Хемлок, или Яды

Утром охранник впустил туземку, которая принесла кувшин воды и солдатский котелок риса, залитого красным и липким, словно кровь, соусом. Августа выпила почти всю воду (от этого еще больше захотелось мочиться), но побрезговала рисом, тем более что она не умела есть по-индийски - пальцами. Часы Августа оставила дома и теперь тщетно пыталась определить время. Ориентироваться помогал свет, но дневные и ночные охранники вышагивали по дозорным путям совершенно одинаково и так же одинаково откашливались перед харканьем.

Прокурор Элстон и товарищ прокурора Ормрод ожидали Августу Фулхэм в кабинете со спертым воздухом и рядами папок вдоль стен. Ее ввели два жандарма - уже грязную, осунувшуюся, неузнаваемую. Она сразу попросила принести чемодан с бельем, одеждой, туалетными принадлежностями, и они смущенно удовлетворили просьбу. Затем Августа сама, не дожидаясь вопросов, начала давать показания:

— Я познакомилась с мистером Кларком четыре года назад в Мируте, где он часто приходил к нам в бунгало на Уорвик-Роу, 33. Он влюбился в меня и отвлек на себя внимание, которое я должна была оказывать мужу. По-моему, мистер Кларк обладает гипнотическими способностями, так как вскоре я стала игрушкой в его руках. Мистер Кларк ненавидел моего мужа за то, что он отказался принять его сыновей на службу в воинскую бухгалтерию, а в прошлом году предложил довести его до болезни - лишь бы вынудить уехать из страны и оставить меня в покое. Думаю, таково и было подлинное намерение этого человека... Я знаю только то, что писала в письмах, и убеждена, что действовала под гипнозом, поскольку у меня не было никаких причин вредить мужу... К тому же он сам попросил Кларка отвезти его в Агру - это была прихоть мужа...

Товарищ прокурора слушал, попутно читая про себя фразы, исключавшие любую возможность гипноза:

«Я твердо решила подлить жидкость в маллигатони - чтобы перебить вкус - за ужином 27 числа. Ведь вторник - наилучший день для завершения этой страшной затеи. Пришли жидкость, а в остальном положись на меня...»

Но Августа уже описывала судьям, как умирающий Эдвард подозвал к своему изголовью Кларка:

— Мистер Кларк поднял настольную лампу, а я склонилась над мужем, чтобы не пропустить его последние слова. «Позаботьтесь о

моей жене... о моей дочери...» Язык у него заплетался, говорил он едва слышно, но достаточно отчетливо, что доказывает, какое доверие мой муж питал к мистеру Кларку...

Ей пришлось рассказать и про убийство Джойс: версия Августы оказалась, по меньшей мере, неожиданной. Кларк все устроил сам и заплатил душегубам.

— У меня не было ни малейшей возможности предотвратить убийство, но, даже предупреди я миссис Кларк, она бы ни за что не поверила, поскольку, к сожалению, была резко против меня настроена. Да, я знала, что мистер Кларк запрет собаку и в дом ворвутся люди, а также знала, что Абдул Латиф укажет злодеям на миссис Кларк. Лейтенант Кларк приказал задушить ее, чтобы не осталось отпечатков крови, а затем перевернуть все вверх дном, создав впечатление кражи со взломом, но, как выяснилось, его сообщники предпочли действовать по-своему... К несчастью, я не смогла этому помешать.

— Очень хорошо, миссис Фулхэм, - сказал прокурор, - но в таком случае как вы объясните следующий отрывок из вашего письма от 27 апреля 1911 года? Вот, послушайте:

«Ты ревностно заботишься о том, чтобы мне всегда хватало порошка, и твоя посылка пришла как раз в тот момент, когда я уже собралась попросить еще один пакет. Но, мне кажется, все эти снадобья действуют очень слабо. А ты как думаешь? Ты утверждаешь, что их следует давать регулярно, но признаешься, что не можешь подсыпать их миссис К. так часто и регулярно, как это необходимо. Тогда к чему все это, любимый? Твоей жене нужно что-нибудь другое, более действенное. Скажи мне прямо, что ты задумал?..»

— Я уже сказала, что писала под влиянием лейтенанта Кларка, я была просто игрушкой в его руках. Теперь я хорошо понимаю, что все его признания в любви были лживыми и притворными. Взываю к вашему милосердию и повторяю, что была совершенно не в состоянии помешать многочисленным злодействам мистера Кларка. Это все, что я могу сказать. И да простит меня Господь, как я прощаю мистера Кларка...

Августа говорила почти пять часов кряду, после чего ее отвели обратно в карцер - постаревшую лет на двадцать, изможденную, с застывшим безумным взглядом.

— Мне срочно нужно глотнуть рома, - сказал товарищ прокурора Ормрод, складывая документы, - впервые в жизни так ужасно тянет блевать.

9 декабря 1912 года мистер Дж.Б. Ормрод открыл процесс: лейтенант Кларк, миссис Фулхэм и Абдул Латиф обвинялись в убийстве миссис Кларк. Обвинение поддерживал сэр Чарльз Росс Элстон, защиту Кларка и миссис Фулхэм обеспечивал мистер Джордж Уиггинс, Абдул Латиф остался без адвоката. Первые двое обвиняемых потребовали, чтобы их судили как британских подданных, каковое требование не вызвало возражений. Несколько дней спустя эту пару также обвинили в убийстве Эдварда Фэрфилда Фулхэма, и судьи первого процесса приступили к параллельному разбирательству.

Зал суда был набит битком, тишина стояла сплошной стеной. Обвиняемых с первых же секунд захлестнуло волной ненависти, но подлинное негодование вызвали письма Августы. Публику возмутила не столько двуличность автора, сколько мольбы к всевышнему о помощи в преступлениях. Отвращение к богохульствам еще больше усилила растерянность суперинтенданта Уильямсона, читавшего эти письма, в которых пошлость соседствовала с роковой страстью.

Но эта будившая тайные желания страсть не могла сравниться ни с пламенным бунтом Беатриче Ченчи, ни с тигриной похотью, обуревавшей маркизу де Бренвилье. Неведомо для себя Августа оказалась в положении, которое долгие годы неосознанно подготавливала: задыхаясь в собственной оболочке, от внутренней замкнутости и скованности, вслепую барахтаясь в тесном коконе, она попыталась отрастить крылья, но слишком скудная материя подвела ее и бросила на произвол судьбы. Стремясь воплотить свой идеал, Августа сумела лишь околдовать холодное, слабое сердечко, заставив его биться сильнее. В преступлении она обрела чрезмерность, которая поначалу, казалось, позволила ей вознестись над собой, но теперь уже роль подходила к концу, и последний акт трагедии сопровождали ужасы тюремного заточения.

По крайней мере, миссис Фулхэм хватило вкуса, для того чтобы избежать слишком уж театрального выхода на сцену. Она села на скамью подсудимых в обычной одежде - конечно, изменившаяся и подурневшая, но с огромными сотами табачной вуали и розовыми

шелковыми розами на голове. Августа отводила взгляд от Кларка, пока тот твердым голосом давал показания:

— Я хотел немедля вызвать врача, но дочь умоляла не оставлять ее одну, и пришлось для начала ее успокоить. Поэтому примерно без четверти два я пришел в отель «Лорис» за майором Бьюкененом, который спросил, сообщил ли я о случившемся полиции. Я ответил, что не сообщил, так как обязан был первым делом известить его как своего непосредственного начальника. Мы вместе направились в участок, где с моих слов был составлен протокол, после чего мы в сопровождении констебля вернулись ко мне домой. Когда вошел майор, вызванный моей дочерью ассистент хирурга оказывал моей жене первую помощь. Я спросил майора, не следует ли перевезти жену в больницу, но он ответил отрицательно. Поскольку жену тошнило, я предложил дать ей противоядие, но майор заверил, что лучше оставить ее в покое. После ухода майора я написал рапорт в полицию, в точности совпадающий с показаниями моей дочери. Она говорит неправду, утверждая перед судом, что я запретил ей делать признания. Моя дочь также говорит неправду, уверяя, будто собаки в ту ночь не было в доме, поскольку, войдя в холл, я первым делом увидел нашу сучку Жюли. Я спросил дочь, лаяла ли собака, и дочь ответила, что нет. Я забыл уточнить, что вместе с дочерью мы обошли все комнаты бунгало, пытаясь выяснить, каким образом проникли грабители, и я обнаружил, что дверь, ведущая из чулана на веранду, была открыта. Я заметил, что моя постель перевернута вверх дном, а простыня исчезла. Позже ее нашли в чулане. Накануне вечером, передавая жене ежемесячную сумму на хозяйство, я призвал ее к осторожности, напомнив, что в окрестностях Агры орудуют разбойники. Я никого не нанимал для убийства своей жены. Грабители убили ее и завладели деньгами, которые я передал. Известно, что долгие годы моих детей настраивали против меня, но я невиновен в том, в чем они меня обвиняют.

Он утверждал, что Абдул Латиф тоже лжет - из простой злопамятности, ведь Кларк сурово обходился с ним на службе в госпитале. Что же касается показаний миссис Фулхэм о смерти ее мужа, они тоже лживы, так как были даны от любовной досады.

Настал черед Абдула Латифа. Он изъяснялся пространно и очень тихо, постоянно запинаясь и глухо кашляя.

— Мемсахиб Кларк была убита присутствующим здесь Моханом - мясником по профессии, которого специально нанял Сукха. Мохан взял с собой саблю с коротким клинком, которую хорошо наточил на камне, а затем погладил и поцеловал, как женщину. Сначала мы спрятались в строящемся доме, и Мохан с Сукхой потребовали денег, пригрозив меня убить: я пообещал, что им обязательно заплатят завтра, но сам испугался. Около часа мы добрались до бунгало мистера Кларка. Я дожидался под верандой, пока эти двое обошли дом с тыла. Внезапно залаяла Жюли, но в ту же минуту подъехал мистер Кларк на велосипеде. Сукха попросил убрать сучку, сахиб вошел, взял Жюли за ошейник и отвел в старый курятник. Потом мистер Кларк ушел, и мы проникли в дом. Мохан спросил меня, кто из двух женщин миссис Кларк, и я показал сквозь стеклянную дверь. В комнате мистера Кларка стояла лампа, и Сукха взял ее, чтобы посветить Мохану. Они хотели, чтобы я тоже вошел в комнату, но я испугался, что меня узнают. Тогда Мохан взял простыню и накинул мне на голову. Но я опять-таки остался в холле, хотя и видел все в дверной проем: Сукха держал лампу, а Мохан ударил мемсахиб саблей. Мемсахиб вскрикнула, и тогда он ударил еще раз. Мисс-сахиб тоже закричала, а мы убежали по неосвещенной дороге. Эти двое снова потребовали деньги, но я сказал, чтобы они не волновались: им заплатят завтра. На следующий день они ждали у госпиталя, но сахиб Кларк так и не появился, поэтому Сукха пошел к миссис Фулхэм...

Свидетели сменяли друг друга у барьера, и каждый выливал целые ушаты желчи и помоев. Мод Кларк была вся в белом, с презрительно искривленным ртом. Ее братья тоже обвиняли отца и вдохновенно описывали горестную жизнь Джойс Кларк. Потупив взор, Букш поведал о виденном и слышанном. Кэтлин Фулхэм - девочка с пепельным лицом в тени огромной шляпы. На миг Августе даже померещилась одна из тех брайтонских проказниц: плетеная будочка, черные чулки с приставшим песком, тяжелые белые платья и голени... А затем вдруг - безжизненные голени куклы в украшенных красным войлоком молескиновых ботинках, которые все качались и качались; вывернутые внутрь ступни, грубо остриженные ножницами волосы. Кукла висела на корсетном шнурке. Висела она высоко, а шнурок был коротким.

***

— Мой отец тоже сидел в зале и не пропустил ни одного заседания. Он говорил, что это было весьма драматично, хотя все знали, что сюрпризов, скорее всего, не будет. Вина казалась столь явной!.. Но заметьте, без писем миссис Фулхэм доказать ее было почти невозможно. Ну, или скажем так, трудно.

— А показания свидетелей?

— Разумеется. Мой отец всегда говорил, что самыми ужасными были показания малышки Фулхэм. Судья вначале спросил, хорошо ли она понимает, какие тяжелые последствия может повлечь за собой преднамеренная ложь, и настойчиво повторил свой вопрос. Но, описывая ту ночь, в которую умер ее отец, девочка не лгала... На вопрос о том, почему она сначала рассказала все мисс Роксане и мисс Вивиане, малышка дала вполне правдопобный ответ: едва зашла речь о смерти отца, она тут же заявила, что мать лжет - отец вовсе не просил Кларка позаботиться о его родных. Тогда две пожилые учительницы расспросили малышку подробнее. Все было очень логично.

— А ее саму?.. Миссис Фулхэм... Вы ее не помните?

— Нет, что вы, я был слишком маленьким. ..Нов описаниях отца она всегда представала как... живая... Она сидела там же, где и вы... Всегда на одном месте, в огромных шляпах с розово-табачной вуалью... Платья тоже были табачно-розовые...

— А пряжка с изумрудом?.. Она по-прежнему в вашей семье?

Лицо доктора помрачнело.

— Я вам не рассказывал?.. Моя сестра, ее муж и трое детей погибли во время восстания 1946 года...[249] Их дом разграбили...

— Простите. ..Яне знала...

— Ничего страшного...

Затем они переводят разговор на другие темы - как, например, Европа, куда скоро возвращается Хемлок.

***

— Почему ты не ешь, Эдвард?

Инспектор Эдвард Смит рассеянно вертел ложкой в тарелке с маллигатони.

— Суп сегодня очень вкусный, - холодно заявила миссис Смит, не сводя с мужа глаз.

— Гм... Аппетита нет... Жара...

Супруга презрительно и слегка раздраженно щелкнула языком. Смит вздохнул. «Маллигатони такой острый, что перебивает любой вкус... Недаром миссис Фулхэм говорила... С этими женщинами всегда держи ухо востро... Моя уж точно добротой не отличается... Какая гадость... Маллигатони, священная индийская стряпня, очень острая, да уж... Проглотишь что угодно, и не заметишь...»

— Дело передали в Верховный суд Аллахабада, - сказал он.

— Да ты что?.. Жаль... Жаль, что не сможем ходить на заседания. Как бы то ни было, она меняется не по дням, а по часам.

И это была правда. Сначала волосы выпадали понемногу, но вскоре начали лезть целыми пучками. Августа попросила, чтобы их остригли, но в ответ услышала лишь неопределенное согласие. Без ножниц она не могла сделать это сама, и каждый день, целыми днями, на плечи, колени и пол осыпались длинные каштановые пряди. Августа плакала и подбирала их, но все спутывалось и покрывалось пылью. Она решила больше не расчесываться, но от этого стало еще хуже: волосы сбивались в колтуны, похожие на гнезда, слипались в комья, напоминавшие огромных коричневатых пауков. Зёркала ей не давали, но, беспрерывно, с маниакальным упорством ощупывая череп, Августа убеждалась, что жестокое облысение прогрессирует.

Терзаемая ненасытным голодом, она жадно глотала жуткую тюремную баланду. Толстел не только живот, где порой шевелился зародыш, но и все тело - так раздувается от воды губка.

Аллахабадская тюрьма сильно отличалась от агрской, хотя обе и были крепостями. По запутанным коридорам, вестибюлям, залам, галереям, проходам и террасам, внезапно приводившим к башням, в которых взмывали ввысь винтообразные ступени с загадочными лабиринтами в глубине, вы попадали на каменную площадку с маленькой лестницей на крышу. Эта лестница напомнила Августе чердак, хотя взбираться было гораздо труднее, поскольку высота ступеней превышала их ширину, а проход был чересчур узким. Дверь обита гвоздями величиной с орех, в виде цветочных венчиков, площадь камеры - всего лишь несколько квадратных футов, но в забранное толстенной решеткой отверстие лился свет, причудливо отражаясь белеными стенами цвета розового шанкра со следами от раздавленных паразитов. Красная стена перерезала безудержный небесный ультрамарин и рассекала надвое беседку справа: Августа могла рассмотреть лишь одну ее колонночку. В окно проникал ночной холод, и порой слышалось уханье совы, приманиваемой светом из караульных помещений. Опорожняемый времени от времени thunder-box, соломенный тюфяк да тонкое одеяльце - вот и вся обстановка, на которую могла рассчитывать британская подданная.

Согласно правилам приличия, миссис Фулхэм должны были охранять не солдаты, а специально назначенная тюремщица. Миссис Флоренс Грей была евразийкой. Почти карлица, со смугловатой кожей, в странной, не то церковной, не то военной униформе, она размахивала связкой огромных ключей, казавшейся утрированным цирковым реквизитом - наподобие клоунских приспособлений. Миссис Грей весьма оживленно жестикулировала и отличалась говорливостью. Августу отвлекала ее болтовня, хотя выбор тем был весьма ограничен и сводился к выпадению прямой кишки, которым страдал супруг миссис Грей - тоже метис, а по профессии таможенник. Пару раз она тайком проносила фрукты - это одолжение, вероятно, повлекло за собой неприятности, так как в один прекрасный день миссис Грей окончательно заменили на миссис Джэксон - англичанку с незапоминающейся внешностью, если не считать ее стоп, толстых и громоздких, слово утюги. Англиканский священник с ароматом кофе изо рта пришел побеседовать с Августой о Боге, но, отказавшись от роли невинной жертвы, она шокировала преподобного отца такими речами:

— И все из-за какой-то горстки мышьяка... Столько шума из-за капельки яда... Из-за горсточки мышьяка... Взгляните: у меня выпали волосы... Словно я сама приняла мышьяк...

Августа часами лежала неподвижно, свернувшись клубочком на тюфяке и, хмуря брови, пыталась разгадать загадку. Она старалась вспомнить все, что могло накликать беду: взгляд Кали-Дурги, зеленый отблеск изумруда, а самое главное, неотвязное прозвище «Джимова дочка»... Хотя нет, скорее уж, вальс (ведь когда-то давно в Хаммерсмите миссис Гамильтон научила ее танцевать) - «нас пленяет, опьяняет дивный миг»: Генри Кларк - вот кто накликал беду. Счастье и горе казались абсолютными величинами, вторгающимися в человеческую жизнь по капризным велениям судьбы. С помощью хитростей и чар можно притянуть первое и отогнать второе, но эти приемы еще нужно знать. Августа их не знала и теперь устремлялась в пучину бедствий, самым жестоким из которых были показания Кэтлин. Августа, конечно, замечала, как дочь ревновала ее к Кларку, но даже предположить не могла, что в девочке вспыхнет подобная ненависть. Именно ненависть, ведь Кэтлин прекрасно понимала, о чем говорит, и вполне могла бы промолчать. Маленькая гнида... Точь-в-точь как тогда в Брайтоне...

Верховный суд заседал в зале с тридцатифутовым потолком, тонувшем в бескрайней темноте, откуда фестончатыми шторами, покрытыми вековечной пылью гобеленами ниспадала паутина. Целый мир - затейливая галактика с произвольно пересекавшимися путями и растянувшимися бархатистыми завесами, где пауки с физиономиями инопланетян свысока взирали на человеческую суету. Эти грозные паруса слабо колыхала издыхавшая панкха, помавая своим большим крылом, ее шнурок без конца выписывал одну и ту же траекторию. Судьи восседали за столом, покрытым зеленой скатертью - явно из бильярдного сукна, придававшего ему пошлый, даже непристойный вид. Расставили в ряд графины и стаканы: уже наступил февраль, и неожиданно могло потеплеть. Извращенное воображение ремесленников украсило скамью подсудимых в ложноренессансном стиле - веселыми и кривляющимися рожами, угрюмыми химерами, страдающими гарпиями, не говоря уж о зарослях цветной капусты посреди листьев сельдерея и скачущих фавнах, плавно переходивших в акантовую вязь.

Миссис Джэксон усадила за этим игривым фасадом Августу в саржевой юбке табачного цвета, ставшей отвратительно узкой, и в высоко застегивавшейся блузке. Лысую голову покрывал тропический шлем, завешенный золотисто-розовым газом и затенявший лицо. Кларк сидел рядом - весь в черном.

Председатель, сэр Генри Ричардс, с надменными розовыми глазами, открыл судебное разбирательство: корону представляли мистер Райвс, сэр Чарльз Росс Элстон и мистер Малкольмсон, Кларка защищали мистер Говард и мистер Чин, Августу - мистер Пирсон и мистер Сорабджи.

Весь первый день заняло чтение показаний, и суд удалился еще до его окончания. На следующий день прокурор сообщил присяжным о намерении перейти непосредственно к фактам, минуя предварительные замечания. Он призвал сосредоточиться на ценных свидетельствах и уликах, большую часть которых составляли отрывки из писем миссис Фулхэм к Кларку. Эту переписку - предмет скандала, камень преткновения - еще раз зачитали и обсудили, пояснили и разжевали каждую фразу, хотя этот тщательный анализ был пока лишь подготовкой.

«Я и не думала, что буду так сильно тосковать по мужу», - написала Августа незадолго до того, как предложила найти новое средство его уморить. Присяжные даже не пытались постичь психологию, ответственную за подобное противоречие, ибо это выходило за рамки их компетенции. Никто не задавался вопросом: раз миссис Фулхэм убила своего мужа, возможно, это был единственный способ спастись от равнодушия? Вместо того чтобы погубить супруга путем преступного бездействия, она предпочла навсегда забальзамировать его в благоуханной подземной гробнице убийства: «Yet each man kills the thing he loves...»

Разбирательство забуксовало, когда суд попытался добиться хронологических свидетельств от туземцев, которые смотрели на часы, точно в окуляр телескопа: как и у дядюшки Фреда, их жизнь протекала совсем в ином темпе, нежели у британских судей.

Тогда инспектор Смит доложил о проведенном у миссис Фулхэм обыске, а суперинтендант Уильямсон подтвердил свои первоначальные показания. Судебно-медицинский эксперт рассказал о результатах химической экспертизы. Исследовав внутренние органы на предмет наличия различных алкалоидов, например, стрихнина, атропина или гельсемина, он ничего подобного не обнаружил. Исследование же костей, напротив, выявило большое количество мышьяка, и вполне возможно, что его содержание было еще большим, до тех пор пока яд частично не разложился. Обвинение разобрало по косточкам противоречия в показаниях свидетелей и подсудимых, особо подчеркнув мнимый диагноз Кларка в связи с кончиной Эдварда Фулхэма. После чего вдруг поднялся огромный шум, все эксперты заговорили одновременно, при этом каждый старался перетянуть внимание на себя. Как только восстановилась тишина, сэр Генри Ричардс обратился к Августе:

— Миссис Фулхэм, вы услышали свидетельства, касающиеся предполагаемого убийства вашего мужа. Хотите ли вы что-нибудь сказать?

— А что я могу сказать?

— В большинстве своих писем вы сожалеете, что «тонизирующие порошки», как вы их называете, действуют недостаточно эффективно, и просите у мистера Кларка каких-либо средств для ускорения криза. Как вы это объясните?

— Тонизирующие порошки принесли мистеру Фулхэму немало пользы.

— Тем не менее, в своих письмах вы об этом сожалеете. В таком случае как вы можете объяснить свои жалобы по поводу лекарства, улучшающего его здоровье?

— Я хотела сделать так, чтобы ему просто слегка нездоровилось.

— В своих письмах вы предлагаете устранить и миссис Кларк. Можете ли вы дать этому объяснение?

— Нет.

— В одном из своих писем вы убеждаете Кларка не избавляться от миссис Кларк, пока не пройдет некоторое время, чтобы это не показалось подозрительным. Можете ли вы это объяснить?

— Конечно. Я не хотела, чтобы мистер Кларк навредил своей жене - как в этом, так и во многих других случаях.

— По свидетельству вашей маленькой дочери, ваш муж перенес тяжелый рецидив, сопровождавшийся рвотой, сразу после того, как вы накормили его ужином.

— В еде не содержалось ничего вредного, но перед ужином мистер Кларк дал моему мужу какое-то лекарство.

— Вы признаете, что видели, как в тот вечер Кларк сделал вашему мужу подкожную инъекцию. Можете ли вы дать объяснение?

— Я видела, как мистер Кларк сделал укол: он даже показал мне пузырек.

— Желаете ли вы сделать заявление или что-либо сказать по поводу услышанных свидетельств?

— Нет.

Сэр Генри Ричардс вздохнул и призадумался: слушание дела уже стоило немалых трудов - а сколько хлопот еще предстоит в будущем!

Сэр Чарльз Росс Элстон тоже вздохнул: ах, как невовремя приключился этот аллахабадский процесс - из-за него придется пропустить в этом году Кадирский кубок Мирута, а ведь он один из лучших игроков в pig-sticking!

Панкха лениво развеивала запах пыльной паутины, жара усиливалась, а присяжные прели под париками. Накануне Августа попросила разрешения выступить свидетелем обвинения, но ее просьба была отклонена. Как только суд удалился на обед, к Августе подошел сэр Чарльз Росс Элстон:

— Миссис Фулхэм, если я правильно понял, вы не желаете выходить замуж за мистера Кларка?

— Нет, - отрезала она.

***

Хемлок хорошо знает магазин и даже порой туда заглядывает. Привычка замыливает глаз, к тому же когда Хемлок приходит средь бела дня, освещение там совсем другое. Но вечером все преображается - вспыхивает сцена. По-грангиньолевски сменяются декорации. Витрина сияет и торжествует в темноте улицы, существует сама по себе, ради себя самой - все прочее отброшено в небытие. Ужас рядится в огни. Сверкающие под неоном металл и стекло отражают каучук с его непоправимой матовостью, лишая прекрасного блеска красной либо черной краски. Такого рода предметы следует выставлять напоказ, дабы покупатель знал: о нем бепрестанно пекутся, знакомы со всеми его потребностями. Инвалидное кресло с «поднимающимся на зубчатых рейках туалетом», как гласит табличка. Рейка, подними скорей-ка! Непромокаемые подгузники для взрослых, 60x20 см. Костыли со специально рассчитанным углом наклона.

Хемлок застывает перед витриной - остолбеневшая, раздавленная.

***

Члены суда изворачивались всеми способами, и разбирательство грозило затянуться до бесконечности, как вдруг Кларк сообщил, что желает дать новые показания. Судья допросил его, и лейтенант признался, что отвечал на письма миссис Фулхэм.

— Эти письма доказывают, - сказал сэр Генри Ричардс, - что, в соответствии с вашими указаниями, миссис Фулхэм систематично давала своему мужу токсичные вещества, начиная с 20 апреля 1911 года вплоть до его второго пребывания в госпитале. Можете ли вы объяснить эти факты?

— Конечно, и хочу заявить, что вина лежит полностью и исключительно на мне. Обладая более сильной волей, я подчинил миссис Фулхэм своей власти. Она действовала не по собственному почину, а всего лишь выполняла мои приказания.

— Вы отправляли ей яды?

— Я посылал ей снадобья, которые затем пускались в дело. Миссис Фулхэм действовала под моим влиянием и не несет ответственности за свои поступки. Все совершал я один.

Генри Кларк также признался, что сам предложил перевезти Эдварда Фулхэма в Агру.

— Из ваших признаний, свидетельств маленькой девочки и слуги Букша явствует, что вы ввели Фулхэму какое-то лекарственное средство, когда после ужина ему стало плохо. Письма доказывают, что вы сами и миссис Фулхэм всячески желали мистеру Фулхэму смерти. Поэтому крайне маловероятно, что вы делали ему уколы с целью спасения жизни. Есть ли у вас какое-либо объяснение на этот счет?

— Вначале я просто хотел ослабить его здоровье, чтобы он получил увольнение и надолго уехал из Мирута. Я давал небольшие дозы токсических веществ, но в июле ему стало гораздо хуже, и ко времени приезда в Агру он пребывал в плачевном состоянии - превратился в развалину и вызывал жалость. Тогда я решил избавить его от страданий и дал за ужином четыре драхмы антипирина: это

его и добило. Что касается сделанных мною инъекций дигиталина и стрихнина, их дозы были слишком малы и не могли нейтрализовать воздействие антипирина на сердце.

— Вы хотите сказать, что внезапно решили спасти ему жизнь из жалости?

— Вовсе нет. Уколы должны были просто создать видимость, что я предпринимал какие-то меры. Я знал, что в таком состоянии уже ничем не помочь. Но убили его не уколы...

— Если я правильно понимаю, вы совершили в ту ночь преднамеренное убийство?

— Я знал, что Фулхэм уже не поправится, и решил избавить его от мук. Сжалился над ним... Я признаю себя виновным во всем.

— Вы больше ничего не хотите сказать?

— Нет, больше ничего.

Кларк набил себе цену, придумав собственную легенду и выставив себя героем: он, конечно, злодей, но зато джентльмен - все, кто отказывал «полукнигам» в благородстве, оказались посрамлены. Он был очень доволен собой.

Обвинительное заключение составили без малейшего труда - защитительная речь в пользу Кларка была заранее обречена на провал. Адвокаты Августы пытались хоть как-то выстроить ее защиту, но в итоге ограничились неубедительной теорией чужого влияния. Мистер Сорабджи без конца возвращался к намерению разорвать отношения, которое миссис Фулхэм неоднократно высказывала. По его словам, подсудимая виновна не в убийстве, а только в покушении, так как давала мужу лишь слабые дозы препаратов, не зная, насколько они вредны.

Защитительной речи мистера Сорабджи недоставало воодушевленное™, томительно скрипела панкха, и потные лбы чесались под париками. Судебный процесс по делу об убийстве Эдварда Фулхэма подошел к концу, Генри Кларк и Августа Фулхэм были изобличены в предумышленном убийстве. Пару дней спустя Верховный суд Аллахабада вынес свой вердикт и относительно убийства Джойс Кларк. Двое любовников, обвиненных в подстрекательстве к убийству, признали свою вину. Судья обратился вначале к Кларку:

— Принимая во внимание, что в результате первого судебного процесса присяжные признали вас виновным в убийстве мистера Эдварда Фулхэма, и поскольку свидетельства обвинения исключают возможность любого другого вердикта, суд приговаривает вас к казни через повешение вплоть до наступления смерти. Принимая во внимание, что во время нынешнего судебного процесса по делу об убийстве вашей супруги вы сами признали себя виновным, вы уличаетесь в подстрекательстве к убийству, и суд приговаривает вас к казни через повешение вплоть до наступления смерти.

Кларк спокойно выслушал приговор. Затем встала Августа, и судья обратил к ней надменные розовые глаза:

— Миссис Фулхэм, вслед за мистером Кларком вы также признаетесь виновной в убийстве вашего супруга. Суд приговаривает вас к казни через повешение вплоть до наступления смерти. По данному же делу, учитывая, что вы сами признали себя виновной, вы уличаетесь в подстрекательстве к убийству, и суд приговаривает вас к казни через повешение вплоть до наступления смерти.

Августа заревела навзрыд и рухнула на скамью. Мистер Пирсон попросил вызвать доктора Сирнса, ассистента гражданского хирурга. Этот высоченный человек смущенно засвидетельствовал перед судом, что миссис Фулхэм беременна. Затем мистер Пирсон привлек внимание суда к пункту 382 Уголовно-процессуального кодекса, и сэр Генри Ричардс вновь обратился к Августе, лукаво поглядывая розовыми глазами из-под низко нависшего парика:

— Миссис Фулхэм, как выяснилось, вы ждете ребенка. Таким образом, вовсе не по причине каких-либо смягчающих обстоятельств, касающихся обоих убийств, а учитывая ваше состояние и лишь только по этой причине, я заменяю смертную казнь за убийство вашего мужа на пожизненное тюремное заключение. А по второму делу об убийстве миссис Кларк - исключительно по тем же причинам - я также заменяю смертную казнь на пожизненное тюремное заключение.

Взор Августы навеки застыл, пожизненно прикованный к рукам сэра Генри Ричардса. Она тотчас их узнала, особенно правую: в том давнем сне она демонстративно запирала засовы, которые Августа пыталась отпереть. Образ прочно засел в памяти: огромные старинные запоры на двери, типично индийской формы, скользившие в кольцах (а теперь - в скобах) задвижки. Когда Августа наконец вышла на свободу, эта отделенная от тела рука, неизвестно кому принадлежавшая, вырвалась из небытия и вновь заперла дверь. Пожизненно - значит, на веки вечные. Глэдис Гамильтон ошибалась, полагая, что сны лишены всякого смысла.

Когда осужденные покинули зал, начался суд над убийцами Джойс Кларк. Все трое не признавали свою вину, и разбирательство длилось четыре дня, после чего Сукха и Мохан были единодушно признаны виновными в убийстве и приговорены к повешению.

Абдула Латифа оправдали как свидетеля обвинения, но спустя две недели его изуродованное тело было найдено на куче мусора. Там уже пировали галки.

***

«Не хотелось бы мне оказаться на ее месте», - думает Хемлок, рассматривая под лупой выцветшую сепию, откопанную специально для нее доктором Налом Нахаром. Разумеется, доктор может ошибаться, ну или он просто решил порадовать Хемлок случайной старой фотографией. Изображение очень размытое. Хемлок сидит за поддельным чиппендейлом в столовой с продавленными стульями: заплесневелый плюш времен Фулхэмов ныне сменила пластмасса, продырявленная крепежными гвоздями. Панкха исчезла еще в 1935 году - в центре облупившегося потолка теперь висит неподвижный ржавый вентилятор. Люстру тоже заменили на электрическую, но, подобно своей предшественнице, она отбрасывает на середину стола круг скудного света, оставляя в темноте почти всю комнату. В соседней слышны чьи-то шаги: Хемлок поднимает взгляд, прекрасно зная, что никого не увидит.

На обороте снимка фиолетовыми чернилами, наклонным безликим почерком приспособленки надписана дата: «Мирут, ноябрь 1910 года». На фотографии увековечена загородная прогулка - пикник, пирушка после какого-то спортивного состязания либо государственного праздника. На заднем плане видны два слона, справа - обрезанная половина грузовика. На земле сидят англичане в мундирах. Они сняли тропические шлемы и как один причесаны на прямой пробор. Позади стоят несколько мемсахиб: некоторые в дамских костюмах, другие в блузках и юбках - перетянутые поясами клепсидры. Шлемы и задрапированные газом шляпы огромных размеров: в темноте белеют лишь оскалы.

— Вот она, - говорит доктор Лал Нахар, указывая коротко остриженным сиреневым ногтем на одну из фигурок цвета выдохшейся сепии. Правой рукой она опирается на закрытый зонтик, левая невыразительно свисает вдоль юбки. Ничего, по сути, не видно. Бедная, несчастная женщина... Хемлок кладет лупу на стол, встает и выходит на веранду.

Скоро я покину Индию -Иннндхию, не увижу больше улиц с велосипедами и навьюченными сеном верблюдами, тупиков, где сидят на корточках женщины в черных покрывалах - недвижные, точно тумбы, истуканши.

Резкий порыв ветра задирает ветки акаций, которые свисают со стен, корчатся горбунами.

Вчера или завтра, но только не сегодня. Хемлок удивляется, что самолет все-таки взлетает: поразительно, что из Индии можно вырваться живой. Странная уверенность, что в этой стране нужно умереть, а ты вдруг спасаешься в самый последний момент - а very short shave indeed[250]. В других местах опасность - это всего лишь опасность, но в Индии она усиливается неведомыми факторами.

Сколько неведомых факторов, загадок, тайных связей! Ровно через год, день в день, после смерти Августы Фулхэм землетрясение до основания разрушило Петреллу, а грозившая и поучавшая костяным перстом Смерть (ну да, «Venio sicut fur, beatus qui vigilat») низверглась в бездну вкупе со своей нескончаемой Пляской. Впрочем, какая разница - «до» или «после»? На первый взгляд, одно предшествует другому: голый череп Смерти убегает от плешивой Августы либо преследует Беатриче, так хорошо игравшую в мяч. Где же картины, фрески?.. Беатриче - давным-давно в палаццо Барберини (хотя, как известно, это вовсе не Беатриче). Юдифь и Олоферн нашли пристанище в дордонском замке. Пляску смерти угробили, обратили в пыль. Прах Мари-Мадлен - пепел ее портретов и ее останки - за три столетия развеялся по ветру, Августа истлела в красной аллахабадской земле.

Самолет проходит зону турбулентности. Хемлок представляет, как будет грустить после приезда (но ведь X. еще не в таком уж кошмарном состоянии), воображает свое горе и свою радость: она входит в квартиру, спускается в гробницу, где полумертвый цепляется за живого и плачет.

Хемлок вздыхает и откидывается на спинку - Акинов закрывает книгу.

Самолет качается. Для нарушения зрительного равновесия достаточно оконного стекла, листика под дождем. Невесомость упраздняет всякую длительность, всякое развитие, а также всякое вырождение, и за падением немедленно следует подъем. Икар погружается в пучину - словно метеор, обращенный вспять в центральном хаосе, дротик, насквозь пронзивший ядро Земли, он поднимается из морского ила к сине-зеленому блеску, к белым брюхам акул, воскресает в другом полушарии и выпрыгивает из моря навстречу палящему солнцу.

***

Генри Кларк немедленно обратился к вице-королю с просьбой о помиловании и подал апелляцию самому Георгу V[251], но ходатайство было отклонено. Отправленную лично его величеству телеграмму постигла та же участь. 26 марта 1913 года лейтенант Кларк, единственный офицер Индийской армии, когда-либо приговоренный к казни, мужественно встретил смерть и искупил на виселице свои преступления. Все вели себя сдержанно, даже скованно, как и требовала чрезвычайная ситуация. Кларк спасся от позора безымянной могилы и был похоронен на воинском кладбище Агры - в присутствии детей, нескольких друзей и войскового священника.

Кружась в раскаленном добела небе, вороны и грифы донесли это известие до аллахабадской тюрьмы. Проникнув сквозь стены, оно просочилось в канцелярию суда, в коридоры и в ту комнату, где тюремщики пили чай.

— Вот и все, - просто сказала миссис Джэксон, принесшая Августе обеденный котелок.

Та не ответила. На корсетном шнурке качалась кукла с вывернутыми внутрь ступнями. Теперь уже больше ничего не изменить.

Августа тяжело дышала, округлив рот, точно выброшенная на берег рыба. Схватившись за решетку, она сильно обожгла пальцы, и на покрасневшей коже вскочили волдыри. Незачем было подходить к окну, ведь на улице - раскаленное пекло: адская жара начиналась в марте, бушевала весь апрель и достигала яростного пика в июне. Вода в кувшине была горячая и затхлая, отвратнее прокисшего бульона, и в ней плавали козявки. От стульчака исходило неслыханное зловоние.

Всякий раз, входя в камеру, миссис Джэксон замечала, что Августа лежит на тюфяке и тяжело дышит, разбросав руки и ноги, - одутловатая и сальная, с утонувшими в темно-фиолетовых кругах глазами и вздувшимся от «паучьей болезни» бурдюком живота.

— Вам нехорошо? - с неясной тревогой спрашивала тюремщица.

Августа почти не откликалась. Из-за беременности и водянки она перестала влезать в платья и носила теперь выцветшие, редко стиравшиеся рубашки, которые облепляли тело влажными складками. Но временами, с упрямым и таинственным видом, Августа надевала поверх несвежей рубашки уже посеревший от грязи корсаж, которым очень дорожила по одной лишь ей известной причине. То была большая блузка из бледно-розового шелкового муслина, с кружочками из тисненого бархата и множеством ажурных плиссе, окружавших широкий гипюровый ворот. Этот ворот в виде железного ошейника украшали узоры из переплетающихся кораллов. Приглядевшись, можно было заметить, что орнамент состоит из листвы, кервеля, возможно, дудника или даже цикуты. Это и в самом деле было утонченное изображение цикуты: ниспадающие листья с острыми зубчиками игриво перекрывали друг друга, изогнутые крепкие стебли и зонтички на длинных черенках преображались в накиды и швы. Августа гладила корсаж маленькой рукой с обгрызенными ногтями.

Порой она вспоминала ручей в Танбридж-Уэллсе с его холодной пресной водой: меж закругленными листьями кресс-салата скользили покрытые золотыми глазками саламандры. Рогульник в кожаной шапочке, ряска, листья вероники поточной и дрожавшая в синей тени плакун-трава. А посреди облюбованных лягушками камней лопались жемчужные нити. Она вспоминала закат в камышах и птицу под названием «соловей», которой никто никогда не видел. При мысли о пористом мхе, где увязали ноги, и о гладком холоде ядовитой цикуты Августа пускала между зубами слюну, которая пузырилась на губах и, потрескивая, стекала по подбородку. Хотелось дышать свежим воздухом, гулять под дождем. Хотелось смотреть на летящую в сером небе чайку.

Когда наконец настала пора муссонов, Августа, крича от радости, попыталась просунуть руки между прутьями частой решетки, но сумела выставить лишь кончики пальцев. В начале июля пришел доктор Сирнс. Его высокий силуэт склонился над ней, и врач решил, что миссис Фулхэм будет рожать в военной санчасти, где есть бронированные палаты. Туда ее отвели двое жандармов из местных, и появление арестантки в проходах вызвало буйное веселье у «томми» в домашних тапках, с повязками под съехавшими пижамами.

Лежа на столе, Августа пришла в столь сильное возбуждение, что пришлось усыпить ее хлороформом, поэтому роды обернулись мучительным сном в изредка прорезаемой вспышками темноте.

— Ребенок мертв, миссис Фулхэм... Это был мальчик.

***

Ночью X. снится погруженная в полумрак комната, в открытую дверь проникает свет из коридора. X. видит себя в постели и знает, что еще очень рано, часов шесть утра, и это особенный день. Хемлок появляется против света, но явно повернутая к X. Она в тренчкоте, но размеры дорожной сумки позволяют предположить, что отлучится она ненадолго. Она медленно поднимает левую руку и так же медленно несколько раз машет на прощанье рукой, но X. не отвечает. Торжественный жест, который вполне может быть также манком, таинственным зовом. Хемлок и X. обмениваются прощальными знаками по разные стороны разделяющей их границы, подают друг другу знаки с противоположных берегов Стикса - подают знаки, знаки... Затем Хемлок разворачивается и уходит. X. снится, что в замке скрипит ключ, на лестнице затихают шаги, тяжело захлопывается дверь. X. снится, что это не сон.

***

Она вернулась в ту же старую могольскую камеру и повалилась на тюфяк. Старые пятна на стенах, те же лица на покрытой рыжей коркой стене. У Августы очень сильно болели груди, ведь никто не помогал сцеживать молоко. Она упрямо трясла головой при мысли о мертвом младенце: поделом, поделом, как жаль, как жаль - вдвоем было бы веселей! Августа не догадывалась, что накликала Смерть сама и, сплетя эту длинную цепь, опутала себя ею безвозвратно: Эдвард, миссис Кларк, Генри, сообщники, а теперь и ребенок - этот ряд предстояло замкнуть Августе. Без всяких на то оснований она ждала письма от матери или, на худой конец, от тетушки Мёртл. Но уж они-то написали бы ей в самую последнюю очередь. Состарившиеся и придавленные позором женщины жили затворницами в квартире на Брайд-лейн, холя и лелея свое притворное горе, точно комнатное растение.

— Нет ли для меня письма? - каждый день спрашивала Августа, проводя рукой по черепу.

Помешавшись на ожидании корреспонденции, она так и не додумалась написать сама. Как-то раз ей вручили открытку из Лондона с изображением Ладгейт-Серкус, но почерк был неразборчивым, а подпись нечеткой, так что она не смогла установить отправителя. Это странное послание источало зловоние, обеспокоившее миссис Джэксон и замеченное даже Августой: казалось, оно долго пролежало в мертвецкой.

Вопрос белья и одежды встал ребром. Раздувшаяся от водянки, и бледная, точно пещерное животное, Августа сидела в отрепье на корточках, прикрывая блестящую лысину тряпкой. Пыль застревала в пушке на щеках, как когда-то пудра, покрывая их бархатистой плесенью, мышиным мехом. Остановить менструальную кровь было нечем, и от нее все слипалось. Однажды испачкав руку, Августа оставила отпечаток ладони на стене, древнейшим жестом выразив свою индивидуальность на перегородках первобытного логова: я - это я, я - это моя рука, моя рука в моей крови, кровь - моя, это я...

— Что ты наделала, свинья?.. Грязная свинья! - заорала Джэксо-ниха. - Сейчас принесу тебе ведро воды!..

Но четыре месяца спустя месячные полностью прекратились, и Августа начала раздуваться еще быстрее и чудовищнее.

— Нет ли для меня письма?

Порой она приходила в чувство, но чаще пребывала в забытьи, плутая где-то в беспросветных, безвыходных лабиринтах. Всегда угрюмая и молчаливая, Августа грызла ногти, если, конечно, было что грызть.

— Нет ли для меня письма?

Изредка ее охватывало зловещее веселье: напялив корсаж с потрепанными кружевами, она одиноко вальсировала по камере, неуклюже спотыкалась в туфлях со стоптанными задниками и кокетливо задирала рубашку, демонстрируя голени в синих прожилках:

Нас пленяет,

Опьяняет

Дивный миг...

— Что тут поделаешь, - говорила миссис Джэксон, — коли рассказать врачам, только нарвемся на неприятности.

Подув на чай, она продолжала:

— Сама-то я нанималась стажеркой, так что, если ее отправят в психушку, потеряю работу.

Чуда упоенье

И безумья страсть...

В мае 1914 года жара побила все рекорды. 29 числа, в день своего тридцатидевятилетия, когда на небе властвовали Близнецы, а камера превратилась в сущий ад, Августа Фулхэм внезапно увидела молнию и ощутила удар - луч света проник сквозь глаза и выжег мозг дотла. Она рухнула замертво. Тепловой удар, кровоизлияние в мозг, инсульт. Инсульт. За телом никто не пришел.

«Смерть: Моя ирония непревзойденна».

***

Хемлок складывает тренчкот и кладет его рядом с сумкой в багажную сетку. Хемлок усаживается, утренний поезд с шелковым шуршанием покидает вокзал, и вот он уже мчится сквозь осенние туманы. Туман придаст рейнскому вину крепости, и на полуденном солнце поспеют, дозреют, нальются соком гроздья, еще по-летнему горячие под влажными юбками листвы. Акварельный пейзаж с внезапными полустанками, где светятся абсентом неоновые трубки. На перроне монашка с двойным скошенным подбородком толкает инвалидную коляску слабоумного, ковыляет на костылях старуха, женщина (беременная каким еще чудищем?) несет свой готовый лопнуть живот. Мегафоны изрыгают пророчества. Поезд вновь трогается, разминается с другим - тем, на который Хемлок сядет завтра, затем углубляется в непроглядную мглу, молочно-белую ничейную территорию, потусторонний мир, где не различить даже деревьев. Хемлок это кажется символом неучастия, отказом от общения, стиранием всего, что может быть истолковано, плотной завесой из белой шерсти над таинствами храма. Мир бессмыслен и пуст. Хемлок ощущает эту пустоту и в себе. Она чувствует себя угасшей, не в силах думать, плакать - вообще без сил. Пытается читать, сосредоточиться, по три-четыре раза возвращается к одной и той же фразе, но на глазах - словно стеклянный замóк. Она мысленно выбегает навстречу X., навстречу отчаянию X., навстречу одиночеству X.

Хемлок снова силится перечитать фразу, хмурит брови, но так ничего и не выходит. Тогда она закрывает книгу, откидывается на спинку, безучастно смотрит на безучастный пейзаж. Ничего не решено и не определено, возможны любые выводы, любые неожиданности: вневременное, в высшей степени нереальное состояние колебаний вокруг собственной оси - так колышутся на своих стеблях зубчатые листья бледной, хладной цикуты. Поезд вскрикивает. Вскрикивает сердце. Король-лягушонок. Истина - часть речи, обойденная молчанием. Помнишь? Но, что бы ни случилось, X., immer wirst du bei mir sein, immer, immer, immer...