Грязные деньги

9 ХИРУРГ ДЛЯ РЕВНОСТИ

За полторы недели до убийства.

Андрей Двинятин чувствовал себя не в своей тарелке. Он с любимой женщиной вроде не ссорился, они даже иногда созванивались. Но жили врозь. Потому что он, видите ли, обещал Вере быстренько достроить дом в Пуще и в нем жить с ней весело и уютно… Легко сказать! Все оказалось в сто раз сложнее, препятствия нагромождались одно за другим. Потом наступила напряженка с деньгами. И он не придумал ничего лучше, чем с головой уйти в работу, чтобы не думать об этом. Втайне надеясь еще и заработать побольше.

Но Вера не тот человек, с которым можно вот так — пообещал и не сделал. Да, он виноват, конечно. Но нельзя же так! В конце концов, он скучает…

«Чем она сейчас занимается, интересно?» — подумал Двинятин.

Он сидел за столом в клинике и заносил в журнал последние свои действия с клиентами: кого принимал, сколько чего кому назначил… Скоро придут следующие. За боковой дверью слышится тоненькое поскуливание: это боксерша Шелли скучает одна. Веселая дружелюбная псина. Хозяева все время путешествуют и оставляют ее на передержку. Шелли не жалуется, сидит в клетке, если надо, то есть когда другие животные сидят в соседних. А когда одна — ее выпускают бегать по всей клинике… Она очень любит и своих хозяев, и Андрея, и второго ветврача Зою. Наверное, считает их своей стаей, требует с ней играть, сует в колени твердый мячик.

Андрей снова задумался о Вере. Они много разговаривали о любви, особенно в начале отношений. Любовь пронизывала каждую минуту их жизни, казалось естественным о ней говорить, ею дышать.

— Чтобы ты знал, у любви есть четыре составляющих: желание, вдохновение, нежность и жалость. Любовь легко спутать с каждой из них.

— Это ты как доктор говоришь или как женщина? — лукаво спросил Андрей.

Они лежали в постели, отдыхали после сексуальных наслаждений.

— Как женщина-доктор. Так вот, я читала, что можно запутаться: принять желание за любовь при отсутствии нежности…

— Не продолжай! — воскликнул Андрей, глядя на Веру взглядом несчастного спаниеля. — Изображаю желание. Я тебя страстно желаю, а ты?

И он стал повизгивать, высунув язык и закатив глаза, — словом, изображая кобелька, готового наброситься на подходящую вислоухую даму. Вера расхохоталась. Прибежал Пай, очень удивился, потом обрадовался и начал бегать вокруг кровати.

— Так ты никогда не добьешься продолжения удовольствий! — Она уткнулась в подушки, потому что была очень смешлива. — Ты меня так расхохатываешь, что я совсем ослабла и уже ничего не могу.

— Раз такое дело, стану серьезен как никогда! — Двинятин нахмурил брови и придал своему лицу свирепое выражение.

Эффект был еще комичнее, и Вера уже просто рыдала от смеха.

— Ну ладно, — сжалился мужчина, — я весь внимание!

Успокоившись, любимая женщина продолжала свои теоретические, но все равно очень волнующие изыскания по вопросам желания, магнетизма и единения двух разных душ. Неужели она все это испытывала по отношению к нему? Андрей до сих пор удивлялся, что он ей нравится. Смотрел на себя в зеркало и ничего не понимал.

Было у них и испытание ревностью. Вера, с ее темпераментом, однажды страшно приревновала Андрея к бывшей его супруге. Через какое-то время — к студентке, которая проходила практику в ветеринарной клинике по направлению из сельскохозяйственной академии… А недавно любимая устроила еще одно испытание. Она начала все чаще рассказывать Андрею о своем коллеге, хирурге Зарайском.

— Мне так жаль Никиту. Бедняжка ночует в ординаторской, а потом весь день оперирует. Он такой труженик! Я его иногда подкармливаю, чтобы не заработал гастрит своими бутербродами. В гастроотделении у нас мест сейчас мало…

Андрей косо смотрел на Веру, но она словно не замечала его серьезных взглядов.

— Знаешь, беспомощность нашего Зарайского вызывает во мне чувство какого-то умиления, — призналась она в другой раз. — И не только во мне. Он заснул на совещании в кабинете главврача, а наш Дружнов так его уважает, что шикнул на горлопанов, чтобы не будили Никиту, и мы перешли совещаться к начмеду. Представляешь?

Внутри Андрея разгоралось что-то темное, грозное. Он с трудом сдерживался, чтобы не начать действовать немедленно. А именно — удушить этого Зарайского своими руками. Вера делала вид, что ничего не замечает: затеянная ею игра уже приносила плоды. Андрей заезжал за ней на работу, чаще брал утренние дежурства, чтобы вечером ни на шаг не отходить от любимой женщины. Казалось, можно праздновать победу. Но тут обстоятельства сложились неожиданным образом.

Дело в том, что мужчины устроены просто. Во всяком случае, намного проще женщин. Если у мужчины болит голова, рука, нога, спина или что-то там еще — это отличный повод не делать того, чего и в здоровом состоянии делать совсем не хочется. Женщины же совсем наоборот: абсолютно больная или невероятно уставшая, она непременно сделает все, что нужно сделать, даже если ей этого совсем не хочется. Дотащится, доползет, выстоит в очереди, напишет десять заявлений, но добьется своего. Слово «надо» — для женщины могучий двигатель. Но бывает так, что она совершенно здорова, а мужчина чего-то от нее хочет (секса, бесед об автомобилях, футболе, качестве спиртных напитков) — и она тут же сочиняет себе головную боль и прячется в книжку, телевизор или в телефон. Слово «можно» — слишком неконкретное для дам…

Однако все эти рассуждения тут лишь для того, чтобы показать — только мужчины всегда выбирают простой путь, короткую дорогу для ленивых. Двинятин решил встретиться со своим вероятным соперником Зарайским, вот и все. Спрашивается, почему ревность всегда ходит в паре с любовью? Совсем не обязательно, рассуждал наш ветеринар. Можно же ревновать к успеху сослуживца, который, зараза такая, стал вместо тебя заместителем. Или к отлично проведенной операции на носоглотке бульдога, сделанной зарубежным ветеринарным светилом. Но можно и не ревновать, если ты самодостаточен. Словом, Андрей Двинятин решил встретиться с Никитой Зарайским и напрямую выяснить его отношение к Вере.

Вера же, святая простота, хоть и психотерапевт и много чего повидала в своем врачебном кабинете, наивно полагала, что доиграет партию до победного конца. Ревнивец Двинятин вернется в лоно семьи, а стройка как-то сама собой построится.

Недалеко от ветеринарной клиники открылся новый ресторан японской кухни. Он назывался «Суши бар — Суши весла!» и очень подходил под теперешнее настроение Андрея. Было осеннее утро. Двинятин позвонил в оринаторскую клиники, где, по рассказам коварной любимой, ночевал бедняжка хирург. Трубку снял травматолог, удивился, но согласился прийти. Через сорок минут они уже сидели в суши-баре.

Вокруг бушевала Япония: красные бумажные фонарики и свитки, японские куклы и занавеси. Двинятин заметил у стены на подставке японский короткий меч катану и с нехорошим выражением лица переводил взгляд то на хирурга, то на меч. На икебану из хризантем и кленовых листьев он не обратил внимания.

— Так в чем дело? — спросил Зарайский сдержанно.

Он помнил о своей роли «лекарства» для ревнивого мужа, не очень ее одобрял, но ведь Вера попросила… Однако и не прийти на вероятное выяснение отношений не мог: мужчина все-таки.

— Так сразу и не скажешь… Ладно. — На Двинятина снизошло вдохновение, он взял в руку японскую куклу, украшавшую их столик. — Эта кукла называется Дарума, и она привораживает удачу.

«Что за странный парень у Веры? — подумал хирург. — Он меня эрудицией сразить хочет, что ли?»

— Там целая философия, — небрежно бросил Андрей, — не будем углубляться. Эта кукла для них — сама удача. А в чем ваша удача?

— Кхм… Ну… В том, что я занимаюсь любимым делом.

— А еще?

— Разве этого мало? — поднял бровь травматолог. — А ваша?

— Слушай, давай на ты? — Андрей налил сакэ в небольшие керамические пиалы себе и собеседнику.

— Не возражаю, но ты не ответил. — Никита сделал глоток и поставил сосуд на стол.

— Психотерапевт Вера Алексеевна Лученко. Вот моя самая большая удача.

— Повезло тебе. — Зарайский посмотрел по сторонам усталым взглядом. Вчера у него была сложная операция, и он не успел отдохнуть.

Девушки-официантки в шелковых кимоно тихо передвигались по ресторану, обслуживая посетителей. Женские фигуры привлекали внимание, а все остальные мелочи вкупе создавали ощущение покоя, уюта и защищенности. Мужчины сидели в приватной зоне с удобными низкими диванами, закрытые циновками от внешнего мира. Они попросили еще сакэ.

Андрей внезапно все понял. Вдохновение продолжало работать.

— Как, вы не бывали в Японии? — пошутил он.

— Ну, грубо говоря, не бывал… — в тон ответил Зарайский.

Обнаружив, что у них одни и те же культурные контексты, настороженные мужчины облегченно улыбнулись. Как-то сам собой заструился разговор о работе — взахлеб, так, словно обоим до сих пор не с кем было поговорить о сложных переломах со смещениями у людей, о травмах у собак и вывихах у котов.

— Ты знаешь, что у нас с тобой бранч? — Зарайский тоже решил блеснуть образованностью.

— Это что за птица?

— На сленге британских студентов — завтрак, переходящий в обед. То есть breakfast и lunch.

— А, понял. Когда работал в Британии, не слышал такого… Значит, недавно придумали. Завтракообед? Смешно. Скрещение двух пород…

Андрей без всяких уверений со стороны Никиты понял, что они не соперники и что он классный мужик, которого жизнь недавно изрядно помяла, но он не сдался.

Много было съедено, выпито тоже немало. После этого душа естественным образом рвалась к откровениям.

— Ты пойми! — Двинятин указывал на свой тонкий серый свитер в область груди. — Она мне не верит! Думает, что я не на стройке, а где-то… загулял? Но это же ерунда! Я для кого дом строю? Для нее. Зачем же мне кто-то другой?

— Логично, — кивнул хмельным кивком Зарайский.

— И она решила заставить меня ревновать. К тебе. Чтобы я типа испугался, приклеился к ней — и ни на шаг из дому. Понимаешь?

— Понимаю. Но зачем? — Хирург попытался положить ногу на ногу, но она почему-то съехала.

— Как зачем? Как зачем? Она думает, что если я начну сильно ревновать, то вспомню, что люблю. — Андрей улыбнулся. — Но я ведь без всякой ревности ее люблю, меня не надо проверять! Понимаешь?!

— Вера — она кто? Она женщина. Хотя и отличный специалист… — Никита задумался, смутно понимая, что сказал что-то не то. — Но все равно женщина. А это значит…

— Ты хочешь сказать, у нее женская логика.

— Именно! — Никита пожал Двинятину руку. — Они вообще такие странные существа…

Эта мысль заставила Зарайского надолго задуматься. Сигарета вывалилась из его пальцев и покатилась по брючине. Искорки превратили ткань в подобие мелкого ситечка, но владелец брюк этого даже не заметил.

Двинятин тоже задумался. Странности загадочной женской души требовали признать абсолютное бессилие и капитулировать перед ними. Но они еще долго не сдавались, пили и говорили. Затем Двинятин, увидев, что уставшего доктора слегка развезло, вызвал такси и отвез его к ним с Верой домой. Ехать в ординаторскую в таком состоянии хирургу было никак нельзя.

Андрей улыбнулся этому забавному воспоминанию и тут же нахмурился. Как недавно это было, и столько времени прошло, что кажется — год. А теперь они врозь… Надолго ли? Сегодня он звонил Вере, они немного поговорили, она сказала, что занята: идет в театр. Ему это не понравилось. «Может, хочешь со мной?» — спросила она. Наверняка спросила так, для проформы… Он ответил: «Я не могу, занят на работе». И они одновременно отключились от разговора.

* * *

По служебному коридору городского театра мимо гримерных комнат шел высокий широкоплечий парень с копной вьющихся волос до самых плеч.

— О, Антон, привет! Как жизнь? — улыбались ему идущие навстречу, выходящие из боковых дверей. Жали руку, обнимали, хлопали по спине — будто увидели после разлуки, хотя общались не далее как вчера.

Не улыбнуться ему было попросту невозможно, губы сами растягивались. Артист Антон Билибин был сгустком радости, шаровой молнией оптимизма, средоточием неутомимой бодрости. Все в театре охотно находились в его обществе и заряжались этой легкой шипучей энергией, которая, казалось, бьет ключом и не кончается никогда.

Талантливый и очень трудолюбивый, он в родном театре был задействован в пяти спектаклях в неделю — причем в главных ролях, что очень много даже для ведущего актера. А еще его постоянно приглашали в сериалы, он снимался в рекламе и даже успевал подрабатывать на корпоративных праздниках.

Добавьте к этому телосложение как у греческого бога, жгучие черные глаза, густой бархатный баритон, легкий дружелюбный нрав — и станет понятно, почему Антона все любили. Его бабушка, итальянка, приехала в СССР работать переводчицей на архитектурную конференцию, и тут ее полюбил известный киевский архитектор. В результате итальянка вышла замуж за украинца, родилась мама Антона, девушка великолепной красоты. От мамы ему досталась внешность, от отца — характер.

Антон Билибин был незаурядным актером, а значит, хорошим психологом. Он тонко чувствовал зрителей, коллег, в особенности женщин. Здесь он был на недосягаемой высоте, как опытный охотник досконально знал женскую природу, ее склонности, повадки и привязанности и мог покорить любое женское сердце. Которое, чего греха таить, не очень-то и сопротивлялось.

Он подошел к своей гримерной и уже приоткрыл дверь, когда из-за поворота коридора вышла Лидия Завьялова, тоже ведущая актриса городского театра и не меньшая, чем Билибин, знаменитость. Она держала в руке телефон и сосредоточенно в нем что-то искала, но походка ее при этом не утратила кошачьей грации.

— Лидочка, ты, как всегда, ослепительна! — Антон чмокнул ее в щеку. — Ты одна, без подруги?

Отношения у них были непростые. Когда-то они были близки, легко расстались и вроде дружили. Но Лида по привычке считала Билибина своей собственностью и, когда узнавала о его новом романе, ужасно злилась, становилась язвительной и жалила, как змея. А однажды сокрушительный удар ей нанесла самая близкая подруга, Вера Лученко. Причем сама не знала об этом, но это ее не оправдывало. Дело в том, что Вера любила театр и с удовольствием ходила на премьеры по приглашению Завьяловой. После спектакля подруги общались в гримерной, болтали в буфете театра. Тут Веру Лученко и увидел Антон Билибин некоторое время назад. И принялся изводить свою коллегу по цеху Завьялову: кто эта женщина, что она любит, замужем ли — ну и так далее. И потом, когда видел Веру в театре, старался как-то поближе познакомиться, хотя у него это пока не получалось. Но артист не терял надежды, точнее — уверенности, что и эта хрупкая шатенка будет принадлежать ему. А Лида, наблюдая все это, приходила в бешенство.

— Привет-привет. — Она иронично оглядела его с головы до ног. — У тебя чутье, как у кобеля во время гона. Вера только что звонила, хочет прийти в театр, какие-то у нее тут дела…

— Отлично! — просиял Антон. — Ты же помнишь, сегодня у нас показ мод знаменитой Алевтины Заяц. А Верочка неравнодушна к моде, сама шьет и внимательно относится к последним тенденциям. Да? Оставлю для нее на служебном входе контрамарку.

— Все-таки я тебя задушу когда-нибудь, ты, самец человека, — вздохнула Завьялова.

— Ты все перепутала, это мавры душат легковерных девушек, а не наоборот!..

И Антон улыбнулся так широко, так сердечно приобнял Лиду за плечи, что сердиться на него больше не было сил. Она улыбнулась, легонько шлепнула его по щеке и отправилась встречать подругу.

Вера Лученко явилась в театр, настроенная разузнать все, что можно, про отношение коллектива к стройке через дорогу. Ясно, что отношение могло быть только негативным, ведь старое здание треснуло из-за вибрации и ударов строительных механизмов… Однако следовало уточнить нюансы и размеры враждебности. Вера узнала из телевизионных новостей, что главный режиссер театра и художественный руководитель в одном лице безуспешно конфликтует с властями из-за строительства, а это что-то значило для ее расследования.

— Верунчик!

— Лидусик!..

В воздухе, как говаривали классики, повисли поцелуи.

— Как ты?

— Как всегда, лицедействую. Для тебя сюрприз, между прочим.

— От тебя?

— Ха. От влюбленного в тебя незнакомца.

— А, от Антона. Прекрати ревновать, ты же меня знаешь…

— Я его знаю, мне этого хватает. Смотри у меня, Верка, доиграешься…

— О! Уже начался спектакль. Что за сюрприз?

Завьялова взяла со столика охраны у входа конверт, раскрыла его и вручила подруге пригласительный. Он был похож на страничку из дамского ежедневника, заполненную бытовыми мелочами: купить, взять, посмотреть, но вместо этих пунктов там значилось: 1) прийти на показ модной коллекции Алевтины Заяц под названием «Палыч», 2) радоваться жизни, 3) завести бурный роман.

— Здорово! Моя любимая Алевтина, — обрадовалась Вера. — Палыч? По Чехову, что ли? Могу себе представить! Дача, сад, крыжовник, дом с мезонином, чай на веранде… Иду!

— Я рад! — звучно произнес Билибин. Он подошел и наблюдал за подругами с той стороны вертушки. — Верочка, я знал, что вам понравится. Проходите же! Я вам руки расцелую.

Лида махнула рукой и ушла, выражая спиной недовольство.

— Я к вам не пойду, — сказала Вера, — а руки подождут. Но не могу же я идти на показ вот в этом! — Она оглядела себя скептически.

Антон одним махом перепрыгнул через вертушку, а на ворчание дежурного лишь улыбнулся в его сторону. Охранник уже давно был завоеван обаянием артиста, его эксцентричностью, быстротой и великолепием и, конечно, промолчал.

— Я сейчас вызову вам такси, — сказал он, — вы поедете домой, такси не отпускайте, переоденетесь и вернетесь… Алло, девушка! Машину, пожалуйста, побыстрее! Диктую адрес…

Да, подумала Вера. Ошеломительный напор, фейерверк услужливости. Она знала такие типы личности. И голос! Он говорил так, что заполнил голосом все помещение служебного входа с гардеробом и коридором, ведущим в соседний ресторан. И все вокруг улыбались, глядя на блестящего Антона, а Вере завидовали.

Ну что ж, отчего не воспользоваться любезностью. Модный показ Алевтины Заяц — это вам не просто тусовка какая-нибудь. Она оригинальный дизайнер, с изюминкой. Вера уже предвкушала удовольствие и поэтому позволила посадить себя в такси, по пути рассеянно согласилась перейти на «ты» и даже приняла букет роз, появившийся у Билибина в руке словно ниоткуда.

И лишь по дороге домой она спохватилась, что приходила в театр совсем не за этим…

Ветеринар Двинятин принял очередного клиента. С помощью коллеги Зои он обработал ухо спаниелю, заболевшему отитом, проинструктировал озабоченного хозяина насчет процедур и повязок, отпустил его и задумался. Можно было еще посидеть на работе, как он привык за последнее время. Но перед глазами стояла Вера. «Ну, и чего ты сидишь?» — спросил он сам себя и в ответ пожал плечами. Хочется увидеть любимую женщину — увидь.

Он вспомнил: Вера говорила, что забежит в театр к Лиде Завьяловой. Театр… Это мысль. Андрей решил подъехать туда и найти ее, положившись на случай. Если судьбе угодно, чтобы они помирились, то он Веру сразу там найдет, а дальше будет действовать по вдохновению. Помещения театра он хорошо знал, они с любимой не раз приходили туда в гости к Лиде Завьяловой, поэтому Двинятин был уверен, что его пропустят.

Сказано — сделано. Через полчаса он свернул с главной улицы влево, проехал еще немного, ища, где бы припарковаться. Мест не было… Вот у самого театра стоит такси, но кажется, сейчас отъедет, значит, надо побыстрее поставить машину в освободившееся пространство.

И вдруг он увидел, что к такси подходит Вера… Сердце Андрея заколотилось. Он уже хотел выскочить, подбежать… Но к его женщине подошел высокий лохматый парень, что-то сказал, улыбаясь, вручил цветы… Вера тоже улыбнулась, он поцеловал ей руку. Потом наклонился к водителю и поговорил с ним.

Щекам Двинятина стало жарко. Он сжал зубы.

«А ведь я знаю этого… дамского угодника, — подумал Андрей. — В сериале видел и еще в рекламе. Известная личность, Антон… Фамилия какая-то смешная. Вспомнил: Билибин!..»

В газете, которую Андрей как-то просматривал в своей приемной, где валялось для посетителей много газет и журналов, он тоже видел фото Билибина. О нем писали: холостяк, сердцеед и бабник, и тем не менее женщины о нем мечтают.

«И что же это получается?! Он решил заняться моей Верой!»

Опешивший Андрей некоторое время смотрел на оранжевые огни отъехавшего такси, потом на артиста. Но Билибин вернулся в здание. Тогда ветеринар поехал вслед за машиной, где сидела его Вера. Такси следовало вниз по Владимирскому спуску, и стало ясно — Вера едет домой. Андрей обогнал таксиста, сократив дорогу узкой улочкой с односторонним движением и нарушая правила. Хорошо, что на этой улице сейчас никого из гаишников не было.

Лученко поднималась по лестнице к дому, размышляя: что же надеть, чтоб соответствовать?.. Билибин ее предупредил — соберется театрально-киношная тусовка. Ага! У нее как раз был редко надеваемый костюмчик, такой серый, с темно-серым кружевным рисунком по низу юбки и пиджака. Стильная классика.

Она вошла и увидела его.

— О, Андрюша? Какими судьбами?

Хотела подойти поцеловать, но не решилась: выражение лица мужчины было напряженное.

— Да вот… Соскучился. — Он пожал плечами. — Откуда цветы?

— Подарили. — Она улыбнулась про себя. Снова ревность, на этот раз совсем ею не запланированная. Ну что ж, пусть. — Меня пригласили на показ мод. Пойдешь со мной? Или снова занят?

Он смотрел в сторону.

— А кто пригласил?

Вера улыбалась уже открыто.

— Антон Билибин пригласил. Так что?

— Это он тебя пригласил, — с усилием сказал Андрей, — а не меня. Вот ты и иди, а меня на работе ждут… Приятно было повидаться.

Он вышел. Пай, обрадованный появлению Двинятина, удивленно посмотрел ему вслед. А вывести на улицу, хозяин? Ау!

— Я сама тебя выведу, — вздохнула хозяйка. — Еще десять минут потеряю, так и быть…

Но на показ она не опоздала.

Коллекция Алевтины Заяц ее не разочаровала. Как всегда, это оказалось нечто простое и в то же время необыкновенное в своей прелести. Как напишут потом журналисты: «Одежда облегченно-свободного силуэта, не допускающая равнодушия в человеческих отношениях, и дизайнер, создающий коллекции вне модных тенденций “на сезон”, вновь и вновь повторяет своими образами: женщина должна оставаться женщиной — романтичной, кокетливой, непредсказуемой, поскольку такой образ современен всегда».

Основным цветом коллекции, вопреки хмурому ноябрю, был белый. «Надо бы сшить белое! — подумала Вера. — Словно солнышко выглянуло… Очень подойдет, чтобы наладить отношения с Андреем, а наладить их уже пора, а то он совсем от рук отбился. Значит, следует придумать себе белое платье или костюм, все равно. Просто начать все с белого листа».

Додумывала она эту мысль, уже рассеянно наблюдая детали: корсеты, розы-бутоньерки, водопад оборок, облако кружев, сумочки и перчатки как завершающие аккорды нарядов.

Всего лишь час с небольшим длился показ. Антон сидел рядом с Верой в первом ряду, но несколько раз выходил, извиняясь, после возвращался, что-то говорил, она не вслушивалась. Теперь, в конце, она ему сказала:

— Большое вам спасибо, Антон.

— Мы на «ты», забыла?

— А, извини. В общем, было здорово.

Они стояли уже в фойе.

— Ну, ты идешь? — позвал Билибина какой-то мужчина.

— Да, конечно! Вера, тут ребята устраивают посиделки после показа. Сегодня в театре должен быть выходной, но из-за этой дизайнерши подняли на ноги все службы. Вот и организовался междусобойчик. Пойдем!

* * *

В день, когда доктор Лученко находилась в театре, установилась тихая безветренная погода. И даже, кажется, потеплело. Если вы, допустим, не обязаны ежедневно ходить в офис, а выполняете время от времени какую-то работу на дому, то самое время вам выйти хорошенько погулять, проветрить мозги. Потому что в любой момент осень снова нахмурится, пойдут дожди, и тогда уж сидеть вам дома часами, днями и неделями. Не до развлечений будет.

Тимур Акимов погоду не замечал в принципе. Что жара, что снегопад — ему было безразлично. Вечный черный костюм и летом, и зимой. Хотя зимой еще полагалась черная куртка — нет, не кожаная, в коже пусть щеголяют дешевые рыночные авторитеты, а из настоящей плотной шерсти. Сергей Тарасович не экономил на экипировке своей службы безопасности.

Акимов сидел в скупо, на первый взгляд, обставленном кабинете — стол, шкаф, стулья и компьютеры, и несколько мониторов, на которых отражалась вся офисная жизнь. Тимур размышлял. Ошибка полагать, будто охранники только защищают, смотрят по сторонам во время передвижения хозяина, закрывают его своим телом. Это штамп, и виноваты в нем фильмы-боевики. Грамотный охранник опасность предвидит и делает все, чтобы не допустить самой ее возможности. А если надо, организовывает разведку, копит агентурную информацию и решает, не нанести ли упреждающий удар.

Чернобаев ценил своего помощника, хотя порой посмеивался над его серьезной озабоченностью, мог и пошутить, на смех поднять. Но Тимур никогда не обижался на хозяина. Пусть посмеется, покуражится, хоть пополам складывается от смеха. Ничего. Зато Тимур не просто руководитель службы безопасности всесильного олигарха, а верный человек, правая рука. Все тайны ему доверяют, все секреты он знает. И может, когда-нибудь высоко поднимется. Не так, как его хозяин, на такие заоблачные высоты он и не рассчитывал, а просто повыше, вот и все.

Сейчас главной заботой Тимура была Вера Лученко. Казалось бы, странно: хозяин поручил ей выполнить некую работу, пообещал немалые деньги — значит, она на нашей стороне. Так какое дело Тимуру до нее? У него своих забот хватает… Но нет. Едва лишь доктор Лученко попала в поле зрения Тимура, он потерял покой. Он чуял в ней чужака, несмотря на договоренность работать на Сергея Тарасовича. А после случая с зажигалкой, после странной своей болезни там, в ресторане, он окончательно уверился в том, что она опасна. Он очень редко болел, и кофе тут ни при чем. Тут что-то другое…

Колдунья Лученко или нет, неважно, и не в том суть. Ведь хозяин ее потому и нанял, чтобы чертовщину прекратила. Наверное, никто другой не справился бы, Сергей Тарасович всегда берет только самое лучшее. Суть в том, как с этим фактом поступать. А вывод получается такой: с ней надо держать ухо востро. Вот Акимов и держал — следил за ней либо сам, либо поручал ребятам, своей команде. И еще некоторым агентам, о которых даже из подчиненных никто не догадывался. Всегда полезно иметь человека, никому не известного, чтобы поручить ему деликатное дело. Например, как-нибудь проникнуть в театр — а это довольно просто; узнать, о чем там говорят и кто именно, что и как делает в театре Лученко.

Слабо звякнул и завибрировал телефон, Тимур глянул на него внимательно, коснулся экрана.

— Да. — Послушал, покивал, черкнул что-то на листке бумаги. — С кем? Реквизиторский цех… Фамилии пришли текстовым сообщением. Кто? Ведущий артист, ясно. — Он снова долго слушал. — Это точно? Есть такая аппаратура? Нет, мне нужно точно. И не забудь образцы почерка… А тебя никто и не торопит. Ночь впереди, думай, как сделать. — Не попрощавшись, положил телефон на стол.

Сергей Тарасович сейчас в другой стране. Улетел. Поэтому можно сидеть до утра и думать. Двое ребят с ним, и Тимур может за него не волноваться. В Европе намного спокойнее, чем здесь, их вполне хватит для охраны. Утром он хозяина встретит в аэропорту, и опять все будет под контролем.

А пока можно снова подумать о строительстве, о том, кто ему мешает, о Лученко. Хозяин не думает об этом так много, не может себе позволить. У него десяток деловых предприятий по всему миру, и в Украине только несколько, плюс инвестиционная деятельность. А вот Тимур может себе позволить думать за хозяина. Потому что, если его обманут, кто будет виноват? Нет, он никогда Тимура не наказывал не по делу, но сама мысль, что Чернобаева могут обмануть, была охраннику ненавистна. А его подозрения насчет Лученко все растут. Он ничем не мог это подтвердить, но чуял звериной своей интуицией: она может не выполнить задание.

Характером Тимур Акимов больше всего походил на грозную кавказскую овчарку, и он, пожалуй, ничуть не удивился бы, если б ему об этом прямо сказали. Тимур, как и кавказская овчарка, делил мир не на хороших и плохих людей, а исключительно на своих и чужих. Так гораздо проще: чужие заведомо плохи, а свои по умолчанию хороши, вот и вся логика. Никакая сила не могла заставить его доверять чужому человеку, и он не успокаивался до тех пор, пока «не свой» не покидал зоны видимости. Как и кавказская овчарка, он был не только недоверчив, а еще невероятно злопамятен и подвержен приступам ярости.

Он считал себя и олигарха Чернобаева одной стаей, и границы этой стаи были священны. Правда, несмотря на преданность и послушание, порой он мог самостоятельно принимать решения даже вопреки воле хозяина — однако при полной уверенности, что эти решения хозяину на пользу. Все это умещалось в рамки мировоззрения овчарки-пастуха, овчарки-охранника. Ведь хозяин может чего-то не почуять, не увидеть, кому-то довериться… Ну а он, Тимур Акимов, — не может, не имеет права. Значит, обязан хозяина защищать даже против его желания.

Однажды Чернобаев в этом сам убедился. Ему предстояло принять участие в политическом митинге, устроитель — его конкурент. Действо планировалось на центральной площади города, ожидалось много избирателей, средств массовой информации. Олигарх возлагал большие надежды на этот митинг как на мощное средство пиара, в своем обаянии и легкой победе над политическим противником-депутатом не сомневался. Правда, ему посоветовали заплатить нескольким сотням человек, своего рода группе поддержки, чтобы изображали ликование во время речи Чернобаева, а конкурента засвистывали. И олигарх денег не пожалел, предвкушал простую победу. Утром в день митинга взял двух охранников, а Тимура попросил:

— Забери жену из аэропорта.

Ангелина Вадимовна возвращалась из Эмиратов с кучей покупок.

Тимур вдруг возразил:

— Я поеду с вами, а в аэропорт пошлю ребят.

Сергей Тарасович очень удивился:

— Зачем? На митинге ментов будет полно, охрана моего конкурента тоже. Такой спец, как ты, там не нужен — из пушки по воробьям… Парни справятся. Зато в аэропорту, на таможенном досмотре, может всякое возникнуть, ты же Ангелину знаешь, притащит лишнее. Атам в курсе, что ты мой человек. Из твоих рук деньги возьмут, у ребят — ни за что. Понял? Собирайся в Борисполь.

Тимур напрягся и сказал:

— Сергей Тарасович, я вас прошу. Разрешите мне на митинг.

— Ерунда! — Чернобаев вспыхнул, но сразу взял себя в руки. — В чем дело?

— Не знаю. — Охранник упрямо наклонил голову. — Но мне нужно сегодня с вами.

— Я тебя выслушал. Приказываю ехать в аэропорт. Все.

Тимур сделал вид, что уехал, а сам не послушался — на свой страх и риск потихоньку прибыл на митинг. Он чуял опасность, но как хозяину это объяснить? Слов таких нет. Прокрался, стоял сзади трибуны, у него спросили документы — предъявил. Ждал. Сбоку от фонтана на центральной площади, на расстоянии метров шестидесяти от митинга, стояли мусорные баки. Так вот, за три секунды до того, как они взорвались, Тимур черной молнией метнулся к хозяину и свалил его с возвышения, прикрыв своим телом…

Потом, во время расследования, оказалось, что это было покушение на конкурента. В принципе, почти никто не пострадал — ссадины, порезы, мелкие травмы и сильный испуг не в счет. Не рассчитали с расстоянием или, может, с силой заряда?.. В прокуратуре допрашивали Тимура с пристрастием: как узнал? Только тот, кто закладывал взрывчатку, мог знать!

— Услышал щелчок детонатора, — спокойно ответил Тимур.

Колебались, верить ему или нет. Если бы выяснили, что он вообще вопреки приказу хозяина пробрался на митинг — держали бы еще долго. Но Чернобаев нажал какие-то свои рычаги, и Тимура отпустили.

Мог ли кто-нибудь предположить такое развитие событий? Нет. А Тимур почуял… В ответ Чернобаев ценил телохранителя, вел себя с ним как положено: сочетал заботу и требовательность, опеку и строгость, внимание и терпение. При этом не допускал никаких крайностей — попустительства или наказаний «в назидание». Он ценил своего пса, а пес воспринимал олигарха как высшее существо, от которого и наказание — не жестокость, а логичное проявление власти.

Все это делало Акимова идеальным телохранителем. У него имелся единственный недостаток: он, как многие восточные люди, был порой не в меру горяч. Такие часто действуют, не согласуясь с доводами рассудка, а подчиняясь животному чутью.

Вот и сейчас Тимур чуял, что должен заняться этой Лученко поподробнее — для его же, хозяина, пользы. Потом спасибо скажет…

* * *

— Так что, Вера, идешь с нами? — спросил Антон.

Он смотрел взглядом умоляющим и в то же время не допускающим, что ему откажут. Он напомнил ей Пая, который стоит с поводком в зубах с безмолвной просьбой о прогулке. Вера улыбнулась. Как ему откажешь? Тем более что она как раз и собиралась тут все как следует разузнать, а во время посиделок сделать это удобнее всего.

Собрались в реквизиторском цеху театра. Из актеров были Антон Билибин, Лидия Завьялова — тоже большая любительница моды, молодые артисты Ирина Полянская, Аркадий Духарский и Денис Семенюк. Остальные были из разных цехов. Уселись за большим овальным столом, по правую руку от Билибина расположился Иван Макаров, заведующий реквизиторским цехом, по левую — портниха, начальник костюмерного цеха Раиса Семеновна. Лида шепнула ей что-то на ухо, и она подвинулась, а артистка уселась бок о бок с Антоном, недвусмысленно на него поглядев.

— Верочка, знакомься: Иван Макаров — человек и реквизитор! — провозгласил Билибин.

Иван сдержанно кивнул. Внешностью он напоминал своего тезку Ивана Поддубного, легендарного борца невиданной силы, только слегка уменьшенный вариант. Он был весь в ширину: синий халат лопался на его фигуре. Огромная голова чуть склонялась к плечу, и один глаз, обычно нацеленный на собеседника, постоянно прищуривался.

«Наверное, такой бизон в реквизиторском цеху, где создают хрупкие предметы, выглядит комично, — предположила Лученко. — Хотя очень сильный человек может быть потрясающе нежным, а движения его — точными».

Он протянул доктору свою ладонь, похожую на тарелку, ее ладошка утонула в его огромной, но рукопожатие было мягким.

— Вы за реквизит не волнуйтесь, я с хрупкими предметами умею обращаться, — произнес он.

Могучая фигура Макарова и его хриплый бас производили внушительное впечатление, но больше Вера удивилась тому, как он точно угадал ее мысли.

Другие работники театра не очень запомнились, это были в основном пожилые женщины в синих халатиках. Они беспрерывно болтали и были похожи на стаю голубей. И хотя они создавали громкий гомон, Вера поняла: все эти люди — «бойцы невидимого фронта». Те, кто всегда остается по другую сторону занавеса. Кто не выходит на сцену, но благодаря чьей работе театр живет и радует зрителей. Без их помощи и кропотливого труда, без их профессионализма у актеров ничего не получилось бы. Вот почему и заслуженная артистка страны, ее подруга Лидия Завьялова, и премьер театра, ведущий актер Антон Билибин посчитали важным провести вечер в кругу этих незаметных трудяг.

Что-то патетическое провозглашал Антон, приковывая к себе внимание. Лида без малейшего стеснения положила руку ему на бедро, он непроизвольно отодвигался, ее ладонь скользила по шершавой ткани джинсов еще дальше. Вот ненасытная чертовка! Вера едва заметно усмехнулась. И тут же боковым зрением поймала такую же усмешку, повернулась — это Иван Макаров, прищурившись, смотрел на нее. И вовсе без усмешки, если, конечно, не принять за нее морщинку в углу рта. Что он за человек, интересно? Верная своей привычке сразу прочитывать людей, класть их на внутреннюю полочку в своей огромной внутренней «человекотеке», Лученко всмотрелась в реквизитора внимательно, и не только глазами.

Странно: она ничего не «прочитала», словно Макаров заслонился непроницаемым экраном. Зато почувствовала, что ее саму глубинно изучают. Вон как, значит… Достойные по силе соплеменники встречались психотерапевту нечасто.

Чтобы прекратить эту дуэль взглядов, Вера принялась осматриваться. В небольшом помещении возвышался огромных размеров шкаф, на ящиках которого чернели витиеватые надписи: «Очки», «Бижутерия», «Фотоаппараты», «Карты», «Курительные трубки» — дальше она не стала читать. На шкафу стоял настоящий будильник времен Вериного детства, ну просто точно такой же, поднимавший ее в школу… И два подсвечника, и блюдо с блестящими, слишком красивыми бутафорскими фруктами.

— Знаешь, Верочка, мы с тобой в самом сердце театра, в его закулисье! — Антон решил заняться ею вплотную, чтобы не скучала. — Тут объединяются бутафорский и реквизиторский…

Лида ревниво прервала его:

— А бутафорский цех вообще в театре самый волшебный, ясно? Гляди — вазы и фрукты, маски и объемные костюмы, посуда, светильники и животные… А? Причем, ты не поверишь — из самых неожиданных материалов. Эти хитроумные ребята могут сделать из бумаги железо, а из пластмассы дерево!

— Царство имитации. — Иван Макаров, казалось, говорил тихо, хрипел своим басом, но слышно было каждому. — И мы его жители. Можем смастерить все, что угодно…

— От невесомой скульптуры до настоящего верблюда! — подхватил Антон. — Выпьем за них!

Люди оживились, заговорили еще громче, кто-то включил музыку. Но голос Макарова весь этот шум перекрывал. Он обращался к Лученко, внимательно глядя на нее своим прищуренным глазом. И говорил обычные слова, которые говорят при знакомстве, но так, словно хотел ими сказать что-то другое.

— Мы только для неспециалистов кажемся вспомогательными рабочими. На самом деле ввести в спектакль нового реквизитора, пожалуй, труднее, чем актера. Запомнить, какой именно нужен графин, что за чашки задействованы в постановке и сколько свечей должно быть в подсвечнике — это вам не просто выучить роль. А в каждом спектакле десятки предметов.

— О да! Режиссер бегает по сцене и надрывается: «Где мой подстаканник?! Я же просил такой, как был у моей бабушки! Невозможно работать!» Тут выходит Иван, выносит не один, а сразу два мельхиоровых подстаканника и говорит: «Вот, выбирайте. Один я состарил, другой оставил так». И режиссер так умиляется, что чуть ли не руки ему целует.

Антон так потешно и, видимо, точно изобразил эту сцену, что отовсюду раздался хохот. Женщины вытирали слезы уголками синих халатов. Макаров изобразил улыбку углом рта и рассказал о некоторых тонкостях профессии. Что центральная свеча в «Поздней любви» горит дольше других, и если не заменить ее в антракте, она погаснет в середине спектакля. А деньги в портмоне нужно класть просто так, не застегивая кармашек. Иначе во время действия повиснет неловкая пауза. А однажды реквизиторы забыли положить деньги, причем в кульминационной сцене, где Ира Полянская — кивок в сторону молодой актрисы — должна достать пачку денег и показать персонажу, который никогда в жизни такой суммы не видел. Она открывает сумочку, засовы-вает туда руку и вдруг понимает, что там ничего не шелестит. Хотя должно шелестеть… Ну, знаете, как деньги шелестят и шуршат. Тогда она сумочку закрывает, поднимает ее вверх и говорит: «Вот деньги!» Зрители, конечно, смеялись.

— Правда! — Ирина тоже рассмеялась.

Тут, на мгновение отпущенный бдительной Лидой, снова вступил Билибин:

— Понимаешь, Веруня, в театре даже за кулисами ничего не бывает просто так. И если стоит стул с какими-то вещами, то это не просто стул, а, как мы говорим, — «заряженный». Потому что должен выстрелить, как чеховское ружье.

Вернулась на место Лида и мгновенно включилась:

— Или утюг, например.

— Что утюг? — улыбнулась Вера. Лидкина патологическая ревность ее смешила.

— Он приготовлен для меня, артистки Завьяловой. И если в первом акте его вот именно здесь не окажется, можно даже сорвать спектакль. И я потом этим утюгом могу…

Иван Макаров тяжело смотрел на Веру, а она — на него. И много мыслей птицами кружились у нее в голове. При этом реквизитор рассказывал о старой гвардии, которая меняет декорации на сцене во время минутного затемнения с ловкостью фокусников. Или вот Денис Семенюк (шевеление бровью в сторону парня) играет адвоката, у него куча документов в одной сцене и букет, например, цветов в другой — ухитрись не перепутать. Или еда на сцене…

— То, что не доели на сцене, вот сейчас на наших посиделках доедаем! — объявил Антон.

Вера невольно отодвинула свою тарелку с салатом оливье, раздался дружный смех.

— Ох! Какая ж ты у меня доверчивая, подруга! — хохотала Завьялова, очень довольная тем, что Лученко «купилась».

Та вздохнула, разглядывая доверху заставленные полки реквизиторского цеха.

— Что, Верунчик, пистолетами любуешься? — подмигнула Лида. — Если надо кого напугать или, там, на дуэль — обращайся!

Вера простодушно улыбалась, но при этом все вокруг фиксировала не хуже какого-нибудь локатора. Ловила все взгляды, которые артисты бросали друг на друга, все произносимые слова. Она постепенно «оседлала» свою рабочую волну, когда видишь всех и вся словно на рентгеновском снимке, только иначе: не ребра и внутренние органы, а желания и намерения, день вчерашний и завтрашний… Конечно, не со стопроцентной точностью, ведь интуиция ее не дает, но вполне достаточно, чтобы составить впечатление. Только Иван Макаров оставался непонятен, но и отсутствие информации было для Веры достаточной информацией. И еще Антон Билибин, что-то в нем настораживало… Денис, Аркадий Духарский и Ирина как-то особенно переглядывались, а в переносице молодых актеров тяжестью гнездилась невыспанность. Будто гуляли вчера… «Но что же Макаров? Очень непростой персонаж… — думала Вера. — И вообще, как с ними заговорить о строительстве?»

И тут ожидаемую тему начал могучий реквизитор.

— Читали в газетах, что на стройке творится? — непринужденно меняя русло разговора, спросил он у Раисы Семеновны.

— И даже по телевизору смотрела! Ой, я такого в жизни не слышала…

Тут же остальные женщины, всплескивая руками, наперебой принялись сыпать рассказами о чертовщине. Об ужасных мученических смертях, звуках, гробах, птицах… Кто-то сказал: «Вранье, желтая пресса», кто-то возразил: «А я сама! Ну, мой кум видел! Ему точно рассказывали!»

— Надо и нам выйти на демонстрацию, — предложила одна пожилая женщина. — А то там эти дети стоят…

— А давайте!

— Не советую, — веско сказал Макаров, и все посмотрели на него. — Там скоро ОМОН начнет зачистку делать, оно вам надо — в КПЗ попасть?

Никто не спросил, откуда он знает, беседа свернула в сторону. Видимо, Ивану доверяли. У Антона Билибина сделалось особенное лицо, странное… Вера подумала: почему? Но он заметил, что женщина на него смотрит, и принялся уже открыто ухаживать за ней. Лида приняла высокомерный вид и ушла домой. Она считала каждого красивого мужика своей собственностью, а особенно Антона, с которым часто в спектаклях изображала любовь и страсть. Ну и конечно, не могла простить подруге такого вероломства. Хотя у Веры и в мыслях не было ничего серьезного, она лишь развлекалась. Но если кто и мог поверить в иммунитет перед чарами Антона, то только не Завьялова.

«Кажется, — подумала Вера, — она на меня серьезно злится». Но сейчас было не до того. Задание, данное ей Чернобаевым, оказалось слишком простым. Даже подозрительно, насколько слишком. Не спешит ли она так считать? Впереди еще свалившийся с высоты рабочий, пока живой, но, как поняла Вера со слов хирурга Зарайского, безнадежный. Впереди еще непременное прощупывание протестующих из палаточного городка, возможно, жителей соседнего дома. А она уже так уверена… Что делать?

«Ладно. Завтра разберусь», — решила она.

Антон подвозил Веру домой на своей машине. Он был в ударе. Вера слушала его невнимательно, думала о своем, но и немного о нем — просто как об интересной личности. Ей было до скуки понятно, почему Билибин после смерти жены заводит только короткие необременительные романы. Нет, вовсе не потому, что бабник — этот термин оставим на совести желтой прессы. Просто у него такой характер, что завоевать для него легче, чем удержать. Завоевывать интереснее, это вызов, а мужчины обожают такие вызовы во всем: в работе, увлечениях, отношениях. Все это у него от природной, органичной, идущей от переизбытка сил широты, от веселой и циничной самоуверенности… Ему слишком много дано, внутри него слишком много всего… Вот почему женщины на него слетаются, как пчелы: подобные типы излучают такой стихийный натиск, такое непреодолимое очарование себялюбия, что окружающим остается лишь сдаться. Либо уйти с дороги.

Вот и сейчас Антон не умолкал.

— Обязательно приходи на «Мелкого беса» завтра. Я тебе контрамарку на служебном оставлю?

— Отчего же не пойти… Спасибо, оставь.

— Играю я, Лида и из тех, кого ты сегодня видела, Духарский…

Поговорили было об искусстве, но Антон начал расспрашивать Веру о случаях из врачебной практики, движимый уверенностью: женщины падки на разговоры о них самих. Это простейшая техника «охмурежа», как называл эту методику про себя Антон. Речь зашла о нестандартных методах работы. Чтобы скоротать дорогу и, в основном, чтобы мужчина немного помолчал, Лученко скупо рассказала об одном случае. Не из своей практики — слышала на прошлогоднем семинаре психотерапевтов. Некий человек подхватил болезнь, которая в большинстве случаев заканчивается смертью. Но кто-то рискнул посоветовать ему не сдаваться, а смотреть комедии. Он смотрел, смотрел… И выздоровел! На самом деле именно в этот случай Лученко не особо верила, но знала, что чудеса порой случаются… Антону случай понравился, он восхищался. А Вера с грустью думала: «Как бы мне хотелось всем этим делиться с тобой, Двинятин! Но ты в последнее время совсем не интересуешься моими делами… Зачем тогда все?..»

— А поехали ко мне? — внезапно предложил Билибин.

— Нет.

— Почему? — не отступал Антон.

— Потому что.

— Любишь другого? Но он-то тебя не любит! Иначе был бы сейчас здесь!

«Любопытно, это реплика из какого-то спектакля?» — подумала женщина и промолчала.

Они подъехали к ее дому.

— Хорошо, я подожду, — сказал Антон. Он знал, что такой ход неплохо действует на осажденную крепость. Если нельзя взять женщину приступом, то нужно сделать вид, что отступил, а потом продолжить осаду. У него осечек не бывало.

Антон вышел, открыл дверцу своего «ситроена», помог женщине выйти из автомобиля. Он поцеловал ей руку и сказал, стараясь не переигрывать:

— Я буду ждать столько, сколько понадобится! И дождусь.

Интересно, что сказал бы Антон, если бы знал, что тот, «другой», как раз сейчас находится здесь? Именно потому, что любит и ревнует. Двинятин сидел в своем «пежо» на расстоянии нескольких метров, их машины разделяла лишь детская площадка. Он видел, как артист поцеловал руку его женщине, и слышал каждое сказанное слово. Когда Вера зашла в квартиру, он помедлил и поехал к своей маме, на Лесной массив, по пути каждую минуту останавливаясь и колеблясь, не вернуться ли назад и не устроить ли выяснение отношений…

Вера потрепала Пая за длинные уши, погладила гладкий его лоб, которым он уткнулся в ее колени, и с облегчением вздохнула. Под напором Антона ей пришлось поставить своего рода психологический заслон. Чтобы не вдумываться в слова, не чувствовать его эмоций — вообще не быть на его волне.

Но скоро она об этом пожалеет.