Хорошие солдаты

2 14 АПРЕЛЯ 2007 ГОДА

От строения, которое Козларич получил для своего командного пункта, все остальные батальоны на ПОБ отказались, и перед тем, как эту двухэтажную коробку взял себе 2-16, ее использовали как склад. В стенах в нескольких местах после ракетных атак образовались глубокие трещины, и всякий раз, когда неподалеку взрывалась ракета, внутрь влетали облака пыли. У других батальонных командиров на ПОБ были довольно большие кабинеты, куда помещались диваны и столы для совещаний; в кабинете Козларича хватало места только для его письменного стола и трех металлических складных стульев. Это, в общем-то, был даже не кабинет, а отсек комнаты, которую солдаты перегородили фанерой. Он втиснулся по одну сторону от фанеры, а по другую находились Маккой, Каммингз и четыре неодушевленных предмета, чья важность, пока батальон был на базе, претерпевала изменения.

Мухобойка. Диспенсер для клейкой ленты. Книга под названием «Борьба с повстанческими движениями. Руководство 3-24». И большая картонная коробка с десятками ненадутых футбольных мячей.

Пока Козларич все еще полагал, что раздача мячей иракским детям, подбегающим к его «хамви» с криками: «Мистер, мистер», дает результаты. Ребенок принесет домой футбольный мяч; родители спросят, где он его взял; он ответит: «Американцы подарили»; родители будут рады; доверие с их стороны возрастет; увеличится их потребность принимать трудные решения, направленные на примирение; Багдад станет безопасным городом; Ирак процветет как демократическое государство; война будет выиграна. Впоследствии Козларич махнет на мячи рукой.

До диспенсера пока что никто не дотрагивался. Но впоследствии Каммингз начнет хлопать мух ровно с такой силой, чтобы оглушить насекомое, а затем будет приклеивать еще живую муху к куску ленты и бросать в мусорную корзину. Вот это будет давать результаты. «Ненавижу мух», — будет говорить он всякий раз, проделывая это.

Книга впоследствии покроется пылью. Но в первые дни после гибели Каджимата к ней все еще обращались; Каммингз заложил ее на странице 1-29 листком бумаги, где написал: «Побеждаем ли мы? Таблица».

Книга, выпущенная незадолго до отправки 2-16 в Ирак, впервые за двадцать лет отразила изменения в военной стратегии борьбы с повстанческими движениями. Объявляя о «большой волне», Буш ясно дал понять, что во главу угла в Ираке теперь ставится именно эта стратегия и руководство в той мере, в какой военным можно предлагать вести войну по учебнику, было посвящено различным противоповстанческим мерам. 282 страницы наставлений о том, что лучший способ победить врага — не убивать направо и налево, а «сосредоточиться на населении, на его нуждах, на его безопасности». Хочешь выиграть войну — завоюй доверие людей. Для солдат батальона 2-16 это был интересный поворот событий. «Не забывайте: мы пехотный батальон, — сказал однажды Каммингз. — Наша задача — уничтожать врага в ближнем бою. Мы единственный род войск, предназначенный для этого. Бронетанковые войска убивают издали. Авиация убивает издали. А пехотинец идет и, если нужно, убивает руками». Еще интереснее выглядел раздел руководства «Парадоксы борьбы с повстанческими движениями»: парадоксы звучали на подозрительно дзен-буддистский лад. «Порой чем больше применяется сила, тем менее она эффективна». «Лучшее оружие против боевиков — не всегда стреляющее». «Иной раз чем солиднее войска защищены, тем опаснее их положение».

В частном порядке Каммингз выражал сомнение в том, что такой тип войны подходит Козларичу:

— Он солдат. Только солдат, и ничего больше. Инструмент войны, и его тянет в эту драку, и вот почему я думаю, что он немного разочарован из-за того, что это не война в чистом виде, где он мог бы пойти вперед и сказать: «За мной, ребята», — потому что эта война требует чего-то другого. Чаепития, рукопожатия, политиканство — вот чего она требует. И тут он, по-моему, не совсем в своей тарелке. Потому что он командир боевой единицы, вожак, который может повести людей на смерть, если нужно. «За мной» — вот так, буквально.

Но Козларич, по крайней мере на той стадии, настойчиво утверждал, что ему нравится быть участником стратегии.

— Знаете, что забавно? Что именно это я и хотел всегда делать. Я всегда хотел быть солдатом и политиком одновременно, — сказал он однажды. Он сидел в своем кабинете и смотрел на висящую на стене карту, которая изображала зону ответственности (ЗО) батальона. Некоторые называли эту часть города Новым Багдадом, некоторые — Девятым Нисана (9 апреля) в честь того дня в 2003 году, когда Багдад был взят. У Козларича было для района свое название.

— Говнюшник, — сказал он, — но с очень большим потенциалом. Я часто вот о чем думаю: взять бы, к примеру, Федалию, — он показал на одну из худших частей ЗО, — и снести там все бульдозерами подчистую. За полгода у меня бы там возник перестроенный город. Я бы провел электричество. Провел бы чистую воду. Сделал бы канализацию. Построил бы школы. Построил бы дома, которые отвечали бы каким-то нормам безопасности. После этого переходим в Камалию и там делаем то же самое. Ломаем все к чертям и строим заново.

Необычайно подробная карта, на которую он глядел, была создана на основе спутниковых изображений. Федалия, Камалия, Муаламин, Аль-Амин, Машталь и все другие части ЗО были видны здание за зданием и улица за улицей, причем все улицы получили американские названия. Широкая улица с водоводом посередине, которую иракцы называли Дорогой канала, для американцев была маршрутом «Плутон»; пересекавшаяся с ней оживленная дорога, где постоянно подкладывали бомбы, была маршрутом «Хищники»; маршрут, на котором погиб Каджимат, назывался «Денем»; узенькая дорога, которой солдаты избегали, потому что там легко было устроить засаду, именовалась Дорогой мертвой девочки.

Откуда взялись эти названия? Кто была эта мертвая девочка и как она умерла? На данной стадии войны никто такими вопросами не задавался. Стремиться в Ираке не предполагать, а знать — сплошь и рядом напрасный труд; так или иначе, названия были уже жестко закреплены, и не только в ЗО батальона 2-16, но и по всему Багдаду, который карта тоже изображала. Район за районом Багдад являл себя Козларичу во всей полноте — восточная часть, в большой степени шиитская после нескольких лет жестоких этнических и религиозных чисток, вызванных войной, и западная, в большой степени суннитская. В западной части действовали ячейки Аль-Каиды, в восточной — боевики радикального религиозного деятеля Муктады аль-Садра — так называемая армия Махди (Джаиш-аль-Махди, у американцев сокращенно ДжаМ). В западной части американских военных атаковали террористы-смертники, в восточной применялись особо опасные СВУ — так называемые снарядоформирующие заряды (СФЗ), один из которых легко пробил броню «хамви» Каджимата. Батальон 2-16 находился в восточной части, и ее очертания на карте, когда Козларич на нее смотрел, с каждым днем казались ему все уродливее и уродливее, особенно продолговатый полуостров, который река Тигр, текущая с севера на юг и делящая город пополам, образует, поворачивая в одном месте на запад и затем обратно на восток. Форму полуострова корректно называли «каплевидной», но Козларич не всегда был корректен.

— Отличная метафора для всего, что здесь происходит, — сказал он, глядя на полуостров, резко вдающийся в западную часть города. — Ирак сам себя дрючит.

А раз так, его война состояла в том, чтобы взяться за все это — за ДжаМ, за СФЗ, за груды мусора, за реки нечистот и все остальное — взяться и навести порядок. Никому пока что это не удавалось, но он испытывал такую уверенность, что сделал предсказание:

— Перед нашим отъездом я батальонную пробежку проведу. Пробежку оперативной группы. В шортиках и маечках.

Он показал маршрут пробежки на карте: «Плутон», потом Первая улица, потом «Денем», потом «Хищники» — и домой.

— Вот моя цель — и чтобы без единой потери, — сказал он, и ради этого он был готов использовать все средства, входившие в состав стратегии борьбы с повстанческими движениями, включая то, о котором на странице 1-29 руководства говорилось вот что: «Вести эффективную, широкую по охвату и непрерывную информационную деятельность». На ПОБ действовала финансируемая американцами радиостанция, и туда-то Козларич и направился однажды вечером обратиться через посредство радио «Мир 106 FM» к жителям своего «миленького такого дерьмового поганого райончика».

Воздух, как обычно, был пыльный, и ветер, дувший на сей раз с запада, нес с собой вонь горящего пластика. Козларич прошел мимо трейлера, служившего уборной, под которым жил дикий кот с неимоверно распухшими яйцами. Уже само то, что котяра был цел, безусловно, кое-что говорило о живучести обитателей страны, где существование свелось к выживанию. Мышей и крыс на ПОБ для него хватало, но зато имелись такие существа, что были не прочь убить кота, например, лиса, которая то пробегала мимо, держа в зубах что-то извивающееся, то стояла, скалясь и поглядывая на солдат, входивших и выходивших из уборной.

Затем он прошел мимо места швартовки ярко-белого аэростата, парившего высоко над ПОБ с дистанционно управляемой камерой, которую можно было навести на любые события внизу, в тысяче футов от летательного аппарата. День и ночь аэростат висел в воздухе, глядя вниз и вокруг, и этим же занимались камеры слежения на мачтах, беспилотники, реактивные самолеты и спутники, так что порой казалось, будто небо вплоть до райских кущ нашпиговано глазами. Летали и вертолеты, оснащенные тридцатимиллиметровыми пушками и камерами высокого разрешения, которые можно было точно навести на любую цель. Однажды такой целью оказался лежавший на боку дохлый буйвол, у которого из заднего прохода торчали провода. Заподозрив, что в прямой кишке у буйвола спрятано СВУ, пилот подвел вертолет поближе, и камера фиксировала все происходящее. Вот буйвол. Вот провода. Вот к заднице буйвола трусит собака. «Сообщаю: замечена собака, которая лижет СВУ», — радировал пилот и открыл огонь.

Затем Козларич миновал армейский магазин, который вскоре придется временно закрыть, потому что ракета пробьет крышу и взорвется около стойки с журналами «Максим», и вошел в сильно поврежденное четырехэтажное здание, раньше служившее больницей.

Студия находилась на верхнем этаже рядом с комнатами рабочих, приехавших в Рустамию из Непала и Шри-Ланки чистить сортиры, выметать бесконечную пыль, спать по шесть человек в комнате и слушать заунывные песни через плееры с металлическим звуком, купленные в жалких магазинчиках на первом этаже больницы. Двери комнат были расщеплены и облуплены, и за одной из дверей действовала радиостанция. Руководил ею местный житель, которому военные платили 88 тысяч долларов в год. Он назвался Мухаммедом, но затем признался, что Мухаммед — фальшивое имя, которое он взял, чтобы скрыть свою личность. Другим сотрудником был Марк, переводчик, тоже из Багдада и тоже признавшийся, что на самом деле его зовут иначе.

— Дорогие радиослушатели! Предлагаю вашему вниманию новую передачу, — сказал Мухаммед, или как там его по-настоящему звали, тем, кому вздумалось послушать «Мир 106 FM», и с этого началась первая из серии передач, исчислявшейся десятками. Процесс был не так прост. По-арабски Мухаммед сказал слушателям:

— Наш первый вопрос подполковнику Козларичу: какова в настоящий момент ситуация в Новом Багдаде?

Марк перевел это на английский, Козларич начал по-арабски: «Шукран язилан, Мухаммед» — «Спасибо большое, Мухаммед», — а затем перешел на английский.

— Еще восемь недель назад тут был разгул преступности, — сказал он. — Межобщинное насилие. Многочисленные убийства. Частые взрывы бомб — бомб на обочинах дорог, СВУ, СФЗ, автомобилей со взрывчаткой, — из-за которых гибло много мирных граждан. Теперь этому положен конец. Преступность снизилась на восемьдесят с лишним процентов. Жители Девятого Нисана начинают чувствовать себя в безопасности.

Он подождал, пока Марк, или как там его по-настоящему звали, переведет сказанное, затем продолжил:

— Часть, которой я командую, называется оперативная группа «Рейнджер». Это примерно восемьсот первоклассных американских солдат. Все, что они делают, они делают под контролем и дисциплинированно. И одна из задач, которые я как начальник перед ними ставлю, — это идти к гражданам Ирака, разговаривать с ними, выяснять, что они думают, что переживают, чего больше всего опасаются и как мы можем наилучшим образом помогать им и иракским силам правопорядка в создании максимально безопасной для них среды обитания.

Он снова дождался, пока Марк переведет, и сказал:

— Итак, сейчас положение неплохое, но оно должно стать и станет еще лучше… — И в таком духе он говорил тридцать шесть минут, а закончил он, стараясь завоевать доверие людей, словами: «Шукран язилан», и Мухаммед тоже сказал: «Шукран язилан», и Козларич сказал: «Масалама, садики», и Мухаммед сказал: «Масалама».

Этого требовала стратегия борьбы с повстанческими движениями, и в рамках этой же стратегии, стремясь к «расширению и диверсификации национальных полицейских сил», Козларич встретился с офицером иракской армии, жившим недалеко от ПОБ в начальной школе, которую забрали для своих нужд иракские власти. Стены там были розовые. Их украшали вырезанные изображения канарейки Твити.[5] В комнате стояла одна койка, работал маленький телевизор, подключенный к спутниковой тарелке, и, когда иракец принес Козларичу апельсиновую газировку, из телевизора раздался какой-то рев.

— Итак, вы начинаете завтра зачистку? — спросил Козларич, не обращая внимания на звук.

— Да, — ответил иракец, переводя взгляд с Козларича на экран, где шел фильм, показывавший американских солдат под огнем противника.

— Как вы лично оцениваете настроения иракцев в Багдад-аль-Джадиде?[6] — продолжил Козларич.

— Большинство тут из Садр-Сити, — сказал иракец, глядя, как в замедленном движении брызжет кровь, как в замедленном движении идет стрельба, как в замедленном движении перемещается актер Мел Гибсон. — Как только американцы начинают давить на Садр-Сити, они бегут сюда.

— Какую зону нам, по-вашему, надо зачищать следующей? — спросил Козларич и тоже посмотрел на экран — посмотрел и умолк, поняв, что идет фильм о знаменитой битве Вьетнамской войны, которая произошла всего через несколько недель после его появления на свет. Во многом та война предопределила его желание стать участником нынешней войны. Она была фоном, на котором он рос со дня своего рождения, с 28 октября 1965 года, когда число убитых на ней американских военных равнялось 1387, до ее конца в апреле 1975 года, когда погибших было уже 58 тысяч, а он в свои девять с половиной лет думал, что хотел бы служить в армии. На него повлияли не столько эти смерти и не столько политика, сколько романтические мальчишеские представления об отваге, о долге и особенно сцены, которые он видел по телевизору: освобожденные военнопленные в объятиях плачущих родных. Но даже сильнее, чем эти сцены, подействовали на него сообщения о битве в долине реки Йа-Дранг, которая началась, когда американский батальон был десантирован посреди превосходящих сил противника и вступил в смертельный бой с 2 тысячами северовьетнамских солдат. Годы спустя, уже находясь в армии и изучая ошибки Вьетнама, Козларич изучал также и героическое поведение участников этой битвы, и, когда вышла посвященная ей книга «Мы были солдатами… и были молоды», он, держа экземпляр в руке, встретился однажды с командиром того батальона Хэлом Муром и попросил его дать совет. «Доверяй своим инстинктам», — написал Мур на книге. С тех пор Козларич неизменно старался им доверять, и теперь он — странное дело! — будучи, как Мур, командиром батальона, смотрел в Ираке экранизацию книги о сражении, которое в изрядной мере, можно сказать, сделало его тем, чем он стал.

— Это один из моих любимых фильмов, — сказал он иракцу.

— Мне нравится, как они воюют, — промолвил иракец.

— Я воюю так же, как они, — сказал Козларич.

— Как фамилия этого актера? — спросил иракец.

— Мел Гибсон, — ответил Козларич.

— Он ведет себя как лидер, — заметил иракец.

После этого они оба молчали, просто смотрели, пока безутешный Гибсон не сказал, когда все уже кончилось: «Я никогда этого себе не прощу — что мои люди погибли, а я нет».

Иракец пощелкал языком.

— Он очень опечален, — сказал Козларич.

Иракец опять пощелкал языком.

— Он был первым, кто посоветовал мне доверять своим инстинктам, — сказал Козларич. — Хэл Мур.

Иракец встал и вернулся с ванильным мороженым, которое Козларич начал лизать, глядя, как Гибсон, уже на родине, обнимает жену, — и тут вырубилось электричество, экран потух и фильм оборвался.

— Упс, — сказал Козларич.

Оба немного подождали, надеясь, что электричество включится, но напрасно.

— Ну и как же мы будем все это налаживать? — спросил Козларич, имея в виду войну.

Иракец пожал плечами, не отводя глаз от пустого экрана.

— Как мы с вами будем это прекращать? — сделал новую попытку Козларич.

— Нам нужна помощь Всевышнего, — сказал иракец, и Козларич кивнул, доел мороженое и через некоторое время попрощался и вернулся на базу.

Несколько часов спустя солнце зашло, и небо, как всегда в темное время суток, стало зловещим. Поднялась луна, не совсем полная, щербатая и слегка сплюснутая, и аэростат, уже не яркий белый пузырь, как днем, а серая тень, сумрачно нависал над ландшафтом из пустых улиц и строений, окруженных мешками с песком и высокими бетонными взрывозащитными стенами.

Внутри некоторых из этих строений находились солдаты Козларича, которые все были обучены не бороться с повстанческими движениями, а, как выразился Каммингз, уничтожать врага в ближнем бою. Через неделю после смерти Каджимата они проводили время между заданиями как обычно: играли в компьютерные игры, видеочатились через Интернет. Иные занимались с гирями, иные смотрели пиратские DVD, которые можно было купить в бывшей больнице за доллар. Попивали «ред булл», или «маунтин дью», или воду, в которой разводили белковый порошок. Наедались в столовой до отвала кукурузными шариками корн-попс. Листали журналы, приближавшиеся, насколько возможно, к нарушению армейского запрета на порнографию. Такую жизнь вели на ПОБ восемьсот первоклассных солдат, чье поведение можно объяснить просто-напросто тем, что очень многим из них было всего девятнадцать, или несколько более сложными обстоятельствами, выражавшимися в том, что повсюду их окружали взрывозащитные стены, за которыми они и предавались всем этим занятиям.

Их казармы были окружены взрывозащитными стенами.

Их столовая была окружена взрывозащитными стенами.

Их молитвенный дом был окружен взрывозащитными стенами.

Их сортиры были окружены взрывозащитными стенами.

Они ели за этими стенами, молились за этими стенами, мочились за этими стенами, спали за этими стенами, и сегодня, 14 апреля, когда взошло солнце и щербатая луна исчезла, они вышли из-за этих взрывозащитных стен и сели в свои «хамви», гадая, не наступил ли тот самый день, который они за взрывозащитными стенами видели теперь во сне, день, когда их взорвут, как взорвали Каджимата.

— В путь-дорогу, — сказал Козларич.

Он был на своем обычном месте: левое заднее сиденье, третий «хамви» от головного. Колонна всегда насчитывала как минимум четыре машины; в этой было пять. На правом переднем сиденье ехал Нейт Шоумен, двадцатичетырехлетний лейтенант, чья вера в эту войну и оптимизм на ее счет мало чем уступали вере и оптимизму Козларича. Из младших офицеров батальона Шоумен был самый многообещающий, и Козларич поручил ему возглавить свою личную группу безопасности.

Выехав через усиленно охраняемые главные ворота ПОБ, они сразу же оказались на передовой. На обычных войнах есть передовая линия в прямом смысле, линия, к которой приближаются, которую пересекают, но на этой войне, где враг был повсюду, передовой было всё вне заграждения, с любой стороны: это здание, этот населенный пункт, эта провинция, вся страна, куда ни взгляни.

На такой войне, в районе, где все было усеяно СФЗ, какое сиденье было самое безопасное? Солдаты обсуждали это бесконечно. Козларич в обсуждениях не участвовал, но тоже об этом думал. Чаще атаковали первую машину колонны, но в последнее время боевики начали метить во вторую машину или в третью, как в случае Каджимата, а иногда в четвертую или пятую. И хотя большей частью СФЗ летели справа, Каджимата убил снаряд, летевший с левой стороны.

Так что надежного способа оградить себя не существовало, можно было лишь принимать меры предосторожности. «Хамви» были оснащены глушилками против СФЗ с инфракрасным пусковым механизмом, но глушилки не всегда действовали эффективно, поэтому к передней решетке радиатора одного из «хамви» была вдобавок на счастье примотана подкова.

У каждого солдата это было по-своему. Шоумен носил крестик, который кто-то в церковной общине его родителей в Огайо сплел из ниток армейских цветов. Башенный стрелок старался стоять на особый манер, одна нога перед другой, чтобы бронебойный пест, если он влетит в машину, оторвал ему не обе ступни, а только одну. По сходной причине Козларич иногда засовывал кисти рук под бронежилет, выглядывая в окно и думая, насколько можно успеть почувствовать взрыв, если он случится. «Мгновенно», — сказал он матери Каджимата, но так ли было на самом деле? Осознает ли он это? Услышит ли? Увидит ли? Почувствует ли? Станет ли куча мусора за окном, на которую он сейчас с подозрением смотрит, последним, что он видел в жизни? Станут ли последними его словами те, что он сейчас говорит в гарнитуру, отзываясь на насмешливый вопрос военного, сидящего на ПОБ? «У вас что, дрисня, ребята?» — вот что он произносит. Может, так все и кончится, да? Посреди фразы вроде этой?

— У вас что, дрисня, ребята?

— У вас что, дри…

Колонна приблизилась к следующей куче мусора. Может быть, там что-то спрятано?

Колонна приблизилась к затененному участку под путепроводом. Может быть, там?

Глаза шарили, глушилки глушили, колонна двигалась по маршруту «Плутон» на очень малой скорости — десять миль в час, — и это позволяло видеть, чего на данный момент достигла «большая волна». Иракские водители уже знали, как поступать, если идет колонна «хамви»: съехать на обочину, терпеливо ждать, пока она проедет, не делать внезапных движений и не выказывать досады из-за пробки, которую колонна неизбежно создает позади себя. Сейчас колонна проехала мимо водителя, имевшего безрассудство обхватить голову руками, — заметили ли это Козларич и его солдаты?

Заметили ли они старика, сидящего перед магазином с окнами, закрытыми ставнями, перебирающего четки и безучастно смотрящего на военные машины?

Заметили ли мальчика рядом со стариком, провожающего колонну взглядом, каким провожают мерзкое пресмыкающееся?

Заметили ли белую машину, украшенную цветами, и фургончик за ней, где невеста и еще восемь женщин смеялись и ритмически подпрыгивали на сиденьях?

Проехали мимо детей, которые гнали коз. Проехали мимо мужчины, толкавшего бетонный блок. Проехали мимо мужчины, курившего сигарету и смотревшего под поднятый капот машины, у которой заглох мотор, и то ли он действительно заглох, то ли эта машина начинена взрывчаткой и сейчас взорвется. Солдаты замедлили движение, почти остановились. Мужчина никак не отреагировал на близость колонны. И никто не отреагировал. Никто им не улыбался. Никто не бросал цветов. Никто не махал.

А вот теперь помахали: это сделал мальчик, волочивший кусок провода. Он приостановился помахать Козларичу, тот заметил его и тоже помахал, и кого увидел Козларич — это машущего мальчика, который, вполне вероятно, держит проволоку неспроста и сейчас взорвется, а что увидел мальчик — это толстое стекло, а за ним военного в бронежилете, машущего рукой в перчатке.

Подозрительность со всех сторон — вот к чему привели четыре года войны. Перед отъездом из Форт-Райли каждому солдату дали ламинированный ознакомительный буклет об Ираке — так называемую «карту культурной подкованности» (Culture Smart Card), где говорилось, например, что «приложить правую руку к сердцу — знак уважения или благодарности» или что «не следует показывать жест „ОК“ — указательный и большой пальцы в кольце — или поднятые большие пальцы: эти жесты считаются непристойными». Приведены были, кроме того, десятки широко употребительных слов и выражений в фонетической записи, в том числе арджуке (пожалуйста), шукран (спасибо), мархаба (добро пожаловать), масалама (до свидания).

Все это были хорошие слова, полезные в плане стратегии борьбы с повстанческими движениями, но стрелок в «хамви» Козларича решил, что ему на этой войне нужны несколько другие слова и в меньшем количестве: черным маркером он написал на своей турели по-английски и рядом по-арабски в фонетической передаче:

Это был язык СВУ и СФЗ. По всему восточному Багдаду атак с их использованием становилось все больше, и, хотя пока что, кроме Каджимата и четверых раненых в его «хамви», никто в 2-16 не погиб и серьезно не пострадал, эта машина была не единственной мишенью. Не далее как прошлым вечером, когда Козларич и Каммингз ужинали в столовой, стены здания сотряс громкий взрыв, и тарелки, подносы, еда — и десятки солдат в придачу — со стуком и грохотом повалились на пол. Первое впечатление было, что это ракетная атака на ПОБ (их число тоже возрастало), но оказалось, что это СВУ, от которого примерно в миле от базы пострадал патрульный «хамви» их батальона. Каким-то образом все, кто ехал в «хамви», отделались звоном в ушах и легкими контузиями, но автомобиль был уничтожен.

Туда-то Козларич и вел сегодня колонну, на то самое место, где это случилось, чтобы показать округе, как реагируют на такие вещи Соединенные Штаты Америки. «Лишайте боевиков шанса получить убежище», — говорилось в руководстве, и с этой целью Козларич приказал свернуть с маршрута «Плутон», направиться именно в ту миленькую часть ЗО и остановиться у свежей ямы, оставшейся после взрыва СВУ. «Пошли прочешем», — сказал Козларич своим людям, и вскоре хорошо вооруженная группа из двадцати трех человек двинулась по улицам, выборочно обыскивая дома.

Приблизились к дому, где во дворе сохло белье и у входа аккуратно стояла в ряд обувь. Не спрашивая разрешения, несколько солдат вошли в дом, осмотрели первый этаж, поднялись по лестнице, осмотрели второй, заглядывая в шкафы, выдвигая ящики.

Перед другим домом росло плодовое дерево и стоял небольшой металлический резервуар для воды, который показался одному из солдат подозрительным. Семья, жившая в доме, молча смотрела, как солдат отвинтил крышку резервуара и понюхал внутри, проверяя, действительно ли там вода, а потом смотрела, как другой солдат запустил руку в крону дерева и начал по очереди ощупывать ветки — одну, другую, третью. Стоя на цыпочках, он шарил среди листвы, наконец нашел, что искал, и под взглядами семьи поднес спелый плод ко рту и откусил.

Каждый обыск занимал самое большее несколько минут, и все общение между американцами и иракцами к нему и сводилось. В отличие от более рискованных операций, когда солдаты, преследуя конкретные точечные цели, ломали двери посреди ночи, эти обыски происходили обыденно и деловито: вошли, обыскали, задали несколько вопросов, вышли. Следующий дом. Вошли, обыскали, вышли. Риск был, конечно: ведь они явились сюда потому, что кто-то пытался убить их товарищей с помощью СВУ Опасность представляли, например, снайперы, и поэтому оружие у солдат, когда они шли к следующему дому, было наготове. Около дома стоял мужчина, и он пригласил Козларича войти и выпить чаю.

Раньше такого никогда не случалось. Во время всех предыдущих обысков никто их в дома не зазывал — люди пассивно отступали в сторону, пропускали их, и только.

И Козларич вошел в сопровождении иракца, который был его переводчиком. Четверо из его группы безопасности тоже вошли, а два солдата остались в переднем дворе, чтобы в случае засады стать первой линией обороны.

Мужчина провел Козларича мимо родных, имевших удивленный вид, и жестом пригласил сесть на стул в безукоризненно чистой гостиной. На столе стояла ваза с искусственными цветами, сервант был полон хрупкой посуды.

— У вас красивый дом, — сказал Козларич, садясь. Каска была на нем, бронежилет на нем, пистолет в пределах быстрой досягаемости.

Хозяин улыбнулся и поблагодарил за похвалу, но под мышками у него появились влажные пятна.

На кухне грелась вода для чая. Снаружи другие солдаты продолжали обыскивать дома соседей, видевших, что этот человек сам позвал к себе американцев. В гостиной хозяин объяснил Козларичу, почему иракцы неохотно сотрудничают с американцами.

— Я боюсь иметь дело с американцами, потому что мне угрожали боевики. У меня нет денег. Жаль, что я не могу на вас работать, — сказал он по-арабски, делая паузы для переводчика, и в какой-то момент перешел на английский, чтобы понятнее было, чем теперь стала его жизнь: — Очень трудно.

Разговор продолжался. Иракец назвал свой возраст: шестьдесят восемь лет. Козларич сказал, что он выглядит моложе. Хозяин сообщил, что в прошлом служил в иракских ВВС. Козларич в очередной раз кивнул. День был не жаркий, но пятна пота под мышками у иракца росли. Уже прошло пять минут с лишним. Несомненно, соседи не оставили все это без внимания.

— Если меня потом спросят: «Почему у тебя были американцы?», я просто отвечу: «Обыскивали дом», — сказал хозяин скорее себе, чем Козларичу.

Подали чай.

— Нейт, — сказал Козларич Шоумену, — пройдись-ка по дому. Пускай тебя просто проведут по всем комнатам.

Вот уже десять минут. Хозяин сплел пальцы. Расплел пальцы. Подтянул носки. Сказал:

— Когда я вчера вечером услышал взрыв, у меня сердце… в груди все так и…

Он сидел тогда, по его словам, в этой самой комнате, ужинал, и стены дома затряслись, но ничего не разбилось.

Пятнадцать минут. Хозяин рассказал Козларичу про одного из своих сыновей, которого две недели назад похитили и постоянно избивали, пока он не заплатил выкуп — 10 тысяч долларов. Вот почему у него теперь нет денег.

Двадцать минут.

— Я люблю Америку. Когда Америка пришла, я поставил снаружи цветы, — сказал он. Но с тех пор ситуация изменилась. — Если я их сейчас поставлю, меня убьют.

Пятна пота уже расплылись до огромных размеров. Двадцать минут. Обыски не длятся столько времени. Все это знают. Козларич встал.

— Шукран, — сказал он, пожимая хозяину руку.

— Жаль, что я не могу поддержать вас, — сказал хозяин. — Я боюсь за свою жизнь.

Он проводил Козларича за дверь, и, когда Козларич и его солдаты двинулись дальше, иракца немедленно окружили соседи.

— Он не из-за нас нервничал. Он нервничал из-за тех, что поглядывали со стороны и думали: «Что он говорит американцам, пока они у него дома?» — сказал Козларич позднее. — Это порочный круг. Они хотят безопасности. Они знают, что мы можем ее обеспечить. Но им надо сообщить нам, где бандиты, а они боятся за свою жизнь, боятся, что мы ничего не сделаем и бандиты придут и убьют их. И сообщить плохо, и не сообщать плохо.

Но где же они все-таки, эти бандиты? Можно ответить — везде, но хотелось бы поконкретней. Где тот злоумышленник, что привел вчера в действие СВУ? Вновь стоя у свежей воронки в окружении местных мальчишек, кричащих ему «Мистер, мистер» и выпрашивающих футбольные мячи, Козларич думал, как быть дальше. Безусловно, есть в округе люди, знающие, кто это сделал, но как их убедить, что, сколь бы плохо ни могло, по их мнению, прийтись тому, кто сотрудничает с американцами, не сотрудничать — еще хуже?

Бороться с повстанческими движениями — значит и силу показать. Он решил устроить такой показ с участием двух реактивных самолетов F-18, которые должны будут на малой высоте пролететь над округой без предупреждения. Звук будет оглушительный и пугающий. Дома завибрируют. Стены затрясутся. Мебель затрещит. Могут даже упасть чайные чашки, хотя Козларич надеялся, что без этого обойдется.

Он и его солдаты расселись по «хамви», чтобы ехать обратно, и вдруг случилось еще кое-что, чего раньше не случалось: дети захлопали в ладоши и стали махать на прощание.

Солдаты отправились в путь. Одна нога перед другой, кисти рук засунуты куда надо, глаза шарят, глушилки глушат, машины медленно ползут на базу.

А вот и F-18.