Грязные деньги

13 МИСТЕР ВЕРТОЛЕТ И ПРОВИНЦИЯ

На следующий день после убийства.

Судя по информации на табло, самолет из Нью-Йорка только что приземлился.

— Вовремя успели, — сказал Двинятин, который на своем «пежо» продирался через пробки при подъезде к аэропорту «Борисполь», потом столько же искал парковку. — Тут полная неразбериха с тех пор, как построили несколько новых терминалов…

— Откуда будут выходить? — спросила Вера.

— Да вот же, видишь, надпись «прибытие» над дверью. Оттуда выходят все, кто прилетает в этот терминал. Только нам еще минимум сорок минут ждать. Пока твой американец паспортный контроль пройдет, пока багаж получит… Хочешь кофе?

Вера покачала головой.

— Зачем? Тут он невкусный и дорогой. И потом, Марк Игоревич вот-вот выйдет.

— Но откуда ты знаешь?

Вера улыбнулась, поцеловала его и пальцем вытерла в уголке его рта свою помаду.

— Если у человека есть возможность звонить оттуда, — она показала пальцем вверх, — то уж наш контроль он как-нибудь за минуту пройдет. Я уверена.

Андрей состроил гримасу, означавшую: «Я не удивляюсь уже ничему. Даже не спрашиваю, как ты его узнаешь, ни разу не видя».

Тут у Веры заиграл телефон, она ответила, стала слушать. Лицо ее сделалось озабоченным.

— Спасибо, — сказала она. — С меня причитается? Нет? Спасибо еще раз. Жду остальной информации…

Спрятала телефон в сумочку и ответила на вопросительный взгляд Андрея:

— Мне сегодня будут часто звонить. Нужно разобраться в очень многих нюансах по одному делу… А у меня нет тех возможностей, которые есть у прокуратуры, но зато есть, как ты знаешь, много знакомых и друзей среди экспертов и судмедэкспертов.

— Знаю, и даже среди высокопоставленных работников милиции тоже. Так теперь они возвращают тебе долги?

— Ну да, услуга за услугу. Я много лет накапливала добрые дела, — она усмехнулась немного грустно, — и значит, могу рассчитывать, что в трудной ситуации кто-нибудь мне тоже поможет. На самом деле у меня куча догадок и подозрений, и надо бы заняться ими вплотную… Но и не встретить американца я не могла.

Андрей задумчиво кивнул. Ровно через две минуты из двери в проход между ожидающими вышел высокий, статный пожилой мужчина. Его загорелый лысый череп сверкал. Даже в скудном освещении терминала световые зайчики умудрились сплясать на этой лысине танец. Мужчина был усат, смуглолиц и совершенно не похож на восьмидесятилетнего с гаком дедушку, каким его представляла себе Лученко, на вид ему никак нельзя было дать больше шестидесяти. На широких плечах у него сидело, как влитое, кашемировое рыжее, под цвет замшевых ботинок, пальто. И вообще, сразу было видно, это иностранец — по особенному выражению лица, когда человек везде чувствует себя комфортно.

К нему бросились водилы, забормотали: «Такси, ехать в город, недорого!» Мужчина не обратил на них внимания, он сразу выделил среди людей Веру Лученко — она подняла руку. Подошел, сказал:

— Спасибо, что пришли. Рад познакомиться. Марк Игоревич.

Он говорил на русском языке с легким акцентом человека, давно живущего в англоязычной среде.

— Вера Алексеевна, — сказала Вера и представила Андрея. — Мой муж, Андрей Владимирович.

— Очень приятно, Марк Осокоров, — кивнул американец и ответил на рукопожатие Андрея не менее крепким рукопожатием.

Внимательно посмотрел на Андрея, задержал взгляд на густых Двинятинских усах, почему-то довольно хмыкнул. Потом оглянулся, поманил кого-то рукой. Подошел молодой человек с картонной табличкой «Osokorov».

— Это отель прислал за мной машину, — сказал американский гость. — Едем?

Они пошли к выходу, водитель забрал у прибывшего и катил небольшой чемоданчик на колесах. Вера и Андрей переглянулись, он кивнул: ясно, что ему придется ехать отдельно, на своем «пежо».

Они подошли к автомобилю, такому большому и длинному, что Вера удивилась. Андрей присвистнул: «Вот это да! “Додж”!» — и со вздохом пошел к парковке, искать свой маленький «пежо».

По пути Марк Игоревич, совершенно не стесняясь, начал пристально рассматривать женщину. Она в ответ тоже стала разглядывать его.

— Вы намного моложе, чем я предполагал, — сообщил он с легкой полуулыбкой.

— Вы тоже.

Он воспринял это как само собой разумеющееся. Она уже немного успела «прочитать» его, хотя и поверхностно, но достаточно для понимания. Крупный от природы и слегка раздавшийся от возраста, но при этом каждое его движение изящно и естественно… Ну конечно! Вера поняла: главное качество Осокорова — уравновешенность. Незыблемое спокойствие в любых условиях, но при этом общительность и отзывчивость. Психиатры придумали для таких людей свой термин — синтонный, то есть созвучный, согласованный.

Теперь, когда Лученко уловила основное, она поняла, почему ей так легко в обществе только что прибывшего в страну чужого человека. Такие, как он, мгновенно и без труда настраиваются на вашу волну, и кажется, что ты общаешься с давним знакомым, вы понимаете друг друга с полуслова. Редкое качество.

— Вера Алексеевна, я очень рад, что вам удалось помочь моей племяннице. Честно говоря — сомневался, что получится. Она такое несла в разговоре, что было просто страшно за нее. Хотя больной человек, что поделаешь. А вы справились, умница.

Вера ничего не ответила, лишь кивнула в знак того, что принимает комплимент.

— В последнее время я стал чаще звонить Милене, ведь с ней теперь приятно общаться. Это вы подарили мне такое удовольствие. А ей — полноценную жизнь. Словом, возьмите… — Он протянул Вере незапечатанный конверт.

Она удивленно взяла его, увидела внутри пластиковую карту.

— Простите, но…

— Я решил положить на ваш счет в банке… — Осокоров назвал сумму, которая была намного больше, чем та, на какую Лученко рассчитывала, но он поднял ладонь, как бы отметая все возражения. — Это ваша работа, долг и все такое. Может быть. Понимаете, мне пришлось в жизни многое повидать, и я очень хорошо знаю, какие бывают врачи и какие бывают болезни. И главное: я обещал вознаграждение. Но я сам решаю, каков размер этого вознаграждения. А обещаний своих я еще ни разу в жизни не нарушал.

Лученко даже не знала, что ответить, хотя, конечно, ей было очень приятно.

— Спасибо…

Вера до сих пор с опаской пользовалась платежной картой, на которую получала зарплату. Как современного человека, ее тоже окружала куча всякой техники, но… Все ее знакомые уже знали: Лученко и приборы с кнопками друг друга опасаются. Она могла нажимать кнопки сколько угодно, но приборы включались через раз. Словно объявили психотерапевту тихую техническую войну. А стоило кому-то другому взять в руки пульт телевизора или кондиционера — все мгновенно включалось, как положено. И это касалось также электрочайников, лифтов, компьютеров. Даже телефон иногда норовил сделать все по-своему, хотя, казалось бы, такая привычная вещь. А платежную карточку у Веры банкомат «съедал» уже дважды…

Она вспомнила просьбу Дружнова.

— Мой начальник, главврач больницы, тоже как бы рассчитывает…

— Это обязательно. — Осокоров стал серьезен. — Я ему позже позвоню, дам координаты своих помощников. Пусть заказывает нужную аппаратуру, будут оплачены и заказ, и доставка из любой страны. Так что не переживайте. Все, как обещал!

Приехали в центр Киева очень быстро, Вера даже не заметила дороги. Осокоров попросил ее подождать в холле, пока он переоденется, и подумать, в каком ресторане она хотела бы продолжить беседу. Потому что ему хочется угостить новых знакомых, да и самому пора перекусить.

Вера согласилась: сказано все это было легко и непринужденно, и отказаться — значило обидеть человека. «Странно, — подумала она. — Осокоров совершенно не выглядит как магнат, миллионер, ВИП-персона и тому подобное. Правда, чувствуется в нем некий покоряющий шарм, но может, это только я его ощущаю?..»

Она вышла из гостиницы, Андрей как раз подъезжал. Здесь, в самом центре, у обочины улицы и справа, и слева стояли припаркованные автомобили, и Вере пришлось долго ждать, пока «пежо» наконец нырнул на свободное место. После этого на глазах прохожих и стража у входа в отель разыгралась забавная сценка. Женщина в красивой шубке подошла к белому авто, оттуда вышел мужчина в синей куртке с капюшоном, и они стали целоваться. Падал легкий снег, а мужчина и женщина все целовались — с толком, чувством и расстановкой. На их головах и плечах образовались украшения из снежной пыльцы. А потом они взялись за руки и зашли в гостиничный холл.

Андрей развалился в удобном кресле, вытянул ноги.

— Я весь внимание, — сказал он. — Так этот Марк Игоревич и есть магнат? А можно подробнее?

— Один из богатейших людей нашего времени. Ученый, глава фирмы «Осокоров аэроинжениринг корпорейшн», его вертолетами сегодня оснащены армии и гражданские авиакомпании многих стран мира. Цитирую из Интернета.

— Ого.

— Но это еще не все. Он благотворитель и основатель…

— Стой, стой! — поднял руку Двинятин. — Это уже слишком, достаточно авиации и армии. Ты знаешь, заяц, я боюсь спрашивать, какое ты к нему имеешь отношение. Не удивлюсь, если услышу от тебя какую-нибудь сногсшибательную новость — типа, ты работаешь на Пентагон! Признавайся, о безумная, ты решила немножко подработать к зарплате психотерапевта? И теперь спасаешь мир от какой-нибудь угрозы?

Усмешка Андрея пряталась в его густых усах, а сам он походил на чеширского кота.

— Ты слишком высокого мнения обо мне. — Вера чмокнула своего мужчину в нос. — А насчет зарплаты… Я тебе потом кое-что покажу.

Андрей снова ее обнял, но Вера зашептала:

— Прекрати сейчас же! А то нас выгонят отсюда и больше никогда назад не пустят.

Мужчина уселся в кресле, как примерный ученик, с прямой спиной. В этот момент в холле появился Осокоров и на ходу заговорил:

— Друзья, мне нужно сделать важную вещь. — Он посмотрел на карту города, которую держал в руке. — Я ведь специально выбрал этот отель, на той стороне улицы должно быть одно место… — Он не закончил, вышел из гостиницы.

Андрей с Верой направились за ним.

Он перешел на противоположную сторону улицы, углубился в подворотню. Во дворе стоял полуразрушенный дом, потемневший от времени, трехэтажный, но высотой не меньше окружающих его пятиэтажных «хрущевок». Дом, несмотря на запустение и разрушение, радовал гармоничностью линий, и его хотелось назвать «усадьбой»… Осокоров вспомнил фотографию из детства, которая бережно хранилась в их семейном альбоме. На старом снимке начала двадцатого века его отец, совсем юный мальчик, возле этого дома испытывает аэросани с пропеллером. А за ним в прямоугольных окнах первого этажа — римские шторы… Он вытер повлажневшие глаза, неловко кашлянул.

— Извините, мне нужно было посмотреть. Так куда мы пойдем?

— Я придумала, — ответила Вера. — Вам понравится. Поедем на машине Андрея, если вы не против. Тут недалеко.

Они свернули на Стрелецкую, потом на Житомирскую и вскоре оказались у Андреевской церкви. Прошли немного вниз по Андреевскому спуску. Осокоров с любопытством оглядывался вокруг. Наконец они добрались до вывески ресторана, который назывался так же, как знаменитая комедия, снятая полвека назад и любимая зрителями всех поколений. Вошли в «купеческий» зал с атласными сине-белыми диванами и гипсовыми панорамками дореволюционного Андреевского спуска. Рельефы казались ожившими картинами старого города, посетители словно спускались по булыжнику мимо газовых фонарей. Официант зажег свечи в высоком подсвечнике синего стекла, подал меню.

Привыкшего ко всему Осокорова меню озадачило, в основном названиями. Например, уха из трех видов рыбы «Сидела, сидела, зато высидела», подаваемая с расстегайчиками… Или заяц в сметанно-грибном соусе «Один у них я — шикарный сын». И совсем уж бесподобное — «Качка въ апельцинахъ», утиная грудка с яблочным и апельсиновым соусом… Именно на этом блюде остановился иностранец.

Тем временем Двинятин и Лученко заказали себе, каждый — свое любимое, а именно отбивные из сома — женщине, нежнейшая телячья вырезка на косточке, политая можжевеловым соком, — мужчине. Во время еды Марку Игоревичу позвонили, он послушал, закончил разговор и отодвинул от себя тарелку.

— М-да. Не получилось…

— Что именно? — спросила Вера.

— Одно из важных дел, ради которого я сюда прилетел.

— Какое же? — попытался уточнить Андрей. Ему хотелось разобраться, почему Вера лично занимается вопросами досуга американского дядюшки ее пациентки.

— Вам действительно интересно? — Он посмотрел поочередно на Веру и Андрея. Те молчали. — Хорошо. Постараюсь коротко, все мы люди занятые…

Рассказ его был словно путешествие во времени. Отец Осокорова, Игорь Георгиевич, был всемирно известным ученым, авиаконструктором, создавшим первый в мире тяжелый четырехмоторный самолет «Богатырь». Но самое главное изобретение, круто изменившее его жизнь, — это создание вертолета. Под его руководством были доведены до серийного производства вертолеты всех существующих классов. Его называли «Вертолетчик номер один». Сын стал продолжателем дела отца, и теперь журналисты, которые любят придумывать многозначительные имена, окрестили Марка Осокорова «Мистер Вертолет».

— А ваш дедушка, Георгий Алексеевич, был широко известным в России психиатром, профессором Киевского университета, — заметила Вера. — Мы его труды изучали в институте.

Глаза Осокорова потеплели.

— Да… Он был известен на весь мир. Но вернемся к отцу. Его удостоили звания почетного инженера, наградили орденом Святого Владимира IV степени, давшим ему дворянство. А потом…

— Революция?

— Именно.

…Работы по специальности больше не было, отец Марка Осокорова уехал во Францию, там спроектировал мощный бомбардировщик. Но какой-то злой рок преследовал его — чиновники не приняли самолет к производству. Он отправился в Америку, оставив жену и дочь, впрочем надеясь их забрать… В Нью-Йорке он оказался без средств к существованию, работал учителем вечерней школы. В двадцатых годах ему удалось собрать компанию русских эмигрантов, причастных к авиации: инженеров, рабочих и летчиков. Они составили костяк учрежденной им маленькой самолетостроительной фирмы «Осокоров аэроинжениринг корпорейшн». Жизнь как-то налаживалась. Он просил жену приехать, но она отказалась эмигрировать. Тогда отец женился на такой же эмигрантке из России.

— В этом браке родился я, — сказал Марк Игоревич. — И потом продолжил дело отца. Но теперь мой приезд сюда утратил главный смысл. — Он кивнул на телефон. — Я обратился в мэрию вашего города с просьбой о возврате мне нашей родовой усадьбы. Хотел за свои деньги восстановить ее и сделать там музей воздухоплавания. Мне сообщили, что в просьбе отказано. Забавно при этом, что в Вашингтонском музее хранится шляпа моего отца и первый вертолет, который он испытывал во дворе своего киевского дома, и в то же время в Киеве разрушается наша семейная усадьба…

— А чем мотивировали отказ? — поинтересовался дотошный Двинятин.

— Говорят, что усадьба продана, а владелец ее неизвестно где находится, и связаться с ним не представляется возможным.

— Обычная чиновничья отговорка, — задумчиво сказала Лученко. И тут же спросила: — А какое второе важное дело, Марк Игоревич?

— Да вот, хочу племянницу мою увезти к себе, в Америку. Пусть хоть на старости лет поживет, ни в чем не нуждаясь. Мы говорили с ней по телефону, она вполне здорова, по ее словам. Даже увлеченно преподает, потому и не смогла встретить, я в курсе. Но есть еще одно важное дело… Впрочем, боюсь, вам это будет не очень интересно.

— А вдруг будет? — усмехнулась Лученко.

— Только если вы любите писателя Гоголя…

— Николая Васильевича? Еще как любим! — воскликнул Двинятин.

— …И увлекаетесь жанром магии и фэнтези. Имеются в виду книги, фильмы, постановки и всяческая атрибутика.

Вера сказала:

— Мы, конечно, не очень горячие поклонники троллей и эльфов. Но книги о Гарри Поттере все читали, фантастику любим… Только вот вампиров не жалуем. А можете объяснить, в чем пересекаются интересы миллионера и любителей выдуманных, сказочных миров?

Оказывается, лет десять назад Марк Игоревич увлекся этим жанром и задумал учредить «Фестиваль магии и фэнтези». Вначале этот праздник был не слишком широко известен, хотя Осокоров щедро жертвовал на его организацию, привлекал лучших артистов. Это было такое грандиозное шоу — с карнавалами, цирковыми и театральными представлениями, постановками сцен по книгам Тол-кина «Властелин колец» и Урсулы Ле Гуин «Волшебник Земноморья». А также по циклу о Плоском Мире Терри Пратчетта.

Марк Игоревич, рассказывая, очень оживился.

— Понимаете, ролевые игры с хоббитами, эльфами, гномами и прочими существами давным-давно устраивают в разных странах. Но то были одиночные энтузиасты, случайные единомышленники, которые находили друг друга и собирались в небольшие группы. Просто люди с воображением, которым очень нужен этот красиво выдуманный мир. А мой фестиваль теперь раз в году собирает их вместе, то есть именно всех — со всех стран мира.

Понимаете? В магов, волшебников, драконов у меня играют не просто помешанные на фэнтези люди, а звезды мировой величины!

— Мы понимаем, — мягко сказала Вера. — Вы воплощаете сказку в жизнь, хотя бы ненадолго. Это важное дело.

— Искусство, этим все сказано… Жизнь скучна, ее нужно раскрашивать, нужно верить в чудеса, чтобы продолжать ходить на работу и воспитывать детей. Так вот, мой фестиваль по отношению к играм в магов — все равно что бразильский карнавал по отношению к танцам. Это колоссальное зрелище. Каждый год я провожу его в каком-то заранее выбранном городе. В прошлом году, например, этой чести удостоился Краков, там полным-полно своих легенд о рыцаре и драконе. В позапрошлом году фестиваль проходил в Румынии, в Бухаресте.

— Знаменитая легенда о Дракуле, — подсказала Вера.

— Да, верно. Перед этим праздник состоялся в Лондоне, ведь Англия — родина Гарри Поттера, любимого теперь всеми… Конечно Америка, как же без нее. Нью-Йоркский фестиваль магии был самым громким.

— Вы так рассказываете, что прямо захотелось к вам попасть туда, на фестиваль, — сказала Лученко.

— Так в чем дело? Приезжайте. В следующем году, правда, еще точно не знаю, где будем проводить… Осталось месяца четыре, чтобы решить, какой город выбрать: Мюнхен в Германии, Варну в Болгарии, Мармарис в Турции или Салоники в Греции. В общем, каждый год все больше народу стремится попасть на мой фестиваль — и в качестве зрителей, и в качестве актеров. От спонсоров отбоя нет, поверьте!

— Странно, что я ничего об этом фестивале не слыхал, — пожал плечами Андрей.

— А я слышала. — Вера кивнула. — И читала, и по телевизору видела. Так, значит, вы и есть главный режиссер?

— Нет, я фундатор и, собственно, хозяин авторских прав мероприятия. А оно сейчас делает меня даже более знаменитым и богатым, чем авиастроение. Вы удивитесь, сколько городов в разных странах мечтают заполучить очередной фестиваль к себе. Ведь это и мировой престиж, и очень выгодно финансово, кроме всего прочего. Выпускаются календари с тематикой фестиваля, игрушки, напитки. А режиссеры у меня работают… Ну, не буду хвастать. Так что теперь мой праздник зовется «Международный фестиваль магии и фэнтези» и по популярности вскоре перегонит чемпионаты мира по футболу, уж поверьте моему чутью.

— Неужели вы приехали в Киев, чтобы…

— Увы, нет. Не обижайтесь, но ваша страна пока не готова принять шоу такого масштаба. Не осилите… И не все звезды хотят к вам приезжать, вы уж извините.

— Ничего, мы понимаем…

— Но я твердо решил побывать на родине Гоголя, моего любимого писателя. Так, как он описывал чертовщину, мало кому удалось.

При слове «чертовщина» Вера вновь стала озабоченной. Она на минуту отошла поговорить по телефону, а Андрей рассказывал Марку Игоревичу о том, что родина Гоголя — это Миргород, Диканька и вообще Полтавская область, а родился он, собственно, в Сорочинцах.

Когда они пообедали и распрощались, довольные друг другом, причем Осокоров настоял, что вызовет такси, Вера поманила любимого и попросила:

— Подскажи, в каком банкомате можно воспользоваться этой карточкой?

Она достала карту из конверта и протянула Андрею. Он посмотрел на нее и присвистнул:

— Ого! «American Express», вот это крутизна! У меня внезапно появилась богатая жена?

— Еще неизвестно, я не знаю, сколько там. Проверим? — Вера нарочно сделала вид, что не знает суммы. Ей хотелось преподнести любимому сюрприз.

Они поднялись к церкви, сели в машину, проехали по Владимирской два квартала, остановились возле здания торгового центра.

— Здесь должны быть банкоматы сети «American Express», кажется. Ага, вот! Тебе показать?

— Я сама умею пользоваться, — гордо сказала Вера, но тут же добавила: — Только ты стой и наблюдай за мной, а то мало ли что.

Андрей с улыбкой смотрел, как Вера вставляет карточку, сверяется с бумажкой из конверта, где напечатаны цифры кода, медленно набирает его на клавиатуре банкомата. Но улыбка сползла с его лица, когда женщина ввела команду «Баланс» и на мониторе появились цифры. Он присвистнул.

— Ничего себе, — сказал ветеринар.

Они с Андреем посмотрели друг на друга… У обоих были удивленные лица.

* * *

Чернобаев зашел в элитный фитнес-клуб, сбросил пальто на руки сопровождающему его охраннику и пошел переодеваться. При всей своей занятости Сергей Тарасович два раза в неделю выкраивал часа полтора для спортивных упражнений. Кардиотренажеры, силовые упражнения — и в результате чувствуешь себя гораздо бодрее. Особенно если в баре взять чего-нибудь тонизирующего.

Здесь вовсю потели, поднимали «железо» и качали пресс только высокопоставленные люди. Сегодня почти никого не было. Только два человека в бассейне и скучающий тренер.

— Тимура ко мне, — коротко бросил олигарх Василию, встал на беговую дорожку и нажал кнопку старта.

Подошел его верный телохранитель, встал сбоку. Хозяин мельком взглянул на парня и вновь уставился на компьютер, чтобы отслеживать частоту пульса. Ну и вид у Тимура!.. На лице кровоподтеки и ссадины, возле уха пластырь, один глаз распух, голова забинтована.

— Докладывай, что ты натворил.

Тимур и в этот раз ничего не утаил от своего повелителя. Он признался, что следил за Лученко, потому что она ему пришлась не по нраву. Это было очень легко, она и не скрывалась. В соседнем со стройкой доме докторша ничего не разнюхала, там успели поработать. А в театре Акимов просто дал денег одной пожилой женщине, работнику сцены, и она все ему подробно передавала — куда Лученко заходила, с кем разговаривала.

— Когда узнал, что она вас предала, — сказал Тимур, упрямо наклонив голову, — решил наказать.

— Он решил… — пробормотал Чернобаев. — Тупой пес!.. — Промокнул шею полотенцем и перешел к велотренажеру.

Тимур шагнул за ним.

— Но тут на стройке началась драка, — продолжил он, — там один военный начал выводить из строя технику, и я кинулся туда. Сумасшедший оказался серьезным противником, и обездвижить его я не смог, но с объекта вытащил.

— Ментов вызвал?

Тимур опустил голову.

— Нет… Мне показалось, что…

— Ладно, — слегка задыхаясь, кивнул Чернобаев. — Дальше.

Дальше было самое трудное. Тимур, хоть и походил характером на кавказскую овчарку, но хвостом не вилял. Накажут — значит, накажут, так тому и быть. Рассказать не трудно, труднее объяснить: почему? Почему он внезапно решил, что должен обязательно свернуть шею артисту Антону Билибину? А он и не решал. Он был взбешен, просто вне себя. Лученко упустил, не сумел наказать. Десантника из строя не вывел окончательно, не захватил. Не было логичного завершения, удовольствия от победы. И тогда, стараясь принести хоть какую-то пользу хозяину, Тимур вспомнил о недавнем звонке той пожилой женщины, которая сообщила ему о подозрительных совещаниях молодых артистов в гримерной комнате Билибина. Вот на ком он отыграется! Он немедленно туда зайдет и заставит артиста во всем признаться.

— Я не собирался его убивать, — сказал Тимур виновато. — Это получилось само собой. Рефлекс. Руки сами сделали. Виноват…

Чернобаев тяжело дышал, но уже не оттого, что крутил педали, а от гнева. Пришлось прекратить тренировку. Он слез с седла, оглянулся и подошел к стойке бара.

— Кислородный коктейль, — сказал он бармену и отошел к противоположной стене зала, встал у окна, повернулся к Тимуру. — Ты хоть понимаешь, что натворил, идиот? Ты меня подставил! Если когда-нибудь кто-нибудь узнает, что я замешан в убийстве… Тупица! Животное!

Тимур опустил голову.

— Ты должен был доложить об этом звонке мне! Я бы тогда надавил по своим каналам, через министра культуры, через режиссера театра, — сказал олигарх. — Стратегию военную он, видите ли, применяет… Дурья башка!

Охранник молчал, сказать ему было нечего. Бармен принес коктейль и сразу вернулся за стойку.

— Твое дело — разнюхивать и докладывать мне, а не кусать всех подряд! Ты же не соображаешь, что артистов напрямую трогать нельзя. Ни жаловаться на них ментам, ни сажать за решетку, ни головы откручивать — ничего. Они, может быть, и подбрасывали листовки, но на самом деле… смерти на стройке происходили из-за нарушения техники безопасности, то есть по сути — по вине администрации строительства. А это директор и хозяин. То есть я! В итоге виноватым оказался бы я! Все СМИ подняли бы вой. Нужно мне это, болван?!

Красный и задыхающийся, Чернобаев пососал через соломинку холодный коктейль, замолчал.

Толку от этого разговора мало, только пар сбросить. Тимура не переделаешь. Его счастье, что он обладает парочкой ценных качеств… Поэтому совсем убирать его не стоит. Надо только отправить подальше отсюда, пока он и сам дров не наломал, и его кто-нибудь не расколол.

— И с докторшей то же самое. Я уже поговорил со знакомыми. Ей вот-вот перекроют кислород, и тогда она прибежит ко мне. А ты… Если бы ты ее тронул, придурок, то и себя бы похоронил, и меня сжег. Ты не читал ее дело, а я читал. Во-первых, ей не так просто причинить вред. А во-вторых, близкие мгновенно объявили бы вендетту… Тоньше надо действовать!

«Пора заканчивать, — решил Сергей Тарасович. — Он только отвлекает меня. Уже минут сорок болтовни, а я к железу еще не подходил. Пропускать нельзя, мышцы станут вялыми…»

— Собирайся, я посылаю тебя в ЮАР.

Тимур удивленно поднял глаза.

— А вы?

— Я здесь пока нужен! А ты — там. Я давно искал верного человека, который контролировал бы мои инвестиции в добычу алмазов. Добросовестного и неподкупного. Эти африканцы те еще хитрецы…

Хозяин знал, как разговаривать с Акимовым. У парня в глазах появился блеск: его повышают! Теперь он будет чувствовать себя нужным. И беды не натворит, там, в общем, и делать почти нечего. Да и верный человек рядом с одним из самых прибыльных дел олигарха Чернобаева — это больше покоя. Если не местные, так свои же могут начать ловчить…

А у Тимура животное чутье на всех, кто пытается обмануть хозяина.

* * *

Через два дня после убийства.

Когда Андрей собрался и уехал в свою клинику, лечить братьев наших меньших, Вера повернулась на другой бок, уткнулась в его подушку носом и задремала. Сегодня воскресенье, можно поспать подольше, отоспаться за все недобранные за неделю часы. Но, едва зазвонил телефон, она почему-то сразу поняла: не дадут ей сегодня отоспаться.

— Извините, если разбудил, здравствуйте…

Вера сонно поздоровалась. Это Гена, хозяин квартиры. Он редко звонил, обычно они встречались раз в месяц, когда она, а часто и Андрей, передавали ему плату за аренду.

— У меня очень срочное дело… То есть… В общем… Я не могу больше сдавать вам квартиру.

Вот это новость!.. Вера села на кровати и протерла глаза.

— Что случилось? Сколько у нас времени, месяц? Два? Надо же найти новое жилье.

Гена покашлял в трубке.

— Пожалуйста, я вас очень прошу, выселяйтесь уже сегодня.

— Это невозможно! Мы так не договаривались!..

— У меня будут неприятности… — вздохнул хозяин.

Чувствовалось, что он не в своей тарелке. Гена был музыкант, почти вся его жизнь проходила в гастролях. В короткие промежутки, когда он возвращался в родной город, он жил в квартире жены или в своей студии.

— К вам приходили? — догадалась Лученко. Сна у нее не было уже ни в одном глазу.

— Да… Простите, это очень серьезные люди. Я ничего не спрашиваю, просто не хочу знать, и вы мне не рассказывайте. У меня жена, ребенок, музыка, гастроли… Мне сказали, что если я и дальше хочу продолжать свою музыкальную деятельность без проблем с налоговой и прочих неприятностей, то должен отказать вам от квартиры.

— Понимаю. С такими людьми не спорят.

— Еще раз простите… — Гена был ужасно напряжен, ему было стыдно. Но страх пересиливал стыд. — Знаете что? Не забирайте пока все вещи в пожарном порядке. Обещаю, что никого тут не поселю в ближайшее время. Тем более деньги у меня пока есть… Только выезжайте поскорее. И не сердитесь…

— Спасибо за вещи, — сказала Вера и положила трубку.

Не будет она его утешать, самой тошно. Значит, Чернобаев принял меры?..

Снова зазвонил телефон, она уже не удивилась.

— Да.

— Вера Алексеевна! Я не знаю, в какую историю вы вписались на сей раз, и не хочу знать! — Это звонил главврач Илья Ильич Дружнов. — Прошу вас поскорее пожаловать в мой кабинет. Нужно срочно поговорить.

Она позавтракала на ходу и вызвала такси. О чем будет разговор, можно легко догадаться.

— Зная вашу любовь к распутыванию всевозможных шарад, — с ходу начал Дружнов, едва она вошла, — я могу только сделать вывод, что вы наступили на чей-то очень высокопоставленный мозоль. Короче, меня пригласили на ковер в министерство, в самый высокий кабинет. И популярно объяснили, что я работаю на контракте, и если я вас не уволю, то в новом году со мной контракт не продолжат. Каково?

Лученко молчала, глядя в сторону.

— Поэтому мне объявили ультиматум: либо вы уйдете из клиники сейчас, либо мы вместе уйдем в январе. Я пожилой человек, Вера Алексеевна, но если окажусь на пенсии, то сдохну от безделья!

Илья Ильич отвернулся к окну, чтоб она не увидела, как искривилось его лицо от мучительной злости.

— Я поняла, — тихо сказала Вера, поднимаясь из кресла и идя к двери.

— Подождите, доктор. — Ее начальник не любил безвыходных положений и был упрям. — Возьмите больничный недельки на две, а то и на месяц. Я сам выпишу. Что-то по травматологической части. Посидите на больничном пока. А там… Как в той восточной притче: либо эмир, либо ишак.

— А как же мое увольнение?

Дружнов наклонил голову, как будто хотел кого-то забодать своей лысиной, и стал еще больше похож на Айболита из мультика. Похоже, он не собирался без боя сдаваться бармалеям из Минздрава.

— Вот скажите, почему мы с вами, два добросовестных доктора, не можем один раз в жизни притвориться?

— Можем, только не волнуйтесь. Хоть два раза.

— Она еще шутит… — проворчал Дружнов.

— Какие уж тут шутки. Так я болею, а потом увольняюсь?

— Болеете. У вас трещина. Где же у вас трещина… — Он стал рыться в столе. — Ага, трещина кости стопы, не дай боже взаправду… У меня и рентген есть, недавно баскетболистка обращалась. — Дружнов решительно протянул Лученко рентгеновский снимок. — Вот, возьмите, теперь это ваша трещина стопы. И пока вы не вылечитесь, уволить вас никак нельзя! Ясно?

— А ничего, что здесь нога сорок четвертого размера, а у меня тридцать пятый?

Илья Ильич уставился на женщину с подозрением: она шутит или серьезно?

— Не будьте занудой, Вера Алексеевна. Сказано вам — ваша стопа. Кто будет разбираться, у кого какой размер? Главное — вы месяц в клинике не появляйтесь! А не то и вправду в гипс закую, для правдоподобия. Идите, идите со своим недопереломом! Больничный заберете в регистратуре, потом. И нечего меня отвлекать, у меня еще куча дел. До свидания!

Когда за ней закрылась дверь, он пробормотал себе под нос:

— Ты разрулишь свою ситуацию, девочка, я в тебя верю…

«Девочка» вышла на морозный воздух, вдохнула полной грудью.

«Вот так. А чего ты еще ждала? Что Чернобаев тебе спасибо скажет? Не смешите мои тапочки, как говорил давным-давно один пожилой сосед по коммунальной квартире…» Могущественный олигарх внезапно понял, что доктор Лученко ему слишком мешает. Понял, что он в качестве хозяина стройки уже не инкогнито.

Подозревает, что может проиграть на выборах из-за этого. К тому же Сотникова его уже не продвигает, он испортил с ней отношения. Конечно, ему это как слону дробина, тем более у него бизнес намного шире, чем какая-то стройка, а в парламент он пролезет в следующий раз. Но нельзя оставлять безнаказанным человека, который ему мешает и который его не боится. Что же с ней делать? Он правильно рассудил: уничтожать доктора Лученко глупо и опасно. Нет, не убивать ни в коем случае. Зачем? Ее нужно уничтожить как профессионала и гражданина, а тогда уж пусть живет и мучается. Значит, ее должны уволить, ее должны выселить из арендуемой квартиры, никто больше не должен ей сдавать жилье или брать на работу. Вокруг Лученко будет вакуум.

Андрей долго не брал трубку. Может, на операции? Она уже хотела нажать кнопку отбоя, и тут он ответил.

— Я к тебе сейчас приеду, — сказала она коротко.

Он сразу понял, что не надо задавать вопросов.

— Жду, — ответил Андрей.

У ветеринара сейчас находился очень необычный пациент. Женщина принесла ежика по имени Эдя, для посторонних — Эдуард. С ним случилась неприятность: он попал в стиральную машину. В принципе, мог погибнуть, но умудрился выжить.

— Наверно, Эдичке кажется, что он побывал в аду! — страдальчески морщилась старая дева невнятного возраста. — Как же я не заметила! Хорошо, что вовремя остановила машину!

Ежиный ад, должно быть, состоял из бесконечной крутящейся железной бочки, мыльной воды и нехватки воздуха. Впрочем, сейчас колючему другу ничего не казалось: он был без сознания. Хозяйка, проверив страшное подозрение и увидев, как Эдя вывалился в таз вместе с бельем, ойкнула и побежала звонить в ветеринарную клинику, потом примчалась на такси. И вот теперь еж без движения лежал на столе, и было непонятно, жив ли он.

Двинятин внимательно осмотрел его и сказал:

— Ежик жив.

— Слава Богу! Я бы не пережила. Мы с ним одиночки… А что теперь делать?

Действительно, как привести его в нормальное состояние? Ветеринар задумался. В его богатой практике такого пациента еще не было. Что он помнил про этих животных? Собственно, очень мало. У них свои особенности: специфический запах, шум и топот, осторожность, любовь ко всякому засохшему мусору, чтобы из него устраивать лежбище. Хозяйка держала его в клетке, на подстилке из сухой ромашки.

— Не понимаю, — сказал Андрей, — как он попал в машину. Сейчас зима, время его сна.

— Ой, это я, старая дура. Вынула его из клетки, решила ему свежей ромашки подстелить, и положила его в тазик с бельем. А вернуть обратно забыла! — Женщина заплакала, как по усопшему. — Что с ним теперь будет? Я не переживу, если он умрет по моей вине!

— У него стресс, — пробормотал ветеринар. — А знаете что? Есть идея. Что он любит из еды больше всего?

— Ежи, они же хищники, — зачастила хозяйка, — и поэтому их необходимо кормить мясом, рыбой, яйцами, а вот от молока у Эдика случается расстройство желудка… А еще он очень любит, когда я покупаю ему такое лакомство, вы не поверите: корм для собак и кошек.

— Ага. Момент!

Он ушел, быстро вернулся и поставил перед «хищником» тарелочку с собачьим сухим кормом. Ежик не двигался.

— Где ваша клетка?

Двинятин взял клетку, поставил на стол рядом с ежом, засунул туда корм и сделал женщине знак, что они оба должны выйти.

Как раз в этот момент приехала Вера.

— Занят? — спросила она.

— Почти освободился. Подожди пять минут.

— Кто у тебя? — спросила Вера. Спешить все равно было некуда.

— Эдичка. Ежик.

— Надо же… Интересная работа. Помощники не нужны? А то я, кажется, без места осталась.

Андрей посмотрел на любимую женщину сочувственно.

— Я подумаю. Может, устроим кабинет зоопсихологии… Ну-ка, как там пациент?

Они приоткрыли дверь, заглянули в приемную — Двинятин, Лученко и хозяйка ежа. И увидели пустую кормушку, а Эдя забрался в клетку на подстилку и, похоже, опять заснул до весны.

Они вышли из клиники пройтись. Если разговор серьезный, то лучше на свежем воздухе. А внутри и посетители, и второй врач… Не уединишься.

Двинятин вдохнул морозный воздух всей грудью:

— Скоро Новый год…

— Угу. — Она прижалась к нему.

— Тебе холодно?

— Нет. Есть такая традиция: все дела старого года оставлять в прошлом. Чтобы Новый год начинать с чистого листа.

— Ну, есть такое.

— Проблема в том, что проблем куча. Просто пирамида Хеопса какая-то. Ее просто не разгрести!

— Не нужно видеть все в черном свете, посмотри, как вокруг белым-бело. — Андрей улыбнулся, потом погасил улыбку и сказал: — Давай свою пирамиду проблем.

Вера рассказала про звонок хозяина квартиры, про поездку на работу и разговор с главврачом, про липовый больничный и вполне возможный вариант окончательного увольнения. Андрей нахмурился.

— Понимаешь, кроме всех этих безобразий на стройке, тут еще и убийство Антона. Кто его убил и зачем? Ведь они запросто могут решить, что это ты, и, кстати, намекали. Сделать из тебя козла отпущения. Я этого не хочу.

— Не бойся, наши доблестные органы, конечно, могут взяться за меня, но я заготовил железное алиби.

— Почему я об этом не знаю? — возмутилась Вера. — Ты понимаешь, что все это время мне в голову лезли черт-те какие мысли? Чудовище, где ты был в тот вечер? Колись!

— Ну, если кое-кто будет обзываться, я совсем ничего не расскажу. Только своему адвокату! — стал дурачиться Двинятин.

— Ну пожа-алуйста! — взмолилась его подруга жалобным голосом.

— Так и быть, знай мою доброту. Сразу после того, как я отошел от театра и не знал, куда деваться, позвонил один клиент. Он живет в Боярке, у него небольшая конюшня, я ему срочно понадобился. Он обрадовался, что я как раз не занят, и заехал за мной на Крещатик, к Бессарабскому рынку. У него кобыла жеребилась. Ну, и я целые сутки провел за городом. Кобыла может подтвердить!

— Какой же ты гад, Андрюшка! Неужели так трудно было мне сразу сказать? Ты ж ведь понимал, что я думала, ты мог… Из ревности…

Андрей внимательно и немного удивленно посмотрел на нее.

— Слушай, объясни мне одну вещь. Вот ты необыкновенная женщина, гениальный психотерапевт…

Вера с усмешкой поклонилась.

— Погоди, я серьезно, — сказал Андрей. — Ты помогаешь людям, в твоих силах сделать практически невозможное. Не зря тебя некоторые знакомые называют колдуньей. А я знаю, что у тебя дар от природы, ты экстрасенс — хотя я и не очень люблю это слово, но иначе не скажешь. Так вот, растолкуй: как ты, такая умная и все понимающая, всевидящая и всезнающая — могла хоть на одну секунду подумать, что я убил человека? Это я-то, которого ты знаешь, как саму себя… Да к тому же еще из ревности. Нет, не понимаю!

Вера вздохнула.

— Это работает принцип сапожника без сапог. Все, что я умею делать для других, я не умею для себя. Помочь другому человеку могу, а себе — нет. Не получается. Для самой себя не работают все мои техники, понимаешь?

— Не очень.

— Сапожник может сделать отличные сапоги для клиента, потому что вживается в него, это его ремесло, его талант, понимаешь? А в себя он вживаться не может и не хочет, сам у себя он на втором плане. Вот так этот принцип и работает.

Андрей внимательно слушал.

— Тогда понятно, — сказал он, — почему ты почти поверила. У тебя просто мозг отключился.

— Ну, спасибо тебе на добром слове!..

— Не за что. Тогда продолжай считать, что я могу перебить кучу людей из ревности, я согласен. Мне даже приятно, что ты обо мне так хорошо думаешь… Ладно-ладно, не хмурься. Рассказывай дальше.

— Дальше? Все, что творится на стройке, я примерно понимаю уже, но теперь, когда убили Антона, я просто обязана Чернобаева с этой стройкой как-то остановить. А ведь это невозможно, все равно что остановить лавину, ледник, тайфун. Слишком большие деньги.

— Посмотрим. — Андрей пожал плечами с таким видом, будто ему не раз приходилось останавливать стихийные бедствия.

— Потом, от меня отвернулись сразу обе мои закадычные подруги, Даша и Лида. А теперь еще и Чернобаев прессует. Где будем искать новую квартиру? И где гарантия, что олигарх не поставил заграждения и в других местах?

— Да ладно, не такой уж он дальновидный. Квартир в Киеве полно, поищем в Интернете. Так что ты не усложняй… О, вспомнил. Бритва Оккама.

— Чего?

— Бритва Оккама, говорю. Это такой методологический принцип, по имени английского монаха. В упрощенном виде звучит так: «Не следует множить сущее без необходимости».

— Пока не очень понятно…

— То, что можно объяснить посредством меньшего, не следует выражать посредством большего.

— Брось цитаты! Объясни проще!

— Ну, размышляя над какой-то очередной шарадой, которую подбрасывает тебе жизнь, отсекай все сложное, оставляй простое объяснение. Простая мотивация — то, что обычно движет людьми. Деньги, зависть, месть. Ну, что я тебе объясняю, кто из нас знаток человеческих душ?

Вера задумалась и вдруг остановилась.

— То есть быть проще… Отсекать все сложное… — забормотала она. — Сложное и есть лишнее, хм…

Какое-то время они стояли молча.

— Ты гений, — сказала Вера спокойно.

Двинятин скромно развел руками: если уж ты настаиваешь…

— Слушай, гений. Теперь, когда у меня появилась с твоей помощью некоторая идея, обещай, что не будешь ругаться, если…

— Обещаю, если ты тоже не будешь.

— Я? За что это? Ты тоже хочешь уехать?

Андрей нахмурился, но было уже поздно отступать.

— Просто у меня тоже есть идея. Я хочу помирить тебя с Сотниковой, и не надо меня отговаривать, вы ведь дружите так давно…

Вера опечалилась.

— Не думаю, что у тебя получится. Она считает меня предательницей, а я не могла поступить иначе.

— Получится или нет, будет видно. А куда ты собралась уезжать?

— Пожалуйста, разреши мне съездить к Осокорову.

— Так он же поехал по гоголевским местам, в Полтаву, кажется.

— Вот туда и разреши. Мне очень нужно. Одна сумасшедшая мысль в голову пришла!

— Для этого нужно бросать любимого мужчину и мчаться в край галушек и пампушек? — грозно насупил брови Андрей.

— Я не променяю тебя на галушки, обещаю.

— А я тебя ревную, официально предупреждаю.

— Ой, умру от смеха! К восьмидесятилетнему дедушке?

— К миллионеру, американцу и человеку, способному осуществить любые женские мечты! Не то, что я. Вот у тебя уже куча денег благодаря ему…

— Какой же ты дурачок! — прошептала Вера, уткнувшись носом в его теплую куртку. — Это же на наш общий дом.

Он погладил ее по голове.

— Ты же понимаешь, я шучу. Разве удержишь птицу в клетке? Дверца всегда открыта… Только помни, что я люблю тебя.

* * *

Решившись поехать в Полтаву в одиночку, без охраны, Марк Игоревич совершил неслыханный поступок с точки зрения любой мало-мальски известной персоны. А уж он-то был известен достаточно. Можно подумать, это просто выходка эксцентричного миллионера — дескать, нате вам, смотрите на меня и удивляйтесь. Но в том-то и дело, что пожилой меценат вовсе не хотел привлекать к себе чьего-либо внимания, и даже наоборот, стремился стать как можно незаметнее. Да и, собственно, чего ему бояться? В таком возрасте перестаешь опасаться смерти.

Все дело как раз в возрасте. Он отлично выглядел, казался бодрым и энергичным, сверкал белозубой улыбкой на смуглом морщинистом лице. Но внутри давно ощущал холод. Поначалу сам себе не желал признаваться, что его уже не так живо интересует все вокруг — яркое, спешащее и мельтешащее, живое и интересное. А однажды, в момент очередного приступа меланхолии, которые он тщательно скрывал от окружающих, вдруг понял: что-то с ним не то. Холод внутри увеличился, незнакомое прежде равнодушие затапливало грудь.

Наверное, думал Осокоров, это все-таки старость. Утрата желаний и интереса к жизни. Это естественно. Но как же так? Только не сейчас! Пусть старость подождет еще годик, еще лет пять. Одно желание осталось у мецената: он хотел хотеть.

К психоаналитику ходить не стал, причем даже не мог объяснить себе почему. Просто думал, размышлял. Вспоминал. И продолжал без устали работать.

Хорошо, когда есть налаженная деятельность, она не дает остановиться и не мешает думать. Марк Игоревич знал: останавливать мгновение нельзя, Фауст неправ. Когда начинаешь останавливать, никакого наслаждения не получается — вся остальная вселенная стремительно движется дальше, с бешеной скоростью накапливается несделанное, недодуманное, недосмотренное, ненаписанное и непочувствованное. Вокруг и впереди еще куча мгновений. Аты остановился и стоишь, пытаясь полюбоваться остановленным и удивляясь: почему не выходит? Да потому что любоваться надо в движении, мчась рядом с прекрасным на той же скорости и уж тогда разглядывая. Моменты радости нельзя остановить, поймать, запечатлеть, растянуть! Секунды наслаждения остаются только в памяти, и то, как выясняется, ненадолго. Счастливые минуты можно продлить, лишь не сосредотачиваясь на них! Двигаясь вместе с ними со скоростью счастья, вперед, к следующим.

«Пока можешь мчаться — мчись, — думал Осокоров. — Занять сидячее или лежачее место в зрительном зале я всегда успею».

В конце концов он понял — ему не хватает воспоминаний детства, чтобы победить старость или хотя бы примириться с ней.

Детство было так давно, что он уже не верил, действительно ли был когда-нибудь маленьким. А вдруг все это ему приснилось? Старые фотографии начали казаться подделкой. Он остро захотел побывать в Украине, отыскать свои корни, убедиться: его мама жила здесь, и папа тоже из этого здешнего теста, а он был маленьким, вообще — был!.. Тогда, возможно, сковывающий его холод повременит…

Когда ему сюда, в провинцию, позвонила Вера Алексеевна, Осокоров уже многое успел увидеть и почувствовать в Полтаве, и как раз не хватало умного, понимающего собеседника. Конечно же, он сразу согласился на ее приезд. Лученко замечательная женщина и отличный специалист, знакомство с ней — просто подарок судьбы.

Когда Вера вышла из скоростного поезда, ее уже ждал Марк Игоревич, припорошенный снегом. Снегопад шел весь день, обильный и густой. Он подал ей руку, сказал какой-то комплимент, она ответила… Иногда слова звучат как фон чему-то более важному. Снег все падал, они зашли в гулкое здание вокзала, одновременно топнули ногами, чтобы стряхнуть снег, улыбнулись.

Осокоров посмотрел ей в глаза, произнес значительно:

— Я готов быть духовником и психотерапевтом. Можете рассказать мне с самого начала и все, как другу.

— Спасибо, — ответила Вера. — Тогда и вы поделитесь со мной, сумели ли найти то, что искали: свои корни. И в чем именно.

Осокоров улыбнулся своей ослепительной улыбкой.

— Счет один-один, — сказал он. — С вами приятно иметь дело. Только у меня предложение: а поехали в Миргород?

— А поехали! Сама хотела вам предложить. Меня папа туда в детстве возил, интересно глянуть, как там…

Вера только сейчас заметила, что у «американца» с собой небольшой чемоданчик на колесах.

— Мне это нравится. Вы даже не спрашиваете, зачем мне туда нужно, — одобрительно кивнул Осокоров. — Значит, мы друг друга понимаем.

Они приехали на автовокзал и вскоре уже сидели в комфортабельном автобусе. За два часа езды многое можно успеть рассказать. А рассказывая, упорядочивать факты в собственной голове…

Осокоров слушал внимательно. Не перебивал, не задавал отвлекающих вопросов. Выслушал всю историю, начиная с якобы украденного кольца, затем про строительство, театр, артистов, смерть Билибина, конфликт с подругами и давление олигарха. И даже про недостроенный дом в Пуще-Водице… Правда, теперь, благодаря щедрости Осокорова, дом можно закончить. Если бы Вера знала, что получит столько денег за свою обычную, в общем-то, работу, она бы ни за что не согласилась на предложение Чернобаева…

Осокоров слушал, молчал, кивал. Меж тем за окнами автобуса лежала украинская провинция. Сейчас, укрытая белым, она казалась скучной и унылой. Однако, может быть, это даже хорошо? Особенно для уставшего от цивилизации горожанина. Ведь беспокойная нервная цивилизация свирепствует именно в крупных мегаполисах, где голова раскалывается и от работы, и от отдыха, от необходимости спешить — успевать за потоком жизни. Провинция — значит «отдаленная местность, периферия». Но ведь все относительно, и столицы от периферии тоже удалены, так что если взглянуть на дело с этой точки зрения, то понятно: слово «провинция» придумали высокомерные горожане…

— Я вам сочувствую, Вера Алексеевна. — Марк Игоревич прервал молчание. — И понимаю так, как мало кто может понять. И мне приходилось в свое время ощущать на себе прессинг крупных корпораций, отступать. Поверьте мне, у вас все наладится. Давление на вас прекратится, поскольку исчезнет смысл этого давления.

— Думаете?

— Уверяю вас, и работа, и квартира, и остальное — все вернется на круги своя.

— Что вы мне посоветуете делать?

— Вы уже сделали достаточно для того, чтоб все разрешилось так, как должно быть. Что делать? То, что вы делаете всегда, если я вас правильно понимаю. И то, что всегда делал я. Отступая, наступать с противоположной стороны. С пятой стороны и с двадцатой. У сильных мира сего гораздо больше уязвимых точек, чем у слабых, им есть что терять, и они этим дорожат… Но давайте не будем философствовать.

— Давайте.

— И поэтому к вашим проблемам мы обязательно вернемся по пути в Киев, когда закончим здесь все наши дела.

— Согласна. Тогда теперь я вас слушаю, а вы рассказывайте.

…Он специально поехал в Полтаву поездом, хотя люди его уровня не любят тратить время. Он собирался почитать в дороге Гоголя, понаблюдать за пассажирами, понять изнутри свою бывшую, теперь чужую страну. Железная дорога — отличное место для таких наблюдений. Надоело летать и видеть вокруг пассажиров бизнес-класса, дорогих менеджеров, похожих, как оловянные солдатики.

А получилось еще лучше. Перед отправлением поезда на перроне в Киеве к нему подошла женщина и попросила присмотреть за сыном: он ехал к бабушке с дедушкой в Полтаву. Осокоров очень удивился. Чужой человек, в чужой стране, а ему доверяют ребенка!.. Мальчика звали серьезным именем Тимофей. Честно говоря, таких образцово-показательных детей Осокоров раньше в жизни не встречал, так что ответственность за дитя не легла на него тяжким грузом. Всю дорогу до Полтавы мальчик тихо рисовал в своем альбомчике какие-то сражения, подбитые танки и самолеты.

А потом бабушка и дедушка Тимофея «прихватили» его мертвой хваткой гостеприимства, и американский турист вскоре осознал себя сидящим у них за столом. На вышитой льняной скатерти стояли такие яства, что он сразу вспомнил «Старосветских помещиков» своего обожаемого Гоголя. Он осмотрелся: белые стены казались голубоватыми от свежей побелки, темно-вишневый крашеный пол укрывали разноцветные домотканые коврики. В дверных проемах красовались полотняные портьеры, украшенные вышивкой. В окно, занавешенное тюлем, кланялись ветки, посеребренные изморозью. В этой тихой обстановке обитала какая-то белая магия. Уют комнаты затопил его до краев. Словно на старой фотографии из детства проступил этот интерьер.

— Ведь мама моя родом из Полтавы, — сказал Осокоров. — Мы часто перебирали альбом с фотографиями… А что касается гостей, то, конечно, я не должен был уступать, меня ждал забронированный через Интернет отель. Но…

— Вам нужно было вновь испытать забытое чувство потери приватности, — догадалась Вера.

— Вы умница. Я на старости лет подозревал себя в начавшейся черствости и хотел ощутить пульс жизни. Так что мне улыбнулась удача: провести день с простыми людьми бок о бок…

А потом его возили по городу, рассказывали про Петра и шведов, про казаков Искру и Кочубея, даже читали вслух «Полтаву» Пушкина. И Тимка все время их сопровождал. Марк Игоревич и верил, и не верил, что можно вернуться в детство. Оно у него состояло из двух половин: первая — абсолютно американская: колледж, знакомые, много спорта, пластинки с музыкой Армстронга и Эллы Фитцджеральд, рок-н-ролл и первая сигарета, первый секс… Вторая — не для всех: православная церковь, чтение Гоголя вслух, украинский борщ и вареники, песни, страшные папины байки про нечистую силу. И потрясающие мамины рассказы о жизни до большевиков, о поездках из Полтавы в Миргород, в Диканьку, о любительских спектаклях по Гоголю. Осокоров давно мечтал увидеть тех людей, о которых столько рассказывала его мама. Через столько лет, через большую жизнь попытаться войти в ту же воду? Говорят, это невозможно. Но он их действительно встретил в Полтаве — бабушку и дедушку Тимки. А главное, он увидел те самые вросшие в землю хатки, укрытые снегом, как шапкой.

— Знаете, большинству нравятся многоэтажные дома: бетон, стекло, высота — дух захватывает. Я ведь в Нью-Йорке живу, так что могу понять. А вот мне милы те домики, которые я застал ребенком: маленькие, старые, с разнообразной лепниной. Уютные, сразу целиком помещавшиеся в поле зрения. Тихие, несуетливые, образующие такие же дворы. Такие дома — штучная работа, индивидуальный пошив. Не массовая застройка, а жилье… Кто-то скажет, что любовь к таким домикам — это признак провинциальности. Тогда я согласен быть провинциалом! Во всяком случае, мне нравится все тихое, живущее не напоказ и не работающее на публику, не коммерческое, не громкое — просто красивое. Для себя.

Марк Игоревич рассказывал, что таких домов почти нигде не осталось, но в Полтаве он их увидел, и внутренняя машина времени сразу включилась, мгновенно перенеся его в детство, он все вспомнил, ощутил толчки жизни в груди, слева. Мальчик Тимофей ходил рядом с ними, дед что-то рассказывал, а Осокоров, снова живой, не старый, чуть не плакал — ну почему детство уходит?! Куда? Зачем? Тут он посмотрел на Тимку, на его смешную шапку-ушанку и серьезные глаза… Тот тоже посмотрел на Марка Игоревича и замер. И этого мгновения хватило, чтобы взрослый человек понял: никуда детство не уходит. Оно не ушло, это он от него ушел. Просто вырос. А оно перешло к другому мальчику, потом опять к другому, и теперь оно вот у этого, у Тимофея. Играет с ним в те же самые игры, расширяет его двор до пределов вселенной… И ему, восьмидесятилетнему старику, стало спокойно, потому что только так, по справедливости, и может быть устроено на свете.

Вчера вечером они вместе с Тимкой, его бабушкой и дедушкой вышли посмотреть усадьбу Ивана Котляревского, Свято-Успенский собор. Потом прошли к белой ротонде, откуда открывался чудный вид на всю Полтаву. От этого вида нельзя отвести глаз: крыши, стены, деревья, так искусно все нарисовано — кем? — не хотелось об этом думать… Стояли и любовались, как произведением искусства. Картина под названием Полтава охватывала со всех сторон. Приехав сюда случайным посетителем, Марк Игоревич невольно стал сам частью этого города, где каждый фрагмент городской картины — это движение чистой души.

Город лежал в сиреневых сумерках садов и парков, как младенец в колыбели. Дед сказал, видимо, выплескивая какие-то свои потаенные мысли:

— Хиба в нас хуже, чем у вашей Америке? Шо вы знайшлы у той Нью-Йоркщине? — Он посмотрел в глаза Осокорову, а тот молча пожал деду руку.

Действительно, что он нашел, когда есть такая тихая, такая колыбельная Полтавщина… Полтава, Полтава, почему она такая мучительно знакомая, удобная, милая его сердцу? Может, именно потому что колыбельная. Она — это ясли, детский сад, это все детское — наивное и простодушное. Полтаву ему было нужно обязательно увидеть, чтобы потом хранить ее, как детские фотографии и воспоминания. Потому что это его собственное прошлое. Его корни…

Они с Лученко уже часа два ходили по улицам Миргорода. Городок сразу распахивался взгляду, потому что весь был в ширину, без вертикалей столицы, где взгляд упирается то в холмы, то в бетонно-стеклянные многоэтажки. Здесь взгляд скользил поверх, фокус не наводился на резкость, а размывался вдали и сразу как-то расслаблял.

Украинская провинция в лице Миргорода накрыла их тихим обаянием. Они прошли сквозь белую колоннаду в вездесущем палладианском стиле с надписью «Курорт», прошли по расчищенным от снега плитам центральной аллеи, увидели столбик со стрелками, которые указывали, где здесь бюветы с целебной водой, спальные корпуса и столовая, регистратура с приемным покоем. Тишина была такая, что хотелось ее потрогать… Свернули влево, вышли к знаменитой луже, воспетой Гоголем, замерзшей, но с парой лебедей, живущих в домике у лужи. Вербы возле озера наклонили над лебединой хаткой свои серебряные косы. По периметру озера стоят персонажи гоголевских произведений. Народу немного, кто-то возле скульптур фотографировался, кто-то обронил фразу: «На хорошего скульптора денег не хватило… Халтура!»

Лученко и Осокорову не хотелось критиковать, не затем они приехали в этот тихий ветхозаветный Миргород. Проходя по маленькому центру, они вышли к Хоролу; речка замерзла, и буквально в нескольких десятках метров от главной реки начинались узкие рукава-речушки, тоже покрытые льдом.

Марк Игоревич шел неожиданно бодрым шагом, Вера едва за ним поспевала. Он продолжал свои мысли:

— Кто сказал, что провинциализм — это плохо? Глупости! Провинция, особенно украинская, как я теперь вижу, — это замечательная смесь неторопливости, радушия и любопытства. Здесь расспросят, объяснят, как доехать, а потом, махнув рукой — дескать, да что это я словами! — доведут до нужного места…

Он вздохнул полной грудью, помолчал.

— Хорошо! Я уже видел все, что мне нужно. Это прекрасно, не знаю даже, как описать словами. Знаете, меня будто подключили к мощному аккумулятору. Надолго хватит… Теперь вы.

— Что «я»?

— Вы хотели о чем-то меня попросить. Скоро, — он посмотрел на часы, — мы отправимся на вокзал и поедем в Киев, подробности можно в поезде. А пока — самую суть.

Вера кашлянула.

— Насчет вашего фестиваля… Я правильно поняла, что он проводится, как Олимпийские игры, в разных странах мира? Вы единолично решаете, где проводить очередное шоу? Или…

— У меня есть оргкомитет, который предлагает ту или другую страну для проведения фестиваля. Окончательное решение принимаем по совокупности плюсов и минусов. Но, конечно, в итоге решаю я. Не тяните, Вера Алексеевна. Конкретно: вы уже придумали, как я могу вам помочь? Я же по глазам вижу, придумали.

Вера хмыкнула.

— Интересно, кто из нас психотерапевт? Ладно, признаюсь: есть одна совершенно безумная идея.

— Достаточно безумная?

— Абсолютно сумасшедшая, поверьте дипломированному психиатру.

Осокоров потер руки.

— Мне это уже нравится!..