Хроники Порубежья

Глава восемнадцатая

На следующий день им не повезло.

Ближе к полудню, высматривая место для дневного привала, облюбовали глубокую тенистую лощину, но едва спустились на её дно, как с другого конца, терявшегося в сумраке, с гиканьем и свистом вырвались всадники, вокруг посыпались стрелы. Если бы у буджаков хватило терпения подождать еще пару минут, никто бы живым не ушёл, но и без того пришлось не сладко. Спас крутой откос, из-за которого преследователям пришлось искать обход, да болото, куда те не рискнули сунуться. Убегали врассыпную и долго ещё потом ползали в грязи, окликая друг друга шёпотом, пока не собрались снова вместе. А когда собрались, обнаружили, что девушки пропали. То ли отстали во время бегства, то ли сгинули в трясине. Искать же их как следует сейчас не было никакой возможности. Буджаки, упёршись в болото, покричали, посмеялись, и расположились на дневку в тени тополей, росших на краю леса, выставив, однако, дозорных, которые верхами разъезжали вдоль берега. Скоро из леса донёсся стук топора, над верхушками деревьев поплыл дымок, и до затаившихся в осоке путешественников, вызывая спазмы в пустых желудках, донесся запах мясной похлёбки. Хорошо ещё, что Нечай высмотрел среди топи островок твердой земли, тут хоть можно было дремать, не опасаясь захлебнуться во сне.

Однако, как всегда, одновременно всем задремать не получилось. На этот раз в роли возмутителя спокойствия выступал Митька, который, терзаемый беспокойством за судьбу пропавших девушек, пытался отвлечься, задирая Нечая, на которого он, кажется, не прочь был возложить всю ответственность за неудовлетворительный ход боевых действий.

— Ты, гончар, блин, — шипел Митька, с ожесточением счищая с себя тину и комки лягушачьей икры, налипшей за время ползанья по болоту. — Где твой меч?

— У меня, во, — Нечай, не чинясь, потряс перед носом вопрошавшего своим копьём, украшенным бунчуком из конского волоса, пропитанным ещё не успевшей засохнуть грязью. — А мечи нам, выдричам, заповеданы готфами. И мечи и щиты железные. А особенно у кого секиру такую найдут, вот как у дядьки Иваныча, тому секирой той тут же голову и снимут.

Это от того, что мечом пеший много не навоюет, сам небось видел. Чуть попадётся тебе щит покрепче, так и будешь скакать вокруг супостата, как ты скакал давеча, а пробить не сможешь. А против секиры никакой щит не устоит, никакой доспех. Еще ослоп для такого дела очень гож, но тут силу надо иметь медвежью.

А вот если железо в слитках, то и посейчас сдаём.

— Железо сдаёте! В слитках! — услыхав такое, Ермощенко схватился за голову. — Да как же это возможно? Ну, тимуровцы! Ну, почётную грамоту вам за сдачу металлолома.

— Что ещё за ослоп такой? — спросил Митька, таким тоном, который ясно показывал, что доверия к словам Нечая нет и быть не может.

— Ослоп, Митя, — пояснил натуральный кузнец, — это такая дубина, окованная железом. По моему же разумению, все эти запреты наверно имеют только тот практический смысл, чтоб показать, кто в доме хозяин.

Замечание насчёт хозяина в доме, кажется, слегка задело Нечая. — А нам мечи и ни к чему. Рогатины-то при нас, и ножи, и луки. В Речице Войт Немишич крепко сидит с дружиною, вот у него есть и мечники и копейщики. Потому наместник готфского короля. Раньше в Речицу ставили только коренных готфов. Войт — первый из словян. Ещё, кто в порубежники подался, ветер в степи пахать, те тоже с мечами.

— И где они все? Не видать. Гонят вас как баранов. Эх, вот уж не думал, что доживу до такого морального разложения в рядах предков. А ещё древние славяне.

Тут Ермощенко, любивший, чтоб всё было по справедливости, не выдержал.

— Типун тебе на язык, Митя. — даже с каким-то испугом сказал он. — Можно о всех так-то?

— А почему нет?

— Потому. Или ты тут всё уже увидел и постиг? А мы чем лучше в нашей российской действительности? Такие же бараны.

— Мы-то, понятно. А они с чего? Ни олигархов ведь, ни телевидения, ни органов прокуратуры, ни прочих слуг народа. И, заметь, никакого тяжкого груза прошлого.

— Да, тут им повезло. Есть шанс отыграться. Хотя, с другой стороны, тех же готфов взять… Тоже не сахар.

— У нас таких готфов в каждой конторе, как дерьма.

Неизвестно, сколько бы они спорили под кваканье лягушек и бульканье болотной воды, но вдруг из леса, оттуда, где был стан кочевников, раздались пронзительные женские крики, заставив побледнеть лица спорящих.

— Наши, — пробормотал Митька, хватаясь за рукоять меча.

— Пошли? — привстал Саня, и тут же, придавленный тяжкой дланью натурального кузнеца, вжался во влажную почву, захрипев. — Пусти, гад, убью.

— Тише, студент, — ответил тот. — Может и не наши это. Наши-то поголосистей были.

А если и наши, то, всё одно, до темноты в лес нечего соваться. Ночью же у нас есть шанс, хоть и хреновенький.

— До темноты они могут не дожить, — угрюмо сказал Митька. И словно в подтверждение его слов, крики в лесу стихли.

— Жалко, весёлые были девицы, — Нечай, сняв колпак, вытер лицо, приподнялся, и тут же откинувшись назад, упал навзничь. Стрела, пущенная с берега, попала ему в грудь на два пальца ниже ключицы. Обидно было то, что и стреляли-то дозорные скорее всего наугад, на звук, показавшийся им подозрительным, во всяком случае попыток проверить, в кого попала стрела, они не предпринимали.

Прошло два часа. Солнце палило как перед концом света. Над островком клубилась туча мошкары, такая густая, что было странно, как до сих пор её не заметили с берега. За это время никто не проронил ни слова. Тупо ждали темноты, стараясь не смотреть туда, где в нескольких шагах лежал Нечай, вытянувшись и закусив ворот рубахи, вышитый нелепыми красными петухами, похожими на след птичьей лапы, который, чтоб не закричать, он грыз перед смертью.

— Скорей бы ночь, — Саня в который раз тоскливым взглядом обвёл опостылевший пейзаж и вдруг почувствовал, что что-то изменилось. Все так же стлался дым дымок от становища степняков, солнце словно пристыло к белёсым небесам, но дозорный куда-то исчез, хотя Саня готов был поклясться, что мгновение назад видел его. В этом исчезновении не было ничего странного. Мало ли куда мог деться буджак. Мог просто с коня слезть по какой-нибудь надобности. А может быть кочевники наконец собрались сниматься и отозвали дозор. Понимая, что делать этого не следует, Саня привстал, всей кожей ощущая свою незащищенность. Но теперь обзор был лучше. Конь дозорного стоял на прежнем месте, но его самого не было видно.

Затем раздался глухой топот, и откуда-то появился табун лошадей. Объятые смертельным ужасом, лошади с диким ржанием промчались вдоль берега, не разбирая дороги. Но внимание Сани уже было отвлечено суетой, охватившей становище, на которое будто опустился пчелиный рой, заставляя людей истошно кричать и метаться по поляне. То и дело кто-то из них исчезал, словно нырял в высокую траву, и уж больше не появлялся. прочие же, кажется, сообразив откуда исходит опасность, вдруг бросились толпой в одну сторону, туда, где их приняла, вылетевшая из-за деревьев конница. Это напомнило Саня сцену, свидетелями, которой они стали в день прибытия, с той разницей, что в плен тут не брали. Над головами всадников сверкали клинки, с каждым взмахом которых пеших на поляне становилось меньше. Засмотревшись, Саня чуть не проглядел как из прибрежных кустов, низко пригибаясь, выскочили двое и побежали прямо на него. Саня плашмя упал на землю.

— Двое, сюда бегут.

— Видим. Лежи, не вставай, — Митька перевернулся на спину и вытащил меч из ножен. — Иваныч, выбирай.

Иван осторожно высунул голову из осоки и, взявшись за рукоять секиры, произнес с видом заправского киллера. — Мой — правый…

Саня положил стрелу на тетиву, но, увидев, что Митька отрицательно мотнул головой, снова приник к земле, явственно слыша чавканье грязи под ногами бегущих. А те, полагая главную опасность за спиной, бежали, поминутно оглядываясь, и когда Митька, встав из травы, ударил переднего снизу в живот, Сане показалось, что тот сам напоролся на острие меча. Кочевник согнулся пополам, кровяня пальцы, схватился за обоюдоострое лезвие и, хрипя, повалился на Митьку. Тот, отступив назад, одновременно резко потянул меч на себя, что бы освободить его, но иззубренный клинок хрустнул и сломался почти у самой рукояти. Буджак упал лицом вниз. Перешагнув через него, Митька достал нож. Но это было лишнее. Товарищ убитого прыгнул вбок, чуть не наступив на Саню, который заорал что-то нечленораздельное. Этот крик словно оттолкнул кочевника, который, делая огромные прыжки, кинулся вглубь болота, и вдруг пропал из поля видимости.

— Утоп, — удивился Иван, опуская секиру. — Что-то быстро.

— Железа на нём много было. Потому и засосало враз. Хорошо, что другой первым бежал. Саня, а что это ты хенде хох кричал? Они ведь по-немецки не понимают.

— Что, в самом деле? — Иван ухмыльнулся. — То-то джигит шарахнулся. Хотя они ведь скорее всего и по-русски не понимают. Однако, тех, что на поляне были, похоже, порубили всех.

— Интересно кто?

— Враги наших врагов — наши друзья, — с некоторым сомнением сказал Митька. — Будем на берег выбираться или тут отсидимся?

— Уже не отсидимся, — ответил Саня. — Они сюда сами едут. Вон, зовут.

Действительно, воин в блестящем шлеме, подъехав к самому болоту, призывно махал рукой и кричал повелительным тоном нечто неразборчивое.

Раз зовут, надо идти. — Иван наклонился и взял мертвого Нечая за плечи, Митька подхватил его под колени и они пошли из болота. Саня шел рядом, пытаясь помогать, но больше мешал.

— Ну, по крайней мере, блондин, — успокаивая себя, пробормотал Иван, когда они приблизились к берегу, и стало видно, что у всадника, ожидающего их, русая борода.

— Да, — оскользаясь в грязи, прищурил опытный глаз Саня, — типичный славянский воин эпохи раннего средневековья.

Последние метры пути по болоту оказались самые трудные, мертвый Нечай был тяжел. Но наконец, выбравшись на сухое место, Иван с Митькой опустили тело на землю.

Типичный воин, по виду одногодок Сани, задал типичный для всех времен и народов вопрос, рявкнув. — Кто такие? Куда путь держите?

— Во, стало быть, земляк, — окончательно обрадовался Иван, услышав славянскую речь. — Свои мы в доску, мил человек.

Земляк, положив руку на рукоять меча, свесился с седла, всматриваясь в лицо мертвеца.

— С нами шел, — пояснил Иван. — Днем стрелу словил.

Всадник перевел взгляд с мертвого на живых. Саня, словно увидев себя его глазами, подумал, что они должны представлять довольно странное зрелище для этого воина.

Но воин, подобно покойному Нечаю, если и удивился, то своего удивления показывать не собирался. Вместо этого он спросил. — Те двое, что сюда побежали, где?

Митька, который, стоя пеший перед конным, тоже держал ладонь на рукоятке своего сломанного меча, ответил. — Одного закололи, другой утонул.

— Ясь, поймал кого? — крикнули от разгромленного становища.

— Поймал, — откликнулся Ясь. — Только не тех.

— А те где?

Тех уж на свете нет, — крикнул Ясь и сказал. — Туда ступайте. Мертвяка с собой потащите?

— Потащим, — ответил Иван. — Он нам товарищем был.

На поляне еще курился костер, рядом с которым валялся на боку медный казан. На вытоптанной траве вразброс лежали несколько трупов. Эти все были побиты стрелами. Ближе к деревьям, там, где степняки, пытаясь найти спасение, попали под удар конницы, тела лежали грудами. Это было всё, что осталось от людей которые, ещё часа не прошло, как по-хозяйски пировали здесь, чувствуя себя в полной безопасности.

Теперь здесь хозяйничали другие. Несколько человек бродили по поляне, собирая оружие убитых и сваливая его в телеги, на которые путешественники, одичавшие за время лесной одиссеи, смотрели с боязливым удивлением, подобно тому, как смотрит на мираж путник, истомлённый жаждой. Какие-то шустрые парнишки верхом на неосёдланных конях шумели по кустам, сбивая в кучу разбежавшихся лошадей буджаков.

Победители, которых было несколько десятков, на взгляд натурального кузнеца, выглядели внушительно, несмотря на то, что их одежды под доспехами были истрепаны и оборваны до такой степени, что напоминали лохмотья. По их ловким ухваткам и уверенным движениям видно было, что это всё ребята боевые.

И вооружены они были подходяще, до зубов.

Кроме щитов и мечей, у каждого лук, колчан со стрелами, Длинные ножи они носили не у пояса, а крепили ремнями к правой ноге, на сарматский манер. На головах железные шлемы с острыми навершиями, а поверх красных и белых рубах у многих были кольчуги или панцири искусно сработанные из стальных пластин. К седлам приторочены пики и секиры.

Спешившись, они стояли полукольцом, рассматривая что-то.

— О, вот это я понимаю, предки, — вполголоса сказал Митька. — А то я уж что-то стал в них сомневаться.

— Кого привел, Ясь? — спросил, повернувшись, невысокий широкоплечий воин с рыжей бородой.

Ясь пожал плечами. — Поди разбери. Калики перехожие. И мертвец с ними. Ну, тот наш, из выдричей, должно быть. Говорят, что тех, которые в топь убежали, прикончили.

— Мертвец, ладно. А эти-то кто?

— Воробей, что ты меня пытаешь. Вот они, их и пытай.

— Воробей! Это про него Нечай говорил, — обрадовано прошептал Саня.

— Хорошо бы, — так же шёпотом ответил Ермощенко.

— Сюда ступайте, — приказал рыжебородый.

Воины молча расступились, и путники увидели двух прикрытых тряпьём женщин, сидящих на земле. Одна, судя по фигуре, совсем молоденькая, сидела, уткнувшись лицом в согнутые колени и обхватив их тонкими руками. Другая, постарше, сидела, упершись руками в землю и опустив лицо, закрытое прядями растрепанных русых волос.

У Сани на мгновение захолонуло в груди, ему показалось, что это Даша и Вера. Но это были другие.

— Смотри, — сказал Воробей. — Эти были тут? Узнаешь?

Женщина подняла миловидное лицо с искусанными губами и неожиданно улыбнулась. — Нет, воевода, этих не было. Да и не похожи эти на буджаков.

— Я тебя не спрашиваю, на кого они похожи. Со степью народ всякой сволочи идёт. Я тебя спрашиваю, они тут были?

— Говорю ж, не было их. Которые были, все тут мертвы лежат.

— Не все, — возразил Воробей. — Двое в болоте сгинули. Чему радуешься, дура?

— Спасению своему, воевода, — ответила молодуха, собирая с земли тряпки и стараясь прикрыть ими свою наготу. — И вот, дяденька смешной какой, — мотнула она головой в сторону Ермощенко.

Обтрепавшееся в лесных странствиях некогда элегантное черное пальто Ивана теперь висело на нем как старая плащ-палатка на огородном пугале. Пуговицы давно оборвались, так что подпоясывался он веревкой, которую презентовал ему Нечай. Оборвались и завязки меховой шапки, с которой он ни за что не желал расставаться, и теперь её уши торчали в разные стороны…

— Смешной, — согласился Воробей и спросил у молодки. — Буджаки вас долго с собой таскали?

— Ты что, воевода. Они с собой никого долго не таскают. Кто ж это долго вынесет. Утром мы им попались Если бы не вы, конец бы нам.

— С нами, что ли пойдете?

— А куда ж нам деваться? С вами.

— И она пойдет? — кивнул Воробей на скорчившуюся девушку, узкие плечи которой тряслись от беззвучных рыданий.

— И она, — твердо сказала молодуха. — А что плачет, то сам разумей. Я-то баба, а она-то девка. Ты б на её месте тоже плакал.

Воины разом грохнули от смеха.

Воробей почесал в затылке, и усмехнулся. — Ладно, будь по-твоему. Тряпки эти брось. С покойников возьми одежду подходящую и товарку свою приодень.

— Благодарствую, воевода, — поклонилась молодуха. — Я Пенка, а её Гориславой кличут.

— Запомню, — пообещал Воробей.

— А с нами что? — спросил Иван.

— А я откуда знаю? — вопросом на вопрос ответил Воробей. — Ну, кто вы? Куда вы?

Между тем, пока шла эта беседа, из лесу выезжали повозки и выходили люди. Вид у них был не такой воинственный, как у тех, что стояли на поляне. И хотя многие из них были обвешаны оружием с головы до пят, сразу было видно, что воинская потеха не является их привычным ремеслом. А того больше было народу прямо штатского, что называется гражданского населения, баб, детей и стариков. Вели они себя на удивление тихо, двигаясь словно тени, и лишь негромкий говор свидетельствовал, что это всё-таки живые люди из плоти и крови. Пока одни раскладывали костры, другие стаскивали тела убитых кочевников и сваливали их в болото. Так что очень скоро ничего, кроме луж подсыхающей крови, не говорило о произошедшей здесь бойне.

— А вон и Дашка с Веркой, — вдруг промолвил натуральный кузнец, словно бы даже осуждающим тоном, в котором, однако, вдумчивый слушатель легко бы различил радость, жизнь налаживалась.

Та же радость отразилась и на лицах девушек, но улыбки их потухли, когда, подбежав, они увидели труп Нечая. Удивительно было то, что ничего они при этом не сказали и, вообще, в разговор не вмешивались. Зная их характер, в это трудно было поверить, но факт есть факт. Вывод напрашивался сам собой, дисциплину в своём воинстве Воробей поддерживал железной рукой.

— Кто мы? — переспросил Иван и задумался, так как сам не очень представлял, кто же они тут такие будут. — Ну, свои, словяне. Правда, Митька?

— Ага.

— Идете откуда?

— Э? — Иван толкнул Саню, стоящего с полуоткрытым ртом и наблюдающего всю картину с видом постороннего наблюдателя, локтем в бок.

— Что? — поглощенный созерцанием, тот пропустил вопрос мимо ушей.

— Идем откуда, спрашивают.

— Мы идем из Херсонеса Таврического, — не долго думая, брякнул Саня. Потом, видимо, решив, что сказанного будет недостаточно, добавил. — В полон нас угнали, эти, как их, злые татарове.

— Всех троих, что ли? — недоверчиво спросил рыжебородый. — И этого тоже? — он указал на Ивана.

— Что-то не похоже. Такой сам кого хочет угонит, — додал какой-то боец из новоприбывших, и важно поправил сползший на самую переносицу войлочный колпак.

— И что это за злые татарове такие? Я про таких и не слыхивал.

— Хорошо устроились, — позавидовал Иван. — Это ничего, это вы еще услышите. То-то удивитесь.

— Слушай, командир, — начал закипать Митька. — Ты глаза разуй-то. Чего б мы в трясине мокли, кабы не свои?

— Так свои, говоришь, — Воробей с большим сомнением оглядел облепленного с ног до головы болотной грязью собеседника. Ивану даже показалось, что воеводе просто не хочется, чтоб такой непрезентабельный персонаж оказался своим.

— Вот тебе крест святой, свои. — Митька достал из-под ворота рубахи крестик на серебряной цепочке и приложился к нему губами.

Правая бровь воеводы поползла вверх. — Э, ребята, да вы никак греческой веры. А может — готфы? Ну, тогда вам не повезло.

— То есть, как это не повезло? — злобно сверкнул Митька глазами.

— То есть, так, что совсем не повезло, — с удовольствием пояснил Воробей. — Так не повезло, что дальше некуда.

Допрос явно принял нежелательное направление и натуральный кузнец понял, что если сейчас это дело не переломить, то всё может кончиться очень печально. Он оттолкнул Митьку, боясь, что тот сморозит что-нибудь ещё и, сорвав ушанку с голову, ударил ею оземь. — А коли готфы, то вели казнить нас, да и всё. Только допрежь вели слово молвить.

— О как запел. Чисто — Боян, — Воробей по-приятельски подмигнул Ивану. — Ну, велю. Давай, открой уста сахарные, молви слово медвяное.

— Ты же сам видишь, воевода, что никакие мы не готфы. Мы этих готфов и в глаза не видывали и слыхом не слыхивали. А что греческой веры, то не твоя печаль, а наша. По делам судите их.

— По делам судите их, — с удовольствием повторил Воробей. — Крепко сказано. И какие ваши дела?

— А такие, что если тебе воины нужны, то вот они, мы. Бери, пригодимся.

— Да я вообще старый опытный партизан, — воодушевился Митька. Саня покрутил пальцем у виска.

— Да мы ж тебе говорили, кто они, — по-свойски сказала Вера, выступая из-за спины Воробья.

— Молчи, девка. Пусть сами скажут.

— Так вроде всё уж сказали, — почесал Иван небритый подбородок. — Идем из Херсонеса Таврического в Речицу. Роду-племени не помним, потому как пребывали в плену с младых ногтей и всё для нас тут в новинку.

— Из Херсонеса Таврического, милый ты мой, сейчас даже птица сюда не пролетит, мог бы и поскладней соврать. А что в Речицу идёте, в это верю. И мы туда идём. Ещё есть чего сказать?

— Сам я — кузнец.

— Кузнецы нам нужны.

— Вот этот чернявый, — указал Ясь на Митьку, стоящего, обняв потерянную и вновь обретенную Дашу, — буджака на болоте зарезал.

— Молодец, чего уж там, — кивнул Воробей и спросил у Сани. — Ну, а ты, малый, чем славен?

Саня замялся с ответом и за него ответил Иван. — А он с нами.

— Тоже дело, — поразмыслив, рассудил Воробей. — Барышням своим в ножки поклонитесь, что на нас наткнулись да сюда привели, не то гнить бы вам в хлябях зыбучих.

— Без проблем, — пообещал Иван, кланяясь девушкам.

Вдруг решительно расталкивая стоящих людей, в круг пробился босой мужик в длинной синей рубахе и драных портах. Поклонившись Воробью, он сказал, показывая на Ермощенко со товарищи. — Меня Векшей зовут, из рода Дреговичей. Я этих людей знаю. Они нас на Малашской дороге от буджаков отбили. В честном бою.

Ответом ему был одобрительный шепоток, пронесшийся по рядам собравшихся. Ободрённый им, мужик уставил указующий перст на натурального кузнеца. — А этот, здоровый, вож ихний, видать, так-то красно говорил, так-то душевно. — Мол, режьте их всех в корень, чтоб и на развод не осталось. Режьте, говорил, жгите, душите, а бог простит. Кто с мечом придёт, тот, мол, от меча и погибнет.

— Охти мне, темнота наша, — огорчённо сказал Воробей. — А сам ты догадаться, конечно, не сумел. Что б не пришлось первым встречным бродягам, неведомого рода-племени, греческой веры к тому же, тебя от буджаков отбивать на Малашской дороге?

— Дык… — смущенный оратор отступил в толпу.

— То-то и оно, что дык, — язвительно промолвил воевода. — И почему босой шляешься? Чтоб я этого больше не видел.

Мужик, пятясь, состроил виноватое лицо и развёл руками.

— Ну, катись. А впрочем, погоди. Как там, — Кто к нам с мечом придёт, — тот чего?

— Тот от меча и погибнет, — крикнул мужик и поскорее скрылся с глаз долой, пока воеводе не взбрело в голову спросить его ещё о чём-нибудь.

— Ладно, златоусты, — воевода ещё раз окинул стоящих перед ним, одного за другим, скептическим взглядом. — До Речицы пойдёте с нами. А пока будем идти, то все мои приказы, а так же приказы начальных людей, что от меня поставлены, десятников и сотников, выполнять. Иначе — смерть.

Это — первое условие.

— Принимается, — за всех ответил Митька.

— Ещё бы не принимается, — усмехнулся Воробей. — А вот вам и первый мой приказ. Поступаете под начало Яся, он у нас всея деревещины архистратиг, пусть преподаст вам воинскую премудрость, а то, что-то мне кажется, не очень вы в ней тверды. А дальше видно будет. Ясь, прими, да насчёт еды распорядись, а то, того гляди, постолы примутся жевать.

— Нам бы товарища похоронить, — сказал Ермощенко. — Лопатой тут у вас можно разжиться или заступом каким?

— Можно. Только это вам ни к чему. — Воробей ткнул пальцем за правое плечо. — Туда несите, рядом с нашими ляжет.

На краю лесу, у подножья молодого дуба была вырыта глубокая могила, куда рядом с телами двух дружинников лёг Нечай.

— Ну, прощайте Шепель и Замыка. И ты, Нечай, прощай, — Ясь принял чашу, отпив из неё, выплеснул остатки вина к подножью свеженасыпанного могильного холма, обложенного камнями. — Встретите кого из наших, поклон передавайте. А будет случай, и слово за нас замолвите, перед кем, то вам судить.

Сидящие вокруг порубежники, а было их пятеро, насколько смог понять Саня, погибшие были из их десятка, встали и, отдав прощальный поклон, степенно зашагали прочь. Только после этого к могиле приблизились Даша и Вера с букетиками лесных цветов, и Ермощенко снова подивился, не столько даже здешним порядкам, сколько тому, что строптивые девицы находят нужным им подчиняться.

— А вам со мной, — Ясь, не оглядываясь, пошёл вперёд, туда, где уже пылали костры, вокруг которых суетились женщины. — За молодок своих не беспокойтесь, вечером свидитесь.

Но не успели сделать и двух шагов, как кто-то взял Митьку за руку, чуть повыше локтя. — Паренёк, а паренёк.

Светловолосый воин, лет тридцати, примерно одного с Митькой роста и телосложения, с круглым лицом, обрамленным пушистой бородой, смотрел ласковым взором голубых глаз и приветно улыбался в усы.

— Чего тебе, дядя?

— А того, что давай меняться.

— Не хочу, — Митька мотнул плечом, стараясь высвободить руку, но светловолосый держал крепко, а ласковый голос его приобрёл, словно стальная стружка упала в чашку с мёдом, угрожающий оттенок. — Это как же, не хочу? Так нельзя. Я дело говорю. Меч на меч. Махнём, не глядя?

Привлечённые громким разговором, люди слонявшиеся без дела, а таких было немало, в миг собрались вокруг спорящих, а Иван, ушедший вперёд, вернулся и встал за митькиной спиной. Он уже было раскрыл рот, что бы сообщить, что спорить не о чем, что у Митьки в ножнах вместо меча только обломок от него, в ладонь длиной, но во время передумал. Было у светловолосого с Митькой какое-то сходство, и можно было надеяться, что они, как одного поля ягоды, сумеют покончить миром, тут постороннее вмешательство способно только навредить.

Митьке, который уже сообразил, что виной всему богато украшенные ножны и рукоять меча, начинать службу в воробьёвом воинстве с ссоры было очень не с руки и он тянул время, выгадывая как бы так половчей извернуться, чтоб и врага не нажить и в грязь лицом не ударить. Очевидно, светловолосый это чувствовал, потому что с каждой секундой становился настойчивей. Это же чувствовали и собравшиеся вокруг зрители, при чём понять, на чьей стороне их симпатии было сложно. Они вроде и подбадривали светловолосого, тут, кстати, выяснилось, что зовут его Ратша, но в этом подбадривании просматривалась немалая доля иронии. И было похоже, что проигрыш Ратши никого бы особо не огорчил.

Придя к этому выводу, Митька дождался подходящего, по его мнению, момента, когда настырный Ратша уже начал наскакивать на него широкой грудью, и сказал. — Ладно, уговорил. По рукам.

Для противника, настроившегося на долгую кампанию по деморализации митькиной личности, это согласие стало полной неожиданностью, и он, прервавшись на полуслове, молча отстегнул свой меч и протянул его Митьке.

— Иваныч, смотри, как оно тебе? — обернувшись, спросил Митька, вытягивая из обтрепанных ножен видавший виды меч. Натуральный кузнец протянул длинную руку и задумчиво пощёлкал ногтем по клинку. Постоял, вслушиваясь в тихий звон, а затем вынес свой вердикт. — Нормально. С пивом пойдёт.

— Э, паренёк, — напомнил о себе Ратша, — А ты, что же?

— Пардон, — Митька расстегнул ремни перевязи и отдал ему свой меч. — Держи, братишка, на долгую память.

Ратша алчно схватил оружие, полюбовался на большой голубой камень грубой огранки, украшавший рукоять, и, потянув меч из ножен, уставился на обломок клинка, потеряв дар речи.

Зрители, потрясённые не меньше, ни единым звуком не выдавая своих чувств, затаив дыхание, следили за развитием драмы.

— Это что? — наконец спросил Ратша.

— А то не видишь?

— То-то и оно, что вижу, — ответил воин, покраснев самым жестоким образом, так что казалось, что или слёзы вдруг брызнут из его широко открытых глаз, или грянется он оземь с разорвавшимся сердцем.

— Так что ж теперь? Иль не рад?

— Да как же не рад? — не выдержал кто-то в толпе зрителей. — Того и гляди, помрёт от счастья.

Общий смех был наградой шутнику. Краснота, покрывавшая круглое лицо Ратши, уже приняла какой-то траурный оттенок.

— Э, парень, хватит, — Ясь, встав между ними, похлопал Митьку по плечу, подталкивая, между тем, в сторону. — И тебе хватит, — сказал он, повернувшись к Ратше. — Хотел сыграть? Вот и сыграл. Так что ж тебе?

— Так-то оно так, — естественный румянец мало-помалу возвращался к Ратше.

— Так, так, и не сомневайся. Знаешь, как лиса в курятнике от той злости померла, что куры залаяли? Не уподобляйся, — Ясь поднял руку и погрозил пальцем.

Ратша озадаченно посмотрел сначала на палец, пытаясь проникнуть в таинственный смысл сказанного, затем на обломок меча в своей руке, плюнул, и, сунув обломок в ножны, удалился с гордым и независимым видом