Иди ко Мне!

Кошачий спецназ

Москвич Александр Зорин написал эти строки после того, как «за религиозную пропаганду среди детей» (была такая статья в Конституции СССР) арестовали его друга Володю. А жена поэта Татьяна сказала на допросе в КГБ, что пусть её тоже сажают за решётку, но своих детей она воспитывала и будет воспитывать в православной вере. У Саши после этого уничтожили набор уже готовой к печати книги, и он потом долго подвизался на стройках Подмосковья. Впрочем, в те времена было не в диковинку встретить дворника или сторожа с университетским дипломом, а в нашем подъезде мыла полы учительница, лишённая права преподавать в школе за то, что водила в церковь своих детей.

Готовились к арестам и на случай гонений готовили убежища в дальних, глухих уголках России. Именно в ту пору Саша купил дом в глухомани на Валдае, но пожить в этом доме не пришлось, потому что дела держали в Москве, да и времена наступали такие, когда уже не преследовали за веру в Господа нашего Иисуса Христа.

Мысль о брошенном без присмотра доме тревожила Сашу, и он уговаривал меня поехать туда летом: «Места там райские, сама увидишь!» Уговорил. И я поселилась почти в раю. Сашин дом стоял на возвышенности на краю деревни, и отсюда открывался величественный вид на бескрайние леса, уходившие, казалось, уже в синь неба. А в лесах было такое изобилие малины, черники, брусники, клюквы, что бери сколько хочешь и сколько унесёшь. Правда, про грибы мне в деревне сказали: «Грибов нынче нет — одни лисички». Лисичками здесь пренебрегали, брали только белые и рыжики. Да и какой интерес искать грибы, радуясь находке, если лисичками так густо устланы просеки, что ногу негде поставить? Идёшь — и грибы хрупают под сапогами.

Даже звери в этом безлюдном краю были непуганые. На рассвете дорогу неспешно переходили кабаны. На краю деревни мышковала лиса с лисятами. А по ночам в огороде резвились зайцы и грызли морковку.

Всё бы хорошо, но уже в первую ночь я в ужасе сбежала из дома из-за жуткого нашествия крыс. Крысы были жёлто-серые, огромные, жирные. Они гремели сковородками и опрокидывали кастрюли.

Швырнёшь в них поленом — ничего не боятся и, злобно щерясь, бросаются на тебя. В общем, неделю после этого я ночевала у соседки-фельдшерицы, пугавшей меня рассказами о том, как у одной новорождённой девочки крыса отгрызла щёку, и та осталась изуродованной на всю жизнь; как у них в больнице кому-то ампутировали ступню, потому что после укуса крысы ступня стала гнить. А ещё крысы разносят чуму и прочую заразу. Короче, через неделю я собрала вещи и зашла попрощаться с моей новой деревенской подружкой бабой Дуней.

— Ты что, как безбожница, жизни боишься? — насмешливо спросила баба Дуня и процитировала Псалтирь: — «Тамо убояшеся страха, идеже не бе страх». Крыс она испугалась! А кошки на что? Возьми себе мою Мурку. Только с котёнком бери, иначе сбежит.

Больше у фельдшерицы я не ночевала. Появилась в доме Мурка и извела крыс.

Позже, уже в Оптиной пустыни, ветеринар осмотрел мою Мурку с её потомством и сказал уважительно:

— Да, редкая порода — крысоловы. А сейчас из четырёх кошек ловит мышей только одна. Испортили их люди, избаловали, и превратился в дармоедов кошачий род.

Признаться, я тоже баловала Мурку, и однажды баба Дуня сказала:

— Когда будешь уезжать в Москву, позови Петьку-кошкодава, пусть удавит Мурку.

— За что?

— За то! Ты вон курочку сваришь и угощаешь кошку. Барыней стала теперь Мурка. Уже порченая она!

А далее последовал рассказ о деревенском коте Мурзике, которого выпросила у кого-то на лето москвичка-дачница. А после её отъезда кот, как выразилась баба Дуня, охамел: стал воровать по домам продукты, а главное, так полюбил курятину, что охотился теперь на цыплят.

— У меня трёх цыплят сожрал, ворюга, а у Марковны всех извёл, — повествовала рассказчица. — Всей деревней подлеца ловили, пока Петь- ка-кошкодав не казнил его.

Позже, уже в другой деревне, я столкнулась с тем же неписаным правилом: если кот засматривался на птичек и цыплят, его сначала наказывали, а за кражу цыплят — казнили. Правда, однажды сердобольные люди спасли от казни такого кота. Увезли его на дачу к знакомым, и в дачном посёлке началось бедствие: были там прежде цыплята, да сплыли, став добычей помилованного кота.

Словом, в отличие от меня баба Дуня кормила Мурку скудно. Нальёт ей в миску молочка и скажет строго: «Что — мяса хочешь? Вон твоё мясо по сараям бегает». А однажды я увидела, как Мурка рыбачит. Сидит, замерев, у кромки озера. И вдруг цап — и закогтила лапой плотвичку. Поймала несколько рыбок и, обернувшись к кустам, нежно мурлыкнула. Тут же из зарослей выскочил котёнок, и мама с котёнком захрустели рыбкой.

«Кошка — это единственный домашний дикий зверь», — вычитала я однажды в английской книжке. И хотя баба Дуня английских книг не читала, но разделяла мнение англичан. Конечно, рассуждала она, кошка привыкла к человеку, но она — зверёк и часть той дикой природы, где зверь добывает пропитание сам. А если кошка не умеет охотиться и клянчит еду у людей, она уже порченая, ущербная, а от беспорядка в природе и людям ущерб.

Так в суровых условиях Севера воспитывали крысоловов — отважный и грозный кошачий спецназ.

Новая жизнь, где сытно кормят, повергла Мурку в такое изумление, что она пыталась хоть как- то отблагодарить. То принесёт для меня плотвичку с озера, то притащит окровавленный кусок крысы и положит эту гадость к моим ногам. Однажды я купалась в озере и отплыла уже далеко от берега, когда к озеру с воплем примчалась Мурка и бросилась в воду следом за мной. Я была для неё, догадалась я позже, Большим Котёнком. Глупым, конечно, — ну какая разумная кошка полезет в эту омерзительно мокрую воду? Но нет предела материнской жертвенности, и жизни не жалко, если Котёнка надо спасать.

Вот ещё случай. Выглянула на рассвете в окно и увидела, как Мурка преследует зайца-русака, пробравшегося на огород за морковкой. Русак был намного крупнее Мурки, а задние лапы такие мощные, что ударит с размаху — и кошке конец. Но в битвах побеждает не сила, а смелость, и кошка грозно преследовала зайца.

Чужаков в мои владения Мурка не допускала, а в итоге получилось вот что. Просыпаюсь среди ночи от неистовых криков и глазам своим не верю — по огороду мечутся охотники с карабинами. А Мурка с победоносно-гнусавым воем вцепилась в шевелюру самого толстого охотника и яростно выдирает клочья волос. Хорошо, что пострадавший оказался человеком необидчивым, хотя был чиновником высокого ранга, приехавшим в наши края из Москвы, чтобы, как говорили в те годы, «дать ОВЦУ», то есть Особо Важные Ценные Указания. Добра от таких визитов не ждали, а потому решено было отвести беду старинным способом — устроить для гостя охоту на кабанов, а там, как водится, напоить.

Руководить столь ответственным мероприятием поручили учёному егерю с академическим дипломом, великолепно знавшему охоту по книжкам, а лесные угодья — по слухам. И егерь-академик без тени сомнения привёл охотников на мой огород. Пришлось привечать незваных гостей, и два дня изба гудела от пьяных тостов и песен. А московский гость так разошёлся, что лихо танцевал «барыню» с местными дамами и в умилении восклицал: «Народ меня любит!» Народ, конечно, вежливо хвалил танцора, но при этом излагал свои нужды: автобусы в нашу глухомань не ходят, «скорая помощь» на вызовы не приезжает. И главное, нет сахара — ни чайку от души попить, ни вареньица сварить. Любимец народа тут же схватился за телефон и закричал в трубку: «Я покажу вам кузькину мать!» Что тут началось! Приехали сразу две «скорые помощи» и перемеряли всем давление. А потом завезли столько сахара, что его раскупали уже мешками.

Про автобусное сообщение гость сказал пренебрежительно, что автобусы — транспорт прошлого, и надо прорыть к деревне метро. Он даже торжественно предложил выпить за... За что, мы не поняли, потому что гость уснул на полуслове и был с почётом перенесён в машину. В общем, метро к нам не прорыли. А всё почему? Пить надо меньше, господа.

Мурка, поймавшая в огороде чиновника, стала в то лето местной знаменитостью. Нас даже провожали в Москву с наказом: пусть Мурка отловит в столице президента. Причёску портить не обязательно, но про нужды людей рассказать.

— Хоть бы кто из властей постыдился, что нашу церковь разрушили, — сказала баба Дуня. — А как мне без батюшки помирать?

От единственной на всю округу церкви остался лишь остов, поросший берёзками. Между тем раба Божия Евдокия готовилась к смерти. И готовилась так основательно, что заказала знакомому плотнику в городе крест на могилу и гроб. Родные — в слёзы: «Мама, это же дикость какая-то!»

— Так мы же бессмертные и никогда не умрём! — насмешливо отвечала упрямая старуха. — А в Псалтири что сказано? «Изыдет человек на дело своё и деланье своё до вечера». Я в восемьдесят два года в последний раз на покос ходила, и с тех пор не стало делов. Отработалась я — вечер уже.

По крестьянским понятиям праздность была для неё равносильна смерти. А умерла баба Дуня так. Ничем не болела, но вдруг почуяла что-то.

Велела внуку-шофёру отвезти её в городскую больницу, а оттуда сразу отправилась в храм. Там она исповедалась, причастилась, а через день в той же церкви отпели её. Родные дивились, как же всё предусмотрено: и гроб готов, и крест на могилу. Даже место на кладбище давным-давно куплено, чтобы упокоиться возле родни. И ушла в последний путь мудрая бабушка, не обременяя никого.

Много лет спустя умерла моя уже старенькая кошка Мурка. Ветеринар сказал, что от старости не лечат, и бесполезно мучить кошку уколами. А Мурка, уже неделю лежавшая недвижимо, вдруг поднялась и ушла в лес. Шла и всё оглядывалась на меня — прощалась. Говорят, что точно так же, в одиночку, умирают слоны и перед смертью уходят куда-то в заросли, чтобы скрыть от живых свою боль.

Есть достоинство жизни и достоинство смерти.

* * *

После Мурки осталось многочисленное потомство, которое регулярно пополняли Муркины дочки — кошки Муся и Маня. Мои наивные надежды, что люди разберут котят-крысоловов, увы, не оправдались. Взяли только одного котёнка. И дом постепенно превращался в кошкодром.

Моя мама в ту пору уже не вставала с постели, и котята по-своему утешали её. Забирались на постель и грели, мурлыча, её больные ноги. Мама даже уверяла, что кошки «лечат». Потом один такой «лекарь» помочился на матрас, а следом ринулись загаживать постель и остальные. Мы меняли и выбрасывали матрасы, воевали с котятами, но они с каким-то неистовством устремлялись метить постель. И однажды терпение лопнуло. Слава Богу, что выручил батюшка и отвёз эту кошачью свору за сорок километров от дома — на дальнее подсобное хозяйство монастыря. А через две недели с подсобки вернулась Муська. Поскреблась на рассвете в окно — вся в репьях, истощённая и так шумно дышит, будто сорок километров бежала бегом. А Муська бросилась ко мне с такой радостью, что я устыдилась: нельзя выгонять кошку из дома, где она родилась и выросла.

Вот и жили у нас с тех пор кошка Муся и кот Мурок. Но жили недолго, потому что на крысоловов начался вдруг бешеный спрос. Это художники, взявшие у нас котёнка, восторженно рассказывали ближним и дальним, как молодой котик в первый же день задавил двух крыс и поймал тридцать мышей. Художники так вдохновенно описывали достоинства крысоловов, что люди загорались и озадаченно спрашивали: а как бы и мне крысолова достать? Вот и приезжали ко мне с вопросом:

— Это вы продаёте крысоловов?

— Никого я не продаю.

А однажды приехал фермер, беженец из Чечни, русский по матери и чеченец по отцу.

— У меня на ферме четыре кошки и кот, — рассказывал он. — Так крысы по ним пешком ходят. Моя доченька крыс боится, больная она.

Муська злобно зашипела на пришельца.

— Кошка-воин! — восхитился он. — Продайте её.

— Не могу, — призналась я честно, рассказав, как Муська сорок километров бежала до дома, и грех её снова из дома выдворять.

— Конечно, вы правы, — распрощался гость.

Вышел на крыльцо и вдруг устало сел на ступеньку с каким-то клёкотом в горле. Он рассказывал — это был не рассказ. Тут пульсировала боль, отвергая немыслимое. Ведь чеченцы — очень гостеприимные люди. Это правда. И сосед был гостеприимный. Да! Зазвал в гости его семилетнюю дочку и зверски изнасиловал её.

— Ребёнок ещё, немая с тех пор... теляток любит. Пришла на ферму, а крыса прыгнула на неё... опять этот крик, как тогда, и ужас. Страх и ужас, опять, как тогда! Милая моя доча, немая доченька, — хрипло бормотал он.

— Берите кошку, — сказала я тихо.

По народному поверью, как утверждал фермер, кошку надо «продать», иначе сбежит. Взяла я рубль у горюющего отца, а Муська с презрением отвернулась от меня, не прощая предательства. Больше она домой не возвращалась.

Потом из дома ушёл кот, протестуя против появления у нас собаки Бимки. Временного, как мы считали, появления. Потому что у собаки был хозяин — пожилой прапорщик в отставке. После смерти жены он привёл в дом молодую хозяйку, а та заявила: выбирай, дорогой, — собака или я. То ли у неё была аллергия на собак, то ли ещё что-то, а только Бимку выгнали, побив для острастки.

Но обо всём этом я узнала позже. А пока ходила на дачу к прапорщику и вешала на двери записки: «Ваша собака нашлась! Приходите за ней по адресу...» За ненужной собакой никто не пришёл.

А Бимка была сама любовь и преданность. Не раз сбегала от нас на дачу к прапорщику и даже ощенилась там. Прапорщик оторопел, увидев двенадцать щенков. Купил водку и позвал друга. И так они, видно, крепко выпили, что не нашли ничего лучшего, как на глазах у собаки закопать щенят на огородах соседей. Бимка потом месяц искала их.

Собака она крупная — помесь лайки с бультерьером. И вот люди посадили огурчики, помидорчики, а Бимка мощно, как бульдозер, перекапывает грядки в поисках зарытых щенят. Возмущённые дачники пришли к хозяину собаки, прапорщику. А тот вдруг заявил, что продал собаку в Оптину пустынь, а там такая безответственная дамочка, что взяла себе Бимку и не смотрит за ней. «Я здесь при чём?» — сказал он грозно, с опаской оглядываясь на молодую жену.

Правда, позже при встрече прапорщик заплакал: «Предал я Бимку и про вас соврал. Но поймите, жена не выносит собак, а я люблю её до безумия!» Словом, есть такое известное алиби — по-цыгански жгучая, как в сериалах, любовь.

О дальнейших событиях мне рассказала знакомая, купившая участок в том дачном кооперативе. Дескать, ходит по домам женщина и собирает подписи под коллективным письмом:

— А там такая грязь про монастырь и про вас! Я, конечно, свою подпись не поставила, но неприятности, предупреждаю, будут.

Ладно, личные неприятности — дело привычное. Но клевета на монастырь возмутила настолько, что я тут же отправилась на поиски Бимки.

Бимка с обрывком верёвки на шее ожесточённо рыла землю у дороги, а дачник в шортах целился в неё из ружья, крикнув предупредительно:

— Отойдите в сторонку. Я её пристрелю.

— Бимка, — говорю, — идём домой.

И собака устало пошла за мной.

После возвращения Бимки кот переселился к соседям и тоже, похоже, поставил ультиматум: выбирайте — собака или я. Я подлизывалась к коту, носила ему вкусненькое, а он отворачивался от меня. Сидит спиной, а хвост гневно подрагивает, выражая всю глубину возмущения: как можно променять благородного кота на такую дрянь, как собака? Крысоловы — звери с характером.

* * *

Бимка больше не щенилась. Старая была собака. В последний год она уже с трудом спускалась с крыльца на травку, а обратно её заносили на руках. Именно в эту пору ко мне стали возвращаться крысоловы, тем более что беглый кот Мурок облагодетельствовал многих бродячих кошек, и множилось племя кошачьих бомжей. Летом эти бомжи блаженствовали — паломники добрые, угостят обязательно. У некоторых даже были постоянные спонсоры. Рыжий кот Васька, бомж со стажем, ежедневно сытно обедал у моего соседа Ивана Сергеевича. Хорошо летом! А зимой многие, как Иван

Сергеевич, уезжают в свои городские квартиры. В городе легче — огни, театры. А тут идёшь зимним вечером по улице — ни огонька. Безлюдно. А ноги по колено проваливаются в сугроб. Голодает Васька, и морозы под тридцать. Бежит Васька, проваливаясь в сугробы, — только голова из снега торчит. И орёт эта рыжая голова отчаянно, уже чуя свой смертный час. Пустить бы Ваську в тепло погреться, да Бимка с лаем бросается на кота. Правда, ветеринар заверил нас, что кот выживет даже в морозы, если кормить его. Мы кормили Ваську, и Васька выжил.

Весной, когда расцвели нарциссы, тихо, как уснула, умерла наша Бимка. А бомж Васька привёл к нам бомжиху Мурку, такую тощую и бестелесную, что я приняла её за котёнка. Между тем Васька имел на бомжиху виды.

— Вот бесстыжий кот — к котёнку пристаёт! — возмутилась я.

— Нет, это уже старая кошка, — сказала Люба, ветеринарный врач и моя подруга. — Просто у неё была трудная жизнь.

У меня тоже была трудная жизнь, и я стала кормить Мурку, тем более что селиться у нас она не собиралась — поест и уйдёт неизвестно куда. А в июне Мурка притащила на веранду пятерых прехорошеньких котят. Глазки уже открыты, играют, бегают. Нет, с меня хватит! Ежедневно я относила котят подальше от дома, а Мурка снова появлялась на веранде с очередным котёнком в зубах. Единоборство закончилось победой кошки и нашим общим решением: мы раздадим котят по знакомым. Только сначала надо подготовиться, чтобы было всё по совести, ведь у уличных кошек болезней полно. Тут и глисты, и блохи, и прочее. Словом, делали уколы, опрыскивали спреем и толкли в порошок таблетки, подмешивая их в молоко.

Котята между тем проходили курс молодого бойца. Мурка, обучая котят, приносила им полуживую мышь или крысёнка, и они азартно бросались на них. Потом стали охотиться самостоятельно. Первым поймал мышь белый с серой спинкой котёнок и стал, жадно урча, поедать её. Мышь была едва ли не крупнее котёнка, и мои гости с любопытством следили: доест он её или нет? Доел. Раздулся, как шар, и пошёл вперевалочку, смешно виляя задом в белых штанишках.

— В Бразилии все ходят в белых штанах, — процитировал кто-то Остапа Бендера.

И котёнок получил имя — Остап Бендер, в сокращении Ося. О, это был ещё тот Ося-бандося! Кошачье семейство обитало на веранде и с осторожностью дикарей остерегалось заходить в комнаты. На воле можно спастись бегством, а в помещении куда бежать? Но любопытный Ося проник в дом. А в комнатах ветер колышет шторы, и как же весело кататься на них, раздирая когтями шёлк! На столе — скатерть, на скатерти — ваза с цветами и старинное блюдо с испечённым к обеду пирогом. Пахнет вкусненько. Интересно, чем? Котёнок тут же повис на скатерти, стянув её на пол. Блюдо вдребезги, ваза тоже. И особенно жалко пирог.

Водился за Осей и другой грех. Однажды Мурка, обучая котят, принесла им задушенного скворца. И я так свирепо обрушилась на птицеедов с веником, что они после этого не заглядывались на птиц. А Ося заглядывался.

Весной, когда зацветает сирень, у нас ночами поют соловьи. Тревожно и сладко от соловьиных трелей, и будят они людей по ночам. Просыпаюсь и вижу в лунном сиянии Осю. Сидит на шаткой ветке сирени и слушает соловьёв с таким вожделением, что ясно — собрался охотиться на них. Бегу по мокрой траве с веником и кричу устрашающе: «Я тебе покажу! Так покажу!» Ося от испуга шмякнулся оземь и молниеносно умчался прочь. Больше на птиц он не охотился, но веник к утру разодрал. Пришлось купить новый — опять разодрал.

От Осиных бесчинств нас спасла икебана. Это приехала в гости знакомая и решила составить букет по всем правилам икебаны. Наломала веток лиственницы с шишечками, чтобы добавить их к лилиям. А Ося цап — и сорвал шишечку. С каким же упоением он играл с ней! Подпрыгивал на полтора метра, обрушивался сверху, как на добычу, гнал, охотился, ловил, настигал. Это были боевые танцы охотника-воина — дикие, древние и такие захватывающие, что глаз не отвести. Когда шишка потерялась, Ося завыл и не успокоился, пока шишечка не нашлась.

Сейчас Ося самый мирный и дружелюбный из всех моих котов. Бывает, коты лупят друг друга. Ося тут же становится между ними, трётся мордой о мордочку, будто целует, и от его дружелюбия утихает скандал.

* * *

На крысоловов был спрос. А толку? Однажды на смотрины котят пожаловала семья из Москвы. И все буквально в восторге от котика Рысика — настоящая рысь, правда, маленькая, но с рысьими кисточками на ушах. «Папа, берём!» — закричали дети. Папа ласково протянул ладони к котику, а тот так распорол ему руку, что из глубокой раны хлынула кровь. «Мы подумаем», — распрощались москвичи. Подумали и передумали.

— Что, Рысик, — говорю, — упустил свой шанс стать москвичом?

Точнее, это мы упустили тот переходный период, когда ласковые котятки вдруг превратились в хищный кошачий спецназ. Посторонних они теперь к себе не подпускали, даже нас порою дичились. Мне удалось лишь один-единственный раз погладить Рысика, когда он заболел и ослаб. Больше подобное не повторялось.

И всё-таки мы с Рысиком дружим. Ночами он забирается в мою спальню через форточку, но в отличие от Оси не лезет на постель. Лежит поодаль на ковре, смотрит на меня. И нам интересно друг на друга смотреть.

* * *

В сентябре Мурка принесла на веранду ещё пятерых котят. Мама родная, куда столько? Впрочем, пока котята жили на веранде, они нам с сыном не мешали. Бегают, играют — весёлый народец. Покормим их, и никаких забот.

На Покров выпал снег, и подморозило крепко. Котята простудились — из носа течёт, глазки гноятся. У одного котёнка больной глаз не открывался, а глазные капли почему-то не помогали. Одноглазый, но очень храбрый котёнок получил славное имя «Кутузов», сокращённое вскоре до обиходного «Кузя».

Как раз в ту пору я с трудом выживала после инфаркта и пребывала в том сонном оцепенении, когда не хочется что-либо делать и думать. Ничего не хочется. Это было то преддверие к смерти, когда первыми умирают желания.

Мир казался серым и скучным. Пытаюсь читать святых отцов, точнее, очередной «цитатник» с выдранными из текста изречениями. Цитаты назойливо однотипны: гордость — это плохо, а смирение — хорошо. Потом следующее: смирение — хорошо, а гордость — плохо. Выпотрошили святых отцов, умертвив тайну.

А рядом течёт таинственная жизнь. Одноглазый Кузя стоит на двух лапках и с удивлением рассматривает гроздь рябины. Жизнь для него — сплошные открытия. Вчера ещё он не умел ходить, а сегодня с лёгкостью взлетает на перила веранды, а оттуда ликующе прыгает ко мне. Больной-пребольной, но сколько радости в нём! И вдруг эта радость передаётся мне, а в памяти оживает то время, когда просыпаешься от непонятного счастья. И жизнь так захватывающе интересна, что уже торопишься жить. Мы ещё поживём, мой радостный

Кузя! Мы доживём до весны, когда всё белым-бело от цветущих яблонь, а в храме поют «Христос воскресе из мёртвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав!»

И был мне дарован «живот», то есть жизнь. Вместе со мною выздоровел Кузя, когда мы пустили котят в тёплый дом. Огорчений с ними было немало, но сначала расскажу о радостном Кузе. В апреле он пропал. Неужели Кузю разорвали собаки? А в мае слышу разговор двух прихожанок у храма:

Представляешь, Ириш, — говорит одна женщина другой, — мы, когда переезжаем из города на дачу, это просто ужас. Кругом мышиный помёт, вместо книг — бумажный мусор, и шторы изгрызены в лохмотья. А вчера приехали, и никаких мышей. Шторы целы, и книги тоже. А на диване спит, представляешь, котик. Просто милость Божия!

— Да, тебе повезло, — соглашается собеседница.

— Какой масти кот? — встреваю я в разговор.

— Серый с белой манишкой, а на лбу, как звёздочка, отметина.

Всё понятно — это наш Кузя. Коты иногда уходят из дома в поисках охотничьих угодий. Это их главная страсть — охота. Рысик уходит охотиться недели на две. А Кузя ушёл уже навсегда. Это беда, если в доме мыши. Как не помочь?

* * *

Через семь месяцев чёрная кошка-красавица Пантера принесла четырёх котят. Пантерка — дочь Мурки, но в отличие от неё — нерадивая мать. Пантере нравится жить на дереве. Распластается на ветке с ленивой грацией, а внизу завывают от страсти коты. В общем, из четырёх котят гулящей мамаши выжил лишь один. Зато какой! Он понимал слово «нельзя», а увидев впервые лоток-туалет, тут же грамотно присел на песок. Задрал хвостик, сделал своё дело и посмотрел вопросительно: дескать, правильно я поступил? Молодец, умница, просто отличник!

Отличника забрала у нас монахиня в тайном постриге, живущая в миру. Котёнок изрядно натерпелся в дороге и, войдя в дом, устремился к лотку с песком.

— Какой умный! — восхитилась монахиня.

Кот к тому же был ловчий и мышей извёл. Первое время, чтобы не сбежал, его не выпускали из дома. Потом он стал свободно гулять по двору. Нагуляется и стремглав мчится в дом, чтобы справить нужду на лотке. В общем, однажды стало понятно, почему дети недолюбливают иных отличников, угадывая в них людей схемы и закоснелых стереотипов. Впрочем, что осуждать котов, если и мы таковы? Закоснеем в чём-то — не переубедить!

* * *

За год Мурка принесла двадцать котят, и почти все при мне. «Ты безумная!» — говорили мне подруги. Безумная, точно. Купила икону Божией Матери «Прибавление ума». Не помогло. Ох, кошачьи дети, куда же вас дети?

В сельской местности мыши и крысы — почти повсеместное бедствие. Но люди говорят: «Вот ещё — возиться с кошками? Куда проще купить отраву, и нет проблем!» У них проблем нет, проблемы есть у других. Полуживых отравленных мышей, случается, поедают звери и птицы, а потом в лесу находят мёртвых сов и лисиц. У знакомых погибла породистая умная кошка, когда соседи травили мышей. Отравился тогда и рыжий кот Васька. Всё выдержал Васька — голод, морозы. Химии не выдержал.

Вот ещё случай — человек отравился капустой, что немудрено: капусту щедро опрыскивают химией от капустных бабочек, иначе ничего не вырастет. А в это лето мы почему-то забыли опрыскать, но капуста уродилась крупная, крепкая и без обычных, простите, экскрементов от гусениц. И вдруг вспомнилось, как котята всё лето ловили бабочек-капустниц. Им надо охотиться, а на кого? Мышей и кротов они давно переловили. А тут бабочки — как не поймать? А ещё котята приносят на веранду живых ящериц. Не для еды — из спортивного интереса. Поймают ящерку и отпустят. Они так запрограммированы — надо ловить.

— А ты, разумеется, не запрограммирована? — спрашивает, посмеиваясь, мой старинный друг.

Запрограммирована, и ещё как. Даже батюшке жалуюсь, что пишу каждый раз исповедь, а грехи — застаревшие, и всё те же. И зачем извожу столько бумаги? Честнее высечь эти грехи на камне, и с камнем на исповедь приходить. «Ладно, — говорит батюшка, — приходи с камнем».

Смех и грех — люди молятся о спасении души и растут духовно, а я надоедливо прошу: «Господи, пристрой котят!» Куда ни приду, везде спрашиваю:

— Вам не надо котёнка?

— Своих некуда девать. Вчера кошка опять окотилась.

— А с котятами как поступаете?

— Берём грех на душу. Лишь одного оставляем.

Еду в такси и предлагаю таксисту котёнка. А он в ответ:

— У меня дома пятеро котов, да ещё котёнка недавно привёз из рейса. Выскочил он на трассу и орёт как оглашенный. Такой маленький и такой несчастный... Я пассажира к поезду вёз, торопился, но загадал почему-то — заберу беднягу, если дождётся меня. Возвращаюсь, а котёнок на том же месте сидит и ждёт меня, показалось. А вообще-то котов жена в дом принесла. Подберёт на улице больного котёнка, пожалеет и вылечит. Жена у меня врач. Краси-ивая!

Таксист счастливо смеётся, замолкает и вдруг говорит:

Хотите, расскажу, как я женился? Ездил на свадьбу к другу в Москву. Увидел Люсю и всё — пропал. Полгода мучился, потом позвонил: «Люся, можно я к вам приеду?» — «Приезжайте», — говорит. Приоделся, взял кейс — ив Москву. А там — профессорская семья, лица добрые, хорошие, и меня потчуют, как родного. А я сижу за столом и горюю. Люся — врач, институт закончила. А я кто?

Лётчик-вертолётчик. В боевых действиях, конечно, участвовал, а потом по ранению списали меня. Вот кручу баранку, дом есть в деревне. Как я москвичку в глушь повезу? Попрощался резко. Люся меня на электричку провожает. Поезд уже тронулся, а я с подножки кричу: «Люся, пойдёшь за меня замуж?» — «Пойду!» — кричит и бежит за поездом. Потом, когда первый сынок родился — у нас их трое, — Люся вдруг спрашивает:

— Помнишь, ты с кейсом приезжал свататься, даже из рук его не выпускал? Что было в кейсе?

— Пистолет.

— Зачем?

— Решил, — отшучиваюсь, — застрелиться, если откажешь мне.

Нет, никогда бы не застрелился — я в Бога верую. Но боевой офицер всё-таки, и привычка с войны — стоять насмерть и верить: прорвёмся.

Вот такой жених с пистолетом. Жалуюсь ему на бесчинства котов, а он даже, кажется, не понимает:

— Нет, наши коты — порядочные люди. Сидят на подоконнике, свесив хвосты, и смотрят в окно.

У порядочных людей и коты порядочные. А у меня? Чуть отвернёшься, и залезут на стол, воруя котлеты. Да разве у бабы Дуни, а потом у меня та валдайская Мурка по столам лазила? Голодать будет, а не тронет еду на столе. Негодую на котов и всё чаще вспоминаю ухоженный дом бабы Дуни и мирную жизнь в нём. В чём эта недоступная мне тайна порядка? А порядок там был такой — внучки ежедневно мыли полы у бабушки, а потом застилали их домоткаными нарядными половиками. Чистота идеальная, потому что в доме дети — сначала пятеро малышей Евдокии, потом внуки, теперь уже правнуки. Кошка знает своё место за печкой и не лезет на кровать или на стол. У всех своё место, а у бабушки — там, где иконный угол. Молится она за детей и особенно за внучек. Заневестились уже, а нравы-то нынче!..

Внучки-невесты обнимают бабушку и просят:

— Бабуль, расскажи про любовь.

— Про любовь? А про неё всё сказано — придут страсти-мордасти, приведут с собой напасти. И съедят тебя страсти, разорвут на части.

— Бабуль, да разве страшно любить? Ты сама-то любила?

— А то! Два года по Петьке-кошкодаву сохла. Рыдала! Нос распух, как свёкла, и цветом буряк. Мечта круглой дуры — стать женой кошкодава! А Петька потом раз пять женился. Все жёны разные, а дети одинаковые — матюкаются с пелёнок и по тюрьмам сидят.

— А дедушку нашего ты любила?

— Вот ещё! Это он, хитрец, так вскружил мне голову, что и не помню, как под венцом оказалась. А только жили мы с Иваном, как в сказке: и горько — пополам, и сладко — пополам. Я при нём смелая была, смешливая, а умер Иван — и не мил белый свет. Нет надо мной моего господаря, а моя голова кружится.

Про любовь к мужу Евдокия говорит неохотно. Тут тайна сердца, и всё сокровенное. А страсти- мордасти она высмеивает нещадно. Вон сколько их, обольстителей-кошкодавов! А девушки влюбчивы и не разбираются в людях. Спаси их, Господи, от срамных страстей!

А может, догадываюсь, всё дело в страстях? Воюю с кошками, разоряющими книжный шкаф, — забрались туда из любопытства и сталкивают книги на пол. Но разве я, как любопытная кошка, не лезу в те дебри Интернета, после которых так мерзко на душе? Что кошки, если «от юности моея мнози борют мя страсти»?

По учению святых отцов, страсти заразны, и мы заражаем ими других. В житие святителя Спиридона Тримифунтского описан такой случай. Святитель ехал на Вселенский собор, и сопровождавший его инок очень удивился, когда на постоялом дворе гостиницы лошадь не стала есть предложенную ей хозяином капусту. Отчего так?

— Оттого, — сказал святой, — что лошадь чувствует нестерпимый смрад, исходящий от капусты по той причине, что наш хозяин заражён страстью скупости.

А вот случай из жизни преподобного Амвросия Оптинского. Городской исправник хотел купить хорошую недорогую шубу, но старец отсоветовал, потому что шубу прежде носил человек, одержимый страстью гордыни. «У человека нечистого и страстного и вещи его заражены страстями, — писал преподобный Парфений Киевский. — Не прикасайся к ним, не употребляй их». А преподобный Иларион Великий велел выбрасывать овощи, которые приносили в монастырь люди, живущие в грехе.

Но куца нам до святых — при нашей-то немощи! И всё же от осознания этой немощи начинает смиряться душа.

* * *

Недавно услышала почти рекламный слоган: «Если вы хотите проверить качество продуктов, заведите в доме кошку». Помню, одна моя знакомая решила угостить котят импортной колбасой. Те обнюхали колбаску и не стали есть, учуяв в ней ту самую химию, что придаёт колбасе заманчивый вид.

— Да я же её за четыреста рублей покупала! — удивилась знакомая.

Но котята неграмотные и не разбираются в ценах, а дешёвую рыбку охотно едят.

Покупаю в магазине салаку и вижу рядом нотариуса Ингу Арнольдовну. А она закупила так много салаки, что нетрудно догадаться — для кошек.

— Сколько их у вас? — спрашиваю.

— Пятнадцать кошек. Каждый раз зарекаюсь брать, а увидишь на улице их, таких несчастных, и не выдержит сердце. Правда, в дом их не пускаю — живут на веранде. У меня хорошая утеплённая веранда.

— А с котятами как?

— Стерилизовала я кошек. Иначе спасу нет.

Но и пятнадцать кошек ещё не рекорд. Возле монастыря иногда стоит старая дама и держит перед собой картонку с надписью: «Подайте на пропитание кошек». У неё их тридцать с чем-то.

Интересуюсь, зачем столько. А дама рассказывает — она родилась и выросла в келье Оптиной пустыни. Монастырь уже был закрыт, а братские корпуса превратились в многонаселённые скандальные коммуналки. Зашёл однажды в монастырь монах и рассказал ей, ещё девочке, такую притчу. Умер грешник, пришёл на тот свет, а перед ним — адская огненная река. «Гореть мне в аду!» — думает грешник. А при жизни он, хотя и был бедным, кормил бездомных голодных кошек. И вдруг эти кошечки сцепились хвостами и образовали живой мост, по которому 1решник перешёл через страшную реку. «Попал ли он в рай, то нам неведомо, — завершил свой рассказ монах. — А всё же была ему милость от Господа за верность заповеди: „Блажен, иже скоты милует“».

Вот и надеется старая дама на милость Божию, собирая больных и увечных кошек. У одной нет глаза, у другой — три ноги, а ещё соседи подбрасывают ей котят. Правда, другие соседи регулярно пишут жалобы: развела, мол, вонищу, а на её уродов неэстетично смотреть. А однажды, как узнала я позже, они отравили её кошек. Старая дама после этого слегла.

Оккультистам свойственна ненависть к кошкам. Из суеверия их массово убивали в пору Средневековья, полагая, что кошки — это ведьмы-оборотни. Впрочем, ненависти и нынче хватает. Вот недавний случай. Пришёл к нам домой незнакомый человек, почему-то решивший, что я должна записать и поведать всему миру историю о том, как он, бизнесмен, депутат и важная птица, стал православным. Правда, всего лишь месяц назад. Уговариваю гостя не оставлять туфли в прихожей, потому что котята могут — того...

— Да у меня такая сильная молитва, — говорит он, ликуя, — что не боюсь я сряща, котят и этих... ну, аспидов.

Гость старался говорить как бы по-старинному. Но когда, уходя, он обнаружил в туфлях пахучую лужицу, то сразу перешёл на родимый сленг: «Я эти шузы за триста баксов купил! Развели тут кошачью бандитскую мафию, я их лично убью!»

Ладно, бывает — погорячился человек. А насчёт «мафии» гость был прав. Конечно, котята со временем приучаются к лотку, но сколько обуви пришлось всё же выбросить! «Господи, — прошу я снова и снова, — пристрой котят. Ведь есть же добрые люди».

* * *

Молитвы исполняются, как говорили в старину, «с пожданием». А добрые люди на свете есть. Однажды приходит монастырская послушница Надежда и говорит: «Давайте я помогу вам раздать котят». После воскресной литургии Надя стоит с котятами у ворот монастыря и предлагает их желающим. Котиков берут, а кошек — нет. Одну кошечку так долго не удавалось пристроить, что Надя даже перестала носить её к воротам: а зачем? Всё равно не берут. И вдруг Надя звонит и почему-то волнуется: «Тут вашу ту самую кошечку спрашивают. Бегите скорей!» Сын на рысях помчался с котёнком к Наде. А там счастливые молодожёны — обнимают котёнка и говорят: «Это она, та самая кошечка. Она нам приснилась». Оказывается, перед венчанием им снились похожие сны — уютный дом, где много детей, а в доме — эта белая кошечка с рыжим узором на голове. Вот радости было!

— Поздравьте меня, — говорю подругам, — из двадцати кошаков осталось лишь пятеро. Три кота и две кошки.

— Поздравляю и гарантирую, — иронизирует подруга, — эти две кошки принесут тебе вскоре двадцать котят.

А другая подруга не поленилась отыскать журнал и зачитывает нам вслух: «Американские учёные подсчитали, что кошка и её потомство за семь лет могут произвести на свет 420 тысяч котят».

Послушница Надя, подруги, соседи уговаривают меня стерилизовать кошек — иначе не остановить кошачий конвейер. Как раз в ту пору в монастырь часто приезжала машина из калужской ветеринарной клиники. Забирали бездомных кошек, стерилизовали, а заодно и лечили. К сожалению, кошек-бомжей редко где лечат, а в итоге страдают дети. Одна первоклассница приласкала кошку с лишаями, а теперь мама втирает ей мазь в лысину на голове.

— У нас замечательные врачи, — убеждает меня Надя. — У них после операции кошки здоровые и уже бегают на третий день.

Всё понимаю, а не могу — душа возмущается. И вдруг одна бабушка сказала мне:

— Ты зачем, Александровна, обижаешь соседа? Он помидоры вон посадил, а твои котята переломали их. Человек он добрый — не попрекнёт тебя словом. А всё же грех обижать людей.

И тут я сдалась. Когда Пантерку и Мурку стерилизовали, я почувствовала себя кошачьим Гитлером. Рассказала о своих переживаниях врачу из клиники, а он рассердился:

— Да мы вашу старую кошку спасли! Там нутро настолько изношенное, что умерла бы вскоре. А теперь ещё поживёт. И почему вы так плохо кормите кошку? Она истощённая, с недостатком веса.

Кормила я Мурку как раз отменно, но её буквально высосали котята — не только новорождённые, но и те, что постарше. Тоже любят пить молочко.

После операции Мурка повеселела, поправилась и стала наконец похожа на кошку, а не на измождённое существо. У Пантерки тоже, кажется, всё нормально. Правда, теперь она отшвыривает от себя котов.

Внешне всё нормально и даже разумно. А только горько осознавать, что идол наших времён — комфорт, и ради него мы калечим животных.

* * *

Летом суетно от борьбы с сорняками: едва прополешь огород, как они снова растут. А осень утомляет чередой заготовок. «У зимы большой рот», — говорит батюшка. И мы солим, маринуем и консервируем многоразличную домашнюю снедь. Зато зима — время покоя и неспешного чтения. Перечитываю своих любимых святых отцов и вдруг поражаюсь — насколько же они, суровые постники, радостнее нас, изнеженных и благополучных. А тут такая несказанная радость, что от восторга немеет душа: «Вот, Господи, волны благодати Твоей заставили меня умолкнуть, — пишет преподобный Исаак Сирин, — и не осталось у меня мысли пред благодарностью к Тебе!» Всякое дыхание да хвалит Господа.

У зимы свои дары и своё богатство. Даже коты зимой благодушествуют и блаженно мурлычут во сне. А выскочат на улицу и купаются в снегу, веселясь, как малые дети. Коты чистюли, а снег чистит мех. Вдруг с улицы прибегает взволнованная Мурка и очень хочет рассказать о чём-то. Что случилось? Выхожу на крыльцо и вижу — коты яростно гонят прочь от дома приблудившуюся кошку.

Кошка не из местных — длинношёрстная барыня, и её, похоже, подбросили. А в монастырь подкидывают столько котят и кошек, что уму непостижимо. У моей подруги Люси, старшего лейтенанта-связиста в отставке, дом возле стен Оптиной пустыни. И рассказывает мне Люся в слезах: у неё у самой кошка окотилась — котят девать некуда, а тут паломники подбросили ей шестерых котят.

— Я бегу за их машиной с московскими номерами и кричу: «Что — совсем уже совести нет?» А они приветливо машут ручкой и, похоже, гордятся: мы, мол, не изверги, чтобы топить котят. Мы пристроили их в святое место!

Там же, у монастырской стены, — иконописная мастерская, и однажды туда подкинули новорождённых, ещё слепых, котят. Иконописцы пытались выкормить их из соски, потом хоронили этих крохотных мертвецов, и работать в тот день у них не получалось.

А длинношёрстная кошка снова и снова возвращается к дому, скребётся в дверь и орёт так громко, что мы прозвали её про себя Мявкой. Гоним кошку прочь и пытаемся пристроить её на хозяйственный двор монастыря. Там в коровнике и на конюшне привечают кошек и кормят их остатками пищи из трапезной.

Нет, Мявка снова скребётся под дверью. Орёт и кричит две недели подряд! А мороз под сорок — дышать трудно. И в крике кошки уже столько страдания, что разрывается от боли душа.

Спрашиваю знакомую монахиню: что делать с кошкой? А она отвечает:

— У нас тоже одна кошка буквально врывалась в келью и кусала нашего котёнка. Мы к батюшке: что делать? А он говорит: «Помолитесь». Помолились мы вечером, а наутро узнали, что кошку задавила машина.

Нет, только не это! И на вечерней молитве прошу Богородицу устроить кошку в хорошее место. Божья Матерь милостивая, устроит всё к лучшему. И в ту же ночь кошка через форточку запрыгнула в дом. Бросилась ко мне и прильнула с такой нежностью, что стало понятно: это домашняя кошка, и хозяйка очень любила её. А потом, угадывалось, умерла хозяйка, и начался ужас сиротства. Кошка даже не обращает внимания на еду, но напрашивается, настаивает, просит, чтобы погладили и приласкали её. Эта кошка не может жить без любви.

Так поселилась у нас в доме кошка с рыжей мордочкой — ласковая Мявка. Сначала от страха она пряталась от котов, а потом стала нападать на них. Со стороны это выглядело потешно: Мявка — мелкая кошка, и на фоне рослых крысоловов смотрится, как пони рядом с лошадью. И откуда столько отваги? Впрочем, вскоре всё прояснилось — Мявка пришла к нам уже непраздной и готовилась защищать своих котят.

Однажды ночью из-под кровати послышался многоголосый писк.

— Котята — это хорошо! — сказал утром сын.

Конечно, котята — весёлый народ. Но за что нам, Господи, столько счастья?