Гроза над крышами

Глава 3 ЧТО МОЖНО УВИДЕТЬ В ГОРОДЕ

Так уж исстари повелось, что обитатели Зеленой Околицы, даром что полноправные горожане, все равно именуют Городом ту часть, где улицы все сплошь мощеные и не встретишь ни деревца, ни кустика, а из всей разнообразной домашней скотинки там имеются только кошки, которые везде проживут, были бы мыши с крысами (ну и лошади, конечно). Жителей Города именуют каменярами, а они, в свою очередь, кличут обитателей Зеленой Околицы деревенщиной. Прозвища эти носят оттенок иронии и пренебрежения, так что, высказанные в лицо, служат причиной драк не только мальчишек и Подмастерьев, но и людей взрослых, перебравших в тавернах. Любой обитатель Зеленой Околицы вам объяснит, что каменяры попросту злобствуют из зависти — им-то, бедолагам, и собак держать негде, кроме как в «зеленях»²⁸, но много ли тех «зеленей» ? Да и есть они в основном в южной части столицы... А самое печальное для каменяров, что им за каждую ягодку, яблочко, моркву или земляной хруст²⁹ приходится платить денежку.

То ли дело огороды Зеленой Околицы — что у тебя не растет, всегда можно поменять у других на то, чего у них нету...

Сплошной камень, да! Он Тарика не угнетал и не подавлял, здесь хватало своей красоты, не имевшейся в Зеленой Околице, но все равно было чуточку не по себе посреди сплошного каменярства, не хватало с детства привычных земли, зелени и простора...

Ну вот, к примеру: большущий и длиннющий дом в четыре этажа, красивый, с темно-красной черепичной крышей, башенками по углам кровли и каменными фестонами по фасаду и над широким крыльцом — однако ж оградой не окружен, а значит, не дворянский особняк, поделен на жилища. Обитают тут богатые члены Собраний, жилища их гораздо больше, чем домики Зеленой Околицы, роскошные и стоят заоблачную денежку. Но каково им знать, что их потолок — пол соседа, а их пол — соседа потолок? Или они попросту считают такую жизнь само собой разумеющейся, никогда не знавши другой?

Тарик приостановился, чтобы с ног не сшибли. Наперерез пронеслась стайка мальчишек, гикая, озорно пересвистываясь, придерживая руками оттопыренные пазухи. Промчалась под носом у пароконной повозки, груженной пивными бочками, и исчезла в переулке под запоздалую ругань прохожих и проезжих, несущуюся вслед.

«Интересно, будет погоня?» — с большим знанием дела подумал Тарик, оставшись на месте. Все ясно; везде одно и то же...

И точно: с той стороны, откуда мальчуганы бежали, показался трюхавший тяжелой рысцой краснолицый толстяк. Шляпы у него не было (несомненно, уронил в пылу погони), но в нем моментально угадывался возчик: седалище штанов подшито кожей, кнут на длинном кнутовище, кафтан с капюшоном, как у всякого, кто вынужден работать под открытым небом и в непогоду. Бляха повернута оборотной стороной наружу — цепочка перекрутилась, — но и так видно, что это возчик, как на картинке из школярской «Книги ремесел». Зря ноги бьешь, толстопузый, никого ты не догонишь, не поймаешь и не выдерешь...

Очень похоже, что эта нехитрая истина наконец проникла и в башку незадачливого мастера кнута: мальчишек и след простыл, ищи-свищи...

Тяжело дыша и отфыркиваясь, возчик остановился у края пешеходки и, окончательно осознав бесцельность погони, выругался так затейливо, как умеют только возчики и грузали (Тарик, как всякий Школяр, искушенный в знании «грязных словес», все же услышал два новых и старательно запомнил). Покосился на Тарика налитыми кровью глазищами и выдохнул:

— Удрали, шантрапа! Чего вылупился? Поди, и сам такой же! Все вы вор на воре, перепорол бы поголовно...

И даже кнут приподнял, будто и впрямь огреет. Тарик смотрел на него ясным невинным взором Малыша и нисколечко не боялся. Хоть возчик и разъярен, соображения не теряет и должен помнить: на людной улице ни с того ни с сего вытянуть кнутом безвинного Школяра, мирно идущего по своим делам, — чревато. Если поблизости случится Стража — запросто огребет дюжину розог, а то и две: Школяр самый благонравный, аж пять золотых совушек прицеплено...

Прохожие поглядывали на возчика насмешливо — многие были молодыми Мастерами, не успели еще забыть схожие собственные проказы. И труженик кнута, видя, что никто сочувствовать ему не намерен, бросил на Тарика еще один злобный взгляд (Тарик, ни в чем не замешанный, ответил невинно-недоумевающим — мол, в толк не возьму, дяденька, с чего вы на меня-то вызверились), круто повернулся и побрел туда, откуда прибежал.

Возчик питал на счет Тарика справедливые подозрения — Тарик сам был такой, как все мальчуганы этих годочков. Испокон веков считалось молодечеством прибрать с остановившегося для разгрузки воза полпазухи того-сего и убежать от разозленного возчика. Вовсе уж удалью было проделать это так, чтобы не заметили. Главное — соблюсти два нехитрых правила: лямзить только съестное, и чтобы цена хапнутого не достигла серебряного

денара. Ежели не достигала — обойдется полудюжиной розог в стражниковой будке, безо - О

всякой Воспиталки. Конечно, если возчик догонит и сграбастает за шиворот — уши накрутит будь здоров, а то и кнутом пару раз приложит по мягкому, но это в глазах приятелей вовсе не позорно: каждый может оплошать, ребята...

Самое занятное бывало, если возчик, увлекшись погоней, оставлял воз без присмотра: его другие мальчишки могли пощипать, такое случалось. Подмастерьям лавочника, в общем, наплевать: за мелкую недостачу товара отвечает денежкой один возчик. Подмастерья и сами не так уж давно этим молодечеством баловали, так уж испокон веков повелось. И ни один мальчуган в здравом рассудке ничего не слямзит, будучи в форме: вот тут взгреют, запросто могут выпереть, не глядя, какие у тебя совы, — как опозорившего честь заведения.

Здесь Тарик бывал несколько раз, но, коли уж опять оказался в Городе, следовало, подавив не такой уж сосущий голод, посмотреть как можно больше. Может, и найдется о чем потом рассказать на ватажке, они как раз соберутся по случаю предстоящего вольного дня. Пока что не случилось ничего интересного, разве что об испытаниях послушают — у них в ватажке все Школяры. Но этого мало, а мальчишки, что-то попятившие с воза и ловко улизнувшие от возницы, — вещь самая обыденная. О показавшей язык озорной юной дворянке как-то не тянуло болтать: Тарик отчего-то уверился, что это принадлежит только ему, да и не передать словами изумленную радость от того, что эта благородная госпожа оказалась в чем-то ужасно похожей на девчонок с его улицы...

А потому он не колеблясь свернул вправо, к обширной Торговой площади — издали увидел, что там идут торги: сами по себе вещь обыденная, но способная одарить какими-нибудь интересными подробностями. По обе стороны невысокой ограды из порядком выщербленного бурого кирпича стояли две фигуры в рост обычного человека, тоже траченые временем и непогодами: каменные мужчина и женщина в бесформенных балахонах, в цепях. В отличие от других городских статуй эти никто не собирался подновлять. Их скоро намереваются совсем убрать, они, как сказал Титор Кавелиус, являют собою этот, как его... Тарик забыл длинное ученое слово — что-то вроде «ахахаронизм». Что-то такое, что было давно, а теперь не бывает. Уже лет пятьдесят, говорил Титор, кабальников не выводят на продажу в кандалах, как раньше было непременно заведено. «Смягчение нравов» — так это еще называется. Это понятно. Давным-давно Школяров наказывали особыми плетьми, а теперь только розгами — тоже смягчение нравов.

На первом торжище мало того что не усматривалось ничего интересного — там торги подходили к концу. Выстроившиеся в ряд десять повозок были уже нагружены свернутыми пестрыми шатрами, и только возле двух шатры стояли; возле них покуривали свои длинные гнутые трубки продавцы. Лапилянцы как лапилян-цы — нечесаные, с клочковатыми бороденками, в своих обычных пестрых накидках наподобие мешковатых женских платьев, но гораздо короче (почему-то мужчины у лапилянцев обожали пестрые ткани, на чем неплохо зарабатывал ткач с их улицы, туда главным образом и возивший большую часть своей работы). Ничем особенным лапилянцы от прочих жителей королевства не отличались, разве что были гораздо смуглее, словно летний загар так и оставался на лицах весь год (так мог бы подумать заезжий иноземец — но такая уж была у лапилянцев кожа). Ну, глаза самую чуточку раскосые, ну, волосы отроду нечесаные — Тарик хорошо помнил, сколько трудов убила маманя, пока научила Нури пользоваться расческой.

Он все же задержался у ограды. Нет, ничего интересного. Малыш в одной набедренной повязке (труселей лапилянцы тоже не знают, темнота степная) шустренько бегал туда и обратно по прямолеглой³⁰ к ограде дорожке, и за ним зорко наблюдал нестарый жестянщик — ага, скорее всего, у него нет сыновей, а работа требует Подмастерья, вот он загодя и прикупает себе лапилянца, чтобы всю жизнь платить ему сущие гроши, за которые ни один вольный в Подмастерья не пойдет, особенно если не будет возможности стать Мастером — вечных подмастерьев немало, но очень уж это незавидная участь...

Ну да, сейчас малыш будет поднимать для того здесь и лежащие продолговатые отесанные намни с глубоко высеченными циферками веса — понятно, те, что ему под силу: покупатель оценит мускулы. Зубы, конечно, первым делом проверил, тело осмотрел, чтобы не попасть на кожную хворь (это у лапилянцев не редкость).

Возле второго шатра чуть поинтереснее. Отец-продавец как раз заиграл на дудочке, и малышка, тоже в одной набедренной повязке, подняв ручки над головой, начала какой-то их танец, и у нее неплохо получается. Покупатель, Ювелир в годах, внимательно за ней наблюдает. А вот тут уже другое, не служанку присматривает. То есть, конечно, быть ей служанкой, но лет через восемь — не только... Тарик присмотрелся: ножки стройненькие, ладная, мордашка смазливенькая. Тоже дело житейское, они о таком судачили, хихикая и подталкивая друг друга локтями. Это называется — заботливый папаша, предусмотрительный. Подрастает у него сын, а то и два, и он заранее озаботился, чтобы наследники нс подцепили у веселых девок срамную хворь. Тариковы родители рассуждали иначе, но над Тариком давно уже насчет этого не пошучивают: прискучило, надоело...

Ага, сладилось: Ювелир отсчитывает деньги, отец-продавец завязывает у нее на шее хитрым узлом длинный крученый шнурок и дает конец покупателю, передавая ему отныне все права на све-жеобретснную собственность. Малышка не выглядит ни грустной, ни угнетенной — у них там свои порядки, она с тех самых пор, как вошла в разум, знала, какая судьба ее может ждать. Нури тоже нисколечко не печалилась, ни слезинки не проронила — наоборот, с дикарским любопытством изучала дом и двор, а уж когда ей сахару дали...

Вот такие уж они, лапилянцы — причина насмешек и байс³¹ по всему королевству, потому что других таких нет. Довольно большая провинция на западной окраине Арелата, земля там скуднейшая, почти и не родит ничего, кроме мелкого земляного хруста и лука с великими головками (правда, есть аж три большие рыбные реки).глава 3 • ЧТО МОЖНО УВИДЕТЬ В ГОРОДЕ 43 О Пастбища тоже скудные, пригодные лишь для овец и маленьких лохматых лошадок, потому и коровы там — роскошь, доступная лишь дворянам, и то не всем. Там даже нет землеробов (в Школа-риуме объясняли, что заводить их невыгодно), попадаются лишь оброчные овцеводы и оброчные лошадники, платящие владельцам земель овечьей шерстью и жеребятами. Впрочем, и дворяне там убогие, не зря выражение «лапилянский дворянин» издавна обозначает крайнюю степень захудалости и от него происходит с дюжину присловий того же презрительного значения...

Ничего удивительного, что лапилянцы — единственные, кому оставлена привилегия продавать своих детей в кабалу, особенно в неурожайные годы. В старину этим пользовались и кабальные землеробы, но потом дедушка предпоследнего короля в целях смягчения нравов это отменил, только оставил привилегию за лапилянцами после их слезных просьб (и чтобы, как говорил как-то на перемене Титор Палоташ, там не принялись убивать новорожденных, которых все равно не прокормить). Так оно до сих пор и тянется: лапилянцы привозят в города и продают достигших шести лет детей, а иные добираются и до столицы, где цены гораздо выше, — хоть в байсах лапилянцы и предстают тупыми на всю голову, денежку они считать умеют...

Скучно было и дальше тут торчать, а потому Тарик направился ко второму торжищу в надежде хоть там увидеть что-то интересное и достойное рассказа в ватажке.

Там, конечно, многое было по-другому. В центре возвышался круглый каменный помост в человеческий рост, и на него как раз но узким ступеням поднимался зазывала. На помосте торчали три каменных же столба, к которым в стародавние времена приковывали кабальных в пору, когда на них еще надевали кандалы.

Еще издали Тарик наметанным глазом урожденного горожанина определил, что тут и как. Торги, несомненно, близились к концу, начавшись с утра — справа от помоста лежало дюжины три камышовых циновок, не заняты были только две: на одной землероб с женой, оба уже в годах, с мальчуганом несколькими годами помладше Тарика (вполне возможно, он еще моложе, чем выглядит, но так уж с землеробами обстоит: они всегда смотрятся старше, чем ровесники-горожане), на другой семейная пара гораздо помоложе, еще не успевшая изъездиться тяжелой работой. О том, что это мужья с женами, свидетельствовали чепцы замужних, обшитые зеленой лентой, — уж Тарик-то, с ранних лет бывавший с папаней в деревнях, тамошние уклады знал. Остальных уже распродали, ясное дело. То-то и Стражников сидит на лавке целых четверо — на большое число кабальников так и полагается (непонятно, правда, зачем — сроду никто не слышал, чтобы продаваемые кабальники устроили беспорядок, куда они денутся в городе?).

Стражники были внушительные: нестарые, бравые, медные рукояти тесаков начищены, как и пуговицы с городским гербом. Вот только, сразу видно, скучали отчаянно, дымя коротенькими трубочками, молодцы при полной форме: одна штанина желтая, другая черная, кафтаны черные с желтыми рукавами, на желточерных полосатых беретах соколиные перья — конечно, тряпочные (если каждому градскому Стражнику цеплять натуральные, где напасешься столько соколов?), но сделаны искусно, не то что у иных окраинных.

Глазеющих собралось — или осталось? — немного, дюжины три, только у двоих в первом ряду на шапках были дворянские перья. Ручаться можно: почти все остальные пришли просто поглазеть. Вон кучка мальчишек годочков Тарика и троица студиозусов — мальчишек к торгам не допускают, а студиозусам иметь кабальников рано, кроме особенно уж богачей, коим родительское состояние позволяет и в университете держать прислугу. Прочие, скорее всего, градские зеваки, к которым собратья по Цехам относятся с легкой насмешкой, справедливо полагая их несерьезным народом. Таковы уж они — многие из них зажиточные, с преуспевающими лавками, мастерскими и прочими хозяйствами, но все, и те, кто победнее, и богатые, ведут себя одинаково: после обеденного часа оставляют лавки на Приказчиков, мастерские — на Подмастерьев, а сами до темноты болтаются по столице, находя развлечения в чем только возможно: от торговых казней до лицезрения житейских случаев, которые не привлекают и мальчишек (скажем, колесо у телеги отлетело, мелкого воришку поймали и бьют, пока не подошли Стражники, муж с женой шумно скандалят с битьем посуды при распахнутых окнах, собака попала под телегу). Несерьезный народец, словом. Папаня давно говорил, что от такого распорядка жизни одни убытки: оставшиеся без присмотра Приказчики малость с выручкой мухлюют, Подмастерья вместо работы играют в потря- сучку, а то и на улице — в трынку или подпиналочку...

Зазывала, в знак своего ремесла украшенный на плече бантом городских цветов, черно-зеленым, подошел к краю помоста и старательно приосанился, хотя был плюгавым недомерком и оттого в этакой позе выглядел смешно. Однако ж, разинув рот, заорал густым басом, разлетавшимся и за пределы немаленького торжища:

— Начинаем торг, почтенная публика! Имеющих желание принять участие прошу на законное место!

Ну, ничего удивительного: всякий зазывала обязан обладать зычным голосищем, не всегда от телосложения и зависящим. Из первого ряда проворно вышли пятеро и заняли места для покупателей — у самого помоста, отгороженные крученой веревкой городских цветов на невысоких, ниже колена, резных столбиках. У двоих дворянские перья на шляпах, а какие бляхи у троих — со спины не видно, однако они не из бедных: кафтаны и штаны у двоих из кадафаса, а у третьего и вовсе аксамитные.

Ага! Освободилось местечко в первом ряду! Тарик живенько туда просквозил, опередив замешкавшихся, встал рядом с тремя студиозусами (судя по широким красным и синим полосам их коротких епанчей — из Картагельского университета). Есть повод легонько почваниться: в отличие от множества других Школяров Тарик знал цвета каждого из четырех столичных университетов, знал, что в столице их именно что четыре, а вот в других городах, даже самых больших и старых, — по одному.

А еще он был в числе немногих, кто знал непонятный для большинства смысл дразнилки, которой отчаянные мальчишки задирали студиозусов — понятно, что с безопасного расстояния: студиозусы очень обижались, могли догнать и уши нарвать старательно. Дразнилка звучала так: «Полосатый, где твоя шпага?»

Когда-то студиозусы имели право на ношение шпаги — даже те, кто к дворянству не принадлежал. И носили другие епанчи, одноцветные. И не хуже дворян эти шпаги использовали, устраивая украдкой поединки как между питомцами разных университетов, так и меж собой. А также без зазрения совести пускали шпаги в ход и в ссорах в тавернах, и в стычках со Стражниками, и просто в озорных буйствах, на которые были превеликие мастера. Все с этим смирялись: очень уж старинная была привилегия. Однако двадцать три года назад суровый нравом король Дахор Третий осерчал не на шутку, и было отчего: в одной из самых роскошных столичных таверн студиозусы крепко повздорили с королевскими гвардейцами, засверкали шпаги, и был убит любимец короля, лейтенант из полка «Красный дракон». Как водится, участники драки успели разбежаться до появления Стражи (злые языки говорили, что Стража за то и получает потаенно денежки, чтобы не на всякую драку сломя голову поспешать), и никто не был изловлен. Отчего король еще больше рассвирепел и кое в чем ущемил старинные вольности университетов. Привилегия на ношение шпаги была отнята, в Сыскной Страже создали канцелярию, занимавшуюся исключительно студиозусами (по сравнению с ней педели Шко-лариума — агнцы кудрявые). Министр обучения, тоже не светоч доброты, ужесточил прежние регламенты поведения да вдобавок велел студиозусам носить полосатые плащи расцветки своего университета — чтобы стражи порядка, если и не сумели поймать виновника очередного прегрешения, по крайней мере знали бы точно, в каком университете он обучается. Студиозусы, понятное дело, вдоволь пошумели в стенах университетов (где им согласно тем же старинным привилегиям сходило с рук иное злоязычие), но бунтов вроде тех, что случались в давние времена, не произошло — суров был король, мог осерчать. Об этом в ватажке рассказывал как-то Чампи-Стекляшка, сущий кладезь самых разнообразных знаний, почерпнутых из умных книг, каких в Школариуме не проходили и никто, кроме него, не читал...

Зазывала кивнул служителю, сделал ему какой-то знак — и тот подошел к молодушке, похлопал ее по плечу и что-то сказал. Она поднялась и направилась к лестничке легкой грациозной походкой, с детства присущей тем землеробкам, что не имеют на подворье колодца и носят воду в ведрах на коромысле. Без сомнения, ей заранее объяснили правила: она шла без заминки, и на лице не было ничего, кроме безучастности. Кто-то за спиной Тарика громко, восхищенно причмокнул, и было от чего — самая красивая кабальница, какую Тарик лицезрел на торжище, темные волосы не заплетены в две землеробские косы, а свободно падают на спину...

Она встала у края постамента и по шепотку зазывалы широко улыбнулась — понятно, не по собственному желанию (откуда ему сейчас взяться?), а чтобы покупатели убедились: зубы у нее безупречные, ровные, белоснежные.

Ее наряд мог бы не на шутку изумить «лупастика»³², однако Тарик, хоть и не назвал бы себя завсегдатаем торжищ, все же довольно часто бывал на них с друзьями из ватажки и в здешних порядках прекрасно разбирался. Замужние землеробки носят юбки на две, а то и три ладони ниже колен, просторные сорочки с длинными рукавами и непременно чулки, без которых показаться на людях страшно неполитесно. Сейчас все по-другому: она без чулок, юбка из легкого ситчика повыше колен ладони на три, просторные рукава только до локтей, а сорочка обтягивает, как кожурка колбасу. Именно так одевали выведенных на торги кабальниц — но только молодых и красивых, у которых после покупки было свое предназначение...

Зазывала что-то шепнул — и красотка, заложив руки за голову, медленно повернулась вокруг себя, а потом встала в прежней позиции, не убирая рук с затылка.

■-МЙ

И покупатели, и зеваки могли убедиться, что фигурка у нее стройная, грудь высокая, а что ноги красивые, видно сразу: и короткая юбочка, и высокий постамент открывали их взору до самых труселей из домотканины, крашенных явно ягодным настоем — должно быть, деревня захудалая, одеваются в домотканину.

Зазывала загремел так, словно хотел, чтобы его услышали в соседнем королевстве, до которого неделю ехать на коне:

— Почтеннейшая публика! Торгуется Латисима Кар, двадцати одного годочка! Искусно кухарит, прядет шерсть, шьет-пошивает, убирается в доме...

Он грохотал открыто скучающе: все прекрасно понимали, что молодую красоточку, купленную задорого (а когда это таких продавали дешево?), новый хозяин к плите не поставит и шерсть прясть не заставит, вообще не станет утруждать работой служанки — не для этого покупал...

За спиной Тарика вполголоса произнесли:

— Я б такую тоже прикупил...

— Нам не по денежкам, куманек, — грустно ответили ему. — Вот посмотришь: и «лысым шляпам» не достанется! «Перушки» перехватят, у них кошель толще...

Тарик не смог отказать себе в маленьком удовольствии: повернулся и уставился на них характерным взглядом, будто накрепко запоминая. Двое в годах; судя по бляхам, башмачники. Оба, тщательно скрывая испуг, приняли самое безразличное выражение лиц, притворяясь, будто и не они только что говорили. Тарик отвернулся, скрывая ухмылку. За высказанное на людях обидное прозвище дворян, данное из-за перьев на шляпах, солидный денежный начет полагается — а в платных доносителях Тайной Стражи и Школяры порой подрабатывают...

— При означенной торгуется супружник, Беримент Кар, двадцати двух годочков...

Перечисляя землеробские умения этого Беримента, зазывала выглядел вовсе уж скучающим: кому эти умения нужны в городе, тем более в столице? Приспособят рубить дрова и таскать тяжелое, а то

и вообще в свое поместье отошлют, если есть поместье... Зазывала произнес еще несколько обязательных фраз: что бумаги на продажу заверены по всем правилам и кабальники не есть пребывающее под судебным запретом движимое имущество; что лекарские свидетельства в полном порядке, и тому подобное. И, заметно оживившись (ему ведь полагалась доля с выручки — малая, но в случае большой денежки ощутимая), прогремел:

— Начинаем торги!

— Товар лицом! — выкрикнул кто-то за спиной Тарика.

Вяловато было выкрикнуто, безо всякой надежды — крикнувший сам прекрасно понимал, что хватает радугу³³. Крикни это покупатель — зазывала тут же велел бы красотке раздеться, но кто станет показывать обычному зеваке бесплатное заманчивое зрелище? Этот зазывала не ограничился презрительным взглядами, громыхнул:

— Добрый товар и в обертке уйдет! Господа покупатели, оглашайте вашу цену согласно заведенному порядку. Торги начинаются с десяти золотых!

«Заведенный порядок» означал, что покупатели будут называть свою цену слева направо, по очереди.

— Десять и пять!

— Пятнадцать и пять!

— Двадцать и пять!

Когда очередь дошла до двух дворян, те, как и следовало ожидать, набивали цену уже иначе:

— Двадцать пять и десять!

— Тридцать пять и десять!

И снова слева:

— Сорок пять и три!

Ага, не так уж и набит кошелек — набавляет так помалу, как

только дозволяется. Так же и второй:

— Сорок восемь и три!

Третий, как и полагалось, взмахнул шляпой в воздухе и перешагнул через веревку — вышел из торгов. Ни на кого не глядя, с опечалившимся лицом заторопился прочь. Кто-то хохотнул ему вслед, и еще один, и еще: конечно, зеваки злорадствовали над чересчур самоуверенным типом — при том, что сами не имели денежки, позволившей бы торговаться...

Когда цена достигла шестидесяти одного золотого, двое из четырех покупателей, взмахнув шляпами без перьев, покинули торжище, заполучив свою долю насмешек. Оставшиеся двое дворян набавляли по три (вряд ли от скупости: любят иные брать соперника на измор). В точности как заядлые картежники ценят даже не выигрыш, а саму по себе долгую игру. Им удовольствие и азарт, а зрителям — скука. Судя по шагам за спиной, иные зеваки подались восвояси в поисках более увлекательного зрелища.

Студиозус рядом с Тариком сказал спутникам с некоторой мечтательностью:

— Такую бы я и себе прикупил...

— За чем же дело стало? — с деланым, похоже, удивлением воскликнул его сосед. — Родительское содержание позволяет. Снял бы комнаты в университетских наймах, а то и домик, поселил бы там красотку...

— Все насмехаешься? — грустно ответил собеседник. — Знаешь ведь распрекрасно, что матушка у меня строгих правил и такое не одобряет...

— Знаю, конечно. И помню, что матушкин виргин³⁴ — целых три четверти вашего состояния. Чего доброго, и содержание тебе урежет очень даже чувствительно, не сможешь к веселым девкам из-под золотого трилистника через день шмыгать, придется пробавляться товарцем попроще да и вина попивать не заморские...

Его собеседник замолчал, возмущенно фыркнув (определенно, крыть было нечем). Тарик покосился на них — скучновато стало, торг затягивался. Студиозус-насмешник ему понравился: сразу видно, балагур, весельчак и заводила в проказах. Второй тоже был ничего,

а вот третий, тот, что напрасно мечтал себе красотку прикупить, с первого взгляда симпатий не вызывал. Дело вовсе не в том, что он толстый и пухлощекий (значит, таким Создатель сотворил, что поделаешь), — физиономия неприятная какая-то. В Школариумах с такими ряшками обычно бывают подлизы и ябеды, их не любят и частенько колотят. Он слышал, у студиозусов тоже есть такие, и Папенькины Чада имеются — как бы и этот не из таких...

У всех троих на беретах поблескивали золоченые бляхи — дворяне, ага. Щекастенький протянул не без зависти:

— Повезло дурехе: не изъездится рабочей клячей, в шелках будет ходить, батистовые труселя носить, а если не дура — и золота подкопит, в экономки вылезет, а то и в управительницы... А вы видели — муженек сидит как колода, рожа тупенькая. И ведь не может не понимать, что за грядущее у женушки. Верно говорят, что землеробы недалеко от своей скотины ушли по разумению и чувствам. Я бы на его месте...

Заводила фыркнул:

— На его месте ты б точно так же сидел, ручки свесив, не вышло б из тебя Рафа-Медведя³⁵.

Щекастый промолчал. Тем временем события, кажется, рванули вперед: тот, что стоял слева, крикнул: «Сто и три!», а его сосед откликнулся:

— Сто три и дюжина!

И завершил поединок: его соперник, взмахнув шляпой, удалился с торжища, но смешки, понятное дело, раздались, когда он отошел достаточно далеко: шпага у него висела на поясе внушительная, ничуть не похожая на те раззолоченные коротышки, что носят скверные фехтовальщики, избегающие серьезных поединков.

Дальше, пожалуй что, неинтересно: покупатель заплатит денежку, получит торговую бумагу, лекарское свидетельство... Щекастенький не унялся:

— Интересно, он ее хоть искупает и переоденет в градское или пустится жулькать, едва домой приведя, на манер маркиза Кудараша?

— Кто про что, а блохастый все про чесотку... — уже с нескрываемой насмешкой откликнулся заводила. — Я его знаю, хоть и не знакомы. Это граф Бармер, с обхождением человек. И выкупает, и приоденет, и даст в доме освоиться, не полезет в первый же вечер. Вдовец, ему даже и простительно.

Очень не нравился Тарику щекастый, и он, тщательно все продумав, решился: вежливо тронул его за локоть, а когда тот недовольно буркнул: «Тебе какого рожна, Школяр?», Тарик поманил его ладонью и с таинственным видом сообщил:

— Секрет скажу...

Когда щекастенький к нему охотно наклонился, шепнул на ухо:

— Полосатенький, где твоя шпага? Пропил или потерял?

Не тратя ни мгновения, взвился, как распрямившаяся пружина, отпрыгнул. Когда вскипевший, как чайник на жарком огне, студиозус дернулся сграбастать оскорбителя за ворот, Тарика ему было уже не достать — тот припустил прочь, к выходу. Оглянувшись на бегу, Тарик убедился, что погони не будет, и перешел на быстрый шаг — могло занести и сюда особенно ретивого педеля, неприятности будут...