И плывет корабль

57. ПАЛУБЫ «ГЛОРИИ Н.». НОЧЬ

Сербы сидят на кормовой палубе, в темноте, под открытым небом, слегка подсветленным серпом месяца. А все знатные гости корабля собрались на капитанском мостике и благодушно попивают чай.

Журналист, сидящий за одним столом с директором «Метрополитен-опера» и его женой, говорит:

— В пятом веке сербы спустились на Балканский полуостров, а потом захватили Эпир и Фессалию… так они вам и останутся на корме!..

В слабом лунном свете едва вырисовываются силуэты беженцев. Их томит тоска по родине. Одна из женщин, сидящих на дощатой палубе, берет в руки какой-то необычный струнный инструмент. Неуемный хвастун Фучилетто похваляется своими «подвигами».

ФУЧИЛЕТТО. Смотрю на градусник: сорок! Что делать? Сорвать спектакль? Публика пришла ради меня…

РУФФО САЛЬТИНИ. Смени пластинку!

ФУЧИЛЕТТО. И я все-таки пел. О! Меня вызывали на бис семь раз!

Фитцмайер в сторонке беседует с сэром Реджинальдом.

ФИТЦМАЙЕР. Как же так? Вы устраиваете что-то вроде дыры, в которой едва помещаются пятьдесят оркестрантов, а потом хотите запихнуть туда весь состав оркестра — сто шестьдесят шесть человек?! У нас же оркестр не лилипутский!

СЭР РЕДЖИНАЛЬД. Но этот театр — памятник национальной культуры, не могли же мы его перестраивать!

Леди Вайолет, которая стоит неподалеку, опершись о перила, стала объектом настойчивых ухаживаний второго офицера.

ВТОРОЙ ОФИЦЕР. Сильный характер в сочетании с удивительно тонкой женственностью делает англичанок…

Но леди Вайолет перебивает его своим журчащим смехом.

ЛЕДИ ВАЙОЛЕТ. А я тебе говорю, не нужно терять времени на все эти прелюдии, разве не так?

ВТОРОЙ ОФИЦЕР. Я хотел сказать…

Между тем сербиянка начинает петь, привлекая внимание не только своих соотечественников, но и тех, кто собрался наверху, на капитанском мостике.

Дирижер Альбертини даже встает с места и, поглядев вниз, на палубу, замечает:

— В ней столько экспрессии, что кажется, понимаешь, о чем она поет…

Куффари и Лепори реагируют очень сдержанно, однако можно заметить, что мелодия захватила и их.

Зилоев, зачарованный песней, начинает с большим чувством подпевать сербиянке.

А темные, безликие силуэты сербов лишь усиливают впечатление от этой импровизации.