10. РЕСТОРАН «ГЛОРИИ Н.». ДЕНЬ

Пассажиры «Глории Н.» уже сидят за столами в зале, не уступающем по роскоши ресторану любого дорогого отеля.

Предупредительный метрдотель ходит между столами, наблюдая за тем, как обслуживают гостей.

Все говорят одновременно, все несколько возбуждены; кинокамера, скользя от стола к столу, показывает целый набор самых разных лиц. В зале царит «bon ton».

Больше всего народу — за капитанским столом; бок о бок с офицерами экипажа мы видим кое-кого из пассажиров; метрдотель проявляет свое неназойливое внимание и к ним, желая убедиться, что все идет как надо.

Неподалеку от капитанского стола занимает свое место Ильдебранда Куффари с дочерью, секретарем и концертмейстером. Она строго отчитывает девочку за то, что та слишком шумно дует на бульон.

КУФФАРИ. Моника! Что ты делаешь?

ДОЧКА КУФФАРИ. Но мамочка, он же горячий!

КУФФАРИ. Значит, надо подождать, когда остынет.

Жена тенора Сабатино Лепори, аргентинка, со свойственной ей экспансивностью наседает на секретаря-импресарио мужа.

ЖЕНА ЛЕПОРИ (с испанским акцентом). Даже если мой муж сказал «да», это еще ничего не значит. Мой муж великий артиста, только… Ты не сердись, por favor[1], дорогой… Что поделаешь, в делах он просто ребенок.

Тенор продолжает жевать, выказывая полнейшее равнодушие к обсуждаемой теме. Секретарь возражает:

— Я бы этого не сказал. Но как бы там ни было, синьора, я здесь для того, чтобы блюсти его интересы…

ЖЕНА ЛЕПОРИ. Нет, неправда! При заключении контракта вы его интересы не защищали! И я вам сейчас скажу por que[2]. Во-первых, реклама. Она не в его пользу. Нужно изменить рекламу сопрано, она слишком шикарная по сравнению с рекламой моего супруга…

Вдруг Лепори замечает направленный на него объектив кинокамеры; быстрым жестом поправив волосы и холеные усы, он приосанивается и принимает классическую позу тенора — для солидного портрета «в три четверти».

За столом комика немого кино Рикотэна тоже разгораются страсти.

РИКОТЭН. Благотворительность или не благотворительность, а я не желаю больше ломать комедию перед горсткой сопляков. Я… я… Рикотэн, я тонкий комический актер. И неправда, что мои основные зрители — дети, я пользуюсь успехом у интеллектуалов…

Его перебивает бледная дама-продюсер; с трудом сдерживая раздражение, она пытается поставить его на место.

ДАМА-ПРОДЮСЕР. Это ты так думаешь, дорогой, а последние выступления критики просто ужасны…

РИКОТЭН (за кадром). Во Франции критик Жильбер…

БАНКИР. Ты должен выполнять условия контракта! Тебя взяли сюда для того, чтобы ты делал рекламу моему фильму, и ни для чего другого!

Напряжение — правда, иного рода — ощущается и за столом сэра Реджинальда Донгби. Участвуя в разговоре с показной непринужденностью, на самом деле он весь поглощен подглядыванием за своей женой — леди Вайолет, а она в свою очередь совершенно недвусмысленно пожирает глазами усатого официанта, обслуживающего их стол.

Пока сэр Реджинальд поддерживает легкую беседу, волнение прекрасной леди нарастает, и вместе с ним растет ревность мужа, жадно следящего за малейшими признаками возбуждения у жены.

СЭР РЕДЖИНАЛЬД ДОНГБИ. Да, так вот, индусы, живущие в окрестностях Бомбея, утверждают, я, конечно, не знаю, насколько это достоверно, но они утверждают, что, если смотреть тигру прямо в глаза, он на человека не нападет.

СЕКРЕТАРЬ ДОНГБИ (за кадром). Возможно ли это, сэр Реджинальд?

Но Донгби до того озабочен поведением жены, что вопрос секретаря до него не доходит.

СЭР РЕДЖИНАЛЬД. Что-что?

СЕКРЕТАРЬ ДОНГБИ. Я говорю — неужели это так просто?

СЭР РЕДЖИНАЛЬД (нервно смеясь). Да нет же, совсем нет… Пожалуй, это самая трудная штука на свете… особенно если тигр тоже смотрит тебе прямо в глаза. (И он снова разражается своим истерическим смехом.)

В одном из уголков зала без устали играет небольшой оркестр. Белокурый секретарь Куффари, понизив голос, говорит певице:

— Тебя снимают…

КУФФАРИ (шепотом). Где? Кто?

Ее ложка застывает в воздухе, а на лице появляется выражение томного безразличия.

СЕКРЕТАРЬ КУФФАРИ. Они там, за лестницей…

На середину зала выходит репортер Орландо и делает рукой общий привет совсем как нынешние тележурналисты.

ОРЛАНДО. А вот и я! Куда направляются эти прекрасные дамы и господа? Почему они собрались все вместе здесь, на борту этого… сказочного…

К нему подходит метрдотель и очень вежливо говорит:

— Прошу прощения, синьор Орландо, что я вас перебиваю, но вы выбрали такое место… Здесь вы мешаете официантам… Не соблаговолите ли вы отойти, ну хотя бы вон в тот уголок?

ОРЛАНДО (улыбаясь). Ага, понятно. (Подмигивает публике добродушно и чуть-чуть плутовато.)

МЕТРДОТЕЛЬ. Благодарю вас, вы очень любезны, я вам чрезвычайно признателен, прошу прощения…

Орландо отходит в сторонку и оказывается чуть ли не под самой центральной лестницей — так, что за спиной у него то и дело распахиваются створки двери, ведущей в кухню, и непрерывно снуют официанты.

ОРЛАНДО. Да, так вот я спрашиваю, куда направляются все эти необыкновенные пассажиры? И верно ли, что они носители, так сказать, самых высоких ценностей в волшебном мире искусства? Сейчас я вам их представлю: перед вами знаменитый директор Миланского театра «Ла Скала»…

По мере того как Орландо представляет гостей, объектив кинокамеры выхватывает их лица из общей массы обедающих и показывает зрителям.

— …а это его прославленный коллега из Римской оперы, тот самый, что причастен к скандалу…

Тут мы успеваем услышать обрывок разговора за столом, на который направлен объектив.

ДИРЕКТОР ТЕАТРА…Она-то и называется «длинной волной»… (Не договорив фразы, бормочет.)…Не обращайте внимания, сделайте вид, будто ничего не происходит. Смотрите в свои тарелки.

Эти слова обращены к сидящим с ним дочери, секретарю и молодой второй жене, которая, не удержавшись, все-таки оглядывается.

— Не оборачивайся!

ЖЕНА ДИРЕКТОРА ТЕАТРА (за кадром). Да я вовсе и не смотрю.

ДИРЕКТОР ТЕАТРА. Повернись сюда и ешь!

ЖЕНА ДИРЕКТОРА ТЕАТРА. Ну хватит, надоел!

Наше внимание задерживается на секретаре директора: сначала он продолжает жевать, с веселым любопытством глядя в объектив, а потом вдруг поднимает белую салфетку и натягивает ее перед лицом, как экран, Это шутка.

Орландо между тем вводит нас в курс светских сплетен:

— Это его вторая жена, бывшая румынская певица… видите, она поворачивается к нам спиной… И дочь от первого брака. А это его секретарь — эксцентричный субъект. Говорят, он медиум, проделывающий поразительные психофизические опыты… Возле самого окна сидит легендарный дирижер фон Руперт… Вундеркинд… В большей мере, пожалуй, «кинд», чем «вундер»: вечно цепляется за юбку своей ужасной мамочки…

Юный фон Руперт, стоя у окна, восклицает:

— Смотрите, смотрите, там чайка! Машет крыльями совсем как дирижер! (Хихикая, возвращается к столу, за которым сидит его мамаша.) Чайка дирижирует в стиле Франца Гюнтервица, maman.

МАТЬ ФОН РУПЕРТА. Садись, Руди, тебе нельзя утомляться.

ФОН РУПЕРТ. Я не устал!

На чайку, которая все еще носится за окнами, теперь обращает внимание тенор Фучилетто, сидящий за капитанским столом.

ФУЧИЛЕТТО. Вы только гляньте!

ОРЛАНДО. А моя репортерская работа становится все труднее: уж очень обильную и подробную информацию приходится вам давать. Ну-ка, посмотрим, кто тут у нас… Ага, знаменитый тенор Аурелиано Фучилетто. Должно быть, это и есть тот здоровенный бородач, который вздумал покормить чайку.

ФУЧИЛЕТТО. Что я сейчас тебе дам… Любишь ветчинку?

Поскольку птица этот лакомый кусок взять не может, он заканчивает свою шуточку словами:

— Не хочешь? Тогда я сам ее съем.

СОПРАНО РУФФО САЛЬТИНИ. Как остроумно! А если бы с тобой вот так?

Оба директора Венской оперы поднимают бокалы:

— Прозит!.. Прозит!

ОРЛАНДО (продолжая церемонию представления). Оба директора Венского оперного театра, родом из Варшавы… Видите, это они нас приветствуют. Спасибо… А это очеркистка Бренда Хилтон. Ее все боятся…

Сидящая рядом с Фучилетто Бренда Хилтон поднимает глаза от тарелки и предупреждает своего визави:

— Илья, слышите? Там что-то и о вас…

Бас Зилоев оборачивается, чтобы взглянуть на Орландо, который в этот момент действительно говорит о нем.

ОРЛАНДО:…Salve, Зилоев… У этого человека самый глубокий, самый мощный бас в мире. А вот позвольте представить: меццо-сопрано Валеньяни и очаровательная Инес Руффо Сальтини. (Обе добродушные молодые синьоры польщенно улыбаются.) Концертмейстеры братья Рубетти…

Два розовощеких старичка с длинными седыми волосами сидят за столом вместе с монахиней и дирижером, посылающим в этот момент воздушный поцелуй Ильдебранде Куффари.

ОРЛАНДО…И, наконец, та, которая после кончины Тетуа, несомненно, является обладательницей лучшего в мире голоса: Ильдебранда Куффари.

Ильдебранда Куффари лишь слегка — величественно и надменно поворачивает голову: то ли навстречу объективу, то ли в сторону дирижера, посылающего ей воздушный поцелуй. Со словами: «Могу ли я узнать ваше имя, синьор?» — Орландо обращается к одному из гостей, сидящих за столом ближе всех к нему.

Строгий господин, по внешности явно австриец, перестав прихлебывать бульон, отвечает:

— Давид Фитцмайер…

ОРЛАНДО (за кадром). Не скажете ли, каков род ваших занятий?

ФИТЦМАЙЕР. Я дирижер!

ОРЛАНДО. Ах дирижер!

ФИТЦМАЙЕР. Совершенно верно!

ОРЛАНДО. О, благодарю вас. А эта дама? (Он имеет в виду соседку Фитцмайера.)

ФИТЦМАЙЕР (удивленно). Это известная танцовщица!

ОРЛАНДО. А, понимаю… Не назовете ли вы нам ее имя?

ФИТЦМАЙЕР. Да вы что! Это же Светлана! Ее все знают!

Теперь мы видим Светлану — смуглянку откуда-то с востока России. Отвесив легкий поклон в ее сторону, Орландо продолжает:

— Спасибо! Итак… (про себя) это я уже говорил… Так куда же направляется сие почтенное общество? Все эти важные персоны, которым вы не раз имели возможность выражать свое восхищение и аплодировать? Почему они собрались здесь все вместе? Словно не было никогда никакого соперничества… никаких раздоров… (В этот момент его что-то отвлекает.) Что еще там такое?

За капитанским столом разглагольствует капеллан:

— …антропофаг, пожиратель человечины, даже он, услышав такие слова…

Фучилетто встает и, открыв одну из створок окна, уговаривает чайку взять еду у него из рук:

— Так ты и сыру не хочешь? Какой клюв у нее, какие крылья! Смотрите!

ТЕРЕЗА ВАЛЕНЬЯНИ. Нет! Закрой окно, закрой окно… вот дурень! Закрой, а то она влетит…

Певица в страхе прикрывает голову руками, и ее опасения сию же минуту оправдываются: чайка, спикировав, влетает в зал.

Мгновение всеобщей растерянности. Кто-то вскакивает; директор «Метрополитен-опера» начинает размахивать в воздухе своей тростью.

Фучилетто, словно провинившийся романьольский мальчишка, удивленно восклицает:

— Глядите-ка, влетела! Почем я знал, что она может влететь? Она, наверно, ручная!

Директор Парижской оперы пытается подманить чайку, причмокивая губами. Дамы поднимают крик.

СЕКРЕТАРША ДИРЕКТОРА ОПЕРЫ. Нет-нет, я боюсь! Je vous en prie! Faites le sortir, faites le sortir![3]

ЖЕНА ДИРЕКТОРА. Нелли, успокойся, не устраивай сцен, сядь!

Прибегает официант и со словами «Прошу прощения!», размахивая салфеткой, отгоняет чайку.

ПОМОЩНИК КАПИТАНА. Сходи в подсобку, пусть принесут лестницу.

Старый опытный офицер Эспозито, понизив голос, обращается к Партексано:

— Партексано, сачок!

ПАРТЕКСАНО (за кадром). Что?

ОФИЦЕР ЭСПОЗИТО. Живо принеси сачок из моей каюты!

Судовой врач, неаполитанец, шуткой старается успокоить сидящую рядом даму.

СУДОВОЙ ВРАЧ. Она пронюхала, что у нас сегодня в меню камбала под майонезом, вот и прилетела…

Метрдотель в совершенной растерянности стоит посреди зала и пытается оправдаться:

— Ничего подобного у нас еще не случалось. Извините, пожалуйста, это просто глупое недоразумение…

Египетский вельможа продолжает невозмутимо жевать, но его секретаря, который даже встал из-за стола, чтобы видеть лучше, все это, похоже, очень забавляет.

И уж в полном восторге Орландо: задрав голову, он следит за чайкой, описывающей круги высоко под потолком, у самой люстры с подвесками.

СЕКРЕТАРША ДИРЕКТОРА ОПЕРЫ (за кадром). Нет-нет, я боюсь!

МЕТРДОТЕЛЬ (за кадром). Сейчас ее поймают, непременно поймают!

В этой суматохе Рикотэн не находит ничего лучшего, как изобразить летящую чайку: он издает звуки, похожие на карканье, и машет руками, словно крыльями.

Прибегают два матроса со стремянкой.

ПОМОЩНИК КАПИТАНА. Поставьте ее туда…

ПАРТЕКСАНО. Туда, туда!

ПОМОЩНИК КАПИТАНА. И поосторожнее!

ПАРТЕКСАНО. Так-так, под люстру!

ПОМОЩНИК КАПИТАНА (за кадром). Мда… и кто же туда поднимется?

ПАРТЕКСАНО. Тонино!

КАПИТАН. Побыстрее, побыстрее…

ПАРТЕКСАНО. Мы стараемся, капитан!

СТЮАРДЕССА. Но так мы ее еще больше испугаем.

ПОМОЩНИК КАПИТАНА. Тонино, давай полезай, живо!

Пока матрос ловко карабкается вверх, приходит Эспозито.

ЭСПОЗИТО. Вот сачок. Тонино, осторожно, не зацепи люстру!

Взоры всех обращены на матроса, выполняющего свой акробатический трюк на самой верхушке лестницы.

ОРЛАНДО (с пафосом). И птица сама полетела в западню.

Поскольку последние слова этой фразы обращены к стоящему рядом сэру Реджинальду, тот спрашивает чопорно:

— Мы с вами знакомы, сэр?

ОРЛАНДО. Меня зовут Орландо, мне очень хотелось бы взять у вас интервью, сэр Реджинальд!

Следует рукопожатие. Но английский аристократ разочарован.

— О, в таком случае, — говорит он, — обратитесь пожалуйста, к моему секретарю.

ОРЛАНДО. Ясно. Тогда до скорого свидания…

Журналист отходит в сторону, ничуть не обескураженный сдержанностью сэра Реджинальда.

Стоящий на лестнице матрос Тонино упускает свою добычу.

ФУЧИЛЕТТО (за кадром). Лети сюда, красавица, сюда, сюда, здесь есть выход!

Скованная страхом Куффари, боясь поглядеть вверх, все повторяет:

— Ее поймали? Ее уже поймали?

Вылощенный концертмейстер, поднявшись, говорит:

— Ничуть не бывало, она села на ковер… вон она…

Чайка, быстро перебирая лапками, бежит по ковру, а за ней, пригнувшись, крадется помощник капитана. Кажется, он вот-вот схватит птицу, но та вдруг взмывает под потолок; все взгляды вновь прикованы к ней. Наконец чайка вылетает в открытое окно.

Фучилетто, который никак не может унять свой романьольский темперамент, напутствует ее словами:

— Ага, ага… тише вы все! Она улетает! Улетает! Выбралась-таки! Привет, красавица! Привет!

ВАЛЕНЬЯНИ. Да закрой ты окно!

ФУЧИЛЕТТО. Счастливого пути, красавица! Пока!

ВАЛЕНЬЯНИ. Завтра же пересяду за другой стол!

Фучилетто подносит руку к виску, словно отдавая честь, и продолжает дурачиться:

— Капитан, чайка покинула нас!.. Как видно, ей не понравилось меню!

РУФФО САЛЬТИНИ (за кадром). Пусть его самого пересадят отсюда.

ОФИЦЕР ЭСПОЗИТО. Это умные существа, они привыкают к людям. Помню, когда я служил на «Меркурии», точно такая же птица — чайки ведь бывают разных видов — ухитрялась склевывать рыбку прямо у меня с головы. Я клал себе рыбку на голову, а чайка подлетала и хватала ее…

Сверху, медленно и мягко кружась, опускается оброненное чайкой белое перышко.

Дочку Куффари это ужасно забавляет.

— Мама, — кричит она, — перышко упало тебе за ворот!

Куффари в ужасе; едва сдерживая отвращение и боясь пошевельнуться, она умоляет:

— Уберите его! Уберите, ради бога!

КОНЦЕРТМЕЙСТЕР. Успокойся, дорогая… (Пытается вынуть перышко из-под ее мехового палантина.)

СЕКРЕТАРЬ. Ильдебранда, это хорошая примета!

КОНЦЕРТМЕЙСТЕР. Я что-то ничего не вижу…

СЕКРЕТАРЬ. Даже чайка не смогла не оказать тебе внимания!

Оба молодых человека заботливо, но с улыбками склонились над певицей.

КОНЦЕРТМЕЙСТЕР. А, вот оно!

Держа перышко в руках, он показывает его Куффари, а та резко отворачивается.

КОНЦЕРТМЕЙСТЕР. Смотри!

КУФФАРИ. Нет, не хочу его видеть!

В ресторан по парадной лестнице спускаются два мрачных субъекта в черном. Они делают какой-то знак метрдотелю, и тот сразу же направляется к оркестру.

МЕТРДОТЕЛЬ. Эй… Эй… Маэстро!

Музыкальная фонограмма

Маэстро тотчас задает оркестрантам «ля», а сам берет в руки скрипку.

Метрдотель почтительно отступает.

На лестнице, вслед за двумя агентами в черном, появляется в окружении своей свиты совсем еще юный Великий герцог Гогенцуллер; несмотря на полноту, он весьма элегантен в своем пышном мундире. Спускаясь по лестнице, Великий герцог что-то весело рассказывает идущему следом премьер-министру.

ВЕЛИКИЙ ГЕРЦОГ (по-немецки). Конная статуя пятиметровой высоты. Как он об этом мечтал!.. А теперь, когда статуя есть, он не может ею полюбоваться. Бедный мой папа!

За капитанским столом раздаются аплодисменты.

ФУЧИЛЕТТО. Langes Leben…

РУФФО САЛЬТИНИ. Великий герцог…

ФУЧИЛЕТТО…unserem Fursten![4]

Орландо попытался было подойти поближе, но его тотчас остановил один из телохранителей.

ОРЛАНДО. Я журналист, мне нужно взять интервью у Великого герцога. Ну пожалуйста…

Все его старания тщетны.

Великий герцог и его свита, спокойно продолжая разговор, направляются к столу.

ПРЕМЬЕР-МИНИСТР. Такие глухие, настойчивые удары, словно какой-то великан стучит в дверь, требуя, чтобы ее открыли…

ДИРЕКТОР «МЕТРОПОЛИТЕН-ОПЕРА». Интересно, сколько ему лет?

Сэр Реджинальд, продолжая разрезать мясо на тарелке, не без ехидства замечает:

— Если судить по его компетентности в политике, больше восьми ему не дашь.

ОРЛАНДО (сначала за кадром, потом в кадре). А вот и важная персона, которую все мы ждали: Великий герцог Гогенцуллер в сопровождении своей слепой сестры, принцессы Леринии. Она потеряла зрение еще в детстве — и все же… Вы обратили внимание? Как уверенно она выступает рядом с премьер-министром! Эта женщина не нуждается ни в сострадании, ни в чьей-либо помощи… Как будто видит всех нас!

Немногочисленная свита рассаживается за большим круглым столом, на котором стоят канделябры и в самом центре — ваза с пышным букетом.

Метрдотель, приблизившись к столу, громко возвещает:

— Consomme vichyssois… Potage de tortue[5].

Но слепая сестра Великого герцога уже сделала выбор.

— Тот отменный протертый суп, что мы ели вчера… можно попросить его и сегодня?

ПЕРЕВОДЧИК (метрдотелю). Вы помните…

МЕТРДОТЕЛЬ. Это был potage… printemps[6].

ВЕЛИКИЙ ГЕРЦОГ. О-о-о-о! И еще вот это! Quaille truffer[7]. Ну да, конечно!

Держа в руке карту, он с радостным смехом, словно мальчишка-лакомка, тычет в нее пальцем. У него гладкое розовое лицо евнуха и закрывающая весь лоб шелковистая белокурая челка.

Орландо выглядывает из-за спины телохранителя, преграждающего ему дорогу. Но, убедившись, что ничего у него не выйдет, возвращается на свой «пост» под лестницей, рядом с дверью на кухню. Раздосадованный, он прислоняется к расписанной фресками стене и продолжает свой репортаж:

— Итак, вы хотите знать, ради чего затеяно наше путешествие? Это похороны. «Какие такие похороны?» — спросите вы… Уверяю вас, дамы и господа, похороны! Все эти знаменитости собрались здесь, чтобы присутствовать на похоронах! Такова была последняя воля усопшей, совершенно недвусмысленно выраженная в ее завещании: «Сжечь… и рассеять прах… на рассвете… в открытом море, близ острова, где я родилась…»

Он вытаскивает из кармана и показывает вырезанный из журнала фотоснимок, на котором виден остров — небольшой утес в зеленом море.

— Вот он, остров Зримо… Остров, где родилась Эдмея Тетуа… и куда жаждет вернуться ее душа. Эдмея Тетуа! Величайшая певица всех времен! Чудо вокала! Божественный голос!

Судовой оркестрик что-то наигрывает.

Монарх со своей свитой продолжает трапезу за отдельным столом, на специальном возвышении.

Слепая принцесса Лериния называет цвета:

— Голубой… голубовато-белый… Ультрамарин… Изумрудно-зеленый… Зеленый… Светло-синий…

ВЕЛИКИЙ ГЕРЦОГ. Она воспринимает музыку как своего рода спектр…

СЕСТРА ВЕЛИКОГО ГЕРЦОГА. Белый… белый… белый…

ВЕЛИКИЙ ГЕРЦОГ. Сестра утверждает, что каждой ноте соответствует определенный цвет.

ПРЕМЬЕР-МИНИСТР. Один французский учений установил, что некоторые люди наделены особым даром цветового восприятия звуков.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ. Позвольте мне сказать… Я лично не верю, что это доказуемо… Этак всякий может заявить, что он слышит цвета!

ПЕРВАЯ ФРЕЙЛИНА. Ясно ведь, господин Кунц, что столь чувствительной… натурой наделены не все!

Принцесса продолжает перечислять цвета.

НАЧАЛЬНИК ПОЛИЦИИ (за кадром). Я бы никогда не позволил себе в этом усомниться, просто я хотел сказать, что научное доказательство такого феномена вряд ли возможно.

ВТОРАЯ ФРЕЙЛИНА (по-немецки). А мне вот тоже однажды во время болезни казалось, что у всех людей лица зеленые.

СЕСТРА ВЕЛИКОГО ГЕРЦОГА. Да нет же, мы все можем различать цвета в музыке. И не только в музыке — голоса тоже разного цвета.

ВЕЛИКИЙ ГЕРЦОГ. Ты говоришь, что у меня голос серый. И всегда он такой?

СЕСТРА ВЕЛИКОГО ГЕРЦОГА. Не всегда. Когда ты чем-то озабочен, голос у тебя становится цвета ржавчины — красновато-коричневым… А вот у начальника полиции голос всегда одного и того же цвета. Такой желтый, непрозрачный, тусклый!

ВЕЛИКИЙ ГЕРЦОГ. А у нашего генерала? Какого цвета голос у него?

СЕСТРА ВЕЛИКОГО ГЕРЦОГА. Скажите что-нибудь, господин генерал!

ГЕНЕРАЛ (ПО-НЕМЕЦКИ). Ну вот вам мой голос. В певцы я, разумеется, не гожусь. (Усмехается.)

СЕСТРА ВЕЛИКОГО ГЕРЦОГА. Как странно. Я не вижу никакого цвета, пустота какая-то, полное отсутствие…

ПРЕМЬЕР-МИНИСТР. Полное отсутствие… У командующего вооруженными силами? Подобные вещи наводят на тревожные мысли.

Продолжая развивать эту тему, он поднимает настроение своих сотрапезников, чего, собственно, и хотел.

Загрузка...