В ПУТИ

Дорога кружила и кружила по сопкам, поднимаясь к перевалу. Ясин с Анохиным шли от дорожного участка, расположенного в распадке Белом. Как они планировали, после спуска к поселку Стрелка присоединятся к партии и направятся в глубь тайги.

Ясин видел, что суровая обстановка, полное отречение от суеты городской жизни уже оказали на Анохина благотворное влияние: он окреп и физически и духовно.

К середине дня достигли вершины перевала. Их захватило ощущение беспредельности пространства, которое открылось с высоты. Белесовато-серые скалы не давали здесь жизни ни кустарнику, ни траве. Лишь плоские лишайники медленно, из века в век, наползали на каменный панцирь сопок, словно стараясь прикрыть его от разрушительного ветра, который лишь в редкие дни прекращал свое буйство над голыми вершинами.

С перевала взгляд опускался на лежащие глубоко долины, на реки, к которым подступала тайга. Она делала попытки взобраться на сопки, но на это у нее не хватало сил. Лишь отдельные северные неприхотливые лиственницы взбирались на склоны сопок, крепко вцепившись корнями в расщелины.

Наконец путники остановились — пора было сделать привал.

Перекусив, Ясин прилег на разостланной телогрейке, стал что-то записывать, а Павел отправился к противоположному склону сопки.

Он думал о Нине, о ее последнем письме, где она рассказывала о будничной работе, которую приходилось ей выполнять. Как что-то очень давнее вспоминалась дорога в лесную деревню, куда они ходили с Ниной. Но теперь в этих воспоминаниях не было прежней горечи и боли...

Павел остановился над обрывом и всматривался в открывшуюся перед ним картину, исполненную суровой мощи. Старался запомнить освещение гор и те чувства, какие рождала в нем близость к этой величавой природе. Наверно, многие люди в какие-то часы своей жизни мечтают о подобном: очутиться вдали от суеты, быть наедине с горами, с тайгой... Сейчас ему дано видеть все именно таким, каким представлялось в мечтах.

В его отношении к суровой северной природе появились чувства, ранее неведомые ему. До этого времени в подобных местах ему становилось как-то не по себе, возникало острое ощущение одиночества, сознание своей неприютности перед огромными пространствами, хотелось скорее к людям... Теперь все стало другим. Он смотрел на игру солнца и теней внизу, на дорогу, петлявшую среди сопок, радовался, что впереди целое лето с дальними переходами, новыми впечатлениями и с полным отрешением от всего незначительного...

Он писал теперь раскованно, по ощущению, кисть его стала уверенней, он безошибочно выбирал на палитре нужную ему краску. Теперь его часто посещало то состояние, когда рука обретает удивительную точность, когда мысли становятся ясными, а чувства обостренными... Наверное, это и есть вдохновение...

Вот и сейчас, вглядываясь в пейзаж, он не просто обозревал его: он уже работал, нащупывал глазом тона — цвет дальних и ближних гор и оттенки неба и земли...

Да, теперь он счастлив. И никто не в состоянии унизить его, лишить уверенности в себе. Он сможет постоять за себя... У него столько замыслов будущих картин, и главный — о первооткрывателе этого края, о Черском, человеке, совершившем поистине богатырские подвиги ради служения своему народу. И уже набирается материал о строительстве Магадана — композиция такой картины постепенно возникает в его воображении, он думает о ней все время.

Павел смотрит на горы, исполненные живой силы, кажется, вздохнет земля — и приподнимутся эти тяжелые великаны... Над ближним утесом царит красавец орлан, порой будто растворяясь в солнечном свете.

Павел стоит неподвижно, стараясь сохранить в памяти эту картину.

— Павел! Пора в путь! — доносится до него голос Ясина.

Загрузка...