И сердца боль

3

Он помнил эти первые мгновения встречи так же отчетливо, как будто это случилось вчера. Но если бы не Она, Андрей почти наверняка прожил тот день, как и все остальные прочие — в предэкзаменационной лихорадке (подходил к концу первый курс и зубрежки было выше головы).

Ему было девятнадцать. Счастливый сын родителей, принадлежавших к касте партноменклатуры. Андрей обладал в те годы уникальной возможностью почти без проблем шагать по этой жизни. Перестройка, гласность (уже тогда чахнувшие на глазах) нисколько не мешали родителям пользоваться всеми благами современной цивилизации, в отличие от остальных граждан, душившихся в очередях за колбасой, зубной пастой, мылом, стиральным порошком, туалетной бумагой, носками, колготками, сапогами… Андрей не был озабочен добыванием хлеба насущного, как многие студенты. Он был нагловатым, самоуверенным молодым москвичом, членом неофициального братства молодежи этого суматошного и привилегированного города. Это братство — узкий круг знакомых, приятелей, товарищей. В нем особый язык, особое настроение, особые традиции. Дети родителей, добившихся в этой жизни всех благ и державшихся за эти блага всеми доступными и недоступными средствами. Чужакам в это братство путь был заказан.

Вечеринки на роскошных дачах и квартирах, когда «предки» уезжали на «юга», диковинное баночное пиво, швейцарский шоколад, японские видики, американские шмотки и сигареты, ненавязчивый треп о «загранице», где побывал каждый второй из них (в худшем случае, кто-то обязательно был в странах «соцлагеря»), и безмятежная уверенность в том, что «шнурки» обязательно устелют дальнейший жизненный путь красной ковровой дорожкой, оберегут от нудных жизненных трудностей и за ручку введут в «светлое будущее», которое вожди «наверху» только обещали остальным согражданам, из года в год перенося сроки этого самого «светлого будущего».

Андрей хорошо помнил тот май — грозовой, пышущий влажным удушливым жаром, сменявшимся прохладцей после дождя. С рынков и из киосков, где продавали аудиокассеты, гремела осточертевшая «Ламбада». По центральным магазинам проносились «коробейники», сметая с прилавков продукты и одежду. Душный май, суматошный май и, возможно, самый счастливый май в его жизни…

После лекций он шел с ребятами в кафе. Кое-кто, куражась перед девчонками, лавировал в толпе на скейтбордах. То время могло сравниться разве что с беззаботным детством, как думал сейчас Андрей. Все было тогда проще, без напрягов (сегодняшнюю Москву он сравнивал с тотализатором: слишком много нервов, слишком много денег, слишком много алчности, слишком много потребностей и слишком мало времени, чтобы удовлетворить эти потребности). Политика и экономика тогда мало его интересовали. На кремлевском «престоле» благополучно восседал «меченый» со своей супругой, по «ящику» депутаты взахлеб наслаждались демократией — «миру-мир и цветные шарики в небо», как говорил отец, наблюдая за деятельностью Горбачева, который постепенно подрывал могучую страну и чьи очередные «прогрессивные идеи» лопались с постоянством вышеупомянутых резиновых изделий.

По Москве, как ни удивительно, еще топтались табунки «совковых» туристов из провинции, жаждавших взглянуть на Кремлевские звезды и на тело усопшего вождя. Их можно было отличить по невообразимо устаревшим нарядам и сосредоточенным выражениям лиц (иностранцы обычно одевались куда как экстравагантнее и непрестанно улыбались, не стесняясь ни своих зубов, ни своих чувств). Так вот, эти угрюмые табунки с несчастным видом бродили по Красной площади, по Арбату и другим достопримечательностям, предводительствуемые своим гидом, который откровенно скучающим голосом гнусавил про «семибоярщину» 1610 года, про Минина и Пожарского и про штурм Китай-города.

Одним из развлечений компании Андрея было задирать угрюмых, пионерско-комсомольского вида девчонок в таких табунках. Их презрительно именовали «кобылами» (все они почему-то повязывали волосы в огромный «хвост», хуже всего, если основание «хвоста» составлял бант). Девчонки одевались просто: скромные блузки или кофточки, серенькие юбочки ниже колен и дурацкие белоснежные гольфы на ногах.

16—18-летние девчонки, крупнотелые, с деревенскими веснушками, испуганно оборачивались на улюлюканье и неприличные причмокивания «аборигенов». Обнаружив к себе пристальное внимание незнакомых и дико одетых (по их мнению) ребят, они тут же делали вид, что выкрики их совершенно не касаются.

— Эй, чувиха, у тебя бант развязался! — кричит один.

— Кроха в очках! Гольфик подтяни! — кричит другой.

Смех подхватывается всеми. Еще двое на «досках» курсируют в опасной близости к группке, провоцируя на шутливое знакомство.

Все вместе они чувствовали свою задорную силу хозяев перед этими робкими гостями столицы. Эта робость казалась нелепой, смешной, а поэтому достойной такой фамильярности.

И в тот майский день на их пути попалась такая группа, гидом которой была миниатюрная девушка, почти подросток.

На какое — то время вся компания Андрея, заряженная до предела игривым настроением, пристроилась к группе из человек десяти — пятнадцати. Парни, как бы невзначай, ловко «разобрали» девчонок, пристроившись позади каждой, чем вызвали у последних нарастающее беспокойство. Девчонки, чувствуя подвох в столь необычном внимании со стороны невесть откуда свалившихся незнакомцев, обменивались недоуменными и явно растерянными взглядами.

Андрей решил «заняться» гидом.

Никто из них не имел ни малейшего представления, к чему приведет их эта «игра». В таком возрасте рациональное мышление при некоторых обстоятельствах основательно «пробуксовывает». Бесшабашная склонность к импровизациям, нежелание думать о последствиях тех или иных поступков — вот в чем прелесть (да и беда) этого возраста.

Девушка шла впереди группы и самозабвенно вещала тонким голоском, почти не замечая ничего вокруг:

— … особенно широкое каменное строительство велось при Иване IV. Возводились монументальные соборы — Успенский, Благовещенский, Архангельский… Вместе с русскими зодчими работал итальянский архитектор Аристотель Фиораванти. Он был приглашен после неудачного строительства в 1471 году Успенского собора. Рядом с Успенским собором встали Благовещенский и Архангельский. Был построен княжеский дворец — Грановитая палата. Одновременно шла перестройка стен Кремля. Кремль стал одной из самых сильнейших в Европе крепостей.

Андрей шел за ней по пятам, привлекая к себе внимание всей группы. Девушка-гид, почувствовав настороженную молчаливость за спиной, обернулась к улыбающемуся Андрею. Она носила круглые, как в 1930-х годах, очки. На лице полное отсутствие косметики. Удивленно распахнутые глаза, полуоткрытые губы с застывшим на них вопросом. Каштановые волосы скрывали уши и неуловимо нежно подчеркивали красивый овал лица. Она смотрела на него снизу вверх и удивительно походила на заблудившегося ребенка.

Где-то в глубине души Андрея шевельнулось незнакомое доселе чувство — сознание того, что он делает сейчас что-то не то… Но на него смотрели жаждавшие потехи глаза приятелей.

— Вы хотите что-то спросить? — мягко поинтересовалась девушка у него.