Игнач крест

Глава VI «КРЫЛАТЫЕ И БЕССМЕРТНЫЕ»

Кучар, командир первой сотни всего авангардного отряда разведки из двухсот всадников, ехал впереди своих чэригов[58] по льду Полы, глубоко задумавшись. Этим он дважды нарушил приказ, данный еще Чингисханом: джаун-у-ноян[59] разведчиков должен быть не впереди, а сзади и зорко смотреть по сторонам, вместо того чтобы погружаться в свои мысли. Мало того, рядом с ним скакал второй сотник, что запрещалось особенно строго. Впрочем, Кучар уже не в первый раз нарушал заветы Повелителя вселенной: война на земле урусов была совсем особой, она требовала новых законов, но никто не решался изменить старые. Он был одним из немногих, кто действовал на свой страх и риск. Кучар поднял глаза и посмотрел вперед. Его смуглое скуластое лицо с припухшими веками казалось почти черным от белизны окружающих снегов. Они ехали на запад, и огромный оранжевый круг заходящего солнца показался Кучару похожим на бубен шамана, обшитый мехом. Он висел еще высоко.

«Надо признаться, — подумал Кучар, мягко покачиваясь в седле, — урусы храбрые воины! Дерутся они отчаянно. Под Коломной убили младшего сына Повелителя вселенной… Вот это была сеча! Какой-то урусский баатур[60] разрубал наших воинов одним ударом меча пополам, до самого седла. Не поскользнись его конь в луже крови — меня самого ждала бы такая же участь… А Евпатий Коловрат… Много он причинил нам вреда со своей дружиной, хотя в ней и двух минганов[61] чэригев не было. Здесь без колдовства не обошлось… Лишь камнями из стенобитной машины удалось прикончить Евпатия. Сам Бату сказал тогда, глядя на его тело, что хотел бы иметь такого бойца в числе своих ноянов[62]. Только пленные урусы не желают что-то вступать в наше войско, как другие племена. Без плети их ничего не заставишь делать… Не поймешь вообще этих урусов… Всего пять дней обороняли Переяславль-Залесский, шесть дней выстояла Рязань, четыре — стольный град Владимир, а этот проклятый Торжок мы не можем взять вторую неделю, хотя крепость в нем величиной с пиалу…»

Тут каурый конь джаун-у-нояна споткнулся о вмерзший в лед обломок копья, и Кучар почувствовал острую боль в левом боку. Он стал жаловаться сотнику, который ехал рядом на вороном жеребце:

— Все из-за этого старого уруса из Торжка, будь он проклят! Чуть не убил меня своей булавой… Правда, он получил за это хороший удар саблей, а когда упал, изо рта у него показалась кровавая пена. Видно, я повредил ему легкое. Старик пытался что-то сказать, но только выдувал из себя пузыри. Пришлось призвать толмача. Тот приник ухом к самому рту уруса. «Что он говорит?» — спросил я. «Что Святая София и ангелы господни за все вам заплатят». — «Кто такая Святая София?» — переспросил я. «Главная церковь Новгорода», — объяснил толмач. «Церковь», — презрительно фыркнул я. Ты помнишь, Аджар, как мы в Рязани подожгли монастырь вместе с чернецами, а монашек отдали на поругание? Ничего — церковь стерпела. «А кто такие ангелы господни?» — поинтересовался я. «По вере русских, — помедлив, ответил толмач, — это посланцы их Бога, они имеют вид людей, только с крыльями. Они летают по воздуху, как птицы, и заступаются за несправедливо обиженных». — «Мы разрушили два десятка урусских городов и множество сел, без числа перебили их самих, а ангелов не видели…» — «Еще увидишь!» — выкрикнул толмач и посмотрел на меня с ненавистью. Я сначала опешил, а потом взмахнул саблей и отрубил голову этому поганому половцу. Еще хрипевшего уруса я тоже прикончил.

— Ты поторопился, — мрачно сказал Аджар. — Толмачей у нас мало, они все наперечет. Значит, убийство было бессмысленным и неугодным небу.

Кучар резко обернулся к говорившему, но увидел только бесстрастную металлическую личину, прикрывавшую его лицо.

— Зря я тебя послушался и поехал по этой узкой речке, — зло сказал Кучар, ничего не ответив на гневные слова джаун-у-нояна.

— Ты сам просил провести отряд по такой дороге, где не попались бы разъезды урусов.

— Да, но здесь слишком крутые берега, а кругом непроходимые снега. Тут не рассыплешься лавой как положено — на расстоянии половины полета стрелы друг от друга, тут и шаг в сторону не сделаешь, вот и приходится двигаться сомкнутыми колоннами, а так нас скорее выследят, чем мы что-нибудь разведаем.

— Ты же послал вперед два разъезда…

— Но они почему-то не вернулись.

Разговор оборвался, и всадники продолжали скакать дальше в полном молчании, лишь эхо разносило глухие удары копыт почти двух сотен лошадей о лед, прикрытый кое-где снегом. Там, где река позволяла, отряд ехал двумя колоннами одна за другой, по десять всадников в ряд. Когда река сужалась, строй разрушался, и отряд вытягивался в длинную черную ленту. Изредка только слышался храп коней, сызмальства приученных не нарушать тишину ржанием.

Неожиданно за крутым поворотом, где река еще больше сузилась, каурый жеребец Кучара испуганно стал пятиться назад — посредине реки что-то темнело. На спине, с вытянутыми вдоль тела руками, головой на запад лежали два чэрига из передового разъезда. Кучар и Аджар спешились. К ним присоединились и другие воины. Лицо одного из убитых разведчиков было прикрыто личиной, и только из правого глаза торчал обломок стрелы. У другого зияла черная дыра в кожаном панцире прямо против сердца. Кучар настороженно оглянулся по сторонам. Все было спокойно. Справа над высоким берегом вознесся безлесый холм, похожий на белый войлочный колпак, его склон круто спускался к реке, а потом опять взмывал вверх небольшим уступом над обрывом. Кругом тихо и безлюдно. Слева тоже не заметно ничего подозрительного, хотя берег уходил куда-то вниз к лесу из гигантских сине-зеленых елей, за которыми трудно что-нибудь разглядеть.

— Метко! — воскликнул один из чэригов, глядя на стрелу, торчащую из глаза мертвого воина.

— Я слышал, — сказал другой, — что урусы вот так в глаз убивают пушных зверей, чтобы не портить им шкуры.

— Дело не только в этом, — мрачно возразил Кучар, выпрямляясь. — Стрелял опасный, умный и уверенный в себе враг. Чтобы отправить души этих чэригов на небо, он потратил на каждого только по одной стреле.

— Ты прав, — поддержал его второй сотник. Голос Аджара звучал глухо — наверное, из-за шерстяного кал-пака с прорезями для глаз и рта, надетого под железный шлем и личину.

Все больше всадников спешивалось и окружало тела своих товарищей.

— Но странно — враги не надругались над трупами наших чэригов, как это сделали бы китайцы, — продолжал Кучар. — Не бросили их на месте боя, как это сделали бы мы. Они почему-то принесли их сюда и положили в достойных позах. Кто же эти таинственные враги?

— Пока об этом знает только вечное бездонное небо, — сказал Аджар, снял шлем и поднял его над головой. Косые солнечные лучи блеснули на его гладкой поверхности.

Один из чэригов взглянул вверх и вдруг испуганно вскрикнул:

— Летит! Летит!

Тогда вслед за ним все стали смотреть вверх. В бледно-голубом тающем небе летело над рекой какое-то странное существо, напоминающее птицу, с длинными полозьями на ногах и в трепещущих на ветру белых одеждах. По бокам его темнели небольшие шары, свисавшие на шнурах.

«Вот он, урусский ангел господен», — похолодев, подумал Кучар, узкие глаза которого стали почти круглыми от охватившего его ужаса.

Над толпой чэригов летящий раскрыл ладони, выпустил шнуры, и шары один за другим рухнули вниз, прямо на поганых. И не успел еще ангел скрыться под деревьями на другом берегу, как всё вокруг потрясли крики боли и ужаса. Падая, шары разбивались, из них вытекала густая жидкость, которая тут же вспыхивала зловещим зеленоватым пламенем без дыма, прожигая доспехи и тела воинов, шкуры лошадей. Крутясь, кони метались с диким ржанием по льду, шарахаясь от нестерпимой боли во все стороны. Но они только разбрызгивали пламя, опаляя все новых и новых воинов. Шары, расколовшиеся от удара об лед, сразу же растопили его, образовались полыньи, но вода не погасила огонь, наоборот, ее раскаленные брызги с шипением полетели вверх и в стороны, попадая в людей и лошадей, увеличивая еще больше панику, охватившую оба джауна. И тут увидели те, кто еще мог смотреть, как с крутого холма правого берега сорвался и стремительно несется вниз снежный ком, но он не упал на лед замерзшей реки, а, как и первый урусский ангел, пролетел над чэригами. А за ним еще, и еще, и еще один…

И каждый отпускал шнуры, и на метавшихся людей и лошадей падали смертоносные шары. Теперь уже по всей ширине реки вспыхивали языки зеленого пламени. Сбросив шары, неведомые существа исчезали из глаз на уходившем вниз к лесу склоне левого берега.

Лошадь Кучара попала передними ногами в полынью, и, вылетев из седла, он больно ударился о лед раненым боком. Когда ему наконец удалось встать, он увидел только черную полынью и воронку на том месте, где недавно стоял его каурый любимец. Стараясь не попасть под копыта беснующихся от боли коней, Кучар стал пробираться к левому берегу. Многие чэриги катались по снегу, сбивая пламя, но им это не удавалось: снег мгновенно превращался в пар, а огонь разгорался еще сильнее.

На помощь мчались тяжелым галопом остальные чэриги, и тут произошло непоправимое: лед, растопленный во многих местах адским зеленым огнем, треснул, проломился, и десятки всадников оказались в ледяной воде. Железные пластины лат, спасавшие от стрел, теперь тянули на дно. Пытаясь помочь тонущим, другие всадники подскакивали к краю полыньи, края обламывались, и они тоже падали в воду. Снова и снова неслись крики боли и ужаса. Уцелевшие чэриги обоих джаунов помчались назад, кто пеший, а кто верхом. Тогда путь им преградил командир второго джауна на вороном коне.

— Назад! — закричал он глухим голосом. — Смерть трусам!

Выхватив из ножен саблю, он стал точно и безжалостно обрушивать ее на головы убегавших. Они с Кучаром зарубили уже с десяток чэригов, когда наконец отступление прекратилось. Оставшиеся в живых опять повернули лицом туда, где за морозными далями хранил свои несметные богатства Новгород.

Арбан-у-нояны[63] пытались навести порядок в своих поредевших десятках и сами добивали тяжелораненых, ибо таков суровый закон разведки: ничто не должно ее задерживать, никто живым не должен попасть в руки врага. Кучар с трудом взобрался на небольшого пегого жеребца, потерявшего хозяина, и с горечью оглядел ряды чэригов: от обоих джаунов осталась едва одна треть. Приказав командиру второго джауна замкнуть строй, он снова двинул вперед колонну, выстроив ее в цепочку. Под прикрытием правого высокого берега он осторожно миновал опасное место, где продолжала гореть среди обломков льда зеленоватым пламенем вода и плавали, постепенно намокая, калпаки и малахаи его воинов.

Кучар был храбрым воином, он привык сражаться и побеждать, но вступать в единоборство с таинственным летающим и невидимым противником ему еще не приходилось. Теперь он уже не углублялся в свои мысли, а зорко смотрел по сторонам, время от времени невольно бросая взгляд и на небо.

Через некоторое время показались двое верховых, ехавшие им навстречу. Судя по одежде, свои. Кони шли шагом, как-то странно перебирая ногами. Вскоре стало видно, что они оставляют на снегу кровавые следы. Когда всадники подъехали еще ближе, Кучар узнал чэригов одного из высланных им передовых разъездов.

— Что с лошадьми? — первым делом спросил он.

— Мы погнались за одиноким урусским воином, который ехал в сторону Новгорода, — мрачно ответил один из чэригов, — а он завел нас в узкое русло какой-то речки, которая сплошь была покрыта острыми, как ножи, льдинками. Об них лошади и поранили ноги, а урус ускакал.

— Вы упустили его, трусы! Разве его лошадь не поранила ноги?

— Нет. Льдинки летели из-под копыт коня, как капли воды.

— Урусы прибивают к копытам своих лошадей железные пластинки. Потому им не страшны никакие дороги, — сказал, подъехав, Аджар.

Кучар внимательно посмотрел на него и ничего не ответил. Потом он снова обратился к чэригам из разъезда:

— За то, что покалечили копей и упустили языка, вы заслуживаете смерти, однако нас осталось слишком мало, поэтому садитесь за спины воинов, как и полагается вам — бабам.

Чэриги упали на лед, обнимая копыта коня командира и благодаря за то, что он сохранил им жизнь, но Кучар тронул своего жеребца, едва не раздавив их, распластанных на снегу. Те вскочили, поспешно добили раненых лошадей, быстро вырезали мясо с лопаток и положили под седла, а потом и сами разместились за спинами двух воинов, прямо на крупы их коней.

Небольшой отряд опять тронулся в путь. Русло реки начало постепенно расширяться, берега стали плоскими и низкими, лес исчез, только кое-где виднелись засыпанные снегом кустики. Кучар и его воины с облегчением вздохнули: здесь враги не могли устроить засаду, да и по душе им были широкие открытые пространства, напоминавшие родные степи.

Отряд ехал в молчании. Быстро темнело.

«Неужели урусы так и останутся невидимыми?» — недоумевал Кучар, и мрачные предчувствия мучили его. Но он ошибся.

Неожиданно он увидел врага прямо перед собой. Неспешной мерной рысью навстречу скакал тяжеловооруженный всадник на огромном буланом коне. Лоб коня был закрыт металлической пластиной, а его бока и грудь защищала кожаная броня. Лучи заходящего солнца осветили латы всадника, выставленное вперед копье и шлем, прикрывавший лицо, оставляя только узкую щель для глаз. По знаку Кучара в него полетели стрелы, но они отскакивали от панциря, не причиняя никакого вреда.

— Мы слишком далеко от него, — закричал Кучар, — а он всего один! Вперед!

С привычным зовом «Хурай! Урда!» чэриги рванулись к нему, но вражеский всадник сначала остановился, а потом развернулся и поскакал прочь. Это еще больше раззадорило таурмен: забыв об опасности, они перевели лошадей в галоп. Вот они уже поравнялись с крутым поворотом реки, за которым скрылся рыцарь, и помчались вслед, втягиваясь в узкую лощину. Кучар резко осадил доставшегося ему пегого жеребца, увидев, что река перегорожена поваленными санями и бревнами, а вражеские всадники поджидают их в полном вооружении: с пиками наперевес, в шлемах и кольчугах, прикрываясь круглыми деревянными щитами, обтянутыми кожей, с выпирающими железными умбонами[64] посредине. Белые балахоны они успели сбросить. И тут же из засады десятки стрел вонзились в коней чэригов. Ведь один всадник стоит десяти пеших воинов, и дюжина урусских верховых может справиться с целой их сотней оставшихся без лошадей!

Низкое солнце било в глаза, но фигуры урусов четко вырисовывались на снегу. Среди них был и давешний воин-призрак, стоявший в центре.

«Он нарочно заманил нас, — подумал Кучар в ярости. — Как часто мы сами действовали таким же образом и все же попались…»

Тут в воздухе послышалось странное гудение, и в тех, кто еще удерживал коней на месте, врезалась огромная, в полный человеческий рост, стрела, поразившая сразу двух чэригов, другая свалила коня. Какой великан из какого лука мог послать их? Некоторые чэриги пытались скрыться от этих стрел на берегу, но тут же увязали в глубоком снегу, и им приходилось возвращаться на лед. Чудом уцелевший Кучар с горечью огляделся: в живых оставалось совсем немного чэригов.

Части легкой ордынской конницы не любят ввязываться в рукопашный бой, но сейчас не было другого выхода. Кучар обнажил клинок и уже собирался отдать команду: «Вперед на врага!» — когда к нему подъехал командир второй сотни и остановился сзади. Чутье опытного воина заставило Кучара насторожиться.

— Покажи свое лицо, — резко обернулся он к Аджару.

— Зачем тебе? — глухо спросил джаун-у-ноян.

— Покажи, — упрямо повторил Кучар.

— Время ли на виду у врага разглядывать друг друга?

— Я хочу видеть твое лицо, чтобы знать, что ты замышляешь.

— Я замышляю избавить землю от таких, как ты! — вскричал ноян и выхватил саблю.

Кучар успел подставить свою. Раздался звон от удара металла о металл. Начался жестокий бой.

Вдруг Кучар почувствовал, как холодный металл вошел в его тело прямо против сердца. Он медленно завалился на шею коня, бессильно распластав руки. Аджар спокойно вытер кровь с клинка о гриву своей лошади. Чэриги растерянно смотрели на поединок своих командиров, служа хорошими мишенями для стрел урусов.

В это время над рекой разнесся звонкий крик:

— Кто против Бога и Новгорода?

Ему вторил сильный густой бас:

— Где Святая София, там и Новгород!

— Вперед! — скомандовал рыцарь. — Deus cum nobis! С нами Бог!

И отряд русских бросился в атаку. Застучали по льду подковы, засверкали мечи. Новгородцы мчались рысью, все ускоряя бег коней.

Потеряв одного предводителя, чэриги тщетно ждали команды от другого. Только несколько всадников послали свои стрелы во врага, который быстро приближался. Некоторые выхватили сабли и поскакали навстречу. Хотя числом они еще превосходили русских, но растерянность воинов авангардного отряда позволила новгородцам смешать их строй. Рубились молча, с ожесточением. Один из чэригов косым ударом сабли сбил остроконечный шлем русского и невольно отпрянул, увидев рассыпавшиеся по плечам волосы и нежное девичье лицо. Однако он быстро пришел в себя и собрался нанести новый удар, когда Аджар наотмашь рубанул его по плечу, и чэриг упал с коня, заливая снег своей кровью.

Митрофан и Афанасий, разделавшись со своими противниками, помчались на помощь Александре. Афанасий скакал, заткнув за пояс рясу и размахивая мечом. Они с Митрофаном одновременно занесли оружие над головой джаун-у-нояна. Александра еле успела заслонить его:

— Это друг! Князь Андрей! Он спас меня!

Оба новгородца недоверчиво смотрели на князя, лицо которого все еще было покрыто личиной.

Митрофан наклонился и, не слезая с коня, ловко поднял шлем боярышни. Не успела она надеть его, как враги вновь окружили их и началась сеча. Булатные мечи русских с лязгом опускались на круглые плоские шлемы таурмен. Налетев и получив должный отпор, поганые отскакивали на безопасное расстояние, потом нападали вновь. Отражая одну атаку за другой, все трое старались защищать Александру от ударов.

В это время Евлампий и рыцарь тоже оказались в кольце. Монголы на своих приземистых лохматых конях, самый высокий из которых не достигал в холке и полутора метров, налетели на них с гиканьем и криками «Хурай! Урда!» и заскакали по кругу. У Евлампия не было никакого оружия, кроме рогатины[65], с которой он ходил и на медведей. Сидя верхом на сером в яблоках коне, выпряженном из саней Александры, он вонзал острый конец рогатины то в одного, то в другого поганого и одним рывком выбрасывал из седла, а рыцарь добивал их пикой. На Евлампии была плотная кольчуга. Она надежно защищала его от стрел, на голове посверкивал помятый железный шлем, из-под которого свисала кольчужная сетка, защищавшая шею от сабельного удара.

Бирюк со своими охотниками засели за перевернутыми санями у самого берега. Каждая стрела, выпущенная ими, достигала цели, поражая всадников или их коней. Сначала таурмены не понимали, где прячется враг, но потом часть тех, кто остался без лошадей, бросилась к саням. Завязался рукопашный бой. Бирюк знал, что тяжелое оружие делает его воинов менее поворотливыми, и занял круговую оборону.

Общая схватка распалась на несколько яростно сражающихся групп, шипящих, как раскаленное железо, брошенное в воду. В центре одной из них бились Илья и Миша. Миша вертелся на своей рыжей кобыле с поднятым мечом, рукоять которого он держал обеими руками, стараясь покончить с ненавистным врагом одним ударом. Его багровое от усилий лицо было забрызгано кровью. Лошадь под Ильей пала, и теперь он стоял рядом с Мишей, прикрывая его, орудуя копьем. Он разделался уже с несколькими чэригами и высматривал следующую жертву, как вдруг стрела, пущенная с близкого расстояния, пронзила его насквозь и он упал замертво. Смерть богатыря придала монголам новые силы, и казалось, что исход битвы предрешен. Но тут из-за поворота реки с гиканьем появилось десятка два крестьян на санях и верхом, предводительствуемые Игнатом Трефилычем. В руках у них были кистени[66], рогатины, булавы[67], топоры и шестоперы[68]. Они врезались сзади в ряды сражающихся, и вскоре десятки трупов чэригов лежали на льду.

Бой был выигран русскими. От обеих авангардных сотен Батыя в живых остались только Аджар и еще какое-то количество всадников, спасшихся бегством. Афанасий остановил руку князя Андрея, занесенную над одним из раненых.

— Только поганые добивают беззащитных, — сказал инок.

По льду Полы ехали медленно и тихо. Впереди неловко трусил на смирной деревенской кобыле Игнат. Когда старый рыбак поворачивался, видно было, что по щекам его текут слезы, скапливаясь в глубоких морщинах. Трефилыч не вытирал их, а лишь смахивал рукавицей. Он подгонял отстававших, с тоской глядя на сани с телом сына и двумя убитыми крестьянами. Илья лежал лицом вниз, а стрела продолжала торчать из его спины. Тело было укутано меховым пологом, как будто мертвые могут мерзнуть. Так велел рыцарь. Его мощный конь тяжело ступал за санями, на передке которых сидел Евлампий. Миша ехал рядом, понуро опустив голову. За ними бок о бок шли кони Александры и князя Андрея. Они о чем-то тихо переговаривались. Афанасий и Митрофан на всякий случай не спускали с них глаз. Следом за охотниками и крестьянами, за санями с ранеными ехал, замыкая небольшой отряд, староста Бирюк. Его медвежьи глазки не утеряли зоркости, а чуткое ухо, казалось, слышит, как под снегом пробираются полевки. Отряд двигался бесшумно. Хорошо пригнанная сбруя не скрипела. Только изредка чиркали по льду полозья да звякали копыта. Мороз к вечеру усилился и давал о себе знать. Наконец по указанию Трефилыча свернули вправо, на открывавшуюся у крутого берега довольно широкую дорогу.

Вдруг Бирюк вырвался вперед, поставил своего коня поперек дороги и поднял руку. Все остановились и прислушались. В тишине стали отчетливо слышны глухие удары копыт. Вскоре впереди показались двое верховых. Одежда выдавала монголов. Увидев русских, они повернули коней и попытались скрыться. Молодые парни из Игнатовки, еще полные боевого задора, с гиканьем помчались за ними. Впереди скакал Миша. Один из поганых выхватил саблю и попытался защищаться. Он умело отбивался. Другой уже занес саблю над головой парня, вооруженного только кистенем. Миша обернулся и одним ударом меча прикончил врага, потом он сшиб своей громадной кобылой ослабевшего коня второго монгола. Конь упал в снег вместе с всадником. Монгола схватили, связали, бросили в одну из телег с ранеными, и отряд продолжил свой путь.

Кони с трудом поднимались в гору, то и дело оскальзываясь. Внезапно посреди дороги выросла темная преграда. Отряд остановился. Игнат Трефилыч спешился и подошел к ней вплотную. Через некоторое время часть преграды медленно оттащили в сторону, освобождая проход.

— Сторожевая засека, — пояснила Александра поравнявшемуся с ней Штауфенбергу.

Проезжая через открывшийся проем, рыцарь увидел стену из толстых бревен, с подпорками изнутри, бородатые лица двух засечных ратников да блеск лезвий их боевых топоров.

Они ехали по неширокой дороге, в конце которой темнели высокие крыши нескольких домов, а между ними островерхие сплошные заборы. К деревне добрались уже затемно. Все было пустынно и тихо, даже собаки не лаяли. Полная луна освещала дома и редкие деревья, которые отбрасывали длинные тревожные тени, вызывая у Александры ощущение близкой опасности, но все было спокойно.

Остановившись около своего дома, Трефилыч спешился, широко открыл ворота, которые прямо с улицы вели в подклеть, составлявшую нижнюю часть дома; сани с телом Ильи ввезли внутрь. Где-то в глубине двора густо залаяли собаки, но тут же и замолчали. Отряд въехал во двор и спешился. Штауфенберг, проведший весь день в доспехах, верхом, тяжело, с помощью Евлампия слез с коня. Огляделся. Двор был обширным, но пустым, только кое-где виднелись какие-то строения. В окне наверху затеплился свет. На крыльце появились неслышные, как тени, женские фигуры. Из открытой двери пахнуло дымом каленных на морозе березовых дров, сухим и душистым запахом сена, острым горьковатым духом коптящейся под потолком рыбы. Рыцарь зажмурился от удовольствия. Это сочетание мирных звуков и запахов напомнило о далеком детстве на берегу Рейна, когда спускался он из замка в рыбачий поселок.

— Зови знахарку, Устинья, — крикнул Трефилыч женщине, остановившейся в дверях, — Илью убили!

Женщина громко застонала и скрылась в глубине дома.