Хорал

Виктория Рубидо

Еще не проснувшись, она ощутила, как тошнота подкатывает к груди и горлу. Как спала, в белых трусиках и просторной футболке, она вскочила с кровати и метнулась в ванную, где скорчилась на кафельном полу, одной рукой убирая струящиеся волосы от лица и рта, а другой держась за край унитаза, пока ее рвало. Тело содрогалось в спазмах. Потом ниточка слюны свисала с губы, тянулась, длилась, оборвалась. Она ощутила слабость и пустоту. Горло горело, грудь болела. Смуглое лицо было теперь неестественно бледным, отдавало желтизной, а щеки впали. Темные глаза казались больше и еще темнее, а на лбу выступила тонкая пленка липкого пота. Она стояла на коленях, ждала, когда закончится приступ тошноты.

В дверях возникла женщина. Она тут же щелкнула выключателем, залив ванную резким желтым светом.

– Это еще что? Виктория, что с тобой?

– Ничего, мама.

– Что-то не так. Думаешь, мне тебя не слышно?

– Иди спать, мама.

– Не ври мне. Ты ведь пила.

– Нет.

– Не ври мне.

– Я не вру.

– Что тогда?

Девушка встала с пола. Они взглянули друг на друга. Худощавая женщина лет под пятьдесят, с изможденным лицом, осунувшимся, усталым, несмотря на сон, в синем атласном халате, который она стягивала на обвислой груди. Давно крашенные волосы были неестественного бордового цвета, белые корни виднелись на висках и у лба.

Девушка повернулась к раковине, смочила водой махровую салфетку и прижала ее к лицу. Вода капала на тонкую майку.

Женщина посмотрела на нее, вынула сигареты из кармана халата, достала зажигалку, зажгла сигарету и закурила в дверях. Почесала голую щиколотку пальцами другой ноги.

– Мама, обязательно здесь сейчас курить?

– Я ведь здесь. Это мой дом.

– Прошу, мама.

Ее снова замутило. Она почувствовала, как поднимается тошнота. Вновь склонилась над унитазом, и ее рвало, плечи и грудь содрогались от спазмов. Волосы она инстинктивно убирала с лица.

Женщина стояла над ней, курила, изучала ее. Наконец девушка закончила. Встала и вернулась к раковине.

– Знаешь, что я думаю, мисс? – сказала женщина.

Девушка опять прижала влажную салфетку к лицу.

– Думаю, ты позволила себя обрюхатить. Думаю, в тебе сидит ребенок, это из-за него тебя тошнит.

Девушка держала салфетку у лица и смотрела на мать в зеркало.

– Ведь так?

– Мама.

– Так ведь, да?

– Мама, не надо.

– Ах ты глупенькая шлюшка.

– Я не шлюха. Не называй меня так.

– А как мне тебя называть? Тому, что ты сделала, есть название. Я тебя предупреждала. А теперь взгляни на себя. Взгляни, что случилось. Я же говорила.

– Ты много чего мне говорила, мама.

– Лучше не умничай со мной.

Глаза девушки наполнились слезами.

– Помоги мне, мама. Мне нужна твоя помощь.

– Слишком поздно, – сказала женщина. – Ты себя в это втянула, сама и выпутывайся. Твой отец тоже хотел, чтобы я ему помогала. Каждое утро, когда приходил домой пьяный и жалкий. Но тебе я не буду помогать.

– Мама, прошу.

– И можешь убираться из этого дома. Как и он. Ты такая умная, все-то ты знаешь. Я не потерплю здесь такого.

– Ты ведь не всерьез.

– Посмотрим. Испытай меня, мисс.

В спальне она оделась в школу: короткая юбка и белая футболка, сверху джинсовая куртка – та же одежда, что и вчера, перекинула через плечо красную лаковую сумочку на длинном ремне. Ушла из дома, не поев.

Она шла в школу будто во сне, с узкой улочки свернула на Мэйн-стрит, пересекла железнодорожный переезд и выбралась на широкий, пустующий поутру тротуар, брела мимо витрин магазинов, оглядываясь на свое отражение: присматривалась к походке, осанке – и не замечала в себе пока никаких перемен. Ничто ее не выдавало. Она видела себя в юбке и куртке, с красной сумочкой, качавшейся на бедре.