...И двадцать четыре жемчужины

ГОСТЬ В ДЕРЕВНЕ

В ближайшей к Старицкому монастырю деревне приезжий попросился на постой в, дом Опариной. Хозяйка, Аксинья Мироновна, одинокая старуха, овдовев еще в войну, пускала изредка постояльцев — все человек в доме, все повеселее. Приезжий объяснил, что приехал из Москвы пожить несколько дней на природе, отдохнуть от городской суеты и поработать. Молодой мужчина — на вид скромный, пострижен аккуратно (не то что многие лохматые парни-туристы, которых вдова Опарина из уважения к своему дому и фамилии на постой не пускала), и это тоже пришлось ей по душе.

Вечером они сидели в горнице, чаевничали с городскими гостинцами. На столе шумел самовар.

— Так вы, Аксинья Мироновна, одна так и живете? Не скучаете?

— Бывает, и скучаю. Дети все уже семейные, навещают редко.

Приезжий — это был Бурмин — спросил хозяйку про мужа, а потом и про старые времена, когда еще, как он слыхал, тут помещик жил, Муренин.

Аксинья Мироновна сказала, что муж ее, Антон Кириллович, уважаемый был человек. Во время Отечественной партизанил. Большие деньги немцы за его голову сулили, да никого эти посулы не толкнули на подлое дело. Не от предателей погиб ее Антон, а в бою товарищей своих прикрывал. Коли гость интересуется, в школьном музее про ее мужа все написано, и автомат его посетителям показывают.

Честен был Антон! Ведь он еще до войны клад бесценный в лесу нашел, в дупле схороненный. Говорят, еще барин Муренин спрятал. Какие в том кладе ценности были! Не позарился на них Антон, все государству отдал. Про то и в газетах прописали... Потом приезжали из столицы ученые, про клад расспрашивали.

— А про Муренина народ у нас сказывал, будто в изголовье у него иконка лежала, наказывал в гроб ее положить, когда кончится. Да только там две иконки-то было. Вторую мужик соседкин, Клавденкин, домой принес. Он уж давно помер. А к этой Клавденке весной «музейщик» зашел, все уговаривал отдать ему икону, что в переднем углу стоит. Икона-то совсем старая, ничего не разглядишь, шибко потемнела. Смущал ее «музейщик», смущал, а Клавденка свою большую не отдала, показала другие, муренинские. Ну, он эти у нее купил. А тут Клавденка хватилась, что мужнину память отдала. Пошла к «музейщику», да он те иконы уж в Ленинград отправил.

На следующий день к вечеру, когда Бурмин после посещения Старицкого музея вернулся домой, мимо окна на мопеде проехал Сухарев — это был сигнал: есть новости. Бурмин пошел в условленное место.

Сухарев доложил, что осторожно наблюдал за часовней, скрывшись в кустах. Он увидел, как к нее подошел старик, оглянулся по сторонам, отпер большой замок на дверях и вошел внутрь. Через некоторое время вышел не один, а с Засекиным. Они вернулись в каморку, и вскоре старик вышел оттуда один, дверь запер на замок. Постоял, обошел часовню и снова подкрался к своей каморке. Подслушал у двери, а затем осторожно пробрался к часовне. Он пробыл в ней довольно долго. Затем подбежал к окну и шарил в бурьяне — что-то искал. И видимо, напрасно.

Он отошел в сторону и сел на камень. Был расстроенный, мрачный. Потом вернулся к себе. Перед тем, как отпереть дверь, осмотрелся.

— Наблюдение не прекращать, — приказал Сухареву Бурмин.

Еще вчера с утра постоялец предупредил Аксинью Мироновну, что поедет с товарищем на рыбалку. Оба вернулись на мотоцикле лишь в середине следующего дня. Лоб у постояльца был забинтован, рука перевязана. Его товарищ сердито бурчал:

— С чего ты вздумал садиться за руль? Подождал бы, пока я в лодке вверх пройду. Просил покараулить машину, а ты за руль. Теперь вот по твоей милости прав лишился, канители не оберешься. Называется порыбачили.

Они прошли в избу, собрали вещи постояльца и, распрощавшись с хозяйкой, поехали в сторону большого шоссе.

А вечером к Опариной заглянула соседка и сообщила новость: Егорьева сторожка сгорела, говорят, какой-то приезжий мужик в ней сгорел.