Хорог, — ответил сержант так, словно продиктовал почтовый адрес.

— Из Хорога? — искренне удивился Меширов. — Признаться, я думал, что вы с Украины.

— А я и есть украинец. Таджикский украинец, — впервые улыбнулся сержант. — Вы, конечно, знаете, что во время воины многие таджики брали на воспитание сирот, эвакуированных в Таджикистан с Украины? Вот так и попал в Хорог мой отец. Его приемный отец, выходит, мой дед, — таджик. Вот и получается, что я по рождению коренной таджикистанец, а по национальности — украинец.

Сержант замолчал. Лицо его снова стало не по возрасту непроницаемым.

— Извините, товарищ профессор, — козырнул он, поднявшись. — Посты надо обойти… И еще. Костер ночью жечь не следует, скажите своим. Мало ли что?.. Мы же с костром — как на ладони, а сами — слепые…

— По ночам холодно — вот и раскладываем костер, — тихо, словно оправдываясь, ответил Меширов. — Греются люди.

— Выстрел из темноты, и никакой костер не согреет, — мрачно отрезал сержант. — Пожалуйста, товарищ профессор, предупредите.

— Будьте уверены, товарищ сержант, распоряжусь, — успокоил его Меширов.

Этот юноша, годившийся ему чуть ли не во внуки, вновь поселил в нем чувство какой-то вины…

«Наверное, тоже думает: мы жизнью рискуем, а они… черепки откапывают, — мелькнула горькая мысль. — Шрам-то у него на лице какой… Н-да!»

Он встал из-за стола, намереваясь сию же минуту идти к костру, но тут в палатку вошел Салех.

— Посторонний в кишлаке объявился, — взволнованно сказал доцент. — Вечером пришел. Говорят, без оружия, но оборванный весь, словно в какой-то передряге побывал…

На лбу сержанта прорезалась глубокая морщина, брови сошлись к переносице.

— Так, — процедил он сквозь зубы, — могу я потолковать с теми, кто принес эту весть?

— Узнал я от наших рабочих. Можете поговорить с ними сами. Готов быть вашим переводчиком, — ответил Салех.

— Спасибо, — к удивлению доцента, перейдя на фарси, поблагодарил белобрысый сержант и на фарси же продолжил: — Пойдем посмотрим. А про костры… — уже по-русски обратился сержант к Меширову, — вы уж не забудьте, товарищ профессор…

— Будет исполнено, — ответил ему Меширов. — Я как раз собираюсь… А вы что, думаете, это один из…

— Разберемся, — сурово бросил сержант и шагнул в темноту, где длинными оранжевыми лентами извивалось пламя костра, высвечивая пятнистый брезент походных палаток.

4

В кишлаке жил родственник покойной матери Али-Мухаммада — одинокий старик Хасан — одноглазый, скрюченный болезнями, мрачный гончар. Племянника он принял настороженно.

Для богобоязненного старика не было тайной воровское прошлое Али-Мухаммада, хотя всем в кишлаке гончар рассказывал об Али, как о добропорядочном и трудолюбивом молодом человеке, не желая позорить родственника. Сейчас же, придирчиво всматриваясь в лицо, одежду нежданного гостя, он не скрывал своего недоверия к нему.

— Зачем пришел? — спросил наконец с неприязнью.

— Долго шел, через горы, — начал Али-Мухаммад скорбное свое повествование. — Мумиё искал. Плохо в городе, болеть начал… — Он распахнул грязный халат и постучал кулаком по груди, натужно кашлянул. — Доктор сказал: свежий воздух нужен, труд… Вот и пришел.

Гончар с подозрением крякнул.

— Денег нет у меня, — предупредил он поспешно. — Помощник нужен, однако. Дом твой, хлеб твой… Оставайся. Но работать будешь. Так кормить не стану.

Али-Мухаммад с готовностью кивнул:

— И пес за лай получает объедки.

Совершили вечерний намаз. На ужин старик подал в грязной тряпке сухие пресные лепешки, мост — кислое молоко — и несколько яиц. Али, хотя он был голоден, как волк, едва сдерживал злобу, поглощая эту скудную пищу. Он привык к мясным консервам и к спиртному; да, он здорово пристрастился к виски, которым не брезговал как и все в их отряде, оправдываясь тем, что Коран запрещает пить вино, а вот насчет виски там ничего не сказано…

От грубых лепешек, покрытых коростой подгоревшей ячменной муки, саднило горло, в мосте попадалась коровья шерсть, но Али старательно держал себя в руках, изображая покорность и предупредительность к приютившему его старику, понимающе кивая, слушал его, несущего какой-то вздор о том, как трудно продать теперь горшки, кувшины и всякие миски, о плохой глине, об инструменте, который никуда не годится… Табаком в хижине Хасана тоже, разумеется, даже не пахло, а так хотелось закурить после этого паршивого ужина!..

Помогла постепенно наваливающаяся сонливость, убившая все желания, принесшая облегчение. И даже радость. От сознания того, что можно наконец-то провалиться в сладкое небытие, не опасаясь змей, не дрожа от холода под ночным небом, ощущая всем телом тепло очага…

Последним напоминанием о треволнениях уходящего дня ворвались в сознание Али неясные слова старика о чужаках — пришлых людях, появившихся недавно в долине и что-то ищущих в земле…

Это было важно, но Али не мог сосредоточиться, не мог противиться обволакивающей сознание дреме.

И приснилось ему ужасное: отгребает он щебень из расселины, но нет там винтовки, нет боевого пояса в тайнике на уступе, а выползают из скальной трещины черные змеи и, шипя, Окружают его. И никак не выбраться из этого круга, поблескивающего аспидной чешуей.

Он проспал часа два или три. Но внезапно в его сон, глубокий и безмятежный, властно, требовательно ворвался какой-то чужеродный звук.

Стучались в дверь. Али-Мухаммад ничуть не сомневался: пришли за ним.

Страха и смятения не было. Он давно научился держать себя в руках и ни при каких обстоятельствах не терять голову. К тому же, едва переступив порог дядиного дома, он был не только готов к такому повороту событий, но и ожидал его. Он заранее продумал и тщательно взвесил и поведение свое, и слово, и даже интонацию.

Растормошив Хасана, он указал ему на дверь, в которую настойчиво стучали. Старик, кряхтя, поднялся с вытертого ковра, прошаркал босыми ступнями к двери, отодвинул ржавую щеколду.

В хижину, тускло освещенную огнем очага, вошли пятеро: русский сержант, два царандоевца, а с ними — еще двое в серых чекменях.

«Очевидно, бойцы из здешнего отряда защиты революции», — догадался Али-Мухаммад.

Все пятеро были при оружии.

Русский включил электрический фонарь. Сноп слепящего белого света ударил Али-Мухаммаду в глаза, потом переместился на Хасана, ощупал разобранные постели, прошелся по стенам убогого жилища и снова вперился Али-Мухаммаду в лицо.

— Али… — внезапно уверенно произнес один из местных. — Это Али-Мухаммад, племянник его… — ткнул он желтым узким пальцем в сторону Хасана. Тот стоял, согнувшись в полупоклоне, поникший и перепуганный.

— Документы, — потребовал царандоевец.

Али-Мухаммад отлично владел собой, неторопливо приподнял подушку, вынул из-под нее обернутые в жеваный целлофан бумаги. Что-что, а с паспортной книжкой у него был полный порядок.

Царандоевец тщательно пролистал паспорт, осмотрел его со всех сторон и передал русскому сержанту.

— Как попал сюда? — неожиданно для Али-Мухаммада на фарси спросил русский.

— Через горы хожу, мумиё ищу, — косноязычно поведал Али заученную легенду. — К дяде зашел. Жить буду здесь. Потом опять в горы, мумиё надо, травы, болею… — Он опять, как и при встрече со стариком, распахнул халат, ткнул кулаком в грудь и с хрипотой кашлянул. — Мирный я человек, много здесь был, знают меня, вон его спроси, — указал он на круглоголового усача, который знал его.

В кишлаке Али действительно был известен, причем только с хорошей стороны. Профессия вора-скитальца приучила его искусно разыгрывать роль покладистого, недалекого работяги. Островками уюта и тепла в глухих горах он, Али, дорожил, зная, что каверзы судьбы волей-неволей когда-нибудь приведут его к одному из них ради спасения самой жизни.

Сержант все еще держал паспорт в руках, время от времени незаметно бросая цепкий взгляд на Али-Мухаммада.

— Банды встречал? — спросил один из царандоевцев.

— Где следы видел, стороной шел, — ответил Али уклончиво. — Зачем искать встречи с бешеным шакалом?

Ответ, похоже, удовлетворил царандоевца.

Сержант вернул Али-Мухаммаду паспорт.

— Надолго сюда? — спросил он, почти правильно выговаривая отрывистые, жесткие в произношении слова чужого языка.

— Дяде помогать буду, лечиться буду.

Али тяжело опустился на постель, замолчал, обхватив колени руками.

— Работают тут археологи, — обратился к нему сосед гончара, усач, с кем он состоял в отношениях едва ли не приятельских. Старые вещи в земле ищут. Мы с ними тоже копаем… Рабочие еще нужны… Иди к нам, Али, деньги получишь…

Али приложил руку к груди, наклонил голову. В знак благодарности за внимание.

Ночные посетители еще с минуту потоптались у порога, затем ушли. Жалобно скрипнула в кованых петлях иссохшаяся, почерневшая от дыма дверь. Старый Хасан задвинул засов.

Завернувшись в одеяло, Али почувствовал вдруг приступ неудержимой нервной лихорадки. И одновременно радость. Не увели с собой и вроде бы поверили! Затем усилием воли заставил себя успокоиться.

«Спи и ни о чем не думай!» — приказал он себе. А мысли, непрошенные, сами лезли ему в голову… Нет, что ни говори, а к этим ковыряющимся в земле людишкам он завтра же обязательно наведается… Да и ни к чему ему хорониться в доме у гончара, напротив — пусть все видят и знают: он ни от кого не таится, никого не чурается, и нет у него ни секретов, ни зла в душе…

«Однако все-таки странно…»

Он поджал в недоумении губы, смазанные на ночь бараньим жиром, — чтобы не так жгло сочащиеся сукровицей трещины.

Зачем нужно копать землю ради каких-то старых, истлевших вещей? Или, может, старые вещи дорого стоят? Если из золота, то конечно… Но какой глупец станет зарывать золото в долине?

Тяжелый сон снова сморил Али-Мухаммада, но прежде чем подчиниться необоримой силе, он удовлетворенно улыбнулся, твердо сознавая, что теперь-то его не разбудит никто! Никто не нарушит спокойствия тела его и души, может, уходящей для отдыха в зеленые сады рая в канун этой ночи — первой мирной ночи за долгие месяцы страха, огня и смерти.

5

Версия Салеха оказалась верна: мало-помалу разбирая завал, рабочие обнаружили среди битого, слежавшегося камня осколки надгробной плиты, и Меширов, складывая их как мозаику, слово за словом восстанавливал истертый арабский текст.

Лагерь пробуждался затемно, и сразу же начиналась работа — кропотливая, трудоемкая, с короткими, редкими перерывами для отдыха. И археологи, и солдаты, и подсобные рабочие из местных спешили. И понять их было нетрудно — ведь сроки экспедиционных работ вскоре истекали.

Через три дня завал был полностью расчищен, а еще день спустя, когда Салех обломок к обломку реставрировал надгробную плиту, разметили площадку вероятного расположения могильника. После безуспешного поиска сколь-нибудь заметных его следов Меширов принял решение:

— Будем копать там, где нашли самую крупную нижнюю часть надгробия.

Почва — каменистая и плотная — поддавалась с трудом, лопаты тупились, и над лагерем с утра до ночи висело мерное жужжание ручного наждака и надсадный звук обрабатываемого металла.

Когда глубина ямы достигла двух метров, Салех и Меширов решили расширить поиски в горизонтальной плоскости.

Вот тут-то и произошло то, чего они столько дней ожидали с душевным трепетом и надеждой: работавший в яме афганец, запустив руку в щебень, вытащил из него какой-то черный ажурный предмет.

— Вот, — подал он находку Меширову. Потом указал себе под ноги.

Профессор нагнулся над ямой. Из глубины круглыми провалами пустых глазниц на него взирал темно-коричневый череп.

— Кисти! Несите кисти! — не помня себя вскричал Меширов и спрыгнул в яму с поразительной для его возраста поспешностью.

Салех между тем рассматривал первую находку.

— Похоже, часть серебряного шитья с головного убора, — сказал он археологам, сгрудившимся у края ямы.

Меширову передали кисти, и он сам принялся — миллиметр за миллиметром — расчищать почву вокруг останков.

Вечер наступил незаметно.

Работу пришлось прекратить. Всем было ясно: при свете керосиновых ламп и электрических фонарей толку будет мало. Однако по палаткам расходились с сожалением. Очень уж впечатляющими оказались находки. Помимо остатков серебряного шитья, некогда украшавших шапку — истлевшую, а казалось — бесследно исчезнувшую, словно это была шапка-невидимка из волшебной сказки, в могиле были найдены две серьги из чистого золота с сапфирами и тяжелое резное ожерелье. Тоже золотое. Все вещи явно арабские, сработанные ювелирами, жившими во времена первых халифов.

Лагерь ликовал: находки из тех, которые сделали бы честь любой экспедиции.

Меширов, напротив, оставался сдержан. Не будучи арабистом, он относился к этим находкам как к исходному материалу, требующему дальнейших исследований. По его мнению, решительное слово было за специалистами из Кабула и Москвы. Сам же он ограничился лишь осторожными предположениями, что в версии Салеха есть рациональное зерно.

Ну а Салех? Салех был убежден, что останки принадлежали женщине, причина смерти которой, вероятнее всего, если это не явилось следствием серьезной травмы, останется неразгаданной. Захоронение, судя по всему, одиночное. Найденные предметы указывают на знатное происхождение умершей. А вот каким образом очутились они здесь — главный вопрос, и ответ на него более чем непрост, хотя именно в нем и заключен весь смысл. Очевидным представлялось и то, что украшения являли собой немалую художественную ценность — факт радующий.

До поздней ночи засиделись археологи в палатке профессора, разглядывая тонкую, филигранную резьбу по золоту: цветы, фигурки всадников, изящный декор оправы сапфиров. Наконец, выпив по кружке чаю, разошлись по своим палаткам.

Назавтра предстоял длинный день выматывающей работы. Главный день экспедиции, как считали все.

6

Прозябать в помощниках у гончара Али-Мухаммад, разумеется, не собирался. Не к лицу воину таскать воду, месить глину и убираться в доме подобно женщине. И что в результате? Ячменная лепешка, чашка кислого молока и полуголодное существование в холодной, темной, закопченной хижине?

Уже в первое утро он, всласть отоспавшись, отправился на берег узкой, шумной, бешено брызжущей пеной речки. Там отмылся, подстриг бороду, ногти, а заодно продумал план, как с пользой провести время, пока он будет жить в кишлаке.

Дядя подарил ему халат — пусть неказистый, зато прочный. Не очень-то щедрый дар, но с бедного старика, как со стриженого барана, больше ничего не возьмешь. Таким образом, чтобы выбраться из кишлака, ему прежде всего необходимо разжиться едой и одеждой.

В чем именно он нуждается? Конечно же, в запасе вяленого мяса, консервов, в паре хорошей обуви. Кроме того, для горных переходов где-то надлежало раздобыть крюки и веревку с карабинами. Раздобыть любыми, какими угодно путями.

С чего он должен начать? Сначала нужно высмотреть дома, где имеется то, без чего ему не обойтись. Потом надо будет осторожно выведать у археологов, какая ситуация в близлежащих районах. А дальше? Конечно же, уходить в горы — в сторону тайников, к деньгам. Пока же можно трудиться в лагере. Частью заработанных денег он, пожалуй, поделится со стариком. К тому же наверняка у археологов найдутся консервы. И лишние горные башмаки тоже можно выклянчить. А если не выклянчить, то украсть… Три-четыре дня, и он восстановит утраченные силы, а там — имея надежное снаряжение и провиант — он двинется в горы, не страшась никакого преследования. Он ведь знает сотни тайных троп и тысячи секретов — как пробраться незамеченным там, где видна каждая травинка, как миновать препятствия, кажущиеся неодолимыми, где добыть питьевую воду и топливо для костра… А если будет погоня? Что ж… преследующих ждут пули из великолепной снайперской винтовки, способной поразить в глаз орла, парящего над горами! Нет, никакая погоня ему не страшна; страшно другое — попасться на воровстве в кишлаке или в лагере. Тут прости-прощай надежда на хорошую жизнь!

Вор на Востоке — всегда наполовину мертвец. За свою долгую жизнь Али навидался расправ над собратьями по опасному ремеслу. Уяснил одно: ни под каким видом нельзя позволить, чтобы тебя схватили. Однажды ему чуть было не отрубили руку.

Слава Аллаху, пощадили, приняв во внимание молодость. В другой раз — переломали ребра, когда он попался на краже барана. Хорошо, тогда обошлось без тюрьмы. Хозяин барана выместил злобу на месте.

Он содрогнулся, отгоняя тягостные воспоминания, от которых мороз пробегает по спине.

В лагере археологов Али-Мухаммада встретили дружелюбно, сразу же дали работу. В раскопках он, правда, участия не принимал — сослался на слабое здоровье. Зато активно помогал кашевару: возил из кишлака воду на волах, рубил дрова, разводил огонь в очаге. Вел себя скромно, даже заискивающе, играя привычную роль недалекого, безропотного дехканина, терпеливого простофили. Не обошлось, конечно, без естественной настороженности русского сержанта и царандоевцев, отвечающих за безопасность экспедиции, но настороженность эту Али, как мог, старался усыпить беспечной простотой своего поведения.

Надежды Али оправдались: в лагере он и в самом деле нашел все, что ему было нужно. И хорошее пропитание, и деньги, которыми быстро задобрил дядю, так холодно его встретившего. Наметанным глазом приметил, где что плохо лежит. В первый же день ему удалось незаметно похитить из хозпалатки новенькие альпинистские башмаки, капроновый канат, моток и крюки — вещи, очевидно, взятые в экспедицию на всякий случай и при нынешних раскопках оказавшиеся бесполезными, а потому на какое-то время забытыми. Кража внимания не привлекла. Укрыв похищенное в повозке, за порожними бочками из-под воды, Али без всяких осложнений перевез добычу в кишлак.

Первую удачу Али расценил как доброе предзнаменование.

Обнаруженные в древней могиле драгоценности просто перевернули ему душу. Такие ценности Али видел впервые в жизни. Стоили они, если верить тому, что говорили археологи, больше, чем весь кишлак вместе с его жалкими обитателями и их полудохлым скотом.

Теперь Али-Мухаммаду с трудом удавалось напускать на себя невозмутимость. Алчность буквально выжигала ему нутро, мысли путались, толкая на поступки крайне необдуманные и скоропалительные. С превеликим усилием заставлял он себя успокоиться, до мелочей обдумывать каждый шаг и терпеливо ждать — ждать своего часа.

Раскопки между тем шли своим чередом. Была расчищена земля вокруг останков; к находкам добавились два золотых кольца, некогда украшавших пальцы покойной; грунт просеивался через сито — археологи старались не упустить ни единой мелочи. Тем не менее на второй день, под вечер, окончательно стало ясно: захоронение одиночное, исследования проведены в полном объеме, и дальнейший труд напрасен. Отыскано все, что можно было найти. Больше надеяться не на что.

В полдень, во время прощального чаепития, когда все — рабочие, охрана и археологи — сидели возле костра, Меширов и Салех поздравили собравшихся с окончанием работ, поблагодарили местных дехкан за помощь и объявили, что завтрашним утром экспедиция начнет готовиться в обратную дорогу.

— Транспортный вертолет прибудет в лагерь через сутки, — предупредил Меширов.

Засиделись допоздна. Уже в небе, как сквозные пробоины в изрешеченном пулями куполе мечети, засветились первые звезды, а люди все сидели, пили чай, говорили о разных разностях.

Но вот у костра замаячила длинная, как жердь, фигура начальника охраны. Хмурый сержант постоял, посмотрел на искры, взлетавшие к небу на крыльях пламени, потыкал носком сапога чадящую головешку. Наконец сказал, как отрезал:

— Гасите костер. Пора.

Поворчали, что если за столько дней ничего не стряслось, то теперь-то чего бояться; повздыхали, что они не в казарме, и ни к чему этому белобрысому дылде накидывать на них армейскую узду. Но так или иначе минут через пятнадцать костер был затоптан, и люди разошлись по своим палаткам. Завтра — день сборов, сборы — это всегда хлопотно.

Поужинав вместе со всеми, Али-Мухаммад погнал упряжку волов в кишлак. С собою он вез подарок Салеха — чуть поношенный горнолыжный комбинезон — теплый, легкий, плотно облегающий тело, воистину бесценный подарок. Особенно для того, кто знает, что такое горные ночи, когда из всех щелей несет пронизывающим холодом и сырой туман обволакивает тебя, словно мокрой кошмой.

Али нетерпеливо погонял медлительных животных. Взяв в расчет, какой его ожидает день, прошлой ночью он, благодарение Аллаху, выспался на славу, и все пока шло, как было задумано! Две таблетки снотворного, способного, пожалуй, свалить с ног даже слона, вскоре безукоризненно сделают свое дело. И продавшийся неверным Салех, и этот старик — ученый глупец в очках, которым он столь услужливо весь вечер подливал в пиалы ароматный чай, не проснутся и через сутки, когда прилетит вертолет. А уж сейчас-то, наверняка, клюют носами и только и ждут, как бы добраться до постелей.

Али злорадно усмехнулся и, хлестнув волов по округлым, в свалявшейся черной шерсти бокам, прикрикнул на них, увальней, гортанно и весело…

Вот он и дома. Не вдаваясь в подробности, Али коротко бросил уже укладывающемуся спать гончару, что сегодня был важный день и ночь он проведет за праздничным столом у Ахмеда — одного из местных, тоже, как и он, Али, работавшего на раскопках.

Свершив вечерний намаз, накинул халат и вышел во двор, под потемневшее небо. Долго смотрел вверх, приглядываясь к движению облаков, легким туманцем подергивающих звезды, затем, послюнив палец, уточнил направление ветра. Погода по всем приметам в эту ночь должна ему благоприятствовать.

Натянул комбинезон, обул башмаки. Достав из тайника молоток, веревку и крючья, уложил их в мешок. Туда же сунул ленты вяленого мяса, взятые из подвальчика гончара.

Задумался: не забыл ли что?

Спички, огарок свечи, нож…

Он достал его из ножен, притороченных на кожаном шнурке к халату. На вытянутых пальцах поднес к губам вспыхнувшее голубизной лезвие, поцеловал холодную сталь.

Все вокруг тонуло во мраке. Но уверенно ступил Али-Мухаммад на тропу, ведущую вниз, к лагерю археологов, и пошел по ней, прислушиваясь к своим шагам: не скрипнут ли новые башмаки, предусмотрительно смазанные бараньим жиром?.. Нет… башмаки не скрипели.

Лагерь спал, погруженный во мрак, чуть подсвеченный тусклыми, слегка помаргивающими огоньками звезд. Тени гор надежно укрывали палатки. Ни шороха, ни звука… Но Али знал: тишина эта обманчива и доверяться ей опасно. Согнувшись, он продвигался рысьими, скользящими шагами к палатке Меширова и Салеха. Там располагался пост часового. Бесшумно опустившись на землю, Али-Мухаммад прижался всем телом к колючему щебню.

Прошло около получаса, но вокруг по-прежнему было тихо.

«Коварная тишина», — подумал Али-Мухаммад. Он понимал, что человек, который несет охрану, как видно, тоже не новичок, а потому ничем не выдает места дозора.

Но вот послышались шаги, один голос спросил пароль, другой отозвался. Коротко вспыхнул и тут же погас фонарь. Но для Али было достаточно и этой мимолетной вспышки. Ориентируясь на приглушенные голоса, он пополз навстречу опасности, а правильнее сказать — навстречу риску. Теперь уже смертельному.

Подобравшись поближе, он уже легко различал по шагам и часового, и удаляющийся на отдых караул. Обученный опытными инструкторами, съевшими на таких делах собаку, он точно распознал и расположение второго секрета, находящегося в противоположном конце лагеря, а потому мог, наконец, планировать свои действия.

Шаги разводящего — им был сержант — затихли. Царандоевец замер в секрете, чутко вслушиваясь в ночь. Но его выдавало трудно сдерживаемое покашливание, свойственное завзятому курильщику.

Допустил царандоевец и еще одну оплошность: встал возле угла палатки, а не укрылся за ее брезентовой стеной. Так что Али-Мухаммад пусть смутно, однако все же различал его силуэт, вырисовывавшийся на фоне ночного неба.

«Можно даже и с такого расстояния, не подбираясь ближе, метнуть нож», — пришло в голову Али-Мухаммаду. Он осторожно расстегнул ножны, но преодолел искушение, опасаясь предсмертного всхрипа, способного всполошить тех, кто еще не спал.

«Надо действовать без излишней поспешности, иначе можно оказаться в положении барса, погнавшегося за архаром, а угодившего в капкан», — решил он и достал из кармана пару заранее приготовленных гладких камешков. Используя старый, но много раз проверенный в деле безотказный прием, он легким движением кисти перебросил камешки через голову часового. Подгадав момент, когда тот в очередной раз кашлянет.

Глухой, рассыпчатый шорох, прозвучавший где-то совсем рядом, насторожил царандоевца. Он, невольно подавшись вперед, стал вглядываться в темень. Тем самым он давал Али-Мухаммаду возможность выиграть нужные секунды…

Прыжок, рука, согнувшись в локтевом суставе, перехватила и до хруста стиснула горло, удар ножом под левую лопатку.

И вот уже Али переводит дыхание, припав к обмякшему телу часового. Минуту спустя он вытер лезвие о гимнастерку своей жертвы и спрятал отлично поработавший нож. Путь к палатке Меширова был теперь открыт.

Али не торопясь расстегнул застежки полога. Как он и ожидал, старик-профессор и Салех спали непробудным сном.

Тщательно задернув полог палатки, Али зажег огарок свечи. Потом вырыл в земляном полу лунку и опустил в нее свечу. Осмотревшись по сторонам, подумал с удовлетворением:

«Плотная материя у этого походного жилища. Вот и хорошо, значит, не пробивается наружу свет».

Али действовал выверенно и методично. Снял с руки профессора, безвольно свисающей с раскладушки, электронные часы, отыскав пустой рюкзак, набил его консервами из стоящего в углу ящика, с омерзением отодвинул в сторону свиную тушенку; не забыл прихватить и кое-что из одежды: нижнее белье, носки…

Затем на секунду задумался, глядя на тяжелый стальной ящик из-под оружия с навесным замком. В нем хранились находки экспедиции. Больших усилий ему стоило удержаться от соблазна не кинуться к этому ящику сразу же, едва он вошел в палатку! Но что стоят все ценности, хранящиеся в ящике, без одежды, пищи и оружия? Теперь же у Али есть все, что нужно.

Как и предполагал Али, ни хитростью, ни осторожностью глупый ученый старик не отличался. Ключ нашелся мгновенно. Профессор прятал его у себя под подушкой.

Откинулась, не звякнув, толстая дужка, продетая между вваренными в металл створками. Али поднял крышку и застыл: в опилках тускло посвечивали резные фигурки ожерелья, тонко мерцали кольца, капельками утренней росы голубели сапфиры серег…

Али завернул добычу в чистую наволочку. Сунул бесценный сверток в боковой карман рюкзака. Затем каблуком вдавил свечу в землю.

Вот и все. Осталось запихнуть в рюкзак оставленный на тропе мешок, и можно будет навек вычеркнуть из памяти и этот убогий кишлак, и этих безмозглых людишек. Теперь он богат. Теперь он, Али, покажет, на что способен человек, у которого есть кое-что и в голове, и в кармане! С такими сокровищами и в Америке он стал бы, наверное, уважаемым человеком! Но зачем ему эта Америка? В Пакистан надо уходить, в исламскую республику Пакистан!

Он бесшумно распахнул полог и шагнул в черную, безветренную тишину.

7

Тревога всколыхнула лагерь посреди ночи. Проснулись все, добудиться не смогли лишь Меширова и Салеха. Те спали, будто оглушенные. Только иногда, болезненно морщась, пытались открыть глаза — пустые, с безумно расширенными зрачками, и тотчас же снова впадали в беспамятство.

Команду на себя взял Еременко. Сержант был подавлен убийством часового. Угнетало его и более чем странное состояние руководителей экспедиции. Однако он понимал, что события эти впрямую связаны с загадочным похищением археологических находок и что главное сейчас, если не все, решает оперативность.

По рации, используя позывные аварийной связи, Еременко вызвал гарнизон, доложил о ЧП в экспедиции.

Ответ не заставил себя ждать. Он был краток:

— Постарайтесь выяснить обстоятельства преступления. Следующий сеанс — через час.

Еременко только чертыхнулся, раздосадованный таким поворотом дела.

«Выяснить обстоятельства», — хмуро усмехнулся он. Тут следователя надо, причем квалифицированного, умелого, а он кто? Солдат.

Рассчитывать оставалось только на царандоевцев. Они имели кое-какой опыт, пусть косвенно, пусть не напрямую, но все-таки соотносящийся с подобными ситуациями.

Насчет того, что преступление совершил профессионал, заранее и детально подготовивший убийство часового и ограбление, у сержанта сомнений не было. Рядом с убитым нашли нож. Его преступник обронил, видимо, в спешке.

Внешне нож выглядел достаточно ординарно. Такие кустарные ножи носил едва ли не каждый афганец. Однако, присмотревшись, Еременко уловил фальшь в этой обыкновенности. Технологическая сталь лезвия, округлый угол заточки, ложбинка выбрана с аккуратностью и точностью, на какие способен только станок. Так что о кустарном изготовлении и речи быть не могло. К тому же рукоять его оказалась разборной, а хранились в ней какие-то пластмассовые капсулы и компакт-шприц. Владелец такого хитрого ножа, конечно, не мог быть обычным грабителем.

Врач экспедиции установил, что Меширов и Салех находятся под действием сильного снотворного, сразу же возникло подозрение, что случившееся — дело рук Али-Мухаммада, племянника гончара. Во время праздничного чаепития именно он крутился возле руководителей экспедиции. Кроме того, трое рабочих видели у Али-Мухаммада очень похожий нож. Но с другой стороны: услужливый, тихий, болезненного вида дехканин — и хладнокровный, хитрый и ловкий бандит?

«А если, — размышлял Еременко, — Али — душман из разгромленной недавно банды. Спасся, добрел до тихого убежища, а попав в экспедицию, решил умыкнуть найденные ценности и уйти с ними в горы? Судя по дерзости преступления — похоже…»

Два царандоевца и три археолога немедленно отправились в дом гончара. В ожидании их Еременко обследовал палатку Меширова и Салеха, возле которых хлопотал озабоченный врач.

Грабитель, помимо ценностей, взял кое-что из экспедиционного снаряжения и продуктов. Сергей понял это сразу, при самом беглом осмотре находящегося в палатке имущества. Обут он был в горные башмаки, очевидно, похищенные здесь же, в лагере. На раздавленном стеарине свечи, втоптанной в земляной пол, отчетливо отпечатался рубчатый след подошвы.

Оставалось найти ответ и еще на одну загадку: куда, захватив добычу, направился преступник?

Решил затаиться в кишлаке или где-нибудь поблизости?

Вряд ли. Опасно. Здесь единомышленников и помощников ему не найти.

Тогда для него одна дорога — в горы. Только одна ли?

От кишлака идет много троп, но главных — три. Все остальные ближе ли, дальше ли, но сливаются с главными. Это Еременко знал точно.

Первая, что называется, магистральная дорога перекрыта кордонами афганских и советских воинских подразделений. Опытный человек, пробираясь по ночам, конечно, способен пройти по ней незаметно, но все равно это путь в тупик. Рано или поздно беглец обязательно привлечет к себе внимание сторожевых постов, служб контроля. А уж они-то свое дело знают тонко, от них не уйти! Наверняка для преступника это не тайна. Так что едва ли решится он на такой не только рискованный, но и откровенно бессмысленный шаг. Особенно зная, что на совести у него — убийство.

Второй, наиболее вероятный путь — извилистый, переплетенный множеством побочных троп — ведет к границе с Пакистаном. Уходить туда с золотом — прямой резон. Однако…

Еременко достал планшет, развернул карту, залитую тонким слоем полиэтилена, предохраняющего бумагу.

Да, верно, эта дорога для человека, привыкшего к горным переходам, особенно трудной не покажется. Но опасностей и на ней подстерегает больше чем достаточно: путь этот слишком на виду, просматривается и с гор, и с воздуха, пересекает ровные плато и долины. Пройти через них так или иначе придется в открытую, в полный рост, без единого шанса сыграть в прятки с группами преследования.

Наконец, третий путь. Он ведет в глубь страны, петляет мимо многих кишлаков. В том числе и тех, в окрестностях которых гнездятся банды. Путь этот — старая караванная тропа, основательно разрушенная, а в некоторых местах прямо-таки непроходимая. Если, конечно, у беглеца нет альпинистского снаряжения и специальных навыков в лазании по скалам. Правда, на этой тропе укрыться от наблюдения с воздуха несложно, но правда и другое: в распадках, через которые тропа идет, очень легко организовать засаду. В общем, ничего не скажешь — перспективный маршрут! Пожалуй, именно его выберет преступник. Тем более, что у него, судя по всему, имеется необходимая амуниция и одежда. Плюс — немалый опыт хождения по козлиным тропам через глухие горы… И оружие, конечно же, у него есть. Иначе почему он не забрал с собой автомат убитого часового?

…Вести из кишлака не заставили себя долго ждать. Старик гончар сообщил, что племянник его еще с вечера отправился к Ахмеду — товарищу по временной работе на раскопках, живущему недалеко — на соседней улице, через три дома от лавки бакалейщика Нормата. Царандоевцы незамедлительно направились в дом Ахмеда, и тот, недоуменно хлопая глазами, сиплым спросонья голосом бормотал, что, мол, в последний раз видел Али-Мухаммада в лагере, что у него в доме родственник гончара не бывал никогда, да и вообще с этим самым Али-Мухаммадом он, Ахмед, не имеет ничего общего.

Снова нагрянули к старому гончару. Добавить что-нибудь новое к тому, что он уже говорил, старик не смог и, призывая в свидетели самого Аллаха, клялся, что никаких вещей племянника в доме нет, да и пришел-то сюда, в кишлак, этот племянничек неимущим голодранцем.

Между тем отпечатки рубчатых подошв, обнаруженные на размокшей глине возле колодца неподалеку от дома, весьма напоминали след, оставшийся на свечном огарке, раздавленном каблуком грабителя в палатке Меширова и Салеха.

Через час Еременко, как ему было приказано, снова вышел на радиосвязь с гарнизоном. Доложив обстановку, запросил, как ему вести себя дальше. Но не очень-то сержанта обрадовало то, что услышал в ответ. Приказ был такой: разбить имеющиеся в наличии силы на три группы и начинать преследование в соответствии с направлениями трех основных дорог, но в горы более чем на десять километров не углубляться. При малейшей попытке оказания преступником вооруженного сопротивления преследование прекратить. Подкрепления в ближайшее время не обещали — сложности текущей обстановки не позволяли подключить к операции дополнительные силы.

8

…Роясь в щебне, которым был присыпан тайник, Али вдруг замер. Судорожно, с холодком под сердцем, провел ладонями по комбинезону, нащупал пустые ножны… Нож! Он потерял нож! Когда? Где? Видимо, после того как прикончил часового, сунул нож мимо ножен. Но возвращаться обратно было поздно: далеко внизу на дне долины, там, где располагался лагерь, он увидел вспышки прыгающих огней. Значит, началось!..

Рассвело. Али-Мухаммад вышел на тропу, но тут же снова сошел с нее. Опыт подсказывал ему, что нужно быть осторожным, и он пробирался вдоль обочины тропы, стараясь держаться под прикрытием скал. Открытые места, опасаясь, что внезапно может появиться вертолет, преодолевал перебежками, бдительно следя за воздухом и прислушиваясь: не донесется ли стрекот винтов?

Один из кармашков боевого пояса он держал постоянно раскрытым: в кармашке находилась легкая шелковая накидка. Сложенная, она была размером всего-навсего с носовой платок. Однако на самом деле накидка была достаточно обширной и искусно раскрашенной под скалы, с изображением мелких трещин, выбоинок, неровностей. Мгновение — и с воздуха виден лишь обломок скалы, ничем не отличающийся от точно таких же обломков, которых сотни вокруг. Разве придет кому-нибудь в голову, что это не камень, а присевший на корточки ловко замаскированный человек?

Часто выручал Али этот клочок легкой материи — изобретение незамысловатое по сути, но, тем не менее, способное спасти жизнь тогда, когда шансы на спасение почти на нуле.

Привалов себе Али-Мухаммад не позволял. Лишь изредка задерживался у встречных ручьев, чтобы пополнить или обновить запас воды во фляге.

Заброшенная тропа то круто взвивалась вверх, то спускалась к подножиям уродливых скал, а иногда просто обрывалась, засыпанная оползнем. Тогда приходилось карабкаться по сыпучим склонам или, прижимаясь к скалам, боком пробираться по узкому карнизу, в сантиметре от края пропасти.

Между тем усталость все сильнее одолевала его. Глаза сами собой закрывались, рюкзак начал оттягивать натертые лямками плечи, а тропа взбиралась и взбиралась ввысь, казалось, под самое небо майоликовой синевы. Черный и красный гравий, как кости, хрустел под тяжелыми башмаками, нехватка кислорода все заметнее давала о себе знать звоном в ушах, и, наконец, пропали ручьи — негде стало ополоснуть горящее лицо. Фляга нагрелась и трудно было утолить жажду теплой водой.

«Чертова тропа, — злился Али, облизывая пересохшие губы. — Потому и забросили тебя, паршивая! И горы проклятые!»

— Проклятые! — повторил он вслух. И тут же в страхе поджал губы. Нельзя гневить духов гор, нельзя хулить горы, духи отомстят!

И Али в полный голос принялся льстить горным духам, восхищался могуществом их, просил у них снисхождения и поддержки. Умом он понимал, что рассчитывать ему нужно только на себя. Ну а что, если духи гор и вправду окажут ему поддержку, разве это помешает?

Перевалило за полдень, когда он, наконец, разрешил себе короткий отдых. Место для привала выбрал безопасное и укромное: в глубокой нише под скалой. Неприметно и в случае чего надежный огневой рубеж…

Развязав тугие шнурки и сняв ботинки, принялся разминать затекшие пальцы ног. Затем вскрыл банку консервов и сразу, в один присест, опустошил ее. Банку швырнул в пропасть.

После еды сильно потянуло ко сну. Сделав несколько глотков из фляги, он прилег, привалившись головой к рюкзаку, затем выставил на всякий случай время пробуждения на табло электронных часов — полезный трофей!

На секунду задумался: «Стоит ли затягивать привал?» И сам же себе ответил: «Отдых не помешает».

Да, человеческий организм подобен машине, истязать которую непомерными нагрузками нельзя. Всегда должен оставаться резервный запас сил. К тому же еще неизвестно, скоро ли у него появится возможность отдохнуть снова.

Спал он глубоко и без сновидений, а проснулся за секунды до того, как застрекотал будильник. Внутреннее ощущение времени еще никогда Али не обманывало.

Он вдавил кнопочку в хромированный корпус часов. Резкий звук оборвался. Спросонья мотая головой, Али осмотрелся вокруг. Затем умыл лицо из фляги, протер рукавом халата глаза. Обулся, с неудовольствием ощущая просто-таки каменную тяжесть башмаков.

Пора было отправляться в дальнейший путь.

9

Еременко вышел из палатки радиста, тяжело опустился на землю. Бессонница и ночные тревоги давали себя почувствовать: голова была как чугунная, неудержимо тянуло вздремнуть. Но ни о каком сне и речи быть не могло. Надо было действовать. Незамедлительно действовать. И баста.

Во многих переделках довелось побывать Еременко здесь, в Афганистане, но чтобы вот такая!..

Итак, если говорить о задаче, то тут все ясно. Организовать преследование — дело для него не новое. Он не раз бывал в положении преследующего, шел по следам — как целых банд, так и отдельных душманов. Но всегда в составе по меньшей мере отделения, взвода, с рацией, при надежной поддержке с воздуха, ощущая, что локоть к локтю с тобой товарищи по оружию — испытанные в огне, четко ориентирующиеся в обстановке, мгновенно оценивающие действия врага…

А тут? Горстка царандоевцев, еще не нюхавших душманского пороху. Хотя бы скорее пришли в сознание Меширов и Салех. Послушать, что они посоветуют.

А пока надеяться он может только на себя — на сержанта Сергея Еременко. А значит, гляди, сержант, веселее, пускай тебе и не до смеха.

Несколько молодых археологов уже оделись по-походному, готовые к выходу в горы. Один из пастухов привел двух огромных и лохматых, свирепого вида собак, уверяя, что псы отлично берут любой след.

Такая сплоченность людей, их уверенность в успехе еще не начавшейся операции придали Еременко сил. Он уже не чувствовал себя беспомощным одиночкой, на плечи которого возложено непосильное.

Вскоре отряд из трех групп, в которые входили и археологи, и охрана, начал снаряжаться в дорогу.

Небо посветлело, стало бледно-фиолетовым, а горы как бы почернели, четче теперь вырисовывались на его фоне. Холодный предрассветный пар поднимался с остывшей за ночь земли и клубился, словно бы прощался с людьми, уходящими в горы. В лагере остались только врач, наблюдавший за Мешировым и Салехом, состояние которых, по его словам, постепенно улучшалось, несколько археологов из тех, кто был в годах, и радист. Они долго смотрели вслед уходящему в горы отряду.

Пастушьи собаки, обученные разыскивать отбившихся от стада овец и попавших под лавины или обвалы горцев, легко взяли след. Он вел через долину, к гряде скал. Пришлось карабкаться по каменистому, круто уходящему вверх террасами склону.

На самом верху, у небольшой расселины, псы ощерились, недовольно урча. Фыркая, они принюхивались к щебню, разгребали его мускулистыми лапами. А потом, понуро виляя хвостами, улеглись на землю. На окрики проводника только поджимали уши и, виновато озираясь вокруг, глухо поскуливали.

Саид — один из царандоевцев — обследовал расселину.

— Оружие он здесь хранил, — наконец сказал он, повернувшись. — А собаки — все, не нужны собаки. — И, сделав шаг в сторону, поднял с земли маленький бело-голубой цилиндрик спрея. Щелкнул по нему ногтем. По звуку было слышно, что цилиндрик пуст. Протянул использованный баллончик Еременко.

Сергей ощутил резкий, пряный запашок, шедший от пластмассовой головки рассеивателя. Никакой маркировки на спрее не было. Только черная собачья голова в профиль. Но и так было ясно: Али — а в том, что это был именно он, никто уже не сомневался — обрабатывал здесь специальным составом одежду и обувь. А ставший ненужным спрей бросил, понимая, что припрятывать его ни к чему. Бандит, как видно, решил играть в открытую: либо пан, либо пропал.

— Собаки свое дело сделали, — принял решение сержант. — Брать их с собой не стоит, еды и так в обрез. Пойдем тремя группами, как и намечалось. Вопросов по маршрутам не будет? — спросил сержант, окидывая внимательным взглядом этих очень разных людей, оказавшихся по воле случая под его командой.

Они стояли рядом, эти люди, не в армейском строю, не по команде «смирно», а просто рядом. Но все-таки это была сила и опора. Вопросов не оказалось, да они и не могли возникнуть: все детали успели обсудить по дороге. Каждая группа состояла из нескольких человек, среди них были проводники из местных.

Прощание было коротким. Каждый понимал: преступник имеет преимущество во времени, а потому надо спешить.

Три дороги — три группы. Ту, которая направилась к старой караванной тропе, возглавил сержант Еременко.

10

Выбравшись на вершину гряды, Али-Мухаммад посмотрел вниз, на вьющуюся глубоко под ногами тропу. И вдруг уловил какое-то движение — далеко, за давно им пройденным поворотом, у выхода из ущелья. Словно шевельнулись светлые песчинки на сером, однотонном фоне камня.

Сняв винтовку с плеча, он посмотрел вниз через окуляр оптического прицела. Теперь он отчетливо различал: по тропе двигаются люди. Десять человек шли по его следу. Целый десяток — это много против одного.

Али нахмурился. Погоня? Но неужели эти ученые землекопы и несколько молоденьких солдат с увальнями-царандоевцами сумели так быстро напасть на его след? Да, это они!

Первым порывом Али-Мухаммада было бежать без оглядки прочь, дальше и дальше. Но здравый смысл удержал его. «Преследующих всего только десять, а в лагере намного больше людей, способных носить оружие. Значит, ищут меня вслепую, по нескольким направлениям», — рассудил Али-Мухаммад.

Теперь главное: существует ли между группами поиска и гарнизоном радиосвязь? Если на помощь успели прийти военные, то, конечно же, такая связь есть. А если не успели? Тогда у преследователей всего лишь одна рация, которую он видел в лагере, но она не годится для горных переходов — слишком громоздкая. Если же еще взять в расчет, сколько времени затратили эти люди прежде чем оказались здесь, то становится очевидным — подход подкрепления маловероятен.

Когда-нибудь оно, естественно, подоспеет, да и след его на тропе рано или поздно отыщется. Ну так что же? К этому он готов. А пока время работает на него. Так что паниковать ни к чему. Он может спокойно продолжить отдых, расслабиться, неспешно подготовить оружие. Вымотанные, после бессонной ночи, они рано или поздно поднимутся сюда, к скалам, где притаился он. И выстрел грянет. Нет, не один выстрел, а по крайней мере три-четыре. Точных, без интервалов. После этого можно спокойно уходить прочь. Ввязываться в бой глупо. Потери он нанесет чувствительные, стрелять будет в расчете на тяжелое ранение, поскольку убивать — не резон: убитых можно бросить и пойти дальше, а оставлять раненых они не станут. Вернутся с ними обратно в лагерь или, если все-таки решатся продолжать преследование, то пойдут по его следу крохотной группкой. Да ведь и как пойдут? Осторожно, шарахаясь от любого звука…

Затеять с ними перестрелку он, Али, может не обязательно здесь, но кто знает, найдется ли место для засады удобнее, чем это?

Али вытащил из ствола винтовки брезентовый кляп, предохраняющий ствол от пыли и грязи. Передернул затвор. Огляделся в поисках места, подходящего для прицельной стрельбы. Потом, еще не отдавая себе полного отчета, зачем это делает, достал из рюкзака наволочку с драгоценностями и, распихав их по карманам комбинезона, тщательно застегнул «молнии». Массивное ожерелье больно врезалось в бок. Но Али решил, что можно и потерпеть.

Погоня приближалась. Теперь через перекрестие прицела Али различал лица всех десяти, вереницей идущих по узкому участку тропы. Оружие было у каждого, но серьезную опасность представляли двое — те, которые шли первыми: царандоевец и высокий белобрысый сержант. Эти, судя по всему, обладали кое-какими навыками горных перестрелок. Остальные — крестьяне из кишлака с древними прадедовскими ружьями — вызвали у Али лишь снисходительную усмешку. С этими начальниками овец и баранов он разберется в последнюю очередь.

Напрягая зрение, Али всматривался в блекло-зеленое сукно рюкзаков, пытаясь различить в одном из них прямоугольные линии зачехленной рации и суставчатый хлыст антенны. Нет, рации не было. Стало быть, помощь покуда не подошла. «И теперь, — Али любовно погладил поблескивающий лаком приклад винтовки, — подойдет не скоро…»

11

— А знаешь, — рассказывал Сергею Саид, — я слышал, что караванные пути пролегали именно там, где притяжение земли на той или иной местности было минимальным. Потому и петляют эти тропы… Верблюдам, дескать, так легче… Ну а как сам я думаю? Если говорить о пустыне, барханах — согласен, там уж петляй, как хочешь. А насчет гор — неправда, по-моему. Как считаешь?

— Это уж точно, горы под себя не приспособишь, — кивнул Сергей, искоса поглядывая на царандоевца. — Слушай, все собираюсь тебя спросить: откуда так хорошо наш язык знаешь?

— Учился у вас. — Саид замедлил шаг. — В Ленинграде. В университете.

— И что же? Закончил… университет?

— Почему бы и нет? — рассмеялся собеседник. — Непохоже?

— А… в царандое как оказался?

— А как ты оказался в армии?

Сергей ответил не сразу.

«В самом деле, как?» — размышлял он, осторожно ступая по сыпучей каменной крошке. С утра светившиеся смоляным глянцем носки сапог теперь посерели, и Сергей улыбнулся этому.

Нет, он никоим образом не мог сказать о себе, что в армии «оказался». Оказаться — значит попасть куда-то по воле случая или потому, что так уж сложились жизненные обстоятельства, а он… Он мог бы сказать Саиду, что мечтал стать военным с самого детства, а при его возрасте это все равно, что всю сознательную жизнь. Только много ли поймет Саид из рассказа о том, что стриженный наголо пятиклассник, посмотрев кинофильм «Парень из нашего города», решил для себя, что когда вырастет, станет таким же, как этот парень, не боявшийся ни огня ни воды, не отступавший перед лицом смерти и шедший навстречу опасности, даже когда оставался с нею один на один и мог бы, казалось, не рисковать — все равно никто не увидит. Конечно, тогда он еще не понимал до конца, почему ему хочется быть похожим на этого человека, но детской своей душой сразу же почувствовал — если он, Сергей Еременко, мечтает о том, чтобы его, как и героя полюбившейся картины, все в Хороге называли парнем из нашего города, то он должен связать свою судьбу с армией. Армия вывела в настоящие люди того, другого Сергея — героя фильма. И ему, Сергею Еременко, армия даст возможность сдать экзамен на звание настоящего человека, остаться им на всю жизнь.

«Решено, — сказал себе мальчишка. — Буду готовить себя к армейской службе. Только с чего начать?» И обратился за советом в «Пионерскую правду». Сергей до сих пор помнит, что написали ему из газеты: «Чтобы стать хорошим защитником Родины, нужно быть сильным, ловким, а главное — успевать по всем предметам». Теперь-то он понимает всю наивность своего детского письма. Но мальчишеская наивность — вовсе не недостаток, если она сочетается с упорством в достижении цели. А уж упорства ему было не занимать: чтобы стать сильным и ловким, играл в футбол, изучал приемы самбо, в соревнованиях по бегу признавал только стайерские дистанции, вырабатывающие выносливость и укрепляющие волю, в восьмом классе занял третье место по стрельбе на областной олимпиаде школьников, а в девятом уже твердо знал: отслужив действительную, поступит в военное училище, и не в первое попавшееся, а туда, где готовят десантников.

Призвали его осенью. «Где хотел бы служить?» — спросил военком. «Прошу послать меня в Афганистан!» — не колеблясь, ответил он. Только на первых порах с Афганистаном ничего не вышло. Службу ему выпало начать на Дальнем Востоке. Но не зря говорят: капля камень точит. Три раза упрямо писал он рапорты, в которых была одна и та же просьба: направить его в войска, выполняющие интернациональный долг в Афганистане, и в конце концов добился-таки своего.

Вот так он оказался в армии. Вот так он попал в Афганистан. Но к чему все это знать Саиду?

— Спрашиваешь, как я оказался в армии? — прервал Сергей слишком уж затянувшуюся паузу. — Подошел возраст — и призвали. А где еще быть солдату, как не на передовой? Отслужу — поступлю в военное училище, сменю солдатские погоны на курсантские.

— А мне больше по душе гражданский костюм. Но носить его пока не время. Вот переловим бандитов, тогда и форму можно снимать… Не пора ли отдохнуть, а? — Саид привалился спиной к гладкой каменной стене, утер пот, мелкой росой окропивший лицо. — Шагомера у меня нет, но ручаюсь — не меньше пятнадцати километров уже прошли…

Он был грузен, и последний подъем дался ему нелегко — грудь его теперь поднималась и опускалась словно кузнечный мех.

Еременко молча кивнул. Силы у него тоже были на исходе. Сняв рюкзак, он присел на него, долго и пристально глядя в небо — густо-синее небо гор с волокнистыми облачками, замершими в вышине.

Остальные тоже расположились на отдых.

— Все же думаешь, по этой тропе он ушел? — нарушил молчание Саид.

— Думаю, да, — отозвался Еременко, хотя первоначальная уверенность в таком предположении у него сильно уменьшилась. — По логике так выходит, понимаешь?

— А следы? Ни одного же нет!

— Верно, — вздохнул Сергей. — Но, с другой стороны, грунт каменистый, топает он осторожно, понимает, что не только здесь его ищут, — а ему того и надо. Хитрит…

— И почему мы ему только поверили! — Саид сокрушенно ударил кулаком по колену. — Чувствовал я — не все здесь чисто, чувствовал.

— А что бы ты стал делать? — Сергей свинтил колпачок с фляги, хлебнул тепловатую воду, поморщился. — Документы в порядке, человек в кишлаке многим знакомый…

— М-да, — только и произнес Саид.

Помолчали.

Сергеем все более и более овладевала досада. Десять километров преследования — путь, оговоренный в приказе командования, — скоро должен закончиться. Закончиться безрезультатно. И что же после? Бреди обратно, растяпа-сержант? Примирись с позором?

— Ладно. — Еременко резко поднялся. — Идти надо. Время дорого. Через часок обед устроим. Лучше, конечно, около ручья какого-нибудь такое мероприятие сообразить… В общем, через часок — как следует. В тени. А на пекле нечего рассиживаться. Подъем!

Саид тяжело поднялся.

Направились к гряде скал. Именно к ним вела тропа.

Еременко невольно насторожился, исподлобья рассматривая нагромождение бугристых камней. Сколько уже раз за дорогу он ждал выстрела из таких вот затаенных уголков… Привычным неуловимым движением ладони, как бы походя, опустил предохранитель АКМ вниз, на «очередь», примечая расселины, откуда может показаться зловещий ствол вражеской винтовки…

На гребне одной из скал что-то прозрачно блеснуло — будто солнечный зайчик скользнул по стеклу.

«Прицел?»

Еременко еще не успел сосредоточиться на какой-либо мысли, а автомат его уже механически пошел навскидку, и за миг до того, как полоснула в глаза короткая вспышка выстрела из засады, он, сбросив рюкзак, прыгнул рыбкой вперед, за россыпь камней, успев на лету сапогом оттолкнуть в сторону ничего не подозревающего Саида. В полете, полагаясь на память рук, дал очередь в направлении отблеска стекла… Перевернулся, катясь между камнями, выстрелил еще раз, с удовлетворением заметив взвившуюся пыль — точно на том месте, откуда стреляли в него.

Тишина.

Сергей, плотней прижавшись к земле, обернулся назад, боковым зрением увидел, как корчится от боли Саид, обхватив двумя руками прижатую к животу ногу… Дехкане лихорадочно возились со своими неуклюжими ружьями, даже не подумав, что нужно укрыться где-либо.

— Ложись! — крикнул Еременко, еле сдерживая досаду, и, стиснув зубы, подумал, глядя, как они неторопливо устраиваются на самых открытых местах: «Взял с собой „мишени“… Сейчас начнется избиение пожилых младенцев…»

Он положил палец на курок, в любой момент готовый ответить очередью на новый выстрел, но по-прежнему стояла непонятная тишина — противник чего-то выжидал…

«Что это? — размышлял Сергей. — Убит он, ранен? Неужели я его положил вот так — наугад? Или — хитрость? Но хитрить-то сейчас ни к чему. Патронов нет? Есть у него патроны. Может, ушел? А мы тут, как дураки, загораем?»

Слегка опершись на локти, он приподнялся, закинул за спину автомат и рывком переместился вперед, укрывшись за массивным валуном.

Тут же, с верхней кромки гряды, крутясь в воздухе, в его сторону полетел какой-то темный предмет. Интуитивно Еременко понял: граната! Упал, больно ткнувшись лбом в камень, раскрыв рот, чтобы не оглохнуть от взрыва…

С натугой бухнул неподалеку взрыв, что-то посыпалось ему на спину, на ноги… Затем чувствительно обожгло бок.

— Черт… — прошептал он, смахивая с себя горячий зазубренный осколок и мелкие камни. — Вот сволочь-то… И метать умеет — добрых восемьдесят метров расстояние, не меньше… Хотя оттуда, сверху гряды, метнуть гранату — дело нехитрое.

Время шло. Еременко посматривал на часы. Пятнадцать минут, тридцать, сорок пять…

«На нервах решил поиграть, гад?»

Он осторожно выглянул из-за валуна. Потом, подобравшись, переместился ближе к гряде… Тихо… Еще перебежка, еще… Вот и склон. Теперь вверх. Метр за метром. Все дальше, дальше и дальше… Вот здесь он должен его увидеть, ну… Сейчас…

Нет. Никого.

Сергей, поднявшись на самый верх гряды, окинул взглядом тропу, вновь узко и опасно жавшуюся к самому краю пропасти. Держа наготове автомат, вжимаясь спиной в камень, двинулся по ней…

Тропа была пуста. По крайней мере на протяжении ближайших двухсот метров на ней не было ни одной живой души. Преследование можно было продолжать.

«Почему он не стал стрелять? — снова и снова возникал неотвязный вопрос. — Винтовка у него, судя по всему, — на уровне мировых стандартов. А стрелять не стал. Почему?»

Наконец Сергей разыскал место засады, нашел стреляную гильзу. Рядом на камнях — свежие отметины пуль его АКМ. Следов крови нет. Подошел к краю скалы. Да, лучшего места для внезапного нападения не найти. По тропе он добирался сюда более получаса, так что у бандита предостаточно времени в запасе.

Сверху ему были видны, как на ладони, распластанные на земле чабаны, усердно целящиеся в небо, Саид, ничком лежащий на тропе… Надежно укрыться от пули удалось только ему, Еременко, — валун, как он теперь убедился, скрывал его полностью.

— Почему же ты не стрелял, подонок? — еще раз бросил он в пустоту. — Должен ты был стрелять, должен…

12

Ярость и ненависть овладели Али-Мухаммадом. Ненависть и ярость.

Понимая, насколько жалок и смешон он в своем гневе, едва не плача, Али все же изрыгал из себя проклятия — нескончаемые и все же бессильные исправить непоправимое.

Все было обдумано, все взвешено, как в меняльной лавке у саррафа, и вдруг — такой просчет. Он же шел совсем спокойно, этот гяур со шрамом на щеке, словно и не шел, а просто прогуливался, когда прицел остановился на его плече — точно на ключице, и Али плавно повел спусковой крючок… До выстрела оставалось меньше секунды, но тут этот сын шайтана исчез из поля зрения, будто его ветром сдуло, и единственное, что успел Али сделать, уже нажимая на спуск, — качнуть ствол в сторону царандоевца…

В следующий момент Али-Мухаммад ощутил, что держит как бы чужими, ничего не чувствующими пальцами… пустоту!

Винтовка, непонятным образом выбитая из рук, валялась по меньшей мере в двух шагах от него.

В конце концов до сознания Али-Мухаммада дошло, как это могло получиться: каким-то чудом сержант заметил его и, мало того, что сумел увернуться от пули, но вдобавок успел еще дать точную очередь в ответ. Она-то и вышибла из рук винтовку.

Руками, онемевшими от удара пули в винтовку, Али поднял упавшую с головы чалму. В нескольких местах материя была пробита навылет… И сразу вялыми, словно тряпичными, стали руки, а лоб повлажнел от холодной испарины. Да, стрелял этот русский как истинный воин!

Все это пронеслось в сознании Али-Мухаммада за столь короткое время, что с момента выстрела вряд ли минуло больше, чем полминуты. Но и полминуты — это очень много, когда все решают секунды. Проворно перемотав чалму, Али-Мухаммад на четвереньках подобрался к винтовке. И кровь отлила от сердца: ствол был явно деформирован, треснуло стекло прицела…

С лихорадочностью и поспешностью он принялся собирать обломки цевья. Оставить здесь хотя бы самую мелкую щепочку — значит дать в руки противнику весьма важную информацию.

— Не на того напали, — прохрипел он, убедившись, что собрано все до последней щепки, и, закинув рюкзак за плечи, осторожно глянул вниз.

Царандоевца он ранил, очень хорошо… Чабаны… о, чабаны лежали как бараны, он мог бы перестрелять их за полминуты… Из чего только? Русский успел юркнуть за камни. Впрочем, спрятался он не очень удачно, вон виднеется его сапог… А винтовки нет! Даже ножа нет! Вот ведь незадача! Только граната — единственная и последняя. Он отстегнул ее от туго пружинящего карабинчика, зацепленного за одно из колец на боевом поясе, и с напряженным, словно бы окаменевшим лицом замер, выжидая удобный момент. Теперь лишь граната, да, одна лишь граната могла обеспечить позарез ему нужный выигрыш во времени.

Сержанту наконец, должно быть, наскучила эта затянувшаяся игра в прятки. Он высунулся из-за камней и…

В мгновение ока выдернув чеку, Али что было силы метнул гранату. И в ту же секунду в голове у него отдалось, как эхо: «Поздно!» Взрыв, но что толку от этого взрыва?.. Только переполошившиеся чабаны накрыли головы полами халатов. Да, видно этот русский родился под счастливой звездой Муштари!..

Али схватил винтовку и, пригнувшись, отпрянул от края обрыва. Поправил лямки рюкзака, затем быстрым шагом, почти бегом, часто оглядываясь, устремился вверх по вьющейся, как размотанная лента чалмы, тропе.

У хрупкого мостика через пропасть он задержался. Глянул вниз, на белый крученый шнур вспененного потока, и с размаху швырнул в бездну ни на что не годную железяку, бывшую совсем недавно великолепной снайперской винтовкой. Следом в глубину полетело то, что осталось от цевья — горстка щепы.

Али уже занес было ногу, чтобы ступить на жердочки, изображавшие мост, но тут ему почудилось, что он слышит какой-то приглушенный звук. Он попятился назад и прислушался. Но тщетно — кроме едва доносящегося сюда шума потока, бьющегося о камни на дне пропасти, он ничего не услышал.

Вокруг, куда ни кинешь взгляд, громоздились горы, и такой же каменной, как эти гранитные исполины, казалась царившая вокруг тишина. И солнце большим раскаленным камнем висело прямо у него над головой.

«Послышалось», — успокоил он себя, но прежде чем сделал шаг по мостку через пропасть, до его слуха и в самом деле донесся глухой раскатистый гул. Как будто где-то в глубине гор, по меньшей мере в часе ходьбы от него, выстрелило орудие. Гул звучал всего лишь несколько долей секунды, но этого было достаточно, чтобы инстинкт самосохранения приказал: «Не ходи!»

И тут же раздался оглушительный грохот. Каменная тропа справа от Али поднялась вверх. Медленно, без толчков. Словно могучий джин, заточенный в подземной темнице, упершись ладонями в земную твердь, поднял ее над собой.

«Ложись!» — скомандовал Али-Мухаммаду все тот же инстинкт самосохранения и заставил прижаться всем телом к земле, охваченной мелкой дрожью, будто ее знобило.

«Землетрясение!» — ужаснулся Али-Мухаммад и, сам не зная зачем, впился скрюченными пальцами в расползающийся под руками, словно бы оживший гравий.

Несколько секунд царила жуткая тишина. Потом горы снова потряс устрашающий грохот, а земля затряслась от подземных ударов.

Теперь уже не одиночное орудие, а, казалось, десятки стволов ударили разом со всех четырех сторон. Обломок скалы величиной с быка просвистел, рассекая воздух, и грохнулся в десятке шагов от Али-Мухаммада. Не помня себя, со всех ног бросился он под гранитный выступ, козырьком нависающий над тропой. Прежде чем забился в укрытие, ухватил расширившимися от страха глазами — сверху по изрезанному склону, сталкиваясь и подпрыгивая, чем ближе, тем стремительнее, шумным потоком, разделяющимся на рукава, низвергаются камни.

— О, Аллах, защити и спаси меня! — крикнул он, сжимаясь в комок, но крик его потонул в жутком грохоте камнепада.

Али замер, прирос к скале и перестал дышать. Ни жив ни мертв прислушивался он, как сотрясают землю градом сыплющиеся обломки каменных глыб, а земная твердь между тем ходила волнами, и где-то глубоко внизу то коротко, то раскатисто гремели громы. Как будто там, в горных недрах, бушевала гроза. Потом подземный гул постепенно стих, как бы сошел на нет, и земля снова стала такой, какой сотворил ее Аллах — непоколебимой и прочной. В мир вернулась благословенная тишина.

Али-Мухаммад глянул на табло бывших профессорских электронных часов.

«Неужели весь этот ужас длился лишь десять минут?» — не поверил он собственным глазам. Но если глазам он еще мог не поверить, то часам не верить было нельзя.

Волоча за собой рюкзак, он выбрался из укрытия.

Воспаленным глазом смотрело сквозь медленно оседавшую пыль багрово-красное солнце. Щебень, груды камней и огромные глыбы, оторвавшиеся от скал, загромождали тропу.

С трудом Али-Мухаммад перебрался через каменный вал, преградивший путь к мосту, и разразился проклятиями: мостика как не бывало. Лишь гранитные плиты, на которые опирался настил, подтверждали, что до землетрясения мост все-таки существовал.

Выход оставался лишь один — двигаться вдоль пропасти, найти место, где можно будет перебраться на другую сторону.

«Попробовать перебраться», — поправил Али-Мухаммад самого себя и, потянувшись, как бы для того, чтобы проверить надежность и крепость своих костей, снова закинул на спину тяжелый рюкзак.

Идти было трудно и неудобно. Слева высокой, почти отвесной стеной тянулся скалистый откос, справа, в трех шагах, — кромка пропасти. Местами путь преграждали трещины и завалы, кое-где приходилось прыгать с камня на камень. Ноги при этом оскальзывались, а удержать равновесие, когда плечи тебе оттягивает рюкзак, дело очень и очень непростое.

Солнце снова было словно камень, раскаленный добела. Рассыпая тысячи блесток, оно мешало смотреть, а из пропасти несло смертным холодом.

Но вот красновато-серый утес почти перегородил путь. Али-Мухаммад, прижимаясь к неровному выступу, выпирающему верблюжьим горбом, и кося глазом на обрывистый край пропасти, осторожно обогнул преграду, и вдруг его глазам открылась широкая гладь ледника. Солнце играло в сверкающих изломах, окрашивая их во все оттенки лазури.

Али-Мухаммад остановился. Тяжело отдуваясь, окинул ледник придирчивым взглядом. Один его край уходил вверх по горному склону к двуглавой вершине, синевато-белой, как туча. Другой край ледяного поля пропадал из виду по ту сторону пропасти.

«Вот он, мост!» — воспрянул духом Али-Мухаммад. Однако, приглядевшись внимательнее, понял — радоваться рано. Поперек льда, ближе к дальнему краю пропасти — и все-таки над ней! — зияла трещина. Не так, чтобы очень широкая, шагов в пять, не больше, но он ведь не птица!..

Переставляя ноги так, чтобы, упаси Аллах, не перейти с шага на скольжение, он приблизился к этой трещине, созданной самим шайтаном.

«Что там внизу?» — подумал Али, с замиранием сердца вглядываясь вглубь.

И облегченно вздохнул. Трещина не была сквозной. Даже землетрясение оказалось не в силах расколоть ледник надвое.

Трещина уходила вниз, примерно на глубину в три его роста. При этом — под углом. Значит, нужно будет спуститься до того места, где можно дотянуться до противоположной стены, а потом — подъем вверх, и все страхи позади!

Свежий ледяной излом резал глаза острым блеском битого стекла, мешая Али-Мухаммаду как следует осмотреть трещину. Он лег на лед и, свесив голову, стал тщательно всматриваться вниз прищуренными глазами.

«О, Аллах, спасибо тебе за то, что внял моим молитвам!» — беззвучно прошептали губы. В ледяной стене было множество выступов и выбоин, там и здесь выпирали камни, намертво вмерзшие в лед. Это, конечно же, упрощало дело.

Он пожалел, что выбросил винтовку. Будь она под рукой, можно бы, орудуя ею как ломом, вырубить ступеньки во льду. Только разве могло прийти в голову, что коварная судьба выкинет такой номер?

«Ну да ладно, — утешил себя Али-Мухаммад, — обойдусь крюками и веревкой». И поднялся на ноги. Да, теперь ему стало окончательно ясно, как быть. «Главное — спокойствие и уверенность в себе!» — усмехнулся он, вытаскивая из рюкзака капроновый канат, свернутый в тугую бухту. Вытравил разлохмаченный конец, обвязал его вокруг пояса. Проверил, крепко ли затянут узел…

13

Землетрясение смешало сержанту Еременко все карты. Все разыгралось так быстро, что он и глазом не успел моргнуть. Внезапно раздался оглушительный грохот, и скала, на которую он вскарабкался, высматривая бандита, заходила под ногами, как палуба судна во время качки. И тут же сильный толчок подбросил его вверх. Он не смог удержаться и упал, успев услышать, как глухой подземный гул сливается с грозным грохотом обвала.

Потребовалось несколько секунд, прежде чем Еременко осознал: землетрясение. Нельзя сказать, чтобы новость эта была для него совсем уж полной неожиданностью. Здесь, в Афганистане, не проходило и недели без подземных толчков, и «старики» к ним постепенно привыкли, воспринимая как один из факторов дополнительной сложности обстановки. Но надо же было так случиться, что нынешнее застало его в самый неподходящий момент, когда остальная группа осталась внизу.

— Черт! — ругнулся Сергей, пытаясь подняться, и вдруг ощутил слабую боль в правом бедре. — Только этого не хватало!..

Он осторожно ощупал ногу. «Ерунда. Наверное, ушибся, когда падал», — подумал он и тут же вспомнил о Саиде. Он сам наложил ему повязку на рану и отправил с двумя пастухами обратно в лагерь.

Земля еще содрогалась от подземных толчков, но мысль о Саиде властно напомнила, что он не просто сержант Еременко, а еще и командир группы. Люди, оказавшиеся под его началом, попали в беду. Наверняка им нужна его помощь, а он, их командир, пусть не по своей вине, но все-таки не с ними и не может даже подбодрить товарищей.

«Не просто товарищей — товарищей по несчастью!» — думал он, шаг за шагом продвигаясь по все еще подрагивающей земле.

Еще пять шагов до края площадки. Сейчас должен начаться спуск по каменистому склону.

Но что это? Еременко замер. Будто ноги его приросли к гранитному уступу.

Склон пересекала огромная трещина, словно обвалившийся подземный ход крота-великана.

Поджав губы, смотрел, не мигая, сержант на расселину, отрезавшую путь вниз, к подошве скалы. На какой-то миг его сердце дрогнуло.

— И на коне не перескочишь! — пробормотал он, чувствуя, как пульсирует на шее вздувшаяся артерия.

Добровольные помощники — чабаны — виднелись вдалеке, у подножия скалы, по ту сторону непреодолимого провала. Спуститься к ним не было теперь никакой возможности…

— Э-ге-ге-ге! — крикнул он. И сам удивился, до чего же отчетливо, раскатисто звучит это его «э-ге-ге-ге».

«Землетрясение кончилось!» — дошло до его сознания.

— Э-ге-ге-ге! — прокричал он снова, радуясь воцарившейся тишине.

Чабаны услышали. Они тоже что-то кричали, махали руками.

Но до него долетали только отдельные слова.

— Все целы!

— Как у тебя?

— Что будем делать, товарищ сержант?

Что делать? Если бы он сам знал, что делать…

Сергей присел на выступ скалы, обдумывая создавшееся положение. Еще раз примерился глазом к расселине, напрочь отделившей его от горстки добровольцев-дехкан. Теперь, когда клубы пыли рассеялись, стало видно, что эта проклятая расселина — ни дать ни взять каньон. С обрывистыми, можно сказать отвесными, будто обтесанными топором боками. А в ширину — хоть умри, через нее не перебраться.

Будь на его месте опытный скалолаз со всеми своими альпинистскими причиндалами — и у того бы, как пить дать, ушел бы час-другой на то, чтобы перелезть на другую сторону.

— Экая незадача! — сплюнул Сергей в сердцах. Нужно было принимать решение. Но какое? Душман уходит все дальше и дальше. Возвращение его, Еременко, теперь неоправданно. А дальнейшее преследование оправданно и отрезанной назад дорогой, и близостью бандита… Значит — продолжать преследование, идти вверх по тропе. А если и там обвал или такая вот трещина? Но в этом случае и бандиту деваться некуда. Впервые он поступает вопреки приказу… Но приказ был отдан, чтобы не рисковать жизнями археологов и местных афганцев, а он — солдат… Его поймут. Должны понять…

Внезапно в голове пронеслось:

«Рюкзак!»

Беспокойно огляделся кругом. Вот так влип… Рюкзак, перед тем, как взобраться на скалу, он оставил на тропе. А в нем — спички, фонарь, консервы, спиртовка, моток веревки… А что в наличии? Автомат с запасным рожком, фляга да туго свернутый бушлат.

Где-то на темном дне подсознания шевельнулось скользким угрем: «А может, все, хватит сюрпризов? Ну, не выполнил приказ — разве твоя тут вина? Даже рюкзака нет, никто не осудит, поймут…» Эти слова почему-то произнес голос Хафиза, и Сергей встряхнул головой, отгоняя наваждение. Затем решительно встал, поднял руку, призывая к вниманию свою с бору по сосенке набранную команду — горстку перепуганных, отчаянно жестикулирующих, сбившихся в тесную кучку крестьян.

— Возвращайтесь в кишлак! — крикнул сержант, не жалея голосовых связок, и для наглядности показал рукой: идите, дескать, обратно. Вслушался в доносившиеся в ответ крики. Вновь энергично махнул рукой, давая дехканам понять, что им нужно возвращаться восвояси.

— Это приказ! — прокричал он и ладонью перечеркнул крест-накрест воздух, мол, разговор окончен.

Еще минуту-две крестьяне топтались в нерешительности. Затем побрели прочь, в сторону родного кишлака.

Давящее чувство одиночества охватило Еременко.

«Ну, искать-то, положим, тебя будут, — обнадеживал он себя. — Будут, парень, не беспокойся. И, видимо, в самом скором времени. Тебя и его… Если к ночи не найдут, костер разведу, с вертолета заметят, как пить дать заметят…»

Хмыкнул. Костер! Во-первых, спички находились в рюкзаке. Три коробка. Во-вторых, какой еще костер? Приманкой чтобы стать для бандита? Костер только от зверя хорош… Бандит же всегда норовит сподличать, предпочитает открытому бою вероломный выстрел из темноты.

Сергей расстегнул пуговку на нагрудном кармане. Вытащил карту, сложенную ввосьмеро, по размерам кармана.

Развернув, он разложил ее на обломке черного мрамора, плоском, как аспидная доска, разгладил ладонью сгибы и, опустившись на колени, побежал глазами вдоль извилистой красной линии, обозначавшей маршрут. Так. Еще километров восемь-десять по тропе — и будет пологий склон. Там долина, пастбище… Только бы не обвал, только бы пробраться туда… Но до того — кровь из носу, а прищемить хвост душману — не дать, чтобы вышел к этому перепутью. Пять дорог, поди потом догадайся, на какую из пяти свернул бандит. Заметет след и — поминай как звали! «Так что ноги в руки — и вперед!» — мысленно отдал себе приказ Еременко.

Он аккуратно сложил карту — как было, по сгибам. Спрятал в карман, застегнул пуговицу, одновременно изучая взглядом уходящую к небу тропу — загроможденную камнями, зияющую расселинами и обрывами, ничуть не похожую на ту, которая так красиво вьется по новенькой карте-двухкилометровке.

Подумалось: наверху, куда лежит его путь, простору больше. А выберется к снегу — вообще будет как на ладони… Но и душману — как его — Али, что ли? — снег тоже ни к чему, ему в скалах хорониться сподручно, в тени, как гаду ползучему. Ведь на снегу он тоже словно на ладони. Появись вертолет — и душману крышка. А потому он спешит. Но то, что дорога взбирается вверх, в поднебесье, сулит ему, Еременко, ночку куда как не курортную…

Он посмотрел исподлобья на солнце — еще колючее, пышущее нерастраченным за день жаром, но уже клонящееся к закату. Потом вскинул за плечи автомат и пошел без оглядки. Странное чувство владело Сергеем — будто сейчас шел он именно за тем снайпером, что стрелял в Хафиза… Ведь наверняка с Хафизом было так же: растянувшееся по тропе отделение взвода, коварный выстрел из засады… Толчок в спину — тупой, ниоткуда, но онемели вмиг ноги, нагнулось голубой, переворачивающейся чашей горное небо, и исподволь скользнула мысль: все, конец…

Ему, Еременко, повезло. Упредил он снайпера. И везение это — не в том, что жив остался, а в том, что может он догнать врага. Может и должен.

Он вновь вспомнил прозрачную восковую кожу на лице друга, глаза его, залитые болью и мукой…

Тот это снайпер или не тот, он обязан его обезвредить, как самого что ни на есть ТОГО!

Часа через полтора Сергей остановился у тоненького, сочащегося между скользкими валунами ручейка. Вода! Наконец-то! Припав к ледяной струе сухими губами, пил жадно и долго. Наконец, утолив жажду, зачерпнул воду сложенными лодочкой ладонями и с удовольствием ополоснул лицо. Затем, расстегнув воротник, быстро, прямо из пригоршни, плеснул воду себе на грудь. Холодные струйки обожгли натруженное тело и вдруг вернули Сергея к реальности. Он глянул вперед, на тропу.

Сгущающиеся сумерки размывали очертания скал. Там, куда не попадали лучи солнца — по уступам и в мелких расселинах, — уже царила абсолютная темнота. Точь-в-точь как на передержанной фотографии. Двигаться вперед было опасно во всех отношениях.

Сергей еще раз оглянулся, придирчиво оценивая обстановку, и наконец решил: «Тут я расположусь на ночлег».

Надел бушлат, очистил площадку от крупных камней, а улегшись, плотнее завернулся в бушлат и, не опуская руки с автомата, придвинул его поближе к телу. Бок больно кололи мелкие острые камушки. Он повернулся на другой, но тут же вернулся в прежнее положение — все-таки удобнее, когда автомат под правой рукой.

Ночь выдалась довольно холодная. Съежившись, спрятав руки в рукава, Сергей смотрел на звезды, висевшие, казалось, между землей и небом, и, прислушиваясь к журчанию воды, вспоминал лагерь, палатку под сенью старого карагача, пружинящий надувной матрац, на котором так удобно спалось.

Сергей повернулся на спину. Заложив руки за голову, он уперся ступнями в каменную глыбу, выпирающую из земли. Теперь, когда его взгляд был направлен вертикально вверх, звезды словно отпрянули в глубь небосвода, подпертого со всех сторон снежными вершинами, металлически поблескивающими даже в темноте.

Полуприкрыв глаза, Сергей смотрел в ночное афганское небо. Больше всего звезд — или так ему казалось? — искрилось на северном склоне небесного купола. Там, за головоломной путаницей горных массивов, разделенных обрывами и пропастями, у подножия Шер-Дарваза раскинулся Кабул. Еще дальше, вон там, чуть правее, — предгорья Памира — Бадахшан. По эту сторону от границы — просто Бадахшан, а по ту, на советской стороне, — Горно-Бадахшанская автономная область Таджикистана. И вот там, где Гунт, сердито пенясь, с шумом сливается с пограничной Пяндж, стоит в окружении кишлаков, закутанных в зелень садов, маленький город Хорог.

Бадахшан значит негостеприимный. Но для кого как. Для него, для Сергея Еременко, нет и в целом мире края, более гостеприимного, чем Бадахшан. Да, он украинец, но таджики Муллоджановы для него такие же родственники, как и Еременко, живущие в Гнивани под Винницей. Вернее, не совсем такие же. Еременко из Гнивани — дальние родственники. Их он, Сергей, знает только по фотокарточкам. А Муллоджановы? Стоит закрыть глаза — и вот они, куда уж ближе!.. И конечно же, самые близкие — Ашур Сафарович и Зулхиджа Масудовна — приемные родители его отца, а значит, ему, Сергею Еременко, дед и бабка. Да, есть кое-что посильнее, чем узы кровного родства. Кое-что? Нет, взаимопонимание, сердечная доброта, готовность поделиться последним с людьми, вроде бы совсем чужими по крови, — разве это кое-что?

Гроза браконьеров, бесстрашный охотинспектор Ашур Муллоджанов, известный в округе больше под прозвищем Пурдил — Храбрец, не баловал ни детей своих, ни внуков. Но зато выросли из них настоящие мужчины. Дед Ашур часто брал Сергея в горы, учил, как развести костер, найти воду или прибежище на случай грозы.

«Настоящий мужчина, — говорил дед, — должен ориентироваться в горах даже ночью. А главное — настоящий мужчина тот, чья рука не дрогнет ни тогда, когда он приходит на помощь другу, ни тогда, когда стреляет по врагу». Сергей смежил веки, чтобы яснее разглядеть морщинистое лицо деда, поймать его взгляд, всегда светящийся лукавыми искорками из-под тяжелых нависших бровей…

Мгновение, в которое глаза его закрылись, а мысли рассеялись, Еременко не уловил. Усталость взяла свое, и он крепко уснул, а когда проснулся — никаких звезд не было уже и в помине; небо и окрестные скалы покрывал туман. Упершись руками в холодный мокрый щебень, он приподнялся. Лицо обдало холодом и промозглым запахом тумана.

— Подъем! — пробормотал он, потягиваясь. Потом протер глаза и быстро вскочил на ноги.

Тут же засосало под ложечкой. Машинально огляделся по сторонам и сразу же вспомнил, что еда была в рюкзаке, а рюкзак…

— Рюкзаком поужинало землетрясение, — невесело усмехнулся он. — Поэтому на завтрак рассчитывать не приходится.

Еременко прикинул в уме, когда он ел в последний раз. Получилось, что целые сутки назад. От этой арифметики еще сильнее заныло в желудке, и рот наполнился тягучей слюной.

— Черт побери! — не сдержался Еременко. — Хоть бы сухарик — на один зуб!..

Ему подумалось, что, может, кусок сухаря завалялся в кармане бушлата. Он сунул руки в карманы, но как ни шарил, не обнаружил ни крошки.

— Черт побери! — опять выругался он. Единственное, чем оставалось заморить червячка, была вода из ручья. — Жидковато! — резюмировал он, напившись холодной воды. Вытер ребром ладони губы, поморщился и наполнил флягу, затянул потуже ремень. — Вперед и выше! — скомандовал сам себе и осторожно двинулся вверх по тропе, ведущей в неизвестность.

А тропа с каждым поворотом становилась все хуже и хуже — едва различимая, в сплошных завалах, валунах, порой бесследно теряющаяся в развилках скальных расселин…

14

Преодолеть разлом в леднике на деле оказалось не так просто, как это представлялось Али-Мухаммаду. Как только он заскользил вниз по ледяному откосу, в душу его все чаще и чаще стало закрадываться сомнение: выдержат ли нагрузку крюки, не оборвется ли канат?

Крестом распластавшись по стене, дышащей в лицо ледяным холодом, затаив дыхание, нащупывал он носком башмака опору. Мешал проклятый рюкзак, неудержимо оттягивающий плечи назад. Надо было сперва спустить на канате этот тяжеленный мешок, потом спуститься самому и, выбравшись из ледяной ловушки, вытащить мешок. Хорошая идея! Но слишком поздно пришла она в голову. А виной тому погоня, вынуждающая спешить!

— А-а! — с хрипом вырвалось у него на выдохе. Башмак соскользнул с торчащего изо льда камня.

Скрюченные от непомерного напряжения пальцы онемели. Он что было силы вцепился в канат. Капроновая оболочка врезалась в кожу.

«Спокойствие, — подбадривал он себя, очень осторожно, очень медленно подтягиваясь на руках. — Духи благоволят к тебе. Не бойся».

Сантиметр за сантиметром, мгновение за мгновением, каждое из которых растянулось, казалось, на часы. Но вот подошва башмака оперлась о камень и замерла, как влитая… Теперь можно передохнуть. Ох, как не хочется терять время. Но что поделаешь — человек слаб…

«Только бы не подоспел сержант, — молил Али-Мухаммад небесные силы. — Только бы не подоспел…»

И представил, как тот подходит к краю расселины. Секунду раздумывает, глядя на него, нелепо ползущего, как паук с оборванными ногами, по ледяной стене. Затем рывком дергает веревку, Али падает вниз и висит, вцепившись в канат. После его вытаскивают наверх, и как только голова покажется над закраиной льда — удар штыком в шею… Все…

Чтобы отогнать этот кошмар наяву, Али прижался ко льду пылающим лицом. В лоб словно бы впились ледяные иглы, но пот по-прежнему струился, застилая глаза, и Али часто моргал, тряс головой, смахивая соленые капли.

Опустил осторожно ногу… Носок ткнулся в выемку, укрепился в ней… Рывок — и он уже на уступе…

Он бережно погладил вмерзший в лед камень, как бы благодаря его. Боясь спугнуть удачу, спрятал радость — до противоположной стены расселины рукой можно дотронуться. И как раз напротив изо льда выступает широкий плоский обломок туфа. Подумалось: может, попытаться перебросить туда рюкзак? Нет, рисковать не стоит.

Усталость в мышцах немного отпустила. Али, распустив канат, оттолкнулся от стены и перепрыгнул, вернее, перешагнул на камень, торчащий из противоположной стены. И полез вверх. Два метра, метр, край расселины… Наконец-то!

Он ступил на поверхность ледника. Развязал веревку. И рассмеялся удовлетворенно, тяжело уронив гудящие от напряжения руки.

— Слава Аллаху! — топнул он от избытка чувств ногой и… полетел вниз…

Коварная кромка льда надломилась, не выдержала. Он потерял равновесие и кувырком покатился по ледяному откосу. Каблуки чертили отчаянные борозды, пальцы хватали подворачивающиеся под руки камни, но они выкрашивались изо льда и со стуком проносились мимо, норовя угодить в голову. Дно расселины приближалось с каждым ударом пульса, учащенно бьющегося в виски.

Что там на дне? Может, всего лишь тонкая ледяная перемычка? Вдруг она проломится под тяжестью его падающего тела? Тогда никаких шансов на спасение. Ведь там, подо льдом, настоящая пропасть и река на дне, с бешеным ревом перемывающая камни.

Готовый к самому худшему, он невольно закрыл глаза, но тут же услышал треск рвущегося материала, ощутил сильный рывок, и падение прекратилось. Мелькнула лихорадочная мысль: «Рюкзак! Это треснул рюкзак, напоровшись на камень! Треснул, зато, слава Аллаху, зацепился! Зацепился за каменный выступ, словно за крюк! А, быть может, не зацепился? Быть может, рюкзак просто заклинило между обломками камней, выпирающих из ледяного откоса?»

Так или иначе, Аллах снова смилостивился над ним, своим верным слугой. Но долго ли он удержится вот так, в подвешенном состоянии? Насколько прочны лямки, врезавшиеся в плечи?

Али-Мухаммад принялся шарить ногами по скользкому откосу. Нащупав какой-то уступ, поставил на него каблук, потом второй. Лямки, которые врезались в кожу так, словно скребли по живому телу тупым ножом, чуточку ослабли. Он внимательно осмотрелся. Для этого пришлось немного повернуться, хотя Али и рисковал — ноги могли соскользнуть с не очень надежной опоры. Но зато он увидел то, что надеялся найти — ту широкую и плоскую плиту из туфа, с которой он всего несколько минут назад так удачно начал взбираться наверх. Площадка была чуть правее на уровне его колен.

Очень осторожно он подтянул тело кверху, опираясь пятками в уступ, и потихоньку стал освобождать левое плечо от лямки. Сколько времени у него ушло на то, чтобы осуществить задуманное? Этого Али-Мухаммад не помнил. Помнил только, что напряжением последних сил он освободил левую руку и, прежде чем правая лямка соскользнула с плеча, намертво вцепился в нее пальцами левой руки. Потом он освободил правую руку и схватился за лямку обеими руками.

Моля Аллаха только о том, чтобы рюкзак не сорвался, он, подогнув ноги, качнулся влево, затем подал корпус в другую сторону и лишь только оказался над площадкой, выпрямил ноги и выпустил лямку рюкзака из рук.

…Привалившись спиной к ледяной стене, Али-Мухаммад некоторое время стоял, не двигаясь. Потом ощупал синяки на груди и руках. Спину защищал рюкзак, и она была, что называется, в порядке. Только горели плечи — видимо, он содрал с них кожу. Но уцелел, опять избежал, казалось бы, неминуемой беды. И это было главным. Самым главным. Все остальное — пара пустяков.

«Кроме рюкзака!» — внес он поправку. Нет, рюкзак ни в коем случае нельзя отнести к тому, что можно считать пустяком. Потерять рюкзак значило потерять все.

Он посмотрел вверх. Вот он, рюкзак. Висит, зажатый между двумя камнями. Проем оказался узок, вот его и заклинило.

Али усмехнулся, вдруг почему-то подумав, что точно так же смотрела на виноград лисица в древней афганской басне: близко, очень близко, а не дотянуться.

Теперь его помыслы были устремлены к единственной цели — чего бы это ни стоило добраться до рюкзака.

«Думай, Али, думай!» — внушал он себе, не отрывая глаз от лямок.

Будь у него в руке палка, он мог бы поддеть вон ту, правую лямку, свободно свисающую широкой петлей. Но палки не было. Ни в руке, ни под рукой.

«А что, если?..» — мелькнуло в голове у Али.

Ну конечно же! Кто ему мешает воспользоваться чалмой?

Исцарапанными грязными пальцами он снял ее с головы. Пошарил глазами по площадке в поисках камня, подходящего по размеру и весу.

«Тоже годится», — подумал он, поднимая ледышку величиной с кулачок ребенка. Завязал осколок льда в узелок на одном конце чалмы, другой, туго обмотав вокруг ладони, зажал в кулаке. Затем, примерившись, швырнул конец с ледышкой в узелке. Мимо! Швырнул во второй раз — опять промах. Только с пятой попытки удалось ему точно угодить в свисающую петлю. Свободный конец чалмы повис, покачиваясь, над головой у Али. Чтобы дотянуться до него, пришлось встать на цыпочки.

Наконец-то! Оба конца чалмы были у Али в руках. Он повис на них, как на стропах, и что было силы дернул книзу. Рюкзак сорвался с удерживающих его камней и с шумом обрушился на площадку, чуть было не придавив Али.

— Опять повезло! — с облегчением воскликнул он и снова прижался спиной к ледяной стене, чтобы унять волнение и на спокойную голову проанализировать, наконец, ситуацию, в которую попал.

Первым делом он внимательно осмотрелся. Ледяной откос голубоватым недвижимым потоком уходил ввысь. Без ледоруба, с несколькими крюками и коротким обрывком каната, пожалуй, выбраться отсюда будет мудрено. Не ногтями же выскребать ступени во льду? Мог выручить нож, но где теперь его замечательный нож, чье лезвие способно было без усилия перерезать стальной трос?

С другой стороны, где-где, а здесь-то его ни одна собака не сыщет. С вертолета вряд ли заметят, с ледника его тоже не видно. Ну, а в том, что он благополучно перебрался с одного края расселины на противоположный, сомнений у преследователей не будет. В этом убедят их и крюки, и канат. Правда, может возникнуть вопрос: почему он бросил эти самые крюки и канат? Но мало ли что? Во-первых, мог спешить оторваться от погони, во-вторых — почему он не мог иметь в запасе еще одну бухту? Очень даже мог. Это и будет во-вторых. Все хорошо?

«Да не очень», — вздохнул Али. Каким образом выбраться из расселины? Вот вопрос, на который пока нет ответа. Так или иначе, а ночевать придется здесь, на этой площадке.

Он обработал раны, туго перебинтовал растянутое во время падения сухожилие на ноге. Потом, открыв банку консервов, поужинал и, наскоро пробормотав молитву, забрался в пуховый уют спального мешка.

Заснул он быстро, но сон его был тяжелым, полным мучительных кошмаров. Наверное, так спит зверь, попавший в капкан. Нет, какой уж там зверь… Скорее мышь в бутылке. Али однажды проделал такой фокус и от души потешался над глупым грызуном, растерянно ощупывающим лапками прозрачные стенки сосуда…

15

Этого-то он и страшился! Ледник, расколотый надвое непреодолимой трещиной. Еременко еще издали заметил ее, эту широкую расселину в искрящемся льде и, с трудом переставляя ноги, все еще пытался не верить глазам.

— Неужели все… неужели… — бормотал он, чувствуя тошноту и крайнюю слабость.

Но вот и край расселины. С немалым удивлением обнаружил он здесь два прочно вбитых в лед крюка и веревку, уходящую вниз. Потянул ее, легко подавшуюся… И, перебирая метр за метром, выудил целехонькую капроновую бухту.

Вот так да! Хороший подарок оставил ему бандит, бесценный просто-таки; и откуда, скажите на милость, в этом типе такая прорва щедрости? Думал, землетрясение уничтожило группу? Или спешил?

Еременко ухватился за канат и с силой потащил его на себя. Веревка пискнула, натянувшись. Крюки же сидели мертво, как вмерзшие в лед, не шелохнувшись.

Приложив ладони козырьком к бровям, посмотрел на противоположную сторону ледника. Проглядывалось метров сорок, не больше.

«Сейчас я нырну в этот холодильник, — пришло ему вдруг на ум, — а он выпорхнет из-за камней и чирк по веревочке… Счастливого полета и приятной посадки! А… может, на ту сторону перебрался, бросил веревку и ушел?»

Сергей лег на живот, подполз к кромке расселины, заглянул вниз, но ничего не различил за ледяными надолбами. Он поднялся, обвел оценивающим взглядом панораму гор.

«Нет, по эту сторону дороги нет, — размышлял Сергей. — Скорее всего душман так и поступил: перебрался на ту сторону и ушел».

Усталость вкрадчиво нашептывала: успокойся, хватит. Ушел он, ну и черт с ним, пусть… Кто осудит тебя? Ты сделал все, что мог. Подведи сейчас к этому разрыву самого взыскательного и укажи пальцем вниз, что тебе этот взыскательный в ответ скажет? Ничего. Потом ведь считанные дни остались, последние дни армейской службы, а дальше — вся жизнь твоя!

И тут его начали мучить угрызения совести: как такое могло прийти в голову?

Ведь никогда он себе не простит, если поддастся на удочку этого шепотка… И даже не в душмане дело, ушедшем или пойманном, и не в золоте, а в нем самом, в Сергее Еременко. В его ответственности перед теми, кто воевал с ним рядом, и перед теми, кто погиб здесь… А как погибали — он видел… До последнего все сражались, а иначе и нельзя было… Погибать, конечно, не хочется, да и зачем погибать? — но за собственную шкуру дрожать еще противнее. Как начнется такая дрожь — всю жизнь не отпустит. И от дрожи той многое меняется в человеке…

Внимательно посмотрел на страховочные крюки, вбитые в лед. Выдержат? В горах он, спасибо деду, чувствует себя как дома. В горах погибает тот, кто их боится, а для него лучше гор только горы.

Он еще раз натянул канат, проверяя его на прочность. В следующее мгновение Сергей уже стоял у самого края расселины, затем бросил канат вниз. Сейчас он ухватится и, обжимая его коленями, начнет спускаться по ледяному откосу…

Сняв из-за спины автомат, без сил привалился к стене, чтобы перевести дух.

И тут из глубины расселины донесся голос… Человеческий голос, выговаривающий что-то — невнятно, с отчаянием, на плачущей и одновременно зовущей ноте…

16

Выбираться из ледяной западни Али начал ранним утром. Теплый спальник надежно защитил его от ночной стужи, а плотный завтрак придал сил.

Вверх он лез упорно, врубая, как лезвие кинжала, острый крюк в лед, звенящий под ударами стали, крошащийся мелкими осколками и колюче обжигающий лицо.

Подъем на проверку оказался не таким трудным, как ему представлялось. Когда вчера вечером он сорвался — кувырком покатился вниз, то практически не замечал неровностей и бугров на этом своем стремительном спуске, разве что чувствовал их боками. Теперь, взбираясь вверх, Али довольно легко огибал труднопроходимые участки.

С каждым шагом все ближе сидели вперемешку с камнями глыбы обвалившегося льда. О, если бы он, Али, вел себя тогда осмотрительнее, не было бы никакого обвала.

«Шайтан меня дернул!» — проклинал себя Али.

Выйдя прямо к завалу, он остановился. За широкой полосой уродливых ледяных обломков возвышался гладкий откос — ледяная стена, отвесная, как ладонь, поставленная на ребро. Только у дальнего правого края при обвале образовалось что-то вроде угла со множеством уходящих вверх уступов.

Не оставалось ничего иного, кроме как попробовать именно по этим уступам выбраться из расселины. Но Али решил не рисковать и не полез напрямик через завал, преграждавший путь. Лучше обойти его, сделать лишний крюк, чем рисковать жизнью. Но как быть с рюкзаком? По левую руку — скользкий скат, по правую, вплоть до ледяной стены, беспорядочное нагромождение битого льда. С рюкзаком за плечами ему не пробраться вдоль завала.

Али в раздумье открывал и задергивал «молнии» на кармане комбинезона.

«Что предпринять? Великий Аллах, подскажи мне, как поступить!» — мучительно думал он. В конце концов решение нашлось — единственно правильное решение: оставить рюкзак здесь, расчистить дорогу до самой стены, потом вернуться за рюкзаком.

Али бросил рюкзак. Боком, хватаясь пальцами за глыбы льда, короткими шажками, чтобы — не приведи Аллах! — не поскользнуться, двинулся он вдоль завала.

Трудно дался Али этот обходной маневр. Его тряс озноб, губы горели, при каждом движении кололо в груди, и ледяная стена казалась такой далекой, что думалось, ему никогда до нее не добраться.

Но Али добрался.

— Великий Аллах! — привычно прошептал он и бессильно опустился на уступ. Руки его повисли как плети. Сил не хватало даже на то, чтобы смахнуть пот со лба.

Так прошла минута. Или только полминуты? Наконец он вытер лоб и усилием воли заставил себя подняться. Еще мгновение, и взгляд его побежал вверх, перескакивая с уступа на уступ. И вдруг сердце сжалось в ледяной комочек.

«Пропал», — едва слышно шепнул Али деревенеющими губами.

В самом верху, там, где его взгляд должен был окунуться в голубизну открытого неба, над уступами нависал широкий ледяной карниз.

Али стиснул пальцы в кулаки. Лицо перекосило бессильное отчаяние.

— Проклятие! — выкрикнул он обреченно.

Этот путь был для него отрезан. Предстояло снова решать все ту же задачу — как выбраться из ледяного мешка?

Медленно, трясясь от озноба, вконец обессилевший от мысли, что его снова постигла неудача, потащился он обратно — туда, где оставил рюкзак.

— Рюкзак? — бормотал он. — А на что он мне теперь нужен, этот рюкзак?

Воля Али-Мухаммада была окончательно сломлена. Нет, он не выберется отсюда никогда. Напрасны все его старания. Смерть — вот что ждет его, только смерть. Смерть здесь, среди льда и скал, с заветным золотом. Али скривил пересохшие губы — не заветным, а подлым золотом, упорно тянущим его своей тяжестью вниз; проклятым золотом, ради которого он рисковал и в котором нет никакого проку, ибо прок в нем — среди алчных хищных людей, а не среди гор, где для человека куда ценнее всех денег мира бухта каната из капрона и пара прочных крюков…

Обезумевший от страха и отчаяния, Али-Мухаммад принялся изрыгать ругательства — чудовищные, страшные в своей безысходности, а главное — совершенно бессмысленные.

Внезапно он услышал голос. Доносящийся сверху, он показался Али-Мухаммаду чуть ли не гласом самого всевышнего. Лицо Али стало серым. Он вздрогнул, губы его судорожно сжались.

Голос раздался снова. Сержант — неверный, говорящий на фарси… Он жив, он шел за ним, он услышал его…

В глазах у Али все поплыло.

«А может, это наваждение? Может, мне просто почудилось, что я слышу голос сержанта?» — мелькнуло искоркой надежды.

Нет, к чему обманывать себя? Это был живой голос живого человека — русского сержанта.

И с покорностью судьбе Али опустил голову. Сержант предлагает помощь… Но помощь ли? Нет, он просто хочет вытащить его, чтобы убить. Зачем сержанту Али? Сержанту нужно золото. Правда, Али не слышал, чтобы русские убивали пленных, не слышал… Ему приказывали так говорить, и он говорил это, пугая темных крестьян в кишлаках, отвращая их от новой власти, и эта ложь не была ему в тягость. А вот страх, который несла ложь, остался на душе тяжелым камнем. Однако барсу, попавшему в западню, выбирать не приходится.

И, подняв лицо кверху, Али крикнул:

— Спаси! Погибаю!

17

«Он, точно». У Еременко на этот счет не было ни малейшего сомнения. Он быстрыми резкими рывками принялся вытягивать канат, перехватывая его из руки в руку. К концу каната привязал камень. Раскрутив, бросил вниз. Веревка, горячо скользнув с ладони, будто леска донки, легко ушла вглубь, за уступы.

Крики усилились. Бандит благодарил за помощь, просил обождать… Обождать во что бы то ни стало и ради всего святого не покинуть в беде.

Прошло около часа. Канат дрогнул и натянулся струной. Значит, бандит добрался наконец до веревки!

— Посмотрим, что за улов! — усмехнулся Еременко.

С этими словами он перекинул веревку через плечи и, широко расставив ноги, начал медленно, сантиметр за сантиметром, подтягивать ее. Наконец над закраиной льда появился закрученный верх чалмы. Потом Еременко увидел глаза — дикие, расширившиеся глаза, в которых нельзя было разглядеть ничего, кроме звериного страха.

— Вот ты какая щучка с ручку, — пробормотал Еременко по-русски. И, перейдя на фарси, пригласил насмешливо: — Ну, лезь, лезь, не съем я тебя… Что делать только с тобой, с шайтаном?.. Попутчик-то ты больно уж ненадежный.

— Хорош солдат, хорош, — вырвались изо рта душмана жалкие слова.

«Скулит, как собака, — с презрением подумал Сергей. — Пинка бы ему хорошего. Заслужил». Но вслух не сказал ни одного слова. Слова, как и патроны, он привык расходовать экономно.

Выбравшись из расселины, Али попытался подняться, но ноги его подкосились, и он тяжело, всем телом, плашмя рухнул на лед. Однако его быстрый натренированный глаз успел ухватить, что сержант один. Почему? Али запомнил: преследователей было десять. Где же остальные? Погибли во время землетрясения под обвалом? Тогда… тогда дела не так уж и плохи…

И замельтешили мыслишки — темные, скользкие, как камни в горной реке…

Али незаметно скосил глаза в сторону сержанта. Задержал взгляд на автомате…

«А что, если?..» — мелькнула хищная мысль.

Нет, этому человеку он не причинит вреда. Да, он постарается, он, конечно же, постарается бежать. Но Аллах не простит, если он посягнет на жизнь того, кто протянул ему руку помощи.

Сержант ткнул его носком сапога в бок. Сердито, но не больно.

— Вставай! — раздался его требовательный голос. — Полежал — и будет, ты не в рабате и не в чайхане.

Али послушно поднялся.

— Награбленное с тобой? — нахмурил брови сержант.

«Золото… Я должен отдать золото!» — дошло до Али.

Трясущимися пальцами он расстегнул «молнии» на карманах комбинезона, вытащил ожерелье, серьги…

И тут же вернулись, будто прорвав какую-то преграду, злость и ожесточение. Все кончилось, все! Прощай, Пакистан! Не будет теперь ни свободы, ни обеспеченной жизни, ни сладких удовольствий. Будет тюрьма и квадратик далекого неба за решеткой… Если только не приговорят к смертной казни!

Золото так и осталось у Али в протянутой руке. Сержант отмахнулся от него, кивком указав на распахнутые карманы комбинезона.

— Положи обратно. Ты украл — тебе и тащить.

От бессильной злости у Али перехватило дыхание, кровь прилила к вискам, но он безропотно выполнил приказание: запихнул украшения обратно в карманы.

Сержант качнул ствол автомата: мол, пошли; отодвинулся, пропуская Али вперед.

Али, опустив голову, покорно шагнул мимо сержанта. И вдруг совершенно неожиданно для самого себя — точно в горячечном бреду, когда человек не отдает себе отчета в своих поступках, — он сделал то, чего, казалось, и делать-то не желал. Однако сделал. Причем молниеносно и четко. Словно какой-то злой дух, на миг овладев его существом, пружинисто и круто развернул тело Али на девяносто градусов.

Взлетела в неуловимом, с оттяжкой, ударе нога. Совершенно так, как учил в лагере инструктор-китаец. Сержант не успел даже прикрыть подбородок; оглушительно, однако впустую выпалил автомат.

Сержант боком завис над краем расселины, долго, очень долго пытался удержать равновесие. Потом исчез. Словно растаял.

— А-а-а… — долетело до Али из глубины расселины.

Или только почудилось?

Али грязной ладонью вытер пот с лица, скользнул невидящим взглядом по холодно мерцающей глади ледника. Вскинул глаза к небу.

Мучительно хотелось есть.

«Рюкзак… Консервы…» — пробормотал Али как во сне и тут же вспомнил, что и рюкзак, и консервы там же, где и сержант, — в глубине расселины.

Машинально сунул руку в карман. Золото… Неровная, отливающая мертвенной желтизной поверхность ожерелья с вязью замысловатого рисунка.

— Али — воин, Аллах, — сорвалось у него с губ, а в голове проносилось:

«Зачем, зачем ты сделал это?! Али — вор и убийца. Али — подлый шакал…»

Мысли путались, вихрем летели в голове.

«Может, помочь? Может, жив? Ведь остался в живых он, Али… Нет, нельзя, он враг, он неверный, он отнимет все — золото, свободу…»

Али потер виски, в голове на какой-то миг прояснилось и пришло понимание, что пока не поздно, нужно уходить. Куда? Что-то подсказывало ему: надо вернуться к разрушенному мостику, на тропу, которую он так неосмотрительно покинул. А дальше?

«Дальше будет видно», — отмахнулся он. Ему не хотелось думать о том, что будет дальше.

И он пошел. Вернее, поплелся, едва волоча ноги. Его шатало, губы запеклись, дыхание было хриплым, но он знал, что должен идти. Если хочет спастись.

— Я должен идти! Мне нужно идти! — бормотал он, словно в бреду.

Он утратил представление о самом себе и шел, не разбирая дороги. Так движется загнанный зверь — загнанный, но не пойманный, не давшийся в руки охотнику.

…Когда Али пришел наконец в себя, солнце клонилось к закату. Горы были странно высоки, и в наступающих сумерках отчетливо белели снега. С удивлением для себя Али обнаружил, что сидит на каком-то склоне, спускающемся в долину. Внизу темнела река, усеянная сотнями белых камней. И кроме шума воды да отдаленных криков каких-то птиц ничего не нарушало тишины.

Спасен!

И он кинулся вниз по склону. Бежать было легко, и колючая боль в груди почти не затрудняла его. Неожиданно нога зацепилась о камень, стоящий торчком. Али поскользнулся, больно ударился боком, покатился. Падение задержал густой куст шиповника, вцепившийся в лицо и руки когтями колючек.

Али стремительно вскочил, и тут же ощутил острую боль в колене. Как будто, пронзив живое тело, в кость впилось острие кинжала. Он вскрикнул и повалился на землю, а когда чуть полегчало, посмотрел на ногу, нелепо вывернутую вбок, как бы чужую.

«Сломал?» — спрашивал он себя, боясь пошевелить ногой.

Али приподнялся. Перед глазами плыли круги, тело обливалось холодным потом.

«Все не так, все! — звучало у Али в ушах в такт пульсирующей боли в ноге. — Что это, месть неба? Нет, надо взять себя в руки, иначе… — Во-первых, нога. Это не перелом, вывих. Значит, необходимо выправить».

Он приподнял ногу. В глазах потемнело от боли, но Али тем не менее нашел в себе силы подогнуть лодыжку. Потом перевел дыхание, стиснул зубы и, размахнувшись, ударил кулаком по сгибу.

Все тело до последней жилки содрогнулось от чудовищной боли. Али рухнул на землю и потерял сознание.

Когда он очнулся, была ночь, и в небе мерцали бесчисленные звезды. Колено горело, но ногой уже он мог двигать. Склон тонул в тумане. Ориентируясь по шуму реки, Али на ощупь пополз вниз. Слух его был обострен до предела, как у настороженного хищника.

— В долине должны быть люди, — шептал он, утешая себя. — Подберут…

Тут он запнулся. Люди… Какие люди?.. Для Али теперь опасны все, все без исключения! И надеяться ему не на что.

Над его головой прошумела крыльями какая-то ночная птица.

«Сыч? — встрепенулся он. — Сыч — это не к добру».

Им овладел суеверный страх. Он почувствовал, что теряет с таким трудом обретенное самообладание. А ведь для него сейчас самое главное — действовать осмотрительно и с умом.

Мало-помалу ему удалось взять себя в руки. Так… Необходимо покуда припрятать драгоценности. Потянулся к карману, но тут же отдернул руку.

Нет… Без паники, Али. Драгоценности зароешь. Утром. В долине. Время для этого наверняка будет. Так. Решено.

«Ничего, Али, ты перехитришь всех!»

Напряженно вгляделся в темноту, подбеленную туманом. Реки еще не видно, но шумит она совсем близко. Внезапно он почувствовал, что ему страшно хочется пить.

Пополз на шум реки, с плеском бьющейся о камни.

Остро кольнуло руку. Инстинктивно, как при ожоге, он отдернул ее…

«Колючка?»

Но тут возникла другая мысль… Прислушавшись, различил слабое, удаляющееся шуршание… Приблизил кисть к залитым страхом глазам. Помахал рукой, как бы разгоняя темень, затем поднял кисть вверх и в звездном мерцании отчетливо различил две сочившиеся кровью точки…

Взревел от ненависти и бессилия. Схватил булыжник, яростно швырнул его в сторону уползавшей змеи. Камень брякнул и покатился вниз.

— Расплата! — крикнул он в небо. — О, Аллах, ты послал мне ужасную расплату!

И заплакал.

Потом лихорадочно принялся высасывать кровь из ранок, судорожно сплевывая ее…

От нервной лихорадки глаза заволокло мглистой пеленой, сердце замирало в перепуганных перебоях… Он уткнулся лбом в землю. Конец… Его найдут здесь, с этим золотом, — мерзавца, убийцу… И закопают, подобно околевшей собаке…

В полуобморочном состоянии он пролежал до утра. Затем привстал, опершись на локоть. С удивлением постиг: жив… Посмотрел на следы укуса: кровь спеклась, ранки по краям воспалились и припухли, но не более…

Он прислушался к себе, настороженно обмерев. По-прежнему тупо болела нога, в голове царил какой-то бредовый, звенящий дурман — вернее, отголоски его… Все.

Он фыркнул. Потом с натугой захохотал. Зашелся в рвущем горло кашле. Перевернулся на спину, отдышался, успокаиваясь.

Змея оказалась неядовитой. Полоз, скорее всего…

Но вот и река. Али приник к воде горячими губами и принялся жадно пить ледяную, обжигающую холодом влагу. Утолив жажду, сел на прибрежный валун. Опустив голову, спрятал лицо в ладони.

«Все-таки не стоит дожидаться утра, — размышлял Али. — Драгоценности нужно припрятать сейчас».

Вставать не хотелось. Мрак и туман, казалось, душили его. Сознание ускользало. Но он заставил себя подняться.

Али постоял, оглядываясь по сторонам. Двинулся было к кустарнику, темневшему неподалеку. Потом вернулся к валуну, с которого только что поднялся.

«Какая разница, под каким камнем будут лежать сокровища? Этот валун ничем не хуже всех остальных», — решил он.

Присев на корточки, принялся перебирать камни, усеявшие берег. Наконец отыскал то, что ему было нужно, — длинный острый осколок кремня. Вырыл с его помощью подкоп, уходящий под валун. Упрятав драгоценности, Али засыпал тайник щебнем.

Теперь можно было и отдохнуть. Али сел у воды и задумался. Но мысли его быстро рассеялись. Он упал на прибрежный щебень и провалился в глубокий сон. И во сне явился кошмар: убитый сержант замахивается штыком и…

Али вскрикнул и проснулся. Оперся обеими руками о щебень, открыл глаза… Волосы на его голове зашевелились от ужаса: перед ним действительно стоял сержант, держа его, злосчастного Али, на мушке автомата.

Да, это был русский сержант с длинным шрамом через щеку. Неотвязный, как тень, неумолимый, как проклятие.

«А может, оживший мертвец? Говорят, мертвецы оживают и приходят к людям, неся им неисчислимые беды…»

Закрой глаза, Али, не смотри на это лицо… Тебе нечего теперь надеяться ни на пощаду, ни на снисхождение! Пусть же смерть настигнет тебя, когда мир будет погружен во мрак. Закрой глаза, Али.

18

Цену неверного шага в горах Еременко знал доподлинно. Встречал замаскированные самой природой каменные колодцы, неверные края пропастей. Единственное, с чем никогда не сталкивался он в горах своей страны — с подлым ударом… Когда небо над головой внезапно перевернулось и Сергей понял, что падает, помогло, вспомнилось ослепительно и четко основное правило, не раз внушенное ему дедом Ашуром, не раз проверенное на практике: не думай о дне, его нет, ибо ты всегда должен найти опору, найти ее даже в пустоте и тьме, найти инстинктом, растягивая каждое мгновение в вечность, найти ее пальцами — чуткими и цепкими, телом, подобным магниту, найти, не боясь боли и ссадин…

Этому же его учили и здесь, в Афганистане, на тренировках в горах — молниеносно находить единственно верное решение в самых сложных ситуациях.

Он, пожалуй, и сам не сумел бы объяснить, как удалось ему рывком распрямить спину, упершись одновременно ногами в вертикальный откос.

От сотрясающих тело ударов помутнело в глазах, сухожилия, казалось, были готовы лопнуть от напряжения.

«Черт, я просто тормозная колодка», — мелькнуло невесело в голове, а в следующий миг, застонав от судороги, невольно перехватившей все мышцы, он осознал, что полувисит в распоре над колодцем и теперь надо обязательно вверх, вверх…

Но сначала — вновь трезво, спокойно оцени обстановку…

Ничего, вроде, не сломано… Ну, царапины, кожа содрана, это — не беда…

Теперь подтянись… Так… Вот и веревка. До нее метр, нет, метр десять — метр пятнадцать… Точно считай, здесь каждый сантиметр важен… Штык? Штык здесь, в ножнах, на поясе.

Лед ускользал из-под лезвия, но Сергей упорно рубил выемки и, упираясь в них, медленно подбирался к заветному разлохмаченному концу капрона, свисающего из синего окна неба, сулящего жизнь…

— Сволочь, — бормотал Еременко, выкарабкиваясь из расселины. — Экая тварь, а? И ногой-то изловчился как дрыгнуть, мерзавец! Ну да встретимся еще… — Он сжал ствол автомата. — Встретимся! А там уж… шаг влево-вправо и… получай, гад, свои два на два в земле!

Сержанта одолевал голод, донимала боль от ушибов. Но все это было сущими пустяками в сравнении с желанием догнать и задержать врага. Догнать и задержать во что бы то ни стало.

Али он нашел на следующее утро в долине возле горной речки.

Разбудить его Еременко удалось не сразу. Но когда сощуренные от ярости глаза сержанта столкнулись с мутным, полубезумным взглядом проснувшегося наконец бандита, когда тот, уяснив в конце концов, кто перед ним, распластался по земле подыхающей жабой и предпринял попытку обхватить сапоги Сергея грязными пальцами с обломанными ногтями, гнев, не оставлявший Еременко ни на минуту все последние сутки, сменился презрением — уж больно жалок был беглец: оборван, грязен, с серым, изможденным лицом.

«Да и я, пожалуй, выгляжу не лучше…» — подумалось Сергею.

С чувством брезгливости посмотрел он на бандита и, гадливо сплюнув, направился к реке. Сбросив куртку, с удовольствием умылся холодной водой. Потом простирнул ее, изодранную, пропотевшую насквозь, оторвав предварительно грязный подворотничок и выдернув остатки ниток. Выжал, свернув в тугой жгут, и надел ее, влажную, приятно холодящую тело, застегнул на все сохранившиеся пуговицы и только после этого снова подошел к Али. Нагнувшись, с силой тряхнул его за плечо:

— Поднимайся! Твой последний намаз еще впереди!

Али встал на колени, втянул голову в плечи, будто в ожидании удара.

— Ну-ка, — Сергей пощелкал пальцами перед его носом, — золотишко-то где?

Али ничего не ответил, только глаза его моргали, словно дергались от тика.

— Ты мне дурочку не валяй! — Сергей повысил голос. Каратист задрипанный! Где ценности, говорю?

Али, лишившись дара речи, часто закивал: затем пополз вперед, к берегу. Возле большого валуна остановился, положил на него ладонь.

— Там? — спросил Сергей. — Под ним?

Вновь частые кивки.

— Ну так давай, поднимай камешек-то, чего ждешь? — скомандовал Еременко.

И тут он заметил в лице Али какую-то перемену. Отвалилась в испуге челюсть, застыл взгляд, устремленный теперь куда-то за спину Еременко, будто он увидел там что-то страшное.

«Очередная уловка? — пронеслось в голове у Еременко. — Напрасно… У меня автомат на взводе… С огнем шутишь, Али. В самом прямом смысле с огнем…»

Нет, это не было уловкой. Вот хрустнула галька, еще раз…

«Резко броситься вбок, предохранитель спустить…»

Сергей напружинил ноги, готовясь к прыжку, но его остановил смех… Откровенный, самоуверенный смех. Причем смеялся не один человек, много… И, обернувшись, он увидел их — шестерых, вышедших из кустарника — с автоматами и карабинами наперевес. Следом шагнули еще четверо. За ними еще…

Обтрепанная одежда и утомленные лица свидетельствовали о том, что людям этим пришлось перенести большие трудности.

Душманы!

В том, что перед ним именно душманы, у Еременко не было ни малейшего сомнения. Слишком много он их перевидал на своем коротком веку и никогда не спутает с чабанами и дехканами — добровольцами из отрядов защиты революции. Все у них, бандитов, было иным, все дышало хищным каким-то духом: в лицах — недоверие и вражда, в движениях — вкрадчивость и готовность напасть, в улыбке, если появится, — всегда что-то мрачное, не обещающее ничего хорошего.

«Да тут целая банда… — с тоской думал он, вглядываясь в лица неторопливо приближающихся бандитов. — Стрелять?.. Одного-то хоть положу?.. Вон того, жирного… Нет, — понял, — ни одного не положу — дернуться не дадут: оружие держат четко, стволами каждое движение отслеживают, сразу видно — обученные, обстрелянные, не в одном огне горевшие…»

Подошли, сорвали автомат с плеча, сняли ремень с подсумком; обшарив, подтолкнули к Али.

Посовещались между собой вполголоса. Кто из них старший, Еременко пока не мог понять — все держались на равных.

Что-то очень тихо спросили у Али. Тот также тихо ответил. До слуха Сергея донеслось лишь одно понятное слово, вернее, имя — «Карим».

«Одна шайка-лейка, точно; споются, — мучаясь от бессилия что-нибудь предпринять, подумал Еременко. — И чего я тебя, гада, там не кончил, на леднике… У вас-то ведь закон прост: убил, украл, удрал. И никаких церемоний. А мы с вами со всем почтением обходиться вынуждены. А в общем и понятно — правда за нами, и ее нам марать недозволено».

— Иди! — донеслось до него повелительно, и кто-то ткнул Сергея прикладом в поясницу. — Быстро шаг давай! Туда давай!

Еременко пожал плечами и, опустив голову, побрел, подталкиваемый штыком, в сторону кустов.

Продравшись через кустарник, снова вышли к речке. С валуна на валун перебрались на противоположный берег. Вдали Еременко увидел купол мечети, чуть позже — деревья, а между деревьями плоские крыши и глинобитные стены какого-то кишлака.

— Плохо дело, — сплюнул Еременко, — ох, плохо, братец…

— Плох, плох! — радостно засмеялись сзади, и кто-то похлопал его по плечу.

— Пух-пух! — изобразил этот остряк-самоучка пародию на выстрелы и зашелся в издевательском хохоте.

Кишлак встретил пустынными улочками и лаем собак, укрывшихся за дувалами. Нигде ни одного человека, словно вымершие дома. Нет, возле одного из домов какое-то движение. Вот полосато мелькнул чей-то халат, донеслась сердитая перебранка.

— Гнездышко, — снова сплюнул Еременко. — Осиное…

Еременко и Али-Мухаммада ввели в небольшой дворик.

На старых коврах степенно вели беседу и чистили оружие отдыхающие душманы. На пленников никто из них не обращал ровным счетом никакого внимания. Только время от времени то тот, то другой косился на Еременко со злобой во взгляде.

И еще каждый из них нет-нет да и поглядывал на небо.

«Труса празднуют, а проще сказать — боятся, что вертолет появится, — догадался Еременко. — И не какой-нибудь случайный, залетно-мимолетный, а такой, который уже здесь кружил, нагоняя страху… Значит, ищут?»

Еременко очень хотелось верить, что его действительно ищут. Хотя, с другой стороны, трудно представить, чем ему можно помочь. Прежде, чем придет помощь, его тысячу раз успеют пустить в расход.

Во дворе пришлось промаяться по меньшей мере полчаса. Но вот наконец дверь в доме отворилась, кто-то выкрикнул, не выходя на порог, отрывистое приказание, и Сергей тут же получил тычок от охранника — дескать, давай, двигай вперед…

Склонив голову под низким дверным проемом, он шагнул в прохладный сумрак жилья. В обвешанной коврами комнате сидели пятеро богато, даже изысканно одетых в шелковые, пестро расшитые халаты, с перстнями на пальцах, с ухоженными бородами… Собрание, судя по стоящим на коврах пиалам, предавалось чаепитию.

Взгляды собравшихся тотчас обратились к Сергею.

Старшинство, судя по всему, принадлежало худощавому, рослому человеку. Зеленая чалма, непреклонная властность в черных глазах, поблескивающих холодно и надменно, пренебрежение в каждом жесте, заносчивость в изгибе губ, во вздернутом подбородке…

— Ну что, сержант? — спросил обладатель зеленой чалмы по-русски с едва уловимым акцентом. — Знакомиться будем? Меня зовут Муслим, а тебя как?

— Знакомиться нет охоты, а зовут Сергеем, — ответил Еременко на фарси.

Брови черноглазого спесивца поползли кверху.

— А ты, оказывается, не простой сержант. Простому сержанту фарси ни к чему. Может, погончики твои с чужого плеча? — черноглазый хитро подмигнул. — Как ты думаешь, Сережа, в столице вашей родины, в Москве, я прогуливался мимо Лубянки вот в таком одеянии? — потеребил он полу своего роскошного халата. — Так откуда же ты, Сережа, с Малой Бронной или, может быть, с площади Дзержинского?

Сергей пожал плечами. Мол, понимай, как хочешь, и какие угодно делай умозаключения.

— Ну, Сережа, — по капризным губам Муслима скользнула легкая усмешка, — почему ты такой застенчивый?

— Я не застенчивый, я молчаливый, — отрезал Сергей.

— Каким образом оказался здесь? — Муслим неторопливо отхлебнул чай.

— Был послан с отрядом царандоя для организации засады на караванной тропе. — В уме Еременко моментально, словно бы само собой, сложилась четкая легенда. — Планировалось выбить вас из кишлака, а отходы по тропам отрезать…

Пятерка главарей настороженно переглянулась.

Муслим помолчал, глядя на пиалу, но не прикасаясь к ней.

— Ты легко выдаешь важные военные тайны, сержант, — произнес он наконец с подчеркнутой мягкостью в голосе. — Почему? И где отряд народной милиции? Вместе с тобой мои люди задержали жалкого оборванца, утверждавшего, будто он из отряда Карима, и ты преследовал его, по воле Аллаха оставшегося в живых.

— Военной тайны тут нет, — ответил Сергей. — Землетрясение разрушило тропу, разделило нас… ну и… пришлось топать в долину. А что уж там наплел оборванец, как ты его обозвал, откуда мне знать?

— Он тоже царандоевец?

— Да, из нового пополнения…

— А как его имя? — Голос Муслима стал вкрадчивым.

— Али-Мухаммад, — не моргнув глазом, ответил Сергей.

— Но зачем вы пришли в долину? Чтобы попасть сюда? — Палец Муслима обвел стены дома.

— К воде пришли, — объяснил Еременко. — Жажда одолела. Потом… думали, скроемся. Затаимся до прихода наших. Не вышло.

Все пятеро снова переглянулись.

— А рация в вашей группе была? — последовал вопрос.

— Ну а как же!

Вновь молчание.

Муслим повернул голову к охраннику, махнул рукой. Охранник потянул Сергея за рукав к выходу.

На пороге Еременко лицом к лицу столкнулся с Али.

— Держись, боец! — похлопал он его по плечу и тут же получил такой мощный удар прикладом в спину, что, вылетев во двор, пару раз перевернулся в пыли. Привстал. В голове гудело.

Охранник, как ни в чем не бывало, улыбался ему. Сергей ладонью смахнул песок, прилипший к разбитым губам.

— Пас-скуда, — сплюнул он с презрением.

Душманы, сидевшие на коврах, зычно загоготали.

Еременко опустился на землю, повернулся лицом к ограде.

Потянулись томительные минуты ожидания…

«Чем завершится допрос Али?» — терялся он в догадках.

Легенда, которую он преподнес Муслиму, преследовала, в общем-то, одну цель: покарать Али руками его же единомышленников. Еременко не сомневался, что про археологов и похищенные ценности Али не пикнет. Будет вилять, изворачиваться, лгать, словом, делать все, чтобы только драгоценности не отдать этим мерзавцам в богатых халатах. Ну а если, спасая шкуру, Али попытается выложить все как на духу? Вряд ли. Да и слушать его не станут. Поставят к стенке и хлопнут.

Грешно, конечно, бандита царандоевцем представлять, да и погибать в компании с ним препротивно, однако что делать? Жаль, не узнает никто, как погиб сержант Еременко. Жаль, ценности он не возвратил по назначению… И еще жаль — никогда не пройтись ему по главной улице родного Хорога. В гражданском, спортивного покроя костюме, но с боевыми наградами на лацкане пиджака. Под ручку с лучшей в мире девушкой Наташей.

19

Очутившись в доме, Али склонился в почтительном поклоне перед господами, предающимися чаепитию и степенной беседе. А то, что это очень важные господа, Али уяснил с первого взгляда — все говорило за то, что родились эти люди, чтобы повелевать, и Али был для них чем-то вроде муравья — слабого, жалкого, участь которого — денно и нощно молить Аллаха, чтобы его не раздавили.

Глава собрания — моложавый, чернобородый, в зеленой чалме защитника ислама — вперил в Али жгучие, насквозь прожигающие глаза. Медленно проговорил:

— Ты, как мне доложили, из отряда Карима?

В голосе его Али почудилась нотка сочувствия.

— О да, мой господин, — подобострастно склонил он голову и прижал к груди ладони, сложенные вместе.

— Так расскажи нам, — приложил руку к сердцу чернобородый, — расскажи нам об этом славном отряде, о гибели соратников твоих и… — Он выдержал паузу. — О путях, которые привели тебя к нам. Не бойся, рассказывай по порядку, здесь ты среди друзей…

И Али начал. Он рассказал о неудавшейся засаде, чудесном своем спасении, о трудностях перехода через горы в эту долину, о том, как, мучимый жаждой и голодом, преследуемый солдатами и царандоевцами, брел козлиными тропами над пропастями; об ужасном землетрясении и о том, как лишился винтовки.

Естественно, подробности о пребывании в доме дяди, работе в археологической экспедиции и украденных драгоценностях он почел за лучшее опустить. Рассуждал Али так: сержант вряд ли проговорился об этом, ибо не в его интересах, чтобы ценности попали в чужие руки. Наверняка он сказал этим важным господам, что преследовал душмана, и не более.

Слушали Али внимательно и даже, как показалось, сочувствовали ему, перенесшему столько невзгод. Во всяком случае ни один из важных господ ни разу ни вопросом, ни репликой не прервал его долгой исповеди. И только когда повисла долгая пауза, чернобородый дружелюбно спросил:

— Ты все рассказал нам, воин?

Али, закрыв глаза, вновь поклонился.

— Тогда, — заметил чернобородый невозмутимо, — позволь назвать тебя гнусным лжецом. И я докажу тебе, что ты гнусный лжец, спасающий свою вонючую шкуру.

Он оглядел собрание, согласно кивающее его словам.

— О, господин… — упал на колени Али.

— Путь, проделанный тобой, — не обращая на Али никакого внимания, продолжил чернобородый, — очень непрост. Раненый, голодный человек, охоту на которого неверные начали в окрестностях Сухой долины, не мог уйти от погони. Я вижу: ты — сильный, тренированный мужчина, но будь в тебе силы втрое больше — все равно ты не прошел бы этот путь без отдыха и еды. Я знаю горы, и тебе не обмануть меня. Затем — ты не принял в расчет время пути и расстояние… Твой обман очевиден.

— На тебе одежда русских, — подал голос сидевший справа плешивый толстяк с бородой, выкрашенной хной. — Ты не мог так одеваться в отряде. Ты откуда-то взял эту одежду…

— Да, — подтвердил чернобородый. — Однако такое обвинение легко снять, прибегнув ко лжи. А лжи — довольно. И потому развеем твою лживость последним доказательством… Ты утверждаешь, что погоня за тобой шла, как за безымянным врагом… так?

— Я не понимаю, господин, — с испугом пролепетал Али.

— Ты сказал, — повысил голос чернобородый, — будто преследование ты впервые заметил уже будучи на караванной тропе.

Али тупо кивнул.

— О да, господин…

— О нет, — насмешливо откликнулся чернобородый. — Сержант, который, как ты утверждаешь, настиг тебя здесь, в долине… — Он замолчал. — Этот сержант знает твое имя. Ответь, откуда? Познакомиться вы не могли, но ему известно твое полное имя! Отвечай, Али-Мухаммад, откуда.

Али растерялся. В голове все путалось. Имя… Ну да, имя… Конечно… И как же он забыл… Что он может ответить чернобородому? Ничего он не может ответить, запутавшийся вконец.

— Давайте сюда русского, — распорядился чернобородый. Когда в дом втолкнули сержанта, чернобородый, мельком посмотрев на него, обратился к пленникам по-русски, чем немало Али удивил.

— Вы, — сказал чернобородый, — скрыли от меня правду, ту правду, которая, возможно, и спасла бы вас…

Толстяк, сидевший рядом, начал, запинаясь, переводить его слова для Али.

— Впрочем, — продолжил чернобородый, как бы рассуждая сам с собой, — стоит ли выпытывать у вас эту правду? То, что нам придется уйти из кишлака, ясно и так. То, что твоя смерть, сержант, неизбежна, так как ты — враг, тоже святая истина. А тебя, Али-Мухаммад, нам придется казнить, поскольку нет тебе доверия… Обманувший один раз обманет опять… Однако я, Муслим, добр по природе своей и я дам вам возможность остаться в живых, если, во-первых, вы расскажете об истинной причине вашего появления здесь, а во-вторых, — чернобородый перешел на фарси, — нам нужны планы вашего командования, Сережа. Когда начинается операция по захвату кишлака? — спросил он резко. — Мы видели ваш разведывательный вертолет… Ну, отвечайте!

Сержант ответил по-русски. Он произнес что-то очень короткое и, как понял Али по изменившемуся лицу чернобородого, чрезвычайно дерзкое.

Муслим, сузив глаза, горящие яростью, обратился к Али, раздельно произнося слово за словом:

— Сержант не захотел жить… Теперь выбирай ты. Стервятники уже слетаются…

И тут Али-Мухаммад нутром понял все помыслы этого человека, жаждущего спастись, уйти от расплаты, как понял и то, что, открой он ему всю правду, отдай золото, объясни, что вертолет вовсе не был разведывательным, а поисковым, все равно гибели не избежать… Даже если эти жирные волки и примут его в свою голодную стаю, даже если он вымолит у них спасение, унижаясь, кара его рано или поздно все равно настигнет. От тех, кто воюет с этими волками, от тех, кто подобен сержанту, которого Али не предаст. Ибо обязан искупить подлость, совершенную там, на леднике, над пропастью, и тогда Аллах ему простит все прегрешения.

Али вдруг бросило в жар. Горячая волна прихлынула к губам, к горлу, его мускулы напряглись, как мускулы снежного барса, готовящегося к прыжку, силы, казалось, удесятерились.

— О, господин… — просяще простер он руки к чернобородому, и тут же с перебитой переносицей рухнул охранник, а в следующее мгновение под дулом направленного на них карабина жирные волки превратились в жалких, поджавших хвосты шакалов.

Второй охранник, лихорадочно вскинувший автомат, получил небрежный, но точный удар ногой в пах и, выронив оружие, скрючился в корчах на полу у стены. Сержант сориентировался сразу же: на лету подхватил выпавший из рук душмана автомат.

Али уже хотел было спустить курок, но тут чернобородый заговорил вновь.

— Подожди, воин, — молвил он, поднимая холеные руки. — Я… недооценил тебя… Ты храбрый человек, но зачем тебе погибать? Даже заплатив за свою гибель нашими жизнями? Я клянусь… я, Муслим, клянусь Аллахом, что ты не только останешься жив, но и станешь моей правой рукой, мне очень нужен такой помощник — бесстрашный, ловкий… А если ты захочешь уйти отсюда — уходи. Я дам тебе все, что попросишь, — оружие, деньги… Я дам тебе очень много денег, Али…

— Если ты, господин, продолжишь свою речь дальше, — смиренно перебил его Али, — ты быстро умрешь…

Губы чернобородого сжались, словно он захлебнулся от ярости. Ноздри его тонкого, прямого носа, побелев, раздулись.

Сержант, кивнув на пятерку оцепеневших любителей побаловаться на досуге китайским чаем из пакистанских пиал, показал затем Али в сторону двери…

Жест его Али понял. В самом деле, главари вполне могли сослужить хорошую службу в качестве заложников. Однако ему пришла в голову более перспективная идея.

— По одному… выложить оружие, — приказал он, в упор глядя на Муслима.

Тяжело брякнули пистолеты, кинжалы, обоймы…

— А теперь, — Али приставил дуло карабина ко лбу Муслима, — ты пойдешь к двери и крикнешь пулеметчику, пусть он явится сюда с пулеметом и с лентами.

— Ты проиграешь, Али, — процедил сквозь зубы чернобородый.

— Если ты хоть заикнешься, в чем дело… — Али помедлил. — Считай, что ты уже труп.

Чернобородый встал, подошел к двери.

— Умар, быстро сюда. С ручным пулеметом и боеприпасами! — высунув голову во двор, крикнул он и тут же покорно возвратился на место.

Не прошло и пяти минут, как в дверном проеме уже появилась расплывающаяся в подобострастной улыбке физиономия этого самого Умара. У груди он держал ручной пулемет. Гирляндой свисали пулеметные ленты, перекинутые через плечо.

Сержант коротко взмахнул прикладом автомата…

Али вырвал пулемет из сведенных рук покойного Умара. Снял с него ленты. Одну заправил в пулемет. Передернул затвор. Обвел взглядом пятерку безмолвствующих, словно окаменевших главарей банды:

— Выходите, почтенные. Наш путь лежит в долину. Во дворе объясните своим людям, что стрелять им не надо…

Появление вожаков в сопровождении такого эскорта вызвало у находившихся во дворе душманов реакцию однозначную: все, как один, потянулись к оружию.

— Оставаться на местах! — предостерегающе прокричал чернобородый. — Не стрелять!

И двинулся вперед. Со сложенными за спиной руками. Провожаемый ошеломленными взглядами ничего не понимающих сообщников.

Из кишлака вышли без всяких осложнений. Правда, пришлось несколько раз перестроиться, дабы спутать карты душманам-снайперам, наверно, успевшим опомниться. Теперь Еременко шел впереди, вполоборота к плетущимся тесной кучкой бандитам, прикрываясь ими. Али, замыкавший движение, держался сбоку, подныривая и петляя, готовый в любой момент дать огонь по диагонали, а если потребуется, то и прикрыть тыл.

И Муслим, и четверо его ближайших помощников брели покорно. Судя по их понуро поникшим головам, о побеге никто из пятерки даже не помышлял. В чем, в чем, а в конвойных приемах эти пятеро ориентировались неплохо: шаг влево, шаг вправо — и ваших нет!

Так думал Еременко. Но на спуске, ведущем к реке, неожиданно споткнулся толстяк. Тяжело упал, но тут же довольно проворно для его комплекции поднялся на ноги. Отряхивая халат, он откуда-то из-под полы выдернул вдруг маленький, блеснувший хромом пистолет. Выстрелить, однако, не успел. Опередив его на какие-то доли секунды, Али, не раздумывая, нажал на гашетку. Что ж, на раздумье не было времени, а выбирать не приходилось.

Длинная пулеметная очередь, как косой, прошла по всей пятерке.

— О, Аллах, — прохрипел Муслим, как подкошенный падая поперек тропы. — Зачем… их бы прикончили… все равно… зачем?

И словно в подтверждение его слов со стороны кишлака прогремели выстрелы. Одиночные — из винтовок и карабинов. Очередями — из автоматов и пулеметов.

Над головой Еременко просвистела пуля. Он прыгнул и тут же упал, схватившись за плечо.

В следующий миг сержант и Али бежали со всех ног к валунам на берегу реки. Пули сыпались на камни как стальной град, нудными осами звенели в воздухе.

За валунами упали на землю. Али взглянул на Еременко. Лицо сержанта было бледным до синевы.

«Даже шрам побелел!» — с примесью горечи отметил Али и расстегнул пуговицы на сержантской куртке. Еременко приглушенно, сквозь зубы, застонал.

Пуля прошла через мякоть, однако выходное отверстие было величиной с кулак. Али, торопливо разодрав чалму, туго перебинтовал плечо сержанта. Затем, приподнявшись на локтях, осмотрелся.

Душманы приближались. Трудно было определить число нападающих. Во всяком случае, для двоих их было более чем много.

Али понимал, что уйти отсюда живыми им не дадут снайперы. И высунуться не дадут. Однако держать оборону можно. Тыл слаб. Но чтобы зайти с тыла, надо обогнуть долину… На это уйдет время.

Али повернулся к сержанту и указал пальцем в сторону реки. Тот понял его, кивнул. Вытащил из кармана запасной рожок, взятый у охранника, которого убил Али.

«Сорок патронов для автомата и три пулеметные ленты. — Али поджал губы. — Мало. Но если стрелять экономно…»

Между тем душманы подобрались так близко, что Али уже различал их лица. Он сосчитал их взглядом. Десятеро и все с автоматами.

— О, Аллах, прими их души… — прошептал Али, прицеливаясь.

Но не выстрелил. Три одиночных выстрела сержанта опередили его очередь.

Три бандита, один за другим, рухнули наземь и мешками скатились по откосу, остальные, прижимаясь к земле, пятясь, отползли назад. Внезапно один из них привстал на колени, готовясь дать автоматную очередь.

Али надавил на гашетку.

20

Крови Еременко потерял много: кружилась голова, с каждой минутой становилось все труднее и труднее удерживать автомат. Дрожали ослабевшие руки и невыносимо жгло плечо, будто в него воткнули и проворачивали там раскаленный прут…

И еще его мучило недоумение: почему так получилось, что Али из смертельного врага вдруг превратился в верного союзника?

«Ну, в конце-то концов, — рассуждал Сергей, — рассказал бы он им о драгоценностях, покаялся бы перед покойным Муслимом — и воюй дальше… Нет, определенно с ним что-то случилось, что-то с ним произошло тогда, в доме… А что? Ведь на гибель пошел!»

А вообще-то, что ни говори, парнем этот Али оказался толковым. Каратэ там или что, но охранников положил — любо-дорого. Наших-то, небось, раньше тоже…

Тут Еременко нахмурился.

«Ладно, — мрачно подумал он. — Что там с ним случилось, загадкой так и останется. И для меня, и для всех. Но раз уж суждено нам вместе отстреливаться, значит, суждено. Поднатужься, Серега, сорок патронов у тебя. Пять из них себе простить можешь, в молоко выпущенных, пять, не больше…»

Он знал, что на самом деле уйдет понапрасну не пять, далеко как не пять…

Первую атаку они отбили играючи. Потом наступило долгое затишье. Али вновь указал в сторону реки и был прав — душманы наверняка пошли отдельной группой в обход и скоро должны были появиться с тыла, из густого кустарника, росшего на берегу.

Так и случилось.

Атака началась внезапно. Душманы напали одновременно — со стороны ручья и откоса. По счастью, базуками и минометами они не располагали, но в обилии летели гранаты, и хотя разрывы их особой опасности не несли — валуны принимали осколки на себя, — грохот и пламя оглушали, мешали стрелять прицельно… С воплями из зарослей выбежало человек двадцать. То же самое происходило, вероятно, и со стороны откоса. Во всяком случае, Али не давал передышки своему пулемету.

Забыв о ране в плече, досадуя, что приходится стрелять очередями, Еременко скосил троих, затем еще двух, после одиночным выстрелом угодил еще в одного, не успевшего бросить гранату. Мощный взрыв ручной гранаты заглушил на мгновение звуки выстрелов. Зато крики ужаса и боли Еременко расслышал отчетливо.

— Я вам покажу, сволочи! — шептал Еременко, ведя прицельный огонь по мечущимся в смятении фигурам. — Я вам задам перцу!

И вдруг холостой щелчок.

«Кончились патроны!» — дернулась у Сергея левая бровь. В ушах его стоял грохот, пальцы дрожали.

Он торопливо выдернул магазин. Вставил новый. Бросил пустой рожок ближе к Али, давая понять, что половина патронов израсходована. Али не заставил себя долго ждать с ответом: рядом с Сергеем упала использованная пулеметная лента…

Вторая атака была организована тактически грамотнее, без ошеломляющих наскоков, и хотя тоже была отбита, патронов осталось совсем ничего: три у Сергея и последняя лента у Али.

Однако что толку в этой ленте? С тыла он уже Али не прикроет.

Из зарослей донесся крик — призыв к новой атаке…

Сергей прицелился. Выстрел. Один душман, схватившись за грудь, повалился навзничь. Вновь ровно и бесперебойно строчил пулемет Али…

Еще выстрел. И еще один бандит корчится в судорогах по земле.

Отступают… Почему отступают?

Последний патрон… Будь что будет… Выстрел. Есть! Готов!

Почему не стреляет Али?

Али лежал, привалившись к сошнику пулемета. По его лицу текла кровь. Из пробитого пулей виска она струйкой стекала на щебень, образуя темную лужицу.

«Жил, как гад ползучий, зато умер как человек!» — с щемящей болью в сердце подумал Сергей. И в то же мгновение увидел: от кишлака к реке летели, снижаясь, три вертолета.

Душманы бежали прочь, повергнутые в ужас.

Желтыми трассами прошили воздух пулеметы воздушных стрелков. Скошенной травой полег кустарник, облака пыли взвились над склоном…

Вертолет завис прямо над Еременко. Сливаясь в мерцающие круги острыми каруселями, вертелись лопасти винтов. Лицо Сергея опахнуло тугим шквальным ветром. И, наверное, это ветер был виноват в том, что у Сергея навернулись слезы.

ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

О психологии, саморазвитии и личностном росте

Саморазвитие

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика

Отборные классические книги

Классика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Библиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории

Любовные романы

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги