И все-таки орешник зеленеет

Глава пятая

Сегодня вторник. Ровно неделя, как я получил письмо от Пэт.

Утром произошел незначительный случай, который меня раздосадовал. Причиной всему невольно послужила Жанна. Вчера вечером мне не понравилось, как она говорила о мадам Даван.

И вот сегодня утром, когда моя домоправительница поднимала шторы, я невольно посмотрел на нее иначе, чем смотрю обычно. Она вдруг обернулась. Что уловила она в моих глазах? Во всяком случае, мадам Даван покраснела, как накануне покраснел я, и рука ее дрожала, когда она подавала мне кофе.

Не смешно ли это в семьдесят четыре года? Я много думаю о своем возрасте, слишком много. Так, например, если иногда я хожу на улицу Лонгшан к мадам Бланш, то это потому, что не хочу навязывать старикашку вроде себя никакой другой женщине, кроме профессионалки.

Однако я не чувствую себя старым. Не знаю, знакомо ли это ощущение другим мужчинам моего возраста. В глубине души мне кажется, что я так и остался мальчишкой.

В молодости я был убежден, что рано или поздно все становятся взрослыми, что наступает момент, когда вдруг чувствуешь себя сильным, уверенным и решаешь все вопросы мудро и хладнокровно.

Это не так. Многие мужчины лучше меня умеют играть комедию, облекаются в строгие и торжественные одежды, нарочно придают своим лицам важность. Придумали титулы, так называемые почести, ордена, академии.

И все же остаются мальчишками.

Давеча я покраснел, будто меня застали на месте преступления. А что произойдет теперь? Произойдет наверняка, но, надеюсь, не испортит наших отношений.

Почему, сидя в ванне, я вспоминаю, при каких обстоятельствах встретил графиню Пассарелли? Может быть, потому, что и в тот раз я вел себя, как только что оперившийся юнец.

Мне было пятьдесят восемь. Прошло уже семь лет, как я развелся с Жанной, но жениться не думал. У меня бывали порой приключения, и я наслаждался свободой.

Это произошло в Довиле. Я играл, напротив меня сидел красивый мужчина с седыми волосами и очень молодым лицом, маркиз д'Энанш. Почему вдруг нас обуял дух соперничества? Всякий раз, как он срывал банк, я ставил такую же сумму, и он не отставал от меня. Мы с каждым кругом увеличивали ставки, пока наконец игра стала довольно крупной.

Остальные партнеры фактически уже вышли из игры, а любопытные, стоя вокруг, следили за нашей дуэлью..

Вот тут и появилась молодая женщина, строго одетая во все черное, с восхитительным бриллиантовым ожерельем. Став за стулом маркиза, она наклонилась и поцеловала его в щеку. Он обернулся улыбаясь, пожал ей кончики пальцев.

Я не сомневался, что они любовники. И мне вдруг пришла мысль отбить ее у него. В общем, бросить вызов. Будто я хотел увериться в своих силах. Это заняло целую неделю, однако своего я добился, лишь заговорив о браке.

Так я женился на ней, и в течение трех лет она возила меня за собой повсюду, где привыкла бывать.

— Прошу прощения, дорогая, но мне придется больше жить в Париже, этого требуют мои дела. Я и так чересчур ими пренебрегаю с тех пор, как узнал вас…

Мы с ней никогда не говорили друг другу «ты». Между нами никогда не было настоящей близости.

— Почему вы не сказали мне об этом раньше?

Она смотрела на меня большими удивленными глазами.

— А я-то хотела доставить вам удовольствие, развлечь вас…

Совершенно просто она предложила разойтись. Никаких средств на свое содержание она не потребовала.

Разве я был более зрелым, когда женился на Жанне? Тогда я в первый раз встретил девушку столь же умную, как и привлекательную. Сначала я просто хотел быть ее другом. Потом в один прекрасный день мы сошлись, и я решил, что мой долг жениться на ней.

Ну а что касается Пэт…

Бедная Пэт! Я думаю о том, что сейчас она лежит на больничной койке в Бельвю. Она была натурщицей с великолепным телом. Она была американкой, а я в то время как раз «открывал» Америку…

Если бы я поглубже заглянул в себя, я, конечно, понял бы, что многие из своих поступков я совершал, желая увериться в собственных силах. Мужчины в присутствии других мужчин проявляют некоторую стыдливость, которую они теряют перед женщинами. Я никогда не спрашивал у своих ровесников, смущают ли их подобные мысли.

Мадам Даван приготовила мне серый костюм, довольно светлый для этого времени года. Обычно она сама выбирает мне по утрам одежду. И почти всегда удачно. Не нарочно ли она сегодня достала тот костюм, в котором я кажусь моложе и веселее?

Я в нерешительности. Она тоже и спрашивает взглядом моего одобрения.

— На улице как раз солнце… — говорю я, посмотрев в окно.

Я спускаюсь в контору, как всегда, в девять часов пять минут и сажусь разбирать почту: главным образом счета, просьбы о деньгах на различного рода благотворительность, письма профессиональных попрошаек, не понимающих, что при некотором опыте их можно узнать с первых строк.

Извещение о смерти. Сначала имя умершего ничего мне не говорит. Люсьен Лагранж скончался на восемьдесят седьмом году. Следует длинный перечень титулов и орденов.

В конце концов я вспоминаю, что он когда-то был управляющим Французским банком и что мы не раз с ним встречались. Я думал, он уже давно умер.

Достаю из ящика письменного стола записную книжку с адресами, в красном переплете. Я купил ее на бульваре Сен-Мишель, когда еще учился на юридическом факультете. С тех пор я не заводил другой. В ней имена тех, кто были моими друзьями, приятелями, просто знакомыми, имена женщин и номера их телефонов.

Каждый раз, как я узнаю, что кто-нибудь умер, я вычеркиваю его имя синим карандашом, и вычеркнутых имен теперь гораздо больше. Моя адресная книжка напоминает кладбище.

Сегодня я ее перелистываю. И вновь нахожу следы уже забытых мною людей. Некоторые, может быть, и не умерли. Просто исчезли из обращения, точнее, исчезли с моей орбиты.

У моих знакомых, наверное, как и у меня, тоже есть записные книжки, и однажды утром, получив извещение в черной рамке, они вычеркнут мое имя.

Лучше пойду-ка я в клуб. Гимнастика. Массаж. Немного плавания.

— У вас, но крайней мере, есть сила воли, — часто повторяет мне Рене. — Смотрите, в какой вы хорошей форме…

Он думает, что его слова доставляют мне удовольствие. Для меня же они означают, что, если бы я не принимал мер, я бы превратился в опустившегося старика.

Старик… Мальчишка… Зачем думать об этом?

На днях обязательно поеду за город. Я уже давно не видел полей, деревни, коров, проселочной дороги.

Случалось, прежде я велел отвезти себя за тридцать-сорок километров от Парижа. Просил Эмиля остановиться и шел пешком, куда глаза глядят. Иногда заворачивал в таверну и выпивал стакан легкого местного вина. На меня смотрели с любопытством, потому что видели, как я выходил из «роллса».

— На площадь Оперы, Эмиль…

Я хочу, чтобы вокруг меня была уличная толпа, хочу поглазеть на витрины. Тепло. Иду по улице Мира, где почти все те же магазины, которые я знаю всю жизнь.

Захожу в бар отеля «Риц» выпить рюмку портвейна, и бармен Жорж замечает:

— Давненько вы у нас не были.

Он приглядывается ко мне — не изменился ли я, не был ли болен.

— Вы все такой же! В полной форме! Совсем не полнеете!

Завтракаю один, подает мне мадам Даван. Я не ошибся сегодня утром. Между нами возникла какая-то неловкость. Я еще не знаю, как устранить ее и стоит ли ускорять события.

Любопытно, что эта неловкость возникла из-за Жанны. Она высказала свое предположение как бы невзначай, но, насколько я ее знаю, она никогда не говорит просто так.

Ложусь отдохнуть. Главное — ни о чем не думать. Только вспоминать какие-нибудь картины прошлого. Лучше далекого прошлого. Я предпочитаю картины детства, в особенности те, которые уже утратили отчетливость. В конце концов они мешаются, и это признак того, что я засыпаю.

Я удивился, увидев, что солнце заливает комнату. Мадам Даван, стоя у окна, поднимает шторы.

— По-моему, сегодня вы уснули, правда?

— Кажется, даже видел сон…

Напрасно я стараюсь его вспомнить. Но он был приятный.

— Вас ждут в гостиной.

— Кто?

— Молодая женщина, она просила доложить, что пришла Хильда.

Должно быть, Жак сказал ей, что легче всего меня застать после дневного отдыха.

— Она одна?

— Да.

Любопытно, но за последнее время я привык к неожиданностям. Я не тороплюсь. Я дорожу минутами, когда я пью кофе и смакую его маленькими глотками. Раз или два подхожу к окну.

Почему я думаю о пышности эпохи, когда были построены здания на Вандомской площади? Тогда же был построен и Версаль. Мужчины носили камзолы из переливчатого шелка, парики.

Им тоже нужно было обрести уверенность в себе. В том числе, конечно, и Людовику XIV, который захотел окружить себя всем этим великолепием.

Пересекаю кабинет и вхожу в гостиную. Перед «Буксиром» Вламинка задумчиво стоит высокая светловолосая девушка. Она быстро оборачивается, и в ее взгляде я читаю удивление.

Значит, мой вид удивляет ее? Неужели по описаниям Жака или Натали она представляла меня иным? Выше? Толще? Старше? Моложе?

Лицо у нее открытое, она смело смотрит мне в глаза.

— Наверное, я поступила невежливо?

Я улыбаюсь, подавая ей руку. На ней шотландская юбка, очень короткая, белые чулки, не доходящие до колен, и мокасины.

Бежевая куртка довершает ее сходство с ученицей коллежа, но она на целую голову выше меня.

— Я подумала, что если буду ждать, пока Жак познакомит меня…

— Он, вероятно, занят устройством нового помещения?

— Вы не представляете, в какое состояние привела его ваша щедрость. Идеи просто бурлят в нем. И каждый день новые, а бедный архитектор не знает, на чем остановиться…

Говорит по-французски она свободно, акцент едва заметен.

Она снова поворачивается к Вламинку.

— Великолепно, правда? Художникам этой поры можно позавидовать!

Потом она осматривается вокруг, покачивает головой. Очевидно, гостиная производит на нее впечатление.

— Я не думала, что все это можно еще у кого-то увидеть… — Она показывает на картины: — Сезанн… Пикассо… Хуан Грис… Настоящие музейные полотна, вы понимаете?

Я улыбаюсь ей, чувствуя, что она прямая н бесхитростная девушка. На лице ее не заметно никакой косметики. Может быть, немного пудры и чуточку губной помады.

— А вид какой из окон!.. Мебель, несомненно, той же эпохи, что и эти здания…

— Да… В кабинете висит моя любимая картина… Ренуар… Хотите посмотреть?

Мы проходим через столовую, и она все так же восхищенно оглядывается вокруг. В кабинете Хильда живо оборачивается ко мне.

— Это вы придумали обить стены кожей?

— Я решил, что это больше подходит для мужчины…

Она с какой-то нежностью смотрит на мою юную купальщицу.

— Я не ожидала… Я думала увидеть строгую обстановку, как у большинства богатых людей… Вы давно собираете картины?

— Я не коллекционер… Я аросто покупал картины, которые мне нравились, — начал еще в то время, когда денег у меня было совсем немного… Тогда они стоили недорого…

— Здесь как в волшебной сказке…

У нее длинные ноги, очень светлые волосы. Рядом с ней Натали должна казаться ужасно неестественной или совсем девчонкой — в сущности, она и есть девчонка, и ее косметика, ее сигареты, ее ужимки исчезнут в один прекрасный день.

— Это правда, что вы не возражали, когда Жак объявил вам о своем желании жениться?

— Но ведь он совершеннолетний, не так ли?

— Конечно. Но вам могло не понравиться, что в вашей семье появится незнакомая женщина…

— Я подозревал, что вы не долго останетесь незнакомой…

— Какое я произвожу на вас впечатление?

Ее прямота меня просто смущает.

— Впечатление рослой, здоровой и свежей девушки…

— Вам не кажется, что я держусь слишком наивно?

— По-моему, скорее непосредственно… Что мне вам предложить?.. Шотландское виски?..

— У вас, наверно, нет фруктовых соков?

— Конечно, есть…

Я звоню. Мадам Даван сразу замечает, что мы с Хильдой уже подружились.

— Какие у нас есть фруктовые соки?

— Апельсиновый, малиновый, лимонный…

— Малиновый, если можно… А вам?

— Я только что пил кофе…

— Знаю… После дневного отдыха… Я многое о вас знаю… Только все представляла себе иначе…

Мы сидим друг против друга в кожаных креслах, и мне приятно, что она не натягивает то и дело на колени свою короткую юбку, как большинство женщин. Ей совершенно безразлично, что я вижу ее ляжки. Она вполне могла быть нюдисткой.

— Вы из какой части Германии?

— Из Кёльна… Мой отец — учитель музыки… Когда я говорю это, на меня смотрят с удивлением, все думают, что теперь не учатся играть на рояле… У меня два брата, младше меня… Моя мать еще очень молодая…

— Вы сообщили им о том, что выходите замуж?

— Разумеется… Я пишу им два или три раза в неделю, в особенности отцу… Мы с ним вроде сообщников…

Такой радости я не испытал. Завидую этому человеку.

— Например, когда я решила ехать учиться в Париж, то сказала об этом ему… Мама подняла бы крик и сделала бы все возможное, чтобы мне помешать… А отец все уладил… Он мягкий, терпеливый человек и в конце концов всегда добивается своего…

Она, как ребенок, пьет свой малиновый сок, и вокруг рта у нее появляется лиловая кайма. Она догадывается об этом по моему взгляду, достает из сумочки платок, смачивает его языком.

— Жак говорил вам, как бы мы хотели пожениться?

— Ничего он мне не говорил. Мои сыновья и внучка почти не посвящают меня в подробности своей частной жизни…

— Почему?

— Наверное, думают, я слишком стар, чтобы понять…

— Вы не старый… Я, например, все рассказываю отцу… Когда я влюбилась в Жака и сошлась с ним, я написала отцу об этом…

Просто чудесно. Не устаешь смотреть на нее и слушать и жалеешь, что в молодости тебе не повезло и ты не встретил такую девушку, как она.

Понимает ли сын, какое редкое счастье ему выпало? Не испортит ли он ее, если введет в мир Сен-Жермен-де-Пре, повезет в Сен-Тропез, еще бог знает куда?

— Впрочем, с вами я тоже буду делиться всеми своими мыслями… Ничего, если я иногда буду приходить к вам?

— Я был бы в восторге…

— Натали не часто к вам приходит, правда?

— Только когда я ей нужен…

Она качает головой.

— Не надо на нее сердиться… Не ее вина, что она не может жить просто… Я уверена, она сама мучается… Поэтому и не сидит дома, идет куда угодно, и чаще всего туда, где шум, полно народу, табачный дым, музыка…

— А вы?

— Мне тоже случается бывать в кабачках. Жак водит меня туда…

— Вы очень подружились с Натали?

Чувствую, что она колеблется. Потом просто отвечает:

— Я ее очень люблю…

— Она вас не раздражает?

— Раздражает? Нет… Иногда немного утомляет… Ей всегда нужно что-то делать, куда-то идти… Ей не сидится на месте, и я не могу за ней угнаться… Так можно сказать?

— Конечно…

— Она радуется, что поступает в Школу изящных искусств. Теперь ей понадобится мастерская. В квартире у ее бабушки негде заниматься живописью…

— Что же она думает делать?

— Хочет снять мастерскую и жить там одна…

Она испытующе смотрит на меня, ожидая, как я отнесусь к этому. Но я не протестую, и это ее удивляет.

— Жанна, конечно, не захочет… — Она называет мою бывшую жену по имени. — В конце концов, Натали еще нет шестнадцати.

— А вам?

— Восемнадцать… Я знаю, что мало!.. Но я уже год как в Париже…

— Вы в Германии научились французскому?

— Да… Отец очень хорошо говорит по-французски… И еще по-итальянски и немного по-испански… А вы на каком языке говорите, кроме французского?

— Только на английском…

— Я говорю по-английски с ужасным акцентом… Я вам надоела, наверное… Боюсь, не слишком ли я задержалась… Кажется, это неприлично для первого визита… — Она смеется. — Я слышала, вы очень приличный господин…

— А я не приличный?

— Вы совсем простой…

Неужели в нашей семье появится человек, который не ошибается на мой счет? А вдруг хорошее впечатление, которое я произвел на нее сегодня, окажется мимолетным?

— Я начала говорить вам о планах Жака относительно нашей женитьбы… Мы оба не хотим свадебной церемонии в присутствии обоих семейств, с дядями, тетками, друзьями… Это вас шокирует?..

— Вовсе нет.

— Моего отца тоже. Он даже не приедет в Париж. Мы сами как-нибудь съездим его повидать… Мы просто отправимся в мэрию, одетые как всегда, с двумя свидетелями — еще не знаем какими… Потом мы позавтракаем или пообедаем вдвоем…

— Вы любите покушать?

— Очень… Это значит, что я потом растолстею… Я предупредила Жака…

— Вы отправитесь в путешествие?

— Зачем? Вернемся домой. Сначала мы надеялись, что в новую квартиру, но у нас нет терпения ждать так долго… Там очень грязно — нужно все красить… Сразу видно, что жили старые люди…

Она закусывает губу и этим только подчеркивает сказанную бестактность. Но тут же быстро обводит взглядом комнату.

— Там не так, как здесь…

Я улыбаюсь, давая понять, что она меня не обидела.

Я все-таки захожу в банк, хотя он уже закрыт для клиентов, и немного позже получаю длинную каблограмму от Эдди. Счетовод, которого он наконец послал в Ньюарк, очень быстро закончил свою работу, и Эдди утверждает, что тридцати тысяч долларов хватит не только на то, чтобы спасти их предприятие от банкротства, но и для того, чтобы оно снова нормально работало.

Есть новость и о Пэт. На будущей неделе профессор Пендертон будет ее оперировать. День еще не назначен.

Разумеется, я отвечаю Паркеру, чтобы он позаботился о заправочной станции Боба и сообщал мне все о здоровье Пэт.

Визит Хильды подействовал на меня благотворно. Стало легче на душе, и уже не хочется с утра до вечера размышлять, как это было в последнее время.

Надо немного пройтись. В какой-то витрине я вижу маленький английский автомобиль со съемным верхом — по-моему, идеальная машина для молодой женщины. Это будет мой свадебный подарок Хильде. Она всегда сможет поехать, куда ей захочется, независимо от мужа.

Вечером между мной и мадам Даван опять кое-что происходит. Как обычно, она ждет в спальне, пока я лягу. Мы желаем друг другу доброй ночи. Но, дойдя до двери, она вдруг останавливается, оборачивается ко мне, открывает рот, чтобы что-то сказать, и торопливо выходит. Однако тут же возвращается, потому что забыла погасить свет.

Сплю я превосходно, не просыпаюсь ни разу, утро опять солнечное.

— Не поехать ли мне за город? — говорю я мадам Даван за первой чашкой кофе.

И не решаюсь спросить: может, и она поедет со мной. Она почти никогда не выходит из дому.

Возможно, позавтракаю в какой-нибудь таверне. Там посмотрю…

В клуб я не еду. В банке едва бросаю взгляд на почту. Эмиль ждет меня с машиной перед массивными воротами.

— В какую сторону ехать?

Мы часто направлялись вверх или вниз вдоль Сены или в долину Шеврезы. Сейчас я, как бывало раньше, хотел бы выехать на спокойную боковую дорогу.

— Поезжайте вдоль Марны, пока не кончится дорога, или вдоль канала…

Я не ездил в ту сторону с тех пор, как первый раз вернулся из Соединенных Штатов. Пэт захотелось побывать в деревенском кабачке. Мне указали на такой в окрестностях Ланьи, и мы туда поехали.

— Поезжайте через Ланьи…

Там теперь не один, а четыре кабачка, конкурирующие между, собой. Точнее, рестораны-дансинги, почти роскошные.

Мы заезжаем довольно далеко, последняя надпись гласит: Танкру. Деревня. Сразу после нее дорога спускается к Марне.

— Я выйду здесь, подождите меня…

Это настоящая грунтовая дорога, какие бывали прежде, с откосами по обеим сторонам, с живой изгородью. Метрах в двухстах я вижу ферму, где по куче навоза бродят куры, утки гуськом направляются к маленькому пруду. Я и не знал, что все еще существуют такие пруды. Поверхность его покрыта водяной чечевицей. Не знаю, правильное ли это название, но в детстве я называл ее так, когда играл в полях. Для этого мне не надо было далеко ходить. Поля начинались почти сразу же за мостом Сен-Лоран.

Я всегда жил в городах. И наш парк в Довиле никак не напоминал сельское приволье, то же самое в Кап-д'Антиб.

Я вдруг пожалел, что не купил участок земли с фермой, как многие парижане. Может быть, для детей это было бы полезно. Но теперь слишком поздно.

Смотрю на живую изгородь и вдруг узнаю листья на кусте. Смотрю выше и вижу орехи, они еще не созрели.

И все-таки орешник зеленеет. Несмотря на самолеты, автострады, химические корма для скота…

Орехи растут по три и даже по четыре. Их бледно-зеленая оболочка, похожая на платьице, вяжет рот. Помню неприятное ощущение, когда я отдирал ее зубами.

Глупо. Я взволнован, и сам удивляюсь этому. Повторяю про себя, как будто сделал открытие:

— И все-таки орешник зеленеет…

Я словно вижу в этом какой-то символ, хотя и довольно туманный. Наверное, он означает, что, как бы ни менялся мир, в нем всегда останутся уголки, благоухающие свежестью.

А человек?

Пытаюсь дотянуться до орехов: нет, слишком высоко. Надо влезть на откос, покрытый скользкой травой. Еще сломаю руку или ногу. Иду немного дальше по дороге, но не дохожу до Марны и поворачиваю обратно.

— А теперь куда? — спрашивает Эмиль, берясь за баранку.

Я не знаю. Настоящих таверн больше нет, а в нынешних мне всегда подавали невкусную еду и все вокруг было какое-то нарочитое.

— Домой.

В сущности, деревня всегда пугала меня. Там природа предстает во всей своей жестокости, с ветрами, грозами, наводнениями, оползнями. Даже полевые цветы, да и трава, напоминают плесень. И рядом с каждой деревней — кладбище.

В городах чувствуешь себя спокойнее, Цепочки городских огней зажигаются прежде, чем наступят сумерки.

Я завтракаю, потом отдыхаю. В сущности, уже так давно время для меня будто застыло, ничего не происходит, и я лишь хожу по кругу, как цирковая лошадь.

Проснувшись, я сразу же замечаю, что мадам Даван хочет мне что-то сказать.

— Вас ждет мадемуазель Натали…

Любопытно. Месяцами никто ко мне не ходил, кроме доктора Кандиля. Письмо Пэт как будто дало толчок. Пришла Жанна. Потом Жак. Вчера Хильда, а сегодня мне докладывают, что здесь Натали.

Они словно сговорились. Все побывали у меня, кроме Жан-Люка.

Я причесываюсь и поправляю галстук. На мне как раз костюм цвета морской волны, а когда Натали была маленькая, она утверждала, что мне больше всего идет синее.

Я направляюсь в гостиную в тот момент, когда она проходит через столовую. Она достаточно долго жила здесь, чтобы чувствовать себя как дома.

Натали подставляет мне лоб.

— Добрый день, Бай...

Я полагал, что Хильда уговорила ее зайти, чтобы доставить мне удовольствие. Но, посмотрев на внучку, я понимаю, что ошибся.

Ее лицо осунулось, вокруг глаз черные круги, губы дрожат, словно она чего-то боится или удерживает слезы.

Положив руку ей на плечо, я веду ее в кабинет. Еще немного, и я посадил бы ее себе на колени, как в те времена, когда она была ребенком.

Она садится напротив меня, и я замечаю, что на ней платье. Это бывает редко. Обычно она носит брюки или мини-юбку со свитером.

Платье она надела специально для меня.

— Что-нибудь неладно?..

Она смотрит на меня испытующе, словно спрашивая себя, до какой степени можно мне довериться. Она никогда не посвящала меня в свои тайны, поэтому я не знаю, с чего начать.

Спрашиваю небрежным тоном:

— Влюблена?.. Она машинально отвечает:

— Была…

— Он уехал?..

Натали пожимает плечами. Может, в последний момент она передумает, встанет и уйдет? Надо удержать ее. Она так нервничает, что на нее больно смотреть.

— Слушай, девочка, ты все мне можешь сказать, даже то, что кажется тебе самым важным…

И она тут же выкладывает самую страшную из своих тайн:

— Я беременна…

Я постарался и глазом не моргнуть, ничем не выдать своего изумления.

— Ты не первая, с кем это случилось, не так ли? А что говорит отец ребенка?

— Его уже нет в Париже…

— Он собирался на тебе жениться?

— Нет.

— И несмотря на это…

— Я сама захотела с ним сойтись… Я думала, он предохраняется...

— А ты убеждена, что беременна?.. Ты была у врача?..

— Вчера утром…

— У Кандиля?

— Нет… У одного врача на бульваре Сен-Жермен…

— Ты кому-нибудь уже сказала?

— Жанне вчера вечером… — В ее голосе звучит досада. — Она не поняла…

— Чего не поняла?

— Что я отказываюсь избавиться от ребенка…

Я удивился, как, должно быть, и моя бывшая жена.

— Она говорит, что я еще слишком молода, да еще такая худая, едва сформировалась, роды могут быть неудачными. К тому же этот ребенок всю жизнь будет для меня обузой…

Она пристально смотрит на меня, и я стараюсь не отводить глаз.

— А вы тоже так думаете?

Нужно отвечать, иначе я потеряю ее доверие, только что зародившееся и, должно быть, еще совсем хрупкое.

— Нет…

Она просияла.

— Вы считаете, что я могу оставить ребенка?

— Конечно…

— И это не испортит мне жизнь?

— Мы устроим так, чтобы ничего не испортить…

— Каким образом?

— Пока не знаю… Надо подумать… Кто тебя надоумил прийти ко мне?

- Хильда… Я позвонила ей сегодня утром, — чтобы встретиться в кафе… Она обещала ничего не говорить моему отцу…

— Ты не хочешь, чтобы он знал?

— Пока нет... Он так увлечен своей новой галереей... Живет в мечтах… Я не имею права…

— А как думает Хильда?

— Колеблется. То склоняется на сторону Жанны, то соглашается со мной… Она ведь вчера была у вас… Вы произвели на нее сильное впечатление… Любопытно: она в восторге от этой квартиры… Она находит, что вы сохранили молодость и широту взглядов…

— А ты этого не считала?

— Может быть…

— На что же ты надеялась, когда шла ко мне?

— Не знаю… В сущности, ни на что… Пришла, будто в воду бросилась…

— Вечером я позвоню бабушке…

— Я постараюсь уйти… В котором часу вы позвоните?

— А в котором часу вы обедаете?

— В половине девятого… Случается, что и в девять… Она иногда поздно возвращается из редакции…

— Тогда я позвоню около десяти… Она знает, что ты пошла ко мне?

— Нет… Знает только Хильда…

— Она тебя провожала?

— Как вы догадались?

— Где она сейчас?

— Ждет меня в баре на улице Кастильоне… Значит, вы действительно думаете, что я могу…

— Что ты можешь оставить ребенка?! Черт побери!..

По ее щекам потекли слезы. Передо мной и в самом деле сидит всего лишь девочка.

— Простите… Это оттого, что мне стало легче. А вам удастся убедить Жанну?

— Не сомневаюсь.

— Когда мне опять прийти?

— Ну, дня через два.

— Почему через два?

— Потому что я должен навести справки.

— Насчет чего?

— Насчет того, как устроить будущее… Она все еще колеблется, потом шепчет!

— Я вам верю…

Не могу удержаться, чтобы не спросить,

— Этот парень был у тебя один? Она кивает головой.

— Он иностранец?

— Нет, но он живет в Марокко…

— Ты его не любишь?

— Ненавижу.

Мы молча смотрим друг на друга. Мне больше нечего сказать. Ей тоже. Она встает первая, обнимает меня и целует в обе щеки. — Спасибо, Бай… Я никогда этого не забуду.

— Иди к Хильде и скажи ей, что и я считаю ее очень симпатичной.

— С ней могло случаться то же, что и со мной… Она сделала то же самое… Так же как и я, сама захотела сойтись…

— Знаю…

— До свидания, Бай… Можно, мне прийти послезавтра в это же время?

— Буду тебя ждать.

Провожаю ее до лифта и смотрю, как она исчезает вместе с кабиной. Пока не знаю, что буду делать. Раздумываю. Кому позвонить первому? Сажусь в кресло и набираю номер Кандиля. Сейчас он как раз принимает больных. По утрам он бывает в американской больнице в Нейи, где у него обычно двое или трое пациентов. Через полчаса он пойдет с визитами.

— Алло… Я вас не отрываю от дела?.. У вас больной?..

— Перре-Латур?

— Да… Вы не свободны сегодня вечером?

— Только не в обеденное время…

— Я хотел бы поговорить с вами по важному и довольно срочному делу…

— Я освобожусь в десять часов, может быть, немного позже… Хотите, приеду в это время?

— Пожалуйста…

— Тогда до вечера…

Сидя в кресле, я гляжу перед собой. И вижу свою внучку, ее бледное, испуганное лицо и ищу для нее выход. Может быть, Жанна отчасти и права. Что касается медицинской стороны дела, то здесь не мне решать. А остальное? Конечно, такая девочка с ребенком…

Набираю другой номер, своего адвоката Террана, который живет на набережной Вольтера.

— Говорит Перре-Латур…

— Как ты поживаешь?

— Хорошо… Спасибо… Я боялся, что ты во Дворце Правосудия…

— Я так редко там выступаю!..

Он занимается главным образом финансовыми делами и входит в административный совет нашего банка.

— Ты свободен завтра утром?

— Только до одиннадцати часов… В одиннадцать у меня свидание на авеню Георга V.

— Можно тебя видеть приблизительно в половине десятого?

— Приходи…

Без особой охоты я спускаюсь в контору и диктую мадемуазель Соланж несколько не очень важных писем. Она, конечно, замечает, что мне просто надо убить время. И несколько раз с любопытством поглядывает на меня.

— Вам никогда не хотелось выйти замуж?

Не знаю даже, почему я спросил ее об этом. Ей, должно быть, лет тридцать пять или тридцать шесть.

— Нет.

— А вам не скучно жить одной?

— Я живу не одна. Я живу с матерью…

Были у нее любовники? Есть ли кто-нибудь сейчас? Моя сестра Жозефина, живущая в Маконе и самая старшая из нас — сейчас ей семьдесят девять лет, так и осталась в девицах. Весьма вероятно, что у нее вообще не было любовных похождений. Правда, время тогда было другое.

Интересно, что говорят друг другу Натали и Хильда в маленьком баре на улице Кастильоне. Я знаю этот бар, иной раз захожу туда выпить рюмку портвейна.

Через некоторое время поднимаюсь к себе. Открываю первый том мемуаров Талейрана. У меня целый шкаф мемуаров и переписки знаменитых людей. Это не случайно. Я отлично знаю, чего ищу в этих книгах, и не очень этим горжусь. Обнаруживая слабости у великих людей и их маленькие подлости, начинаешь меньше стыдиться себя. Говоря откровенно, я не бываю огорчен, если узнаю о их физических недостатках или болезнях.

После обеда снова принимаюсь читать, а в десять часов набираю номер Жанны. К телефону подходит она.

— Натали дома?

— Нет… Ты хотел поговорить с ней?— Нет…

— Значит со мной? — удивляется Жанна. Она почти сразу все поняла.

— Натали к тебе приходила?

— Да…

— Сказала тебе?

— Она мне все рассказала… Ты действительно не советуешь ей оставить ребенка?

— Но ведь это единственный выход, не так ли? Представь себе, в шестнадцать лет она свяжет себя ребенком… И еще неизвестно, как пройдут роды… Какой совет ты ей дал?.

— Противоположный твоему…

У нее перехватило дыхание. Она замолчала.

— Ты хорошо подумал?

— Я еще не нашел выхода, но найду…

— Вот почему сегодня за ужином она ела с таким аппетитом… Не понимаю, почему она решила обратиться к тебе?.. Прежде всего следовало бы сказать отцу…

— Постарайся, чтобы она не нервничала эти дни…

— Нам с тобой надо серьезно поговорить…

— Охотно… Только не будем торопиться… Мне требуется какое-то время…

Мои слова заинтересовали ее.

— Ты что-то придумал…

— Возможно… Прости, я должен положить трубку… Кто-то пришел… До скорого свидания…

Я не лгал. В кабинет входит Кандиль, протягивает мне руку. Не зная, зачем он мне нужен, он на всякий случай взял с собой свой чемоданчик.