Хроника трагического перелета

Глава восемнадцатая

По окончании перелета газеты винили во всех бедах бюрократов из организационного комитета.

Как мы сегодня виним бюрократов во всех наших тяготах, в том, что буксуют прекрасные замыслы.

Что ж такое бюрократизм, явление, с которым сталкивался, без сомнения, каждый из нас, начиная с детского сада, где и няньку порой можно причислить к данной категории? Краткий словарь иностранных слов дает на сей счет определения: 1) в эксплуататорском государстве — осуществление власти господствующего класса через высшую чиновничью администрацию и государственный аппарат; 2) канцелярщина, волокита, формализм.

Слово же в буквальном переводе означает «власть стола». Образно: человек обретает власть, садясь за некий стол. Тот, на который подчиненные лица кладут документы для наложения резолюций. «Столоначальник» — исконная российская чиновничья должность. Впрочем, может, скорее власть стула, седалищного места, коему решительно безразлично, чьи ягодицы греют его кожу, чьи локти на подлокотниках, но — вот волшебство! — устроясь на сем сиденье, ягодицы, локти и иные члены обретают особость.

А над столом — взгляд. Свиреп он крайне редко: искренние чувства кондовый бюрократ чаще всего проявляет по отношению к подчиненным — к своим, проситель же — чужой, пришлый, и обращенный на него взор либо равнодушен с оттенком усталости, даже сонности, либо снисходителен, грустен, утомлен бестолковостью незваного пришельца, не понимающего, почему «нельзя». Как же нельзя, если можно? Горемыке чудится, что на его стороне все законы. В случае крайнего благорасположения человек в кресле, от которого (от человека или кресла, одно и то же) зависит судьба просителя, многозначительно ткнет пальцем в потолок. В еще более крайнем (будучи, к примеру, в особо добром настроении) сообщит, что существует инструкция, которая всем законам — неодолимая препона.

Он смотрит на вас, проклинаемый вами (в душе, разумеется), и жалеет, понимает тебя: «Дурачок, ты видишь во мне самодура, а я ведь честный исполнитель инструкции, сути которой знать тебе не положено».

Система управления империей зиждилась на парадоксальном выводе еще прадеда царствующего монарха — Николая I: поелику просторы державы необъятны, средства же сообщения оставляют желать много лучшего, власть должна находиться в одних руках. Устарелая, неуклюжая, неповоротливая, она на всех этажах производила своего рода естественный отбор.

Почему не ко двору приходились такие современно мыслящие личности, как Столыпин? Военному ведомству — Поливанов?

Тот же вопрос, лишь в другом масштабе. Почему же, кто замыслил перелет — Одинцов, Ульянин — не вошли в оргкомитет? Почему был оттеснен на задний план Раевский? Почему выделились Неклюдов, некий фон Мекк, о котором писали, что ему можно любое дело поручить с гарантией провала (незадолго до того он с треском провалил автомобильный пробег по той же трассе)?

Александр Иванович Гучков, мужчина деятельный, придя к руководству, произвел на заседаниях несколько взрывов (не бенгальских!), но в Думе поссорился со Столыпиным, демонстративно подал в отставку и отбыл в поездку по Дальнему Востоку.

К штурвалу встал Александр Васильевич фон Каульбарс. Жестокий педант той школы, которую Лев Толстой воплотил тоже в образе прусского стратега: «Ди эрсте колонне марширт, ди цвайте колонне марширт…» Что все эти «марширт» расписаны на бумаге, а на деле полный разнотык, не суть важно.

О результатах мы знаем в общих чертах, в деталях подошел черед разобраться.

Определились суммы призов. Всего собрано 100000. Оргкомитет гордо заявляет, что по предварительным подсчетам сумма может быть и сэкономлена.

В начале апреля Раевский сообщает из Парижа, что приемка аппаратов, специально предназначенных для перелета, отложена ввиду множества других заказов. В итоге получен всего один.

Для подтверждения участия пилотам надлежит подать заявление в Императорский аэроклуб, приложив записной взнос в 100 рублей. Это если записался до 1 июля. А если после — 200.

Деньги вроде бы невелики, но и такие не у всех имеются. Иван Заикин, именующий себя теперь на афишах не иначе, как «борец-авиатор», борется в Кишиневе на заклад в те самые 100 рублей. Кладет соперника на лопатки, однако ж — за ковром. И тотчас хватает с судейского стола кредитку. Антрепренер пытается разжать Ванин кулачище, Ваня не дается. Публика вопит, требует повторной схватки. Ваня соглашается, но с условием прибавки четвертного. Крик, шум, скандал. Заикина жаль, бедного, — он так и не полетел. Кажется, вообще не летал больше.

Далее — слово А.А. Васильеву.

«Во время петербургской Авиационной недели, случайно зайдя в аэроклуб, мы с Ефимовым попали на одно из собраний организаторов перелета… Здесь выяснились две различные точки зрения — авиаторов и членов комитета, резко определилось более чем равнодушное отношение комитета к нашему мнению, которое явилось источником многих несчастий перелета.

Все внимание комитета было направлено к тому, чтобы внешне обставить перелет как можно эффектнее. Так, сверх имевшихся ангаров предполагалось построить еще 92, причем на нескольких этапах — например, Новгород — число их доводилось до 10.

Постройка ангаров диктовалась тем, якобы, что пристанища эти пригодятся и на будущее время. Однако идея обеспечить таким образом постоянный воздушный путь между Петербургом и Москвою не выдерживает малейшей критики. При современном состоянии техники трудно и мечтать сделать этот путь торной дорогой летунов. Когда же авиация достигнет той высоты, что ей уже не страшны будут Валдайские возвышенности, болота и сплошные леса с ужасающими встречными, постоянно меняющимися воздушными течениями, плачевные ангары сделаются излишними. Опыт приносит тому доказательства. Ангары преспокойно гниют, уйма денег затрачена бесцельно».

Книга Васильева вышла в 1912 году, и предсказание его полностью сбылось. Перелет Петербург — Москва — Петербург был проведен в 1913-м — вернее, даже не перелет, а пробег на приз князя Абамелек-Лазарева в честь 300-летия дома Романовых. В нем пробовали себя — по отдельности — и потерпели неудачу Агафонов, Колчин, Габер-Влынский: взлетели и вернулись. Лишь военный летчик капитан Самойло, буквально пробив на «Ньюпоре» стену дождя со снегом, прорвался в Белокаменную, но на обратном пути потерпел аварию над Вышним Волочком. Единственным, кто совершил перелет от точки до точки, был сам Васильев — 11 ноября, тоже с посадкой в Вышнем Волочке (Москву он миновал, не садясь, с разворота). Затем, с засоренным карбюратором, вынужден был спуститься на железнодорожное полотно в 275 верстах от Петербурга, съездил в город, привез запчасти, взлетел… Словом, затратил противу условий 10 часов летного времени. И остался без приза, без кубка.

Но вернемся к его рассказу.

«Я и Ефимов в первую очередь были против такого количества ангаров. И каких-то еще передвижных немецких кузниц. Срочно изготовлять на всех этапах запасные части бессмысленно, каждая конструкция имеет свои особенности. Вместо непроизводительных расходов нужно только увеличить призы авиаторам, дав им таким путем возможность снарядить специальные автомобили с механиками и запасными частями.

Когда мы ознакомились с суммой призов, у Ефимова вырвалась фраза:

— На такие призы хорошему авиатору лететь стыдно!

Замечу, что, заботясь о показном великолепии, комитет забывал, с какими расходами для авиаторов сопряжен перелет. Расходы по перевозке в Петербург аппарата, приезд и содержание механиков, наем авто (минимум 700 рублей), а также уйма не поддающихся учету трат доводят сумму подготовительных расходов до 2000 рублей — с запасными частями до 3000. Многие из молодых не имели аппаратов, не имели денег, по уши влезли в долги. Без малейшей надежды вернуть их, даже попав в число призеров! И последнее — заклады, служащие как бы обеспечением участия записавшегося и за границей обыкновенно возвращаемые, в перелете Петербург — Москва возвращены не были.

Нам дали успокоительные заверения по ряду мелких просьб, ни одна из которых, хотя бы приблизительно, выполнена не была».

Запись шла туго: опытные авиаторы понимали, чем им грозит подобная свистопляска. Не изъявили желания Сегно и Лебедев. Габер-Влынский обещал, что полетит лишь пассажиром — с Масленниковым. Но так и не полетел. В первой половине июня Васильев снова прибыл в Петербург, везя просьбу восьми летчиков (Масленникова, Россинского, Агафонова, Слюсаренко, Колчина, князя Эристова, Шиманского и свою) отложить перелет. В Петербурге к ходатайству присоединились братья Ефимовы.

Заметим, как прояснился, сформировался окончательно облик героя: именно он, бывший чиновничек, затем воздушный лихач, вскоре перевоплотившийся в умелого и осмотрительного (разве что житейски непрактичного) мастера своего дела, стал главным борцом за права корпорации пилотов. За права, в сущности, пролетариев. Против власти имущих.

— Вы, господа, не вправе обойти вниманием резоны тех, кому именно и предстоит лететь. Две Авиационные недели подряд сильно истрепали аппараты. Молодые авиаторы только что заказали себе аэропланы. Сомнительно, чтобы они поспели к сроку. Борис Семенович Масленников проделал маршрут на автомобиле и обнаружил, что на трассе организационные работы в зачаточном состоянии. В некоторых местах запаханы старты. В других даже не начали строиться ангары — подрядчики отказались от работ…

Он старался излагать свои доводы елико возможно спокойно и логично (юрист как-никак). Господа сочувственно кивали, делали пометки карандашами на бумажках. Откуда было ему знать, что из бумажек этих кто птичек свернет, кто просто смахнет с зеленого сукна?

Ушел в уверенности, что перелет будет отложен. Вернувшись в клуб вечером, узнал, что ходатайство отклонено.

— Милейший, о времени старта ведь в газетах объявлено. И, — палец в потолок, — на высочайшее имя. Промедление никак невозможно…

Государь с августейшей фамилией на яхтах «Полярная. Звезда» и «Штандарт» отбыл на увеселительную прогулку к берегам Финляндии. Вечером занес в дневник: «Утром катался на байдарке с Кирой и Воронцовым вокруг трех островов и Тухгольма. Перед завтраком около получаса шел дождь. Потом стало ясно и жарко. В 2 1/2 (переправлено на 2 1/4) съехали на берег у палатки, где собрались 65 офицеров отряда. Повели их на лужайку, где сейчас же начались игры. Солнце пекло, а мы возились вовсю. Алике подъехала к берегу и смотрела из мотора. В 5 часов был чай на 3-х столах между соснами. Затем игры до 6 1/2. Вернулся с дочерьми в 7 часов и опоздал к началу Всенощной. После обеда прошелся с Мишей на новом моторе до выхода в море и обратно. Стоял штиль, и вечер был чудесный».

Зыбятся, переливаясь, точно шелк, воды Финского залива. Другие волны — атлантические — вспарывает острым хищным килем германская канонерка, орудия наведены на африканский берег, порт Агадир. Канонерка «Пантера». «Прыжок «Пантеры» — так поименован этот рейд. Войска Франции, распространившей область колониальных интересов на Западную Африку, только что подавили здесь восстание племен, оккупировали Фес, главный город Марокко. Германская империя предъявляет свои претензии. В палате общин Великобритании, связанной с Францией взаимными обязательствами, Ллойд-Джордж выступает с речью: честь и достоинство «королевы морей» этим актом задеты, при посягательстве на них будут приняты серьезные меры. Официальный Берлин хранит молчание, газета «Дойче курир» пишет, что лучшим ответом на выпад послужит хладнокровие. «Пантера» послана в Агадир лишь для защиты интересов Германии. Французские газеты: «Шантеклер не пропел еще своей последней песни, рычание пантеры не заставит его опустить крылья». Британский флот сосредотачивает силы у Девенпорта, Плимута и Спитхэда, эскадра, направленная в учебный поход к берегам Норвегии, срочно отозвана.

В. опубликованном списке участников перелета — пока предварительном — 12 пилотов: Васильев, Янковский, фон Лерхе, Уточкин, Костин, Срединский, Агафонов, Слюсаренко, граф Сципио дель Кампо, князь Эристов, Масленников, Ефимов 2-й.

Из них: 20-летний Александр Агафонов сдал экзамен на звание пилота 15 июня, за две недели до старта. Его сверстник и однокурсник по Технологическому институту Владимир Слюсаренко — 22 июня, со второй попытки, 21-летний Макс фон Лерхе — 29 июня, 22-летний Георгий Янковский — 1 июля…

Васильев располагал аппаратом безнадежно изношенным, на котором летал в Сибири. В Петербурге еще в апреле отправился на Корпусную улицу в новорожденную фирму «Первое российское товарищество воздухоплавания» (она же — «Гамаюн»). Сергей Степанович Щетинин, сам юрист, встретил коллегу с распростертыми объятиями. Может ли «Гамаюн» изготовить гоночный «Блерио»? Однокашнику, однокорытнику? Для милого дружка и сережка из ушка! Лицензия от Блерио имеется, мотор в наличии — не извольте беспокоиться!

Седьмого июля вечером прямо с вокзала поехал в мастерские. Промышленники на глаза ему не показались: отлучились якобы по делам. Аппарат стоял на сборке. К установке мотора еще и не приступали. Мастер поклялся, что с сей секунды пятнадцать человек будут сняты со всех остальных работ и брошены на эту.

Оставалось два дня.

По залу аэроклуба слонялись мрачные люди, один из них, увидев Васильева, просиял:

— Вы пятый!

— Всего-то?

— Еще один, и можно лететь! Вон пытаемся уломать Михаила Никифоровича, если уж сам окончательно не хочет, не отговаривать Тимофея Никифоровича.

Ефимов — с угрюмой категоричностью:

— Тимофея я в эту авантюру не пущу. Он мне брат — единственный и младший, нас двое на белом свете, я за него отвечаю.

Зазвонил телефон: отказался князь Эристов.

— Александр Алексеевич, извольте получить карту.

На что ж похожа она была, отпечатанная слепо и рябо!

Подошел Масленников:

— Очень много неточностей. Составляли ведь как — с автомобиля, на ходу.

— Не с аэростата?

— Голубчик, откуда он у них?

Вглядевшись внимательней во врученный ему рулон, Васильев скорым шагом направился к восседавшему во главе стола Каульбарсу, сонно перебиравшему кончик аксельбанта.

— Позвольте поинтересоваться, как это понимать.

— Чтэ? — с гвардейским прононсом.

— Да то, что названия на этой вашей карте все вверх ногами.

Барон протянул руку, усыпанную старческой гречей. Помыслил. Поднял блеклые глаза.

— Видите ли, …э, милейший… мы рассчитываем на то, что вы, отважные люди, тотчас полетите из Москвы назад в Петербург. Так мы рассчитываем. Потому так и напечатано. Это затрудняет. Но, затрудняя, закаляет. И поощряет. Одолевать препоны. Что полезно. Даже и в видах военных. Честь имею.

Отвернулся, давая понять, что беседа, коею вразумил неразумного, исчерпана.

Хоть ты кол теши на голове его, дивно маленькой, пустой, седо-свинцовой.

Вскоре появились Лерхе, Спицио и Янковский. Решено вскладчину нанять яхту, осмотреть морской берег, над которым следовало лететь, прежде чем повернуть на шоссе.

— Вот, господа, в этом месте, кажется, — взгляните на карту.

— Черта с два, пардон, совсем не похоже, плывемте дальше.

— Хороши же мы будем послезавтра в воздухе, если не видим и отсюда. А утром, в туман? Ведь старт в три часа — туман непременно!

Вечером собрался комитет. Настроение — подавленное. Васильев, коль уж выпало ему, как выражается Уточкин, стать во главе их маленькой партии, зачитал наскоро набросанный меморандум.

Первое. Мы только что убедились, как опасно стартовать на море. Если уж вовсе невозможно изменить место, просим принять энергичные меры сигнализации, чтобы найти дорогу на Московское шоссе. Второе. Требуем, чтобы вылет происходил лишь при скорости ветра не более чем трехметровой. Если такова она столь ранним утром, то позже усилится, над морем тем более. Третье. Просим продлить хронометраж до десяти вечера. Нынче июль, вечера светлые, да и тихие тоже. Четвертое — самое важное. У некоторых из нас аппараты только еще прибыли на станцию и не выгружены, кое у кого вовсе не готовы. Надо отложить старт хотя бы на день. Мы ведь обязаны опробовать машины.

Пилоты согласно загомонили. И лишь один голос прозвучал против. Всем знакомый, с характерным заиканием. Сергей Исаевич Уточкин заявил, что-де стыдно, господа. Странный этот ультиматум явно содержит намерение сорвать перелет. Стыдно, непатриотично и, пусть на него не обижаются, он привык говорить правду и только правду, во всем этом видна странная робость, чтобы не сказать более.

Встал господин Неклюдов и низким, зычным, поставленным голосом испытанного думского оратора объявил, что комитет по вышеприведенным пунктам имеет ответить следующее:

Первое. Место и время старта решены окончательно и бесповоротно. Второе. Если хоть один из авиаторов вознамерится лететь, считаем задачу выполненной. Ну и, разумеется, положенные призы будут вручены ему.

Надменный Лерхе иронически поклонился в сторону Уточкина, который даже взглядом не удостоил мальчишку.

Неклюдов продолжал.

Третье. Вылет при скорости ветра четыре метра в секунду. Комитет достаточно компетентен, чтобы принять это решение. Четвертое. Вы что, господа, требуете воздушных шаров у поворота? Нет у нас шаров. Есть же, — он заглянул в листок бумаги, лежавший перед ним на зеленом сукне, — есть эдакая, знаете ли, лампа Миклашевского. Эдакое изобретение, которое отбрасывает снизу свет на облака.

— А если небо безоблачно?

Ответом господин Неклюдов пренебрег, не повернул борцовской шеи.

Пятое. Хронометраж закрывается в восемь часов вечера. Полагаю, все меня расслышали. В восемь. Ваше высокопревосходительство, можно ли считать заседание закрытым?

Генерал-адъютант Каульбарс кивнул, по-прежнему поигрывая кончиком аксельбанта.

Меж тем, как авиаторы, вконец убитые полным афронтом, направляются кто на Николаевский вокзал разыскивать свои аппараты и ломовых извозчиков, кто в Коломяги, прямо на аэродром, Васильев же — в мастерские «Гамаюн», чтобы хоть немного помочь в сборке. в Москве, в редакции «Русского слова», метранпаж нервно требует материал — наборщики ждут.

Газетчики действуют наиболее споро и сметливо: во все пункты трассы приехали уже корреспонденты. Курьер скачет от почтамта к редакции, везя телеграмму за телеграммой.

Тосно. Ввиду отвратительного состояния дороги здесь опасаются за автомобили, предназначенные для помощи летунам.

Чудово. Дождь сильно испортил дороги, зато местный пристав Виноградов мобилизовал целую армию стражников, пеших и конных, для охраны старта от любопытствующих обывателей.

Новгород. Кипит лихорадочная работа. Комиссар этапа Белопольский весьма обеспокоен тем, что еще не готова серебряная братина, которую решено преподнести первому, кто здесь приземлится. Земские врачи неожиданно отказались обслуживать старт, потребовав от имени своего и фельдшеров месячный оклад жалованья за пять дней дежурства. А как же «клятва Гиппократа»? В третий раз площадку для спуска размыло дождем, суетятся солдаты Выборгского полка числом до 200. Потерпел аварию служебный клубский автомобиль, жертв нет.

Крестцы. Прибыли хронометристы, построена будка для канцелярии, запас бумаги для протоколов более чем достаточен, Ангара нет.

Валдай. Весьма инициативен комиссар этапа Людвиг Клавдиевич Арно. Также три его помощника-студента. Проводится телеграф. Седлают коней стражники. В городе оживления не наблюдается.

Вышний Волочок. Перелет совпал с местной ярмаркой, гостиницы переполнены, нет места и в частных домах, корреспондент нашел приют лишь в нескольких верстах отсюда, в Казанском монастыре. Место для спуска холмистое, кругом болота и ямы. Говорят, лучшего нет. Решено экстренно приступить к заравниванию, но обыватели празднуют Казанскую, и рабочих нет. Замечена грубая ошибка в авиационной карте: согласно ей авиаторы должны перелететь железную дорогу, а это верный способ заблудиться.

Торжок. Все в порядке. На ровном гладком плато с двумя белыми известковыми полосами авиатор должен издалека заметить два шеста с белыми флагами и пролететь над их створом. На вопрос корреспондента, почему флаги белые, не окажутся ли они малозаметны сверху, не лучше ли заменить их красными, комиссар этапа ответил, что подобная крамола решительно воспрещена начальством. Позади телеграфной будки места для почетных гостей и буфет. Ввиду того, что завтра базарный день и можно ждать движения крестьянских повозок, на протяжении шести верст расставлены стражники и чины сельской полиции, дабы предупреждать крестьян, что по шоссе будут с большой скоростью следовать автомобили, сопровождающие летчиков.

Тверь. Полная готовность. В распоряжении комиссара этапа г. Бацова пять автомобилей, два мотоцикла и 12 велосипедистов. Публики ожидается великое множество, город возбужден ожиданием, многие уже окружают место старта.

Словом, везде царит оживление. Взад-вперед носятся по шоссе добровольцы-студенты, именующие себя по-армейски разведчиками, на гусарский манер заломив фуражки. И вообще все мало-мальски причастные лица постарались не выглядеть мирными «шпаками». Котелки и канотье сменили на фуражки — дворянские или военные у отставных. Комиссар Арно в Валдае надел кожаные куртки и галифе, высокие охотничьи сапоги, — сыро, господа. В Твери комиссар Бацов, бывший полковник, старенький, но жилистый живчик, упросил жену достать из пронафталиненного сундука форму Самогитского гренадерского полка, его же вице-комиссар Егоров явился в цивильном пальто, но флотском головном уборе, авто называет «баркасом», дрожки — «шлюпкою».