Hohmo sapiens. Записки пьющего провинциала

АРЕАЛ ИНДЕЙСКОГО ГОСТЯ

Дядя Юра Архипов был не просто москвичом, а москвичом на «москвиче» и членом правления общества охотников и рыболовов одноименного завода. Никаким дядей он не был, а был нашим ровесником, а дядей его называл семилетний племянник сожительницы. Какими неведомыми тропами они попали в нашу палаточную резервацию на богом забытом берегу Ахтубы в районе Трехречья близ поселка Харабали, объяснить невозможно.

Вождем стойбища был краснокожий браконьер Индеец Джо, в миру — гинеколог Женя Корсаков, который по месту постоянной службы называл себя Крымский-Корсаков. Не знаю, был ли член «Могучей кучки» того же происхождения, но Индеец Джо действительно вел род от корсаков — астраханских казахов, смесь которых с астраханскими же крючниками с рыбной пристани и дала в потомстве узкоглазого двухметрового болдыря, ходившего летом босиком, а зимой в валенках, так как обувь сорок девятого размера не шили даже на заказ. Хотя зима в Симферополе чаще бесснежная и безваленковая. В своей больнице однофамилец гениального автора оперы «Садко» дежурил сутками, чтобы в сезон за отгулы попасть на историческую родину с целью привычного обогащения и вернуться во всесоюзную здравницу под арию индийского гостя: «Не счесть алмазов в каменных пещерах, не счесть жемчужин в море полуденном».

Сошлись мы с краснокожим на противоположном крутом берегу, когда, напрочь заблудившись в ахтубинских ериках и рисовых чеках, любовались на недоступный автопутешественникам дикий пляж на пологой другой стороне, обрамленный вековыми ветлами в высокой осоке. Индеец с белолицым подельником Николаем-Угодником подрулил к нам на катере с двумя моторами и громовым голосом предложил тотчас свежую осетрину в любом количестве, икру и балык на пробу, а также образец для последующего совместного изготовления.

Это была не любовь с первого взгляда, а циничный брак по расчету. В каждой из четырех пропыленных саратовских машин было как минимум по одному ребенку, кошке или собаке — прекрасное прикрытие для скрывающихся от рыбоохраны преступников — осетровых браконьеров. Матери и жены начали было визжать, беспокоясь о трудностях последующего воспитания подрастающего поколения на зоне. Однако здравый смысл, романтика и теория Ломброзо взяли верх, и в сопровождении Индейца на заброшенном пароме мы форсировали красавицу Ахтубу и прибыли на неожиданное место своего предназначения.

Притирались мы друг к другу недолго. Минут пять. До тех пор, пока интеллигентный Индеец в холщовых портах на веревке через плечо и с прямыми иссиня-черными волосами до лопаток вежливо не спросил меня:

— Ихтиофауну умерщвлять приехали? А на какую снасть?

— На универсальную, — небрежно ответил я и открыл багажник своей «копейки». Как профессионал профессионала, Индеец Джо зауважал меня сразу и безмерно. В чреве багажника стояли четыре ящика огненной воды.

Появившись из ниоткуда, подслеповатый Юра Архипов вежливо поздоровался и спросил:

— А водится ли здесь рыбка?

— Водится, водится, — сказал я. — Вон, видите, детишки с собачками купаются? Там куканы веревочные. Потяните и увидите вчерашний улов.

Юра закатал штаны, взял за руку лжеплемянника, подошел к толстому колу, торчавшему на отмели, и, в воспитательных целях изображая из себя сказочника, гнусным радиоголосом заверещал:

— Тянем-потянем, вытянем рыбку!

Когда двухметровая рыбка вытянулась и с метровыми брызгами ударила перед носом сказителя акульим хвостом, Юра упал в обморок прямо в воду. Очнувшись, председатель общества охотников и рыболовов сказал только:

— Хемингуэй какой-то, — и вновь впал в забытье.

Рыбные дни сменялись рыбными же вечерами. Дети плескались в чистейшей до неприличия воде, собаки для порядка шугали кошек. Кошки ловили беспечных кузнечиков. Индеец Джо в светлое время суток спал под ветлой мордой в траву. Ночью же, хлопнув стакан без закуски, выходил с Николаем, прибывавшим на катере, на дело. Дело это пахло керосином, но было спортивно увлекательным.

Джо знал донный рельеф браконьерской акватории лучше, чем эхолот. Примерно тридцатиметровая пологая отмель круто и извилисто обрывалась ямой метров в семь-восемь. Точно по этому обрыву на дно в ночной тишине опускалась с лодки на толстенной леске закидуха — грузило из пары связанных кирпичей с поводками, на которых крюки-трезубцы величиной с якорь заправлялись мальком с ладошку. Свободный конец закидухи через сигнальный колокольчик крепился к палке, забитой на метр в бережок. Однозвучно звенел колокольчик, и начиналось запретное действо.

Трехпудовый осетр — это вам не хухры-мухры под парусами, а дизельная подводная лодка. И вытащить такую субмарину на берег без полиспаста мог только слоноподобный Индеец Джо. Не меньше чем за полчаса. Я пробовал, но уходил торпедой под воду, хотя пудов на шесть тянул сам. Злодея-абортмахера интересовали только беременные особи. Никчемных мужиков он отпускал на волю волн. А девушек Джо потрошил без наркоза. Наружные их части он тщательно закапывал, предварительно срезая для нас лучшие куски на уху, шашлык и балык.

Набив наконец под самую завязку плотные полиэтиленовые мешки очищенной и подсоленной икрой, Индеец Джо, не попрощавшись, уносил на могучих плечах добычу в темную ночь через многочисленные подкупленные и не подкупленные кордоны. Николай-Угодник бежал впереди налегке, воровато подсвистывая груженому напарнику болотной птицей.

Первый таз свежеприготовленной черной икры даже под водку был для нас последним. Сынок Илюша, двенадцатилетний младенец, глаголющий истины, после съеденной миски сказал:

— Мама, я больше икру эту есть не буду. Никогда. В жизни.

И пока держит слово.

Весь балык, развешанный для обретения кондиции в дебрях осоки, через пять дней протух и был торжественно захоронен нами на женском рыбьем кладбище.

А дядя Юра утонул в арыке, отправившись на своем «москвиче» воровать помидоры. Лжеплемянник насквозь мокрым прибежал в лагерь и сообщил подробности.

Природофил дядя Юра заслушался птичку и с ровной, хотя и узкой дороги сполз в глубокий арык в перевернутой на крышу машине. Мы помчались на место происшествия. Дядя Юра на самом деле не утонул, а утопил очки минус семь диоптрий. Он сидел посреди арыка на заднем мосту помятого «москвича» и плакал. Сквозь отчаянные рыданья доносилось старушечье причитание:

— Павлик, Пашенька, мальчик мой, сынок, где же ты? Что я скажу нашей маме?

Павликом звали чудом спасенного дитятю.

— Дядя Юра, — заплакал растроганный отеческой заботой доселе чужого человека герой-октябренок, — я здесь, наверху, и нашей мамы сестра тоже.

Я поехал в Харабалинский совхоз за трактором. Машину с трудом, но вытащили. И тут обнаружилось, что дядя Юра не только утопил очки, но и растворил в арыке всю соль, весь сахар, супы в пакетах, а также сухое молоко. Весь этот НЗ он держал в багажнике.

Так счастливо для одних и несчастливо для других окончился отпуск.

— В нашей стране по статистике каждая вторая семья отдыхает в санатории, доме отдыха или профсоюзной здравнице. Вова, почему наша-то всегда первая — сказала мне жена по пути домой, в очередь со мной качая ручным насосом в надцатый раз спустивший скат.