Хорёк-писатель в поисках музы

Глава 19

Он закончил рукопись за неделю — и на той же неделе Даниэлла подписала с издательским домом «Хорек» контракт на публикацию «Мисс Озорство».

Когда настало время полдника, она вынесла на веранду тарелочку с угощением — арбуз, нарезанный тонкими ломтиками и украшенный ягодами смородины.

— Спасибо тебе, Даниэлла. — Баджирон торопился поговорить с ней, пока она снова не принялась за работу.

— Не за что, Баджирон.

— Что скажешь? — спросил он.

— Насчет чего? — улыбнулась Даниэлла.

— Насчет новой книги о Стайке.

— Новый Стайк? Где?!

Он протянул ей стопку отпечатанных страниц — плоды своих писательских развлечений.

— Баджирон! — воскликнула она и прочитала заглавие вслух: — «Стайк и пчелы-разбойники».

Час спустя Даниэлла тихо плакала в платочек.

— Как я люблю Стайка! — всхлипывала она. — Как я люблю тебя, Баджирон!

Он просиял от похвалы, но все равно спросил на всякий случай:

— А эти пчелы-разбойники, они не слишком... ну, не слишком ли они бессовестные? Ведь поначалу они хотели, чтобы все цветы на лугу принадлежали только им...

— Но ведь они — не хорьки, Баджи! И потом, у этих пчел и так было полным-полно еды. А Стайк сделал то, чего не удавалось никому... Он показал им, что цветы цветут для всех! Нет, я бы ни единого слова здесь не стала менять!

— Но это — только первый набросок, — возразил Баджирон.

— Нет! Это — само совершенство. Я бы не стала менять ни слова. Сделать лучше просто невозможно. Впрочем, автор — ты.

Она снова улыбнулась, и с души его словно свалился гигантский камень.

— Можешь менять все, что тебе вздумается.

Баджирон взял у нее рукопись, и двое хорьков уселись рядышком на веранде: Даниэлла — за пишущую машинку, работать над своим вторым любовным романом, а Баджирон...

Баджирон облизнул кончик карандаша и принялся перечитывать «Пчел-разбойников» с самого начала, проговаривая про себя каждое слово и внимательно вслушиваясь. Все ли здесь в порядке с ритмом?

Тихим, едва слышным шепотом он опробовал одну фразу на слух:

«Стайк прожужжал через луг, с цветка на цветок...», — прочитал он, а затем повторил еще раз, но уже без слов — только ритмический рисунок:

«ТАМ-та-та Там-та-та ТАМ, та-ТАМ-та-та-ТАМ...»

Фраза плавно вздымалась и опадала; Баджирону это понравилось. Он двинулся дальше, ничего не меняя.

Дойдя до конца, он снова вернулся к началу. Теперь он искал места, в которых одинаковые слова повторялись слишком часто. Стоит один раз использовать какое-нибудь слово, как разум тут же вцепляется в него и требует вставить куда-нибудь снова — и немедленно! Но писатель в таких случаях должен строго говорить себе: «Нельзя!»

Перечитав рукопись в третий раз, он безжалостно вычеркнул все «просто» и «очень», любуясь тем, какими отточенными и четкими становятся фразы, избавленные от груза лишних слов. «В черновике такие слова допустимы, — думал он, — но в печати им не место». Под его карандашом творились настоящие чудеса: чем короче становилось предложение, тем больше в нем оказывалось смысла.

«Корявая фраза? — спрашивал он себя. — Нет проблем: долой ее совсем. Вычеркнуть — и вся недолга. Читатель видит только то, что попадает в печать. Только окончательный вариант.

Мастерство писателя — это умение переписывать фразу, перерабатывать ее снова и снова, так, чтобы с каждым разом она становилась все легче и глаже. И в конце концов она обернется невесомым летним ветерком, играющим на арфе читательских мыслей. Вместо слов — тонкая телепатия.

И тогда... Стоит лишь взглянуть на эти чернильные узоры на бумаге — ив тишине зазвучат голоса, и хорьки запляшут перед нашими глазами и увлекут нас к чудесам и приключениям, о каких мы прежде и помыслить-то не могли».

На четвертом проходе Баджирон применил другое правило: «Слово "сказал" — единственный синоним к слову "сказал", и злоупотреблять им не стоит. Если не можешь справиться со словом, лучше вообще его не использовать. Покажи персонажа в действии, затем переходи к диалогу... а повторять "сказал" да "сказал" совсем не обязательно».

Когда-то он сожалел, что пишет только короткие повестушки для щенков, и говорил Даниэлле, что истинная цель его жизни — «Там, где ступила лапа хорька». Но в укромном поэтическом цветнике его сердца порхала крохотная яркая птичка — и Баджирон любил своего колибри, который подарил ему вот уже две свои истории. И эти истории, явившиеся из таинственного невесть-где волшебными вспышками озарений, волновали его по-настоящему, заставляли смеяться и плакать.

Как можно написать что-то еще лучше, он просто не понимал.

Летний день клонился к закату, а двое пушистых писателей сидели бок о бок на уютной веранде и топали сосредоточенно и безмолвно по дорожкам двух миров, ни капельки друг на друга не похожих.