И отрет Бог всякую слезу

XIX

Эта осень и последовавшая за ней зима стали самими страшными за всю историю лагеря. Лишь весной сорок второго года немецкое командование спохватилось, что война затягивается на неопределенный срок, и военнопленные, как рабочая сила, имеют большое значение для нужд военного хозяйства Германии. Был издан приказ, запрещающий избиения, расстрелы и повешенья без вины, запрет фотографировать казни. С весны сорок второго года режим массового уничтожения сменился на более щадящий, в лагере были открыты госпиталь, санпропускник и баня. Почти втрое увеличилась норма хлеба.

Но это в будущем. А пока каждый день из ворот лагеря выезжали запряженные лошадьми телеги, доверху нагруженные штабелями голых человеческих тел. Те, кто их видел, видели страшное. Повозки источали несносный, душащий смрад. Многие тела уже были липкими, старосты максимально долго оставляли мертвых в бараках. Выехав, телеги медленно ехали вдоль забора к поросшему соснами пригорку, где находилась огромная, похожая на котлован яма. Возницы из пленных даже не оборачивались на свой груз. Привыкли. Своя смерть для них означала конец всей вселенной, чужая не значила ничего.

И каждый день, как будто ему больше нечем было заняться, в момент выезда телег, у ворот лагеря находился какой-то пожилой мужик в подбитом ватой пиджаке. Провожая повозки взглядом, мужик крестился, разговаривал сам с собой:

— Уже тысячи, тысячи…. Непобедимая Красная армия…. Вояки, мать их…. Господи…. Помяни их, Господи….

А Саша продолжал ждать маму. Быстрая смена надежд и разочарований не прошла бесследно, наступила апатия. Он лежал на нарах в набитом людьми бараке, пропитанном невыносимым приторным запахом и дымом. Стояли холода, и чтобы хоть как-то согреться, пленные жгли тряпки, дыры в крыше не успевали выпустить дым, он расходился по бараку плотными синими полосами.

Если осталась хоть капля активности, в лагере можно было раздобыть теплые вещи, — шинель или солдатский ватник. Ими торговала похоронная команда. За полбанки переданной ему Аллой немецкой тушенки Саша приобрел себе старую офицерскую шинель со срезанным хлястиком. Если накрыться ею с головой, подвернув со всех сторон, свернувшись калачиком, то можно было внутри надышать и немного согреться. Как только он согревался, согревались и вши. Они начинали беспрерывно ползать по всему телу. Вшей было так много, что на подмышках гимнастерки чернели огромные пятна засохшей, заскорузлой крови.

— Господи, — беззвучно шептал Саша в своем темном надышаном пространстве, стараясь не пропускать в сознание шум и гул барака. — Неужели остались на свете места, где никто не орет, не стонет, не умирает…. Была же когда-то другая жизнь. Сторожовка, сирень…. Выл бы, на коленях бы ползал…. Что там остров Крит. Расстреляли вас, наверное, уже давно Семен Михайлович, нет вас, а могли бы жить….

Ночи проходили в каком-то рваном полусне, — из-за голода, вшей, и страха потерять спасительную шинель. В темноте ее запросто могли сдернуть. Найти-то ее утром он бы нашел, но не факт, что забрал бы обратно. Ночи проходили в полузабытье, а днями он ждал, что кто-нибудь скажет, что его зовут с той стороны забора. Но его никто не звал. Мама больше не приходила. Судьба просто поиздевалась над ним.

Их план побега из-за постоянных перекладываний превратился в далекую мечту. Андрей постоянно предлагал новые варианты, но все это уже больше походило на игру. И Саша, и он в душе понимали, что их план все-таки рассчитан только на удачу. Каждый, кто хотел сбежать, думал, как они, и немцы это прекрасно понимали. Ползи ты хоть под вышкой, хоть за вышкой, их бы осветили прожектором уже под первым заграждением. И лежа с головой под шинелью Саша думал, что ему отсюда уже никогда не вырваться.

Чтобы сбежать, требовалась совершенно иная идея; нечто неожиданное, исключительное, непредвиденное для охраны и администрации лагеря. И такая идея скоро появилась….

В середине октября в Масюковщине выпал первый снег.

Огромное пространство лагеря за одну ночь сделалось белым. Исчезла растоптанная черная грязь возле бараков и в проходах между секторами, исчезли лужи и кучи мусора. Все спряталось за белой первозданной чистотой. Побелели вышки и крыши зданий, побелела запретка. и лес за забором. В сером затянутом небе каркали вороны, кружась над белой водонапорной башней.

В этот день в лагере казнили восемь офицеров, готовящих групповой побег из офицерского барака. В нем находились те, кто не успел или не захотел снимать с себя знаки различия. Все беглецы являлись кадровыми командирами Красной Армии.

Их план был дерзок. У пленных, работающих в авторемонтной мастерской, офицеры заказали восемь заточек, намереваясь перерезать ими охрану. Затем они собирались выбраться из локальной зоны, захватить стоящую возле комендатуры легковую машину коменданта и протаранить ею ворота. Все должно было произойти днем, в тот момент, когда немцы обедают в немецкой столовой за территорией лагеря.

Офицеров выдали за день до назначенной даты. Кто-то сходил в комендатуру. Автоматчики с овчарками вытащили их ночью из барака и запихали по четверо в два проволочных карцера. Затем допрашивали по одному. Их казнь господин комендант назначил на утро.

В девять часов утра комендант приказал построить весь лагерь. Огромная масса людей расплылась по белому снегу вокруг плаца как чернильное пятно. По свисткам полицейских люди построились в многотысячное каре. Строй шевелился, топтался на месте. Пленные мерзли. Большинство из них попало в лагерь в летней форме одежды. Многие продали свои сапоги за стограммовую пайку хлеба, и теперь стояли в одетых на ноги рукавах гимнастерок, с двух сторон закрученных проволокой. Выпавший снег предвещал скорое наступление зимы, которую они не переживут.

Прошло полчаса томительного ожидания, прежде чем на плац вывели восемь неудавшихся беглецов. Они были в одном нижнем белье, босиком. Полицаи вели их по снегу к приготовленной виселице. Все беглецы были избиты, лица заплыли, нательные рубахи измазаны кровью.

Привыкший к массовым казням лагерь терпеливо ждал, когда все закончиться и можно будет разойтись по баракам.

Восьмерых офицеров поставили на деревянные чурбаки, надели на шеи петли. Люди в последний раз смотрели на мир, который им предстояло покинуть. Среди них выделялся один молодой лейтенант. Лейтенант притягивал к себе взгляды многих пленных выражением своего лица. Оно было совершенно спокойным, он вроде даже улыбался, смотря на серое небо, словно сделал на земле все как надо, и ни о чем не жалел. Была жизнь — он жил, пришла смерть, — он был готов умереть, не вымаливая себе лишней минуты. И если можно было бы повернуть время назад, он бы, не секунды не колеблясь, снова попытался бежать, и опять бы умер.

Из общего строя за последними приготовлениями к казни наблюдал невзрачный мужичок со слезящимися, постоянно моргающими глазами. Механик из авторемонтной мастерской. Это он делал заточки неудавшимся беглецам. За свою работу он взял с офицеров по три пайки хлеба с каждого, затем потребовал сапоги, они дали, а когда рассчитались полностью, вечером тихонько сходил в комендатуру. За переданную информацию он еще получил несколько пачек немецких сигарет.

Механик тоже был сотворен по образу и подобию Божьему. Но Божественная составляющая — совесть, легко перестает тревожить, если не хочется ее слышать. «Я это делал и Бог молчал, и я подумал, что Бог такой же, как я….» Что ему восемь чужих жизней, когда у него есть своя собственная, у него своя правда, это не его война, дома у него остались жена и дети, которым тяжело без папки.

Через несколько минут по знаку господина коменданта, подпорки из-под ног казнимых были выбиты, механик отвернулся, и восемь доверившихся ему людей повисли на веревках как тряпичные куклы. Зрелище закончилось, прозвучала команда вернуться в бараки.

— Это он сдал побег. Ребята из гаражей сказали, — зло выдохнул Андрей Звягинцев, когда они вернулись в свой локальный участок. — Такая гадина…. Три дня с тех командиров хлеб брал, жрал, в глаза смотрел, и уже знал, что выдаст. Он не должен жить. Надо его ночью придушить по-тихому….

— Убьешь его, немцы расстреляют каждого десятого, — спокойно возразил Петр Михайлович. Они втроем с Сашей стояли чуть в стороне от остальных пленных, не спешащих возвращаться в барак.

В этот момент к ним подошел какой-то красноармеец, один из тех растерянных пареньков, которые не сумели найти себе в лагере товарищей, и теперь бродили от одной группы к другой, останавливаясь возле них, в надежде найти в их кругу свое место. Еще подходя, паренек начал улыбаться, но Андрей коротко сказал ему, — «вали отсюда», и паренек, по инерции сохраняя на лице ненужную улыбку, сразу пошел в другую сторону.

— И план у них был дурацкий, — продолжал Звягинцев, не желая расставаться с темой утренней казни. — На легковой машине среди бела дня через центральные ворота…. Ну, выскочили бы они из лагеря, а дальше что…? Через сто метров их бы посекли из пулеметов.

— План от безысходности, — пожал плечами Петр Михайлович. — Зато красивый. Дерзкий….

Не вступая в разговор, Саша отрешенно смотрел на заснеженные крыши соседних бараков. Какая-то мысль мелькнула у него в голове еще на плацу. Мелькнула, исчезла, и тут же вернулась, поражая свой неожиданностью. При всей своей смелости она казалась ему настолько очевидной, что Саша даже удивился, как он не подумал об этом раньше.

— На броне, — тихо произнес он, оборачиваясь к Андрею и Петру Михайловичу. — На броневике из пулеметов не достанут…. Можно и вышку снести и ворота высадить. Это реально.

— Лучше уж сразу на танке. Че мелочиться? — зло усмехнулся Андрей. Он был не в настроении шутить.

Но Саша и не шутил.

— Танка нет, — спокойно возразил он. — А вот броневик есть. Даже два. И ты это знаешь.

Дело в том, что месяц назад в лагерный гараж на буксире притащили два броневика БА-20. Раньше они были на вооружении Красной Армии. При коротких боях за Минск немцы подбили их, и как трофей предали соседнему полицейскому гарнизону. В лагерной мастерской они стояли на ремонте. Саша и Андрей как-то видели их. Зеленые, похожие на огромных черепах броневики стояли разобранными, повсюду валялись какие-то части двигателей, расклепанные листы брони, колеса и ведра с гайками. По слухам один броневик так и остался в таком состоянии, а вот второй почти отремонтировали. Перебрали и установили двигатель, заново заклепали броню, и даже поставили обратно в кормовую башню танковый пулемет. На данный момент на броневике отсутствовали только бронированный лобовой лист и дверки кабины.

Вот-вот броневик должны были погнать на ходовые испытания, а затем покрасить в синий цвет, как подобные машины, стоящие на вооружении войск СС.

— Можно захватить броневик, — сказал Саша, еще сам толком не понимая, что он говорит. — Все равно ведь терять нечего, — верно? Попадем в мастерскую, а там, на месте разберемся. Вдруг получится, а? Ты только представь….

— Забудь, — прервал его Андрей. — Нереально. Как мы попадем в мастерскую?

— Через Аллу, — мгновенно ответил Саша. — Попросим ее, чтобы решила этот вопрос напрямую с полицаями. Это будет недешево, сам знаешь, места в мастерской на вес золота, но она хочет помочь. И подозрений такая просьба не вызовет, даже если я под наблюдением. Никто не хочет гнить в общем лагере, все хотят на работу. Там и обогреться можно и подзаработать на личных заказах немцев. Это нормально….

Возникла долгая пауза. Андрей, не отрываясь, смотрел на Сашу. По мере осмысления сказанного на его щеках проступал слабый румянец. Все, с кем они впоследствии советовались, поначалу вели себя точно также; вначале насмешливо улыбались, но потом, спустя минуту, их глаза загорались. Идея казалась слишком нелепой, слишком необычной, чтобы говорить о ней всерьез, но она завораживала своей дерзостью, и раз впустив ее в сознание от нее было уже не избавиться.

— А ты можешь броневиком управлять? Я лично нет, — не сдавался Андрей.

— Найдем механика-водителя. Машина-то наша, наверняка есть кто-то, кто знает ее, как родную. Напишем Алле в записке пару лишних фамилий, и все. А полицаи, если захотят, все могут решить…. Согласись, что это лучше, чем под проволокой ползти? — чувствуя необыкновенное вдохновение, улыбнулся Саша. — Все вышки им снесем, мать их…. Хорошо бы людей предупредить! Мы дыру проделаем, и весь лагерь за нами побежит…!

— Сашка, ты гений, — спустя длинную паузу произнес Андрей.

— Позвольте мне вас предупредить, — мягко вмещался в их разговор Петр Михайлович. — Ваша идея Саша очень смелая. И, наверное, вполне осуществимая. Господь любит смелых. Но…., — вы только не обижайтесь, — вы еще совсем молодые люди. У вас нет опыта…. Вы еще не разбираетесь, кому можно доверять, а кому нет. Я думаю, вам стоит поговорить лишь с одним единственным человеком, который сумеет подобрать людей и организовать все так, чтобы вас в скором будущем не повесили на плацу, как этих офицеров. Своей смертью они подсказали вам ошибки, которые вас поджидают. Завтра я сведу вас с майором Зотовым. А пока давайте вернемся в барак. Только постарайтесь не разжигать себя. По вашему виду сразу можно понять, что вы что-то затеваете….

— А вы с нами Петр Михайлович, — спросил его Саша, когда они подходили к бывшей конюшне.

— Нет. Мне надо остаться здесь. Сам еще не знаю зачем, но останусь, — просто ответил верующий. Странный человек. Саша давно перестал ломать голову, чтобы пытаться его понять. Его внутренняя убежденность поражала. Казалось, закапай его живьем в землю, он и там будет верить. Все вокруг стремились выжить, а он желал только одного, сохранить в сердце когда-то найденного там Бога.

XX

Высокий, нескладный, в рваном солдатском обмундировании, с серьезными светло-карими глазами, Петр Михайлович никому не навязывал своей веры, но и не скрывал ее. А среди озлобленных на судьбу людей это было почти подвигом.

— Эй, богомолец, — кричали ему с соседних нар. — Ну и где твой Бог? Неужели он не видит, что здесь с нами творится? Или он мстит людям за Сына своего, людьми распятого?

Петр Михайлович морщился, молчал.

— Эй, попик, — кричали ему из другого угла. — Говорят, немцы на оккупированных территориях церкви разрешили восстанавливать. Попы откуда-то повылазили. Нам очень интересно знать, за чью победу в этих церквях молебны служат? Понятно, что не за нашу, не за советскую! Все вы гады, предатели…. Вам бы только, чтоб вам ручку целовали….

Петр Михайлович снова молчал.

— В последние времена веру потерять просто, — признался он как-то Саше. — Сохранить почти невозможно. Самому человеку это не под силу.

Но, тем не менее, он ее сохранил.

Неизвестно, что они нашли общего с майором Зотовым. Майор — кадровый военный, бывший командир стрелкового батальона, скорее всего коммунист, Зотов в Бога не верил, считал, что люди произошли от обезьян, и относиться к ним надо тоже, как к обезьянам. В их бараке он оказался благодаря писарям, записавшим его в канцелярии, как рядового. Надо отдать писарям должное, таким образом, они спасли от быстрой смерти многих офицеров. Они с Петром Михайловичем совершенно не походили друг на друга, — один терпеливый, добрый, тихий, изменяющий свой мир посредством молитвы, второй решительный, жесткий к себе и к другим, всегда готовый на действия. Собери десяток таких вместе, и получишь восстание.

Что его связывало с Петром Михайловичем оставалось непонятным. Но они часто уединялись где-нибудь в локальной зоне, и подолгу о чем-то разговаривали. Наверное, майор, сам того не осознавая, искал в своей душе веру, перетряхивая там всякий слежавшийся хлам. Как и обещал, Петр Михайлович вечером рассказал ему о предложении Саши.

Они встретились на следующий день у задней стены барака. Майор Зотов поджидал их, сидя на корточках на снегу, Лицо у него было запоминающимся: высокий лоб, резко выступающие надбровные дуги и маленькие прищуренные глаза. Раньше он брился наголо, теперь его голову покрывал отросший ежик седых волос. Широкие плечи обтягивал грязный солдатский ватник.

— Петр мне рассказал о вашей задумке, — без предисловия начал он, когда Андрей и Саша подошли к нему вплотную. — Толково! Я знаю эти машины. Были у нас на Халхин-Голе. Броня надежная, обычные пулеметные и винтовочные пули ее не возьмут. Но вот двигатель капризный, особенно зимой. Короче, риск есть…. Но вы правы, такой шанс грех не использовать.

С самого начала разговора майор подавил Сашу и Андрея уверенностью человека, который знает, что надо делать. Похоже, он уже успел сделать идею Саши своей. Так всегда бывает в жизни, — неважно у кого родилась идея; важно, кто сумеет ее осуществить.

— Значит, так… — говорил он быстро и отрывисто, словно отдавал приказы. — Я тут с утра кое с кем связался. Есть знакомые в гараже. Броневик почти готов, должен выехать на ходовые испытания через пару недель. Нам надо попасть в мастерские как можно быстрее. Поторопите свою знакомую. Механик-водитель есть. Солдат срочник из моего полка. Надежный, толковый. Ба-20 знает, как свои пять пальцев. Он в соседнем бараке, позже запишите фамилию. В мастерских сейчас работают восемнадцать человек. Там не доверяем никому! Делаем вид, что друг друга не знаем. Никаких разговоров, никаких переглядываний. Это очень важно. Захватим броневик в день ходовых испытаний. Выезжаем через западные ворота. Если все пройдет гладко, охрана до последнего момента даже не поймет в чем дело. Когда переведут в мастерские, приметьте какие-нибудь места, куда никто не заглядывает. Ну, там, пустоты какие-нибудь под крышей, кучи мусора…. Чтобы можно было патроны спрятать.

— У нас что, и патроны для пулемета будут? — тихо спросил Андрей.

— Ну…. — Зотов с секунду подумал. — Возможно, и будут. Там пулемет ДТ, патроны к нему самые распространенные. Калибр 7.62. Есть у меня один знакомый из украинского батальона…. Полицай. Он с нами пойдет. Крови на нем пока нет. А если и есть, хрен с ним, неважно это….. Главное, что он хочет свалить к партизанам не меньше нашего. А тут броневик, — представляете, какой подарочек партизанам будет. Все простят…, поначалу…. Много патронов наносить не успеет, но на два диска, возможно у нас будет. Минуты на три непрерывного боя. Вы, главное, молитесь, чтобы броневик где-нибудь в ста метрах от лагеря не заглох. Тогда война у нас будет совсем короткая….

Майор Зотов был действительно организатор. До начала их разговора он уже успел все выяснить, переговорить с кем надо, и составить четкий план. Своими короткими отрывистыми словами он не оставлял друзьям никакого места для обсуждений, инициатива полностью оказалась у него в руках, ему были не нужны партнеры, ему были нужны только подчиненные. Он подавлял. И друзья ему как-то сразу подчинились.

— Теперь самое главное, — продолжал Зотов. — Никому ни слова, ни полслова. Хоть один что-нибудь узнает, и ахнуть не успеете, как нас в комендатуру поволокут. Карту дорог начертим по расспросам. Постараемся узнать, где в округе появились партизаны, и тогда составим маршрут. Но я сам этим займусь….

— А нам-то что делать? — нарушил молчание Саша.

— На вас ваша знакомая. Она ключик ко всему. Нам надо попасть в мастерские. Других задач у вас нет. Да и еще…. Попадаем в гараж, — на броневик даже не смотреть. До дня побега он для вас не существует. В глазах тупость, равнодушие, мысли о еде…. Все понятно? Вопросы есть? Тогда расходимся….. Больше никаких разговоров, даже между собой.

Легко сказать — никаких разговоров, когда говорить только об этом и хочется. Как не говорить, когда в голове каждую секунду проносятся мысли, одна значимей другой, и холодок радостного возбуждения заставляет сердце биться часто-часто, как на бегу. Как же тут молчать, как заставить сознание переключиться на что-то другое, если все другое сразу стало совершенно неважным. И конечно друзья не выдержали.

Вечером, когда огромное морозное небо над лагерем вначале посинело, а затем начало чернеть, когда загорелись прожектора и лампочки на столбах, а растоптанный снег под ногами стал поскрипывать от мороза, Саша и Андрей вновь подошли к майору, одиноко стоящему возле барака.

— Тут такое дело, — начал Андрей, стараясь не замечать недовольного вида Зотова. — Мы тут подумали…. Механик из мастерской, который офицеров сдал…. Он успеет в комендатуру сбегать, пока мы из гаража выезжать будем.

— Ваше дело — устроить нас в мастерские, И хватит суетиться, ходить друг за другом с горящими глазами, — жестко повторил майор. Затем, немного смягчившись, добавил. — Что касается механика…. Еще та сука….. Мне ребята говорили, что он недавно двух слесарей немцам как евреев сдал, а они такие же евреи, как я японец. За каждого выявленного еврея сигареты…. Но опасаться надо не только его, — всех. Мы их в соседнем гараже закроем. В последний день полицай наш винтовку принесет. Ну и прихватит с собой еще что, если сможет. Так что, ситуацию под контроль возьмем легко. Все продумано, лейтенант. Хватит суетиться. Лишь бы двигатель в броневике был отремонтирован как надо….. Все, скоро отбой, успокойтесь, идите спать.

Андрей и Саша покорно вернулись в барак, чтобы всю ночь лежать без сна на нарах с открытыми глазами.

….С этого дня и началась подготовка к знаменитому побегу из Шталага №з352. Самого смелого по своему замыслу побега за всю историю войны. Слухи о нем еще долго передавались по всем лагерям. Угон броневика из лагеря в Масюковщине помнил каждый житель окрестных деревень, и многие с гордостью потом повторяли, — «вот наши-то, а…», как будто сами были причастны к безумному дерзкому прорыву.

Пройдет время, появятся другие герои, и постепенно об этом побеге забудут, как забыли о рейде тяжелого танка КВ до самого центра Минска в первые дни войны.

Одинокий танк пришел с боями откуда-то с запада, снося и расстреливая все на своем пути, его подбили только возле Комаровки, и он, пустой, обгоревший, искореженный, стоял там потом целых три года, словно памятник своему мертвому экипажу.

Так устроена наша жизнь, что люди сами выбирают себе героев, — кого помнить, а кого забыть.

XXI

Майор Зотов боялся капризности броневика при морозе, и мороз не заставил себя ждать. По ночам от дыхания на воротниках шинелей часовых проступал белый иней. В бараках было так же, как на улице. Вода в бачках замерзала. По ночам многие из пленных, не в силах подняться с нар, мочились прямо на земляной пол. К утру весь пол покрывался желтым льдом.

Днями в туманной дымке изморози светило негреющее солнце.

В бараке для нацменьшинств, узбеки сломали все нары и устроили во дворе огромный костер. Несколько сотен человек толпились вокруг него, чтобы за десять минут успеть согреться на всю оставшуюся жизнь. На следующий день помощник коменданта Липп построил их на плацу, где они простояли сутки без хлеба и горячей баланды. Тех, кто падал, уже не поднимали.

С подготовкой к побегу пока все шло гладко. Даже слишком гладко, как сказал Зотов. Алла выполнила Сашину просьбу. Через два дня после передачи записки веселому чернявому полицаю, их четверых, вместе с механиком-водителем перевели в мастерские слесарями. Сколько она за это заплатила, можно было только догадываться.

Молодого солдата-водителя звали Игорек. Он так и представился Саше и Андрею, — «Игорек», когда их вели в мастерские по узкому проходу между рядами локальных участков. Невысокий, не смотря на голод румяный юношеским румянцем парень, откуда-то из-под Пскова. От Зотова у него была своя установка, он должен был со стороны следить за ремонтом броневика, не одним взглядом ни показывая остальным, что хорошо знает эти машины. Весь успех побега майор видел только в неожиданности.

Они все вчетвером попали на работу в слесарную мастерскую. Броневики находились в соседнем гараже, двери в гараж были всегда открыты. Один из броневиков продолжал стоять разобранным, зато второй был почти готов. Оставалось только установить двери и бронированные заслонки на смотровые щели.

В первый же день на работе Саша не выдержал и, пользуясь моментом, когда при раздаче хлеба все собрались у них в мастерской, зашел в пустой гараж. Неподвижная, заклепанная в броню машина походила на громадную черепаху. Кормовая башня с торчащим стволом пулемета почти упиралась в крышу гаража. Подойдя вплотную к броневику, Саша зачем-то погладил рукой выстуженный, еще не окрашенный металл, а затем, оглянувшись, быстро залез внутрь, сразу забыв все строжайшие приказы Зотова.

Если снаружи броневик имел внушительные размеры, то внутри было очень тесно. Возникал вопрос, как они впятером здесь уместятся? Больно стукнувшись головой о какую-то задрайку, абсолютно не думая, что сейчас в помещение может кто-нибудь зайти, Саша полез наверх, в тесную кормовую башню. Захотелось посмотреть на пулемет. Место стрелка находилось на низком железном кресле. Перед пулеметом находилась смотровая щель. Забыв обо всем, Саша поворачивал башню в разные стороны, крутя кольцо с выступающей ручкой. Ствол пулемета поворачивался вместе с ней.

Лишь когда возле дверей гаража послышались чьи-то голоса, он спохватился и выбрался наружу, ругая себя последними словами за ребячество.

— Поймите, дураков нет, — твердил им по вечерам после работы Зотов. — Пока рутина, на нас никто не заостряет внимание. Слава Богу, никому еще в голову не пришло, что броневик могут использовать для побега. Но стоит только дать намек….

Но пока все шло хорошо. Каждый день Саша твердил себе, как заклинание, — «скоро, уже скоро», согреваясь этими словами, как теплом. Чем ближе подходил день окончания ремонта, тем сильнее сжималось сердце. Становилось то страшно, то радостно. Опять накатывало неконтролируемое внутреннее возбуждение. То же самое чувствовали Андрей и Игорек. Что чувствовал майор Зотов, оставалось при нем, он стал еще более серьезен, сдержан, пряча внутри себя готовность к действию, точно сжатую пружину. Полицейский приносил ему горсти тяжелых патронов в латунных гильзах, Саша и Андрей прятали их в мастерской в ящиках на стеллажах и в кучах использованной промасленной ветоши. Карту маршрута Зотов держал в голове, собирая сведения в самых разных местах. Сумел где-то раздобыть две лишние канистры топлива. Их поставили в углу, прикрыв тряпками. Его волей в побег были вовлечены десятки людей, даже не догадывающихся об этом.

Когда до предполагаемой даты побега осталась ровно неделя, перед концом работы к Саше в мастерскую вновь пришел чернявый полицай.

— Начальство куда-то свалило, по лагерю дежурит Гольтц. — сказал он, доставая из карманов шинели банки с тушенкой и пачки супового концентрата. — Так что пойдем, устрою вам свидание на пять минут. Если что, Мирченко прикроет. Она тебе еще сгущенку передала, но извини, сладкое сам люблю….

Морозное красное солнце уходило за горизонт. Скрипел под ногами снег. Вдвоем они пошли к белеющей от изморози запретке.

— Как жизнь, комсюк? — весело поинтересовался полицай. — Повезло тебе…. Такая девка о тебе заботится. Тушенка, сгущенка. А ведь и спасет, а? Слушай, может тебе к нам в батальон? Ничего, что под наблюдением, Мирченко поможет…. Парень ты вроде неплохой, ну что тебе в лагере гнить? А у нас и еда, и тепло, и даже бабы иногда…, — охранник явно находился в хорошем настроении. — Вот на днях подошла одна, — помогите мужа найти. Плачет. Мы с ребятами перемигнулись, говорим, — хочешь, в лагерь заведем? Сама поищешь…? Повели к себе в казарму. Смена как раз подходящая была. Завели в каптерку. Говорим, — вначале надо отработать. Снова плачет, — я на все согласна, только найдите. Раздели, а она стоит, руками прикрывается и ревет как дура. Вся казарма в очередь выстроилась. Я так два раза сходил. Утром надели на голое тело пальто, платок накинули и выпихали за ворота….

— Мужа нашли? — задержав взгляд на раскрасневшемся от мороза лице полицая, мрачно спросил Саша.

— Да кто его искать будет? А она потом целый день сидела возле лагеря прямо на снегу…. Платок сполз, растрепанная…. Дура. Так что там с полицией? Поговорить с Мирченко?

— Я подумаю, — сдержанно ответил Саша. Они уже подходили к запретке.

— Че там думать? Реальный шанс выжить. А вчера в офицерском бараке хохма вышла, слышал? — полицай, похоже, уже считал Сашу полностью своим. — Капитан там, такой высокий, седой, голова от контузии трясется. Не видел? Так он вчера на проверку с орденом вышел. Боевого Красного Знамени! За финскую получил. Представляешь? И где он его прятал, ума не приложу. Не закопал, не выкинул, хотя немцы на сборных пунктах даже за звездочки на пилотках стреляли. Одел на гимнастерку и стоит — нате вам Красную армию…. Забили его возле карцера насмерть. Аж ногу об его голову отбил…. И что он этим хотел показать, не понимаю….

Саша еще раз искоса посмотрел на полицая. Руки сами сжались в кулаки. Представилось, — они на броневике сносят ворота, и на их пути стоит этот человек. Представилось изумление в его расширенных глазах, видел, как слетает с губ самодовольная улыбочка. Поехал бы прямо на него, и еще бы крутанулся на месте, что бы знал гад, что жизнь бывает безжалостной не только к другим. «Будет тебе сюрприз, когда после побега Мирченко решит, что ты мне помогал», — мстительно думал Саша, стараясь идти чуть впереди, чтобы больше его не слушать.

Алла стояла там же, где и в первый раз. С первого взгляда было понятно, что у нее далеко не все в порядке. Несмотря на мороз, она пришла в том же легком осеннем пальто, только пришила на него воротник из песца. Серебристый мех делал ее осунувшееся лицо красивым и ухоженным, но это был обман. Похоже, наскучила она своим влиятельным знакомым, — закончились представительные майоры со щеточками стриженных седых усов, приносящие с собой целые сумки с продуктами, начались нищие лейтенанты, а дальше пойдут солдаты. Если раньше она помогала Саше от избытка, то теперь отрывала от себя.

— Здравствуй, — сказал ей Саша и первым протянул пальцы сквозь белую от изморози проволоку.

Они проворили отмеренные им пять минут на одном дыхании. Короткие, сбивчивые фразы, вызванные неожиданностью и растерянностью первой встречи, остались в прошлом, теперь им было очень легко вдвоем. Не касаясь своей жизни, Алла рассказала ему об их дворе. Семена Михайловича в доме больше не было, почти никого не было, все разошлись по деревням, а те, кто остались, чуть ли не плевали Алле вслед. Она об этом не говорила, но это чувствовалось. И снова чувствовалось, что Саша — это ее оправдание, ее защита, главный тайный козырь от косых взглядов в спину.

И Алла чувствовала, что Саша изменился. Внешне он оставался таким же семнадцатилетним мальчишкой в нелепой безразмерной шинели без хлястика, но теперь в нем ощущалась некая уверенность, мужская сила, готовность не плыть по течению, а изменять данный ему мир под себя.

— Мастерская, это, наверное, хорошо, но все-таки ты здесь, — говорила молодая женщина. — Я поговорила с одним знакомым. Есть возможность перевести тебя в отдельную команду пленных в город. Они работают на почте, отгружают немецкие посылки. У них условия несравнимы с вашими.

— Не надо, Алла. Все хорошо. Ты и так для меня многое сделала, — ответил Саша. — Знаешь, у меня друг есть, верующий. Он говорит, что после любви самое важное на свете, — это благодарность. И он полностью прав.

За время разговора Саша ни намеком не дал ей понять о своих планах. Затем они расстались, договорившись, что Алла придет к лагерю в следующую субботу, по смене чернявого полицая, за два дня до назначенной даты побега.

Пока все шло по плану. Даже слишком гладко, как сказал майор. Сказал, — и сглазил.

Беда пришла в субботу, в тот день, когда к забору должна была придти Алла. В этот день с утра в Масюковщине снова повалил снег. Вначале с неба полетели мелкие редкие снежинки, а затем повалило хлопьями. Через пелену падающего снега часовые на вышках казались белыми призраками. Хлопья мгновенно залепили все пространство огромного лагеря.

Броневик стоял в гараже почти готовым. Тяжелые двери установили, оставалось только поставить закрывающиеся изнутри бронезаслонки, погонять машину в тестовом режиме на поле перед лагерем, покрасить свежей краской, и отдать городским полицейским.

С двигателем тоже вроде все было в порядке. В гараж было не зайти, там постоянно крутились механик со своей командой, поэтому Игорек определял работу мотора на слух, когда его запускали. Он говорил, что возможно есть проблемы с подачей топлива, но в целом двигатель работал ровно.

Оставалось только ждать и волноваться.

В этот несчастливый снежный день майор должен был принести в мастерскую очередную горсть патронов. Работникам мастерских разрешалось свободное передвижение по рабочей территории лагеря, — майор должен был встретиться со своим полицаем за котельной во время обеда. Пока он не хотел, чтобы кто-нибудь видел полицая у мастерской.

С утра Сашу томило какое-то непонятное предчувствие. Словно он стоял у обрыва. Обед прошел в полном молчании, люди в мастерской сосредоточенно стучали ложками по котелкам. Быстро съев свою порцию похлебки, Зотов засунул ложку за голенище сапога и вышел из мастерской. Все шло по плану. Но сосущее где-то под сердцем ожидание шага в пропасть не проходило, наоборот, только усилилось.

Беда пришла к ним с той стороны, откуда ее никто не ждал. И пришла она в образе немца в залепленной снегом шинели с винтовкой на плече. Обычный немец, рядовой батальона охраны, призванный на службу из ополчения. Возможно, сменившийся часовой с вышки. Рыжие усики. Он шел по двору мастерской вместе с каким-то полицаем, отряхивая плечи от белого налипающего снега. А навстречу им шел майор Зотов, возвращаясь в мастерскую с патронами в кармане.

Обычно немцы не обращали на пленных никакого внимания. Их задачей была охрана периметра и оцепление при приемке этапов. Пленных внутри лагеря они просто не замечали. Но на этот раз все вышло по-другому. То ли Зотов непроизвольно дернулся, когда они встретились посреди двора, то ли что-то мелькнуло в их мимолетной встрече взглядами, то ли у немца было плохое настроение, и он просто захотел лишний раз самоутвердиться в собственных глазах.

— Ком цу мир, — коротко приказал немец, пальцем подзывая к себе Зотова. Причины его поступка мгновенно стали не важны, важным оставалось лишь их последствия.

Как раз, выглянув в эту минуту из дверей мастерской, Саша видел, как Зотов попытался дружелюбно улыбнуться, надеясь погасить улыбкой раздражение немца. Но немцу на его улыбку было наплевать.

— Вас ис дас? — так же коротко и властно спросил он, указав рукой на набитые карманы солдатского ватника.

— Вывернуть карманы, — равнодушно, повторил за ним по-русски полицай, явно скучая от непонятного служебного рвения своего коллеги. Зотов не шелохнулся. Тогда полицай, морщась от навязанной ему работы, сам полез в его карман, и следующим движением вытащил оттуда горсть желтых патронов. Секунду они с немцем смотрели на патроны с полным изумлением.

Зотов продолжал стоять на месте. Никогда раньше Саша не видел его таким растерянным. Он словно надеялся, что сейчас все как-то само собой рассосется, уладиться, немец с полицаем продолжат путь по своим делам, а он вернется в мастерскую, и все пойдет так, как было раньше.

Но чуда не произошло. Произошло совершенно неизбежное.

— Патроны! — взвизгнул немец, срывая с плеча винтовку. Полностью потерявшись от какой-то чудовищной нелепости происходящего, Саша смотрел, как полицай схватил майора за рукав ватника, закручивая ему руку за спину. Майор, похоже, тоже до конца не сумел осознать случившегося. Он не сопротивлялся. Когда его потащили в комендатуру, он успел встретиться с Сашей глазами, и в его глазах Саша увидел лишь пустоту. Такие удары судьбы сразу было не осознать. Все произошло так быстро, так случайно, что сознание просто отключилось от реальности. На крики немца из мастерской выглядывали остальные рабочие. Отстраненным боковым зрением Саша увидел рядом растерянные лица Андрея и Игорька.

Зотова увели. Наверное, сейчас он лихорадочно пытался придумать какое-нибудь правдоподобное объяснение, откуда и зачем в его кармане оказались боевые патроны, в безумной надежде еще все уладить. Саша, Андрей и Игорек остались стоять во дворе. Они не знали, что делать. Весь тщательно продуманный план побега рухнул, как карточный домик из-за какого-то чересчур рьяного немца, неизвестно зачем оказавшегося во дворе мастерской. Все полетело вверх тормашками куда-то под откос. Они уже переживали в своей жизни подобные минуты, когда уже ничего не вернуть, когда полностью теряешь контроль нал ситуацией, и летишь куда-то в пропасть в свободном падении.

— Твою мать…. — только и сказал водитель Игорек.

Не прошло и пяти минут, как во двор мастерской быстро зашел полицай Зотова. Майор не знакомил их раньше, но они мельком друг друга видели. Пожилой мрачный старшина из запасников, служивший у него в полку заведующим каким-то складом. Полицай был бледен, он тяжело дышал, словно не шел к ним, а бежал изо всех ног.

— Зотова забрали. В комендатуру, — одним духом выговорил он, не заботясь, что его может услышать кто-нибудь из посторонних.

— Мы знаем, — ответил за всех Андрей.

— Знаете и стоите…. — выдохнул полицай. Все его лицо покрывали мелкие капельки пота. — Вы хоть понимаете, что произошло? Да его сразу к офицеру отдела «Абвер» повели. И Мирченко туда пошел. Немцам очень интересно знать, — зачем, а самое главное, откуда у пленного боевые патроны? И уж поверьте, они не успокоятся, пока не узнают. Не пройдет и часа, как они будут знать весь расклад.

— Зотов не выдаст, — твердо произнес Саша.

— Вы не знаете, на что Мирченко способен. Все ломаются. Все! Вопрос времени. Вы не видели, как они допрашивают, а я видел…!

Полицай говорил неправду. Он мерил этот мир по себе. Всегда существует мнение, что болью можно сломать любого, но в свои семнадцать лет Саша уже знал, что это не так. Так говорят слабые люди, или те, кто еще не знают, на что способен человек.

Здесь, в лагере, Саша видел, как ломают человека, не пожелавшего снимать головной убор перед господином комендантом. Все снимали, а он нет. Его били смертным боем, несколько раз сажали в карцер, ошпаривали кипятком. Между полицаями даже возникло своеобразное соревнование, — кто быстрее сможет его сломать. А он так и не снимал. Обычный сероглазый парень из затерянной где-то в тайге сибирской деревушки. Казалось бы, пустяк, глупость, но парень словно видел в своем поступке что-то очень важное, словно показывал этим, что он не покорился. Ему просверлили коленку ручной дрелью, лицо от постоянных побоев превратилось в одну гниющую рану, его превратили в животное, которому плюнь в лицо, он этого даже не заметит, но пилотку он так и не снял. Что ему пришлось перетерпеть, знал только он. В конце концов, его застрелили. И, наверное, ему было легко умирать, потому что он сумел сохранить для вечности что-то свое, самое главное.

И таких примеров хватало. Лагерь обнажал людей, вытаскивая на свет и самую низость и великую силу человеческой души.

Саша знал, что через считанные часы майор превратиться в окровавленный кусок мяса. Если очень надо, ему могут ввести шприцем куда-то в шею заморозку и тогда спасительного болевого шока не будет. Боль станет бесконечной. Но Саша был уверен, что Зотов не пойдет ни на малейший компромисс с совестью, потому что уже знает цену этим компромиссам.

Но в другом полицай был прав. Мирченко действительно знал свое дело. Скорее всего, едва взглянув на Зотова своими пустыми как у рыбы глазами, он даже не станет с ним возиться. Он мгновенно поймет, что патроны смогли попасть к пленному только из батальона охраны, быстро найдет людей, которые что-то знают, и легко выйдет на этого полицая. А вот он сдаст…. Полностью знающий все изнанки человеческой души Мирченко вцепится в него мертвой хваткой….

— Надо бежать. Прямо сейчас, — сказал Саша чужим голосом. Сказал, и сам испугался необходимости немедленных действий.

В этот момент из гаража во двор вышел тщедушный механик. Посмотрев на падающий снег, он медленно направился к мастерской. Механик слышал, что немцы задержали кого-то из слесарей с патронами в кармане, но пока не думал об этом, его мысли были заняты окончанием ремонта броневика.

Проходя возле группки пленных, он мельком взглянул на полицая, машинально отмечая в памяти новое лицо. А затем вдруг его походка замедлилась. Что-то произошло. Каким-то шестым чувством механик в одно мгновение времени сумел сложить в еденное целое и патроны, и неожиданный перевод в мастерскую сразу четырех незнакомых людей, за которых никто не просил, и бензин в канистрах, и присутствующего здесь полицая. Заходя в мастерскую, он еще раз оглянулся, и в ту же секунду Саша по его глазам понял, что механик уже знает все.

Дальше все понеслось с нарастающей скоростью. В голове словно застучал отмеривающий секунды метроном. Еще не понимая, что он делает, Саша в одну секунду рванулся за механиком и схватил его сзади за шею. Отстраненно мелькнуло удивление: почему-то он с детства считал, что плохие люди всегда сильные, но механик оказался слабым, как ребенок. Под ватником ощущалось щупленькое, почти без мышц тельце. Следующим движением Бортников рывком затащил его подальше в помещение.

Мир делиться на людей, которые знают, что им надо делать, и тех, которые нет. Саша, Андрей и Игорек точно знали, что им надо, поэтому действовали мгновенно и слаженно, без лишних слов.

Остальные работники, кто в этот момент находились в мастерской, не знали, поэтому остались на своих местах, с полной растерянностью и ужасом наблюдая, как убивают их начальника.

Механик под локтем Саши хрипел, что-то пытаясь сказать. Андрей сразу бросился к стеллажу и схватил тяжелый молоток. Механик завизжал, Саша старался зажать ему ладонью рот. В следующую секунду Андрей с размаха, рискуя попасть по Саше, ударил механика молотком по голове. В жиденьких волосах появилась вмятина и в потолок ударил тонкий и сильный фонтанчик крови. Казалось невероятным, что у человека может так бить кровь, — как у кита. Кровь мгновенно забрызгала Саше все лицо. Игорек в это время держал механика за дергающиеся ноги.

— На дверь, — коротко приказал Саше бледный, решительный Андрей. И Саша, отпустив хрупкое тельце, чувствуя подступающий к горлу комок тошноты, выскочил из мастерской, одновременно наблюдая за растерянно топтавшимся на снегу полицаем и безлюдной панорамой двора.

Механика добивали уже без него. За спиной слышалась какая-то возня, хрипы и чавкающие удары, как по гнилому мокрому дереву. Все длилось не более нескольких секунд, но Саше они показались вечностью. Потому что, одно дело на словах говорить о смерти человека, и другое — его убивать. Когда Андрей вышел из мастерской, он выглядел не лучше Саши. Забрызганное чужой кровью лицо серело неживой бледностью, губы прыгали, как у ребенка.

— Надо было просто связать, — сказал ему Саша. В этот момент Андрей был ему противен.

— Сопля ты, Бортников. Нас вешают, а мы…. — ответил Андрей. — Давай к броневику. Мастерскую запрем снаружи. Минут десять у нас есть. Лишь бы двигатель с утра снова не разобрали…. И время как нарочно…. Комендант здесь, все здесь, скоро построение. Лишь бы завестись…!

В отсутствии Зотова он взял на себя права командира, и его пока слушались.

— Отрубили концы. Теперь нам лучше не попасться — хрипло произнес полицай, заглянув в мастерскую.

Но Андрей и Саша и так не думали сдаваться живыми.

В гараже находилось трое слесарей. Они еще не знали, что произошло в соседнем помещении, поэтому с величайшим изумлением смотрели, как в открытые двери быстро вошли четыре человека, одним из которых был незнакомый полицай, а двое других забрызганы кровью.

— Вы че? — недоуменно спросил один из слесарей, приподнимаясь с железного табурета, но Игорек сказал ему, — «пикнешь, воткну в глаз отвертку», и слесарь сразу замер, не окончив движения. Для беглецов сейчас уже не существовало ни своих, ни немцев, — были только они, и остальной мир.

Пока слесаря следили за ними в полном ошеломлении, они занимались каждый своим делом. Игорек бросился к броневику, Саша доставал из тайников патроны. В голове по-прежнему отстукивал секунды невидимый метроном. Диски для пулемета лежали тут же, в железном ящике, вместе с разными деталями. Их нужно было набить патронами, пока Игорек запускал двигатель. Дрожащие пальцы не слушались, патроны не защелкивались, падали на пол.

— А ты что стоишь? — прикрикнул Андрей на полицая. — Давай в казарму за винтовкой. Может, еще что получится прихватить. Давай, давай, шевелись….

— Страшно… — полицай облизал языком пересохшие губы и повторил, точно его не слышали. — Страшно. А вдруг меня уже ищут. Хрен с ней, с винтовкой….

— Давай, давай, — еще не остывший после своего первого убийства Андрей был страшен. Лицо искажено, губы дергались. К мокрому лбу прилип клок волос.

— У тебя семь минут. Успеешь. Не суетись. Без винтовки нам даже застрелиться нечем будет, если заглохнем…. Или останешься здесь, — звенящим голосом добавил он.

И бывший старшина пошел. Стараясь идти спокойным шагом, он пересек заснеженный двор, вышел из рабочего сектора и, чувствуя в сердце пустоту как перед прыжком, пошел по проходу между колючей проволокой. Чтобы попасть в казарму, ему было нужно пересечь плац. «Спокойно, спокойно», — шептал он себе как заведенный, хотя никакого спокойствия и в помине не было; во рту пересохло, ноги шли как чужие. Спина сжималась в ожидании крика, — «эй ты, а ну-ка стой, тебя Мирченко ищет», а в голове крутилась мысль, что его обманули как пацана, что вот сейчас, в эту самую минуту, позади взревет двигатель, броневик, набирая скорость, помчится к западным воротам, а он останется здесь, отвечать за всех. Даже представилось, как в подбородок с размаху входит стальной крюк.

Но все обошлось. Никто его не остановил. В казарме на него смотрели обычными взглядами. Мокрый от пота как мышь, он зашел в открытую оружейку, повесил винтовку на плечо, и через несколько минут подошел обратно к гаражу. Тяжесть винтовки давала некое облегчение, оружие дарило ощущение власти хотя бы над своей жизнью.

Бывший старшина вернулся в гараж, когда Игорек пытался завести двигатель.

Вначале что-то оглушительно стрельнуло, затем мотор на секунду заработал, захлебнулся, и смолк, наполнив помещение едким дымом. Не ожидая дальнейшего, все полезли вовнутрь. Саша с дисками уселся в кресло стрелка в кормовой башне. Игорек остался у руля, полицай и Андрей протиснулись где-то между ними. Было очень тесно, винтовка полицая упиралась Андрею в спину, а голова уперлась в какой-то выступ. В следующий момент пускач снова загудел, и двигатель, ахнув, вдруг затарахтел как трактор. Вся тесная, простывшая кабина наполнилась грохотом.

— Пусть хоть пару минут прогреется, — сквозь шум мотора крикнул Игорек.

Саша пропустил момент выезда из гаража. Он возился с дисками. Один пристраивая к пулемету, второй старался держать на коленях, но от тряски он постоянно норовил соскользнуть вниз. Бронезаслонки не успели поставить, смотровые щели оставались открытыми, и в них было видно, как стена гаража медленно поехала назад.

— Все! — сквозь грохот и тряску крикнул Андрей.

И это было действительно все. Побег начался.

Пусть не так, как они планировали, пусть скомканным, торопливым, без ощущения важности этой минуты, пусть даже без майора Зотова, который сейчас, наверное, плевался кровью в комнате для допросов. И Зотов должен был их услышать, а услышав, порадоваться, потому что все было не зря.

Назад им теперь пути не было.

Придавливая своей тяжестью свежий снег, броневик медленно проехал по двору. Затем зеленая бронемашина с черными пятнами свежей сварки пошла по лагерю. Пленные возле бараков, оборачиваясь на шум, с удивлением смотрели на проезжающую мимо бронированную черепаху. Никому и в голову не приходило, что в кабине беглецы. Торчащий ствол пулемета целился на ближайшую вышку. Часовые на вышках тоже видели двигающийся броневик, но это было уже не важно. Уже ничего не было важно.

На одном из поворотов бронемашина зацепилась передней частью за проволоку на угловом ряду ограждений; проволока, разматываясь, какое-то время тянулась за ней, потом порвалась.

К западным воротам вела прямая «улица» Новый путь, по которой из лагеря каждый день вывозили телеги с мертвыми. До ворот оставалось метров пятьсот. Дальше свобода, хотя там тоже немцы, но об этом сейчас не думалось. От разогревшегося двигателя шел жар. В кабине все тряслось. В углублении запасного люка под днищем плавало черное масло, покрытое от тряски мелкой рябью. В смотровые щели было видно, как к воротам уже бегут какие-то люди.

Немцы спохватились. Над лагерем протяжно завыла сирена.

— Господи, только не заглохнуть, — шептал наверху в тесной башне Саша.

— Давай, — широко оскалив рот, перекрикивая шум мотора, крикнул Андрей.

И броневик, окутанный снегом, на последней передаче помчался к закрытым воротам.

В этот же день, ближе к вечеру Алла, как и обещала, шла к лагерю. Снег почти перестал, в воздухе кружились последние мелкие снежинки. Спотыкаясь, она шла по протоптанной тропинке в легких туфлях на каблуке. Одна рука пряталась под муфтой из старого порыжевшего меха, другая держала сумку с солдатскими консервами и двумя самыми настоящими плитками шоколада. Им в лагере сладкое было просто необходимо. В кармане пальто лежали приготовленные дойч марки для полицая.

На подходе к лагерю она почувствовала какую-то царящую здесь суету. Мимо нее по снежной дороге по направлению к Ждановичам проехало сразу три военных грузовика. В грузовиках под крытым брезентом сидели немецкие солдаты, в глаза бросались каски и винтовки. Чем ближе она подходила к лагерю, тем меньше оставалось сомнений, что там что-то произошло. Несмотря на то, что сумерки еще не наступили, на вышках горели все прожекторы. Огромный, раскинувшийся на несколько километров лагерь выглядел непривычно тревожно. Где-то в его центре по рупору звучала отрывистая немецкая речь. Там где обычно стояли пленные, сейчас никого не было. Гражданские тоже куда-то подевались, лишь на заброшенной автобусной остановке курил какой-то мужчина.

Чернявого полицая звали Виталиком, сейчас должна была быть его смена, но по запретке, с другой стороны забора, прохаживался совершенно другой человек. Белая повязка, винтовка, но старше и, кажется, злее. Постояв с минуту, Алла направилась к нему.

— Скажите пожалуйста, а где Виталик? — спросила она его через проволоку.

— Нет Виталика. В оцеплении он, — остановившись, нехотя ответил полицай. — Идите отсюда, дамочка…. Не до вас сейчас.

— А что случилось? — не желая так просто уходить, поинтересовалась Алла.

Полицай хотел промолчать, пройти дальше, но передумал. То, что дамочка знала Виталика, делало ее почти своей.

— ЧП у нас. Побег, — хмуро пояснил он. — Весь батальон — кто в оцеплении, кто на задержании. Ворота на броневике снесли. В наглую…. Такого еще не было. Комендант уже СС вызвал. Так что вам лучше побыстрее уйти отсюда, барышня…. И какой баран этих беглецов в мастерскую без проверки определил…?

— Вы говорите, бежали из мастерской? А кто? — быстро спросила Алла. Какая-то мысль мелькнула у нее в голове.

— А я знаю? Сейчас по баракам перекличка идет. Четверо вроде, молодые, все всего пару недель в мастерской. Готовились, гады…. Но ничего, далеко не ушли. Слышишь? — спросил полицай и указал пальцем куда-то в сторону Жданович.

С той стороны действительно доносились какие-то звуки. Ду…, ду…, ду…, — как сквозь вату расходилось по всей округе. Затем возникла какая-то трескотня россыпью, затем опять, — тяжело и глухо, — ду…, ду…, ду….

— Пулемет, — пояснил полицай. — Бой там идет. Обложили их…. Две роты из гарнизона, рота СС. Минут через десять всех положат. Недолго бегали, мать их….

Полицай пошел дальше по запретке. Алла осталась одна. Машинально отошла от забора. Догадка сменилась твердой уверенностью, она знала, что Саша сейчас там, откуда доносятся звуки боя. Пулемет еще бил, но его стало перекрывать хлопанье винтовочных выстрелов, издалека похожих на безобидные детские хлопушки. Ду…, ду…, ду…. — разнеслось в последний раз, а затем стихло.

— Все! Добили их, — зло сказал сидящий на остановке мужик.

— Дурак, какой дурак, — беззвучно шептала Алла, прижимая к себе сумку с уже ненужными продуктами. — Не мог подождать…. Дурак…. Ведь мог же жить. Мог….

Она словно видела снег, свет фар грузовиков, а на снегу лежит мертвый Саша. Плакала и все твердила, — «какой дурак».

Странно все-таки устроены люди…. Алла всем сердцем хотела его спасти, но если бы Саша действительно выбрал путь спасения, — например, пошел бы в полицаи, она бы сама от него отказалась, потому что он был ей нужен мучеником, — тем, кто не сдается, а не таким, как они или она. Но она бы себе в этом никогда не призналась. Сейчас она думала о том, что нет больше никого на всей земле, кому она осталась нужна.

В стороне Жданович стояла полная тишина. Никто не стрелял. Затем небо засветилось там осветительной ракетой.

— Сейчас их трупы на грузовике привезут. И кинут на виду, пока не сгниют, другим для примера, — хрипло произнес мужик. — Вот это люди, вот это я понимаю…. Не сдались…. Помяни Господь их души…. Пошли, девка. Скоро сюда СС приедет. Пошли от греха.

XXII

— Давай, — широко оскалив рот, перекрикивая шум мотора, крикнул Андрей.

Высокие ворота из металлической рамы и колючей проволоки они снесли, как игрушечные. Мелькнули перекошенные лица часовых, затем удар, скрежет цепляющейся за броню проволоки, и машина выскочила за территорию лагеря.

Бледный, сосредоточенный Игорек давил педаль газа. Двигатель ревел. В кабине все тряслось. Позади истошно выла сирена.

— Давай, давай, — как заведенный кричал Андрей Звягинцев.

Вытирая проступающие на лбу мелкие капельки пота, Саша быстро крутил ручку разворота башни, перемещая ствол пулемета назад, на лагерь. В незакрытую смотровую щель были видны удаляющиеся смятые ворота, одна половина валялась на снегу, вторая, выгнутая в дугу, осталась висеть на одной петле. Из открытого проема выбегали люди в сером. Саша видел, как они, как по команде, вскинули винтовки, но звуков выстрела не слышал, уши заложило от грохочущего рева мотора.

В следующий момент в корму броневика попало несколько пуль. Полетели отстреленные кусочки зеленой краски, на броне появились вмятины, но больше ничего не произошло. Лагерь не смог их задержать. И от совершенно незнакомого раньше чувства неуязвимости, от ощущения свободы, от радости, что они все-таки сумели сделать это, Саше хотелось плакать и смеяться одновременно.

Тоже самое испытывали и все сидящие в кабине. Не в силах себя контролировать, улыбались какими-то безумными улыбками, переглядывались счастливыми глазами. Наверное, ради таких моментов только и стоит жить на этом свете. Игорек за рычагами плакал, сам того не замечая, на его черном от гари лице остались светлые полосы от скатывающихся вниз слез.

От работающего на пределе двигателя было невыносимо жарко, в открытые смотровые щели дуло холодом. На железных стенах кабины дрожали капельки воды от конденсата. Лагерь превратился позади в темную полоску с торчащим силуэтом водонапорной башни. Общее ощущение счастья длилось не более нескольких минут. Это чувство для неба, а они пока еще оставались телами на земле.

— Куда ехать? — прокричал с носового отсека Игорек, разом вернув всех в реальность. Вопрос прозвучал вовремя: от дороги, ведущей в лагерь, они выехали на расчищенное от снега шоссе. И тут сообразили, что они совершенно не знают маршрут побега. Зотов все держал в голове. Где немецкие гарнизоны, где партизаны, где ведущие далеко в лес проселочные дороги…? Ничего неизвестно. Игорек резко нажал на тормоз, и броневик остановился на пустом перекрестке. Морщась от тесноты, Саша открутил барашки на крыше башни и, откинув люк, выбрался наружу. Он единственный, кто был здесь местным, кто хоть что-то знал.

Снег почти перестал идти, дул ветер. Лагерь потерялся позади, а слева и справа белели снежные пахотные поля, пересеченные редкими перелесками. Пустое безлюдное шоссе уходило на восток и запад, никаких других дорог видно не было. Шоссе на восток вело в Минск, там им делать было нечего. Оставалось только на запад, на Ждановичи. Там наверняка стоял немецкий пост, но если его проскочить, дальше начинались густые леса.

— Поворачиваем налево, — сказал Саша, возвращаясь в кабину, прикрывая за собой люк. — Ход не сбавлять. Самый полный. Скоро погоня, а через пару километров, скорее всего, пост. Проскочим раньше, — выживем.

— Не выдержит движок такой нагрузки. Да и топлива осталось…. — отозвался было со своего места Игорек, но сразу осекся, потому что других вариантов у них не было. Он рванул рычаг передачи, надавил на газ, и броневик, выбрасывая в сторону комья снега, развернулся и пошел на Ждановичи.

Это было ошибкой. Им надо было разбегаться пешком, перелесками, до лесного массива. Или хотя бы повалить пару придорожных столбов, разрывая телефонную связь. Зотов наверняка так бы и поступил. Но они не догадались.

Несколько минут ехали молча. Вернулся спрятавшийся на время страх. А приблизительно через километр увидели впереди на шоссе какое-то движение.

— Мотоциклетка! Двое немцев. Прямо на нас! — крикнул срывающимся от волнения голосом Игорек.

Это действительно была мотоциклетка. Закутанные шарфами от холодного ветра немцы двигались им навстречу, один сидел за рулем, второй расслабленно полулежал в коляске. В какую-то секунду можно было заметить, как он удивленно приподнимается, увидев в смотровых щелях броневика бледные, грязные, заросшие лица.

Мотоциклисты явно еще не были в курсе о побеге из лагеря.

— Жахни из пулемета, — крикнул полицейский Саше, когда до встречи с мотоциклеткой оставалось не более десяти метров.

— Отставить! Дави их! Дави! Дави! — закричал Андрей.

Игорек резко повернул руль, машина дернулась влево. Тут же раздался удар. В кабине все подпрыгнули, Саша с размаха ударился головой о выступ люка. Под днищем что-то заскрежетало. Резко обсев носом броневик остановился, а в следующий момент Саша уже выбрался через люк наверх.

Немцев раскидало по дороге. Искореженную мотоциклетку затащило под капот. Один из немцев, водитель, лежал совсем рядом, на боку, спиной к Саше. Не надо было подходить поближе, чтобы понять, что он уже мертв. Второй лежал в снежной канаве в нескольких метрах дальше. Он силился приподняться на локтях, и непрерывно кашлял, разбрызгивая по губам кровь. На ремне на шее висел автомат. Потом из боковых дверей броневика вышел полицай. Саша видел, как он не спеша подошел к пытающемуся приподняться немцу. Бесконечно долго они смотрели друг на друга. Затем полицай стал молча снимать с шеи немца автомат. Немец не сопротивлялся, только кашлял и, не отрываясь, смотрел на полицая блестящими расширенными глазами. Сняв автомат, полицай рывком дослал патрон в патронник, отошел на шаг, зачем-то оглянулся по сторонам, и прицелился немцу в голову. Он делал все как-то вдумчиво, не спеша, его движения были подчеркнуто медлительными, и Саша хотелось крикнуть, чтобы он прекратил издеваться.

Наконец ударил выстрел. Голова немца дернулась. Андрей в это время снял автомат и подсумок с патронами с мертвого водителя. Игорек оставался в работающем на холостом ходу броневике.

— Жратва… Может у них какая жратва есть? И водка во фляге, — облизывая губы, хрипло спросил полицай. Но обыскивать мертвецов было некогда. Через минуту, проехав по раздавленной мотоциклетке, они поехали дальше.

Вскоре в смотровых щелях появились белые от снега крыши окраины Жданович.

И Саша, и Андрей, и Игорек попали в плен в первые дни войны, они почти не представляли себе, что происходит на оккупированной территории. Думали, — стоит только доехать до первого населенного пункта, постучаться в любой дом, их там накормят, переоденут, и подробно расскажут, где можно найти партизан.

Единственным, кто понимал, что все не так просто, был полицай.

— В саму деревню лучше не соваться, — крикнул он сквозь грохот мотора. — Может, есть какой-нибудь объездной путь?

— Раньше был, — крикнул в ответ Саша из кормовой башни. — Через санаторий…. Игорек, вон видишь поворот? Давай туда!

Через сотню метров слева от них действительно виделась уходящая в сторону дорога. Но если шоссе было отчищено от снега, то та дорога утопала в наметенных сугробах.

— Завязнем! — выкрикнул Игорек.

Но это было правильное решение. На выезде из Жданович дорога была уже блокирована. Правильное, но половинчатое. Им бы остановить броневик и разбежаться по перелеску в обратном направлении, зарыться бы в снег, стать бы невидимыми, превратиться в деревья, валуны, или раствориться в воздухе как джин, про которого Саша читал в детстве. Но они даже не думали оставить броневик, им казалось, что пока они за его броней, они в безопасности.

Бронемашина сбросила скорость, повернула свой черепаший корпус на проселок, и медленно поехала, давя сугробы своей огромной тяжестью. Трясло на ухабах, люди в кабине хватались руками за все что попало, чтобы удержатся на местах. Дорога оказалась заброшенной. Как и показавшиеся вдали корпуса санатория с пустыми черными дырами окон.

В какой-то момент броневик резко сел на днище, накренился, и остановился, ревя от перегазовки, выбрасывая в воздух струю дыма. А потом вдруг двигатель смолк. Наступила непривычная тишина, прерываемая гудением и щелканьем зажигания.

С момента побега прошло около сорока минут. В обычной жизни их не заметишь, но для войны это огромный промежуток времени. Звонили телефоны в самых разных кабинетах. Беглецы даже не представляли себе, какой они вызвали переполох. Боевая тревога была объявлена по всем окрестным гарнизонам.

— Шнель, шнель, шнель, — кричали на разные голоса унтер-офицеры, поторапливая садящихся в грузовики солдат. Боевая бронемашина с боекомплектом в глубоком тылу, это вам не шутки. Экипаж из пленных Шталага, а они сдаваться не станут, будут драться до последнего, потому что знают, что их ждет.

В лагере непрерывно выла сирена, вечернюю проверку отменили, пленных загнали по баракам. Господин комендант в своем кабинете одну за другой давил пальцами истлевшие сигареты в полной окурками пепельнице. Это вам не сбежавший из рабочей команды красноармеец, которого лагерь должен ловить своими силами. Это серьезно. Тут и погон лишиться можно.

В комнате для допросов, страшный своими мертвыми глазами Мирченко, разговаривал с майором Зотовым. Майор сидел на прикрученном к полу табурете со связанными за спиной руками. Одна его бровь была рассечена, кожа на ней разошлась широкой кровавой раной.

— Мне даже допрашивать тебя неинтересно. Я и так все знаю, — голос у Мирченко был под стать взгляду, — пустой, тусклый, монотонный. — Знаю, кто патронами вас снабжал, знаю, откуда топливо, знаю, как вы попали в мастерские. Но один вопрос я все-таки задам…. Мне нужен маршрут их движения. У вас же был план? Был. Вы готовились…. Вот смотри, — Мирченко достал из кармана сложенный лист топографической карты с зелеными пятнами лесов и черточками дорог, — вот Минск, вот Ждановичи. Все остальные дороги только просеки, оттуда лес вывозят. Полкилометра и тупик. Два направления. Куда они повернули?

Зотов молчал, усмехнувшись разбитыми губами. Но Мирченко, похоже, и не ждал ответа. Бывший командир полка и бывший батальонный командир понимали друг друга одними взглядами.

— А я знаю, куда бы ты повернул, — в тусклом голосе Мирченко впервые послышались что-то живое. — Знаю…. Ты рысь…. Ты знал, что до партизан вам не добраться. Знал, что все оцепят. Ты хотел в Минск прорваться, да…? Ты умный…. Знал, что все равно подыхать, и хотел посильнее хлопнуть дверью. Чтобы помнили все. Чтобы искру зажечь…. В Минске начальство, генералы, а тут броневик по улицам ездит…. Въехал бы на территорию какого-нибудь штаба и покрошил бы всех из пулемета. До Германии шум бы дошел…. Ты же смертник, да, майор…? Не можешь себе плен простить? Вот к чему ты готовился…. Ты не сбежать к партизанам хотел, понимал, что это невозможно, ты хотел, чтобы все начальство лагеря сняли, а меня рядовым полицейским куда-нибудь поближе к фронту отправили. Да, майор…? А? Тебе шум нужен был…. Герой! Вот только уехали они без тебя. И знаешь, что я сейчас подумал? Что в свои конечные планы ты их не посвящал. И значит, рванули они туда, где как раз шума поменьше. На Ждановичи повернули. А мы их там по-тихому передушим. Сорвался твой план, майор. Жди. К вечеру привезут их трупы, и тебя вместе с ними живьем закопаем. Тебя снизу, их сверху. Ничего у тебя не получилось, да майор?

— Получилось, — усмехнулся Зотов. — Еще как получилось. Ты их еще попробуй, возьми….

Было тихо.

Шуршал на слабом ветру торчащий из снега ковыль. Броневик намертво засел в сугробе на проселочной дороге. Источающий жар двигатель больше не оживал. Где-то вдалеке приглушенно лаяла собака.

Поздней осенью темнеет рано. Когда Саша наполовину вылез из открытого люка, в воздухе уже чувствовалось наступление вечера. Сквозь серую дымку неба слабо просвечивало низкое солнце. Прямо перед ними стояли корпуса заброшенного санатория, чуть в стороне начинались огороды пустых дач. Сама деревня осталась в стороне, вдалеке над крышами кое-где курился дым печей. Надо было что-то решать.

— У меня тут бабушка живет, — крикнул Саша в проем люка. — Дождемся темноты и проберемся в деревню. Там выясним, куда уходить.

— Жаль такую машину бросать, — с трудом открывая притиснутую сугробом боковую дверь, ответил Андрей. — Вывезла нас…. И все-таки мы сбежали, Сань.

Он вылез наружу и с наслаждением расправил затекшие в тесноте кабины плечи. Грязное лицо было счастливым, на груди висел немецкий автомат.

— Да. Все-таки мы сбежали, — улыбнулся семнадцатилетний Бортников сверху. — Представляешь, что сейчас твориться в лагере? Как Мирченко беситься….?

Он еще раз оглянулся по сторонам и вдруг замер на полуслове.

Прямо на них, по следам броневика, со стороны шоссе бежали, рассыпавшись в цепочку, серые фигуры. Они бежали давно, было видно, что бег их утомил. И еще было видно, что они не отстанут, будут бежать до конца, и никогда уже не выпустят беглецов.

— Не повезло…, — с необыкновенной тоской в голосе выдохнул Андрей.

Следующие несколько секунд пропали из их жизни. Саша не помнил, как он оказался у пулемета, его руки отдельно от сознания сами собой закрыли люк, а пальцы зачем-то стали лихорадочно закручивать барашки задрайки. А затем он увидел в щель точно такие же фигурки, бежавшие к ним со стороны огородов. Их окружали, брали в кольцо, обкладывали как волков, не оставляя ни малейшего шанса на спасение.

Саша смотрел на бегущие по его душу серые фигурки и отстраненно думал, что это все, конец, и прямо сейчас им придется умирать.

Первым опомнился Андрей. Забыв про висящий на груди автомат, он заскочил в броневик, выхватил у полицая винтовку, выставил ствол из смотровой щели и, задержав дыхание как на учениях, поймал в мушку одну из фигурок.

Ударил одинокий выстрел, эхом разносясь по заснеженным полям.

— Саня, ложи их на землю! — дико закричал Звягинцев, не отрываясь от винтовки.

И сразу что-то в мире изменилось. Тоска безнадежности сменилась холодным рассудочным желанием действовать. Саша уперся плечом в металлический упор тяжелого танкового пулемета. Никогда он раньше из пулемета не стрелял, он вообще не из чего не стрелял, если не считать духовых ружей в тирах. В диоптрическом прицеле среди сугробов двигались фигуры. Палец почти спокойно нажал на спуск.

В следующее мгновение он совершенно оглох, — тесная башня наполнилась грохотом и звоном разлетающихся гильз. Парусиновый гильзоулавливатель не установили, стреляные гильзы бились в броню стен и разлетались по всей кабине. Он не видел, что происходит в броневике, он вообще сейчас ничего не видел, кроме ствола пулемета. В диске попадались трассирующие патроны; разлетаясь, пули гасли где-то вдали бледными красными огоньками.

Ах…. ах…, ах, — непрерывно лопалось в ушах.

Вначале на дороге ничего не происходило. Серая цепочка людей как бежала, так и продолжала бежать. Затем в ней появились пробелы, цепочка сломалась и куда-то исчезла. Немцы залегли в снег. Саша быстро повернул шаровую опору пулемета в сторону огородов, куда непрерывно бил из винтовки Андрей.

— Короткими, короткими, — кричал ему Звягинцев.

Накрененный броневик грохотал, отсвечивая по разным сторонам огоньками автоматных и пулеметных очередей. Если бы он был на ходу, у них бы еще оставался хоть какой-то шанс, но двигатель безнадежно молчал, не отвечая на непрерывное гудение стартера. Игорек до последней минуты пытался завести машину.

Немцы у огородов тоже залегли. Что-что, а воевать они умели, давя, где слабо, и выжидая там, где прочно. Тем более, что это была операция СС. Пускай они и возятся. Немецкие офицеры в цепи прекрасно знали, что из Минска уже выехали грузовики с ротой СС, а из Жданович уже везут по шоссе легкую пушку, которая с двух выстрелов разлупит эту неподвижную бронечерепаху, как орех.

Беглецы в броневике ждали атаки, но никакой атаки не было. Был лишь ответный страшный прицельный огонь из сотни винтовок. Отзвуки разгорающегося боя разнеслись по всей заснеженной окрестности, их слышали и пленные, разогнанные по баракам в теперь уже далеком лагере, их слышала и Алла, разговаривающая в этот момент с полицаем у запретки. «Господи, дай» — беззвучно молился Петр Михайлович.

Пули звенели о броню, высекая длинные искры. Полицай бросил автомат и лег на решетчатый пол. У страха нет дна, даже те, кто сходит с ума, продолжают бояться. Страх можно только перенаправить. Бояться не за себя, а за кого-то другого, или верить в вечность, как Петр Михайлович. Бывший полицейский так верить не умел. Он все сильнее и сильнее вжимался в пол, обхватив руками голову. Смотровые щели остались незащищенными. Кому-то из них надо было умирать, и первым это сделал Игорек. Андрей видел, как из ватника на его спине полетели клочья ваты, а сам Игорек стал валиться с водительского кресла. Изо рта по небритой щеке потекла кровь. Андрей пытался его поднять. Рвал на нем ватник, рвал прожженное пулями белье, но Игорек не реагировал, он закатывал глаза и дул пузырями кровь. Ему уже не нужны были никакие заботы, он умирал, оставляя в прошлом этот сволочной мир, где отсутствие беды, — это уже радость.

Свистнула, зазвенела рикошетом еще одна залетевшая в щель пуля.

— Надо уходить! — истошно кричал, сжавшись на решетчатом полу полицай. — На днище есть люк. Выползем, — и в снег….

— А смысл? Смысл? — кричал в ответ Звягинцев. — Здесь пулемет, укрытие, а там нас перещелкают, как клопов.

Но человеку под огнем не нужно никакого смысла, ему нужно лишь туда, где по нему не стреляют. И полицай ползал по полу, пытаясь поднять крышку аварийного люка.

Саша наверху слышал их крики. В этот момент он устанавливал на пулемет второй диск. Внешне он оставался спокоен, его движения были медлительными, вялыми, как во сне, но сознание лихорадочно искало путь к спасению. Диск последний, неполный. Патроны не в три ряда, а в два. А значит, все закономерно и погано. Как только пулемет смолкнет, подползут и закидают гранатами, вытащив тех, кто останется жив, контуженными и оглохшими наружу. Про пушку Саша не знал.

— Андрей, — неожиданно тихо позвал он сверху друга. — Давайте, выбирайтесь. Я останусь. Пока пулемет бьет, они только на броневик внимание обращать будут. Ползите к санаторию, там проход свободный. А я потом, за вами…. Только автомат оставьте.

В его предложении не было ни капли геройства, лишь рационализм. Саша давно уже не был тем мальчиком, который заглядывается на себя со стороны.

— Нет, — отрезал Андрей. — Все вместе пойдем. Еще чуть-чуть подождем и поползем. Как раз немного стемнеет. И не спорь. И не думай, что ты здесь один такой…, жертвенник…

Сколько прошло времени после этого решения они не знали. Может час, может десять минут. От бьющего упора танкового пулемета ломило плечо. Стрельба то разгоралась, то затихала. Броневик огрызался короткими очередями. Немцы ждали пушку, люди в броневике темноту. За это время успели подготовиться, — оттащили мертвого, равнодушного ко всему Игорька в сторону и открыли крышку люка. Между днищем и землей оставалось достаточно пространства, чтобы выползти наружу. Пока открывали люк, в броневик через щели залетело еще несколько пуль, одна из них отсекла полицаю мочку уха. Теперь он постоянно прижимал рану рукой, седые волосы и воротник шинели были в крови, а в мутных страдальческих глазах читалось отчаяние.

Может, в обычной жизни он был неплохим человеком, и воевал бы неплохо, если бы его судьба шла строго по прямой. Но война все переставила вверх тормашками, и он совсем запутался между своими и чужими, не зная, с кем ему лучше выжить….

Уходить им пришлось раньше, чем они хотели. В какой-то момент затвор пулемета клацнул, откинув стреляную гильзу, и уже не вернулся в исходное положение. Патроны закончились. Броневик необходимо было покинуть.

В смотровых щелях чуть стемнело. Серый день уходил. Невидимое за низкими тучами солнце постепенно угасало.

— Давай по одному, — почему-то шепотом приказал Андрей. Первым в открытом люке исчез полицай. Было слышно, как он раскапывает снег, выбираясь наружу. Выждав пару секунд, за ним пополз Андрей. Саша выбирался последним, ему досталась тяжелая громоздкая винтовка, ползти с ней под днищем было крайне неудобно, она постоянно за что-то цеплялась, пока он не приноровился, и не взял ее за ремень возле ствола.

Они ползли один за другим, не поднимая головы. Знали направление на санаторий, туда и позли. Снег набивался за шиворот, в рукава шинели, лица были белыми от прилипших снежинок. Спасали наступающие сумерки, спасали рытвины, кочки, неглубокие ложбины, наметенные сугробы. В сознании у всех троих стучала одна единственная мысль, — «еще чуть-чуть…, еще чуть-чуть тишины позади, еще метр, еще один…». Превратиться бы в ужей, в червей, чтобы не было видно под снегом. Иногда совсем рядом свистели пули, выбивая фонтанчики снега и комки мерзлой земли, но огонь был неприцельным, немцы пока их не заметили. Еще не веря в чудо, они проползли по открытому пространству более двухсот метров. А когда до пустых корпусов санатория оставалось совсем близко, не выдержали и, поднявшись на ноги, пригибаясь, побежали вперед. В следующий момент один за другим, они скрылись в проеме выбитого окна ближайшего заброшенного здания.

Позади зашипела и лопнула осветительная ракета.

— Может, повезет, а, Сань? — тяжело дыша, спросил друга Андрей, в бессилии валясь на цементный пол. — Везло же раньше. Через пень-колоду, но везло….

Они понимали, что немцы их не выпустят, но все равно в этот момент были почти счастливы, потому что пока были живы, а это так много, — еще чуть-чуть пожить.

— Может, и повезет, — скупо ответил Саша. Он был сосредоточен, проверял патроны в магазине забитой снегом винтовки.

XXIII

Начинался слабый рассвет. Было тихо. Контуры корпусов санатория постепенно вырисовывались из темноты. Из окна на третьем этаже заброшенной гостиницы было видно, как светлеет покрытое низкими облаками небо.

Пустыми стояли вымершие здания. Рассвет медленно отделял их от тьмы, можно было различить проходы между корпусами. Во дворе смутно проглядывалось очертание белого от снега фонтана.

Обычный рассвет. И в тоже время самый главный, потому что последний.

По двору, рассыпавшись, двигались немцы. Они шли осторожно, без звука, без команд. Овчарки на натянутых поводках рвались вперед. Немцы без суеты окружали здание гостиницы. Рота СС, — молодые солдаты, все в новеньких касках и шинелях, с ранцами за плечами, с автоматами. Их было так много, что от безысходности хотелось завыть.

— Идут? — одними губами спросил Андрей Звягинцев.

— Идут, — сдержанно произнес Саша.

Эта ночь оказалась самой длинной в их жизни. Операция по их задержанию оказалась слишком масштабной. Над территорией санатория постоянно висели осветительные ракеты. Немцы нашли их по следам от броневика, вцепились мертвой хваткой и уже не отпускали. Территория санатория была оцеплена в три ряда. В деревне немцы развернули походную кухню, привезли на грузовике для солдат горячий кофе в больших армейских термосах. Можно было отложить окончание операции до утра, но командир СС захотел, чтобы доклад о ликвидации беглецов поступил в штаб уже с утреней сводкой.

До самого рассвета из заброшенного санатория доносился треск автоматных очередей. Хлопали и зависали в черноте неба яркие осветительные ракеты. Жители окрестных деревень, откуда-то зная, что из лагеря сбежало всего четыре человека, прислушиваясь к звуками далекого возобновившегося боя, с какой-то смутной гордостью шептали себе, — «вот держатся-то». Но на самом деле никакого боя не было, патронов почти не было, пленные отстреливались лишь изредка, постоянно перебегая по длинным пустым темным коридорам, прятались, затем перебирали в другие здания, но их быстро находили по следам на снегу.

Немцы в темноте в корпуса предпочитали не заходить, били из автоматов по окнам. В одну из перебежек был убит полицай, пули попали ему в ногу и живот, согнувшись, он по инерции пробежал еще несколько шагов, а потом упал и больше не поднялся. Затем ранило Андрея. В темноте Саша сразу не смог определить, что с ним. Тащил за подмышки из комнаты в комнату. А как стало светать, увидел. Пуля прошла в спину и где-то застряла, выходного отверстия не было, лишь одна единственная маленькая прожженная дырочка в шинели, пропитанной густой липкой кровью.

Сейчас Андрей лежал на наметенном из окна снегу возле подоконника, голова облокотилась на стену, ноги раскинуты, глаза полуоткрыты, в глазах пустота и отрешенность. Зрачки неотступно передвигались за Сашей. Рассвет застал их на третьем этаже. Немцы загнали их в отдельно стоящее здание, окружили, перекрыли все выходы и теперь, спокойно, не торопясь, шли добивать.

Где-то на восходе вот-вот должно было показаться солнце.

— Идут…, да…? Что будешь делать…? — спросил Андрей, часто и тяжело дыша, облизывая языком побелевшие губы.

— Ты знаешь, — отозвался от окна Саша.

Эта ночь вымотала его без остатка, выпотрошила как курицу, забрала все всю силы и чувства, оставив внутри только пустоту и отрешенность, как в глазах Андрея. Все его действия были чисто механическими. Он отошел от окна на два шага, чтобы не было видно вспышки, поймал в прицеле винтовки одного из двигающихся немцев и нажал на курок, растрачивая один из двух оставшихся патронов. Ударил оглушительный выстрел, звеня в закрытом помещении.

Он попал. Немец, нелепо взмахнув одной рукой, словно поскользнувшись, упал на спину.

В следующий момент Саша лег на пол рядом с Андреем. Он воевал всего сутки, но опыта боя у него сейчас было не меньше, чем у многих фронтовиков.

Полетела в щепки оконная рама, посыпалась с потолка побелка. Ответные автоматные пули с глухим стуком били в окрашенные в зеленый цвет стены. Штукатурка летела брызгами и падала кусками на пол, скача, как живая.

— Гранатами…, до третьего этажа не достанут…, — прерывисто, экономя дыхания на слова, произнес Андрей. — Пойдут через лестницу…. Надо коридор держать….

— Нечем держать, — коротко ответил Саша. — Один патрон в винтовке, два в автомате.

— Слушай…. — заострившееся, бледное лицо Андрея находилось совсем рядом, зрачки впились в друга. — Уходи, а…. Брось меня.… Я умираю….

Андрей хотел последние минуты жизни побыть один. Уже потом, много-много раз отматывая в памяти эти секунды, Саша удивлялся себе, как спокойно и рассудочно он действовал дальше. Дождавшись, когда автоматный огонь немного стихнет, он взял Андрея под руки и ползком перетащил в маленькую подсобку в самом конце коридора. Местные разграбили санаторий еще в первые дни войны, но разный хлам остался, подсобка была забита старыми оконными рамами, какими-то дырявыми ведрами и мешками с ветошью. Пока тащил, Андрей все время задирал голову назад, пытаясь заглянуть другу в глаза. В подсобке уложил Андрея на пол. Положил рядом винтовку с последним патроном в затворнике, так, чтобы палец свободно нашел курок. Заложил его мешками с тряпками, а затем быстро снял с себя шинель и затер тянущуюся по коридору полосу крови. Андрея все равно найдут, но пару минут он ему подарил. Они не простились, не было времени. Все и так было понятно без слов. Главное было не попасться немцам живыми. А затем, ни секунды не колеблясь, сжав в руке автомат, Саша побежал по коридору и выпрыгнул в торцевое окно с третьего этажа.

В голове со звоном что-то лопнуло, брызнули, сверкнули белые искры. Он упал на припорошенные снегом пустые деревянные ящики. За секунду до этого он даже не знал, что они там находятся, но очевидно, подсознание отметило их, когда они бегали здесь ночью. Он упал на ноги, внутри что-то оборвалось, от удара перехватило дыхание, перед глазами плавали ярко красные круги.

В следующую секунду впереди мелькнула какая-то фигура. Ударил, обжигая, выстрел, — ахх…. И Саша, еще не придя в себя после падения, выстрелил в эту фигуру. А следующим движением упер стальной ствол автомата себе в подбородок.

Ему даже показалось, что он успел нажать на курок.

Откуда-то сбоку, с лету, молча прыгнула овчарка. Сбила с ног, вцепилась клыками в предплечье. Здоровенный черный зверь, нестерпимо воняя псиной, придавил его своей тяжестью; шерсть лезла в лицо, клыки рвали предплечье и норовили добраться до горла. К ним уже подбежали, кто-то оттягивал овчарку за отпущенный поводок, но она не отпускала хватку, еще протащила Сашу за собой пару метров. Еще не веря, что случилось самое страшное, и он остался живой, Саша пытался подняться на четвереньки, но получил удар сапогом в лицо. Снова разлетелись искры. Ухнув, он упал, пытаясь прикрыть разбитое лицо руками, но его схватили сзади за волосы, рывком приподняли подбородок вверх, и кто-то другой снова ударил его сапогом, на этот раз с размаха, как по футбольному мячу. Голова дернулась, в шее что-то хрустнуло, красные и зеленые искры превратились в непрерывную мерцающую вспышку.

— Лассен зи ницх, ин лебен лайбен…. (Не добивайте, оставьте живым), — кричал чей-то голос с другой стороны земли.

Его еще долго били ногами и прикладами автоматов, но он уже ничего не воспринимал, потерял сознание. Потом окровавленного, мягкого, податливого, его погрузили через задний борт в открытый грузовик, вместе с мертвым полицаем и мертвым Игорьком.

Обратный путь в лагерь Саша не помнил, сознание возвращалось кусочками. Помнил только, что когда-то он очень хотел умереть, но почему-то не умер. Еще помнил двигающееся серое небо, и лежащую рядом голову Игорька со спутанными волосами, с глухим стуком стучащую о борт на каждом ухабе.

Никто не знает, почему все в жизни происходит именно так, а не иначе. Чтобы это понять, надо увидеть свою жизнь целиком, и не своими глазами, а глазами Бога.

Чтобы обнаружить Андрея, немцам было достаточно просто посмотреть на растертую по полу коридора кровь. Но они почему-то это не сделали. При осмотре третьего этажа один из солдат приоткрыл дверь подсобки, и вместо того, чтобы откинуть мешки с ветошью, просто дал по ним короткую очередь. Затем он пошел дальше. Андрей в этот момент лежал без сознания. Его нашли ближе к вечеру двое жителей стоящей рядом деревни Заречье; старик-литовец по прозвищу «дедушка Шимус» и его внучка, закутанная в старенький шерстяной платок десятилетняя девочка, сирота. Были люди, которые всеми силами открещивались от идущей где-то войны, не пуская раненых красноармейцев даже на порог, и были те, кто спасали. Нет ничего на свете важнее милосердия, но многие об этом забывают, слишком увлекшись долгим сном под названием жизнь. Старик и внучка помнили. Ночью они перевезли на телеге бредящего Андрея в свой дом и прятали там до сорок четвертого года. Местный ветеринар извлек смятую свинцовую пулю из его спины, но ходить Андрей не смог, пуля повредила позвоночник.

Он так и не сбежал. Лагерь остался с ним на всю жизнь. Он вспоминал себя только до того момента, как перестал ходить, и как только ночью закрывал глаза, сразу видел водонапорную башню, крыши деревни Масюковщины, и кружащих над неубранными полями белых аистов, которые, как каждый знает, приносят людям счастье.

И еще во снах он разговаривал с Сашей, со своим другом, с которым прошел весь плен и которого считал мертвым. Вместе они готовились к чему-то необычайно важному, и Андрей во сне плакал от счастья, потому что это важное вот-вот должно было свершиться.

Когда из всех городов забирали инвалидов, он в госпитале сам напросился поехать с ними, потому что с ними ему было проще.

Да и какая разница, где находишься, если живешь только в повторяющихся, наполненных радостным предчувствием снах.

В лагере полицаи били Сашу смертным боем. До сих пор осталось загадкой, почему его не повесили сразу. Очевидно, у Мирченко были к нему вопросы. Сломали пять ребер, отбили легкие, раскололи челюсть. Затем кинули в карцер под проволоку на виду у всего лагеря, а на плацу, в снегу, в это время лежали трупы его товарищей и расстрелянного майора Зотова. После того как он не умер и в карцере, его снова били. Отводили душу. Когда он немного пришел в себя, и начал вставать на ноги, держась за стены, снова посадили в карцер. Наверное, сам господин комендант не нашел бы ответа, почему Саша остался жить.

Изначально все происходит на небе, а уже потом на земле. Может, молитва матери слышнее на небе, чем самый громкий крик. И отраженная от небес молитва нашептала офицеру отдела «Абвер», проникнуться оперативной идеей, что с Сашей теперь будут советоваться все, кто готовит массовые побеги, и чтобы их высветить, надо просто держать его под наблюдением.

Зиму Саша провел в штрафном бараке. За эту зиму умерли почти все, кто находился в лагере с самого начала. Умерло больше шестидесяти тысяч человек. И если бы лагерь постоянно не пополнялся, его бы не стало. Пустыми бы стояли занесенные снегом выстуженные бараки за ржавой колючей проволокой, он бы весь переехал в глубокий котлован на пригорке, — там, где сосны.

Умер приблатненный парень с синими наколками на пальцах. Умер от голода и Петр Михайлович. Он был крайне волевым по отношению к себе, но другие, быстро поняв, что надо, вили из него веревки, вызывая к себе жалость, и он делился с ними своей стограммовой пайкой хлеба.

Петр Михайлович не был ни священником, ни монахом, он оставался обычным мирянином, прихожанином церкви Петра и Павла, что на Немиге, и духовным сыном одного скрывающегося от властей иеромонаха. Никто не знает, почему он не побежал вместе с Андреем и Сашей, его решение было вызвано каким-то внутренним, непрекращающимся разговором с Богом. И если правда, что верность одна из самых главных добродетелей, то он уже давно стоял у ворот рая, просто сам не знал об этом.

Почти все умерли, умер даже Мотька, полицай, ближайший помощник Мирченко, в кубанке с малиновым верхом, умер от заражения крови, потому что в аду, как и раю, тоже нужны свои герои.

Лагерь менялся, на смену умершим приходили новые пленные, и они были уже другими. Все они попали в плен из Красной Армии, которая остановила немцев под Москвой и затем разгромила в Сталинграде, это были пленные с другим самосознанием, не такие растерянные, как в первые месяцы войны, когда рушился мир. Саша теперь был всегда один.

Новые пленные смотрели на Сашу с любопытством, многие считали его героем. Но сам он о себе так не думал. Он вообще о себе не думал. Иногда ему казалось, что его все-таки убили там, в оцепленном санатории, вместе с его другом Андреем, на рассвете, раним серым утром в ноябре сорок первого. А все остальное ему просто сниться, пока он гниет в общей яме. Ведь если мы не помним момент своего рождения, кто решил, что мы будем помнить смерть?

Он сбежал из лагеря летом сорок третьего. Сбежал как раз через запретку, проползя в одиночку прямо под вышкой с часовым. До освобождения Беларуси он находился в партизанском отряде.

Дома его ждала мама, ждала сестра. Саша сильно изменился. Стал предельно молчалив и замкнут. Иногда мама ловила его взгляд, и ей становилось не по себе, словно из окна родного дома вдруг выглядывал совершенно незнакомый человек. Внутри его точно сжалась и никак не могла распрямиться какая-то пружина.

Он разучился улыбаться, и если рядом кто-то смеялся, резко оборачивался, как будто был готов ударить. О лагере почти ничего не рассказывал.

Отношение к пленным было соответствующее. На учебу не брали, на работу тоже не брали, запрашивали анкетные данные и на следующий день отказывали. Появились какие-то тетки с накрашенными губами, уехавшие в эвакуацию летом сорок первого вместе с фикусами и домработницами. Теперь они засели в кабинетах, и после отказа, легко могли сказать в спину, — «отсиделся там под немцами…» Саша на такие реплики почти не реагировал, только вздрагивал, как от удара.

Как-то под осень, в первый послевоенный год они поехали вместе с мамой и сестренкой в Ждановичи. Надо было привести в порядок бабушкин дом. По-прежнему молчаливый и наглухо замкнутый Саша до вечера работал в огороде, а потом, около часа, не замечая ничего, стоял, оперившись на лопату и, не отрываясь, смотрел на дальнюю полочку леса с возвышающейся водонапорной башней. А ночью стал кричать во сне. Мама с сестрой проснулись от его страшных криков, подбежали к кровати, стали трясти, разбудили, но он все кричал и кричал, зовя кого-то по именам, кричал и плакал. Его обнимали, просили успокоиться, но он никого не замечал, отталкивал, раскачивался из стороны в сторону, и все кричал, звал кого-то, срываясь на хрип.

Успокоился Саша лишь под утро. Испуганная мама с Иришкой вернулись в свою комнату, а он вышел на задний двор.

Поднималась заря. Небо на востоке засветилось алой полоской. Далекий безжизненный лагерь лежал в полной тишине. Пустыми стояли деревянные бараки за оборванной колючей проволокой, тихо там было, ни души. Саша словно находился не в трех километрах, а рядом, он видел растоптанные тысячами ног проходы ведущие к плацу, видел покосившиеся бетонные столбы и заросшую травой полосу запретки, видел сосны на пригорке, где лежали кости его товарищей. В голове звучал тихий, неземной голос Петра Михайловича, читающего наизусть строки из Священного писания:

«И увидел я мертвых, малых и великих, стоящих перед Богом, и книги были раскрыты, и иная книга была раскрыта, которая есть книга жизни; и судимы были мертвые по делам своим….»

Лагерь отпускал, лагеря больше не было. И ему надо было отпустить прошлое. Есть церкви, есть свечи, есть память…. И слушая тишину надвигающегося рассвета, он закончил за Петром Михайловичем строки, которые тот повторял раньше каждый день:

«И отрет Бог всякую слезу, и смерти уже не будет; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло….»