И стал тот камень Христом

Каиафа

Да, тот самый Иосиф Каиафа, иудейский Верховный первосвященник, который исхлопотал такой высочайший сан не самым, казалось бы, естественным образом — ибо раньше был старшим управителем храма[35], — а за взятку в двести талантов, которую его тесть Анна замыслил дать и дал (прокуратору Валерию Грату, который тогда был римским префектом в Иудее и который, взяв левой рукой предложенную мзду, протянул правой назначение Каиафы, и Анна продолжал править иудеями через своего зятя точно так же, как правил ими от собственного лица предыдущие девять лет). Тот самый Иосиф Каиафа, именитый глава еврейской общины, которому подчиняются и льстят более двадцати тысяч человек, трудящихся в храме или живущих под его сенью: жрецы, левиты, литургисты, служки, музыканты, псаломщики, привратники и отряды вооруженных стражников, расправляющихся с нечестивыми; сборщики подати, торговцы со скрепленным печатью разрешением вести торговлю, наследственные нищие. Тот самый Иосиф Каиафа, в чьих руках находится все богатство храмово и который распоряжается им по собственному усмотрению, и пускает в продажу ради собственной выгоды весь скот, предназначенный для жертвенных закланий, и получает немалые доходы от мелких торгашей, которые продают голубей и меняют монеты в священных портиках. Тот самый Иосиф Каиафа, который владеет кораблями, что пересекают проливы и бороздят моря, доставляя из Тира пурпурные ткани и хрусталь, а возвращаясь обратно, забивают трюмы рабами для сбыта их в портах Великого моря. Тот самый Иосиф Каиафа, чей дворец с коринфскими колоннами и вавилонскими садами возвышается на Иерусалимском холме. Тот самый Иосиф Каиафа, единственный из всех смертных, которому дозволено проникать в святая святых в День искупления. Тот самый Иосиф Каиафа, наитипичный саддукей и по рождению и по убеждениям. Тот самый Иосиф Каиафа, недоброхот и проныра, завистник и властолюбец, ханжа и лукавец, который добился наконец своего, к чему так упорно шел — к смертному приговору для Иисуса из Назарета, плотника из Галилеи, который шляется повсюду и твердит про любовь и равенство людей.

Не слишком легко досталась победа высшим иудейским сановникам, горевшим желанием принести в жертву Иисуса, но теперь это уже представлялось неотвратимым и близким будущим. Иосиф Каиафа вполне мог объединить в заговоре против жизни Иисуса всех влиятельных людей Иерусалима, включая римских завоевателей, но мог ли разуверить и разубедить толпы обездоленных, которые шли по городам и весям за Иисусом?

Саддукеи, священническая знать, старейшины синедриона, ростовщики, владельцы крупных лавок — все они с нетерпением ждали смерти дерзкого проповедника, который своими речами бросал вызов богатым, и намерен был воспрепятствовать им вступить в Царство Божие, и отворачивался от денег, как от навоза сатанинского; и превозносил сказочный мир, где не будет ни богатых, ни бедных и где первые станут последними.

Иродианские царедворцы во главе с тетрархом Иродом Антипой тоже не терпели пророка, напоминавшего им о грозной фигуре Иоанна Крестителя. Этот был обезглавлен, но нашелся другой прорицатель, который и учит и проклинает почти как он, словно бы Иоанн Креститель и не думал умирать.

Что касается фарисеев, они проклинали равви, который осмеливался толковать Закон на свой лад и по своему усмотрению, и не почитал традиции древних, и подвергал сомнению незыблемые предписания Торы, и прибегал ко всяким ухищрениям, чтобы не предаваться привычному субботнему отдохновению, и подавал руку блуднице, и запрещал мстить — око за око, зуб за зуб; и пил вино в погребках с рыбаками, и клеймил тех, кто деланно молился или показно раздавал милостыню, и обзывал белёными гробами тех, кто наизусть зазубрил Писания и не мог отойти от буквы псалмов.

Иродианский двор, саддукеи и фарисеи — все боялись растущей славы Иисуса, страшились огнива его учения, распалявшего страсти народа.

— Если его не трогать, чернь уверует в него, возьмется за оружие, а тогда придут римляне и разнесут вдребезги наше Святое место, — говорили они.

— Понтий Пилат заставит все еврейское общество поплатиться за бредни какого-то неученого и болтливого галилеянина, — говорили они.

Верховный первосвященник Иосиф Каиафа рассеивал их притворные сомнения и успокаивал их совесть, говоря:

— Надобно знать и понимать: лучше, чтобы один человек умер за всех людей, нежели чтобы погиб весь народ.

Но какие аргументы мог привести этот Иосиф Каиафа, чтобы уверить в необходимости смерти Иисуса немощных, в руки которых Иисус вложил кедровый посох надежды; прокаженных, тело которых очистил от язв, а сердце — от ужаса; паралитиков, которых заставил ходить по дорогам и улицам Палестины; слепых, которым возвратил завтрашний день; мучимых жаждой, которым возвестил о царстве воды; женщинам, которых обещал освободить от унижений и презрения; детей, которых звал с собой и которые шли с ним рядом, чирикая, как воробьи, и прыгая, как козлята? И к каким доводам мог прибегнуть этот Иосиф Каиафа, чтобы заставить слушать себя других, ярых фанатиков, которые провозглашали Иисуса Сыном Давида, избавителем, способным вышвырнуть римские войска из завоеванного Иерусалима, и укротить своевластие аристократии, и освободить храм от всякой нечисти, и сотворить мессианские чудеса, чтобы воздвигнуть в сиянии Апокалипсиса трон для суда Божьего?

Доносчики, посланные Верховным первосвященником следить за каждым шагом Иисуса, приносили неутешительные вести:

— Народ говорит, что он успокаивает припадочных, заставляет говорить немых и изгоняет беса из больных.

— Народ говорит, что в Кане он превратил воду в вино, а на берегу Тивериадского озера умножил рыб.

— Народ говорит, он не только исцеляет недужных, но и осмеливается отпускать им грехи.

— Народ говорит, что он по-братски обходится с самыми нечистыми врагами нашими. У одной женщины, вольноотпущенной из Самарии, он попросил напиться из кувшина и пообещал ей взамен воду жизни вечной. В его иносказаниях мерзостные самаритяне выглядят людьми сострадательными и милосердными.

— Народ говорит, что рассказывает он притчи и не дает поймать себя в ловушки жрецов и книжников, слушающих его рассказы, которые приводят жителей деревень в восхищение, хотя, сказать но правде, никто не может докопаться до истинного смысла сказанного.

— Народ говорит, что около Вифании он воскресил из мертвых человека через четыре дня после погребения.

Воскресение из мертвых? Ясно, что это несусветная ложь, но Иосиф Каиафа, Верховный первосвященник, тут же созывает синедрион в полном составе, семьдесят и одного человека, составляющих великое собрание, дабы предложить им казнить Назарянина. Являются двадцать четыре из вызванных, чтобы тут же вынести приговор о смертной казни, но среди них оказываются и такие, кто не разделяет гнева сановных иудеев, например Никодим бен Гурион, всеми уважаемый мудрец; и Иосиф из Аримафеи, представитель городской знати; и равви Симеон из Антипатриды, человек благородного происхождения, потомок славного и великодушного Гиллеля[36], и старый филантроп Симон бен Азель, и учитель логики Авва Саул. Однако богатые коммерсанты-саддукеи, подчиняющиеся воле Иосифа Каиафы (а точнее говоря — воле его тестя Анны), превосходят их числом. Семейства Анны и Боэтуса, которые ненавидят друг друга, будучи непримиримыми соперниками, обычно заключают мирный союз, когда речь идет об угрозе их земельным владениям.

Собрание синедриона, которое в конечном итоге не придет ни к какому решению, происходит в большом зале Великого Камня, называемом так потому, что ползала представляет собой шлифованный каменный монолит. По правую руку Первосвященника Иосифа Каиафы занимают места сановные лица, которые вместе с ним руководят высоким собранием: Ионафан, управитель храма и начальник храмовой стражи, и Ариэль бен Леви, священнослужитель, помазанный на ведение военных действий и главный начальник левитов-доносчиков.

— Закоренелый преступник, зовущийся Иисусом из Назарета, пророк-оборванец, возымевший дерзость говорить от имени всех евреев с тайным умыслом поссорить нас со всемогущим императором Тиберием, да хранит его Господь, заслуживает не одну, а тысячу смертей, — говорит Ионафан, управитель храма.

— Если надо с ним покончить, мы не одного человека, а целые селения в прах обратим, не дрогнув, дабы отстоять достоинство Израиля! — говорит Ариэль бен Леви, священнослужитель, помазанный на ведение военных действий.

Никодим бен Гурион отваживается возразить:

— А разве наш закон может осудить человека, если его прежде не выслушать и если не ведать, что он творит?

На это Верховный первосвященник Иосиф Каиафа отвечает с неприкрытым ехидством:

— Или ты тоже из Галилеи, Никодим?

Никодим чует опасность и предпочитает прикусить язык. Но внук Гиллеля и учитель Авва Саул не сдаются и настаивают, чтобы закон исполнялся неукоснительно. Возникает дискуссия, которой Иосиф Каиафа не ожидал, и ему приходится отложить до праздника Пасхи свое намерение расправиться с Иисусом.

Иисуса не столько тревожит мысль о смерти, сколько возникшее убеждение в том, что народ не понимает подлинного смысла его слов. Тотчас вслед за чудом умножения хлебов и рыб сытая пятитысячная толпа в неистовой радости окружила Назарянина. Один винодел-кананит, богатырь с небольшой бородкой, первым закричал во всю мочь:

— Осанна Сыну Давида!

Другие галилеяне громко вторили ему:

— Вот истинный пророк, к нам пришедший!

А присутствующие зелоты заревели громовыми голосами:

— Стань нашим вожаком, и мы снесем горы и стены, чтобы освободить Иерусалим!

— Стань царем иудейским и употреби силу свою чудотворную, дабы истребить племя тиранов и обманщиков, расправиться с врагами твоего народа!

— Да исполнятся тобою пророчества, слуга Яхве! Да не ослабнет твой дух, пока на земле не установится справедливость! Освободи пленников из узилищ и из темниц тех, кто томится во мраке. Сын Давидов, избранник Божий, царь иудейский!

Иисус упорно отстранял от себя скипетр, который ему совали в руки:

— Я не приму славы от людей. Истину вам говорю: вы идете ко мне, ибо съели хлеб и насытились. Но я не царь, которого вы жаждете, и не воин, которого вы хотите венчать на царство против его воли. Я всего лишь бедный плотник, посвятивший себя тому труду, какой поручил мне мой небесный Отец, а труд этот — освобождение всех угнетаемых. Это Отец мой дает вам истинный хлеб с небес, это Отец мой дал вам своего Сына, но больше того он дать ничего не может. Я — хлеб, который сошел с небес, дух, который дает жизнь миру. И слова, какие вам говорю, это дух и это жизнь.

Нет, не был он тем Мессией, которого они так ждали, который испепелил бы своими молниями врагов, как испепелил Давид иевусеев, филистимлян, моабитов, арамеян, который использовал бы свою мощь, чтобы создать прямо сейчас и на этой самой земле царство такое же явное, как явна шлифованная глыба Соломонова храма.

Спускаются сумерки над свинцовыми водами. Небо затягивается багровым пологом, предвещающим бурю Тучи на западе вспыхивают светлячковыми искрами. Иисус наказывает своим ученикам сесть в лодку и держать путь на Капернаум. «А потом мы видим, как он идет к нашей лодке по бурному морю», — говорит Иоанн Зеведеев. Но Иоанн Зеведеев говорит также, что с той поры множество людей, которые шли за Учителем, дальше за ним не пошли; многие ученики вернулись назад и за ним не последовали, забыли про чудеса исцеления и утешения и желают возмездия и войны. Иисус начинает понимать, что смерть его неизбежна.

Он никогда не говорил своим апостолам, что он — Мессия, что его спину будут полосовать бичами, что изверги будут плевать ему в лицо. Но через семь дней после всех этих событий он появился в Кесарии Филипповой, присоединился к остальным двенадцати возле инжирной рощи и задал им такой вопрос:

— Кого видят люди в Сыне человеческом?

Отвечает Андрей:

— Одни говорят, что ты — Иоанн Креститель, воскресший из мертвых.

Отвечает Матфей:

— Другие говорят: мол, ты пророк Илия, который возвратился на землю в своей огненной колеснице; Илия, который вернулся, дабы откупить веру ценой молитв и чудотворений.

Отвечает Варфоломей:

— А еще говорят: ты — Иеремия, который вознамерился снова выковать единение людское на наковальне любви и сострадания.

Тогда спрашивает Иисус:

— А вы что думаете, кто я таков?

Петр делает шаг вперед и говорит:

— Ты — Христос, Сын Божий во плоти.

И, не думая возражать, Иисус говорит:

— Блажен будешь, Симон-Петр, сын Ионы, ибо тебе это открылось не плотью моей и не кровью, а моим Отцом небесным.

Но с этой минуты он начинает говорить о своей смерти как о близком и неизбежном будущем. Он пойдет в Иерусалим, примет великие страдания от старейшин, от первосвященников и книжников из синедриона, и будет ими погублен, и воскреснет на третий день, так он говорит. И тогда его смерть станет славной и не напрасной жертвой во имя пришествия обещанного Царства Божьего. «Как агнца на заклание поведут меня, и как овен, которого стригут, нем и тих, так и я не разомкну уст своих», — так звучало пророчество.

Петр и слушать не желает такого жуткого предсказания. Он дергает себя за бороду и говорит:

— Зря печалишься, Господи! Никогда этого не будет.

Тогда Иисус отводит его в сторону и корит его:

— Ты мой позор, Симон-Петр, ибо мысли твои направлены не к Богу, а к людям, и направлены, наверно, самим Дьяволом.

Да, самим Дьяволом. Петр, словно став искусителем, зовет его избежать страданий и жестокости жертвоприношения. Впрочем, Иисус и сам не желает собственной смерти, но он не намерен выторговывать свою жизнь, отрекаясь от той миссии, которую возложил на него Отец небесный. Когда кости перестают быть костями и среди их жесткой белизны прорастают, трепеща, семена, в этом и проявляется животворное знамение смерти. Когда пшеничное зерно падает в землю и умирает, во время его умирания уже зарождается много колосьев. Тот, кто слишком любит свою жизнь, ее теряет; тот, кто презирает свою жизнь в этом неправедном мире, сохранит ее на вечные времена.

— Кто мне служит, да последует за мной, — говорит Иисус.

— Господи, я готов идти с тобой и в темницу, и на смерть, — говорит Симон-Петр.

— Идемте все умирать с ним, — говорит Фома-рыбак.

Однако Иисус понимает, что никто из двенадцати не уловил истинного смысла его призыва.

Они пойдут в Иерусалим на праздник Пасхи. Написано, что все иудеи должны являться в это время к храму Божьему, кроме безумных, калек, слепых, младенцев, прокаженных, гермафродитов и женщин. Пасха — это празднество из празднеств, ибо это дни великого благодарения израильского народа за свое освобождение, происшедшее тысячу двести лет тому назад, за освобождение от рабства, которое более четырех веков терпели в чужих землях потомки Авраамовы. «И избавил Господь в день тот Израильтян из рук Египтян, и увидели (сыны) Израилевы Египтян мертвыми на берегу моря», — сказал Моисей. Весь Иерусалим высыпает на улицу в середине месяца нисана отпраздновать Пасху пением псалмов, бормотанием молитв, закланием скота и обильными трапезами. Тысячи паломников стекаются сюда из всех углов Палестины, из всех достопримечательных мест земли и заполняют все пристанища Святого города, и спят по четверо на одном ложе, а многие разбивают свои шатры на пригородных пустырях или проводят ночи в чистом поле, считая звезды.

Они войдут в Иерусалим на праздник Пасхи, и Иисус обратится к этому городу, который являет собой трепещущее сердце Израиля, ибо возник на том самом месте, где Авраам сделал себе жертвенное обрезание, а Давид построил стены и взял себе наложниц. В словах Иисуса обычно слышится порицание при виде холмов Сиона:

— Иерусалим, Иерусалим, ты избиваешь пророков и побиваешь камнями тех, кто тебе послан! Сколько раз хотел я собрать твоих детей воедино, как птица собирает птенцов под своими крыльями, но вы этого не захотели!

Ему внушает отвращение запах крови и гниющих потрохов, валяющихся на улицах в дни праздника. Сотни быков, телят и коз порублены для жертвоприношений, камни пламенеют от крови голубей, отовсюду несется предсмертное блеяние овец. На каждом перекрестке толпятся лицедеи, истово молясь напоказ и шумно раздавая милостыню. Во дворах храма ученые проповедники опрокидывают ушаты риторики и софизмов на головы людей, ошалевших от казуистических выкрутасов. Надменность сынов Сиона просвечивает в их нескрываемом презрении к неимущим паломникам, к неучтивым селянам, пришедшим сюда из глухих селений Иудеи; к галилеянам, чей певучий говор и языковые огрехи вызывают насмешки.

Иисус войдет в Иерусалим, и обратится к народу, и не станет скрывать свое имя. Назарянин уже не тот, кто молил людей, исцеленных его чудодеяниями: «Не говорите никому о том, как я это делаю»; уже не тот. кто наказывал своим ученикам: «Не провозглашайте меня Сыном Божьим»; уже не тот, «чей час еще не пришел», а тот, кто решил открыто возвестить о своей роли Мессии и претворить в жизнь возвещение пророков об искуплении.

Вначале, когда он обращался к народу, его слова падали на благодатную почву, и бедняки подхватывали их как семена, и плоды были так обильны, что трудно сосчитать. Но со временем вера народа пошла на убыль: его чудеса не приносили политических побед, о которых они просили, — а по мере того, как убывала вера, убывали и чудеса, которые в конечном итоге были чудодейством, вызываемым верой. Он войдет в Иерусалим как Божий Сын и встретится лицом к лицу с противниками, которые замышляют его уничтожить: он разоблачит коварство жрецов, и повергнет в прах фальшивую ученость фарисеев, и бросит вызов кровавому мечу иродианских прислужников. Он теперь не кто иной, как Мессия, Помазанник Божий, Спаситель, и огромные толпы, запрудившие Иерусалим, его признают и за ним пойдут. А если мужчины и женщины за ним не последуют, он должен один идти на смерть, чтобы спасти их. Кто имеет уши слышать, да слышат!

Они идут к Святому городу, проходят Иерихон, пересекают апельсиновые рощи и розарии. Иисус меж тем исцеляет одного слепого нищего, просившего милостыню у дороги. Слепой непрерывно кричал, и в его крике слышалась безмерная вера: «Помилуй меня, Сын Давидов!»

С высоты крутого склона горы можно разглядеть маленькую группу идущих. Впереди развевается белое одеяние Назарянина, чистое и приметное, как парус. Чуть поодаль, вслед идут двенадцать апостолов в молчаливом сомнении, отягощенные дурными предчувствиями. Шествие замыкает слепой из Иерихона, правда уже прозревший, но еще спотыкающийся и нелепо хватающий воздух руками, потому что еще не привык к яркому солнцу.

Говорит апостол Матфей:

— Уже невдалеке от Иерусалима, войдя в Виффагию, что рядом с горой Елеонской, Иисус послал вперед двух учеников, сказав им: «Пойдите в селение, которое прямо перед вами, и там найдете ослицу, привязанную, а рядом с ней ослика; отвяжите их и приведите сюда. А если кто скажет вам что-нибудь, отвечайте: мол, они надобны Господу, который их скоро вернет». Все было сделано так, чтобы исполнилось прорицание Захарии. Пошли ученики, как Иисус им велел, и привели ослицу и осла, на них положили одежды, и Учитель сел поверх них. Толпы народа бросали перед ним свои плащи на дорогу, а некоторые срывали ветки с деревьев и устилали ему путь. Множество народа, шедшего впереди и сзади, славили его: «Осанна Сыну Давидову! Благословен грядущий во имя Господне! Осанна в вышних!» А когда мы вошли в Иерусалим, весь город взволновался, одни говорили: «Кто это?» Другие отвечали: «Это Иисус, пророк из Назарета Галилейского».

Рассказывает апостол Иоанн:

— Войдя в Иерусалим, Иисус увидел, что в храме продают волов, овец и голубей и сидят менялы за своими столами. Сделав из веревок бич, он выгнал их всех бичом из храма вместе с их овцами и волами, опрокинул столы менял и рассыпал все их монеты, а продавцам голубей сказал: «Возьмите это отсюда, и дом Отца моего не делайте домом торговли». А мы, ученики, тут вспомнили один из псалмов Давида: «Ревность по доме твоем снедает меня». Иудеи же ему на это сказали: «А каким знамением докажешь, что имеешь власть так говорить?» Иисус им ответил: «Разрушьте этот храм, и я в три дня его воздвигну». Иудеи заметили: «Храм строился сорок шесть лет, а ты в три дня воздвигнешь его?» Они не поняли, что Иисус имел в виду самого себя.

Наймиты-шпионы и левиты-доносчики уже бегут к домам Анны и Каиафы и рассказывают тестю и зятю все, что якобы видели и слышали:

— Иисус победно вступил в Иерусалим, его встречали пальмовыми ветвями и криками «Осанна Сыну Давидову». Иисус ворвался в храм и посек бичом почтенных торговцев. Иисус велел народу всю дань делить между Цезарем и Богом. Иисус грозил развалить храм и опять построить его за три дня.

Верховный первосвященник Иосиф Каиафа понимает, что у него уже предостаточно улик, чтобы велеть схватить Назарянина: Галилейский проповедник пытается соблазнить народ лживыми обещаниями, с удовольствием слушает, как его величают Сыном Давидовым, силой препятствует свободной торговле скотом и свободному обмену чужеземных денег; двусмысленно толкует неукоснительное право Рима на подати да еще собирается превратить в развалины колонны храма. Его можно обвинить в богохульстве, колдовстве, подстрекательстве к бунту.

— Взять его! — приказывает он вооруженной страже синедриона.

Иисус устраивает этим вечером пасхальную трапезу, которую он обращает в прощальную вечерю, ибо говорит, что это будет последний стакан вина, который он выпьет на этой земле, и добавляет, что один из двенадцати здесь присутствующих апостолов изменит ему и выдаст врагам. Его уже предали. Учитель это знает. Завершив вечерю, они поют Аллилуйю и отправляются к Елеонской горе. Впервые Иисус ощущает страх и печаль. Он умрет завтра в страшных муках: с разорванным ртом и разбитой камнями головой, если его прикончат иудеи; или с перерубленной мечом шеей, если казнь будет поручена стражникам Ирода; или с прибитыми к деревянной перекладине на столбе руками и ногами, если его убийцами станут римские центурионы. Или его живьем сожгут на охапке дров, или повесят на дереве, где он будет качаться в петле; или пробьют копьем грудь, или заколют, как быка на скотобойне, или вырвут глаза из глазниц. Да к тому же палачи станут полосовать хлыстом ему спину и бить по лицу, пока наконец смерть не освободит его. Опустившись на колени в саду, не смахивая капель пота, струившихся по лбу, как кровь, он говорит:

— Авва, Отец наш, ты можешь все. Пронеси эту горькую чашу мимо меня, если можно. Но не так, чтобы того хотел только я, Авва, а чтобы того хотел ты сам.

Люди из отряда, который спешит взять под стражу Иисуса, бесшумно скользят по тропам, мелькают привидениями меж деревьев Елеонской горы. Прислужники синедриона и стражники храма, озлобленные старейшины, приковылявшие насладиться зрелищем; римские солдаты, несшие ночной дозор в городе; люд, захмелевший от вина, лившегося за пасхальным ужином; ученые книжники, высеченные хлестким словом Иисуса, как розгами, — все собираются вместе, дабы выполнить или посмотреть, как будет выполнен, приказ Иосифа Каиафы. Истекает последний вечер полнолуния, но небо заволочено облаками, и луна — как призрачно-зеленоватый вспугнутый лик — едва бросает на оливковые деревья свой тусклый свет. Палачи Верховного первосвященника Иосифа Каиафы вооружены короткими мечами и кольями, в руках у некоторых — факелы, освещающие путь. Они спускаются вниз из дворца Первосвященника, пересекают главные улицы города, загаженные навозом и огрызками фруктов; проходят мимо портиков храма, а потом старый мост переводит их через невидимый поток Кедрона; впереди все время идет апостол Иуда Искариот, показывая путь к убежищу Учителя в Гефсимании.

Марк, почти еще мальчик, обычно замыкавший шествие остальных апостолов, рассказывает о том, что видел той ночью;

— Иисус еще не кончил говорить, когда вдруг приходит Иуда, один из двенадцати, а за ним отряд, вооруженный кольями и мечами, посланный первосвященниками, книжниками и старейшинами. Тот, кто пришел предать Учителя, предупредил: «Кого я поцелую, он самый и есть, возьмите его под охрану и уводите». Тут же подходит к Учителю, обращается к нему: «Равви!» — и целует его. Они и набросились на него. Кто-то из апостолов не удержался, выхватил меч и ранил слугу Первосвященника, отсек ему ухо. Иисус говорит: «Пришли вы с мечами и кольями, хотели схватить меня как разбойника, а ведь я бывал каждый день в храме с вами вместе, и вы не трогали меня, но да будет так, как сказано в Писании»[37]. В этот же миг все его ученики разбежались кто куда. Я хотел пойти за Учителем, накинул на себя льняное покрывало, но они вцепились в меня, я вырвался и голым убежал от них.

Вооруженные стражники связали руки пленного веревкой и пустились в обратный путь, чтобы доставить его в дом Анны, достопочтенного тестя Иосифа Каиафы, старца, чьи седины, чья мудрость, чье богатство и чье почитание римлян (он водрузил бюст Августа в зале своего дома) понуждали видеть в нем самую именитую особу Святого города. Обитатели Иерусалима и паломники дрожали, как оленята, если попадали к Анне. Старейший первосвященник всех умел вогнать в дрожь своими злонамеренными речами и леденящими кровь намеками.

— Кто твои ученики? — спрашивает Анна пленного галилеянина, приведенного к нему.

Иисус молча смотрит на него — неужто эта старая лиса думает, что он способен предать своих апостолов? — и переводит взгляд на медную лампу, свисающую с потолка.

— Говорят, как я слышал, ты выдумал новую религию. В чем же суть твоего учения? — спрашивает Анна.

На сей раз Иисус ему отвечает:

— Об этом я говорил открыто всему свету, учил в синагоге и в храме, где собираются иудеи, и никогда ничего не утаивал. Почему ты спрашиваешь меня о сути моего учения? Спроси тех, кто меня слушал, они скажут тебе.

Начальнику стражи ответ пленного кажется непочтительным. В ярости он бьет Иисуса по лицу и велит своим подчиненным быстро вести его, толкая в спину, в дом Иосифа Каиафы, что стоит неподалеку от дома Анны.

Там Верховный первосвященник спешно созывает членов синедриона. Закон дает ему право устраивать отдельные судилища «соответственно велению времени», как гласит текст. Никакое веление времени не может быть важнее для Иосифа Каиафы, чем убийство Назарянина. Под покровом ночи шныряют его посланцы, приглашая членов синедриона, хотя его приглашение минует и Никодима бен Гуриона, и Иосифа из Аримафеи, и кого-то еще, кто мог бы поднять голос в защиту обвиняемого, — приглашение к ним не попадет, ибо оно им не было послано.

Во дворец Каиафы сходятся старейшины, первосвященники и ученые книжники, — все в строгих темных одеждах с черно-белыми накидками на плечах, словно собираются держать совет о судьбах Израиля. Там уже самые важные сановные лица из рода Анны, из рода Боэтуса, из рода Фиаби, из рода Камифа. В главном зале состоится церемония суда. Верховный первосвященник и его писари поднимаются на возвышение в центре зала, а внизу полукругом поставлены жесткие кресла для членов синедриона. В центре полукружья остается свободное место, на которое скоро вступит Иисус со связанными руками в окружении стражи.

Свидетели, нанятые и подученные Иосифом Каиафой, дают показания.

Первый говорит:

— Он советовал народу не платить дань Риму.

Второй поправляет:

— Нет. Правильнее сказать — он уменьшал духовную дань, положенную Господу Богу.

Третий говорит:

— Он вышвырнул из храма торговцев в пятом часу пополудни.

Четвертый его поправляет:

— Нет. Он высек менял и торговцев голубями уже на заходе солнца.

Пятый говорит:

— Он грозил разрушить святилище нерукотворное и похвалялся поднять его рукотворно всего за три дня.

Шестой его поправляет:

— Нет. Он говорил, что дьявольская сила изничтожит храм, а он его опять возведет своим чудодеянием.

Седьмой говорит:

— Он объявил сам себя Сыном Давидовым.

Восьмой его поправляет:

— Нет. Он отрекся от Давида и всего рода его.

Закон устанавливает (и синедрион не может идти против этого), что, если слова даже одного свидетеля не совпадают с показаниями других свидетелей, нельзя осудить обвиняемого, коль скоро он сам не сознается в своей вине.

Тогда Верховный первосвященник Иосиф Каиафа выпрямляется на своем седалище, приказывает замолчать нерадивым свидетелям и обращается к Иисусу:

— Заклинаю тебя Господом Богом на небесах сказать мне — Христос ли ты, Сын ли Божий?

Этот вопрос Иисус ожидает уже с прошлого вечера, но пока никто не задавал его. Он отвечает обдуманно и размеренно:

— Да, я — как ты сказал. И возвещаю вам, что отныне увидите вы Сына человеческого, сидящего одесную Силы, как пел Давид, и грядущего на облаках небесных, как предрекал Даниил.

Он произнес себе приговор. Верховный первосвященник Иосиф Каиафа спускается в гневе с помоста, рвет на себе свои шелковые одежды и пурпурную мантию и вопит, воздевая руки к небу:

— Он богохульствует! Теперь нам не нужны свидетели! Вы слышали? Он богохульствует собственными устами. Что же теперь вы скажете?

Члены синедриона отвечают хором:

— Приговорить к смертной казни!

И некоторые плюют на него и бьют по щекам, а другие, набросив ему платок на лицо и наградив тумаками, посмеиваются:

— Если ты Христос, открой нам, кто тебя сейчас ударил?!

— Это ты, Иосиф Каиафа, Верховный первосвященник Израиля, высший и благороднейший служитель храма, помазанный благовонным миром помазания, облаченный в священные одежды и наделенный святостью вечной, единственный из всех смертных; кому дозволено проникать в тишь святая святых, главнейший распорядитель сокровищ и жизней народа, властелин несметных богатств Палестины и части Ливана, женатый на дочери всемогущего Анны, ты, Иосиф Каиафа, ты — самый обыкновенный убийца! Покарай его, Господи, ибо он-то уж знает, что творит! — бормочет по-арамейски какой-то нищий в портике храма.