Хроники 1325 – 1340

Жан Фруассар и история создания его «Хроник»

Знаменитый хронист и поэт позднего средневековья, Жан Фруассар, родился примерно в 1337 г., т. е. в самом начале Столетней войны. В прологе к своим «Хроникам» он с гордостью называет себя уроженцем «доброго, красивого и славного города Валансьенна»[2]. Этот город был столицей графства Эно (Геннегау), расположенного в пределах Священной Римской империи и граничившего с северными землями Франции. Большинство населения графства говорило на диалекте французского языка, а его правители состояли в близком родстве как с династией Валуа, так и с династией Плантагенетов. Эти обстоятельства во многом способствовали тому, что рыцарство Эно принимало активное участие в Столетней войне, сражаясь то за английскую, то за французскую сторону, в зависимости от ситуации.

Из отдельных высказываний, встречающихся в «Хрониках» и поэтических сочинениях Фруассара, можно сделать вывод, что он был выходцем из семьи зажиточных горожан, торговавших сукном, и получил неплохое образование в приходской школе. Из тех же источников мы узнаем, что еще в юности проявился в нем дар стихотворного сочинительства и стремление к историческим изысканиям. Вероятно, его ранние поэтические опыты были отмечены при дворе графа Эно и обеспечили ему необходимую протекцию. Примерно в 1361 г. Фруассар, будучи уже клириком, т. е. духовным лицом, совершил путешествие в Англию и преподнес королеве Филиппе[3] свое первое историческое сочинение — рифмованную хронику об англо-французских войнах[4]. Фруассар пишет об этом так:

Приведенный фрагмент нуждается в некоторых пояснениях. Королева Филиппа, супруга короля Эдуарда III[6], была дочерью графа Гильома I Эно, и все ее детство прошло в Валансьенне. Отправляясь в Англию, Фруассар рассчитывал на покровительство своей венценосной землячки, и он не ошибся. Стареющая королева сделала его своим секретарем (clerc) и по совместительству придворным поэтом, чтобы он развлекал ее «изящными стихами и любовными повестями».

Однако встает вопрос о том, какова по содержанию была рифмованная хроника, подаренная Фруассаром королеве. Хотя ни один ее фрагмент не сохранился до нашего времени, можно предположить, что в ней в эпической манере воспевались ратные подвиги мужа королевы, Эдуарда III, а также ее брата и дяди — уже покойных к тому времени графа Гильома II Эно[7] и сира Жана де Бомона[8]. В начале Столетней войны оба этих сеньора сражались под английскими знаменами.

Служба у королевы Филиппы стала очень важным этапом в творческой карьере Фруассара. Имя высокой покровительницы помогало ему заводить полезные связи в среде высшей феодальной аристократии. Кроме того, благодаря щедрым королевским пожалованиям, Фруассар мог совершать дальние и дорогостоящие путешествия в поисках фактического материала для новой хроники. Впоследствии, по прошествии трех десятилетий, он будет не без некоторой ностальгии рассказывать читателям об этой поре своей жизни:

В период между 1361 и 1369 гг. Фруассар побывал во многих областях Англии, Шотландии, Франции и Италии[10]. В 1365 г. он довольно долго гостил при дворе короля Дэвида II Шотландского и, по его собственному утверждению, освоил многие шотландские обычаи. В следующем, 1366 г., хронист прибыл в столицу английской Гиени, город Бордо. Как раз тогда старший сын Эдуарда III, знаменитый Эдуард, прозванный Черным Принцем, готовился выступить в поход против короля Кастилии Энрике Трастамарского, чтобы вернуть кастильский престол недавно свергнутому королю Педро Жестокому. Фруассар хотел участвовать в этом походе в качестве наблюдателя. Однако, дойдя до приграничного города Дакса, принц по неизвестным причинам отослал Фруассара назад в Англию, к своей матери (февраль 1367 г.)[11].

Весной 1368 г. Фруассар выехал в Италию, находясь в свите герцога Лионеля Кларенса — второго сына Эдуарда III и Филиппы д’Эно. Лионель должен был обвенчаться с Иоландой, дочерью миланского правителя Галеаццо-Висконти[12]. По прибытии в Милан свадьбу сыграли без проволочек, однако уже через три месяца молодой и здоровый принц внезапно скончался (17 октября 1368 г.). Англичане заподозрили, что он был отравлен, и открыли военные действия против миланцев. Конфликт был погашен лишь с большим трудом при посредничестве графа Савойского. Тем временем Фруассар покинул пределы Ломбардии и отправился через Феррару и Болонью в Рим. Неизвестно, сделал ли он это по собственной инициативе или же выполнял чье-то поручение. Видимо, находясь в Риме, Фруассар услышал скорбную весть о смерти королевы Филиппы. (Она умерла 15 августа 1369 г.).

Потеряв свою благодетельницу, Фруассар решил не возвращаться в Англию и отправился к себе на родину, в графство Эно. Отдельные высказывания, встречающиеся в его поэтическом труде «Веселое Древо Юности» (1373), наводят на мысль, что некоторое время он был вынужден торговать сукном в своем городе, за неимением других постоянных источников дохода[13]. Однако если Фруассар и занялся торговлей, то лишь затем, чтобы как-то продержаться на плаву до тех пор, пока он не найдет себе нового щедрого покровителя. Родственные связи покойной королевы Филиппы должны были очень сильно помочь ему в этом. В июне 1370 года он побывал в Брюсселе и получил от герцогини Жанны Брабантской, золовки королевы Филиппы, 16 франков за какую-то новую книгу, сочиненную на французском языке («de uno novo libro gallico»)[14]. Видимо, это была ранняя редакция «Мелиадора» — стихотворного рыцарского романа, к созданию которого Фруассар приступил еще в Англии. Примерно с этого же времени завязались тесные творческие контакты Фруассара и с самим герцогом Брабантским Венцеславом[15], известным ценителем поэзии. Герцог поручил Фруассару продолжить роман «Мелиадор» и включить туда его собственные поэтические сочинения.

Частые визиты в Брюссель позволили Фруассару сблизиться со многими нидерландскими сеньорами, среди которых был и сир Робер Намюрский[16], в прошлом женатый на младшей сестре королевы Филиппы, Изабелле. Он тоже стал покровителем поэта, но заказал ему не стихи, а прозаическую хронику об англофранцузских войнах.

Есть основания полагать, что именно Робер Намюрский посоветовал Фруассару взять за образец «Правдивые хроники», написанные льежским каноником Жаном Ле-Белем (ок. 1292–1370). В качестве необходимого пояснения заметим, что Ле-Бель был другом и соратником дяди королевы Филиппы, Жана де Бомона[17]. Следуя просьбе последнего, он создал в период между 1352 и 1370 гг. относительно небольшую по объему, но весьма информативную и увлекательную хронику, в которой излагалась история англо-французского военного противостояния.

В прологе своего труда Ле-Бель с резкой прямотой обвиняет в недобросовестности какого-то безвестного поэта, который пытался описывать события Столетней войны до него:

Концепция исторической правдивости Ле-Беля основана на стремлении защитить «героев» и их подвиги от грубых и неуместных преувеличений, а также от намеренного вымысла, к которому прибегают поэты, рядящиеся под историков. При этом он не утверждает, что рифмованные труды всегда лишены правды. Просто сам стихотворный способ изложения, изначально предрасполагая к эпическим преувеличениям, нередко уводит поэтов в сторону:

Мысли, высказанные Ле-Белем, отражали общую тенденцию, ясно наметившуюся в западноевропейской историографии XIV столетия. Хотя рифмованные хроники и поэмы на реальные исторические сюжеты продолжали сочиняться в довольно большом количестве, среди читающей публики постепенно укоренилось мнение, что «языком истины» является проза. Смешение историографического жанра с жанром рыцарского романа, столь часто наблюдавшееся в поэтических произведениях той поры, более не встречало одобрения у знатных сеньоров, озабоченных тем, чтобы их образы были донесены до потомков без искажений. Рост индивидуализма и самосознания в западноевропейском обществе привел к тому, что люди уже не желали превращаться на страницах книг в полуреальных героев, наподобие Роланда или Гильома Оранжского. Кроме того, именно в XIV столетии рыцарство стремительно теряло монополию в военном деле. Остро чувствуя конкуренцию со стороны незнатных сословий, оно испытывало потребность не просто в хрониках, скупо освещающих те или иные события, а именно в рыцарских хрониках, где ратные деяния благородных господ описывались бы подробно, со знанием дела и в рамках определенной градации достижений. Каста воителей нуждалась в убедительном литературном подтверждении своей избранности и общественной важности.

Знакомство с «Правдивыми хрониками» Жана Ле-Беля существенно повлияло на представления Фруассара о том, каких правил и методов следует придерживаться при создании исторического труда. Выше уже было сказано, что свою первую, недошедшую до нас хронику Фруассар написал в стихах. Поэтому, читая ворчливый пролог Ле-Беля, он наверняка испытал некоторое чувство вины. Мысль о том, что его историческая поэма заслуживает суровой критики, не могла не прийти ему в голову. Свои новые «Хроники» он стал писать уже прозой, и в Прологе к ним мы читаем:

В другом фрагменте «Хроник» мы встречаем не менее интересное признание Фруассара о причинах, побудивших его стать продолжателем труда Ле-Беля:

Итак, в начале 70-х годов Фруассар приступил к созданию хроникальной эпопеи, которая принесет ему прижизненную славу. По примеру Ле-Беля, он стал описывать события только прозой, заимствуя на первых порах из «Правдивых хроник» весьма обширные фрагменты и многие стилистические приемы. Однако в дальнейшем, набравшись мастерства и снискав признание читателей, он откажется от важных творческих принципов Ле-Беля — краткости и осторожной сдержанности. Стремясь повествовать о войнах своей эпохи «красивым языком» и «во всех подробностях», он часто будет поступаться исторической точностью и домысливать недостающие факты. Художник-моралист будет брать в нем верх над историком. Такой подход не является чем-то необычным для Средневековья. Во времена Фруассара назидательно-развлекательная функция исторического труда все еще считалась главной, и фактическая достоверность часто приносилась ей в жертву. Конечно, многие хронисты были добросовестны и непредвзяты в том смысле, что не искажали факты в угоду сильным мира сего и своим личным политическим пристрастиям. Однако соблазн сделать историю более поучительной и занятной, слегка подправив ее, был столь велик, что очень немногие могли устоять.

Подобно Ле-Белю, Фруассар ставил своей первостепенной задачей опрос участников и очевидцев интересующих его событий. Ради этого он часто совершал довольно продолжительные путешествия, из которых самым интересным стала поездка в гасконские владения Гастона Феба в 1388 г. Однако если Ле-Бель, работая над «Правдивыми хрониками», опирался лишь на устные свидетельства, то Фруассар иногда выступал как компилятор чужих исторических сочинений и документальных источников. Так, в работе над первой книгой своих «Хроник» он использовал, помимо труда Ле-Беля, материал «Больших Французских хроник» и стихотворную «Жизнь Черного Принца», написанную герольдом Шандо. Среди документов, которые он цитирует или пересказывает весьма близко к тексту, можно назвать договор о принесении оммажа Эдуардом III Филиппу VI (1330), пространное послание Филиппа ван Артевельде к представителям Карла VI (1380), письмо, в котором горожане Льежа выражают чувство солидарности восставшим гентцам (1382), договор герцога Филиппа Бургундского с мятежными фламандцами (1385) и т. д.

Как бы то ни было, следует еще раз подчеркнуть, что широкое использование и критический анализ нарративных и документальных источников не входили в задачи хрониста. Главный упор делался на опрос свидетелей. Это в немалой степени объясняется тем, что начиная с Книги Второй хронист стал описывать события совсем недавнего прошлого, и ему казалось, что опрос живых очевидцев будет намного более результативен, чем поиск и изучение письменных свидетельств.

Желая заслужить доверие читателя, Фруассар часто указывает источник той или иной информации и называет имена своих знатных осведомителей. Однако в некоторых случаях надежность этих ссылок вызывает сомнение у исследователей. Вполне возможно, что иногда, в силу разных причин, хронист не раскрывал всей правды и прибегал к своеобразной подмене, называя вместо одних лиц другие — может быть, даже вымышленные[22].

Еще одной особенностью творческого метода Фруассара можно считать так называемую повествовательную вариативность. В разных частях своего труда он мог давать описания одного и того же события, противоречащие друг другу во многих важных деталях. При этом он никак не пытался критически сопоставить взаимоисключающие версии и выбрать самую правдоподобную из них. Это лишний раз характеризует Фруассара как художника-моралиста, озабоченного скорее поиском нравственной правды, стоящей за поступками людей, нежели выяснением фактической истины. Пожалуй, наиболее наглядно эта тенденция проявилась в том, что Фруассар оставил нам несколько редакций Книги Первой, которые весьма заметно отличаются по своему содержанию, композиции и идейной тональности.

Исследователи выделяют три основные редакции Книги Первой[23]. В научной литературе за ними закрепились следующие названия: «Амьенский манускрипт», манускрипты «семейства A/В» и «Римский манускрипт»[24]. «Амьенский манускрипт» дошел до нас лишь в одном списке, который был выполнен безвестным копиистом не позднее 1491 г. До 1799 г. этот манускрипт являлся собственностью аббатства Дюгар (l'abbaye du Guar), расположенного близ города Пикиньи, а затем был передан в фонды муниципальной библиотеки Амьена, — отсюда и его условное название. Манускрипты «семейства A/В» сохранились в нескольких десятках списков, которые до сих пор еще не систематизированы и не исследованы должным образом. Подготовка их научного издания является делом будущего. «Римский манускрипт», подобно «Амьенскому манускрипту», дошел до нас лишь в одном списке. В 1860 г. известный бельгийский историк Кервин де Леттенхове случайно обнаружил его в библиотеке Ватикана. Он же и подготовил его первое научное издание.

«Амьенский манускрипт» охватывает временной промежуток европейской истории с 1325 по 1378 г.[25] Манускрипты «семейства A/В» освещают события в тех же хронологических рамках, но имеют довольно серьезные разночтения с «Амьенским манускриптом» в том, что касается изложения фактов, композиционной структуры и идейно-политической окраски[26]. Кроме того, нужно учитывать, что манускрипты группы «А» и группы «В», которые обычно объединяют в одно «семейство A/В», идентичны между собой лишь на три четверти от их общего объема. Они различаются своими Прологами и описаниями событий за периоды с 1350 по 1356 г. и с 1372 по 1378 г. В частности рассказ о событиях 1352–1356 гг. в группе «А» полностью переписан из «Больших французских хроник», тогда как группа «В» содержит собственную версию Фруассара. Повествования о событиях 1372–1378 гг. в обеих группах, «А» и «В», принадлежат Фруассару, но расходятся в некоторых, не слишком значительных деталях. «Римский манускрипт», представляющий собой последнюю версию Книги Первой, отредактирован более чем на 90 процентов. Однако по своему временному охвату он существенно уступает предыдущим редакциям, оканчиваясь на 1350 годе.

Помимо этого, существует еще так называемый «Валансьеннский манускрипт», который, по сути, является сильно сжатым конспектом «Амьенского манускрипта». (Он хранится в муниципальной библиотеке города Валансьенна под номером 638.) Лишь изредка в «Валансьеннском манускрипте» встречаются фактические детали и подробности, которых нет в других редакциях Книги Первой. По этой причине для исследователей он представляет весьма ограниченный интерес. До наших дней дошла и так называемая «Краткая редакция» манускриптов группы «В». В ней материал Книги Первой ужат до 1/6 от исходного объема. Следует отметить, что некоторые исследователи сомневаются, что авторство «Валансьеннского манускрипта» и «Краткой редакции» принадлежит Фруассару.

Сам Фруассар не потрудился пояснить читателям, какую из трех основных редакций Книги Первой следует считать наиболее точной, выверенной, а значит и наиболее предпочтительной. Быть может, в известном смысле он расценивал их как альтернативные и взаимодополняющие. При всем том не подлежит сомнению, что самой поздней редакцией является «Римский манускрипт». Он был написан Фруассаром на склоне жизни, в период между 1400 и 1410 г., т. е. уже после создания заключительной, четвертой книги «Хроник». В «Римском манускрипте» ранний материал Книги Первой столь сильно переработан и дополнен, что это позволяет утверждать: перед нами произведение зрелого мастера, который стремился подвести итог всему своему творчеству и по возможности свести на нет заимствования из Ле-Беля.

Однако исследователи до сих пор расходятся во мнениях о том, в какой очередности были написаны «Амьенский манускрипт» и манускрипты «семейства A/В». Начало научной полемике по этому поводу положили еще в 60-е годы XIX в. историки Кервин де Леттенхове и Симеон Люс. Первый полагал, что «Амьенский манускрипт» является самой ранней версией Книги Первой, а «Валансьеннский манускрипт» был создан Фруассаром как пробный набросок к ней. Манускрипты «семейства A/В» К. де Леттенхове, соответственно, считал более поздней редакцией. С. Люс, напротив, доказывал, что манускрипты «семейства A/В» являются самой ранней версией Книги Первой, поскольку в них заимствования из Ле-Беля составляют самый большой процент от общего объема текста.

Почти столетие точка зрения С. Л юса господствовала в научной литературе. В частности, ее придерживался и такой знаток творчества Фруассара, как Ф. Шире[27]. Однако, относительно недавно, исследователь Джон Палмер высказал предположение, что вопрос о старшинстве «Амьенского манускрипта» и манускриптов «семейства A/В» не имеет реального смысла, поскольку обе эти редакции не могли быть созданы раньше начала 90-х гг. XIV столетия, т. е. того времени, когда Фруассар уже трудился над Книгой Третьей, и обе они содержат фрагменты каких-то предыдущих, не дошедших до нас редакций[28]. Против этой гипотезы возражает Жорж Дийе, который на основе глубокого сравнительного анализа стремится доказать, что «Амьенский манускрипт» по своему содержанию ближе всех стоит к самой ранней редакции Книги Первой[29]. В этом его поддерживает другой видный исследователь творчества Фруассара Питер Эйнсворт[30].

Итак, вопрос о старшинстве разных редакций Книги Первой еще ждет своего окончательного разрешения. На данном этапе можно лишь с достаточной степенью уверенности утверждать, что базисный вариант Книги Первой, послуживший основой для дальнейших переработок, был создан не позднее 1380 г.

К этому времени в жизни Фруассара произошли важные изменения. Еще в 1362 г. он познакомился в Лондоне со знатным французским сеньором Ги де Шатийоном[31], который дожидался своего освобождения из английского плена. Спустя десятилетие это знакомство оказалось очень полезным: Ги стал главным покровителем и заказчиком хрониста. В 1373 г., благодаря его протекции, Фруассар получил место кюре в городке Лестин-Ле-Мон, в графстве Эно. В 1381 г. умер старший брат Ги де Шатийона, граф Жан де Блуа. Унаследовав его обширные владения во Франции и Нидерландах, Ги сделал Фруассара своим личным капелланом и выхлопотал для него доходное место каноника в аббатстве Шимэ. Примерно в это же время хронист начал собирать материал для Книги Второй, одновременно трудясь над завершением романа «Мелиадор» в соавторстве с герцогом Венцеславом Брабантским. Однако 7 декабря 1383 года герцог умер от проказы, так и не увидев роман законченным.

Книга Вторая была полностью готова к лету 1388 г. В ней освещаются события западноевропейской истории, случившиеся с 1377 по 1385 год. Стоит отметить, что Фруассар не ограничился только описанием военных действий, шедших между Англией, Францией и их союзниками. Обширные разделы Книги Второй посвящены таким важным социально-политическим явлениям, как Великая церковная схизма, народные бунты и восстания во Фландрии, Англии и Северной Франции, а также другим темам, которые в совокупности дают очень яркую и динамичную картину жизни позднесредневекового общества. По способу подбора материала Книга Вторая — это уже совершенно оригинальный, самостоятельный труд. При его написании Фруассар не пользовался какими-либо чужими сочинениями, кроме, разве что, некоторых фламандских хроник. Основной объем сведений почерпнут в ходе устных опросов.

Завершив Книгу Вторую, Фруассар, однако, чувствовал некоторую неудовлетворенность. Кастильско-португальский конфликт, в котором активно участвовали Англия и Франция, а также военные события, происходившие в Гаскони, до сих пор не получили достойного отражения в его «Хрониках». Между тем Фруассар уже давно слышал восторженные рассказы об экстравагантном правителе Фуа и Беарна, графе Гастоне III, по прозвищу Феб[32]. Соблюдая нейтралитет в отношениях с могущественными соседями, Гастон Феб сумел сделать свои владения островком безопасности, куда съезжались рыцари со всей Западной Европы, чтобы приятно отдохнуть, поведать о своих подвигах и послушать чужие рассказы. Именно там, при Ортезском дворе Гастона Феба, Фруассар мог легко получить интересовавшую его информацию о пиренейских и гасконских событиях от их непосредственных участников.

Обстоятельства для поездки в Беарн были благоприятны: совсем недавно между Англией и Францией было заключено перемирие, и дороги стали относительно безопасны. Фруассар не мог упустить такой случай. Сначала он прибыл в столицу графства Фуа, Памье, а оттуда направился непосредственно в Беарн. Второй этап пути, от Памье до Отеза, Фруассар проделал в обществе графского придворного, Эспеня дю Лиона, который показал себя превосходным проводником. Любой встречный город или замок вызывал в нем живые воспоминания о военных событиях минувших лет, и рыцарь охотно делился ими с хронистом. В свою очередь, Фруассар постоянно вел дорожные заметки, которые потом легли в основу его рассказов.

7 ноября 1388 г. путники прибыли в Отрез. Прием, оказанный хронисту, превзошел все его ожидания.

Проницательный Гастон Феб сразу понял, что судьба свела его с незаурядным писателем. Между тем, как и большинство знатных сеньоров той эпохи, граф хотел увековечить свой образ в анналах истории. Поэтому он сделал все, чтобы расположить к себе Фруассара и польстить его творческому самолюбию. Особенно хронисту запомнились литературные чтения, которые много ночей подряд устраивались графом в пиршественной зале Ортезского замка. Фруассар читал вслух свой роман «Мелиадор», и при этом многочисленные придворные соблюдали строжайшую тишину, боясь вызвать гнев Гастона, искренне увлеченного повествованием.

Окруженный атмосферой всеобщей благожелательности и уважения, Фруассар прогостил в Ортезе три месяца. За этот срок он собрал сведения о событиях, происходивших на Пиренеях и в Южной Франции. Кроме того, он сумел узнать многие подробности об англо-шотландской войне 1387 года, кульминационным моментом которой стал разгром англичан в битве при Оттербурне.

Наконец, Фруассар выехал из Беарна во Францию, присоединившись к роскошному свадебному кортежу: тринадцатилетнюю воспитанницу графа, Жанну Булоньскую, везли в город Рьом на бракосочетание с герцогом Иоанном Беррийским[35]. Дальнейший маршрут хрониста очень обстоятельно описан в его труде[36]. После рьомской свадьбы он вернулся в северные пределы Франции и целый год провел в разъездах, собирая недостающие сведения. Осенью 1390 г. он прибыл в свой родной город Валансьенн и приступил к созданию Книги Третьей. Она была написана в относительно короткие сроки — примерно к концу 1391 г.

Структурно-стилистическое и идейно-художественное своеобразие Книги Третьей более всего проявилось в том, что Фруассар решительно отошел от традиционной манеры изложения событий в их временной последовательности. Вместо этого он использовал литературные приемы, характерные для средневекового куртуазного романа: помещение одного рассказа внутрь другого (т. н. «матрёшечный метод») и замысловатое переплетение различных сюжетных линий. Удачным примером для сравнения здесь также могут служить сказки «Тысячи и одной ночи».

Рассказав в прологе о своем прибытии ко двору Гастона Феба, Фруассар завершает книгу описанием своего отъезда назад в земли Северной Франции. Поэтому можно сказать, что основной сюжет посвящен путешествию хрониста в Беарн и историческим изысканиям, которые он там вел. Однако этот своеобразный отчет о проделанной работе постепенно превращается в нарративный лабиринт. Фруассар постоянно отходит в сторону от основной тропы повествования и делает сюжетные зигзаги и хронологические скачки ради того, чтобы обрисовать давнюю предысторию какого-нибудь конфликта, вскрыть тайную подоплеку каких-нибудь политических инициатив, или же просто потешить читателя забавной историей анекдотического характера. Объясняя такой подход, он настаивает, что пишет не хронику, а историю, где пространные отступления естественны и необходимы для объяснения причин событий:

Это высказывание Фруассара обычно принято расценивать как одно из ярких свидетельств того, что в западноевропейской историографии XIV века, по мере неуклонной секуляризации общественного мировоззрения, ясно наметился переход от религиозно-символической к причинно-следственной интерпретации событий. И это, безусловно, так. Однако следует учитывать, что Фруассар пристально прослеживал разные причинно-следственные связи, чтобы в конечном итоге выявить нравственную правду, мораль, за ними стоящую, — иногда, как уже отмечалось выше, даже в ущерб фактической достоверности. А для этой цели художественные приемы, использованные писателем, годились намного больше, чем методы традиционной историографии.

Анализируя Книгу Третью с этих позиций, можно заметить, что, несмотря на сюжетную сумбурность, она обладает внутренним идейным единством. Если нам удастся постичь метафоричный, иносказательный смысл разных, внешне никак не связанных между собой эпизодов, то они начнут дополнять друг друга и вступать в идейную перекличку. Связь каузальная здесь часто подменяется связью ассоциативно-символической. Благодаря этому, все повествование обретает двойное измерение, и герои, действующие в нем, одновременно являются и реальными историческими лицами, и собирательными образами — примерами («exempla»), несущими в себе определенный нравственный смысл[38]. Эта особенность придает рассказам Фруассара удивительную мифо-поэтическую глубину и часто делает их похожими на дидактические новеллы-притчи.

До конца жизни оставаясь куртуазным поэтом и романистом, Фруассар даже в работе над «Хрониками» демонстрировал склонность к художественной мистификации, аллегоричности и мифотворчеству. Так, например, создавая образ Гастона Феба в Книге Третьей, Фруассар весьма увлекательно, с редким мастерством облек в форму рассказа самые невероятные и скандальные слухи, которые ходили о внутрисемейной жизни графа. При этом он умышленно, с помощью интригующих намеков и недомолвок, сгустил туман таинственности вокруг фигуры Гастона Феба, а потом предоставил читателю самостоятельно размышлять о причинах событий — «весьма странных и удивительных», — которые разыгрались при ортезском дворе. Разумеется, такой подход придает «Хроникам» скорее вид беллетристики, пусть даже и самого высокого уровня, нежели исторического труда.

Другой особенностью Книги Третьей можно считать выход на передний план фигуры автора. Если в Книге Второй Фруассар еще предпочитал говорить о себе, используя безличные обороты («как вам выше уже было рассказано…», «итак, поговорим о…»), то теперь он смело пользуется личным местоимением «я». Более того, он фактически делает себя героем повествования, передавая в прямой речи свои разговоры со свидетелями разных событий и описывая в мемуарном стиле свои поездки за новым материалом.

Есть основания полагать, что к этому «выходу из тени» Фруассара подтолкнул радушный прием, оказанный ему при дворе Гастона Феба. Вероятно, именно граф де Фуа внушил Фруассару мысль о непреходящей ценности его труда и повысил его авторскую самооценку с помощью тонко сделанных комплиментов. В любом случае горделивую позицию, заявленную Фруассаром в Книге Третьей, следует считать отражением важных изменений, происходивших в общественной идеологии того времени. Распространение светской образованности и подъем городской культуры сопровождались ростом самосознания и индивидуализма в западноевропейском обществе. Прямым следствием этого стало уменьшение количества анонимных трудов. Автор XIV столетия уже стремится к самовыражению и обретению общественного признания. Он нередко готов сообщить читателю свое имя, поведать о своей точке зрения на тот или иной вопрос, рассказать о каком-нибудь случае из своей жизни. Широкое распространение получает мемуарно-биографический жанр. Представители дворянского сословия начинают с глубоким пиететом относиться к «людям науки», т. е. к образованным клирикам, способным обессмертить их образы и деяния в своих трудах. В то же время в интеллектуальных пишущих кругах все чаще высказывается мысль о том, что на человека следует смотреть не только как на носителя какого-нибудь титула и исполнителя определенной социальной функции, но и как на индивидуальность, обладающую набором личных качеств и достоинств. Конечно, наиболее законченный вид эта тенденция получила в трудах итальянских гуманистов, открыто противопоставлявших благородство душевное благородству наследственному. Однако авторская позиция Фруассара, в данном контексте, тоже выглядит весьма симптоматично. Несмотря на подобающее его сану смирение, он не считал нужным принижать свои творческие дарования и заслуги. Выходец из семьи горожан, Фруассар не упускал случая подчеркнуть, что именно личные достоинства обеспечили ему особое, привилегированное положение в дворянском обществе. Он открыто наслаждался своей близостью к кругам высшей знати и гордился той властью, которую имел над жизнями героев своего повествования — жизнями в памяти потомков, «ибо именно благодаря скрижалям сохраняется память о благородных и храбрых людях прошлого»[39]. Преисполненный сознания собственной значимости, Фруассар нередко предварял свое имя почетной приставкой «сир» и сравнивал свои занятия историографа с военной деятельностью благородных господ. Очевидно, он исходил из того, что его труд настолько «благороден и высок» по содержанию, что делает благородным и самого автора.

Действительно, Фруассар неоднократно заявляет, что исторический труд, рождающийся под его пером, не имеет аналогов по широте тематического охвата и увлекательности приводимых в нем сведений.

Главной причиной такой событийной насыщенности хронист считает беспрецедентное ускорение темпов общественной жизни. В связи с этим уместно вспомнить высказывание Гастона Феба, приведенное выше:

Это мнение разделяли очень многие современники Фруассара, и, надо сказать, небезосновательно. Дело в том, что Столетняя война сыграла роль мощного катализатора для многих общественных процессов. Стремительное изменение прежнего баланса сил на международной политической сцене, небывалое унижение Франции, связанное с военными успехами англичан, жестокие вспышки социальных противоречий, опустошительные эпидемии чумы — все это порождало в людях убежденность, что они стали свидетелями событий грандиозных и беспрецедентных по своей важности, что на их глазах происходит смена исторических эпох. Желание донести до потомков как можно более полную и достоверную информацию о событиях недавнего прошлого служило серьезным стимулом для развития исторического жанра в литературе. Ярчайшей иллюстрацией этого, безусловно, следует считать творчество Фруассара, во многих отношениях новаторское для своего времени.

Завершая краткую характеристику Книги Третьей, можно отметить, что вся она превращена в своеобразный панегирик науке, историческим знаниям и образованным людям («клирикам»), которые эти знания добывают, заносят в книги и хранят для потомков. Конечно, идеи о пользе и важности книжной традиции были весьма распространенными в XIV столетии, и Фруассар не является их первооткрывателем. Однако его оригинальность состоит в том, что он сделал сам процесс сбора исторического материала и написания «Хроник» сюжетом повествования.

Как мы уже сказали, Книга Третья была завершена не позднее зимы 1391–1392 гг. Сразу за этим Фруассар начал собирать материал для Книги Четвертой. Здесь необходимо пояснить, что в конце 80-х годов Фруассар сблизился с теми членами французского правительства, которые стояли за продолжение политического курса, проводившегося покойным Карлом V Мудрым[42], и находились в оппозиции к королевским дядьям, герцогам Беррийскому и Бургундскому[43]. Под влиянием этих министров юный Карл VI в 1388 г. взял бразды правления в свои руки и полностью вышел из-под опеки дядьев. Решающий голос в его совете теперь имели не принцы крови, а «худородные» чиновники: Бюро де Ла-Ривьер, Жан Ле-Мерсье, Жан де Монтэгю, Ле-Бег де Виллен, а также опытные военачальники, доставшиеся Карлу VI в наследство от отца, — коннетабль Оливье де Клиссон, адмирал Жан де Вьенн и главный виночерпий королевства Ангерран VII де Куси. Уязвленные герцоги стали именовать незнатных министров «мармузетами»[44]. Таким прозвищем в ту эпоху обычно награждали зарвавшихся фаворитов-выскочек и алчных временщиков.

Как явствует из слов самого Фруассара, он находился в хороших отношениях, по крайней мере, с двумя королевскими советниками — Ангерраном де Куси[45] и Бюро де Ла-Ривьером[46]. Благодаря их рассказам, хронист был неплохо осведомлен о решениях, принимавшихся в совете Карла VI, и знал подоплеку многих дворцовых интриг и конфликтов. В дальнейшем это обстоятельство сильно отразится на содержании Книги Четвертой, где борьба, шедшая в правительстве, будет описана в благожелательном для «мармузетов» тоне.

По собственному свидетельству хрониста, он находился в Париже в ночь на двенадцатое июня 1392 года, когда дворянин Пьер де Кран, действуя по указке герцога Бретонского, совершил неудачное покушение на коннетабля Франции Оливье де Клиссона. Это событие послужило поводом для организации карательного похода в Бретань в августе 1392 года. Однако поход был прерван на полпути из-за внезапного приступа безумия, поразившего Карла VI. Воспользовавшись удобной ситуацией, королевские дядья, герцоги Бургундский и Беррийский, взяли власть в свои руки и арестовали тех «мармузетов», которые не успели или не пожелали заблаговременно скрыться. Среди арестованных был и Бюро де Ла-Ривьер. По понятным причинам, Фруассар описывает все эти события без особой радости и не жалеет сочувственных слов в адрес опальных министров. Отныне круг его осведомителей при французском дворе заметно сузился.

Незадолго до этого Фруассар стал свидетелем еще одного, не слишком приятного для него события. Главный покровитель хрониста, граф Ги де Блуа, потеряв своего единственного сына, стал искать утешение в еде и выпивке, заболел ожирением и безнадежно увяз в долгах. Наконец, в 1392 г. он продал почти все свои владения королевскому брату, Людовику Туреньскому[47], не посчитавшись с наследственными правами своей второстепенной родни. Среди проданных владений были и некоторые земли графства Эно, находившегося под властью герцога Альбрехта Баварского[48]. Имевший свои виды на эти земли, герцог объявил сделку незаконной. Началась тяжба. Альбрехт Баварский победил. В результате Фруассару пришлось выбирать между своим больным и разорившимся покровителем, жизнь которого явно близилась к концу, и своим «природным» сеньором, графом Эно, Альбрехтом Баварским. Фруассар выбрал Альбрехта.

В 1394 г., после заключения в Абвиле четырех летнего англо-французского перемирия, Фруассар решил вновь побывать в Англии. По собственному признанию стареющего хрониста, ему казалось, что он сможет прожить подольше, если посетит места, где прошли самые счастливые годы его молодости. Это было своеобразное паломничество в прошлое, к истокам творческого пути Фруассара.

Проведя необходимые приготовления, Фруассар высадился в Дувре 12 июля 1395 года. Его ждало разочарование. Англия встретила его холодным равнодушием. Прежде привычные места теперь, спустя четверть века, выглядели чуждо. Недавно отстроенные особняки знати полнились молодыми дворянами, которые совершенно не знали хрониста, а из его старых знакомых почти никого не осталось.

Наконец, после некоторых трудностей Фруассар сумел добиться аудиенции у короля Ричарда II[49] и преподнес ему в дар сборник своих стихов о любви. В знак уважения к памяти своей бабки, королевы Филиппы, Ричард II предложил хронисту погостить при его дворе. Фруассар провел в Англии четыре недели, путешествуя по окрестностям Лондона в составе королевской свиты. За этот срок он сумел собрать много интересных сведений об ирландском походе Ричарда II, о внутриполитическом кризисе, назревающем в Англии, а также о положении дел в английской Гиени. На прощание король подарил Фруассару драгоценный кубок и значительную сумму денег. Впоследствии хронист будет с нескрываемой грустью описывать историю низложения этого монарха, который возмущал своих подданных миролюбивой политикой в отношении Франции.

Последние годы XIV столетия Фруассар провел в пределах графства Эно. Вероятно, обычным местом его пребывания было аббатство Шимэ, где он получил должность казначея в дополнение к званию каноника. Главным покровителем хрониста по-прежнему оставался его «природный» сеньор Альбрехт Баварский. К концу 1400 года четвертая и последняя книга «Хроник» была завершена. В ней рассматриваются события европейской истории, происходившие с 1389 по 1400 г. Начинается она с описания пышного, веселого празднества, состоявшегося в Париже по случаю въезда в него королевы Изабеллы Баварской[50], а заканчивается тревожным рассказом о том, как почти одновременно были низложены три властителя христианского мира — король Ричард II Английский, император Священной Римской империи Венцеслав IV Люксембургский[51] и папа Бенедикт XIII[52].

В Книге Четвертой уже нет той композиционной мозаичности, которая отличает Книгу Третью. Фруассар старается по мере возможности соблюдать хронологическую очередность в изложении событий и не дает разным сюжетным линиям слишком сильно обгонять друг друга. Вместе с тем автор-рассказчик продолжает оставаться действующим лицом повествования, которое благодаря этому часто приобретает вид мемуаров.

Многочисленные высказывания Фруассара в Книге Четвертой ясно свидетельствуют о его растущем беспокойстве за судьбы рыцарства и всего христианского мира в целом. Великая Схизма, разделившая католиков на два враждебных лагеря, победа турок над рыцарями-крестоносцами в битве при Никополе (1396), внутренние смуты и распри, ослаблявшие Англию, Францию и другие страны, — во всех этих явлениях и событиях Фруассар с тревогой усматривал признаки надвигающейся катастрофы. Подобно многим своим современникам он считал, что слабость и разобщенность являются следствием духовно-нравственного кризиса, поразившего западноевропейское общество. В связи с этим хронист задавался вопросом, не перемещается ли центр военно-политического преобладания из Европы на Восток, в земли, населенные мусульманами? И если это так, то возможно ли исправить ситуацию, вдохновляясь героическими примерами прошлого? Возможно ли возродить прежний боевой дух, восстановить пошатнувшиеся рыцарские идеалы и спасти от упадка европейские правящие династии, которые еще недавно были в зените славы и могущества?

Итогом раздумий Фруассара на эти темы, стала последняя редакция Книги Первой, т. н. «Римский манускрипт», завершенный примерно к 1410 г. Заново описывая историю правления Эдуарда III, хронист не пожалел самых ярких красок для того, чтобы создать образ идеального государя-рыцаря, готового с оружием в руках отстаивать интересы своей державы на полях сражений[53]. Небывалые успехи англичан на первом этапе Столетней войны Фруассар объясняет тем, что молодой монарх, постоянно согласуя свои действия с Парламентом, сумел заручиться поддержкой всех сословий и сплотил вокруг себя самые здоровые силы страны. В поведении Эдуарда III отвага и решительность сочетались с умением вовремя прислушиваться к рекомендациям мудрых советников, а также со способностью проявлять выдержку, терпение и умеренность в самых тяжелых и, как казалось, безвыходных ситуациях. По мысли хрониста, образ этого правителя, воплощавшего на практике высокие рыцарские идеалы, должен был служить впечатляющим примером для новых поколений дворянства. В целом «Римский манускрипт» можно расценивать как литературную попытку приспособить традиционные, освященные временем феодальные ценности и добродетели к быстро меняющимся социально-политическим реалиям.

Точная дата смерти Фруассара не известна. Некоторые косвенные данные, содержащиеся в «Римском манускрипте», позволяют говорить лишь о том, что он умер не ранее 1410 года.

На этом мы завершаем краткий обзор жизненного и творческого пути Фруассара. Вопрос о том, каких социально-политических взглядов придерживался хронист, и как они повлияли на содержание его труда, будет более подробно рассмотрен в следующем томе «Хроник», который мы надеемся подготовить к изданию в недалеком будущем.

В издание, предлагаемое вниманию читателя, вошли переводы обширных начальных разделов из трех основных редакций Книги Первой: «Амьенского манускрипта», манускриптов «семейства A/В» и «Римского манускрипта». В них рассказывается о предыстории Столетней войны и самой ранней ее стадии, завершившейся подписанием Эсплешенского перемирия между французским и английским королями в 1340 г.

Перевод «Амьенского манускрипта» выполнялся по изданию: Oeuvres de Jean Froissart / Ed. К. de Lettenhove. 26 tomes. Bruxelles, 1867–1877. T. II, III. Выверка перевода осуществлялась по наиболее современному на настоящий день изданию: Froissart, J., Chroniques. Livre I. Le manuscrit d’Amiens / Ed. G. T. Diller, 5 tomes. Geneve, 1991–1998. T. I, II. В некоторых случаях текст «Амьенского манускрипта» сопровождается выдержками из «Валансьеннского манускрипта», чтобы читатель имел возможность сопоставить эти две родственные редакции Книги Первой. Фрагменты «Валансьеннского манускрипта» переводились по уже указанному изданию Кервина де Леттенхове (KL).

Текст манускриптов «семейства A/В» также переведен по изданию KL. Однако переводчик счел возможным опустить те фрагменты, которые почти дословно дублируются в «Амьенском» и «Римском» манускриптах.

Перевод «Римского манускрипта» выполнен по изданию: Le Premier livre des Chroniques. Texte inedit рublie d’apes un manuscrit de la Bibliotheque du Vatican, ёd. baron Kervyn de Lettenhove, 2 tomes, Paris, F. Heussner, 1863. Его выверка осуществлялась по изданию: Chroniques. Бегтёге faction du premier livre. Edition du manuscrit de Rome Reg. lat. 869, ёd. George T. Diller, Сепёуе, Librairie Droz, 1972.

В случаях с «Амьенским манускриптом» и манускриптами «семейства А/В» переводчик позволил себе разбить текст на отдельные смысловые фрагменты и снабдить их условными заголовками. В случае же с «Римским манускриптом» было сохранено оглавление, воспроизведенное в издании Кервина де Леттенхове.

Следует, однако, учитывать, что автором этих заглавий, скорее всего, является не сам Фруассар, а какой-нибудь безвестный переписчик или переписчики.

Поскольку текст манускриптов «семейства A/В» публикуется не полностью, а выборочно, переводчик поместил его в конце издания в качестве приложения к двум другим редакциям. При этом он считает нужным еще раз подчеркнуть, что с хронологической точки зрения самой последней редакцией Книги Первой является «Римский манускрипт».

Переводчик выражает глубокую признательность мистеру Эндрю Майклу Чендлеру, президенту международного гуманитарного Института Джорджа Белла, за великодушную поддержку, оказанную им при подготовке издания к печати.

М. В. Аникиев