Грязные деньги

10 ИЗ КОНФИДЕНЦИАЛЬНЫХ ИСТОЧНИКОВ

За неделю до убийства.

В ординаторскую грузно шагнул главврач Дружнов, увидел Зарайского и кивнул:

— Я пришел, Никита, можешь выметаться.

Дружнов, хоть и был главным врачом клиники, продолжал оставаться опытным хирургом-травматологом и иногда, когда позволяли обстоятельства, заступал на смену — и подработать, и навыки освежить.

— Я еще часок побуду, Илюша. Извини. — Никита потянулся, с хрустом размял запястья и пальцы. — Хочешь поспать?

— Я те дам поспать. Это ты спи, я уже стар для… А что ты так хитро улыбаешься, шалопай? Зачем остался?

— Верунчик попросила.

Илья Ильич нахмурился.

— Опять Лученко что-то затеяла? А ты ей еще и помогаешь. Ох, всыплю я ей! Сколько можно работать спасательной командой, сыщиком-любителем? Тут пациентов куча…

— Не всыплешь, — уверенно сказал дежурный хирург. — А то я на тебя обижусь. Да ладно, что ты волнуешься? Она хочет просто глянуть со мной на этого, со стройки, тяжелого. Я сам ее попросил: вдруг почувствует чего-нибудь, расскажет. Ты же ее знаешь.

Дружное молча сопел.

— И знаешь — твоей клинике фантастически повезло, — продолжал Никита Зарайский, — что у нее есть такой специалист. Она гений. А ты ее достаешь своим ворчанием.

— Даже гениев надо иногда возвращать в русло… — Главврач поднял палец, вздохнул. — Ладно, пойду поработаю. Через час-полтора чтобы духу вашего…

Он вышел и прикрыл дверь. Никита откинулся на спинку стула, посмотрел на часы, встал и не спеша направился в реанимацию. Пациент Довгалюк выглядел плохо, но был все еще жив, о чем равнодушно сообщали показания на мониторе. Очень тяжелые травмы, но кто знает… Чудеса случаются. Да и не в чудесах дело, просто одним везет, другим не очень. Этому повезло: грохнулся на мешки с цементом. Переломы ребер с проникновением осколков в легкие, компрессионный перелом левой руки и ключицы, травма головы с переломом челюсти, тяжелый ушиб позвоночника, переломы костей таза, ног…

Что Вере от этого строителя понадобилось, интересно? Но все равно, он ей поможет в любом случае. Он ей слишком обязан, этой волшебнице с голубыми глазами. И никогда полностью не расплатится… Себя Зарайский считал тоже очень неплохим специалистом, но даже у выдающихся докторов случаются черные полосы в жизни. Интересно, что беда почему-то началась со счастья, а счастье, в свою очередь, с беды. Прямое доказательство полосатости нашей жизни. А именно: однажды в автомобильную аварию попала юная студентка консерватории Настя Борочко. Хирург Зарайский собрал сложный открытый оскольчатый перелом ноги буквально по миллиметру, операция длилась пять часов. В самом конце, когда ординатору разрешили зашивать, Илья Ильич Дружнов, главврач и опытный травматолог, под чьим руководством шла операция, восхищенно сказал:

— Ну, ты, Никита Андреевич, ювелир!

Послеоперационный период проходил благополучно. Хотя при наилучшем исходе Настя, которой только что исполнился двадцать один год, на всю оставшуюся жизнь была обречена ходить с костылем. Но она оказалась оптимисткой и через несколько дней, во время обхода, удивила всех присутствующих фразой:

— Ничего страшного, я ж не балерина. А певица может ходить с палочкой. Вот, например, Монсеррат Кабалье! Выходит на сцену с тростью, а когда начинает петь, все даже забывают, что она хромает!

Врачи обалдели, и слова утешения замерли у них на губах. Девушка улыбалась, от ее ясных глазок и чистого девичьего личика исходило такое спокойствие, такая уверенность, что все будет хорошо… Казалось, в палате светлей стало. А через несколько дней в коридорах больницы зазвучал романс «Белой акации гроздья душистые». Зарайский зашел в палату и увидел Настю, полулежащую на подушках, и ее хрустальный голос звучал в больничных стенах посильнее, чем в консерватории. «Вот это голос! Чудо, а не девушка…» — подумал Никита.

Скоро он понял, что пациентка перевернула его жизнь. Он влюбился и, кажется, был любим… Голова врача кружилась, словно ее отправили в высокие слои атмосферы. Высоте отношений мешало наличие у Зарайского жены и двоих детей. Но честный до неприличия хирург во всем признался супруге, собрал рюкзак и ушел из семьи. Зато теперь влюбленный травматолог практически не расставался с предметом обожания. Ночевал он в ординаторской, питался в больничной столовой, лишь иногда отлучаясь на операции или на обходы к другим больным.

То ли искусство Зарайского, то ли его любовь совершили чудо: Настя Борочко выздоравливала просто на глазах. Когда она смогла пройти первые несколько шагов без костыля, все ахнули. Никита перевез любимую к ней домой, приходил после дежурств… И вдруг в один ужасный для хирурга день его ненаглядная Настенька упорхнула в Милан — учиться пению в тамошней консерватории. Причем уехала тайком, даже не попрощавшись с возлюбленным и личным травматологом.

Однако Никита теперь уже ничего не боялся. Никакие обстоятельства не способны разлучить его с любимой девушкой! Вслед за юным дарованием он полетел в Милан. Оттуда через два дня вернулся уже не энергичный подтянутый доктор, а мрачная человеческая развалина. Никита с остервенением набросился на работу, тем более в его жизни ничего не осталось, но все валилось из рук. Возвращаться в семью не позволяла гордость, да его и не звали. Только в кабинете Веры Лученко он мог выговориться, даже поплакать в минуты острой душевной боли, не стесняясь, и только здесь ему могли помочь по-настоящему.

Никита теперь был уверен: Вера Алексеевна — не просто врач, она гениальный психотерапевт. По мере того как он все рассказывал этой синеглазой молчаливой женщине, боль отпускала, выходила из него, как воздух из шарика. А Вера кивала и молчала, гладила его по плечу, отчего слезы наворачивались на глаза.

— Понимаешь, я и не знал, что можно быть такой красивой и такой… Прагматичной. Я хотел остаться там, с ней, все бросить, быть рядом, ничего больше! Она ответила, что будущей оперной диве мирового уровня, выступающей в «Ла Скала», ни к чему какой-то украинский травматолог. И добавила, что я эгоист и хочу стать гирей на ее ногах. — Зарайский криво усмехнулся. — Когда я одну из этих ног собирал по кусочкам, то гирей не был…

Вера тогда ему рассказала очень важную вещь, ненавязчиво и просто.

— Представь себе, что она не оказалась циничной и разрешила тебе находиться подле нее. Ты представляешь свою жизнь? Из талантливого хирурга, поцелованного Боженькой, ты бы стал мужем-нянькой при молодой певице. Заметь, не продюсером, не пианистом. Не коллегой по искусству, а кем?.. Поваром, костюмером, горничной и дворецким в одном лице? Да это просто счастье, что вы расстались. Проснись, Зарайский! Ты мужик или где?! Главное твое назначение в этой жизни — спасать людей своими золотыми руками! А певиц, балерин и других творческих женщин ты еще найдешь. Ты ж в своем деле Паганини! Женщины с ума сходят от талантливого мужчины, поверь мне, я знаю, о чем говорю.

Этот разговор помог Никите лучше любых персенов. Он приободрился. Расправил плечи и вскоре стал даже посмеиваться в душе над самим собой и своими «оперными» страданиями.

Он вернулся в ординаторскую, по пути вспоминая, как ему случилось недавно Веру отблагодарить, и улыбнулся. Забавно, что такой суперспециалист в своем деле, как Лученко, — всего-навсего женщина, когда дело касается ее собственных чувств. Но от этого она делается еще очаровательнее.

Это случилось несколько месяцев назад, вскоре после того, как зарубцевалась любовная рана Никиты. Лученко пришла к нему в хирургию, долго ходила вокруг да около, что для нее совсем не характерно, наконец сказала:

— Никитушка, а помнишь, как ты пытался за мной ухаживать на первом курсе?

Он чуть журнал обходов не выронил.

— Конечно, помню. — Доктор улыбнулся. — Но тогда за тобой кто только не ухаживал!

— Не льсти. Ты можешь как бы… М-м, в общем, освежить в памяти навыки записного сердцееда?

Зарайский расхохотался.

— Верка, ты же меня знаешь! Я этих навыков никогда и не терял. — Он шутил, и оба это знали, но разве настоящий мужчина может ответить как-то иначе?

— Ладно, слушай. Только учти, сейчас твоя очередь побыть моим психотерапевтом, так что — врачебная тайна и все такое, сам понимаешь.

За ее нарочито небрежным тоном скрывалось замешательство. Никита кивнул так, словно играть роль психотерапевта ему было не впервой, и приготовился слушать. Оказывается, гражданскому мужу Веры Андрею Двинятину необходима была небольшая порция лекарства под названием «ревность». Так она решила, хоть и не была уверена, но что еще делать, если… Если муж как бы есть и его как бы нет? Никогда нет. Вначале строительство дома, долгожданного гнездышка в Пуще. Андрей пропадал на стройке, наивно полагая, что если станет работать вместе со строителями, то дом будет к зиме достроен. Домой он приходил только ночевать, да и то не всегда. Частенько оставался допоздна в Пуще и засыпал посреди строительного бедлама. Иногда приходил и сразу же скрывался в ванной, усердно чистил зубы, чтобы уничтожить запах спиртного. Но от Веры разве утаишь!.. Она все равно чуяла, да и Пай подтявкивал — не любил пес подвыпивших мужчин. Они с Верой несколько раз из-за этого ссорились: какой нормальной женщине такое понравится? И хотя Двинятин оправдывал свое отсутствие и запах водки якобы укреплением неформальных отношений с работягами — дескать, благодаря таким усилиям скоро, совсем скоро будет достроен их общий загородный дом, — Вере это все равно было не по душе.

А потом строители разбежались кто куда, новые нанятые работали неделю и тоже исчезали. Стройка остановилась. Тогда Андрей сам начал там что-то ковырять, но быстро бросил. И вот теперь с головой ушел в работу. Утром уезжает в свою ветеринарную клинику, ночью приезжает. И субботу, и воскресенье проводит в клинике. Оправдывается тем, что нужно заработать нужную сумму для достройки дома.

— Но таких денег он и за три года не заработает, это же ясно! Мы поспорили… В общем, он сейчас живет у мамы. И я хочу, чтобы он слегка поревновал.

— Думаешь, тогда вернется?

— Я ничего не думаю, — сердито сказала Вера. — Я чувствую. Если не вернется, значит разлюбил. И тогда зачем нам общий дом?

— А других методов нет? — спросил Зарайский. — Ладно-лад-но, я же не отказываюсь… Твой супруг не страшен в гневе, надеюсь? Я не хочу лежать у себя же в реанимации.

— Страшен, но он гуманист… И потом, ревности нужна гомеопатическая доза, так что я за тебя не боюсь.

Хирург Зарайский, с точки зрения женщины, на роль поклонника подходил идеально. Друг студенческих лет — это раз, работает с ней в одной клинике — это два. Кроме того, Двинятин знал, что понравиться его женщине может мужчина с определенным набором качеств. И эти качества у Никиты были: дока в своей профессии, энергичен, шутлив. Хотя внешне доктор Зарайский ничем особым не отличался: чуть выше среднего роста, темноволосый, всегда загорелый: летом постоянно на рыбалке, зимой — на лыжах. На смуглом загаре выделялись морщины у глаз и на лбу, они вовсе не старили доктора, которому еще не было сорока. Глаза цвета неспелой ежевики смотрели на собеседника с легкой иронией. Шутки он любил банальные, но говорил так, что невольно засмеешься. «Скальпель, тампон, зажим, тампон, спирт… Всем спирт. Помянем…» «Хирурги научились менять человеку пол, теперь у них на очереди национальность!» Или любимая шуточка: «Доктор, что меня теперь ждет? Операция? Ампутация? — Больной, если я все заранее расскажу, вам потом будет неинтересно…»

Словом, Вера надеялась, что легкая доза ревности заставит ее мужчину встрепенуться и по-новому посмотреть на привычную, чего греха таить, спутницу жизни. Однако не зря говорят, что сапожник сам ходит без сапог! Андрей тогда и Веру, и Никиту очень удивил, а в результате…

Довспоминать, как Двинятин простодушно и мастерски переиграл заговорщиков, Никита не успел: в ординаторскую зашла Лученко, внеся с собой холодную свежесть. Однако лицо ее было озабоченным.

— Ну что, пойдем? — спросил Зарайский.

— Сейчас, халат только надену…

В состоянии пациента Довгалюка ничего не изменилось. Все показатели оставались на своих отметках.

— Как он? — спросила Лученко, оглядывая неподвижное тело, опутанное датчиками.

— Да как тебе сказать… Три операции. Одна на легких, одна лицевых костей, и еще кости таза — самая сложная, к тому же там разрыв уретры и прямой кишки плюс… Впрочем, хватит и этого. — Хирург сам себя прервал: подробности ни к чему, они не на обходе.

— Он очнется?

— Кто знает. Милосерднее было бы ему так и оставаться в коме.

— Родные заходили?

— Ты же знаешь, по нашим правилам в реанимацию нельзя. Жена с подругой приехали, сидят в коридоре, ночуют в гостинице. Я иногда к ним выхожу и говорю… Ты не хуже меня знаешь, как мы говорим в таких случаях.

— Дурацкие правила, я давно так считаю. Бесчеловечные. Пусть бы зашла жена хоть на минутку. Может, у нее больше не будет шанса с ним попрощаться.

— Дружнов меня убьет.

— Мы потихоньку, а, Никита? Я нашего главврача загипнотизирую, и он ничего тебе не сделает.

— Да зачем тебе это все? Я что-то не пойму…

— Сама не знаю. Надо. Понимаешь, я надеялась этого парня расспросить, как он упал. Но он теперь не расскажет… Однако есть другие способы… А жена сейчас там? — Не дослушав ответ на вопрос, Вера вышла в коридор.

Зарайский в недоумении поспешил за ней. Две заплаканные женщины неподвижно сидели на стульях под стеной. При виде хирурга обе поднялись.

— Доктор, ну что?

— Мне очень жаль, — ответил Зарайский, сердясь на Лученко за то, что заставила его выйти. — Никаких изменений.

Вера подошла к ним, представилась, что-то негромко начала говорить, объяснять, сочувствовать. Никита отошел — пусть она сама, если ей так надо. Он все равно ничего не понимал.

— Идемте, — пригласила Вера женщин и добавила, обращаясь к хирургу: — Под мою ответственность.

Вера завела женщин в ординаторскую, выдала им халаты и помогла завязать, потом повела в реанимацию. Никита зашел за ними. Лиц их он видеть не мог, но ему достаточно было звуков. Жена тихо заплакала и запричитала, и точно так же заплакала вторая женщина, как будто они не подруги, а близняшки.

— Федул… Сонечко мое…

Не хватало еще им успокаивающее давать… Никита оставил их, вышел. Он не хотел впускать в себя боль близких пациента, нельзя этого делать. От этого работа перестает быть работой. Хирург может сострадать, но не страдать. Если бы каждый, допустим, стоматолог чувствовал всю боль своего клиента в зубоврачебном кресле, то…

Вера вывела двух женщин, кивнула им, они тихо, печально направились к выходу из клиники. Фигуры скорби…

— Ну? Узнала все, что хотела?

— Не сердись, Никитушка. — Она сжала его руку, а лицо стало еще более озабоченным, чем полчаса назад. — Послушай, тебе в характере травм ничего не показалось странным?

Он задумался.

— При падении с высоты перелом ног обычно так называемый вколоченный, а здесь немного иначе… Долго объяснять. Снимок хочешь?

— Хочу.

— Верка, ты снова детектив разгадываешь? Шерлок Холмс в белом халате!

— Скорее мисс Марпл, — улыбнулась Вера.

— Ты до нее еще не доросла по возрасту.

Лученко посмотрела рентгеновский снимок и задумалась.

— Слушай, если я этого не сделаю, оно будет сидеть как заноза. Одна мысль не дает мне покоя, — сказала Вера. — Ты можешь мне помочь? Мы на стройку только смотаемся, и я сразу назад. У меня ведь работа, пациенты ждут.

— Конечно, — пожал плечами хирург, — могла бы и не спрашивать. Дружнов заступает, и я в твоем распоряжении. Куда едем, что делаем? Преступников ловить? Скальпель с собой взять для самозащиты?

Однако на самом деле Никите было не очень смешно и балагурил он скорее по привычке. Лученко просто так беспокоиться не станет.

— Фонарик возьми, — ответила Вера.

Они вышли из метро около строительства. Их сразу пропустили, чему Никита удивился: он уже читал про эту скандальную стройку и знал, что никого посторонних, особенно журналистов, сюда не пропустят. Вера нашла кого-то старшего, то ли мастера, то ли прораба, и попросила провести ее на место, откуда так трагически упал Федул Довгалюк. И очень обрадовалась, узнав, что на том этаже, в дальнем крыле строящегося здания с тех пор вообще не работали и ничего не трогали. Даже бетон так и застыл, на четверть налитый в опалубку. А это брак, надо разбивать и переделывать, руки еще не дошли. Потому что вначале милиция тут рылась, потом ребята боялись и избегали этого места — как, впрочем, и других мест, где происходили несчастья или мистика. А теперь народу мало, так что, сами понимаете…

Они стояли на продуваемом ветром перекрытии, посреди строительного мусора, прутьев арматуры, обломков досок и обрывков проволоки.

— Что ты ищешь? — спросил Никита Веру.

Она вместо ответа забрала у него фонарик и принялась светить под ноги, медленно расхаживая туда-сюда. Бригадир, приведший сюда гостей, курил невдалеке, около колодца лестничных пролетов, и ему было все равно, что тут происходит. Тогда Зарайский встал между Верой и обрывом вниз, решив, что раз уж он тут лишний, так как ничего не понимает, то по крайней мере может коллегу подстраховать, если она оступится.

Вера же не обращала ни на что внимания и все светила под ноги. Наконец разогнулась, потерла поясницу и удовлетворенно сказала:

— Тот редкий случай, когда я работаю не своим собачьим чутьем, не интуицией, а обычной логикой.

— Ну да? И что?

— Смотри. — Она посветила под ноги.

— Все равно не понимаю…

— Все эти железяки, которые потом заливают бетоном…

— Арматура?

— Да, она. Все арматурины прямые. Хоть и разной длины: вот эти длинные, эти обрезаны сваркой, видишь?

— Ну и что?

— А вот эта согнута. Одна-единственная. Других гнутых здесь нет.

Никита присмотрелся внимательнее.

— Действительно. Тебе это о чем-то говорит? Может, случайно погнули.

— Если бы я не искала чего-то подобного, тогда это могла быть случайность.

Никита развел руками.

— Сдаюсь. Ты гений сыска. Поднимаю планку: ты не Шерлок Холмс, а Ниро Вульф.

Вера рассмеялась.

— Ну, спасибо тебе! Нашел с кем сравнить. Я что, толстая?

— Ох уж эти женщины… Но почему ты искала гнутую арматуру?

— Пойдем, я замерзла, — попросила Вера.

И уже внизу, по дороге к воротам, сказала странно:

— Потому что, как ты сам заметил, нетипичные переломы ног. И потому что жена с подругой. И главное, потому что все это — ключ.

Зарайский даже и не надеялся хоть что-то из этого понять…

Он и сам не понимал, почему так разнервничался, когда увидел, что за Верой настойчиво ухаживает актер Билибин. Это ведь не новость, что Вера — необыкновенно привлекательная женщина, что на нее смотрят, она нравится мужчинам. Нормальное отношение. Не говоря уж о том, что когда с ней начинаешь разговаривать, то вообще погибаешь… Однако все эти годы она любила только его, Андрея Двинятина.

«Кстати, до сих пор непонятно, что она во мне нашла». Ветеринар посмотрел в зеркало, хмуро подмигнул отражению. Оглядел смотровую комнату, шкафчики с инструментами и лекарствами, стол, куда водружали мелких животных. Под столом лежала собачья шерсть, еще не успели убрать. Финансовый кризис заставил ветеринаров оказывать услуги не только по лечению собак, но и по стрижке. Это Зоя взяла на себя, спасибо ей. Двинятин стричь не умел и не хотел. Лучше заниматься любыми, самыми экзотическими животными, считал он. Хотя, если приведут даже самую обычную животину, к которой ты давно не прикасался, то экзотика та же самая. Например, коров он не видел со времен поездки в Великобританию, то есть уже несколько лет. А вот недавно…

Несколько месяцев назад он сидел у себя в приемной комнатке за столом и заполнял журнал регистраций своих четвероногих пациентов. На пороге комнаты возник монах, Андрей поднял голову и с любопытством ожидал, что он скажет. Тот осторожно спросил:

— Кто здесь ветеринар будет?

Андрей оглянулся; в смотровой, кроме него, никого не было. Зоя наводила порядок в операционной.

— Да вроде, кроме меня, никого больше. У вас собака или кошка приболела, святой отец?

— Корова, — вздохнул посетитель и, повернувшись, вышел во двор.

— Ну да? Интересно…

Во дворе, привязанная к ограде клиники, мирно пощипывала травку крупная буренка. Была она вся черная, с белым ромбовидным пятном на лбу и несколькими белыми пятнами на спине и животе. Оказывается, монах пришел из Китаевой пустыни. Ветеринарная клиника расположилась на краю Голосеевского леса, и, для того чтобы попасть в больницу для животных, послушник прошел с буренкой несколько километров через лес.

— Что с ней? — Двинятин подошел вплотную к животному и похлопал по спине. Та повернула голову, скосив глаза на доктора, и опять принялась за травку.

— Она вообще-то добрая, хорошая корова, — сообщил монах, — да вот что-то приключилось с ней, раздоиться никак не может. Словно камень в мошне застрял.

— Как зовут? — поинтересовался ветеринар, наклоняясь к коровьему вымени.

— Брат Василий.

— Э… Кхм… Очень приятно, а меня Андрей. Я вообще-то про корову спрашивал.

— Ее-то? Параскева.

— Корова Параскева, это интересно, — усмехнулся Андрей.

— Вообще-то мы ее зовем Парася. Она у нас голштинской породы.

Он сказал это со смесью смущения и гордости. Монах был, как заметил Двинятин, еще довольно молодой человек.

— Вот что, Василий. У вашей Параси «горошина в соске», — сообщил ему свой вывод ветеринар.

— Это как же? Она у нас горох не ела… — Молодой монах растерянно развел руками.

— Горох тут ни при чем. Вы ведь вручную ее доите?

— А то как же. У нас братия утром и вечером парное молоко пьет.

— А «горошина» или, по-научному, молочный камень, и есть причина закупорки соска у вашей «девушки Прасковьи из Подмосковья».

Ветеринар подмигнул монашку, цитируя песню группы «Уматурман».

— Она не из Подмосковья, она из Китаевой пустыни, — не понял шутки Василий.

— Это я сообразил… Я сейчас.

Двинятин направился в клинику за инструментами. Оглянувшись с высокого крыльца, он посмотрел на корову с живым интересом, уже предвкушая удовольствие от того, как избавит Парасю от неприятностей.

— Что там? — спросила Зоя. Она наблюдала сцену обследования коровы из окна смотрового кабинета. — Покупаешь рогатый скот?

— Нет, тебе уступлю, бери недорого… Ладно, шутки шутками, а «там» имеется молочный камень и повреждения выстилающей ткани соска. Интересная, хотя и узкая область ветеринарии.

Через несколько минут он уже сидел на низенькой табуреточке перед пациенткой. Вновь прощупывая сосок, ветеринар обнаружил уплотнение примерно на середине вымени. Чтобы избавить корову от этого, Двинятин начал вводить в канал специальный инструмент, напоминающий спираль. Корова вздрогнула, а мгновение спустя ветеринар уже сидел на земле, очумело потирая плечо.

— Ничего себе, — пробормотал обескураженный Двинятин.

Василий, с умным видом наблюдавший процесс лечения, прижал ладонь ко рту, чтобы не засмеяться.

— Хм-хм… — все же вырвалось у монаха. — Это самое… Забыл предупредить, что Парася у нас с характером!..

— А боксом ваша Парася никогда не занималась? — Сохранить достоинство врача могла помочь только ирония. — У нее отличный удар. Подержите-ка ей морду.

Ветеринару удалось сделать все, что было необходимо. Он прочистил канал, а свободной рукой и ногой блокировал коровьи копыта. Голштинка, видимо, почувствовала сильную руку и уже не дергалась.

Когда Двинятин кивнул, что закончил, Василий потянул за сосок. На землю брызнула тонкая струйка молока.

— Дайте я попробую… — Двинятин снова присел под коровой на табуретку, деловито выдаивая застоявшееся молоко. Вид у него при этом был как у настоящего деревенского дояра.

— Почем молочко парное? — раздался грудной женский голос.

Мужчины повернули лица навстречу женщине, и Двинятин обрадованно вскочил, а Василий непроизвольно улыбнулся.

— Верочка! Ты здесь какими судьбами? Соскучилась? — Андрей чмокнул ее в щеку, разведя руки в стороны, чтобы не запачкать гостью коровьим молоком.

— Ясное дело, соскучилась! Оставляешь у нас в доме бездыханное тело моего коллеги Зарайского и еще спрашиваешь? — Лукаво глянув на монашка, она продолжила игру: — Молоком угостите уставшую путницу?

Андрей принес из клиники свою большую чашку, Василий подставил ее под коровье вымя. Ветеринар выдоил нужную порцию одной рукой, подал Вере пенящийся напиток.

— Что там Никита? — спросил Андрей слегка виновато. — Не слишком я его напоил?

— Он в полном порядке. Я его завтраком накормила и на работу отправила. У меня вторая смена, и вот… Решила тебя проведать.

Она не стала рассказывать Андрею, как Зарайский извинялся по поводу вчерашних возлияний, что уснул в чужой квартире без разрешения хозяйки. Ей, конечно, было жаль, что интрига с ревностью не удалась, но когда хирург сказал: «А твой Андрей — настоящий мужик» — ей стало приятно. Вот и примчалась к нему на край города.

Ему тоже был приятен этот ее внезапный приезд на фоне частых размолвок последнего времени. На сердце Двинятина сделалось совсем хорошо и легко, точно вернулось время их первых встреч, внезапных появлений друг у друга на работе и радостного ожидания.

Вера сделала глубокий глоток и со вздохом удовольствия промурлыкала:

— Волшебно!

Василий расцвел и предложил надоить еще, но женщина отказалась. Тогда монах пожелал расплатиться за работу, при этом искоса поглядывая на гостью. Андрей тоже посмотрел на свою любимую, чтобы в который раз убедиться, до чего она гармонична, и удивиться — как притягательна. Любой ее собеседник непроизвольно грелся у «огня, мерцающего в сосуде» из известного стихотворения про красоту. Именно поэтому монах не мог оторвать от Веры взгляд, хотя ему было не положено засматриваться на женщин.

Все же Двинятин кашлянул, привлекая внимание Василия, и сказал:

— Знаете, когда я работал в Англии, там к коровам на ферму раз в год приходил один человек. Так вот, он делал коровам маникюр. Вам не кажется, что Парася бы не отказалась?

— Как это? — изумился монах.

Вера и Андрей хихикнули.

— Очень просто. У него был специальный напильник для обработки копыт, а потом он их мазал чем-то вроде дегтя, как лаком.

Озадаченный монах увел свою подопечную, а мужчина и женщина остались вдвоем…

…И все-таки, подумал Андрей, может ли такое быть, чтобы Вера меня разлюбила? Слово «изменила» он не хотел произносить даже в уме. Если нет, почему разрешает артисту целовать себе руку? Вспомнив эту картинку, он скрипнул зубами. Вот ей бы наверняка не понравилось, если бы она увидела, как я обнимаю, например, Зою!.. Что за народ эти женщины? Размолвка слишком затянулась. Надо, пожалуй, первому ее прервать и попросить прощения… За что-нибудь. Жизнь коротка, и быть отдельно от своей любимой просто глупо.

* * *

«Проклятая Богом стройка До сегодняшнего дня на скандально известном строительстве торгово-развлекательного центра, что напротив городского театра, погибло три человека. Сегодня стало известно, что погиб четвертый рабочий — Михаил Ковальчук.

Свидетели утверждают, что уже дней пять-семь его не видели, и были уверены, что Ковальчук уехал вместе с остальными домой, в Ивано-Франковскую область (о бегстве рабочих — ниже). Но сегодня отделочники должны были попасть в помещения третьего этажа, чтобы продолжить там штукатурно-малярные работы. К их удивлению, дверной проем одного из помещений (по схеме проекта — подсобка, кладовка без окна между туалетом и коридором) оказался полностью заложен кирпичной кладкой. Они позвали бригадира, кладку разбили. В помещении на полу находился труп, в котором с трудом опознали Ковальчука.

Милиция комментариев не дает, кроме одного: старший следственной группы уверен, что это несчастный случай. Нашему корреспонденту повезло поговорить с врачом «скорой помощи», в прошлом судебным медиком и патологоанатомом. Он сообщил по секрету, что Ковальчук умер не от удушья, не от голода и даже не от жажды, а, скорее всего, от страха. “Я такие лица уже видел”, — сказал он.

К слову, бегство рабочих со стройки продолжается из-за “чертовщины”. Как сообщил нашему корреспонденту пожелавший остаться неизвестным работник строительства, всех погибших извела “нечистая сила”. Это проклятое место, сказал он, и сам тоже собирается со дня на день его покинуть. Даже самая высокая зарплата не удержит людей там, где воют по ночам бесы, в кровавые лепешки разбиваются о стекло птицы, люди внезапно слепнут или теряют память. Это уж не говоря о заледеневшем сантехнике, о сброшенных с высоты рабочих при полном соблюдении правил техники безопасности. А теперь еще и замурованный Ковальчук. После обнаружения трупа среди немногочисленных рабочих, кто еще продолжал здесь трудиться, возникла паника. Люди в спешке собирают вещи.

В госнадзорохрантруда, куда мы позвонили, считают, что виноваты в “несчастном случае” и строительное начальство, и сам рабочий. “Он сам замуровал себя изнутри, — сказали нам по телефону, — но не сделал бы этого, если бы, согласно правилам, рабочие держались группами по два-три человека”. На вопрос, зачем человеку замуровывать себя, не проще ли просто спрыгнуть вниз, если решил свести счеты с жизнью, — нам не дали ответа и положили трубку.

Люди, протестующие против возведения торгово-развлекательного центра, продолжают стоять палаточным лагерем у забора. Это активисты общественной организации “Гражданское сопротивление” и жители прилегающих к стройке домов. В пресс-службе управления внутренних дел и городской прокуратуры нам сообщили, что считают именно их виновными в панике и организации так называемой “чертовщины”, и уже готовы произвести задержания. На вопрос, почему работы на стройке проводятся в нарушение многочисленных постановлений и прокуратуры, и киевских властей, нам не дали ответа.

Как нам стало известно из конфиденциальных источников, стройка организована и финансируется известным украинским олигархом Сергеем Чернобаевым, народным депутатом, владельцем корпорации “Финансовые системы”. Дозвониться до него не удалось.

Мы будем продолжать держать наших читателей в курсе событий. Читайте ежедневную газету “Желтый Киев!”»

Чернобаев дочитал, медленно смял газету в кулаке, опустил стекло автомобиля и выбросил в окно. Бумажный комок мгновенно улетел назад и пропал. Тимур вез своего хозяина по трассе Бо-рисполь — Киев со скоростью сто тридцать километров в час.

Олигарх снова поднял стекло. Он не возмущался, не кричал, только нахмурился и сжал зубы. Но был на грани бешенства. Такое его лицо мало кто видел, кроме верного телохранителя.

— Они должны быть наказаны, — сказал Чернобаев внешне спокойно. — Тимур, сегодня же, сейчас же свяжешься с редакцией, с владельцами газеты. Если они не напечатают опровержение, то…

— Я знаю, — кивнул Тимур, не переставая следить за дорогой.

— Этого неудачника Лозенко надо отправить домой, директор из него, как… Тьфу. Как алмаз из жевательной резинки. Набрать новых рабочих, любых, хоть самых дорогих. Палатки от забора вместе с людьми — убрать. Впрочем, это уже я сам позвоню кому надо. Мне надоело.

— Ясно.

— Надеюсь, скоро Лученко разложит все по полочкам и все будут смеяться над суеверными идиотами.

— Сергей Тарасович, с Лученко не так просто…

— Да? — удивился Чернобаев. — Что такое?

— Я контролирую ее действия, и они мне не нравятся.

— Почему?

— Пока не готов сформулировать. Чувствую.

Олигарх промолчал. Он доверял чутью Тимура, но знал: только Лученко, судя по всему, способна справиться с чертовщиной на стройке.