Холодное солнце Эллана

День пятый

На следующее утро Ивар проснулся от громкого пения на улице. Нестройный хор женских голосов прилежно выводил:

Работы на сегодня не было: все жители Оллтре праздновали Имболк. Выйдя на улицу, Ивар заметил стайку девушек в белых одеждах, с распущенными волосами и в венках из желто-белых нарциссов. Девушки носили от дома к дому тростниковое чучело Бригантии. Кто-то давал им лепешку или кусок сыра, кто-то дарил бусы из высохших ягод, свежесорванные цветы или ракушки – для украшения тростниковой богини.

На деревьях у домов дрожали на ветру лоскуты одежды, развешанные жителями накануне, с тем чтобы Бригантия наделила их обережной и целительной силой. У дверей домов стояли вынесенные вечор миски с едой и кувшины с молоком – подношение для богини. Просыпавшиеся жители выходили на улицу, умывались снегом и пытались разглядеть в золе, рассыпанной ими у порога вчерашним вечером, следы от посоха Бригантии: заходила ли богиня ночью в их дом или же, обидевшись на что-то, прошла мимо.

После полудня мальчишки и парни постарше устроили петушиные бои на пустыре у горсета. Тут же неподалеку полыхал высокий костер, куда жители Оллтре бросали сухие травы со словами:

На горсете собрались почти все жители поселка. Ивар увидел здесь старосту Гервина с женой Дилит, важно прошествовавших сквозь толпу. Чуть позже подошли Дайардин и Рой. За ними, старясь держаться подальше друг от друга, плелись с каменными лицами Эсгис и Оверет. По их виду было понятно, что лишь присутствие родителей не позволяет им броситься друг на друга с кулаками. Вездесущие Аскур и Витра тоже были здесь, о чем-то настойчиво упрашивая мать. На строгом лице Фиолы, однако же, читалось решительное "нет". Позади них подмастерье Вихан что-то горячо доказывал Фариеру. Пару раз промелькнуло в толпе бородавчатое лицо мельника Тервела. Не было видно лишь Хейни – скорее всего, пьянствующего в корчме – да Дерога со знахаркой Маллт.

– Ивар, дружище, подсоби! – раздался сзади звонкий тенорок. Обернувшись, Ивар увидел Кивриса Нейдра, тащившего по земле раму из наспех сколоченных досок. За Киврисом следовала шумная ватага чумазых детей.

– Что это? – удивленно спросил Ивар.

– Подмостки. У нас тут свой маленький театр одного актера, – во весь рот улыбнулся Киврис. – Развлекаю народ сказками нравоучительного свойства. Поможешь собрать? Нужно будет закрепить подмостки в земле, завесить тканью, ну и всякое другое в том же духе.

Ивар кивнул и принялся помогать Киврису.

– Странное слово "имболк", – обронил Ивар, копая ямы под подмостки. – Ты не знаешь, что оно означает?

– Не знаю. Кажется, что-то, связанное с овечьим молоком, – предположил свинопас.

– А оно не может быть как-то связано с народом фирболг, что, говорят, жил здесь в древности?

– Не думаю, – возразил Киврис, прикапывая раму. – Ведь слово "фирболг" оканчивается на "гэ", а не на "ка", как "имболк". Вряд ли они как-то связаны.

Пока они собирали самодельную сцену, появились Дерог и Хейни. Судя по недовольной мине последнего, филид опять оторвал его от кувшина с вином. Дерог же, не обращая внимания на причитания Хейни, скользил обеспокоенным взглядом по толпе собравшихся, как будто выискивая в ней кого-то.

Из принесенного с собой мешка Киврис достал две соломенные куклы. Одна изображала мерзкую старуху с длинным крючковатым носом, восседавшую на бледно-сером коне, другая – молодого паренька в залихватско заломленной назад шляпе.

– Сегодня будет сказка про старуху Смерть и пройдоху Эйтилуха, – пояснил Киврис. – Слышал такую?

– Нет еще, – ответил Ивар.

– Я ее на Имралтине видел однажды, в настоящем театре, – похвастался свинопас.

– Единожды увидел и дословно запомнил? – удивился Ивар.

– Ну, может, не совсем дословно, но вообще на память не жалуюсь, – похвастался Киврис.

Рядом с ними стоял Дерог и недовольно косился на соломенных кукол, насаженных на руки Кивриса.

– Скажи, атре, – вспомнил Ивар сегодняшнюю ночь на горсете. – Что означает руна в виде отвесной черты, перечеркнутой тремя наклонными?

– Несложно ответить, – произнес Дерог. – Это "геталь": ранение или убийство. Почему ты спрашиваешь?

– Просто видел такую на одном из трилитов. А кто такая "дочь Ивора"?

– Это ты в отвороте услышал? Дочерьми Ивора, или королевами, называют змей, что на Имболк выползают из своих расщелин. Наивные простецы полагают, что, кинув в огонь пучок мяты или душицы, они оградят себя от укуса змеи.

– А что может оградить от укуса змеи? – продолжал допытываться Ивар.

– Есть только одно средство, надежно защищающее от яда: змеиное яйцо. Но это очень редкий камень, в наших краях ты его не встретишь. Говорят, их добывают где-то далеко-далеко на юге, в пустынных землях.

Дерог неожиданно повернулся к проходившему мимо Эсгису:

– Эсгис, а где брат твой?

– Не знаю. Что я, сторож ему? – недовольно пробурчал тот. – Шляется где-то, как обычно.

– А Вихана ты давно не видел?

– С час назад еще был здесь, – тень волнения пробежала по лицу Эсгиса. Вытянув голову, он принялся искать в толпе своего приятеля.

– Вот же неслух! – не найдя того, кого искал, ругнулся он. – Прости, атре, спешу. – С этими словами Эсгис развернулся и широким шагом направился в сторону своего дома.

До заката оставалось менее часа, когда подмостки, наконец, были готовы. Понемногу начинало подвьюживать. Чтобы осветить сцену в надвигающихся сумерках, Киврис попытался закрепить по бокам ее несколько факелов. Факелы, однако, держаться не хотели, поэтому пришлось отдать их в руки людям из первого ряда.

– Итак, любезные зрители, – торжественно и нараспев протянул Киврис. – Сегодня мы поведаем вам, как ловкий Эйтилух обманул всесильную Смерть. Прошу не шуметь, мы начинаем.

С этими словами Киврис нырнул под задрапированную раму. Зрителей к этому времени осталось совсем немного, десятка три, в основном, дети и подростки. Вскоре над подмостками взметнулась соломенная кукла, изображавшая паренька в залихватской шляпе.

– Однажды в старые-престарые времена, за девятью горами, девятью долами и девятью волнами жил себе молодой паренек по имени Эйтилух. Был он ловок, смышлен, нрав имел веселый, а язык – острый как жало. И так жил он себе припеваючи да забот не знаючи, пока однажды не заприметила его старуха Смерть и не зачеркнула его имя мелом на своей черной доске. И тогда отправилась она к нему в дом, чтобы забрать его с собой.

Над подмостками выскочила фигура горбоносой старухи. Несколько самых маленьких зрителей испуганно охнули.

– "Собирайся поживей!", грозно молвила Смерть Эйтилуху. "Или я потащу тебя силой!" Но уж очень не хотелось Эйтилуху уходить из этого мира, и принялся он упрашивать старуху, чтобы подарила ему хотя бы еще немножко времени, совсем чуть-чуть. Поначалу Смерть и слышать ничего не желала. Но устав от его бесконечных причитаний и уговоров, согласилась: "Хорошо, даю тебе еще три часа". "Но это же очень мало!" воскликнул Эйтилух. "Дай мне время хотя бы до завтра!" "Нет!" сказала Смерть. "Ну прошу тебя, что тебе стоит!" упрашивал ее Эйтилух. В конце концов, Смерть не выдержала и махнула рукой: "Коли уж тебе свет клином сошелся на этом завтрашнем дне, то так тому и быть. Но это окончательный срок!" "Хорошо, хорошо", уверил ее Эйтилух. "Только одна маленькая просьба". "Что еще?" недовольно пробурчала Смерть. "Напиши мне расписку, что ты придешь именно завтра" "Что?!" возмутилась Смерть. "Ты не веришь моему слову?!" "Что ты, что ты!" успокоил ее Эйтилух. "Конечно же, верю! Но у тебя же столько дел, можешь ненароком и перепутать что-то. А мне так будет спокойнее". "Ну хорошо", сказала Смерть, начиная терять терпение. "Вот тебе моя расписка". С этими словами Смерть достала свой мел, написала на двери Эйтилуха слово "завтра" и отправилась прочь по своим делам.

– Утром следующего дня Смерть снова пришла в дом Эйтилуха, но застала его безмятежно спящим на перинах. "Почему ты не готов?!" возмущенно спросила старуха. "А ну-ка быстро собирайся и пошли со мной!" На что Эйтилух зевнул и спокойно ответствовал: "Ты, бабушка, ошиблась, видимо. Сама погляди, что написано на двери твоей же рукой". Смерть взглянула на дверь и увидела слово "завтра". "Хорошо", сказала она. "Я приду завтра. Но чтоб завтра ты был готов с самого утра и не задерживал меня". С этими словами Смерть ушла, а Эйтилух, довольный, продолжил нежиться на перине.

Среди зрителей пробежало оживление и веселые смешки: они искренне радовались находчивости Эйтилуха.

– Девять дней приходила старуха Смерть в дома Эйтилуха и девять дней уходила несолоно хлебавши, каждый раз читая на двери слово "завтра". На десятый же день поняла Смерть, что ее дурят, и, уходя, стерла меловую надпись на двери. Увидел это Эйтилух и не на шутку перепугался. И начал он думать, куда ему от Смерти укрыться. Тут увидел он в чулане бочку с медом и нырнул в нее с головой. Но, просидев немного в бочке, почувствовал Эйтилух, что задыхается. Высунул он голову из меда, и тут же понял, что Смерть заметит его торчащую голову и заберет его с собой. Тогда решил он спрятаться в пуховой перине. Залез Эйтилух в перину, но пух набился ему в ноздри, в рот, в глаза, и стало ему нечем дышать. Тогда выскочил он из перины, а тут как раз и Смерть стучится в двери…

– Убили! – вдруг прорезал ночную тишину надрывный женский крик со стороны горсета.

Зрители вздрогнули и обернулись. Через пару мгновений в отсвете костра показалось изможденное и блестящее от пота лицо знахарки Маллт. С трудом переводя дыхание, она проклокотала хриплым надтреснутым голосом:

– Вихана… убили… на старой мельнице!

Поначалу люди на поле словно не поняли смысла слов знахарки, лишь переглядывались с недоумением и робкой надеждой, что кто-то объяснит им смысл происходящего. Затем недоумение сменилось испугом. Последний раз жители Эллана слышали про убийство более чем полвека назад. Тогда слабоумный сын Лугайда Толстопятого нечаянно скинул бревно на старика Форголла, размозжив ему череп. Да еще лет двадцать назад старуха Кикфа, знахарка из Крейга, загадочно исчезла без следа где-то по дороге в Оллтре. В остальном же все злодеяния островитян ограничивались драками да мелких кражами.

Староста Гервин первым нарушил звенящее молчание:

– Ты уверена, что он мертв? Почему ты решила, что его убили? Может, он просто утонул? Или его загрызли волки?

– Разве что это были речные волки, – переводя дух, насмешливо ответила Маллт. – Ну или же он сам выпотрошил себе кишки, купаясь в Коровьем ручье зимой.

– А ты что делала ночью на старой мельнице? – вмешался в разговор Дерог. Слегка замявшись, Маллт пожала плечами:

– Как обычно, собирала травы.

– В темноте? – недоверчиво прищурился Дерог. – Без факела?

– Мне не нужен факел для этого, я и без того знаю, где они растут.

– Давай по порядку, как было дело, – снова взял слово староста.

Собравшись с мыслями и слегка подуспокоившись, Маллт рассказала, что незадолго до заката пришла к старой мельнице за некоей травой, найти которую можно только там. Как называется трава, она, разумеется, не сказала. Идя вдоль берега Коровьего ручья, Маллт заметила что-то темное в камышах. Поначалу она решила, что это калп выходит из воды, испугалась и спряталась за дерево. Но темный предмет не шевелился. Тогда она подошла ближе и поняла, что это утопленник. Тело лежало по пояс в воде, лишь голова с плечами находились на берегу. Маллт перевернула утопленника и с ужасом увидела, что живот у него разворочен, а внутренности вывалились и тянутся в воду. Затем она разглядела обезображенное лицо и поняла, что это Вихан. Точнее, то, что когда-то было им. К тому же, она узнала стеганый полукафтан Вихана, всегда висевший на нем как с чужого плеча.

– Но это не все, – продолжила Маллт свой рассказ. – Потом я увидела огонь. Кто-то приближался к мельнице со стороны Долины Туманов. Я тихо подкралась поближе к тропе и увидела, что это Эсгис. Не доходя до мельницы шагов сто, он остановился, достал нож из голенища, переложил его за пазуху и затушил факел о снег. Затем сошел с тропы в лес и, оглядываясь по сторонам, снова двинулся в сторону мельницы. Он прошел совсем близко, шагах в десяти от дерева, за которым я пряталась, я четко видела его хищное лицо в свете луны.

Маллт перевела дух и продолжила:

– Тогда я побежала сюда. Сначала я хотела бежать через Долину Туманов, ведь так короче. Но потом… – осеклась Маллт, – потом передумала и побежала длинной дорогой, той, что огибает Ближний лес с севера.

– Почему ты не пошла через Долину Туманов? Испугалась старухи Дурнолл? насмешливо спросил Дерог.

– Не знаю, старуха или кто еще, – поджав губы, ответила Маллт. – Но что-то недоброе стало приходить в эту долину по ночам. Я чувствую это.

– Чувствовать – удел баб да молодок, – насмешливо изрек староста Гервин. – Наше же дело – действовать, и немедля. Коней не берем: еще подвернут ногу в темноте на камнях. Так, Тервел, вы с Киврисом быстренько соорудите носилки из ваших подмостков или как там они называются. Со мной пойдут Тервел и Фариер – где он? Нет Фариера? Тогда Дайардин. Тоже нет? Тогда ты, – повернулся Гервин к Ивару. – Ну и кто сам пожелает. Ах да, и атре Дерог, разумеется, – в последних словах Гервина проскользнула едва заметная усмешка.

Вскоре группа из шести человек, вооружившись факелами, выдвинулась в сторону старой мельницы по тропе, идущей через Долину Туманов. Процессию возглавляли Гервин с Дерогом, за ними с носилками шли Ивар и Тервел, замыкали шествие Маллт и жена старосты Дилис.

Погода к тому времени испортилась окончательно. Вьюга подвывала все сильнее и тоскливее. Холодный ветер стегал в лицо, проникал под одежду, норовил сбить с факелов жар сосновой смолы. По мере углубления Долины порывы ветра приглушались, уступая место вязкому низинному холоду.

– Атре, – обратился Ивар к шагавшему впереди него Дерогу, – что это за калпы, о которых все говорят?

– Кто это "все"? – насторожился Дерог.

– Дайардин мне говорил что-то про "не будить калпов в канун Имболка", теперь вот Маллт.

– Это фуаты, речные духи. Никто не знает их истинного обличья, но человеку они могут являться в образе прекрасного юноши, златовласой девы, белого или черного коня. Глаза калпа либо полны слез, либо светятся ярким светом и притягивают как магнит. Когда калп появляется в обличье коня, он начинает ластиться к своей жертве и как бы приглашает ее сесть на себя верхом. Однако оседлавший калпа уже никогда не слезет с него, словно прирастая к коню намертво. Тогда калп во весь опор мчится к своему водоему и бросается под воду, топя своего седока. Очень часто таких утопленников, погубленных калпами, находят потом в воде с обглоданным лицом или развороченными внутренностями.

– Но калпы не очень умны, – продолжил Дерог. – Он всегда совершают какую-нибудь оплошность. Калп может явиться в виде прекрасной девушки в зеленом платье, но платье это будет надето наизнанку. Либо же он забудет вынуть из волос водоросли и ракушки. Либо предстанет в обличье коня, подковы которого приколочены задом наперед.

На этих словах Ивар вздрогнул. Ему отчетливо вспомнились следы черного коня, встреченного им у Вороньей развилки. А также беснувшая на солнце ракушка, выпавшая из его гривы. Неужели лишь появление Брикрена избавило его от печальной участи?

– А у Коровьего ручья есть свои калпы? – спросил Ивар Дерога.

– Конечно. Из-за них и пришлось в свое время оставить старую мельницу. Те, кто сейчас решается подходить к ней, иногда находят у берега "волосы калпов". Это такие светлые нити, похожие на водоросли. Говорят, их можно использовать для приготовления снадобий. Но это Маллт должна лучше знать, – кивнул Дерог в направлении идущей сзади знахарки.

Дальше шли молча. Холод в низине становился все более пронизывающим. Кривые деревья на склонах корчились в отблесках пламени зловещими уродцами. До Старого Тиса оставалось совсем немного, когда шедший впереди Гервин вдруг резко остановился и едва слышно прошептал:

– Смотрите, это они!.. Блуждающие огни, предвестники смерти.

Впереди, у поворота к Старому Тису, у переплетенных корней растущего на склоне дерева, медленно кружились в воздухе несколько светящихся шариков размером с терновую ягоду. От них исходило тусклое голубоватое свечение, окруженное тонкой золотистой аурой.

– Не подходите к ним! – шептал Гервин. – Хватит уже смертей на сегодня.

Огоньки медленно поднимались от корней и скрывались за стволом дерева. Стуча зубами не то от холода, не то от страха, Гервин тихо, бесшумными полушагами, двинулся вперед. Пройдя так несколько десятков шагов, он подозвал рукой остальных:

– Вроде исчезли. Двигаемся дальше.

Ступая осторожно и бесшумно, они вышли на поляну Старого Тиса.

На земле под деревом-великаном догорал небольшой смоляной факел. В нескольких шагах от него, на каменистой земле, лежал человек. Неподвижные глаза его смотрели вверх, в глубину тисовой кроны. Рядом с ним, пытаясь не то задушить, не то, наоборот, растрясти бездыханное тело, сидел на корточках темноволосый парень с острой бородкой. Это был Эсгис.

Заметив односельчан с факелами, он поднял безумные глаза и издал какой-то нечленораздельный крик, похожий на вой загнанного в ловушку зверя. Затем, позабыв про свой полупогасший факел, Эсгис бросился бежать на север, в сторону старой мельницы. Гервин и остальные, придя в себя от неожиданности, ринулись за ним.

Погоня была недолгой. Не пробежав и трех десятков шагов, Эсгис запнулся о камень и растянулся плашмя на стылой земле. Гервин тут же бросился ему на спину; вскоре подоспел и Тервел. Вдвоем они скрутили отбивающегося и рычащего Эсгиса.

На него было страшно смотреть: безумные налитые кровью глаза, окровавленные руки, лоб, рассеченный при падении, мокрые слипшиеся волосы. "Это не я!" – твердил он не переставая, раскачиваясь из стороны в сторону и тряся головой. "Это не я!"

Гервин приказал Тервелу обыскать его. При Эсгисе нашли длинный нож и сверток с двенадцатью золотыми торкелями. Кроме того, из кармана его кожаной куртки Тервел извлек небольшой, шириной менее дюйма, кусок пергамента тонкой выделки с надписью "Встретимся на старой мельнице завтра на закате". На вопрос Гервина "Что это такое?" Эсгис ничего не ответил, продолжая смотреть в пустоту и мычать что-то себе под нос.

Ивар приблизился к лежащему под деревом телу, уже заранее зная, кого он там увидит. Увы, предчувствие не обмануло его: это был Оверет. В остекленевших глазах на побелевшем одутловатом лице застыло недоумение; посиневшие опухшие губы скривились детской обидой человека, оборванного на полуслове. Ивар повернул его голову. На затылке зияла огромная рана, нанесенная, по всей видимости, острым камнем. Рядом на земле лежало несколько перепачканных кровью камней: сложно сказать, каким именно из них был нанесен смертельный удар.

Гервин и Дерог решили сначала отвести в поселок Эсгиса, а затем вернуться на старую мельницу. На носилки, предназначавшиеся для Вихана, положили начинающее коченеть тело Оверета. Ивар и Тервел понесли погибшего пастуха, а Гервин с Дерогом повели, держа за руки, Эсгиса. Последний всю дорогу молчал, лишь изредка роняя бессмысленные обрывки фраз. Полученный при падении шрам на лбу перестал кровоточить, обретя форму загнутой влево клюки.

В деревне их тут же обступили взбудораженные жители. Гервин вкратце рассказал о случившемся: как они застали под тисом Эсгиса, душившего своего брата окровавленными руками, как он пытался сбежать, но был пойман старостой. Стали думать, куда посадить братоубийцу до суда. В итоге решили запереть его в хлеву Гервина, предварительно связав руки и ноги толстой пеньковой веревкой, а также приставив на ночь охранника из числа жителей Оллтре.

В этот момент Ивар увидел в толпе лицо Рой. Во всполохах факелов оно казалось ликом самой Судьбы – окаменевшее и обреченное, как будто заранее знавшее свой рок, но не желающее подчиняться ему. Рядом с женой, опустив голову, стоял Дайардин, в одночасье превратившийся из полного сил мужчины в полусгорбленного старика.

В доме Оверета, куда направились с носилками Ивар и Тервел, царил жуткий беспорядок. На столе, среди грязной глиняной посуды, валялись разбросанные куски исписанного пергамента; поверх соломенного матраца лежал мятый шерстяной брэт, на котором, сжавшись в комок и испуганно глядя на вошедших, жалобно пищал белый котенок. Расчистив поверхность стола, Ивар и Тервел положили на него тело и вышли, вверив остальное заботам Дайардина и Рой.

В повторный путь на старую мельницу отправились уже другие люди, все с теми же Гервином и Дерогом во главе. На сей раз Гервин все же решил взять телегу и ехать длинной дорогой, в обход Ближнего леса: никому не хотелось возвращаться в пропитанный смертью воздух Долины Туманов.

Через пару часов, уже глубокой ночью, Гервин с людьми вернулись, везя на телеге изуродованное тело Вихана. Поскольку подмастерье был сиротой, похоронные хлопоты взяли на себя Фариер и Фиала.

– Скажи, Тервел, – провожая взглядом накрытый рогожей труп, обратился Ивар к мельнику, – а раньше уже погибал кто-то от калпов на острове?

– Было, и не раз, – печально кивнул головой Тервел. – Дети, в основном. Обычно у Коровьего ручья, или на известняковых омутах на Аверне, иногда – на Лесном озере у истока Бросны, что течет рядом с Крейгом. Почти всегда их обнаруживали у берега изуродованными, а рядом – находили следы от копыт задом наперед и водоросли с белыми волосами.

– Откуда они берутся, эти калпы?

– Всегда были. От начала времен. Хотя, говорят, их можно изловить зимой, когда замерзают полыньи. Но у нас на такое никто не отваживался. Главное: когда убьешь змею, нужно обязательно отсечь ей голову и зарыть отдельно от тела. Иначе такая мертвая змея проберется под землей до ближайшей воды и превратится в калпа.

Тервел, не прощаясь, ушел. Ивар стоял в одиночестве среди догоравших костров на пустыре, где еще недавно люди смеялись над глуповатой смертью, почти обманутой хитрым Эйтилухом. Что-то было не так, не сходилось, выпадало из стройной логичной картины. Он начал вспоминать прошедший вечер: помостки, зрителей, соломенные куклы, надетые на руки Кивриса… Ну конечно же! Руки!

Когда они с Тервелом перекладывали тело Оверета на стол, Ивар обратил внимание на разбитые в кровь ладони молодого пастуха. Разумеется, он мог разбить их при падении, выставив вперед, после того как получил удар сзади камнем по голове. Но Ивару показалось, что запястья были раздроблены слишком сильно, как будто Оверет ударился ими, упав с большой высоты.

К тому же, что означала записка, найденная у Эсгиса: "Встретимся на старой мельнице завтра на закате"? Кто ее написал? Оверет? Вихан? Кто-то еще? Как и где Эсгис ее получил? И зачем носил ее с собой? Слишком много вопросов – вопросов, требующих ответа.

Ивар дождался у дверей возвращения Дайардина и Рой.

– Зачем ты здесь? – подняв усталые глаза, спросил его Дайардин, в то время как Рой молча прошла в дом. – Завтра работы не будет. Если ты про это.

– Нет, я хотел поговорить по поводу Эсгиса, – ответил Ивар.

– Поговорить? О чем тут можно говорить? Тем более, в такой час?

– Дайардин, мне кажется, во всей этой истории что-то не так. Во-первых, Эсгис утверждает, что не убивал брата.

– А что еще он, по-твоему, должен утверждать? – махнул рукой Дайардин.

– Есть и другое. Но пока рано об этом говорить. Мне нужно будет осмотреть тело Оверета при свете дня. Если ты не возражаешь.

– И что ты надеешься найти?

– Ответы. Я верно понимаю, что в ваших местах братоубийцу ждет одно наказание – смерть?

Дайардин молча кивнул головой.

– Есть ли кто-то, кто мог бы желать смерти Эсгиса? Может быть, из-за наследства? – продолжил Ивар.

– Все имущество возвращается отцу, то есть мне. Стало быть, я мог желать смерти сына, – горько усмехнулся Дайардин.

– Может быть, он ссорился с кем-то недавно, кроме брата?

– Нет. Не было такого. По крайней мере, я про такое не слышал.

– А кто мог написать ему записку?

– Какую записку? – поднял взгляд Дайардин.

– У Эсгиса нашли кусок пергамента, на нем было написано "Встретимся на старой мельнице завтра на закате". Он должен быть у Гервина.

– Гервин ничего не сказал мне про это.

– Забыл, наверное, или не успел. Про деньги он тоже ничего не сказал?

– Про деньги? Нет, ничего не говорил. Наш староста вообще себе на уме, и уж тем более в таких делах.

– У Эсгиса был с собой сверток с двенадцатью золотыми торкелями, – рассказал Ивар. – Это не те деньги, что ты посылал меня забрать у Брикрена, у Вороньей развилки?

– Нет. Эсгис просил меня несколько дней назад дать ему в долг какую-то сумму, но я отказал.

– Почему?

– Наверняка он собирался потратить их на Анейру, на всякие бабские безделушки, – с досадой ответил Дайардин. – Хотя двенадцать золотых – это слишком много для безделушек, – задумался он. – На эти деньги можно купить хорошего коня. Ах ты ж дырявая голова! – вдруг хлопнул себя по лбу солевар. – Он ведь говорил мне что-то про Форалефа. Кажется, Эсгис хотел выкупить коня у Оверета. Но, видимо, не успел.

– То есть Эсгис собирается выкупить Форалефа у Оверета, – задумчиво начал выстраивать цепочку событий Ивар. – Просит денег у тебя, получает отказ, затем обращается к Киврису, упоминает при этом, что деньги ему понадобятся дня через три. Однако через два дня Оверет приносит в жертву Форалефа. Но Эсгис все равно зачем-то занимает двенадцать золотых у Кивриса. Зачем?

– Об этом лучше спросить самого Кивриса, – резонно заметил Дайардин. – Как и то, занимал ли вообще у него деньги мой сын.

В проеме двери показалось взволнованное лицо Рой.

– Разреши ему делать то, что он просит! – с мольбой в голосе обратилась она к мужу. – Я чувствую, этот юноша должен сказать свое слово в нашей судьбе. Я слышала ваш разговор, – Рой повернулась к Ивару: – Эсгис не мог этого сделать. Я знаю своего мальчика: у него доброе сердце. Он никогда бы не поднял руку на брата. Однажды, когда Эсгис был совсем маленьким, что-то случилось с собакой кузнеца Кулана: она запрыгнула к нам в огород и принялась носиться по нему кругами. Тогда Эсгис, чтобы защитить младших братьев, схватил палку и начал лупить ею пса, пока тот не убежал. А когда маленького Оверета укусила дикая пчела, и он начал отекать и задыхаться, Эсгис нес его до дома на руках несколько миль…

Но Ивар почти не слышал того, что говорила ему Рой. Фибула, скреплявшая шерстяной платок на ее плечах, расстегнулась, и Ивар увидел на шее женщины серебристый кулон в форме двух пересекающихся пирамид. Кулон буквально приковал к себе взгляд Ивара. Не отрываясь, смотрел он на остроконечный амулет с начертанными на нем черными знаками – пока не почувствовал, как начала нарастать звенящая боль в левом виске.

Заметив остекленевший взгляд Ивара, Рой быстро прикрыла шею платком и застегнула фибулу.

– Делай, что считаешь нужным, – услышал Ивар откуда-то издалека усталый и безжизненный голос Дайардина. – Пошли в дом, Рой. Уходит ночь.