Христос под следствием. Журналист расследует факты об Иисусе

ВВЕДЕНИЕ. Возобновление уникального следствия

Дело против Джеймса Диксона по обвинению в покушении на убийство относилось к категории тех, что на прокурорском жаргоне называются «верняк». Элементарно! Достаточно было пробежать глазами свидетельские показания, чтобы удостовериться: во время столкновения в южной части Чикаго Диксон выстрелом в живот ранил сержанта полиции Ричарда Сканлона.

С каждым показанием, с каждым вещественным доказательством петля неопровержимых улик все туже затягивалась на шее Диксона. Отпечатки пальцев и оружие, раненый полицейский и показания очевидцев, мотивы и криминальное прошлое обвиняемого…

Факты, казалось, говорили сами за себя. В полицию позвонил человек и сообщил, что к его соседям на Вест-Плейс, 108 ломится мужчина с пистолетом. Сержант Сканлон поспешил по указанному адресу и застал там Диксона, который, стоя на крыльце, скандалил через закрытую дверь со своей подружкой. Отец девушки, увидев в окно офицера полиции, решился выйти наружу. Внезапно между ним и Диксоном завязалась драка. Сержант попытался их разнять; прогремел выстрел; Сканлон, раненный в живот, пошатнулся. Тотчас с воем сирен появились две патрульные машины, и выскочившие из них полицейские схватили Диксона.

Тут же, неподалеку, был обнаружен принадлежавший Диксону пистолет 22-го калибра с его отпечатками пальцев; в пистолете не хватало одной пули. По всей видимости, Диксон, выстрелив, отбросил его в сторону. Отец девушки не был вооружен, револьвер Сканлона оставался в кобуре. Пороховые ожоги на коже Сканлона свидетельствовали о том, что выстрел был произведен с чрезвычайно близкого расстояния.

Рана, к счастью, оказалась не опасной для жизни, хотя и достаточно тяжелой. Сам старший полицейский инспектор торжественно вручил Сканлону медаль за храбрость. Что же касается Диксона, то, проверив его «послужной список», полицейские обнаружили, что ранее он уже был судим и признан виновным в вооруженном нападении. Налицо была «склонность к насильственным действиям».

И вот, год спустя, я сидел с блокнотом на коленях в полупустом зале суда в Чикаго, где Диксон признавал себя виновным в том, что выстрелил в человека, верой и правдой прослужившего в полиции пятнадцать лет. Признание стало последней жирной точкой в череде улик. Судья Фрэнк Мачала распорядился отправить подсудимого в тюрьму. Удар молотка возвестил о закрытии дела. Правосудие свершилось.

Я сунул блокнот во внутренний карман куртки и вразвалочку направился в комнату журналистов, прикидывая, что завтра редактор “Chicago Tribune”выделит мне три абзаца в разделе криминальной хроники — большего это дело не заслуживает.

По крайней мере, так мне казалось.

Голос в трубке я узнал сразу — это был информатор, которого я «прикормил» за тот год, что толкался в коридорах суда. По голосу было ясно, что у него припасено что-то горяченькое, — всегда, когда пахло хорошими чаевыми, он переходил на шепот и говорил очень быстро, а сейчас его скороговорка явно достигала скорости сто километров в час:

— Ли, знаете дело Диксона?

— Разумеется, — ответил я. — Суд состоялся два дня назад. Ничего интересного.

— Не спешите с выводами. Я тут узнал, что за пару недель до событий сержант Сканлон похвалялся на вечеринке новой ручкой-пистолетом.

— Новой… чем-чем?

— Ручкой-пистолетом. Это пушка 22-го калибра, по виду — точь-в-точь авторучка. Их запрещено носить при себе, в том числе и полицейским.

Я сказал, что не понимаю, причем тут одно к другому. Шепот в трубке стал еще настойчивее:

— Так ведь Диксон не стрелял в Сканлона! У того в нагрудном кармане случайно выстрелила эта самая ручка. И он решил подставить Диксона, чтобы самому не вляпаться в неприятности за ношение запрещенного оружия. Разве вы не поняли? Диксон невиновен!

— Не может быть! — воскликнул я.

— Перечитайте дело, — последовал ответ. — Сами увидите, что к чему.

Я бросил трубку и через две ступеньки помчался наверх, в прокуратуру. Перед самой дверью я помедлил, отдышался и, войдя, спросил как можно небрежнее:

— Могу я задать пару вопросов по делу Диксона? Мне бы хотелось еще раз вникнуть в кое-какие детали.

У человека, сидевшего за столом, от лица отхлынула краска.

— Я… э-э-э… не могу об этом говорить, — запинаясь, пробормотал он. — Никаких комментариев.

Выяснилось, что мой информатор уже обратился со своими подозрениями в прокуратуру, и присяжных втихомолку, без лишнего шума пригласили для пересмотра доказательств. Дело Джеймса Диксона, закрытое, казалось бы, на веки вечные, вновь привлекло к себе внимание!

Тем временем я начал собственное независимое расследование. Я был на месте происшествия, беседовал со свидетелями и самим Диксоном, рассматривал вещественные доказательства. И чем глубже я вникал в дело, тем более странные вещи творились: не только новые доказательства, но и прежние — ранее, казалось бы, недвусмысленно указывавшие на виновность Диксона, — идеально подходили к версии «ручки-пистолета»!

Наконец я задал Диксону главный вопрос:

— Если вы ни в чем не виноваты, почему же, ради всего святого, вы признали себя виновным?

Диксон вздохнул:

— Это была сделка о признании вины.

Он имел в виду практику, согласно которой обвинение предлагает наименьшее из наказаний, предусмотренных за данное преступление, если обвиняемый признает себя виновным и тем самым экономит следствию время и средства.

— Они сказали, что если я признаю себя виновным, меня приговорят к одному году тюрьмы. А я и так уже провел за решеткой 362 дня в ожидании суда. Мне нужно было только сказать, что я это сделал, — и через пару дней я дома. Но если, сказали они, я буду настаивать на суде, и виновным меня признают присяжные — вот тогда-то меня упекут на всю катушку. Двадцать лет за выстрел в полицейского. Игра не стоила свеч. Дома лучше.

— Стало быть, — уточнил я, — вы признались в преступлении, которого не совершали?

— Верно, — кивнул Диксон.

В конечном итоге с Диксона были сняты обвинения, а после он подал в суд на полицейское управление — и выиграл дело. Сканлона лишили несправедливо присужденной награды, он предстал перед судом, признался в профессиональном преступлении и был уволен из полиции[1]. Что же до меня, то заголовки моих репортажей красовались на первой странице — и, что гораздо важней, я усвоил чрезвычайно важные для молодого репортера уроки.

Во-первых, я уяснил, что свидетельства могут быть истолкованы неоднозначно. Казалось бы, улик было более чем достаточно, чтобы осудить Диксона за вооруженное нападение на сержанта полиции. Но тут возникают два важных вопроса: вся ли необходимая информация была собрана? И если да, то какое объяснение лучше всего соответствует всей совокупности фактов? Как только возникла версия о ручке-пистолете, сразу стало ясно, что именно она целиком и полностью объясняет все имеющиеся факты.

И во-вторых. Поначалу доказательства виновности Диксона казались мне неопровержимыми, поскольку хорошо укладывались в рамки моих собственных предубеждений. Тогда я рассуждал так: Диксон — типичный смутьян, неудачник, безработный, выходец из «неблагополучной» семьи; полицейские — хорошие парни; обвинение никогда не ошибается.

С этой точки зрения все улики складывались в стройную систему. А если в этой системе обнаруживались неувязки или пробелы, я просто закрывал на них глаза. Полицейские сказали, что в деле Диксона все ясно как день, и я поверил им на слово; мне и в голову не пришло копнуть глубже.

Но, попытавшись посмотреть на это дело объективно и непредвзято, я увидел его в совершенно ином свете. Я понял важную вещь: следуя за фактами, неизменно придешь к истине — независимо от того, совпадает ли она с твоими взглядами.

Это было более двадцати лет назад, и главный урок мне еще предстоял.

Почему я вспоминаю сейчас дело Джеймса Диксона? Да потому, что мой духовный путь имеет много общего с этой необычной историей.

Большую часть жизни я прожил неверующим; мало того, — считал себя атеистом. С моей точки зрения, было совершенно очевидно, что Бог — не более чем попытка выдать желаемое за действительное, персонаж древних мифов или порождение примитивных суеверий. Как можно всерьез говорить о милосердном Боге, если он обрекает людей на вечную адскую муку всего-навсего за то, что они не желают в него верить? Как можно всерьез говорить о чудесах, если они противоречат основным законам природы? Разве теория эволюции не объясняет происхождение жизни самым исчерпывающим образом? Разве наука не доказала всю бесплодность веры в сверхъестественное?

А Сам Иисус? Разве Он когда-нибудь называл Себя Богом? Он был революционером, мудрецом, ниспровергателем основ иудаизма — но Богом?! Да эта мысль Ему и в голову не приходила! Так говорят именитые университетские профессора, и с какой бы стати мне сомневаться в их правоте? Давайте-ка, ребята, посмотрим правде в глаза: стоит бегло ознакомиться с фактами, как сразу станет ясно, что Иисус — такой же человек, как мы с вами, только несравненно более добрый и мудрый.

Беда в том, что мое знакомство с фактами было именно таким: беглым. Я прочел «по диагонали» уйму книг по философии и истории, где черпал подтверждения своему неверию, — тут фактик, там теорийка, тут звучная цитатка, там остроумный аргумент. Ясное дело, я видел нестыковки, но у меня были веские основания их игнорировать: ведь если бы я изменил свои взгляды и последовал за Иисусом, мне пришлось бы отказаться от столь привычной и уютной жизни, в которой я пекся только о собственных интересах и мало задумывался о нравственности.

Я полагал, что дело можно закрывать. Мне с лихвой хватало доказательств того, что божественность Иисуса — не более чем фантазия суеверных невежд.

По крайней мере, так мне казалось.

Если к пересмотру дела Джеймса Диксона меня побудил звонок информатора, то к пересмотру «дела Христа» — жена.

Осенью 1979 года Лесли сразила меня наповал — она приняла христианство. Я стиснул зубы и приготовился к худшему. Я чувствовал себя жестоко обманутым. Я испугался, что та веселая, легкомысленная, бесшабашная Лесли, которую я брал в жены, превратится во фригидную святошу, а наш беспокойный и переменчивый образ жизни — во всенощные бдения и благотворительную работу в прокопченных кухнях, где варят суп для бездомных.

Однако я был приятно удивлен и даже очарован переменами, которые произошли в ее характере. Лесли становилась честнее, прямее, уверенней, — и мне захотелось понять, откуда взялись эти неуловимые, но столь существенные перемены в ее отношении к миру и к себе. Вот почему я приступил к расследованию фактов, имеющих отношение к «делу о христианстве».

Отбросив подальше свои предубеждения, я много читал, беседовал со специалистами, задавал вопросы, анализировал исторические события, исследовал находки археологов, изучал древние книги и впервые в жизни читал Библию по-настоящему — вдумчиво, строка за строкой, стих за стихом.

Я окунулся в это расследование с небывалым для себя рвением. Мне пригодились и знания, полученные на юридическом факультете Йельского университета, и опыт работы в отделе криминальной хроники “Chicago Tribune”. И постепенно все доказательства — исторические, научные, философские, психологические — слились в единую картину, какую я никогда прежде не смог бы себе представить. Все, что казалось мне очевидным, перевернулось с ног на голову — как в деле Джеймса Диксона.

Возможно, и ваши духовные взгляды основаны на том, что вы видели, читали, усвоили со слов преподавателей, родителей, друзей. Но уверены ли вы, что ваша точка зрения наилучшим образом объясняет факты? А если копнуть глубже, бросить вызов своим предубеждениям, усердно и целенаправленно устремиться на поиски истины — что вы найдете?

Эта книга — именно об этом. Я хочу заново, шаг за шагом, пройти вместе с вами духовный путь, который занял у меня почти два года. Вы услышите свидетельства тринадцати ведущих ученых, чья научная репутация безупречна.

Я несколько раз пересек страну из конца в конец — от Миннесоты до Джорджии, от Виргинии до Калифорнии, — чтобы узнать мнения специалистов, поставить их под сомнение, потребовать (и получить) неопровержимые доказательства и задать те вопросы, которые, вероятно, задали бы на моем месте и вы.

В этих поисках истины мой профессиональный опыт оказался весьма кстати, поскольку мне пришлось иметь дело со всеми видами юридических доказательств: показаниями очевидцев, документальными свидетельствами, подкрепляющими и опровергающими доказательствами, научными фактами, психологическими данными, косвенными уликами и даже отпечатками пальцев (звучит загадочно, не правда ли?).

Все эти виды свидетельств обычно фигурируют в зале суда. И путь, который ждет нас с вами, напоминает судебный процесс — процесс, в котором вам предстоит роль присяжного заседателя.

Если бы вас выбрали присяжным заседателем на настоящем суде, с вас бы взяли слово, что у вас нет никаких предубеждений относительно рассматриваемого дела. Вас попросили бы поклясться, что вы будете беспристрастны и справедливы, что ваши выводы будут основаны на объективных фактах, а не на ваших прихотях или предрассудках. Вас попросили бы тщательно и вдумчиво, призвав на помощь логику и здравый смысл, оценивать правдоподобие свидетельских показаний и достоверность аргументов. Об этом же прошу вас и я.

Ведь, в конце концов, именно присяжные, и никто другой, выносят вердикт. Разумеется, это не значит, что они на сто процентов уверены в правильности своего решения, — в этой жизни мы ничего не можем знать наверняка. Но присяжных заседателей просят тщательно взвесить все свидетельства и прийти к самому верному, самому справедливому заключению. Иными словами (возвращаясь к делу Джеймса Диксона), их просят сделать выводы, которые наилучшим образом объясняли бы имеющиеся факты.

В этом и состоит ваша задача. Я очень надеюсь, что вы отнесетесь к ней серьезно, поскольку на кон поставлено нечто большее, нежели праздное любопытство. Если в Иисуса стоит верить — а я прекрасно понимаю, что для вас на данном этапе жизни это именно «если», — то нет ничего важнее вашего решения.

Так Кем же Он был? И Кем считал Себя? Есть ли у нас веские доказательства, подтверждающие Его слова? Именно это я стремился выяснить, отправляясь в Денвер на первое интервью.