...И двадцать четыре жемчужины

ДЫМ В ЛЕСУ

Засекин доехал до остановки Малые Камни. «Подходящее место», — подумал он, еще издалека увидев из автобуса живописный холм и речку. Особенности характера Евгения в этом случае, как и во множестве других, одержали в нем верх над серьезным внушением Эньшина, что надо ехать как можно быстрее: вещь, которую надлежало отреставрировать особенно тщательно, должна попасть на выставку. Евгению нужно поспешить, и спиртного в это время ни-ни. Наверно, это и в самом деле серьезно, потому что Эньшин не дал ему ни копейки аванса, кроме как на дорожные расходы.

Вместо того чтобы напрямик пройти к монастырю, Засекин спустился к реке, искупался и блаженно растянулся на чистом мелком песке. Легкие облака плыли по синему небу, в воздухе слышалось жужжанье насекомых, стрекот кузнечиков — музыка погожего летнего дня.

Евгений подумал, что за все это лето он впервые вот так отдыхает от города. Наверно, и в старину живописцы, прежде чем начать работу, уходили в леса, в поле, и им среди этой красоты виделись будущие фрески... А как выбирались места для монастырей! Вон, с какой стороны на него ни посмотришь — только диву даешься. Если б каждый день бывать на такой природе, так и работалось бы по-другому, и он, Засекин, сам мог бы создать что-нибудь стоящее, а не только реставрировать чьи-то чужие творения.

Он бы расписал, например, целую стену... небо с облаками вот такими же, луг цветущий, а на нем красивых людей... Женщина на переднем плане была бы похожа на Тоню...

Евгений представил, как пригласил бы потом Тоню на открытие своих росписей. Потрясенные зрители, шепот восхищения... а он, автор, в простой одежде (не стоит подражать моде, это все суета) стоит рядом с Тоней и знает, что отныне только он один существует для нее на свете...

Если бы не голод, заставивший Засекина отвлечься от своих мечтаний, он не торопился бы покидать это чудесное место. Пришлось одеваться и отправляться в путь.

Он осмотрелся и зашагал к холму, на котором виднелись строения, а дальше за ними березовая роща, пронизанная светом, и пригорки с деревнями и пашнями.

Засекин отыскал «старика», как называл он про себя Лисовского. Тот встретил посланца не особенно приветливо и был недоволен поздним появлением Засекина.

Евгений передал все, что приказывал Эньшин, и готов был сразу же приступить к делу, но Лисовский коротко буркнул:

— Утром. Как придет заведующий.

От себя Засекина не отпустил, на просьбу провести его по музею ответил: неурочное, мол, сейчас время.

Лисовский жил в небольшой пристройке, примыкавшей к часовне. Он соорудил это жилье из строительных отходов, но достаточно основательно.

Лисовский предложил Засекину поужинать вместе с ним, и после этого они легли спать. Евгений никак не мог уснуть — все ворочался на жестком топчане. Наконец задремал, но вскоре опять проснулся и увидел, что Лисовского нет, а дверь притворена неплотно. Евгений решил, что старик вышел и вот-вот явится. Но тот все не возвращался. Тогда Засекин накинул на голые плечи куртку и вышел. Поежившись от ночной свежести, он огляделся — Лисовского нигде не видно. «Куда же пропал старикан?» — подумал он и вдруг увидел блеснувший на миг свет в часовне.

Засекин осторожно подошел к узкому оконцу часовни и заглянул в него.

Старик при свете карманного фонарика нагнулся к отверстию в полу, повозился и задвинул его плитой. Засекин подумал, что старик может увидеть, как он подглядывает, тихонько отошел от окна, юркнул в хибарку и улегся на топчан. Вскоре Лисовский вернулся, но Евгений даже не пошевелился и не подал вида, что заметил его отсутствие.

Утром, когда Засекин проснулся, Лисовского уже не было, постель прибрана, на столе почти остывший чайник, хлеб, яйца и соль.

Ночное происшествие походило на сон. «Чудной какой-то этот старик, — подумал Евгений. — Шастает по ночам, все ему не спится. Меня, что ль, побоялся, чего-то надумал припрятывать... Чокнутый, что ли?»

Засекин позавтракал и прибрал на столе, когда Лисовский вернулся:

— Пойдем, пора браться за дело.

Они пошли в часовню.

Стены часовни, сложенной из белого камня, изнутри были сплошь заставлены стеллажами, на которых разложены остатки от надгробий с бывших помещичьих могил да части резного алтаря с сохранившейся кое-где позолотой. Один угол был освобожден для работы, между стеллажами положена крышка от стола.

— Ну и атмосфера здесь... закоченеешь, — заметил Засекин, поеживаясь.

— На вот, положи под ноги. — Лисовский протянул ему доски. — На замок тебя запру, чтоб никто не мешал.

Он подал Евгению три небольшие иконки:

— В случае чего, никому не объясняй. Такое поверие — до конца работы нельзя показывать.

Лисовский вышел, и в замке на двери часовни щелкнул ключ.

Разглядывая темные доски икон, Евгений загорелся азартом: сквозь черноту виделось ему, как засветится вся гамма цветов — белого с охрой и синим, — загорится позолотой, проглянут лики святых, к которым Засекин относился по-свойски.

Он не замечал уже ни сырости, ни холода — работа захватила его.

Мешал ему только Лисовский. Он заходил несколько раз, молча наблюдал за работой и, уходя, не забывал запереть на замок дверь часовни.

На четвертые сутки, когда работа подходила к концу, Лисовский долго не появлялся, и Засекина неудержимо потянуло посмотреть, что же там, под полом, где ночью возился Лисовский. Выглянул в окно — Лисовского поблизости не было видно. «А, была не была». Засекин попытался приподнять плиту, но не смог. Увидел у двери топор, поддел лезвием. Плита приподнялась, под ней отверстие. Опустил руку по самое плечо, нащупал железный сундучок, но стронуть его с места не удалось — слишком тяжелый.

Послышались осторожные шаги по деревянному настилу у двери, Засекин замер. Но шаги удалились. Засекин быстро опустил плиту и, услышав скрип ключа в замке, отскочил к своему месту.

Лисовский подошел к столу, оперся на него руками и смотрел на просветлевшие иконы. Похвалил:

— Молодец, понимаешь дело, заплатят хорошо.

Засекин старался не смотреть на Лисовского, было стыдно, что дернуло его совать нос в чужие дела. «Небось музейные находки там держит, такие работники — настоящие фанатики. Пока сами не разберутся, что удалось им найти, никому не показывают, да и от характера зависит — старик, видно, не любит зря рот открывать». Сколько уже ему Засекин всего для музея делал, а ведь первый раз похвалил.

— Жалко из рук выпускать, — уже вслух сказал он. — Вы не знаете, где будет выставка? Надо съездить, попрошу друга на цветную пленку щелкнуть.

Евгений осторожно приставил иконы к стене:

— На них, мать честная, надо при свечах смотреть. А в окладах каковы? Чудо! Откуда они? Кто их нашел?

— Пока говорить об этом не велено. Академик опишет, будешь читать про них статьи. А сейчас помалкивай.

Старик говорил отчетливо, веско. Засекин спросил:

— А что, в музей еще не поздно? Мне ведь утром рано ехать. Сколько делал для вас, а в музее так и не был.

— Не дело затеял завтра-то ехать. Иконы сейчас заберут, отправят с посыльным, а мы с тобой поужинаем, как положено, и обсудим дела.

Сходили в ларек, купили еды. Лисовский расщедрился, взял бутылку водки. «Видно, оценил работу, — подумал Засекин, — любит старик свое дело».

Лисовский достал чистое полотенце, постелил на стол.

— Ты посиди, я огурчиков малосольных попробую достать. Дверь-то запру, а то шляется народ, не надо, чтобы тебя видели.

Лисовский пришел мрачный. Разложил на столе еду, пригласил Евгения. Разлил водку в стаканы.

— Ну что ж, хорошую работу не грех и обмыть.

Когда Засекин заметно опьянел, Лисовский предложил:

— Мастер ты хороший, цены тебе нет. Я за это тебе такие штуки покажу... по большому секрету. Никто еще не видел.

«Наверно, свою захоронку покажет. Придется остаться», — подумал Евгений.

— А сейчас пойдем порыбачим. Самая пора. Костер разведем, ушицы наварим.

— А что, неплохо, — согласился Засекин.

Шли вдоль реки. Евгений поглядывал по сторонам, негромко насвистывая.

— Не свисти, — оборвал его старик.

Засекин устал и уже пожалел, что потащился в такую даль.

— Скоро, что ли? — спросил он раздраженно.

— С километр осталось. Не кисни, я для бодрости пузырек захватил.

Наконец подошли к заброшенной сторожке. Но реки поблизости не видать.

Зашли в сторожку, достали еду, Лисовский вынул металлическую фляжку.

— Спиртяга, не сравнишь с местной водкой.

Засекин отпил немного.

— Будем вести разговор, — сказал Лисовский. — Знаешь, что ты со мной сделал? Зарезал. Не думай, что на этом разживешься. Завтра же тебя сгребут: украл музейные ценности.

— Ты что, спятил? Кто у тебя спер ценности?

— Не прикидывайся. Может, скажешь, что не лазил в подполье? Все равно увезти отсюда и продать тебе не удастся. Сбежать тоже не выйдет. Лучше скажи, куда все прибрал. Вернемся, я положу на место, ты с этого будешь иметь доход. Иначе завтра же тюрьма.

— Да ты что? Ничего я не знаю. Свои темные дела сам разбирай, меня не путай. Сбыл небось казенное имущество и теперь дураков ищешь. Я думал, ты человек, а ты сволочь, спекулянт!..

Засекин рванулся было к выходу. Но старик вцепился в него крепко.

— Хватит, не расходись. Я же видел все. Давай по-хорошему. Ты мне объясни...

Засекин сел. Старик налил ему в стакан.

— Чего кричишь? Я тебя жалею. Пропадешь из-за тех железок. Это же копии.

— Чего тебе нужно от меня?! — рассвирепел Евгений. — Ничего я не брал! Сроду не крал ничего!

— Хорошо. Ладно. Утихни.

Есть Засекин не мог. Он только отхлебывал спирт. А Лисовский подливал еще. Голова начала тяжелеть. Он отодвинул стакан, но ему стало совсем худо. Лисовский потряс его за плечо, толкнул. Засекин повалился на лавку, уже ничего не чувствуя и не слыша.

Лисовский убрал свой стакан и флягу и поставил на стол наполовину налитую бутылку. Потом смахнул со стола тлевший окурок, оставленный Засекиным, развалил лежавшие у печки дрова и хворост, поднес зажженную спичку... Он подождал, пока хворост занялся пламенем. Только тогда выскочил из сторожки и оглянулся — в оконце были видны отсветы пламени, и сквозь щели пробивался дым. Лисовский быстро зашагал в сторону, к лесному озеру, где в самом деле водилось много рыбы.