...И белые тени в лесу

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Совершенно неожиданно Каролина предложила проводить меня к поезду.

– Будем вместе до последней минуты! – преданно сказала она.

Я очень обрадовалась.

Предполагалось, что я поеду сразу после завтрака. Обычно, когда я сталкиваюсь с чем-то неизбежным, то если уж действительно ничего нельзя изменить, я стараюсь покончить с этим как можно быстрее. Не люблю долгие проводы.

Вот и тогда я стала нервничать и захотела поскорее уехать. Но завтрак затянулся. Оказывается, мой предстоящий отъезд воспринимали гораздо серьезнее, чем я ожидала. Кажется, все почему-то привыкли, что я живу в замке, и это было приятно. Я все больше убеждалась в том, что должна вернуться сюда как можно скорее.

Был и Аксель Торсон, хотя обычно он на завтрак не приходил. Он хотел поехать со мной на станцию, чтобы убедиться, что я села в поезд и у меня все в порядке, но когда он услышал, что меня будет провожать мой «брат», он понял, что мы хотим побыть вдвоем.

И он, и Вера спрашивали, действительно ли Карл не хочет поехать на конфирмацию своего брата, но Каролине удалось отговориться со свойственной ей изворотливостью.

– Я человек неверующий, – тихо сказала она. – Для меня это было бы лицемерием.

Каролина опустила глаза; все это было сказано с таким видом, будто раньше она не сделала это признание в первую очередь из уважения к Амалии. На некоторое время за столом воцарилось молчание, такой ответ пояснений не требовал. Никто ни о чем не спросил. Все понимали и уважали ее взгляды.

Амалия тоже была на завтраке, но ни один мускул не дрогнул на ее лице. На секунду она посмотрела на меня, словно думая о том, что, может быть, я и сама неверующая. Потом, когда мы стали прощаться, она, взяв меня за руки, долго смотрела мне в глаза:

– Дорогая Берта, мы будем ждать вас.

Я почувствовала, что она говорит искренне.

Вера готовила бутерброды мне в дорогу. Неожиданно пришел Арильд и принес толстую книгу, чтобы в поезде было что почитать. Он специально дожидался, пока все уйдут, чтобы никто не видел, как он передает ее мне. Книга называлась «Дневник одного мечтателя», автор был некто Амиель. Арильд открыл ее на первой странице и кивнул на вступление, которое начиналось словами: «Эта книга не для всех, наверно, даже не для многих».

Он быстро взглянул на меня и молниеносно исчез.

У Розильды тоже была для меня книга, чтобы я читала в поезде. «Дон Карлос» Шиллера – она давно обещала дать его почитать, но все это время книга была у Каролины.

Внутри лежала маленькая записка, где Розильда написала:

«Чтобы научиться говорить с Карлосом, я хочу почаще бывать с его сестрой. Ты ведь понимаешь, что долго без этой книги я не смогу. Поэтому пусть это будет залог, смысл которого таков: „Дорогая Берта, возвращайся скорее!“

Розильда простодушно протянула мне книгу, она хотела, чтобы я прочитала записку сразу же, и все это время смотрела на меня в ожидании ответа.

– Не беспокойся, – сказала я. – Я вернусь.

Как только мы с Каролиной спустились вниз, перед нами вырос Арильд и с загадочным видом произнес:

– Я приказал запрячь экипаж призраков. В честь Берты.

Я решила, он меня разыгрывает, но только мы вышли из ворот, как увидели – так я и думала, – что по мощенному булыжником двору прошествовал кучер с Библией в руках. Бросив на нас строгий серьезный взгляд, он положил ее себе под сиденье. Он проделывал это с таким торжественным выражением лица, что Каролина чуть не прыснула со смеху – мне пришлось предостерегающе посмотреть на нее.

По дороге я рассказала ей все, что знала об экипаже призраков.

– А я-то думала, что Библия – это как бы протест, я решила, что он все это делает, чтобы показать, как ему не понравились слова о том, что я неверующая. Я подумала, за этим стоит Амалия, – рассмеялась Каролина.

– Амалия бы так никогда не поступила, – сказала я.

– Знаю, знаю. Я просто пошутила.

Когда мы приехали на станцию, поезд уже прибыл. Мы наспех попрощались. Я взяла сумку и побежала к своему вагону. Следом бежала Каролина.

– Куда ты так спешишь. Поезд простоит еще долго! – кричала она.

Но мне не хотелось затягивать расставание. Поднявшись в вагон, я захлопнула за собой железную дверцу. Каролина осталась стоять на платформе. Она была очень серьезной и внезапно вскочила на подножку. Ну как так можно!

– Осторожно, Каролина! Поезд вот-вот тронется! – сказала я.

Она кивнула, но спускаться не думала.

– Берта!

– Что-о?

Но она только посмотрела на меня – о чем она думает, гадать бесполезно.

– Лучше тебе все-таки спуститься. Если поезд тронется, тебе несдобровать.

В тот же момент к нам подошла женщина в траурной одежде и сказала, чтобы Каролина слезала вниз, поэтому ей все-таки пришлось спрыгнуть. Но как только женщина удалилась, она снова вскочила на подножку. Я хотела помешать ей, но она схватила меня за руку. Каролина молча смотрела на меня, но прочитать что-либо по ее глазам было невозможно.

– Я же уезжаю совсем ненадолго, – сказала я.

– Знаю.

– Ты и не заметишь, как время пролетит.

– Да.

Паровоз засвистел и выпустил пар. С минуты на минуту поезд должен был тронуться. Я попыталась высвободить руку, но Каролина не отпускала.

– Каролина, тебе пора спускаться.

Она кивнула, и вдруг я увидела слезы у нее на глазах.

– Ну ладно, пока! Передай привет папе!

Кругом было шумно – может быть, я не расслышала?

– Что?

И тогда она словно застыла на месте.

– Я просто хотела, чтобы ты передала привет домашним.

– Спасибо. Конечно, передам.

Поезд медленно тронулся, и Каролина наконец отпустила мою руку и спрыгнула на перрон.

– Ты ведь можешь передать привет нашему папе, если тебе не сложно!

– Конечно, могу.

Поезд набирал скорость, Каролина бежала по перрону, но не поспевала за поездом, мой вагон был уже впереди.

– Берта, помни, что мы сестры! – прокричала она вдогонку.

Затем повернулась и пошла обратно к кучеру, который дожидался возле кареты. А я все стояла, провожая взглядом Каролину, скрывшуюся за дверцами экипажа. Войдя в купе, я уселась на свое место.

Дорога в Замок Роз протянулась вдоль железнодорожных путей, и, выглянув в окно, я увидела вдалеке экипаж призраков с двумя вороными лошадьми. А внутри сидела Каролина – я не видела ее, но мысленно провожала, вспоминая каждый шаг на пути в замок. Я не преувеличу, если скажу, что и следующие полчаса я, скорее всего, ехала обратно в замок, по крайней мере в своих мыслях.

Но вскоре я вернулась к действительности, раскрыла сумку и достала все, что было необходимо для удобного путешествия.

В купе никого не было, кроме одного пожилого мужчины. Я сидела у окна, а он – напротив меня в другом конце купе, у двери. Ничего общего у нас с ним не было. Почти всю дорогу он читал книгу, не отрываясь и не поднимая глаз.

Я достала дорожную подушечку, подложила ее под голову и, устроившись поудобнее, откинулась на сиденье. Первым делом я съела один из Вериных вкусных бутербродов. Затем достала книги, но прежде чем начать читать, посмотрела на фотографии, сделанные фотоаппаратом Розильды. Я хотела показать их Каролине, пока мы ехали на станцию, но за разговорами совсем об этом забыла.

Не знаю, может быть, я просто выдумала, что в поезде фотографии будут выглядеть по-другому, чем в замке. Но тени Розильды и Каролины по-прежнему оставались белыми, а на той фотографии, где была я, моя тень и тень Розильды были темными. Может быть, это из-за того, что фотографировали на другом расстоянии? Но вообще-то особой роли это не играет, ведь фон остается тем же. Хотя, разумеется, ничего сверхъестественного во всем этом нет; скорее это какой-то необычный, но вполне объяснимый световой эффект.

Я убрала фотографии в сумку и принялась за книги. Сначала я достала «Дневник одного мечтателя». Раскрыв его, я поняла, почему Арильд колебался, перед тем как дать мне эту книгу. Многие места были подчеркнуты. На каждой странице виднелись тонкие линии от простого карандаша, маленькие восклицательные и вопросительные знаки.

На секунду я подумала, что эти подчеркивания были сделаны специально для меня, что они содержат своего рода послание, которое Арильд не мог высказать вслух, и все же хотел, чтобы я об этом знала. Но вскоре поняла, что это не так. Он делал их для себя.

Первое предложение, которое он подчеркнул, было таким:

«Я познал себя, но не научился собой управлять».

Чуть ниже на той же странице:

«Индусы говорят: „Судьба – это не пустой звук, а последствия поступков, совершенных в прошлой жизни“.

«Не стоит оглядываться далеко назад. Жизнь каждого человека сама предопределяет судьбу».

На другой странице:

«Я не доверяю себе и своему счастью, ибо знаю себя».

Дальше, в том же абзаце:

«… все, что посягает на мои представления о совершенном человеке, глубоко ранит мое сердце, внутри у меня все сжимается, я начинаю мучиться, лишь только подумаю об этом».

Через десять страниц:

«Оберегать душу, ее чаяния, ее права, достоинство – это важнейший долг каждого… сохранять человеческое в человеке… в настоящем, истинном человеке… Бороться с тем, что унижает, умаляет, мешает, портит человека, защищать то, что придает ему сил, облагораживает, возвышает!»

Таким образом, страница за страницей я следовала за ходом мыслей Арильда.

Я читала только то, что было подчеркнуто, и мне казалось, что разные грани его характера на глазах выстраиваются в единую картину, постепенно заполняя пустующие фрагменты. Если бы он не хотел раскрываться передо мной, то не дал бы мне эту книгу. И даже в разговорах я едва ли смогла бы узнать его ближе. Шаг за шагом я проследила все его душевные противоречия. То, что эта книга попала ко мне в руки, было безграничным доверием со стороны Арильда.

Розильда тоже по-своему глубоко мне доверяла, ведь она дала мне почитать «Дона Карлоса». Никаких подчеркиваний в этой книге не было, но я же и так знала, кем для нее является Дон Карлос.

Арильд и Розильда подарили мне свое доверие. Оказывается, не только Каролина, но и я для них что-то значила. В последние дни они давали мне понять, что и для меня есть место в их сердцах. Просто они воспринимали нас совсем по-разному – ее и меня, – Каролина так и говорила. Зря я чувствовала себя лишней.

Книги были прекрасным доказательством их доверия.

Но я никак не могла сосредоточиться на чтении. Мысли разбегались в разные стороны.

И каково мне будет вернуться домой?

Мне становилось немного не по себе при мысли о встрече с близкими.

Я не была дома всего лишь месяц, а казалось, что прошел уже год.

Разумеется, все будут расспрашивать, что да как, но я ведь толком и рассказать ничего не смогу. Столько всяких впечатлений, а говорить об этом так сложно. А ведь до сих пор они довольствовались моими поверхностными письмами. Так что теперь, понятное дело, хотят узнать больше.

В письмах ты волен рассказывать только то, что угодно тебе самому, все сказанное можно основательно взвесить. Но когда остаешься с человеком наедине, этот номер не пройдет. Даже если ты будешь как никогда односложным, все равно взгляды и жесты раскроют больше, чем ты хочешь сказать.

А мне-то чего бояться?

Сижу тут и мучаюсь, как будто все смертные грехи на моей совести. Как будто я нахожусь под подозрением. Разве это так?

Такое ощущение, что да.

Почему?

Ну как же. Я ведь согласилась, чтобы в Замке Роз Каролина играла роль моего брата. Дома об этом лучше промолчать. Точно так же не стоит говорить о том, что она считает себя моей сестрой и папиной дочерью, о чем ему самому неизвестно. В общем, надо бы мне помалкивать, а то не ровен час можно и проговориться. Каждую минуту надо быть готовой ко вранью.

У меня было такое чувство, словно я жила в каком-то заколдованном мире, а теперь меня вдруг вынесло наружу, в обычную жизнь. В Замке Роз все казалось таким нереальным, как будто привычные законы там не действовали. И теперь, по мере того как я приближалась к дому, я с каждой минутой все больше чувствовала себя обманщицей – или соучастницей чужого обмана.

Но дело не только в этом. Я была неискренней и в другом. Они станут спрашивать меня, скучала ли я по дому. А ведь я ни капельки не скучала, но сказать об этом никогда не смогу. Придется притворяться, что мне их очень не хватало, что я так хотела их увидеть. Мне придется даже преувеличить, чтобы они не догадались, что я и вовсе о них не думала.

Я боялась, что стала совсем чужой для своих близких. Больше всего я переживала из-за предстоящей встречи с папой. Скорее всего, именно рядом с ним я почувствую себя чужой. Сам папа никогда не показывает своих чувств.

Теперь я поняла, почему я боялась уезжать из Замка Роз. Не только потому, что мне страшно было покидать Каролину, Арильда и Розильду. Происходило это в равной степени из-за того, что их мир поглотил меня целиком и полностью, а мой собственный дом и моя семья перестали для меня существовать. Вот поэтому-то я и чувствовала себя такой виноватой. Какая я все-таки обманщица, да еще и родных своих предала.

А теперь я должна к ним вернуться. Сейчас я находилась меж двух миров, сердце мое разрывалось между Замком Роз и родительским домом. И как я ни пыталась найти для них что-нибудь общее, у меня ничего не получалось.

Я просто-напросто боялась возвращаться.

Мужчина, сидевший все это время у двери, через несколько минут сошел, и я осталось одна. Но вот дверь открылась, и в купе вошла женщина, севшая у окна прямо напротив меня. Это была та самая дама в траурном платье, которую мы повстречали на перроне. Раньше она сидела в другом купе, но за время пути я видела ее несколько раз. Она была чем-то обеспокоена, ходила туда-сюда по коридору.

Лицо ее закрывала траурная вуаль, которую она ни на минуту не приподняла.

С тех пор как женщина вошла в купе, она сидела как на иголках, то и дело нервно смотрела по сторонам и теребила свои вещи. Наконец, успокоилась и замерла. Не сказать, что ей было очень удобно в такой позе. Вместо того чтобы откинуться на спинку скамьи, она сидела прямая, как свеча, на самом краешке сиденья; руки в перчатках плотно сжимали друг друга, лежа на краю стола, а голову она наклонила слегка вперед.

В общем, она все время маячила у меня перед глазами, но я всеми силами старалась на нее не смотреть. Было ужасно неприятно постоянно видеть перед собой эту неподвижную черную фигуру. Куда бы я ни смотрела, она все равно попадала в поле зрения.

За густой вуалью угадывалось бледное лицо, но черты его различить было невозможно. Я не могла понять, старая она или молодая, смотрит ли она на меня или погружена в молитву. Руки, сцепленные замком, могли быть доказательством последнего.

Хотя, возможно, она была так глубоко погружена в свое горе, что вообще меня не замечала.

Я попыталась снова вернуться к чтению, но из этого ничего не вышло. Тогда я откинулась назад в свой уголок и, укрывши лицо занавеской, попробовала заснуть, но из этого тоже ничего не получилось. Я отодвинула занавеску и стала наблюдать за женщиной из-под полуопущенных век. Она сидела неподвижно. Если бы меня не было, когда она вошла в купе, я приняла бы ее за манекен, сошедший с витрины.

Когда к нам заглядывал кондуктор, чтобы объявить очередную станцию, она по-прежнему сидела не шелохнувшись.

Я стала всерьез подумывать о том, не перейти ли мне в другое купе. А вдруг ей это будет неприятно? А может, она и вовсе этого не заметит?

Так или иначе, я встала и вышла в коридор, немного прошлась и постояла у окна. Когда через несколько минут я вернулась обратно, она все так же сидела, словно истукан. Я сделала вид, что мне понадобилось взять кое-что из сумки, и снова вышла в коридор. Спустя какое-то время я прокралась обратно и заглянула в купе – картина та же.

Тогда я пересела в соседнее пустое купе. Но женщина по-прежнему не шла у меня из головы. И вдруг она появилась в дверях.

Чего ей от меня надо? Она загородила свет, лившийся из окна в коридоре. Из-за этого ее фигура в траурном платье стала еще чернее. Плотная многослойная вуаль спускалась почти до самого пола. Женщина была такой же неподвижной, как прежде.

– Извините, я могу вам чем-нибудь помочь? – спросила я.

И тогда из-под вуали раздался мелодичный голос:

– Мне пора выходить.

Поезд постепенно замедлял ход, и я подумала, что, наверно, она хочет, чтобы я помогла ей выгрузить саквояж. Но багажная полка была пуста. Я встала и спросила, где ее чемодан.

– Спасибо, но у меня с собой только эта маленькая сумочка.

А что же ей от меня надо? Я вопросительно посмотрела на нее.

– Фрекен садилась на поезд на той же станции, что и я? – спросила она.

– Кажется, да.

– Да, конечно, я еще тогда вас заметила. Вы, наверно, старые друзья?

– Мы брат и сестра.

– Вы ведь из Замка Роз?

– Да, а что?

– Вы уехали, а ваш брат остался?

– Да, но я скоро вернусь обратно.

Поезд все стоял. Ей пора было выходить.

– Счастливого пути! Она кивнула мне и ушла.

Я так и осталась стоять в дверях, глядя ей вслед.

Несмотря на густую вуаль, полностью окутывавшую незнакомку, можно было различить ее стройную элегантную фигуру. Она быстро и уверенно прошла по коридору, но во всем ее облике чувствовалось что-то хрупкое. Интересно, как она выглядит без вуали? Судя по голосу, она еще довольно молода.

В конце коридора она обернулась и помахала:

– Я решила поздороваться, когда поняла, что фрекен едет из Замка Роз, – сказала она.

Затем она сошла, а я поспешила к окну, чтобы посмотреть, кто ее встречает. Но женщина тотчас исчезла в здании вокзала – больше я ее не видела.

И почему она ни с того ни с сего мной заинтересовалась, ведь она так долго сидела прямо напротив меня, совершенно неподвижно, не говоря ни слова. Может, она только в последнюю минуту вспомнила, что видела меня раньше? Хотя где и когда она могла меня встречать, я не догадывалась: ведь я так и не увидела ее лица, а голос был мне не знаком.

И вдруг меня осенило: Вера Торсон несколько раз говорила о брате Максимилиама Стеншерна – его звали Вольфганг, он был на борту во время гибели «Титаника». А его вдова, София, жила на хуторе неподалеку от Замка Роз. Разумеется, она знала обо всем, что происходит в семье Стеншерна, и, конечно же, поняла, кто я такая. Ведь она считала себя настоящей хозяйкой замка. Я уверена, что эта женщина и была той самой Софией.

Как бы то ни было, все-таки хорошо, что она сошла. Теперь можно подумать о чем-то своем.