Холодное солнце Эллана

День третий

На следующее утро Ивар проснулся с рассветом; как обычно, позавтракал с солеварами, захватил свой бурдюк и направился знакомым маршрутом к побережью. После полудня завьюжило и похолодало. Солнце скрылось за свинцовыми тучами, окрестные поля затянуло серой мглой. Сбившиеся в кучки промокшие овцы дрожали под пронизывающим ветром. Назло застенчивой весне, старуха-зима напоследок решила еще раз заявить о себе.

Вечером, едва волоча ноги от усталости, Ивар поужинал у Дайардина, а затем направился в корчму выпить пива и послушать, о чем говорят жители. В шумном полумраке корчмы ему удалось разглядеть кузнеца Фариера, мельника Тервела, Кивриса Нейдра и пастуха Оверета. Последний, с виду чем-то обеспокоенный, сидел у входа в одиночестве, отогреваясь горячим вином. По его простодушному лицу пробегала то тень сомнения, граничащего с раскаянием, то гримаса озлобления, то печальная пелена задумчивости.

Оверет сам пригласил Ивара жестом за свой стол. Ивар ожидал привычных расспросов, однако молодого пастуха, казалось, больше интересовало вино, нежели досужие пересуды. Через несколько минут неловкого молчания Оверет внезапно спросил:

– Вот скажи мне, имралтинец: что более угодно богам – пасти скот или возделывать землю?

Ивар немало удивился такому вопросу:

– Почему ты спрашиваешь?

– Отец считает, что человек должен жить от земли. Засеивать ее, питаться ее плодами. А пастухи, говорит он, все сплошь бездельники и ленивцы.

– А что думаешь ты?

– Я думаю, что он неправ. Земледелец вспахивает бездушную землю, кладет в нее бездушное зерно, пожинает бездушные всходы и съедает их. И всю жизнь прикован к своему наделу: одно и то же изо дня в день. И тот вол, которого земледелец запрягает в плуг – он для него тоже бездушный. Ему нужно лишь, чтобы этот вол вспахал землю. Живое существо он превращает в бездушный инструмент.

– А пастух?

– А для пастуха животное есть и цель, и смысл его труда. Ему нужно, чтобы тот же вол рос здоровым, крепким, добронравным. Пастух вкладывает в животное силу, а земледелец – забирает. Кроме того, пастух постоянно в движении: сегодня он пасет свои стада на приозерном лугу, завтра – на склоне холма. А самое главное: пастух не задавлен монотонным трудом, у него намного больше времени на то, чтобы размышлять, думать.

– О чем?

– Разве мало на свете вещей, о которых стоит подумать?! Почему человек смертен? Почему алчен и завистлив? Чего хотят боги? Что есть добро и что есть зло? Кто ниспосылает нам вдохновение?

– Вдохновение?

– Да, вдохновение, поэтический дар. Способность создавать новое. Или превращать старое в новое. Разве ты не слышал про Источник Нехтана?

– Тот, из которого берет свое начало река сказочная речка Бойн? – скептически усмехнулся Ивар.

– Вот! В этом-то все и дело! – оживился Оверет. – Ведь о чем говорят древние книги? Что на некоем острове есть священный источник, о месте нахождения которого знает лишь бог Нехтан и трое его кравчих. Что над источником растут девять лещин учености, а в самом источнике плавают перламутровые лососи. И что эти лососи поедают орехи, падающие в воду с пурпурных лещин. И с каждым съеденным орехом на теле перламутрового лосося появляется новый "глаз мудрости". Тот же, кто не испугается стражей источника, отыщет лосося с девятью "глазами мудрости", сумеет изловить его и отведает заповедной плоти – обретет поэтический дар, сравнимый с даром волшебников Другого Мира.

– Да, что-то подобное мне доводилось слышать, – кивнул Ивар. – Осталось узнать, где находится та речка Бойн.

– Ты дослушай! Ведь "бойн" на древнем языке означает "корова"! Понимаешь?

– Нет. Что я должен понять?

– Коровья река. Это же наш Коровий ручей! Там и лососи нерестятся, всё сходится!

– Оверет, ты забываешь, что я всего третий день на Эллане и понятия не имею ни о каком Коровьем ручье.

– Ах да. Если от дома отца идти на север мимо Сумеречного пруда и вдоль реки Аверн, то мили через две увидишь, как она расходится надвое. Тот приток, что течет с запада – это и есть Коровий ручей. Если идти вверх по нему, увидишь заброшенную мельницу, за которой начинается Поющий лес. Вот где-то в том лесу и прячется исток Коровьего ручья, Исток Нехтана. Если, конечно, рядом с ним растут девять старых лещин, – уже с меньшей задорностью добавил Оверет и продолжил: – Нужно лишь сходить в Поющий лес и проверить. Что я вскоре и собираюсь сделать. Если хочешь, можешь пойти со мной, лососей там на всех хватит. Хотя дорога вдоль реки – она окольная, до старой мельницы быстрее дойти через Долину Туманов. Раньше по той дороге все из Оллтре ездили в Крейг, но сейчас люди предпочитают тропу вдоль побережья.

– Почему?

– А, бабьи сплетни да глупые суеверия. Поговаривают, мол, вернулась хозяйка Старого Тиса, старуха Дурнолл. – Заметив вопросительный взгляд Ивара, Оверет пояснил: – В Долине Туманов много тисовых деревьев. Примерно посередине долины, недалеко от тропы, стоит исполинский Старый Тис. Старики считают, что это зловещее место, что где-то неподалеку находятся врата в Другой Мир. Рассказывают, что те, кто отдыхал или засыпал под Старым Тисом, либо умирали во сне, либо тяжело заболевали. А скотина, что отбивалась от стада и паслась у Тиса, вскоре издыхала в муках. Хотя я думаю, что овцы просто наглатывались ядовитых побегов.

– И при чем же тут старуха Дурнолл? – спросил Ивар.

– Когда-то давно жила в Оллтре знахарка по имени Дурнолл. И была она уже в весьма зрелых годах, когда воспылала в ее сердце страсть к молодому рыбаку по имени Койги. Но тот отверг любовь Дурнолл и надсмеялся над ней. И все прочие жители стали насмехаться над ней и унижать ее. А потом ее нашли мертвой у Старого Тиса. Никто так и не понял, отчего она умерла: ни ран, ни других повреждений не было на ее теле. Лишь загадочная улыбка змеилась на ее посиневших устах. А на следующий день отправились могильщики забирать тело – а его и след простыл. С тех пор это место и стало считаться зловещим. Говорят, что с наступлением темноты старуха Дурнолл, превращаясь в молодую девушку неописуемой красоты, переходит из Другого Мира в наш и подстерегает неженатых парней. А когда заприметит очередного простачка, то предлагает ему неземные наслаждения в Мире-под-Холмами, клятвенно обещая, что вернет его назад ровно через одну ночь. Когда же горе-любовник возвращается назад, беззаботный и довольный, то вдруг видит, что все изменилось вокруг: и жители в поселке ему незнакомы, и даже холмы по-другому выглядят. И понимает он, что время в Другом Мире течет совсем иначе, и что прошла не одна ночь, а многие-многие годы. И начинает он дряхлеть и стариться прямо на глазах, пока не иссохнет заживо и не рассыплется в прах, – на этих словах Оверет перевел взгляд за спину Ивара и заметно побледнел.

– Убью!!! – раздался с порога корчмы даже не крик, а утробное рычание смертельно раненого зверя. Ивар обернулся. Эсгис, старший брат Оверета, с длинным ножом в руке, змеящимися мокрыми волосами и перекошенным от ярости лицом, бежал прямо на него.

Если бы не вставший на пути кузнец Фариер, кто знает, чем закончился бы этот вечер. Отобрав нож и приобняв за плечи трясущегося Эсгиса, кузнец вывел его на улицу. За ними, схватив со стены зажженный факел, выскочил подмастерье Вихан. Несколько любопытных, в том числе Ивар, увязались следом.

Снаружи было темно и вьюжно. Факел Вихана мелькал ниже по улице, в направлении пруда. Затем огонек факела повернул на запад. Недоброе предчувствие сжало сердце Ивара, когда он проследовал мимо дома Оверета в сторону горсета. Подойдя к жертвеннику, он увидел Эсгиса, Вихана и Фариера, молчаливо стоявших в дрожащих отблесках пламени и глядевших куда-то вниз. Ивар опустил взгляд и вздрогнул.

На черном квадрате жертвенного камня белела отрезанная голова коня Форалефа. Струйка застывшей крови дотекла до остекленевшего глаза, после смерти казавшегося еще более синим. Оглядевшись, Ивар увидел обезглавленное тело коня, лежавшее неподалеку в луже черной крови.

Сзади подошли еще люди. Послышались сдавленные возгласы не то удивления, не то осуждения. Ивар поднял взгляд и увидел увядшее, словно внезапно состарившееся лицо Эсгиса, в глазах которого застыли бессильные слезы.

– Отведи его домой и проследи, чтобы не натворил глупостей, – шепнул Фариер на ухо Вихану. Тот молча кивнул. Вскоре они с Эсгисом удалились в сторону поселка.

– Ох, не примут боги такую жертву, – неодобрительно качая головой, обронил стоявший рядом с Иваром мельник Тервел. – Да и что нужно просить у богов, чтобы решиться на такое? Какое злодеяние может искупить такая жертва?

Низкий протяжный звук донесся сквозь тихое подвывание метели. Люди испуганно смолкли, оглядываясь по сторонам. Ивару показалось, что звук исходил из-под камня Омфал, лежавшегося неподалеку в центре священного поля.

– Не нам судить о воле богов, – услышал Ивар голос Дерога за своей спиной. – Всякая жертва да будет принята, коли принесена она от сердца.

– Заклать богам коня – жертва, пристойная царю, – упрямо возразил Дерогу мельник. – Не пристало такое подношение простому пастуху, да еще и младшему в семье.

– Боги решат, кому что пристало – сурово ответил Дерог. И, помолчав, добавил: – И очень скоро решат.

Гигантский соломенный человек полыхал в ночи. Ивар стоял рядом с костром, щурясь от нестерпимого жара. Внезапно он увидел сквозь всполохи, что в огне что-то лежит. Ивар оглянулся в поисках чего-то, чем он мог бы достать из огня таинственный предмет. Но вокруг ничего не было, лишь снег, исчезающий во тьме. Тогда он протянул руку прямо в костер. Не почувствовав ни боли, ни жара, Ивар выхватил из огня желтоватый кусок пергамента. Внезапно на поверхности свитка стали проступать черные знаки. Они то исчезали, то появлялись вновь, сливаясь друг с другом и распадаясь вновь. В конце концов, знаки сплелись в некое подобие черной виселицы, которая постепенно утолщалась и тускнела, превращаясь в холодный каменный портал.