Хозяйка розового замка

1

Урожай 1796 года — пожалуй, это случилось впервые за время Республики — был неплохой, и в этом году вся Франция ощутила некоторое облегчение после долгих беспрерывных лет голода, нужды и лишений. Нищета населения была смягчена. Летом этого года наметились даже кое-какие изменения к лучшему в денежном вопросе, что свидетельствовало о том, что революционная лихорадка, которой была охвачена вся страна, понемногу уменьшается.

Произошло долгожданное событие — был наконец-то отменен принудительный курс ассигната, тот самый, который довел до того, что хлеб стал стоить 150 франков бумажками и даже нищие отказывались от бумажных денег, когда им подавали. В обращении снова стали появляться металлические монеты, новые, а также старые, еще королевские ливры. Правда, здесь произошла другая крайность: инфляция сменилась дефляцией. Металлических денег было мало, и за ними все гонялись, ими снова спекулировали. У населения по-прежнему не было ни сбережений, ни тем более капиталов.

Это, разумеется, никоим образом не касалось нуворишей, выплывших благодаря революции на самый верх нынешнего общества. Директория, тщетно пытавшаяся привести бюджет в равновесие, попала в полную зависимость к финансистам, банкирам и поставщикам и прибегала к многочисленным уловкам. Директоры даже отдали в залог банкам бриллианты, в том числе и знаменитый «Регент», приобретенный в 1717 году Филиппом Орлеанским. Продажа леса на сруб по государственным лицензиям превращалась в настоящее узаконенное расхищение. Банкиры Лекутё де Кантелё, Перрего, Рекамье и Клавьер, бывшие администраторы «Кэсс д’Эсконт», игравшей до революции роль Французского банка, заключили с Директорией сделку о выпуске банкнот, обеспеченных национальным имуществом, в частности, еще не проданными лесами, на сумму в один миллиард — сделку, весьма выгодную для акционеров и гибельную для Франции.

До такого разгула хищничества и казнокрадства всякого рода, как при Директории, Франция еще никогда не доходила. Все, кто имел хоть какую-то власть, занимались грабежом казны и прикарманивали все, что казалось им достойным этого. Некоторые политические деятели, как-то Талейран, Фуше, Баррас, продавались направо и налево. Должности депутата теперь домогались как средства наиболее быстрого и легкого достижения богатства. Среди депутатов уже были и поставщики, и банкиры. Некоторые депутаты богатели на прямой спекуляции — солью, национальным имуществом, свидетельствами, дипломатическими секретами, исключением из списка эмигрантов. О коррупции население уже не только догадывалось, но и видело ее воочию. Все больше в стране утверждалось мнение, что грабители и воры — это единственные истинные республиканцы.

Между тем положение внутри страны было плачевным. Недоверие к режиму распространялось на все слои общества. Ни в чем не было уверенности — ни в выплате жалования, ни в получении ренты, ни в безопасности самой жизни. Если Директория и сумела достичь некоторых успехов, в частности, вернуться к звонкой монете, то произошло это лишь благодаря счастливой случайности, а не собственной ловкости. Выгоды принесла победа над Италией и то, что Бонапарт отдал директорам 51 миллион золотом.

Война кормила режим. Поэтому война не прекращалась.

По мере того как усиливался разрыв между режимом и армией, увеличивалось и презрение ко всему гражданскому. Для достижения более высокого чина не требовалось больших знаний, их заменяли сообразительность и, главное, храбрость. Это подстегивало честолюбие и дух авантюризма в солдатах. Завоевательная война оторвала армию от Франции; солдаты, находящиеся в чужих странах, смотрели теперь не на Директорию, а лишь на своих генералов. Верность присяге уступила место верности начальнику, а то и духу грабежа. Патриотизм лишился своего гуманного содержания и теперь отличался глубоким презрением ко всему иностранному, жаждой военной славы, национальным тщеславием. Роль генералов становилась решающей, и военный гений Бонапарта выдвигал его в первые ряды.

Но если Бонапарт побеждал, то кампания против Германии не имела успехов. Пишегрю терпел серьезные неудачи. Армия Моро перешла обратно Рейн. Войне не было видно конца… И она всем уже надоела.

А что же Бретань? Эта извечно мятежная провинция молчала почти весь 1796 год. Королевской армии не существовало более. Край был наводнен войсками генерала Лазара Гоша. С помощью подкупленного предателя был ночью схвачен на ферме и казнен Стоффле. В марте попал в плен граф де Шаретт. Его расстреляли в Нанте. Сепо, действовавший в Мэне, едва сумел скрыться. К концу июля сложил оружие даже Кадудаль. А граф де Фротте, воевавший в Нормандии, покинутый всеми и преданный, уехал в Лондон, чтобы успокоиться, переждать наиболее тяжелое время, потом вернуться и создать новые отряды шуанов.

Генерал Гош, убежденный, что Бретань усмирена, чувствовал себя здесь хозяином, разъезжал по провинции, бывал на балах и в театрах. Его приветствовали республиканцы, его любили жены республиканцев. По всей Бретани распространялся слух, что Гош лелеет дерзкий план нападения на Англию, что этот план уже близок к осуществлению, что уже строится для этой цели флот. Генерал понимал, что пока под боком повстанцев будет Англия, они будут пользоваться этим островом как убежищем, будут получать оттуда поддержку, оружие, деньги. Нападение на Англию позволило бы и покончить с извечным противником Республики, и отрезать роялистов от всего мира. Они были бы попросту задавлены здесь, в Бретани, и тлеющий под пеплом огонь мятежа был бы навсегда потушен.

Когда-то таким же образом Вильгельм Завоеватель добыл себе целое королевство. Почему бы Гошу не повторить его подвиг?

В начале сентября в Белые Липы прибыли жандармы.

Захватить нас врасплох было трудно. Поместье представляло собой хорошо охраняемый пункт. Охрана была устроена еще герцогом, и теперь, когда он уехал, каждый нанятый им бретонец исправно стоял на своем посту вдоль дороги. Шуаны наблюдали из чащи за проезжающими и специальными знаками передавали друг другу сообщения. Таким образом, в замке все становилось известно задолго до того, как прибывали гости.

Я была в индийском кабинете и старательно заполняла книгу расходов. Меня слегка беспокоили суммы, уходящие на содержание поместья, а также сумма поземельного налога, которую должно было взыскать с нас агентство. Раздался стук в окно. Я подняла голову и увидела Брике.

— Мадам! — крикнул он ломающимся баском. — К вам едут жандармы!

Я подбежала к окну и подняла раму.

— Сколько?

— Пожалуй, целый отряд, мадам. Человек пятнадцать.

— Откуда они едут?

— По дороге из Сан-Брие.

— Чего они хотят? Когда будут здесь?

— Чего хотят, не знаю. А будут, пожалуй, через полчаса.

Я обеспокоенно сжала пальцы. У меня была только одна мысль — об Александре. Прошла неделя, как он уехал и словно в воду канул. Неужели приезд жандармов вызван тем, что он схвачен? Может, они едут делать обыск?

— Что прикажете делать, ваше сиятельство? Может, перестреляем их! У нас на это сил хватит.

Брике за месяцы, проведенные в Белых Липах, превратился в настоящего шуана и республиканцев ни в грош не ставил. Никто бы сейчас не сказал, что Брике родился в Париже.

Я сурово взглянула на парня.

— Ты что, с ума сошел? Конечно, мы примем их. Нам нечего бояться, мы ни в чем не виновны.

— Ну да! Не виновны! А о стычке возле Сен-Брие разве вы не слышали?

Не дослушав его, я приказала Брике бежать ко всем бретонцам, которые могут показаться жандармам «лишними», и приказать им убираться в лес, подальше от замка, чтобы синие не поняли, что в поместье много вооруженных людей.

— Пусть возьмут на кухне сколько угодно еды и не возвращаются до тех пор, пока я не прикажу! Пусть сидят в лесу. Ты все понял? Беги!

Когда Брике бросился выполнять приказ, я вспомнила о его словах. Какая-то стычка… Кажется, возле Сен-Брие. Я впервые слышала об этом. Боже мой, неужели во всем этом замешан Александр? Ну конечно, для того, чтобы оправдаться за свое долгое отсутствие в рядах шуанов, он готов что угодно совершить, пойти на любое безумие! Не мудрено, что теперь в поместье едут жандармы.

Я была рада только тому, что меня не захватили врасплох. Я видела из окна, как они приехали, и даже слышала, как кто-то громким голосом приказывал служанке позвать госпожу. Служанка явилась ко мне, и только тогда я, как и полагается по всем правилам, спустилась в вестибюль дворца.

Капитан набросился на меня прежде, чем я успела любезно пригласить их в гостиную.

— Сударыня, это не визит вежливости. Мы сейчас же хотим видеть вашего мужа.

— А что, собственно, случилось? — спросила я как можно спокойнее.

— Сударыня, я полагаю, вы лжете, делая вид, что не знаете. Но я все равно вам скажу. Два дня назад, ночью, ваш муж и его младший брат, разумеется, прихватив с собой шайку своих друзей-разбойников, коварно напали на республиканский сторожевой пост близ Сен-Брие. Убито четыре солдата. Ваш муж — преступник, сударыня. Его следует немедленно арестовать.

Вся кровь отхлынула от моего лица, едва я услышала такое. Когда Александр уезжал, я знала, для чего он едет, и знала, что он будет воевать, но я все же надеялась, что республиканцы долго не будут догадываться об его участии в этих делах. А его заподозрили с первого раза. И уж конечно, я не думала, что вот так, с первого же раза, его захотят арестовать.

Потом другая мысль мелькнула у меня в голове. Может быть, этот чертов жандарм просто берет меня на испуг. Может, он просто блефует, ждет, что я зальюсь слезами и тем самым покажу, что Александр действительно был способен на то, в чем его обвиняют… Я вскинула голову и холодно взглянула на капитана.

— Сударь, уверяю вас, вы глубоко ошибаетесь. Мой муж никак не мог сделать того, о чем вы говорите.

— У нас есть доказательства. Вашему мужу не отвертеться.

— Господин капитан, я не знаю, что у вас есть. Вот уже целая неделя, как мой супруг уехал в Париж, и, когда вернется, я уверена, он сумеет представить вам много свидетелей, которые видели его в Париже.

— Это ложь. Вы обманываете нас.

— Я не могу сказать ничего другого. И если вы еще раз посмеете разговаривать со мной таким тоном, я поднимусь к себе больше не скажу вам ни слова.

— От того, что вы говорите сейчас, нам мало толку.

— А вы хотели бы, чтобы я оболгала своего мужа?

Жандарм умолк и исподлобья поглядывал на меня. Его солдаты напряженно стояли во дворе, готовые исполнять любой приказ.

— Вы утверждаете, что ваш муж в Париже? — наконец хмуро спросил он.

— Да.

— Где именно?

— В какой-то парижской гостинице.

— Когда он вернется?

— Не имею представления.

— Вы, его жена, не знаете, когда он вернется?

— Да. Не знаю.

— Вы лжете.

— Сударь, — сказала я, все более убеждаясь, что никакими иными доказательствами, кроме собственных догадок, этот капитан береговой охраны не располагает, — мне не остается ничего другого, кроме как привести в исполнение свою угрозу.

Я быстро поднялась по лестнице и заперлась в своей комнате. Пальцы у меня дрожали. Я ощущала себя как никогда незащищенной и беспомощной. Несмотря на то, что я вела себя с капитаном достаточно вызывающе, внутри у меня все заледенело от страха и тревоги. Я боялась и за себя, и за Александра. А больше всего боялась, что прежние времена вернутся — те времена, когда меня били, оскорбляли, унижали, грозили бросить в тюрьму.

Внизу громким голосом командовал сержант. Он приказал служанке открыть кабинет Александра, и его солдаты устроили там обыск. Я сидела молча, вздрагивая всем телом. Обыск длился до самого вечера. Потом они уехали.

В мою дверь скребся Гариб, тихим голосом сообщая:

— Госпожа! Госпожа! Они ничего не нашли!

Я не отозвалась. Добравшись до постели, я уткнулась лицом в подушку и заплакала. Впервые после того, как мы с Александром полюбили друг друга, я почувствовала себя глубоко несчастной. Снова пришло понимание того, как неустойчиво наше благополучие. Ну, на этот раз все обошлось. Но жандармы будут приезжать и приезжать, раз за разом, до тех пор, пока…

А еще меня убивало отсутствие известий о герцоге. Ведь он дал слово извещать меня! И вот получается, что о той злосчастной стычке у Сен-Брие я узнаю от Брике и жандармов. И неужели именно такая жизнь меня ждет? Жизнь в постоянном одиночестве, от весточки к весточке? Одному Богу известно, смогу ли я выдержать такое!

Ах, если бы я знала, на сколько долгих лет все это растянется…

2

Сентябрь во всех отношениях начался для меня печально. Не было вестей от Александра. Приезжали жандармы с обыском. И, наконец, я убедилась в том, что и на этот раз ребенка у меня от Александра не будет. Это, пожалуй, разочаровало меня больше всего.

За дни, проведенные без герцога, я хорошо поняла, как много теряют Белые Липы, когда здесь нет Александра. Я очень скучала. В поместье остались люди, которые особого восторга у меня не вызывали. Разве могла я коротать вечера, например, с Анной Элоизой? Она и сама не искала моего общества. Старый герцог целыми днями копался в своем огороде, да и вообще он почти не интересовался мной. Я с грустью думала, что скоро наступит октябрь и придется отвезти Жана и Шарля в коллеж. С ними отправится Ренцо, а также Марк, который был частым гостем в замке. Дом совсем опустеет, и станет смертельно скучно. Ничего нет хуже, чем проводить унылую бретонскую осень в одиночестве.

Констанс, графиня де Лораге, моя соседка, была еще так больна, что не выходила на прогулки в наш парк. Таким образом, и с этой стороны я была совсем одинока.

Но десятого сентября, словно для того, чтобы рассеять все мои печали, в замок совершенно неожиданно вернулся Александр.

Дело было вечером, и сумерки уже сгущались, но я разглядела всадников еще на подъездной аллее. Минута — и они были уже перед дворцом. Как была, в одном шелковом халате, я опрометью слетела вниз и бросилась ему на шею.

Меня поразило, как он изменился за каких-то пятнадцать дней отсутствия: похудел, помрачнел… Черты лица стали еще резче. Губы обветрены, чуть ли не потресканы. Александр был небрит — я, кстати, впервые видела его таким, а его кожа, и так достаточно смуглая, еще больше потемнела от бретонских холодных ветров.

Мои губы укололись о его колючую щеку.

— Вы оправдались? — Это было первое, что я смогла выдохнуть.

— Я не оправдывался.

— Но вы знаете о жандармах? Вы были в Ренне, надеюсь? Вас хоть не арестуют сейчас, когда вы приехали домой?

— Дорогая, с этим делом покончено. Я все уладил. Меня никто не арестует. Я вне подозрений.

— Стало быть, вы сумели оправдаться?

— Нет. У них просто не было доказательств моей вины.

Сразу успокоенная, обрадованная тем, что вижу его, я ласково спросила:

— Вы, надеюсь, надолго?

Он ничего не ответил, лицо его было озабочено. Даже еще не расспросив его, я поняла, что стычка возле Сен-Брие — дело его рук. Он совершил это, чтобы оправдаться перед шуанами, чтобы снова завоевать их уважение. В этот миг я заметила, что он настойчиво меня отстраняет.

— Я не один, carissima.

Это действительно было так. Стягивая на груди халат, я с тревогой выглянула из-за плеча мужа и увидела огромную фигуру Жоржа Кадудаля, а за ним — Поля Алэна и еще какого-то человека, которого я не знала.

Я с горечью взглянула на Александра. Мне было ясно, что у него нет сейчас для меня времени.

Кадудаль низко мне поклонился.

Я едва ответила ему, глядя на него как на главного своего врага, который забирает у меня мужа.

— Разбудить Анну Элоизу? — спросила я сухо, обращаясь к герцогу.

— Нет, cara, никого не надо будить. Мы приехали, чтобы кое-что обдумать.

— Я прикажу, чтобы зажгли камин в герцогском зале и подали вам ужин.

— Да, это было бы очень хорошо. А после ступайте спать, дорогая. Я не хочу, чтобы вы волновались.

Он в тысячу раз больше волновал меня тем, что ничего мне не объяснял, но я не сказала этого вслух. Я просто ушла. В душе мне было очень горько от того, что безвозвратно канули в Лету те дни, когда для Александра никого не существовало, кроме меня. Когда он ничего от меня не скрывал. Когда мы были не просто супругами, но и друзьями. Теперь он не делился со мной. Стало быть, больше не считал другом.

Разумеется, спать я не могла. Я молча лежала, уставившись на каминные часы, и через каждые тридцать минут гоняла Маргариту узнавать, что делают господа. Они сидела запершись и о чем-то беседовали. Зная склонность Маргариты к подслушиванию, я втайне надеялась, что она так и поступит. Но Маргарита, словно угадав мои мысли, только руками развела:

— Ничего понять невозможно, милочка. Слишком тихо они разговаривают. Не иначе, как о чем-то важном договариваются.

Далеко за полночь, когда Маргарита уже вовсю храпела в своей кровати, я тоже немного задремала. Сквозь сон мне показалось, что кто-то ходит по спальне. Я открыла глаза и увидела темный высокий силуэт. Это был Александр. Он зажигал ночник.

— Так вы все-таки пришли! — сказала я, приподнимаясь на локте.

Пламя ночника с шипением вспыхнуло, и спальня озарилась голубоватым светом. Александр подошел ко мне, присел на край постели и, потянув меня к себе, осторожно поцеловал в губы. Это был очень краткий поцелуй, но нежный. И все-таки я на него ничуть не ответила.

— Так вы пришли или нет? — снова спросила я.

— Я ненадолго, cara. Можно сказать, меня отпустили.

— На ночь?

— На полчаса.

— Они не слишком щедры, эти ваши начальники.

Он улыбнулся, гладя меня по щеке, но улыбка его была печальна, а в глазах таилось что-то такое мрачное, чего я никак понять не могла.

— Знаете, ребенка у нас опять не будет, — прошептала я опечаленно. — Вы снова уезжаете, и у меня уже не будет никакой надежды.

— Дорогая, у нас впереди долгая, очень долгая жизнь.

— Неужели? И это говорите мне вы? Вас в любую минуту могут убить! Что со мной тогда станет?

— Меня не убьют.

Помолчав, он вдруг спросил:

— Вас это действительно так беспокоит?

— Что?

— Мысли о ребенке.

— К чему говорить об этом? Даже если вы выкроите для меня лишние полчаса, сегодня от этого не будет толку. Но ведь вы и не выкроите, правда? Вы пришли, чтобы поговорить. Так что же вы хотите сказать?

С шумным вздохом он поднялся, прошелся по комнате, заложив руки в карманы.

— Дорогая, вы правильно угадали. Мне есть что вам сказать.

— Что именно?

— Я прошу вас поехать завтра с нами в Ренн.

— Зачем?

Он серьезно ответил:

— Надо заключить гражданский брак. Иначе говоря, зарегистрироваться в мэрии.

Пораженная, я проговорила, запинаясь:

— Это вы говорите о нас?

— Да. О нашем гражданском браке. По всем республиканским законам. Мы зарегистрируемся и подпишем брачный контракт на правах общего владения собственностью.

Я во все глаза смотрела на мужа, ничего не понимая. Он же роялист, повстанец, мятежник! И он хочет регистрироваться по новым законам? Ну вылитый Франсуа де Колонн!

— Но это же унизительно, вы сознаете это, господин герцог?! Республика держала меня в тюрьме, я не хочу никаких услуг от нее!

— Я вас отлично понимаю. И могу повторить свою просьбу.

— Не стоит повторять. Я вас хорошо услышала.

Наступила пауза. Потом я спросила:

— Вы можете объяснить зачем? Мы и так муж и жена.

— Да. В глазах роялистов — да. И в глазах эмигрантов.

— А кто нам еще нужен?

Он снова сел рядом со мной и заговорил уже более резко:

— Сюзанна, вспомните, что венчал нас неприсягнувший священник. Более того, такой священник, за которым гоняется республиканская полиция. До тех пор, пока во Франции существует Республика, наш брак нигде и никем не будет признан действительным. Его посчитают вообще мифическим. Если со мной что-нибудь случится, на вас даже не посмотрят как на мою наследницу. Детей у меня нет. Они выгонят вас из дома и конфискуют все владения, которые веками собирали дю Шатлэ!

У меня голова пошла кругом.

— Кто это «они»? Кто конфискует? За что? И почему вы так уверены, что с вами что-то случится?

— Слишком много вопросов, дорогая, — сказал он нетерпеливо. — А я ведь прошу вас только об одном: поехать завтра в Ренн вместе с нами.

— С вами, — повторила я. — Стало быть, это даже не ваша идея, а их.

— Сюзанна, это только моя идея, и не выдумывайте лишнего.

— Мне остается только выдумывать. Правды мне никто не говорит.

Он поднялся, и от меня не ускользнуло, что он быстро взглянул на часы.

— Что вы ответите на мою просьбу, Сюзанна?

— Что я согласна. Я поеду в Ренн.

А потом, подняв на него глаза, я ядовито добавила:

— Ступайте к гостям, Александр. Вам дали только полчаса. Право же, не стоит их тревожить так же, как и меня.

3

Вечером следующего дня мы уже были в Ренне, в старом отеле дю Шатлэ на улице Шапитр, неподалеку от собора Сен-Пьер.

А утром 12 сентября 1796 года мы предстали перед мэром, прошли гражданскую церемонию бракосочетания и подписали брачный контракт, по условиям которого все наше имущество после смерти одного из нас переходило в собственность оставшегося в живых. Честно говоря, этот главный пункт контракта имел отношение только к Александру, так как я ничем не владела и наследовать моему мужу было бы совершенно нечего.

Я уже стала понимать, зачем все это было нужно, но не понимала, почему именно сейчас Александру пришла в голову мысль сделать это. Неужели что-то должно случиться?

Мое беспокойство усиливалось от того, что после церемонии герцог стал какой-то странный. Я никогда не видела его таким нелюдимым, собранным, сухим и мрачным. Он почти не говорил со мной. Едва мы вернулись из мэрии, он снова заперся с Полем Алэном. Ни звука не доносилось из-за двери, да и мне казалось слишком унизительным подслушивать. Если он считает меня недостойной знать его тайны, то пусть видит, что меня они не очень-то и интересуют.

Кадудаль уехал. Я в одиночестве просидела до самого вечера, размышляя над своим грустным положением, пока, наконец, в гостиную не вошел Александр.

Он удивился, увидев меня. А я… Я была просто поражена его видом.

Он был в камзоле цвета слоновой кости, расшитом серебром и отделанном по рукавам и низу позументами. Белоснежный высокий галстук заколот бриллиантовой булавкой. Шелковый жилет такой же молочной белизны, как и галстук. Волосы Александра, такие густые и темные, теперь совершенно не были видны — их заменил пудреный белокурый парик, так безупречно завитой, что ему позавидовали бы и лучшие кавалеры Версаля. Цвет парика подчеркивал смуглую кожу сурового мрачного лица. А еще Александр был в светлых чулках и туфлях с перламутровыми пряжками — мне пришло в голову, что я чуть ли не впервые вижу его без сапог. Широкополая шляпа, которую герцог держал в руке, отделана целым каскадом белых перьев и украшена роскошным серебряным шитьем.

Я замерла, глядя на него, от изумления даже приоткрыв рот. Он такой высокий, привлекательный, элегантный… словно шел на прием к самому королю. Он даже без шпаги!

Потом я увидела, что герцог смотрит на меня с не меньшим удивлением.

— Разве вы не уехали? — спросил он. — Мне казалось, я отправил вас в Белые Липы.

— Нет, видимо, вам это только казалось… Я сидела здесь и ждала.

У меня в голове мелькнула ужасная мысль. Несомненно, он меня обманывает. Думал, что отослал меня домой, а сам вместе с братом собирался к какой-то девке. Хотя нет. Не к девке, а к даме — ради девки не наряжаются подобным образом. Черт возьми, неужели он дурой меня считает?

Возмутившись до глубины души, я поднялась со стула.

— Что все это значит? — спросила я сухо.

— Что именно?

— Могу я узнать, что вы намерены делать?

Александр быстро взглянул на часы — знаменитые часы Марии Антуанетты, находившиеся в кармашке его жилета, и я поняла, что он спешит.

— Мадам, я иду в театр. У нас заказана ложа.

— У кого это «у вас»?

— Я не могу вам сказать. Ложа заказана на двоих, а может быть, и на троих. Но буду там я один.

Этот ответ, показавшийся мне совершенно непонятным, насторожил меня еще больше.

— Сударь, вы хоть понимаете, что все это странно? Почему вы ходите в театр, не приглашая меня? А ведь я ваша жена.

— Я не могу вас взять, об этом не стоит даже говорить.

Помолчав, я спросила:

— Где Поль Алэн?

— Отправился туда, где его ждут.

— У вас все ответы на редкость исчерпывающие. Чем больше ответов вы даете, тем больше я не понимаю.

— Сюзанна, давайте поговорим об этом после. Мне уже пора выезжать.

Это спокойствие, скрывающее, несомненно, нетерпение и спешку, меня больше всего задевало. И, разумеется, я, уже немного знавшая герцога, не могла не замечать, что его очень тяготит мое присутствие. Он был бы очень рад, если бы я действительно уехала.

— Так вы меня не возьмете? — спросила я даже слегка угрожающе.

Он ответил решительно:

— Нет. Об этом не может быть речи.

— Отлично! Я буду вести себя таким же образом!

Наступило тягостное молчание. Он шагнул ко мне, его рука коснулась моего плеча, но я так быстро отступила в сторону, что он больше не повторил своей попытки.

— Будет лучше, Сюзанна, если вы сейчас же отправитесь в Белые Липы.

Я ничего не ответила, дав себе слово, что не буду ни удерживать его, ни разговаривать с ним. Он вышел. Я обернулась, в бешенстве посмотрела ему вслед. Что же все-таки происходит, черт побери?

Какое-то время я прислушивалась к тому, что происходило во дворе дома. Мне стало ясно, что Александр поехал не в карете, а верхом. Экипаж остался здесь возле отеля…

Мне было и больно, и обидно. Обида удваивалась еще и от того, что он совершенно со мной не считался. Он предоставлял мне свободу предполагать что угодно, вплоть до измены. Действительно, если мужчине всего тридцать шесть лет, если еще к тому же он обладает таким страстным темпераментом, то для кого же он может так элегантно одеваться, как не для женщины? Кроме того, он не желал брать меня с собой. Это еще более укрепляло меня в моем предположении.

Пожалуй, в любом другом случае я бы просто замкнулась в своей обиде и ничего бы не предприняла. Если он меня не любит — прекрасно, пусть отправляется к другой! Дух соперничества был мне чужд. Я никогда не любила сражаться за чье-либо сердце. Но Александр… Это совсем другой случай, такой, какого еще не было в моей жизни. Никого я не любила так, как своего мужа. Потерять его… о, это означало бы потерять абсолютно все. Что с того, что он все свое имущество перевел на меня? Если уйдет он сам, я не смогу жить дальше. Это будет так, как если бы из меня ушла вся кровь. Как тогда жить?

Я прошлась по комнате, совершенно не зная, что делать. Выход уже вырисовывался в моем воображении, но я еще не до конца решилась. Александр не хотел брать меня с собой… Даже сказал, чтобы я уезжала. Нет, этого я не сделаю. Я поступлю иначе. Я не могу отдать его так просто, без борьбы. Он слишком много значит для меня. Я ведь люблю его.

Я позвонила. На зов явилась горничная.

— Эжени, — сказала я, — мне немедленно нужно мое вечернее платье. Готовьте щипцы для волос. И прикажите закладывать карету.

— Мадам уезжает?

— О, совсем недалеко. Я еду в театр.

Через полчаса я видела себя в зеркале — высокую, стройную, очень красивую. Настоящую знатную даму. На мне было открытое вечернее платье, совсем недавно сшитое из атласа, на первый взгляд, совсем белоснежного, но при малейшем движении его складки сияли розовыми, перламутровыми или серебристыми отблесками. Корсаж заткан серебряными нитями, узкая основная юбка подернута, как облаком, легкой юбкой из прозрачного серебристого муслина. Волосы убраны белыми розами. Я подумала, что хорошо выгляжу даже для того, чтобы посетить Оперу в Париже, а о Ренне и говорить нечего.

Когда карета остановилась на театральной площади и кучер помог мне выйти, я с облегчением поняла, что нисколько не опоздала. До начала представления оставалось еще по меньшей мере четверть часа. Было очень много карет, преимущественно принадлежавших республиканцам. А еще я заметила необычное скопище военных вокруг театра. Солдаты почти оцепили площадь. Впрочем, я была слишком занята своими мыслями, чтобы обращать внимание еще и на это.

Поднимаясь по ступенькам, я не сразу заметила, как соскользнул с моих плеч прозрачный шелковый шарф, и остановилась, чтобы поднять его, но тут от группы военных, стоящих у входа, отделился какой-то офицер, быстрым шагом приблизился ко мне и поднял шарф.

— Рад был служить вам, мадам.

Я окинула его внимательным взглядом. Это был республиканский офицер в чине лейтенанта, во всем блеске своей формы и эполет, молодой, достаточно привлекательный. На вид ему было, пожалуй, лет тридцать. Я мстительно подумала, что если вдруг Александр действительно проводит время в театре с другой женщиной, то и мне не мешает показать ему, что я тоже нравлюсь другим мужчинам.

— Сударь, как было бы приятно, если бы вы оказали мне еще одну услугу.

— Все, что вы ни пожелаете, мадам, — ответил он любезно, явно заинтересованный и мною, и моим приветливым тоном.

— Сударь, я здесь впервые. Мое имя Сюзанна дю Шатлэ. Я разминулась со своим мужем и была бы очень вам благодарна, если бы вы помогли мне найти его.

Гримаса пробежала по лицу молодого офицера при упоминании о муже, но отступать ему было некуда.

— С удовольствием, мадам. Я не знаком с вашим мужем, но, кажется, немного слышал о нем.

— С кем имею честь говорить, сударь?

— Я Роже Вален, мадам, лейтенант. Весь к вашим услугам.

Он предложил мне руку. Я положила ладонь ему на локоть, даже не подумав о том, что мое появление в компании республиканского офицера, «синего», будет выглядеть очень странным.

Роже Вален, впрочем, казался мне очень милым молодым человеком, не слишком дерзким, как этого можно было ждать от синего офицера. Пока мы поднимались по ступенькам и гуляли по фойе, он объяснил мне, что необычный наплыв военных вызван тем, что сегодня на представление прибудет сам Лазар Гош, знаменитый генерал, командующий Западной армией.

Роже Вален, внезапно остановившись, кивком головы указал куда-то вверх.

— Поглядите-ка, мадам. Если я не ошибаюсь, это и есть ваш муж.

Я подняла голову и действительно увидела Александра. Он был совершенно один, не то что без женщины, но даже без Поля Алэна. Он не видел нас. Его взгляд, напряженный, испытующий, медленно переходил с одного военного на другого и, таким образом, словно оценивал всех солдат, расставленных наверху. У входа раздался шум, свидетельствующий о приезде Гоша. Вален на какое-то время отвернулся, но я не спускала глаз с герцога и видела, как он осторожно отступил в тень, за колонну. Лицо его было полускрыто мраком, но я видела, как неотрывно он смотрит на генерала Гоша.

И все-таки я ничего не поняла. Что, черт возьми, происходит?

Гоша и офицеров его штаба толпой окружили все самые яркие и красивые женщины, что прибыли в театр. Сам генерал, еще очень молодой, но начинавший лысеть, высокий, худощавый, обладал примечательной наружностью.

Я осторожно коснулась руки Валена.

— Вы были так любезны, сударь, что я не хотела бы лишаться вашего общества.

— Для меня это большая честь, мадам.

— Если вам угодно, я пригласила бы вас посмотреть спектакль в нашей ложе.

Мы стали подниматься наверх, и по пути я спросила:

— А что, это правда, что генерал Гош собирается напасть на Англию?

— Это все слухи, мадам. Но вы же знаете, что дыма без огня не бывает.

Лишь тогда, когда расстояние между нами и Александром стало не больше пяти шагов, он вдруг почувствовал чье-то присутствие и обернулся к нам. Первым делом герцог увидел меня.

— Сюзанна? — спросил он сурово.

— Что, господин герцог? — спросила я таким же тоном. — Может быть, мне теперь запрещено ходить в театр?

— Да, запрещено, и я приказываю вам неме…

Тут Александр заметил лейтенанта Валена, застывшего у меня за спиной, и лицо моего мужа на миг отразило такую гамму самых бурных чувств, что мне стало не по себе. Мне даже показалось, что он с трудом сдержался, чтобы не ударить меня, и руки у него сжались в кулаки. Александр окинул Валена очень внимательным взором, обратив, как мне показалось, особое внимание на пистолеты лейтенанта, а также мысленно будто сравнивая его рост со своим. По крайней мере, это было все, что я смогла угадать по глазам герцога. Потом он повернулся ко мне, лицо его стало просто каменным, но взгляд очень ясно свидетельствовал, что позже, дома, когда мы останемся вдвоем, мне несдобровать.

Роже Вален, словно догадываясь о какой-то размолвке между нами, молча стоял у меня за спиной. Тогда я набралась смелости и решила положить конец этому молчанию.

— Мой друг, познакомьтесь: это — господин Вален. Он был так любезен, что проводил меня к вам. Я предложила ему место в нашей ложе и уверена, что вы не будете возражать.

На самом деле я была уверена как раз в обратном. Я не сомневалась, что Александр отвергнет такое соседство, причем отвергнет очень бурно, ибо он вообще не хотел иметь ничего общего с синими. Кроме того, я думала, что он будет настаивать и на том, чтобы я уехала. Кажется, именно так он и хотел поступить.

Но мрачное облако пробежало по его лицу, и он сухим холодным голосом, в котором я очень ясно уловила угрозу для себя, произнес:

— Как вам будет угодно. У нас в ложе есть свободное место.

Потом, пропуская меня вперед, он наклонился к моему уху, до боли сжал мне руку и произнес так, что услышали только я и он:

— Вы не представляете, сударыня, что вы натворили.

4

В этот вечер давали довольно известное представление: оперу-спектакль Генделя «Орфей» — то, что я слышала еще при Старом порядке, и то, что очень любила. Но сейчас мысли у меня путались. Последняя фраза Александра только все смешала у меня в голове. Я потеряла всякую нить понимания происходящего.

Герцог, наоборот, как мне казалось, совершенно успокоился. Оказавшись в ложе, он демонстративно сел в отдалении от нас, словно хотел дать больше свободы ухаживаниям Валена. На меня он не обращал никакого внимания и другим, вероятно, казался совершенно спокойным человеком, ну, может быть, несколько мрачноватым. Но я, уже немного знавшая его, время от времени ловила нечто вроде флюидов, свидетельствующих о небывалом напряжении герцога. Он был, что называется, на взводе. Он чего-то ждал, я это чувствовала. От волнения у меня задрожали губы.

Лейтенант Вален, похоже, ничего этого не замечал. Чрезвычайно довольный равнодушием моего супруга, он все свое внимание посвятил мне: подавал лорнет, вполголоса рассказывал о людях, которых я не знала, даже обмахивал меня веером. Я чувствовала, что с каждой минутой становлюсь все невнимательней и отвечаю все больше невпопад. Присутствие Валена уже и мне самой начинало казаться ужасно неуместным.

Вошел Гош со своими офицерами и разместился в ложе как раз напротив нас. Зал приветствовал его стоя. Поднялись даже дамы и встречали убийцу аристократов в Кибероне аплодисментами. Вален хлопал, пожалуй, больше всех, и я очень ясно ощутила к нему неприязнь. Сама я осталась сидеть, но с удивлением видела, что Александр, как и все, поднялся. Правда, он не хлопал, а быстрым взглядом окинул офицеров в ложе Гоша и слегка прищурился, словно оценивая расстояние между ним и собой.

Зашуршал занавес. Спектакль начинался на пять минут позже назначенного.

Роже Вален, садясь, развернул свой стул так, чтобы быть ближе ко мне, и оказался почти спиной к Александру.

Мы долго в молчании слушали оперу. Вален вышел только раз, чтобы купить мне цветов. Я иногда вполголоса отвечала ему, а краем глаза поглядывала на мужа. Что он хотел сказать? Что я такого натворила? Что и говорить, я уже раскаивалась в своем поступке. Конечно, может быть, я и совершила глупость. Но если бы он хоть немного больше доверял мне и потрудился бы что-то мне объяснить, я бы глупостей не совершала!

В одиннадцать вечера началось третье действие — началось с громкой увертюры, заглушившей весь шум в зале. Я, из-за плеча лейтенанта взглянув на мужа, увидела, что он быстро посмотрел на часы и спрятал их. Его левая рука спустилась ниже и медленно расстегивала пуговицы жилета. Одну за другой. Он словно хотел что-то достать.

Не знаю почему, но во рту у меня вдруг пересохло. Вален что-то говорил о Париже или об успехах Бонапарта — я все равно ничему этому не внимала. В зале было темно, но я видела, как Александр медленно поднялся с места.

А еще я увидела пистолет, который он быстро переложил из левой руки в правую.

Я теперь все поняла. До самой мельчайшей подробности. В голове у меня помутилось, я почувствовала такой ужас, что можно было посчитать чудом, что Вален, смотревший на меня, ничего не заметил. Дуло поднятого Александром пистолета было направлено в грудь генерала Гоша.

Кровь застучала у меня в висках. В шуме представления, пожалуй, я первая услышала выстрел. В ложе напротив сползал со стула генерал Гош, страшно суетились его офицеры, а музыка все еще гремела, и в зале никто ничего не замечал. Веер выпал из моих разжавшихся пальцев. Вален бросился его поднимать и, поднимая, взглянул на Александра. Потом на ложу генерала Гоша. Ему все было ясно.

От страха за Александра я не могла пошевелить и пальцем. Это была минута слепой, нерассуждающей паники, когда я неспособна была даже мыслить. Лейтенант, недолго думая, бросился к Александру.

Герцог, видимо, ожидал этого нападения, ибо я видела, как молниеносно он выхватил кинжал и нанес Валену глубокую рану в плечо. Кинжал, длинный, широкий, вошел едва ли не по самую рукоятку. Вален отпрянул и через секунду снова бросился на Александра, однако лейтенанту, к тому же раненому, не под силу было справиться с герцогом. Тот прошел к краю ложи, отшвырнул Валена так, что тот прокатился по полу, и, мельком взглянув на меня, перемахнул через барьер. Я на миг даже закрыла глаза от страха. В зале уже начинали понимать, что происходит, и многие люди пораженно смотрели на нашу ложу, но не двигались и не бросались хватать герцога.

Перемахнув через барьер, он повис на руках над сценой, потом, ухватившись за трехцветное огромное знамя и разорвав его, спрыгнул вниз. Актеры застыли в недоумении. Александр быстро прошел между ними, отбросил пытавшегося его остановить дирижера оркестра и скрылся. Какой-то офицер, первым сообразивший, что происходит, бросился за герцогом с криком: «Стой!»

Но было уже поздно. Дверь со сцены была захлопнута чьей-то предусмотрительной рукой, и ее тщетно пытались открыть.

В зале было невероятное смятение и замешательство. Публика не могла прийти в себя. Дамы падали в обморок. Несколько человек попытались через сцену вскарабкаться в правительственную ложу, чтобы помочь генералу, но их отогнали. Другие ринулись догонять герцога, но это тоже было бесполезно.

— Гош убит! Застрелен! — передавалось по залу из уст в уста.

Все это время я сидела, оцепенев, как мертвая, не прислушивалась даже к стонам истекающего кровью лейтенанта. Вероятно, у меня был сильный шок. Ни сном ни духом я не помышляла о том, чему стала сейчас свидетельницей. Мой муж покушался на жизнь Гоша. Это видели все. Это видел весь Ренн. Свидетелей теперь так много, что полиции не надо будет утруждать себя сбором доказательств. Если Александр будет пойман, его расстреляют.

Ужас так сдавил мне горло, что я едва не сползла со стула на пол. В зал ворвались разъяренные солдаты генеральской охраны со штыками наперевес.

— Очистить зал! — проревел кто-то громовым голосом. — Немедленно!

Машинально, как сомнамбула, я поднялась, и, словно во сне, направилась к выходу. Так же машинально я спустилась по лестнице, дважды цепляясь за перила, и почти повисла на них, чтобы не покатиться вниз. Я даже ни о чем не думала. Я была потрясена так, что у меня подгибались ноги и голова стала совершенно пустой, лишенной мыслей. Я не знала, что мне делать. Я шла вперед, хотя сама не знала куда. По пути я потеряла и свой шарф, и цветы, купленные лейтенантом. Мне удалось выйти из зала и сойти по лестнице еще до того, как остальные зрители были вынуждены выйти, но вскоре толпа людей все равно догнала меня. Когда я вышла на воздух, на площади было уже многолюдно.

Некоторое время я простояла, застыв на месте, как статуя, блуждающими глазами обводя площадь. Я видела, как на улице кавалерия с трудом оттесняет возбужденную толпу, а потом расчищает проход, по которому чуть позже пронесли генерала Гоша. Мне показалось, что он мертв. Соображать серьезно я была не в силах.

Кучер сам разыскал меня в толпе и довел до кареты. Через пятнадцать минут мы были уже у отеля дю Шатлэ. Пройдя мимо прислуги, выстроившейся в прихожей, я машинально поднялась к себе, добрела до постели и упала на нее навзничь. Изредка я думала о том, что неплохо было бы как-то поразмыслить над происшедшим, но в голове у меня царил сплошной сумбур. Воспоминания мешались, я ни о чем не могла думать сосредоточенно. Ни страха, ни тревоги я не чувствовала. Это был просто шок.

Потом я почему-то встала, сама не понимая, что меня заставило это сделать. На умывальном столике стоял кувшин с водой. Я склонилась над тазом, несколько раз плеснула водой себе в лицо. Потом намочила полотенце и, прижимая его ко лбу, собиралась снова лечь. Корсет, затянутый для вечернего платья очень сильно, затруднял дыхание. Я попыталась распустить шнуровку.

За этим меня и застали жандармы.

Я уставилась на них без всякого страха. Я была тогда словно в ином мире. Меня даже не удивили и не испугали слова офицера, произнесенные очень сурово:

— Гражданка, именем Республики вы арестованы за убийство генерала Гоша.

5

Окончательно я опомнилась только тогда, когда яркий свет одного из кабинетов старой реннской Ратуши больно ударил мне в лицо.

Была полночь. Я увидела Поля Алэна. Он сидел на стуле, руки его были заведены назад и связаны за спиной. Иными словами, его просто привязали к стулу. Он был бледен, но очень спокоен и на вопросы отвечал презрительно.

Меня усадили на стул рядом с деверем, правда, рук мне связывать не стали. Я попросила стакан воды — и для того, чтобы справиться с замешательством, и для того, чтобы немного привести в порядок мысли и подумать. Раньше мне это сделать не удавалось.

В комнате, кроме меня и Поля Алэна, было довольно много людей — офицеров, чиновников, свидетелей, доставленных из театра. Я понятия не имела, как и почему задержали моего деверя, и поэтому решила не ломать себе над этим голову. Мой взгляд обратился к человеку, стоявшему за столом. Его предположительно можно было бы посчитать начальником.

Но если бы это было и не так, его лицо все равно привлекало бы внимание. Зеленые глаза под совиными дугами бровей, мясистый длинный нос. Зубы были редкие и плохие. В остальном он выглядел как обыкновенный чиновник — весь в трехцветных отличиях, словно для того, чтобы подчеркнуть свой республиканизм.

— Я — Лемальо, гражданка, комиссар Директории в департаменте. Я предъявляю вам обвинение в убийстве генерала Гоша и сообщаю вам, что вы будете задержаны и посажены в тюрьму.

Черкнув что-то в бумагах, он спросил:

— Можете ли вы сказать что-то насчет того, куда скрылся ваш муж и сообщник? Это смягчило бы вашу вину.

Вздох облегчения вырвался у меня из груди, едва я поняла, что Александр скрылся. Поль Алэн повернулся ко мне и тихо, сквозь зубы, произнес:

— Сюзанна, ни слова. Ни единого слова. Они ловят вас на крючок.

Лемальо раздраженно махнул рукой.

— Эй, гвардейцы! Выведите преступника. Хотя нет… Это вы сделаете потом. А сейчас очистите кабинет, и немедленно!

Гвардейцы, звеня шпорами, принялись выталкивать людей из зала. Я бросила неосторожный взгляд на Лемальо: он, видимо, пользовался здесь почти неограниченной властью. Одному Богу известно, что он со мной сделает. Я помнила совет Поля Алэна и решила молчать, что бы у меня ни спрашивали. Уж кто-кто, а брат Александра мне плохого не посоветует.

Гвардейцы как раз закрывали дверь, когда Лемальо вышел из-за стола и, любезно улыбаясь, стал между нами.

— Мне приятно сообщить вам, что по вашему делу сюда приедут разбираться люди из Парижа. Ну, а пока их нет, вами займусь я. Вы ведь будете говорить, гражданка? Нам крайне важно поймать вашего мужа.

Почти дьявольская гримаса исказила его черты. Резко наклонившись вперед, он с силой ударил меня по щеке — так, что моя голова мотнулась в сторону, в ушах раздался звон. С таким же наслаждением он закатил мне вторую пощечину.

— Вас ждет именно такое обращение, гражданка.

С проклятием Поль Алэн рванулся с места. Глаза его полыхнули такой яростью, что испугала бы и дьявола.

— Подонок! Не советую вам повторять это. Вы будете висеть на первой же осине, как только выедете из Ренна, за то, что посмели ударить жену моего брата!

— Молодой человек, смотрите, как бы не повесили вас, — произнес Лемальо, обнажая в улыбке редкие зубы.

Поль Алэн смотрел на него с ненавистью.

— Мерзавец, — процедил он сквозь зубы.

— Вы заговорили бы иначе, если бы знали меня, молодой человек. Знаете, зачем я ударил вашу прелестную невестку?

Поль Алэн молчал, и я, понемногу приходя в себя, видела, как судорожно он сжимает кулаки.

— Я это сделал затем, чтобы, если вас выпустят, вы передали своему брату, как грубо здесь обращаются с прекрасной герцогиней. Может быть, тогда он явится с повинной.

Он махнул рукой гвардейцам.

— А теперь уведите преступника. Мы побеседуем с гражданкой наедине.

Поля Алэна подняли и поволокли к двери. Я успела взглянуть на него. Он кивнул мне так, словно хотел повторить свои предыдущие слова. Да, видимо, он просит меня молчать…

Лемальо снова уселся за стол, внимательно меня разглядывая.

— Гражданка, меч закона висит не только над вашим мужем. Генерал Гош убит, и у нас есть основания полагать, что все ваше семейство виновно в этом. Знаете, как взяли вашего деверя?

Я молчала, сжимая зубы. Ненависть, которую я чувствовала к этому человеку, порой доходила до тошноты. Мне комок подступал к горлу, едва я вспоминала, что он посмел меня ударить, да еще пытался этим устроить ловушку для Александра.

— Поля Алэна дю Шатлэ арестовали на площади перед театром. Ничего подозрительного у него не обнаружили, но есть свидетели, которые точно видели, что он долгое время держал под уздцы нескольких лошадей, словно поджидая кого-то. С ним был сообщник, которому удалось скрыться. Ну, что вы на это скажете?

Сердце у меня упало. Я поняла, что совершила большую глупость. Поль Алэн, пожалуй, был арестован из-за меня. У них с Александром все, наверное, было условлено. Он ждал герцога у площади, но я смешала их планы. Герцог ушел другим путем, он просто не мог поступить иначе и не мог предупредить брата. Хорошо, что Поль Алэн вовремя понял ситуацию и успел избавиться от лошадей. Если бы его взяли с лошадьми, тогда вообще было бы трудно оправдаться.

— Ваш муж, гражданка, этот подлый убийца, — вкрадчиво произнес Лемальо, перегибаясь через стол и чуть ли не оскаливаясь, — непременно будет пойман. Мы не простим убийце смерти знаменитого генерала. Гоша. Так что будет лучше, если вы нам поможете.

— Каким образом? — спросила я презрительно.

— Скажете, какое место вы выбрали для убежища, черт подери!

Я не ответила. Неожиданная мысль мелькнула у меня в голове. Его лицо было так близко ко мне, почти на расстоянии вытянутой руки. Да ведь я не была связана, как Поль Алэн. Подумать только, этот плебей, этот урод, этот ублюдок посмел ударить меня, ударить дважды…

Резко поднявшись к нему, я плюнула ему прямо в лицо.

Замешательство длилось лишь несколько секунд. Похоже, сначала он остолбенел. Потом его рука поднялась и он снова ударил меня с такой силой, что я полетела на пол.

Вошли гвардейцы. Он указал им на меня и приказал отвести в соседнюю комнату под арест. Ночь, таким образом, я должна была провести не в тюрьме, а в Ратуше.

— Если вы думаете, гражданка, — почти любезно сказал он, наблюдая, как меня тянут к выходу, — что я еще раз снизойду до разговора с вами, то вы ошибаетесь. Даже если бы вы теперь сами умоляли меня выслушать ваши признания, я не стал бы вас слушать. Завтра вечером здесь будет другой комиссар Директории, он обойдется с вами куда хуже, чем я.

Ухмыляясь, он стал собирать на столе бумаги. А меня почему-то не покидало странное чувство того, что этого человека я уже когда-то видела.

6

Эту ночь я почти не спала. Сначала просто лежала неподвижно, бросившись на какой-то топчан и уставившись невидящими глазами в потолок, потом понемногу стала размышлять. Первые мысли были, конечно, об Александре.

Я хорошо понимала, как его подвела. Я, вероятно, испортила всю договоренность и наделала много такого, о чем я сама пока не догадываюсь. Больше всего меня мучило то, что мы теперь надолго разлучены. Я даже о себе не думала, думала только об этой разлуке. Все жандармы Бретани будут поставлены на ноги. Раз Гош убит, и убит Александром, стало быть, на поимку моего мужа будут брошены все лучшие силы. Говорил же мне этот мерзавец Лемальо, что следователи едут из Парижа. Теперь для Александра, если только ему удастся ускользнуть, есть лишь одно спасение: спешный отъезд в Англию. Кто знает, сколько мы не увидимся. Месяц, год… Никто не может сказать, когда он вернется.

Мы с ним даже не попрощались.

И подумать только, всего этого могло и не быть, если бы он мне доверял и послушался меня. Я так его просила, так отговаривала. А он с такой легкостью все поставил на карту — наше счастье, наш дом, наше будущее. И все разом проиграл.

Чего мы теперь могли ждать от жизни? Разве что короткой встречи. Она бы стала венцом всех желаний.

Я прикусила пальцы, чтобы не плакать. Я не сомневалась, что за мной ведется наблюдение, и не хотела никому показывать свое отчаяние. Они считают меня сообщницей — ну и пусть. Я даже оправдываться сейчас не хотела. Только бы Александр не попался в ловушку, расставленную Лемальо. Он ведь вполне может, услышав о том, что я арестована вместо него и что со мной дурно обращаются, явиться и дать себя арестовать, лишь бы освободить меня.

Я так люблю его. Но, Боже праведный, смогу ли я когда-нибудь простить ему, что он решился на этот злосчастный выстрел, что он так легко променял семью на сомнительную славу роялиста-заговорщика?! Он хоть думал, чем это кончится? Впрочем, все мужчины так поступают — совершают подвиги, воюют, стреляются, полагая, что делают что-то в высшей мере славное и полезное, и нисколько не думают о том, как много горя причиняют окружающим.

Лемальо сдержал слово. Меня ни ночью, ни днем никуда не вызывали. Мне даже не принесли еды. Только раз мне удалось уговорить часового дать стакан воды. Сентябрьский тусклый день тянулся неимоверно долго. Я вышагивала по комнате, отбрасывая назад распустившиеся спутанные волосы. Заснуть мне не удавалось. Когда я поглядывала на себя в зеркало, то видела распухшее лицо, разбитые ударом губы, синяк на виске. У меня даже не было воды, чтобы умыться, не было мокрого полотенца, чтобы хоть немного охладить лицо после тех пощечин. Кошмар… Можно ли поверить, что еще недавно я была на Корфу, острове любви? Все ужасно изменилось. Я снова в этой проклятой стране, и снова начался все тот же ужас…

Часовые, сменяющиеся каждые четыре часа, кричали мне через дверь самые грязные ругательства, вплоть до нецензурных. Я не подавала виду, что слышу. Эти люди, похоже, очень любили Гоша. И, кажется, их вполне уверили в том, что это я нажала на спусковой крючок.

В десять вечера дверь распахнулась. Я поняла, что приехал тот самый обещанный мне комиссар — поняла это еще раньше, услышав шум в соседнем кабинете.

Когда я переступила порог, первое, что мне пришло в голову, — это мысль о невезении. Лемальо был здесь, но уже не за столом, а возле стола, на стуле, зато за столом восседал высокий, дородный, румяный мужчина лет тридцати пяти, в котором я со страхом узнала Доминика Порри.

Это был не сон. Самая настоящая правда. Несомненно, это Порри — тот самый бывший врач, что дал мне и моим близняшкам приют в своем доме, которого я, честно говоря, слегка обокрала и бросила. Даже убежала от него, написав на стене большими буквами «спасибо».

Он был не менее поражен моим появлением и даже приподнялся, узнав меня.

— Что, это и есть та самая герцогиня дю Шатлэ?

Он знал меня под именем принцессы де ла Тремуйль и, разумеется, был ошеломлен. Лемальо скрипучим голосом ответил:

— Да, гражданин комиссар. Правда, герцогиней эта гражданка стала не так давно. Мы выяснили, что всего за одиннадцать часов до покушения заговорщик и заговорщица заключили гражданский брак. Прошу обратить на это особое внимание, гражданин Порри.

— Почему?

— Это, несомненно, еще одно свидетельство против них. Эта женщина знала, что сделает ее муж, и они вместе решили устроить так, чтобы их имущество ни в коем случае не перешло в казну Республики.

Подавшись вперед, Лемальо злорадно добавил:

— Правда, они не учли, что если и гражданка дю Шатлэ будет осуждена, то имущество все равно перейдет к государству.

В продолжение этого разговора я стояла неподвижно, переводя взгляд с Порри на Лемальо, а теперь решила сесть. В конце концов, мне безразлично, как настроен ко мне давний знакомый.

— Вы можете мне сказать, что с моим деверем? — спросила я сухо.

Порри мрачно посмотрел на меня.

— Он в тюрьме. И хочу напомнить вам, что это я должен задавать вопросы.

Я подняла на Доминика глаза.

— Вы что же, верите гражданину Лемальо?

— Его слова звучат убедительно.

— Нет. Нисколько. Мы и вправду заключили гражданский брак. Но я даже представления не имела, что произойдет в театре.

— Как я могу убедиться, что вы не лжете?

— Да рассудите здраво, гражданин Порри! Неужели вы думаете, что я отправилась бы в театр, если бы знала, что там случится? Я бы благоразумно осталась дома. Мой муж… он не посвятил меня в свои планы.

Порри долго молчал. Потом, шумно вздохнув, поднялся.

— Я готов согласиться с вами. Но вы, по крайней мере, можете сказать, где предположительно скрывается ваш муж?

— А он еще не схвачен? — с невольной радостью вырвалось у меня, и этот возглас произвел крайне неблагоприятное впечатление и на Порри, и на Лемальо.

Лемальо выкрикнул:

— Скрывается от правосудия! Вот от чего скрывается ваш муж! И вы смеете радоваться этому у нас на глазах?!

Порри властно остановил его.

— Замолчите, гражданин Лемальо. Только я имею право спрашивать о чем-то гражданку.

Доминик снова повернулся ко мне, и по его взгляду я поняла, что еще не совсем безразлична ему. Но устоит ли его порядочность под сознанием того, что я сбежала, что я стала женой другого, что я обвиняюсь в убийстве человека, которого он, Порри, наверняка очень высоко ценил?

— Так где может прятаться гражданин дю Шатлэ?

Я серьезно и честно взглянула на Порри.

— Неужели вы думаете, что я сказала бы вам, даже если бы знала?

— Черт возьми… — начал Лемальо.

Порри снова остановил его. И снова спросил:

— Вы утверждаете, что ваш муж не открылся вам, не рассказал о своих преступных намерениях?

— Он не сказал мне ни слова. Если бы я знала, я бы просто не пустила его.

— И вы ни о чем не догадывались?

— До самой последней минуты.

Тут у меня в голове мелькнула одна очень удачная мысль.

— Послушайте, это очень легко доказать. В ложе… в ложе был один офицер, Роже Вален… вы уже допросили его?

— Не смейте указывать нам, как вести следствие! — воскликнул Лемальо.

— Гражданин, — очень натянутым и сухим голосом произнес Порри, — если вы еще раз позволите себе крикнуть на эту женщину, я выставлю вас из кабинета. Запомните это. Комиссары Директории должны вести себя как люди, а не как лошади.

Наступила пауза. От меня не укрылось то, как подозрительно и зло поглядел на Доминика чиновник. На сердце у меня полегчало: оказывается, Порри пытается защитить меня.

Правда, он пытается быть объективным, но это у него плохо получается Вероятно, чувства, которые он питает ко мне, — уж не знаю, как их назвать, — сильнее его самого и его гражданского долга.

Как бы скверно это ни выглядело, но на Порри мне было наплевать. Мне даже было безразлично, не отразится ли то, что он выгораживает меня, на его карьере. Не заподозрят ли его. Я лишь хотела с его помощью поскорее выйти, освободиться из-под ареста и, наконец, разобраться, что с Александром.

Все остальное меня совершенно не волновало.

— Введите главного свидетеля, — приказал Порри гвардейцу.

Вошел Роже Вален. Честно говоря, я не думала, что он сможет ходить после такого ранения, но, тем не менее, это было так. Он был бледный, ни кровинки на лице. Не бросив на меня даже взгляда, лейтенант стал говорить.

Я, хоть и просила позвать его, втайне опасалась его признаний. Вдруг он солжет? Он так любил Гоша, что мог бы возвести на меня любую напраслину. Но Роже Вален, к моему удивлению, оказался правдивым человеком.

С минуту напряженно слушая его, я поняла, что он не намерен что-либо скрывать или перевирать. Он ругал Александра самыми последними словами, но в точности передал все, что видел, рассказал даже о схватке в ложе. Потом перевел взгляд на меня.

— Граждане, мне кажется, что эта женщина, жена убийцы, совершенно ничего не знала. Я все время был с нею, едва она приехала. Из разговора между ними я понял, что они поссорились из-за того, что он не хотел брать ее с собой в театр. Тогда она приехала сама. В ложе она не вставала с места и ничем ему не помогала. Ничего подозрительного я за ней не заметил. Более того, я, хотя и был ранен, но видел, как она испугалась, когда все это произошло.

Подумав, он добавил:

— Кстати, это она пригласила меня в ложу. Думаю, если бы она была посвящена в заговор, то не стала бы так осложнять своему мужу его гнусную задачу. Он, вероятно, просто решил воспользоваться ею как последний негодяй. Он так и думал, что ее арестуют вместо него.

Эти слова вызвали у меня возмущение, но я сумела сдержаться. Пусть этот Роже Вален предполагает что угодно. Мне-то отлично известно, как настойчиво советовал мне Александр уехать в Белые Липы. Если бы я сделала именно так, меня бы вообще не арестовали.

Роже Вален ушел, подписав свои показания. Лемальо нерешительно поглядывал на Порри. Видимо, слова лейтенанта окончательно выбили почву из-под обвинения, выстроенного против меня, хотя оно и раньше было бездоказательно. Я решительно спросила:

— Гражданин Порри, могу ли я побеседовать с вами наедине?

Он, казалось, некоторое время колебался. Потом, вероятно, любопытство или еще какое-то чувство взяло верх, и он многозначительно взглянул на Лемальо.

— Вы приказываете мне выйти, гражданин Порри?

— Да. Оставьте нас вдвоем на несколько минут. Возможно, арестованная хочет что-то сообщить мне.

Мы остались одни. Я грустно смотрела на Порри, собираясь с мыслями. Надо было убедить его, чтобы он меня выпустил. У него ведь так много власти. С тех пор, как я ушла от него, он действительно продвинулся по службе.

— Что это у вас с лицом? — вдруг спросил он. — Вас кто-то бил, мадам?

Ну вот, и прежнее обращение «мадам» вернулось. Я качнула головой.

— Да. Бил. Этот негодяй, Лемальо, меня трижды ударил.

— Он сказал, что это вы его ударили.

— Кто кого — это, по-моему, ясно по нашим лицам. Впрочем, сейчас это совершенно не важно.

Наклонившись к нему, я серьезно спросила:

— Вы что, уже не хотите мне добра, Доминик?

Он сурово посмотрел на меня — я даже не думала, что этот мягкий, в сущности, очень добродушный человек может так смотреть.

— Мой долг разобраться во всем. Не имеет значения, чего хочу я лично. Если вы помогали убить генерала, я первый приговорю вас.

— Если… Что значит это «если»? Вызволяя меня из Консьержери, вы не интересовались, виновна ли я.

— Ибо тогда вы были явно не виновны. Я это знал.

Помолчав, он вполголоса добавил:

— И тогда у меня были надежды. Надежды, которые вы безжалостно разбили.

— У меня не было другого выхода.

Порри, пожалуй, впервые словесно выразил то, о чем мы оба прекрасно знали. Его надежды… Почему никто не хочет помочь мне просто так, не лелея при этом никаких надежд. Он делает добро, но подсознательно считает, что я должна чем-то ему за это отплатить!

— Доминик, — сказала я тихо, — но вы же теперь знаете правду. Лейтенант Вален все рассказал. Вы получили уверенность, не так ли?

Кровь прихлынула к его лицу. Внезапно вскочив, он сжал кулаки, и я на миг даже почувствовала страх перед этой гневной вспышкой.

— Это последний раз, мадам. Последний, черт побери!

— Что такое «последний»? — спросила я в недоумении.

— Мне в последний раз нужна уверенность. Если нам суждено еще раз встретиться при таких же обстоятельствах, боюсь, я потребую от вас совсем иную цену. Правда мне уже ни к чему.

Я медленно поднялась, в упор глядя на него широко раскрытыми глазами.

— Значит, — спросила я, — все дело не в том, виновна я или нет? Все дело в том, как я к вам отношусь. Не так ли? Просто желать мне добра вы не можете. Вам нужно что-то взамен. Да?

Не отвечая, багровый от волнения, он схватился за звонок. На зов явился гвардеец.

— Уведите эту гражданку. И дайте ей поесть, черт побери, — мы же не робеспьеристы, в конце-то концов!

7

Меня освободили через двенадцать часов после этого разговора. Освободили без всяких объяснений и извинений, но я и этому была рада. Только мысли об Александре сейчас занимали меня. Надо было бы что-то выяснить в Ренне, но этот город был враждебно настроен ко всем, кто проходил по делу о покушении, и поэтому я должна была спешно уехать. Я лишь вернулась на какой-то час в наш отель, привела себя в порядок, забрала прислугу и, сев в карету, приказала гнать что было силы.

Лишь оказавшись в Реннском лесу, я поняла, что теперь мне ничего не грозит.

Уже к пяти часам вечера мы оказались совсем недалеко от Белых Лип. Лес, среди которого мы ехали, успокаивал меня, настраивал на мысли о том, что все сложится к лучшему. Я даже подумала, что если уж Александр на свободе и ему пока не грозит казнь, то это самое главное. И главным моим утешителем, заставившим меня поверить в лучшее, стал лес.

Осень уже вступила здесь в свои права. Зажглись деревья. Яшмовые клены просто светились среди лип и берез. Да и сами липы и березы стояли словно в парчовых накидках. Дубы уже начали ронять свои спелые желуди. Птичьи стаи оглашали небо прощальными криками — косые ряды уток, длинные цепи чибисов, клинья журавлей и гусей.

И все-таки осенняя умиротворенность леса была кажущейся. На одной из дорожных развилок из чащи прямо под колеса бросился какой-то человек. Кучер едва успел остановить лошадей. Выглянув в окно дверцы, я узнала Фан-Лера — шуана, служившего моему мужу.

— Надо предупредить вас, ваше сиятельство, — выдохнул этот громадный бретонец.

— О чем?

— В Белых Липах засада, мадам герцогиня. Сюда пригнали уйму солдат. Все ждут, желают поймать герцога.

— Сколько их?

— Пожалуй, тысячи две, мадам. И кормить их приказывают из ваших запасов.

Я нахмурилась. Потом, помолчав, спросила:

— Фан-Лер, есть какие-нибудь известия о господине герцоге?

— Нет, мадам герцогиня. Простите нас. Мы связывались уже с его милостью Кадудалем-Круглоголовым, но он тоже ничего сказать не может.

— Вы, надеюсь, успели уйти? Солдаты вас не заметили?

— Ваше сиятельство, об этом не беспокойтесь. Мы хорошо затаились.

Карета тронулась. Покусывая платок, я чувствовала, как меня снова охватывает сильная тревога. Никто ничего не знает об Александре. Что с ним? Куда он делся? Я освобождена, я вернулась в Белые Липы, но здесь я буду словно отрезана от внешнего мира. О чем я смогу узнать, если сюда пригнали столько солдат? В конце концов, эти мысли так обеспокоили меня, что, когда мы приехали к Белым Липам, я почти кипела от гнева и ненависти к республиканцам.

Как и следовало ожидать, они изгадили все, что только было можно. Я не узнавала двора. Похоже, они топтались прямо по клумбам и наверняка бултыхались в бассейнах. Грязь была такая, что я невольно зажмурилась от злости. Их было ужасно много, они спали под стенами замка, под кустами, валялись пьяные прямо на дорожках. Везде были разбросаны пустые бутылки.

Едва выскочив из кареты, я набросилась на капитана, который командовал всем этим нашествием:

— Черт побери, сударь, по какому праву все это происходит? Да будет вам известно, я больше не дам ни куска хлеба вашим солдатам!

Капитан, противный толстяк, сделал шаг вперед.

— Вы обязаны кормить моих ребят. Они здесь не по своей прихоти, а по приказу командования. Они ловят вашего мужа, а он преступник, черт побери!

Кровь прихлынула к моим щекам. Я едва сдержалась, чтобы не закатить этому мерзавцу пощечину.

— Я достаточно наслушалась оскорблений в адрес моего мужа, пока сидела за решеткой. Я предупреждаю вас, капитан, если вы посмеете еще раз сказать что-то столь же гнусное о герцоге в его же собственном доме, ваши солдаты и вы сами забудете, что такое еда! Вы думаете, я и дальше позволю прислуге вас ублажать?

— Вы обязаны это сделать, гражданка!

— Если я обязана не дать им умереть с голоду — это одно. Но я не обязана обеспечивать их вином из своих погребов. Посмотрим, что вы запоете, когда получите лишь кусок хлеба на обед, — это и будет моя обязанность.

— Они возьмут сами, предупреждаю вас!

— Посмотрим!

Вне себя от того, что эти люди смеют нахальничать и называть меня гражданкой даже здесь, в моем доме, я быстро шла через анфиладу комнат. Навстречу мне выбежал Жан.

— Ма, ты видела? Тут их столько, что не пересчитать! И почти все пьяные!

Сбавив голос на целый тон, он спросил:

— А господин герцог на свободе?

Я поспешно кивнула. Потом, обнимая сына, быстро приказала:

— Мальчик мой, беги на кухню, найди экономку. Пусть ничего не дает этим негодяям, пусть все спрячет.

— Ма, ты думаешь, они сами не найдут?

— Может, и найдут. Но мы все равно причиним им этим неприятность.

Жан убежал. Я подумала, что отыскать что-то самим солдатам будет трудно, — замок был словно предназначен для подобной осады. Надо было знать его секреты, чтобы что-то найти, знать расположение подземных лабиринтов, превращенных в погреба. Вполне возможно, синие бросятся грабить окрестные деревни, но тогда уж крестьяне зададут им жару, и я ничуть не буду виновата, если нескольких синих вздернут за грабеж на осине.

Охваченная желанием осуществить свое мелкое мщение, я развила лихорадочную деятельность. Я сбегала на ферму, потом обежала весь дом, собрала прислугу и приказала ей держать язык за зубами. Провизией теперь распоряжаюсь только я. Я забрала у экономки ключи и привесила их себе на пояс. Пусть теперь попробуют эти пьяницы что-то получить! Я выдам им по куску хлеба и по стакану воды из колодца. Так они быстрее отсюда уберутся.

Поспешно проходя через голубую гостиную, я заметила в кресле старую герцогиню и сразу остановилась.

— Простите, мадам, — сказала я. — Я приехала два часа назад, но еще не успела зайти к вам.

С трудом поднимаясь, Анна Элоиза махнула мне рукой.

— Подойдите!

Я подошла. Какое-то время она вглядывалась в мое лицо, потом сделала гримасу и поднесла руку к виску:

— Что это у вас? Синяк?

Я качнула головой. Она хмыкнула.

— И кто же посмел?

— Я была там, — сказала я резко. — Под арестом.

— Вы сидели под арестом из-за Александра? И они осмелились бить вас?

— Им не так много нужно было смелости. Они знали, что я не могу дать им сдачи.

— Не можете? Это мы еще поглядим!

Глаза старухи вспыхнули таким зловещим огнем, что она внезапно даже как-то помолодела лет на двадцать. Она пошатнулась, и я поддержала ее. Ее рука медленно опустилась на мое плечо. Анна Элоиза некоторое время молчала, а потом произнесла — не так холодно, как всегда:

— Ах, племянница! Что за судьбу вы себе выбрали!

Я вдруг с изумлением поняла, что старая герцогиня, пожалуй, впервые не вложила в слово «племянница» насмешливого оттенка.

Зная, что не смогу этой ночью спать, я зажгла все свечи в гостиной. Анна Элоиза, выслушав мой рассказ, ушла к себе. Дети были уложены — по крайней мере, я надеялась, что даже Жан угомонился. Со мной была только Маргарита.

Я сидела в кресле, а она прикладывала к моему синяку уксусные примочки. На сердце у меня было тревожно. Солдаты во дворе все еще бесновались по поводу того, какую скромную трапезу я им устроила. Они даже развели костер, хотя я просила потушить все огни. А капитан, этот чертов толстяк, повсюду выставил своих часовых.

— Боже мой, — произнесла я, — надеюсь, Александр будет достаточно умен и не подумает сюда заглядывать.

— Узнать бы для начала, куда он делся! — проговорила Маргарита.

Положение было серьезное. Белые Липы словно взяты в осаду. Дворец оцеплен стражей. Пожалуй, даже если Александр пришлет через кого-то известие, гонец непременно попадется.

В три часа утра зазвенели шпоры в вестибюле, и в голубую гостиную вошел Поль Алэн. Я вскочила, увидев его, и полотенце, смоченное уксусом, упало на пол.

— О Боже! Наконец-то! — Я была совершенно измучена.

— Боюсь, — сказал он сердито, бросая шляпу и падая на стул от усталости, — я ничем не смогу вас утешить.

— Когда вас отпустили?

— В полдень.

— А меня утром. Вы знаете что-то об Александре? Умоляю вас, говорите!

Он удрученно покачал головой.

— Мне совсем мало удалось узнать.

— Что именно?

— Александр до сих пор не пойман — это раз. Александр выехал из Ренна еще до того, как пришел приказ закрыть все городские заставы, — это два. Я узнал это от одного жандарма, стоявшего у шлагбаума. Похоже, у Александра плохо с ногой — это три. Он хромал. По-видимому, повредил ногу при прыжке.

— Господи ты Боже мой! — прошептала я, ломая пальцы.

— И, наконец, последнее, что я знаю. Александр не уехал в Англию. Он все еще в Бретани.

— Почему?

— Неизвестно по каким причинам, но он не явился в бухту, где его ожидала шхуна. По всем нашим расчетам, еще позавчера утром он должен был быть в Лондоне. Но он даже не пришел в назначенное место. Человек, который сопровождал его, тоже пропал.

— Но герцог жив, да? Поль Алэн, говорите!

— Черт возьми, я надеюсь, что жив!

Он вскочил на ноги, раздраженно прошелся по гостиной.

— В этом деле так много неясного… почему он действовал совсем не так, как мы условились? Я ждал его на площади с лошадьми. Я понимаю, конечно, что вы значительно осложнили ему дело. И все-таки…

Я промолчала, понимая, что Поль Алэн еще не знает о лейтенанте, которого я притащила в ложу. У меня не хватило мужества признаться. Мне казалось, Поль Алэн просто убьет меня за это.

— Вам нужно поесть, — сказала я вслух.

Он кивнул, соглашаясь со мной.

Я не стала звать прислугу. Сама пошла на кухню, собрала на поднос все, что смогла, поставила две бутылки бургундского. Мне и самой хотелось вина. Уже очень много часов я жила в страшном напряжении. Мне нужна была разрядка.

— Не беспокойтесь, — сказал Поль Алэн, нарезая окорок. — В сущности, все прошло довольно удачно. Александр на свободе. Я сейчас часа два посплю и снова поеду его искать. Я объезжу всех. И Кадудаль поставит на ноги своих людей. Мы отыщем Александра.

Чтобы подбодрить меня еще больше, он ласково сжал мою руку.

— Выше нос, дорогая сестра! Вам трудно, я знаю. Но мы им еще отомстим. Этому мерзавцу Лемальо — в первую очередь. Мы еще зададим ему жару.

Допивая второй стакан вина, он добавил:

— Вы превосходно себя ведете, Сюзанна. Вы просто взбесили всех этих синих, что стоят вокруг дома.

— Вы уедете, Поль Алэн… а мне так страшно оставаться с ними наедине!

— Они ничего не посмеют вам сделать. Только будьте такой же храброй, как прежде. Они именно этого и боятся. Да и я… я ведь тоже буду наведываться.

Он доел свой ужин и, даже не сняв сапог, растянулся на диване и уснул, попросив разбудить его через два часа.

…Я долго стояла у окна, до тех пор, пока не начал заниматься рассвет. Слезы невольно хлынули у меня из глаз. Боже, подумала я, верни мне Александра! Я бы ничего не пожалела для этого! Лишь бы увидеть его еще хоть раз! Или узнать, что он уехал в Англию, что он в безопасности!

Но лучше все-таки — это, конечно, увидеться. Хотя бы попрощаться. Мы так странно расстались… О, почему я не была тогда более умной, более догадливой, более понятливой?

Следующий день прошел ужасно. Поль Алэн, которого я ждала к вечеру, не появлялся. Все висело на мне. Солдаты были так ожесточены против меня, что я опасалась выходить во двор, но все равно ничего им не давала. «Пусть берут сами», — так я передала им через экономку. Они и брали. Я видела, как они тащат кур и уток, украденных из деревень, и жарят их на кострах.

Единственное, в чем я пошла им навстречу, — это было вино. Я приказала раздать им по бутылке, очень надеясь, что так они быстрее заснут и не станут буянить ночью. Кроме того, мне хотелось уменьшить их бдительность.

Совершенно измученная этим тяжелым днем и постоянным напряжением, я поднялась к себе в спальню, заперлась. Не было еще и восьми вечера, но я заснула так крепко, что хотя бы на эти часы сна начисто позабыла о своих тревогах.

Проснулась я уже после полуночи, ясно ощутив, что в комнате кто-то есть.

Я вскинулась на постели. Мне показалось, что я видела чей-то промелькнувший темный силуэт. Я уже готова была закричать и позвать на помощь, но в этот миг сильная рука зажала мне рот.

— Тише! — произнес знакомый голос. — Не надо кричать.

Это был Александр.

8

Я замерла, чувствуя, как от волнения у меня перехватило дыхание.

— Вы? — прошептала я, едва он убрал свою руку.

В этом коротком слове уместилась вся гамма переживаний, испытываемых мною в тот миг. То, как я любила его, ждала, беспокоилась, боялась, умирала от тревоги за него… То, как я была рада, что теперь он здесь, со мной, и не важно, как ему удалось ко мне пробраться!

Он любит меня. Любит просто безумно, иначе бы он не рисковал до такой степени.

— Боже мой, Боже мой! Вы так много пережили из-за того убийства!

Тихо смеясь, он сел со мной рядом, откинул одеяло и, наклонившись, погладил меня по щеке.

— Как, и это все? Вы даже не прочитаете мне лекцию о человеколюбии и о том, что я совершил смертный грех? Я уже подготовил целую речь для своего оправдания.

— Вам бы только смеяться!

Едва сдерживая слезы, душившие меня, я бросилась к нему, обвила руками его шею.

— Неужели вас уверили, что это было убийство, cara?

— Уверили? Но ведь я сама видела!

— Гош только ранен. Именно таково и было мое задание — вывести его из строя на несколько месяцев. И сорвать сроки нападения на Англию.

Я молча качала головой. Мне в данную минуту было совершенно безразлично, что сталось с Гошем. Миг краткой радости прошел, и я теперь вспомнила, что Александра могут в любую минуту схватить. Стоит только часовому проявить немного наглости и заглянуть в мою спальню.

— Как вы могли? — прошептала я сквозь сдавленные рыдания.

— Что, любовь моя?

— Так рисковать… появиться здесь… Боже мой, ведь я не переживу, если с вами что-то случится!

— Вот как? — проговорил он вполголоса. — А я думал, вам будет лестно то, что я появился.

То, как мне это лестно, проявилось уже через секунду. Страх за мужа словно взорвал меня изнутри. Слезы, которые я так долго сдерживала, хлынули из моих глаз, спазмы рыданий сжали горло. Пытаясь успокоиться, не плакать, я отвернулась, прижав руку ко рту, но это привело только к тому, что слезы стали душить меня и я едва не зарыдала в голос, так, чтобы все услышали, — до такой степени меня охватило отчаяние.

Я чувствовала, как его руки обхватили меня за плечи, скользнули к шее, заключили в крепкий капкан затылок, зарылись в волосы. Он тянул меня к себе, и я чувствовала, как его рука, такая горячая, шершавая и бесконечно нежная, вытирает слезы у меня на щеках. Я прижалась к этой руке, с ужасом сознавая, что мы с Александром, возможно, видимся в последний раз.

Я услышала его голос, звучавший как сквозь сон. Голос такой далекий, но мягкий, родной, до боли любимый.

— Прости меня… — произнес он. — Прости, умоляю тебя. Я причинил тебе так много зла.

— Зло, — повторила я. — Единственное зло состоит в том, что я не смогла заставить вас полюбить меня больше, чем роялизм и все остальное.

— Ну, дорогая, вы говорите глупости. Не драматизируйте все так. Я еще не дошел до крайней точки выбора. А если дойду… то я и сам еще не знаю, что выберу.

Помолчав, он добавил:

— Я очень люблю вас, Сюзанна. Mio dolce amor. Помните?

Прежде чем я успела что-либо ответить, он поднялся, быстрыми шагами направился к столику, принес мне стакан воды.

— Выпейте, carissima. Ну, ради меня.

Я стала пить, а он все так же нежно поглаживал мою руку. Потом он поднес ее к губам, и я ощутила поцелуй на своей ладони. Губы спускались к запястью, волосы Александра щекотнули мой локоть.

— С вами все в порядке? — проговорила я уже спокойнее.

— Что вы имеете в виду?

— Поль Алэн говорил, что вы повредили ногу. Это правда?

Он смотрел на меня, и я растерянно отметила, что глаза его смеются.

— Это был пустяк. Легкий вывих. Я уже забыл об этом.

— Ну а часовые… Они не заметят вас?

— Если мы погасим свет, то, я думаю, все обойдется. Часовые, по-моему, пьяны.

— А ведь это я раздавала им вино.

— Невероятная предусмотрительность…

Его рука потянулась к свече и потушила ее. Последний блик света растаял в темноте. Александр склонился надо мной, и я ощутила такой знакомый мне аромат сигар и нарда… а еще кожи и пороха, чего не было раньше.

— Сколько у нас времени? — прошептала я, когда наши губы почти встретились.

— Двадцать минут, я полагаю.

Мне не хотелось сейчас спрашивать, что он будет делать, когда эти двадцать минут пройдут. Губы Александра мягко коснулись моего виска, потом скользнули ниже и встретились с моими губами. Я полуоткрыла рот, возвращая ему поцелуй, — такой мучительный, исполненный и боли, и любви, и сознания того, что очень скоро мы расстанемся. Александр придвинулся ближе, тяжесть его тела стала ощутимее. Он прильнул губами к моей груди так нежно и преданно, как ребенок, и, хотя в моем тогдашнем состоянии я была не способна ответить ему страстью на страсть, я все же была до глубины души тронута этим обожанием. По тому, как судорожно он сжимал мои руки, заведенные за голову, я догадалась, как он хочет меня.

— Сейчас? — прошептала я.

Желание переполняло его, но он, подняв на меня глаза, напомнил — честно, но нерешительно:

— У нас мало времени.

— Это все чепуха. Если вы хотите…

Но мне уже не нужно было продолжать. Он сам стягивал с меня ночную рубашку. Его прикосновения были так горячи, словно меня касались языки пламени. А еще слегка царапалась его жесткая кожаная перевязь. Но, честно говоря, тогда это было не важно.

Ведь мы оба не знали, когда увидимся в следующий раз.

Он был очень осторожен, даже бережен: одной рукой опираясь на локоть, он раздвинул мои ноги, не спеша, чтобы не оцарапать меня, просунул другую руку под мою талию, и вот так, окружив меня со всех сторон собой, мягко вошел внутрь. Его движения были медлительны и так нежны, что я, даже не ощутив наслаждения, почувствовала себя на вершине блаженства и была бесконечно счастлива.

Первым взглядом Александра, когда мы оба пришли в себя, был взгляд, брошенный на часы.

— Вам пора? — спросила я, по-женски печалясь, что мой час миновал.

— Да, дорогая. Пора.

— Но Боже мой, вы даже ничего о себе не рассказали!

Он повернулся ко мне, слегка улыбнулся, потом, быстро застегиваясь и надевая камзол, стал рассказывать. Из Ренна ему удалось выйти пешком еще до того, как захлопнулись заставы. Сразу за городом ему посчастливилось, как и было условлено, повстречать Гариба, который, несмотря на опоздание герцога, продолжал преданно ждать. Вдвоем они отыскали лошадей. Вся ночь прошла в бешеной скачке. Остальное время они скрывались на небольшой ферме близ Пемполя.

Неожиданное подозрение охватило меня.

— Погодите-ка… — сказала я настороженно. — Не та ли это ферма, которую получила от вашей матери некая служанка?

— Да, верно.

— И эта служанка была когда-то вашей первой любовью, вот как! — воскликнула я почти разгневанно.

— Я и не думал, что вы запомните.

— Еще бы не запомнить! Да как вы только могли поехать к ней!

Он, уже взяв со стола пистолеты, внезапно положил их. Потом порывисто приблизился, легко опрокинул меня на спину и, смеясь, поцеловал в губы.

— Ну что вы за дуреха, Сюзанна. Я в восторге, конечно, от того, что вы ревнуете. Но мне жаль, что вы выдумываете то, чего нет, а потом страдаете от этого.

— А вам не хочется, чтобы я страдала?

— О, вовсе нет.

Он стал собираться, теперь уже торопливее, чем прежде Опираясь на локоть, я следила за ним.

— Александр, но почему же вы не уехали в Англию? Шхуна ждала вас, правда?

— Если я отвечу, вы слишком возгордитесь.

— О, пожалуйста, ответьте! — взмолилась я, невольно улыбаясь.

— Я приехал, потому что безумно хотел увидеть свою жену перед разлукой. А еще…

Помолчав, он уже вполне серьезно добавил:

— А еще я знал, что моя жена хочет ребенка. Может быть, на этот раз у нас что-то и получится, а, дорогая?

Я застыла с полуоткрытым ртом от удивления и жестокого разочарования. Его слова напомнили о том, что так меня огорчало. А сейчас огорчило еще больше. Нынешней ночью… о, словом, эта ночь оставляла очень мало шансов на то, что что-то получится. Да, до ужаса мало! Теперь Александр уедет и…

— Как бы там ни было, — пробормотала я, — я очень счастлива, что видела вас… что вы были здесь… если бы вам теперь удалось выбраться из этого осиного гнезда!

Он не успел ответить. Стук раздался в дверь. Меня бросило в холодный пот от страха. Мы с Александром молниеносно переглянулись, и он, выхватывая пистолет, молча кивнул мне: дескать, откройте…

Открыть? Ноги едва слушались меня. Я даже не понимала, что делаю, так заполнило меня чувство страха. Дрожащими пальцами я повернула ключ в замке и увидела за порогом Поля Алэна.

— Впустите меня побыстрее, — сказал он шепотом, отстраняя меня.

Он вошел. Братья в изумлении уставились друг на друга. Я с полным основанием могла бы сказать, что в этот миг сохранила наибольшую ясность мыслей.

— Послушайте, — сказала я, — теперь Александру будет легче выбраться, да? Правда, Поль Алэн, вы поможете?

— Разумеется, я помогу, но… Черт побери! Я искал тебя по всей Бретани!

— Так получилось, что я не мог предупредить тебя.

— Но ты мог бы проявить больше благоразумия. Ты пришел в самое пекло. Это трудно понять.

Возвращая пистолет на место, Александр с улыбкой произнес:

— Всякий, кто знает мою жену, скажет, что она достойна этого безумия. Я всего лишь повторил подвиг Орфея, Поль Алэн. А ведь Сюзанна, без сомнения, лучше, чем Эвридика.

Поль Алэн поглядел сначала на брата, потом на меня и, видимо, посчитал, что лучше не высказывать своего мнения.

— Где Гариб, Александр?

— Ждет у мельницы.

— Что же мы теперь будем делать?

— Прежде всего уедем отсюда — пожалуй, к заброшенному имению барона де Лостанжа. Потом к мельнице. А уж потом двинемся к заливу, в нашу бухту.

— Но нас там теперь никто не ждет.

— Не важно. Наймем какую-нибудь лодку. Мне лишь бы добраться до Джерси или до любого из английских кораблей… Сколько у тебя людей?

— Шестеро.

— Дай им знак ждать у Чарующего озера.

— Мы пойдем поодиночке?

— Да. И встретимся там же через два часа.

Поглядев на часы, герцог уточнил:

— Стало быть, в пять утра.

Я не выдержала.

— Но я-то, я-то смогу пойти с вами? Хотя бы проводить?

— Нет. Это слишком опасно для вас — быть рядом со мной.

Они двинулись к двери, Поль Алэн осторожно приоткрыл ее. И тогда Александр внезапно притянул меня к себе:

— Через два часа там же, у Чарующего озера. Постарайтесь не привести хвост.

Они уже почти выходили, когда он добавил:

— У нас будет десять минут для еще одного прощания.

9

Я шла, почти бежала по аллее, обсаженной сиренью, жимолостью и кустами коричнево-красной лещины. Сквозь камни, покрытые мхом и беспорядочно разбросанные, проглядывали деревья и кустарники; еле заметно просматривались тропинки, не имеющие определенного направления. Почти дикая местность… Я свернула на одну из таких тропинок, нырнула под своды полуразрушенной каменной арки и, проскользнув между двумя дубами, побежала вдоль узкого говорливого ручья.

Едва светало. Прохладный туман стоял в воздухе, окутывал деревья и кусты, придавая им причудливые расплывчатые очертания. Темное небо становилось опаловым на востоке. Ветер пробегал по тяжелой от росы листве. Парк шумел сердито, тревожно и загадочно.

Из замка я выскочила через террасу в куропаточной гостиной и, пока не отошла достаточно далеко, поминутно оглядывалась и шла медленно. Потом мне стало ясно, что за мной не наблюдают, и, охваченная страхом опоздать, я помчалась по лесу почти напрямик — так, что у меня перехватило дыхание.

Задыхаясь, я выбежала на берег озера и застыла в сумраке старых ясеней. Я была на месте. Но пока никого не видела.

Мне пришло в голову поглядеть на часы, но тихий шепот остановил меня.

— Мадам герцогиня, идемте, я провожу вас.

Я узнала Фан-Лера.

— Где герцог?

— В двух шагах, мадам герцогиня.

Он привел меня в грот, где начиналась та самая подземная река, так поразившая меня когда-то. Александр стоял в лодке. Чуть в глубине я заметила лодку Поля Алэна.

— Сколько у нас времени? — выдохнула я.

— Столько, сколько нужно, чтобы оказаться на другой стороне, у шлюза.

— Чего же мы ждем?

— Мы не ждем. Мы сейчас же отправляемся. Надо уехать, пока не рассвело окончательно. Сабр-Ту сейчас приведет лошадей.

Он дал знак, и лодка качнулась. Мы поплыли. Я тоскливо смотрела на приближающееся к нам отверстие первого люка, в который заглядывали звезды, ибо знала, что каждый такой люк приближает нас к шлюзу и, разумеется, к расставанию. Дрожь пронзила меня. Александр повернулся, обнял меня, порывисто поцеловал мои холодные губы. Потом нежно поцеловал каждую мою руку. Его ладонь коснулась изумрудного кольца, того самого, тяжелого, обручального, надетого на мой палец.

— Вы успели надеть его?

— Я его почти никогда не снимаю, Александр.

Меня так переполняла боль, что я не могла говорить. Словно исчезли все слова… Привлекая меня к себе, он сам стал тихо говорить мне на ухо:

— Нет причин для такого беспокойства, любовь моя. Едва я приеду в Лондон, сразу дам вам об этом знать. Полагаю, наша разлука не продлится слишком долго. Как только страсти улягутся и о покушении немного забудут, я приеду к вам. Жандармы и полиция уже не будут поставлены на ноги, как сейчас, и это будет совсем не опасно.

Я с отчаянием прошептала:

— Но мы уже никогда… никогда не сможем быть вместе открыто… вы всегда будете скрываться, всегда! Видите, что вы натворили!

Он молчал. Тогда я, пересиливая себя, спросила:

— Что вы станете делать в Лондоне?

— Буду служить графу д’Артуа.

— Он примет ваши услуги после того, что вы… что мы натворили?

— Полагаю, он знает, что, за исключением того случая, я всегда был верен ему. Он не сможет отказаться.

Впереди я увидела свет в конце туннеля и услышала шум воды, который все нарастал. С этого момента все произошло буквально молниеносно.

Мы причалили к берегу под ветвями скрюченных вековых ясеней. На берегу герцога уже ждал Поль Алэн, а с ним — шестеро человек. Лошади были готовы. Александр выскочил из лодки, подхватил меня на руки и поставил на землю. Потом поцеловал — так крепко, что дыхание у меня прервалось, и я почти онемела от боли и горя.

Через минуту он был уже в седле. Всадники, пустив лошадей в аллюр по направлению к водопаду, скрылись среди густых деревьев.

— Все кончено, — прошептала я, проводя рукой по лицу. — Даже неизвестно, когда я его увижу. И увижу ли.

Дорога от шлюза к замку была неблизкая, тем более, что у меня подкашивались ноги и от горя темнело в глазах. Каким недолгим все было… Я могла посчитать — ровно семь месяцев я была счастлива. Да и все это время я знала, что райское блаженство может оборваться в любую минуту.

Потом я брела по широкой холодной аллее, спотыкаясь на каждом шагу. Я говорила сама с собой, бормотала что-то, словно была в бреду. Когда посреди дороги оказалось что-то темное и длинное, я не сразу поняла, что это. Потом рассеянно пригляделась и судорожно зажала себе рот рукой.

Это был труп капитана, который командовал солдатами, пригнанными в Белые Липы. Он лежал теперь с перерезанным горлом — тот самый человек, который всего сутки назад бранился и называл Александра преступником и негодяем.

Я оглянулась вокруг и поняла, почему эта аллея кажется такой холодной и пустынной.

Липы уже не цвели. Время цветения давно миновало, а я до сих пор и не заметила этого. Снова наступала осень. А вместе с летом и теплом из Белых Лип уходило счастье, радость, любовь. Уходила сама жизнь.