Hohmo sapiens. Записки пьющего провинциала

ДОМОСТРОЙ

С младых лет лишившись отчего дома драконовым решением народного суда по гражданскому иску «Советская власть против студента Глейзера» и привыкнув за три года веселого бродяжничества к ночевкам у друзей, знакомых и незнакомых, я мог бы и не жениться в двадцать один год. Однако два обстоятельства подвигли меня на столь обдуманный поступок. Во-первых, моя невеста Светлана, ей-Богу, была красавицей, а во-вторых, оказалась перед окончанием физфака насильственно подвергнутой государственному распределению в какую-то дыру и плакала горькими слезами. Бороться с государством рабочих и крестьян в одиночку никогда не было смыслом моей интеллигентной жизни. А обвести его вокруг пальца было как раз высшим смыслом. Тем более что противник из соображений элементарной лени и классового простодушия легко клевал на любую вульгарную наживку.

В декабре мы отыграли свадьбу, а в новогодние праздники я уже строил планы на приобретение квартиры. Мой старший товарищ, экс-физик и музыкант Феликс Ароне, был самым богатым среди своих друзей не по наличию благоприобретательного коммерческого ума, а за счет врожденного абсолютного слуха. Он аранжировал хоть для цыганского хора, хоть для симфонического оркестра по пять копеек такт любое музыкальное произведение, услышанное не только с пластинки или по радио, но даже по телефону, только бы «такта» было больше.

И вот этот Сальери предложил молодому другу за взятку вступить в жилищно-строительный кооператив. Председатель ЖСК ветеранов труда «Север» комсомолец Изька Измайлов был его соседом и сбивал преступную группу денежных товарищей для получения полутора тысяч рублей, которые кому-то был давно и безнадежно должен. Феликс сколотил мерзкую шайку взяткодателей в количестве пяти человек по триста рублей в составе старшего брата-биолога, трех близких друзей-физиков и одного уже знаменитого хирурга, исключая таким образом себя из числа преступников. Вся компания — довольно ровного национального состава, даже один немец, Шульмейстер, в профессорско-преподавательском однообразии косил под еврея.

Обещание вселиться через год Изька не сдержал — новоселье затянулось на шесть лет, но все, что ни делается бесплатно, — к лучшему. Сразу скажу, что денег ни у меня с красавицей женой — сторублевых инженеров, ни у наших родителей, как сейчас говорят — бюджетников, никогда не водилось. Хотя сам я в деньгах не нуждался, поигрывая в карты с гандикапом. Но строгих нравов жена этот доход презирала как явно криминальный, да и уходили эти копейки сквозь пальцы со скоростью прихода.

Не лишенный остатков совести маклер Ароне, ободравший на сумму личного вклада юных ветеранов труда, чувствовал себя неловко и подыскивал мне, официально стоящему на пороге нищеты, легальный калым, исходя из моих пока не видимых миру способностей.

— Вовка! Что ты тратишь себя на кавээны и капустники? Жаждешь славы? А бабки ждут тебя в Театре драмы имени основоположника всего Карла Маркса. Главреж, траченный завистливой столичной молью московский диссидент Аронов, ставит детскую сказку «Белоснежка и семь гномов». Я подписался на музыку, к ней нужен поэт-песенник. Тридцать-сорок рублей песенка, тридцать-сорок песен — вот и получится половина взноса за квартиру! Я Аронову уже сказал, что ты местный Ганс Христианович Андерсен и Василий Лейбедев-Хохмач.

Времени у меня было полно, на работу я практически никогда и не ходил, ответственность нулевая — я предварительно приношу мэтрам часть текстов на пробу моего пера и в случае бурных аплодисментов дописываю за деньги остальное. Через неделю я легко и непринужденно накатал тексты к тридцати пяти песням в тех местах сценария, где были сбоку проставлены скрипичные ключи, но расчетливо не сдал всю рукопись, а преподнес лишь малую толику, за которую тотчас и получил аванс. А через месяц его пропивания принес и «под расчет». Прошло на ура все! Даже такое:

Вот такие замечательные куплеты пел со сцены на утренних спектаклях Главный Исполнитель Королевских Желаний! Дети прятались под лавки от страха, но столичный режиссер-шестидесятник был горд столь хитроумным продуванием «критикой режима» ушей оторопелых родителей, приведших своих невинных малолеток не на явочную квартиру, а на классическую волшебную сказку. Остроту гневных обличений смягчали добродушные мурзилки:

Добили мы с Феликсом вступительный взнос в кооператив написанием сценария первого со времен НЭПа варьете с девочками в славном когда-то этим делом г. Саратове.

Информация о разврате двадцатых годов была получена нами напрямую от бодрого старца Григория Говорящего (папаши «саратовского Райкина» Левы Горелика). Дедушка несколько лет разбойничал в маске конферансье в кабаре Питаевского на углу Немецкой и Никольской. После интервью блудливого ветерана пришлось откачивать валерьянкой — слишком эмоциональны были мемуары разболтавшегося Говорящего.

В результате творческого контакта родился громкий тихий ужас:

И все это с притопом и прихлопом, с девками в колготках на босу жопу, дым коромыслом, Гражданская война на тачанках!

Мало того, что хорошо заплатили! Пригласили в ночь премьеры на банкет за счет заведения, накормили от пуза, напоили под завязку, бабам — цветы, мужикам — сидор в пуд на дорогу. В меню сидора входили: бутылка водки, две — пива, пачка индийского чая со слоном, консервы «Сайра в масле» и «Лосось в собственном соку», а также сыр и колбаса в ассортименте.

Но неувязочка вышла! На вешалке моей жене вместо сданных финских новых сапог выдали по номерку старые отечественные боты «прощай, молодость». Еле ворочавший языком и, видимо, бездетный гардеробщик поклялся дочерьми, что так и было. Пригласивший всю нашу мишпоху на банкет представитель заказчика ресторатор Мамараев уже отбыл с места чужого преступления, и мы, пьяненькие, оказались беззащитными перед наглым катом. Жена-бюджетница билась в истерике не только от потери дефицитного импорта, но и предвидя позорящие последствия своего бессапогового появления на рабочем месте, где слухи о моем таланте и гонорарах были сильно преувеличены.

Зима была морозной, а сапоги — единственными. Надо было спасать честь и здоровье семьи. Легкоатлетически я перемахнул через барьер гардероба и с диким криком «Всем стоять, ограбление!» поволок за руку и ногу невменяемого уже и по этой причине вешателя в дальний угол.

Идея была простейшей. На чай больше рубля с копейками не дают: народ зело был прижимистым. Так что, если найду купюры посолидней, определю, почем сволочь сапоги загнала. Чаевых в сюртуке гардеробщика набралось рублей на пятнадцать рваными, и за подкладкой два мятых четвертака — очевидная цена сделки! Пригрозив слегка отошедшему от шока гаду неминуемым сажанием на кол, я вместо последнего слова предоставил ему десять минут на сбор двухсот рублей у падающих со смеху официанток, объявив себя мстительным кумом ресторатора Мамараева. На время отсутствия мытаря я открыл гардероб и культурно обслужил небольшую уже очередь одевающихся, заработав при этом за мягкость обращения еще одиннадцать рублей.

По известному принципу «наше дело правое», победа оказалась за нами. Назавтра, в воскресенье, супруга с подругой съездили на Сенной базар и купили не только новые югославские сапоги, но и итальянские перчатки в тон. Ботики «прощай, молодость» еще лет пять тянули свой срок на даче.

Вышеупомянутая подруга, свидетельница варьетевского конфуза, женщина интеллигентная, но в кроликовой шубе, долго еще переживала, что сперли Светкины сапоги, а не ее разлетайку.

— Везет же людям, — завидовала она обстоятельствам, а не талантам.