2. История жизни Игнатия и церковь в Антиохии


Игнатий ничего не говорит нам о своем рождении или жизни до отъезда под конвоем из Антиохии Сирийской. Он жалуется на жестокость солдат, которые конвоируют его. Такая жестокость, по его представлению, готовит его к суровому испытанию, когда на арене в Риме его бросят диким зверям:


На пути из Сирии в Рим, на суше и на море, ночью и днем я уже борюсь со зверями, будучи связан с десятью леопардами, то есть с отрядом воинов (stratiotikon tagma), которые от благодеяний, им оказываемых, становятся только злее29.


Но на каких основаниях Игнатия осудили и почему он привлек внимание, а затем и враждебность гражданской власти? Он не дает нам прямого ответа на этот вопрос, и чтобы постараться ответить на него, попробуем по фрагментарным сведениям в раннехристианской литературе воссоздать обстоятельства его жизни.

1. Осуждение в Антиохии: римское законодательство и вмешательство римских христиан


Игнатий ясно говорит, что причиной его отъезда из Антиохии было осуждение его как преступника. Он усматривает связь между своим осуждением и мученичеством Петра и Павла, на свидетельстве о которых основана римская община, и обращается к римским христианам с такими словами: «Не как Петр и Павел заповедую вам. Они апостолы, а я осужденный; они свободные, а я все еще раб»30. Однако Игнатий не приводит ни деталей своего суда, ни имени судьи, перед которым он предстал, ни каковы в точности были выдвинутые против него обвинения.


Кроме того, почему Игнатий, осужденный в Антиохии Сирийской, должен быть доставлен в Рим? Святые Павел и Петр, как он замечает, приняли мученичество в Риме, как оказавшиеся там. Причем Павел был доставлен под конвоем, но не как осужденный судом наместника в Иерусалиме, а как римский гражданин, апеллирующий к римскому императору. Но поскольку Игнатий ожидает не обезглавливания, а смерти от диких зверей на арене, постольку можно заключить, что он не был римским гражданином. Вместе с тем, если он не гражданин, а житель провинции, почему его просто не казнили в Антиохии?


Казалось бы, ответ заключается в том, что это была обычная практика – доставлять осужденных преступников из провинций, чтобы устроить зрелище римлянам в Колизее. Джоли (Joly) отклоняет это объяснение, утверждая, что гладиаторов никогда не заменяли осужденными преступниками до времени правления Марка Аврелия (161–180 P. X.)31. Поэтому он утверждает, что предполагаемые «факты» из истории Игнатия – скорее домыслы.


Однако мы располагаем свидетельством подобной практики как минимум до 57 года до P. X. Цицерон насмехался над Пизоном, попавшим в немилость проконсулом Македонии, за то, что тот несправедливо отослал к своему приятелю Клодию «немало наших независимых союзников и людей, принужденных к уплате дани, предназначеных для диких зверей»32. Игнатий Антиохийский не был независимым союзником (amicus), но он был гражданином города, обложенного данью (stipendarius). Поэтому вполне вероятно, что Игнатия как осужденного преступника для казни должны были послать в Рим.


Игнатий умоляет римскую общину не использовать свое влияние, что может лишить его мученичества:


Ибо я боюсь вашей любви, чтоб она не повредила мне; потому что вам легко то, что хотите сделать, а мне трудно достигнуть Бога, если вы пожалеете меня33.


Мы позже увидим, что Игнатий рассматривает свое мученичество как путь к «достижению Бога». Кроме того, в своем предисловии в письме к римлянам, он, наряду со многими другими эпитетами, им даваемыми, описывает римскую церковь как «чистую и первенствующую в любви (agape)". В первые столетия римская община была известна материальной поддержкой, которую она оказывала другим церквам. Игнатий наверняка не желал, чтобы они использовали это богатство с целью подкупить судей и тем открыли бы ему возможность избежать мученичества: «Желаю, чтобы вы угождали не людям, но Богу»34.


На первый взгляд, подобные высказывания Игнатия могут вызвать настороженность в силу того факта, что осужденный преступник, прибывший из суда в Антиохии, где приговор был уже вынесен, едва ли мог надеяться на такое влияние римской общины, которое позволило бы избежать этого приговора. Тем не менее император Юстиниан в своей более поздней оценке юридической системы римской империи в прошлом и римского закона (Дигесты) показывает, что в случае осуждения на растерзание дикими зверями на арене приговор можно было изменить. Он цитирует Модестина, юриста времен правления Александра Севера (222–235):


Наместник не должен в угоду людям освобождать осужденных на растерзание дикими зверями; но если у них такая сила и навык, что они доставили бы надлежащее зрелище для римского народа, он должен посоветоваться с императором. Как бы то ни было, после рескрипта божественного Севера и Антонина стало незаконным передавать осужденных преступников из одной области в другую без разрешения императора35.


Ни один юрист не произносил слов «не должно» в отношении того, чего никогда не совершали.


Таким образом, общее требование могло обеспечить освобождение осужденного преступника. Модестин полагает, что такая практика незаконна. Ясно, что наместник со слабым авторитетом перед угрозой беспорядка мог пойти на такую уступку, но все же Модестин считает, что лучшим и действительно законным решением будет удалить преступника со сцены на местной арене, чтобы унять шум толпы, и вместо этого отправить его на арену в Риме. При этом, как видно из рескрипта, который появился примерно в 230 году P. X., наместник не мог так поступить без согласия императора. В данной практике мы можем отчасти признать причину, по которой Игнатия доставили в Рим, особенно если, как мы вскоре увидим, Игнатий был осужден, но удален с арены, потому что стал причиной гражданского волнения в Антиохии.


Игнатий вполне мог быть знаком с подобной практикой общественного прошения, которая давала возможность осужденному избегнуть казни через растерзание дикими зверями. Даже без знания нюансов юридической практики в Риме и более поздних возражений Модестина он вполне мог предположить, что то, что не удалось сделать людям в Антиохии, сможет сделать более влиятельная римская церковь. Поэтому страх Игнатия имел под собой некоторое основание, что римская община, обладая достаточными финансовыми средствами и влиянием, вполне могла найти способ обеспечить освобождение его, пускай уже осужденного. И это то, что нам дает уже беглый взгляд на подлинное положение вещей в юриспруденции того времени.


На самом деле Игнатий смотрит на свое будущее мученичество как провидец, а не как тот, кто прорабатывает различные юридические варианты. Приблизительно за пятнадцать лет до традиционной даты появления новозаветного Откровения Иоанна, его автор описывает свое видение небесной церкви, где вокруг престола «Бога и Агнца» сидят одетые в белые одежды двадцать четыре старца и в унисон поют песни хвалы. В письмах к некоторым из церквей, к которым провидец Иоанн также обращается с письмами, Игнатий чрезмерно идеализирует картину того, как он видит их собранными для евхаристии с лирами и тоже поющими в гармонии. Так, он пишет эфесянам:


Поэтому и вам следует согласоваться с мыслью епископа, что вы и делаете. И ваше знаменитое достойное Бога пресвитерство так согласно с епископом, как струны в лире. Оттого вашим единомыслием и согласною любовью прославляется Иисус Христос. Составляйте же из себя вы все до одного хор, чтобы, согласно настроенные в единомыслии, дружно начав песнь Богу, вы единогласно пели ее Отцу чрез Иисуса Христа36.


Очевидно, что Игнатий не обращается к фактическим ситуациям в церквах – напряженные отношения, созданные стычками между отдельными людьми, некоторые практики, какие можно было бы улучшить, и т. д. – каковыми они были в их обыденной жизни. Его идеализированное видение того, как они должны себя вести, убедило его в том, что все так и было в их церквах. И действительно, как мы вскоре увидим, Игнатий писал по большей части церквам, которые он никогда не посещал лично.


Если так обстояли дела с церквами в Малой Азии, то еще больше это относится к римской церкви. Здесь он никого не называет по имени, что он делал в пяти других письмах. В письме к филадельфийцам он также никого не упоминает поименно, даже при его уверенности в том, что там есть епископ с советом пресвитеров и группой дьяконов37. Но он не упоминает ни имен, ни безымянных членов иерархии в письме к римлянам.


Однако видение Игнатием римской общины относится не к евхаристии, но к арене: «По молитве к Богу я получил то, о чем много просил, чтоб увидеть ваши благочестивые лица. Связанный за Христа, я надеюсь приветствовать вас…»38 Таким образом, он видит их в молитвенном видении, ожидая возможности приветствовать их как заключенный. Но как заключенный он может их приветствовать только на арене, а не в совместной евхаристии. Поэтому видение римской общины, собравшейся на его жертву на арене, заменяет видение эфесской церкви, собирающейся в согласии и гармоничном хоре в воскресной евхаристии:


Не делайте для меня ничего более, чтобы я был заклан Богу теперь, когда жертвенник уже готов, и тогда составьте любовью хор и воспойте хвалебную песнь Отцу во Христе Иисусе… Оставьте меня быть пищею зверей и посредством их достигнуть Бога. Я пшеница Божья: пусть измелют меня зубы зверей, чтоб я сделался чистым хлебом39.


Теперь Игнатий обращается к римской общине так, как будто они должны быть среди зрителей у арены. Он желает, чтобы они «приласкали диких зверей», которые станут его могилой. Он даже сам собирается приманить этих зверей, чтобы они наверняка его поглотили40. Наконец, он умоляет их выразить свое желание императору побуждением к его смерти, как обычно делали с борцами в арене, когда решали жить им или умереть: «Если пострадаю, значит, вы возлюбили; если же не удостоюсь – вы возненавидели меня»41.


Беспокойство Игнатия о том, что римская община могла вмешаться и предотвратить его мученичество, не было ограничено и даже в основном не сосредотачивалось на вопросе об их способности подкупить или применить другие формы политического давления, как те, что подразумеваются законом против прощения осужденных на арене, если толпа их поддерживает, и т. д. Его сильнейшее напряжение и обеспокоенные чувства возникают в результате перехода от действительности к воображаемой реальности, так что он представляет их среди язычников на трибуне, как христианскую общину, которая требует милости для понравившегося им гладиатора.


Позже Климент Александрийский и Киприан высказывались, что нельзя самовольно искать мученичества, но идти на это лишь в том случае, если встает выбор между смертью и тем, чтобы принести жертву языческим богам Рима. Обеспокоенный Игнатий, который настолько стремился к мученичеству, что готов был заманить диких зверей, чтобы они поглотили его, и других убеждал в этом, едва удовлетворил бы этим более поздним условиям надлежащего отношения к мученичеству.


Игнатий начал свой путь в Рим под конвоем «десяти леопардов» из Антиохии Сирийской. Он не приводит нам деталей своего судебного разбирательства или точного преступления, за которое его признали виновным. Стало ли его осуждение результатом внешнего преследования христианства со стороны римского государства или подлинная причина крылась во внутренней политике христианской общины в Антиохии?

2. Судебный процесс Игнатия: внешнее преследование или внутренняя политика?


Ни Ириней, ни Ориген, ни Евсевий, ни какой?либо иной ранний автор не предоставляют нам свидетельств об основаниях для судебного преследования Игнатия, равно как и обвинений против него. Только приблизительно в 400 году P. X. Иероним сообщает, что


Игнатия, третьего епископа церкви в Антиохии после апостола Петра, приговорили к растерзанию дикими зверями и послали в цепях в Рим в ходе преследования, спровоцированного Траяном.


Затем Иероним добавляет, что «он пострадал на одиннадцатом году правления Траяна. Останки его погребены на кладбище за дафнийскими вратами»42.


Согласно Хронографии Иоанна Малалы (750 год P. X.), резиденция Траяна располагалась тогда на Востоке, поскольку он вел войну против персов. Поначалу, во время своего пребывания в Антиохии, он потребовал прекратить уничтожение христиан. Однако, после того как случилось землетрясение, его трибунал осудил на растерзание в Риме дикими зверями десять человек, а также Игнатия, который оскорбил его лично. Таким образом, по сведениям Малалы, дату суда Игнатия следовало бы отнести ко времени после 13 декабря 115 года P. X. – даты землетрясения. Эти сообщения, которые наряду с пятью актами его мученичества сохранились в нескольких рукописях и версиях на латинском, греческом, сирийском, армянском, и коптском языке, обычно рассматриваются как поддельные, предоставляя лишь немногим больше информации об Игнатии, чем та, которую можно извлечь из его семи писем43.


Следовательно, согласно материалу, носящему наверняка легендарный характер, мученичество Игнатия во время правления Траяна превратили в судебное разбирательство перед самим Траяном. Оно возможно, стало реакцией на фактическое оскорбление императора Игнатием, когда тот посетил Антиохию, если не связывать причину с землетрясением, воспринятом как признак божественного гнева. Ранних христиан конечно преследовали и перед временем Траяна, не из?за самого названия «христианин», а потому что они, как полагали, обладали разрушительной оккультной силой, получаемой посредством зловещих колдовских обрядов, во время которых пожирали младенцев и предавались кровосмесительным связям.


Они нарушали мир с богами как в обществе, так и в природе: вполне естественно было ожидать, что геологическое землетрясение сопровождалось подобным антиобщественным «землетрясением».


Действительно ли Игнатий стал несчастной жертвой преследования, которое возбудила против церкви в Антиохии гражданская власть? Или у этого преследования было иное происхождение? В частности Харрисон (Harrison), чье мнение поддержали и другие, утверждал, что такого преследования не было. Скорее Игнатий был ответственен за разжигание борьбы внутри церкви в Антиохии из?за того, что настаивал на своей иерархии епископа, пресвитеров, и дьяконов. Волнения, которые возникли внутри христианской общины и передались во внешнее, языческое общество, были такими, что гражданской власти пришлось вмешаться для восстановления общественного порядка44.


Письма Игнатия действительно помогают нам понять, какова была истинная ситуация. В какой?то момент Игнатий сообщает филадельфийцам и Поликарпу о полученных новостях: «церковь в Антиохии Сирийской находится в мире»45. В своем письме к смирнянам он добавляет, что среди антиохийских христиан «водворился мир, возвратилось их величие и восстановилось их общее тело»46. Означает ли здесь слово «мир» – успокоение от внешнего гонения так, что законность их «общего тела» теперь восстановлена гражданской властью, которая прекратила их преследование?


Ответ должен быть решительно отрицательным. Мы привыкли рассматривать правление Константина, первого христианского императора после преследований Диоклетиана, как «мир церкви». Однако у ранних отцов слово «мир» всегда используется для прекращения борьбы внутри христианской общины, а не как прекращение противостояния с внешними оппонентами47. Например Егезипп, автор середины II в., труд которого сохранился только в виде фрагментов в цитатах Евсевия, сообщает, что прежде правления Домициана и возникновения различных ересей церковь была в мире, потому что в ней не было этих ересей48. Позже, во II столетии, перед тем как римский епископ Виктор попытался отлучить христианские общины из Малой Азии, находившиеся в Риме, они жили в мире с римской общиной, даже несмотря на то, что они, как и четыренадесятники, отмечали Пасху в иной день49.


Кроме того, понятие «общее тело» (somateion) включало в себя юридический термин, означающий совместное обладание какой?нибудь собственностью. Христианство стало законной религией только после эдикта Галерия в 311 году P. X., когда христиане могли снова «строить дома для своих собраний»50. Сомнительно, чтобы у церкви до этого было какое?либо юридическое право на собственность. Поэтому проблема в Антиохии вряд ли заключалась в законном возвращении собственности для своего сообщества (somateion) после внешнего преследования: это подразумевало бы, что уже тогда христианство стало законной религией.


Значит, если причина для гражданского иска против Игнатия имела какое?нибудь отношение к признанию властями того, что он возглавлял нелегальную организацию, то нет никакой возможности, чтобы подобному незаконному культу позволили бы восстановить свои права общей собственности. И после того как это общество выполнило требования властей, необходимые, чтобы те закончили преследование, такая собственность оставалась бы конфискованной. Скорее ситуация была такой, что римские власти не приняли во внимание правового статуса группы, к которому она апеллировала. Но и правовой статус группы не был тем, за что она боролась, и что просто проигнорировали. Именно внутренняя борьба в общине, главой которой, по его утверждению, был Игнатий, вызвала беспорядки в Антиохии. Только по этой причине римские власти овладели зданиями, где члены общины проводили встречи, и не предоставляли им юридической защиты до тех пор, пока источник проблемы не был удален. И этим источником был сам епископ Антиохии, который не может упомянуть никакого другого человека, подвергнутого судебному разбирательству и осужденного, кроме него самого51.


Евангелие от Матфея было, по всей вероятности, Евангелием церкви в Антиохии Сирийской, где уже в I веке ученики «в первый раз стали называться христианами»52. По мнению Рэймонда Брауна (Brown) и Джона Пола Мейера (Meier), анализ Евангелия от Матфея показывает условия той общины, которая передавала это Евангелие до времени Игнатия. Позвольте представить некоторые размышления об общине, существовавшей до Игнатия и наложившей свой отпечаток на повествование Евангелия от Матфея. Именно при таком рассмотрении контекста общины Игнатия станет понятно, почему его утверждения некоторые люди из его общины посчитали, по его собственному признанию, возмутительными.

3. Конфликт внутри общины, рассмотренный в традиции Евангелия от Матфея


«Критику редакции» следует отличать от «критики источника», на которую она тем не менее опирается.


«Критика источника» анализирует тексты Евангелия, чтобы обнаружить первоисточники, на основе которых они были составлены, а также занимается поиском других первоначальных текстовых версий, если они существуют. В случае евангелий, как мы уже говорили, только один исходный текст для Евангелия от Матфея можно реконструировать в его приблизительно первоначальной, независимой форме, а именно, Евангелие от Марка. Другие письменные источники для Евангелия от Матфея, Q и М, представляют собой гипотетические, хотя и достаточно вероятные литературные конструкции.


Затем в дело вступает «критика редакции», которая берет такие исходные тексты и ставит дальнейшие вопросы относительно того, какая община первоначально хранила этот текст и на какой стадии своего исторического развития она его использовала. Поскольку существует период устной передачи между временем, когда происходили евангельские события, и когда они были записаны, очевидно, что особенности конкретной общины должны были также повлиять на формирование устной традиции, которую эта община передавала и записала. Исследование процесса такого «редактирования» мы называем «критикой редакции».


Даже в академической традиции, которая является наследницей европейского Просвещения, и критической, исторической методологии мы должны признать, что процесс записи истории неизбежно носит избирательный характер. Мы видели это ранее в связи с отбором Ашером в XVII столетии писем Игнатия, которые должны были стать объектом исследования. Каким бы превосходным и «объективным» ни представлялся Ашер в качестве текстуального и литературного критика эти письма стояли на современной ему повестке дня, ибо архиепископов отправляли на эшафот руками пуританского парламента. Более того, эти письма стояли на повестке дня в докритической среде раннехристианских общин (и групп внутри них), передавших известные нам евангелия без учета наших современных представлений о критической историографии: материалы о высказываниях и делах Иисуса фиксировались и формировались в соответствии с насущными проблемами этих общин (или групп внутри них), их записавших.


Таким образом, церковь Матфея, или церковь в Антиохии Сирийской, откуда из?за внутренней борьбы в общине Игнатий был удален под стражей в Рим, создала Евангелие, отражавшее представления различных групп, которые избирательно помнили дела и высказывания Иисуса, формировали и изменяли их в соответствии с разнообразными насущными проблемами внутри общины. Здесь мы встречаемся с взглядами группы «эксклюзивистов», которые верили, что Христос пришел «только к погибшим овцам дома Израилева». Эта группа сохранила и приспособила к своим нуждам случай, когда Иисус послал двенадцать апостолов и уверял их, что они не успеют «обойти городов Израилевых, как придет Сын Человеческий»53.


В противовес такой еврейской группе «эксклюзивистов» мы встречаемся с эллинистической группой, которая отстаивает миссию к язычникам и помнит, но придает другую форму словам Иисуса в соответствии со своей «инклюзивистской» целью. Высказывания Иисуса, которые они помнят, включают в себя предписание Христа после его воскресения идти и научить все народы, крестя их54. Они также передали автору Евангелия от Матфея рождественскую историю о магах, пришедших с востока, чтобы посетить младенца Иисуса, чьи дары представляют приношения язычников Мессии, которого иудейский царь Ирод желал убить55.


С точки зрения критики редакций, предписания против групп не сохраняются из чисто исторического интереса: они остаются в тексте из?за своей современной значимости для существующих групп, которые хотят их использовать против своих оппонентов. Так, например, мы находим здесь больше обвинений против книжников, фарисеев и старейшин, чем в других евангелиях56. Одна из причин для критики, которая представлена не только в Евангелии от Матфея, но и в других евангелиях, заключается в том, что книжники «любят… первые сиденья в синагогах»57.


Следует, однако, заметить, что такие «первые сидения» (protokathedriai) не были ограничены иудейскими синагогами, но их также можно было найти в христианских церквах (ekklesiai), и только Матфей из всех авторов евангелий влагает в уста Иисуса слово «церковь» (ekkksia) как описание общины его учеников58. Это, конечно же, анахронизм, отражающий время самого автора. В середине


II столетия в литературном памятнике происхождением из Рима мы видим упрек Ерма к тем, «кто начальствует в церкви и главенствует (protokathedritai)"59. В церкви Игнатия в Антиохии также были подобные люди, к которым, по мнению их критиков, тоже могли быть обращены эти слова Иисуса.


Евангелие от Матфея продолжает развивать детальную критику других синоптических евангелий. Те, кто любит председательские места, оказываются перед необходимостью признания иерархии.


Это те, кому нравится, когда им дают отличительные титулы, такие как «Раввин», «Учитель», или «Отец». Однако в противовес подобной элитарной группе, использующей такие формы возвышения своего достоинства, эгалитарная группа внутри общества традиции Матфея готова процитировать «запомнившиеся» слова Иисуса, которые, как кажется, запрещают подобные названия: «один у вас Отец, Который на небесах» и «один у вас Учитель – Христос»60. Какой?нибудь член иерархической группы мог при этом заявить, что, хотя некоторые и злоупотребляли своим положением, были также и христианские книжники, которые заслужили свои отличительные звания как учителя: были и такие, о которых говорили «учитель Закона, ставший учеником Царства Небес»61.


Была здесь также и харизматическая группа, которая, возможно, отождествляла себя с эгалитарной группой или сочувствовала ей, но члены которой настаивали на власти Духа. Члены этой группы нерешительно стояли на заднем плане общины Матфея и, следовательно, Игнатия. Нагорная проповедь предостерегает общину от «лжепророков», «которые приходят… в одежде овечьей, внутри же – волки хищные». Их можно будет узнать по плодам. Это те пророки, которые заявляли о своей чудодейственной силе и экстатических высказываниях, но в Судный день Христос будет отрицать, что они говорили от его лица62. «Беззаконие» – вот то, что они совершают. И римские власти увидели именно «беззаконие» в антиохийской общине во время кризиса, когда они осудили на растерзание дикими зверями Игнатия, который утверждал за собой звание епископа, и кого они расценили нарушителем внутреннего мира в общине.


Наверняка другой документ, появившийся приблизительно в это же время в Сирии, откроет перед нами схожую перспективу на проблемы церковного управления, являющиеся результатом притязаний странствующих и постоянно находящихся в общинах пророков. Дидахе (или «Учение Двенадцати Апостолов») раскрывает ситуацию в Сирии до Игнатия, когда церковное управление, очевидно, основывалось на авторитете пророков, которые говорят под вдохновением Духа, и «апостолов», то есть странствующих миссионеров, подобных тем, что в Евангелии от Матфея не успеют «обойти городов Израилевых, как придет Сын Человеческий»63. Однако число этих апостолов точно не указывается. Уже в Деяниях Апостолов в Новом Завете упоминается служение пророков и учителей в I веке в Антиохии, которых вместе с Павлом и Варнавой, хотя они и не входят в состав Двенадцати, называют «апостолы», когда церковь отправляет их как миссионеров64.


Теперь посмотрим, как Дидахе отражает ситуацию в сирийских церквах.

4. Дидахе; кризис пророческого служения


Как мы уже сказали, Дидахе – надежное свидетельство служения пророков, апостолов (странствующих миссионеров) и учителей, засвидетельствованное в более ранний период в Антиохии в книге Деяний. Но эти «апостолы» или «странствующие миссионеры» создавали проблему. Вместо того чтобы продолжать служение в странствованиях, некоторые из них пытались надолго осесть в тех или иных местах с тем, чтобы христианская община питала их и поддерживала. Естественно, что подобные случаи свидетельствуют о том, что служение привлекало многочисленных авантюристов.


Поэтому община должна была испытать их: если апостол пытался остаться больше чем на три дня и требовал содержания, его должны были объявить лжеапостолом65. То же самое касалось и пророков. Некоторые из них – настоящие, и им нужно позволять «говорить в Духе». Если их нельзя приравнять к апостолам, то по крайней мере они были подобны странствующим апостолам66. Таких община должна была поддерживать материально. Однако были также и лжепророки, и не ясно, как их должны были отличать от истинных. Один из признаков самозванца – то, что они под наигранным вдохновением речей о Духе скрывают просьбу о деньгах67. Мы видим здесь напряженные отношения между представителями различных официальных служений в сирийском христианском сообществе, которые должны были проявиться в острой форме в событиях, которые привели к осуждению Игнатия в Антиохии.


Несомненно, пророк в Дидахе, независимо от того, насколько его служение ассоциировалось с апостольским, представляет обычного служителя евхаристии. Однако истинных пророков трудно узнать, и, похоже, в них испытывали нехватку в отличие от ложных. Именно по этой причине в Дидахе приводится молитва, которую следует говорить на евхаристии (вероятно, представляющую собой просто продолжение совместной трапезы – агапы), если среди присутствующих нет пророка. Если же пророки есть, то должны молиться они, и так, как уже они посчитают нужным произнести евхаристическую или благодарственную молитву68.


В Дидахе церковь показана в сравнительно неупорядоченном состоянии, с харизматическим служением, в котором харизматическое пламя, похоже, или угасает или игнорируется из-за неуверенности и путаницы в том, кто же действительно это служение совершает. Какое решение можно было найти для сообщества, столь дезориентированного и неорганизованного? Кроме этого здесь выражается опасение, что наступили «последние дни», когда «явится обольститель всего мира, как бы Сын Божий, и совершит знамения и чудеса,… и сотворит беззакония»69. Похоже, что Матфей также отражает эти опасения в своих предупреждениях о харизматических лжепророках, где все, очевидно, заходит за грань простого затруднения в том, как отличить истинного пророка от ложного. Но как такую ситуацию можно исправить?


Составитель Дидахе сталкивается с ситуацией, когда пророческое пламя угасало, и нельзя было знать наверняка, кто был или кто не был истинным пророком, и потому он предложил следующее отчаянное решение. Перед лицом серьезного кризиса власти служителей он призывает:


Рукополагайте себе епископов и диаконов, достойных Господа, мужей кротких и несребролюбивых, и истинных, и испытанных, ибо и они исполняют для вас служение пророков и учителей. Поэтому не презирайте их, ибо они – почтенные ваши наравне с пророками и учителями70.


Однако и у этого решения были свои очевидные проблемы. Хотя епископы и дьяконы каким-то образом, очевидно, испытывались общиной и не принимались лишь на том основании, что вели себя как харизматические служители, они, как и пророки до них, были многочисленны. Когда они были не согласны между собой, как нужно было улаживать такую проблему? Кроме того, их, очевидно, расценивали как плохую замену и питали к ним так мало уважения, что составителю Дидахе приходится оправдывать их положение относительно пророков и проповедников и требовать, чтобы к ним проявляли большее уважение.


В то время, когда их церковь была малочисленной и расценивала себя как группу избранных, которые ожидают второго пришествия Христа, харизматическое служение не было проблемой: все знали, кем были их служители и каковы их личные качества. Согласие среди самих служителей было также возможно, поскольку они были достаточно малой группой.


Однако в случае с такой растущей городской церковью, как церковь в Антиохии, группы тех, кто назвал себя христианином, уже необязательно знали лично каждого полномочного служителя, и, конечно, они не знали каждого отдельного члена церкви. Подтверждаемое личными качествами или подлинностью Духа харизматическое служение было теперь открыто для всякого рода шарлатанов, которых описывает Дидахе. Но и для большой конгрегации (или конгрегаций) с растущим числом епископов и дьяконов также сложно было оставаться в единстве, особенно если без пророческого харизматического ореола они могли бы располагать лишь незначительной властью. Существовала нужда в единовластной личности, в епископе, а не коллегии епископов, которых можно было также назвать «пресвитерами». Однако эта личность и сама должна была обладать определенной харизмой.


Конечно, группу епископов также называли пресвитерами в письме Климента к коринфянам, написанном (ок. 95 P.X.) незадолго до традиционной даты составления писем Игнатия человеком, который позже появляется в списке преемственности как первый или как третий епископ Рима после св. Петра71. Важным для времени Игнатия и общины, держащейся традиции Матфея, здесь представляется то, что Климент пытался восстановить порядок в Коринфе, где община свергла группу епископов-пресвитеров, которые не были в состоянии поддерживать порядок. Это оказалось непосильным для группы равных епископов-пресвитеров.


Держащийся традиции Матфея автор видит решение в том идеализированном описании, которое он дает Петру. К общей синоптической традиции исповедания Петра в Кесарии Филипповой, что Иисус – Христос, Сын Живого Бога, Матфей добавляет известные слова:


Блажен ты, Симон, сын Ионин, потому что не плоть и кровь открыли тебе это, но Отец Мой, Сущий на небесах; и Я говорю тебе: ты – Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее; и дам тебе ключи Царства Небесного: и что свяжешь на земле, то будет связано на небесах, и что разрешишь на земле, то будет разрешено на небесах72.


Понятия «связывать» и «разрешать» не относятся к власти прощения или отлучения от церкви, как они истолковывались позже. Скорее они – раввинские выражения для того, чтобы вынести суждение между правильными и неправильными интерпретациями Писания.


Таким образом, желанное решение кризиса власти в церкви Антиохии Сирийской – это один человек, который сможет определить правильную интерпретацию Писания в отношении управления паствой Христовой, называемой теперь, ко времени составления Евангелия от Матфея, «церковью», или по-гречески, ekklesia. Это слово описывает сообщество, которым на основании конституции управляют в греческом городе-государстве, таком как в городах Малой Азии, – некоторые из них были адресатами писем Игнатия. Творящие чудеса и знамения во имя Христа харизматические служители могли возразить, что правление одного человека противоречило бы тому, как ведет Дух, и просто подходило бы под раввинскую модель «книжника, наученного Царству Небесному»73. Такой человек казался им лишенным какого?либо харизматического тепла.


В ответ на это автор Евангелия от Матфея утверждает свою модель по апостолу Петру. Петр был книжником, который смог установить правильную интерпретацию Писания и потому объявил, что Иисус был Христом из пророчества. Но и, подобно харизматическим служителям, он также получил сверхъестественное откровение, которое «плоть и кровь» сами по себе не смогли бы предоставить ему. Сам Игнатий жил в поколении сразу после 80-х годов I века, когда автор Евангелия от Матфея впервые выразил свой идеализированный портрет Петра как тип религиозного руководителя, который наведет порядок в харизматическом хаосе в Антиохии. В ответ как этому автору, так и к составителю Дидахе Игнатий выразил требование заменить группу епископов на одного епископа, способного выполнить задачу человека, которого искал автор Евангелия от Матфея.

5. Решение Игнатия для безвыходного положения в Евангелии от Матфея и Дидахе


В своем письме к таллийцам Игнатий скажет о Полибии, которого он описывает как их епископа, следующие слова:


Когда вы повинуетесь епископу, как Иисусу Христу, тогда, мне кажется, вы живете, и не по человеческому обычаю, а по образу Иисуса Христа… необходимо, как вы и поступаете, ничего не делать без епископа. Повинуйтесь также и пресвитерству, как апостолам Иисуса Христа… Я уверен, что так думаете и вы сами. Ибо образец вашей любви я получил и имею при себе в вашем епископе, поведение которого весьма поучительно, а кротость исполнена силы74.


Полибий, по убеждению Игнатия, обладает должным «поведением» или «манерой» епископа, и поэтому его не могли презирать так, как по свидетельству Дидахе, в отличие от харизматических пророков, презирали группу епископов. Его «кротость» контрастировала с безумным бредом тех, кого Матфей уже отождествил с «лжепророками», и выглядела для Игнатия средством для лечения разделений, вызванных этими лжепророками75.


Харизматические служители без сомнения ответили бы презрением к такому человеку, который, по их мнению, не мог быть адекватной заменой для пророков, громко говорящих иными языками (glossolalia). В ответ на это Игнатий замечает относительно Онисима, которого описывает как епископа Эфеса: «чем более кто видит епископа молчащим, тем более должен бояться его»76. О неназванном епископе в Филадельфии Игнатий скажет: «Я поражен его кротостью: он в молчании сильнее тех, которые говорят пустое»77. Он даже утверждает, что епископ отражает в своем молчании таинственное молчание Бога и Христа как «Слова, которое проистекает из тишины»78. История Джорджа Фокса и квакеров представляет более современный пример того, как харизматическое движение, выражающее экстаз и использующее глоссолалию, заменено сообществом, которое подчеркивает тишину как наивысший опыт общения с Богом.


Таким образом, Игнатий утверждает, что только епископ как представляющий отцовство Бога, из тишины которого проистекает Христос, может обеспечить единство церкви, раскалывающейся на фракции по мере того, как нарушается ее единство. Но его предложение было радикальным и не прошло без возражений. В двух других раннехристианских документах мы можем видеть примеры реакций на такое радикальное предложение, будь то в Антиохии или в другом месте и по схожим причинам. В Третьем Послании Иоанна читаем о пресвитере, пишущем о некоем Диотрефе, который «любит первенствовать», изгоняет людей из церкви и не принимает тех, кого послал вышеуказанный пресвитер79.


Фон Кампенхаузен пытался отождествить Диотрефа с Игнатием Антиохийским и его защитой единого епископа80. Но даже если доказательств для такого далеко идущего вывода недостаточно, неназванный пресвитер все равно иллюстрирует противостояние, когда коллегиальная форма церковного управления замещается единовластным правлением авторитетного человека, которого обвиняют в том, что он руководствовался личными амбициями и гордостью. Ответ Игнатия на такое обвинение отражает существовавшее в его время положение вещей в городах-государствах Малой Азии и в самой эллинистической Антиохии Сирийской, о чем мы скажем подробнее в последующих главах. Пока же будет достаточным заметить, что в эллинистической культурной среде в это время, представляющей культурную среду обитания для самого Игнатия, активно развивалось движение, известное как «Вторая софистика». Такие ораторы, как Дион Хризостом и Элий Аристид, говорили об автономии, согласно которой людьми невозможно было управлять с помощью безликой силы так, чтобы это было естественно, и они были счастливы. Если правительство внутри городов было естественным и надлежащим, оно походило на музыкальный хор, к которому все охотно присоединялись и делали вклад в общее дело, потому что у всех было естественное тяготение к созданию гармонии.


Ведущим политическим концептом была homonoia, или «согласие». Городом должным образом управляли, когда отдельные члены сотрудничали в согласии, как органы тела или струны правильно настроенной лиры. Когда между автономными городами-государствами возникали ссоры, одно государство не могло подчинить другое своей воле. Между отдельными государствами, так же как и в пределах различных органов внутри одного государства, надлежащими отношениями была homonoia. Таким образом, между греческими городами-государствами соглашения homonoia праздновались после конфликтов, решенных не силой, а разумной доброй волей, явленной между равными.


Если бы Игнатия обвинили в инициации радикальной перемены в структуре церковного управления, то, защищаясь, он стал бы отрицать, что ведет себя как «любящий первенствовать» Диотреф. Его до сих пор часто обвиняют в создании монархической системы правления, в которой епископу принадлежит наивысшая власть, подобная власти политического монарха. Но его предложение было более искусного характера. Он действительно утверждает, что епископ должен быть «первенствующим» (prokathemenos), используя при этом отличное слово от того, что использовал автор Третьего послания Иоанна. Однако группа пресвитеров, которая во время литургии будет окружать сидящего на престоле епископа, также должна быть «первенствующей» (prokathemenos), и, похоже, сюда входят и дьяконы. Кроме того, он никогда не наставляет пресвитеров или дьяконов на подчинение епископу. Он подразумевает взаимное сотрудничество между ними, то есть, homonoia, или согласие, также исключающее любое представление о принуждении. Когда он требует подчинения от мирян, оно редко относится к одному только епископу. При более внимательном рассмотрении таких отрывков мы обнаружим, что пресвитеры включены в определенное трехчастное управление, которому миряне должны подчиняться и куда входят также дьяконы:


Избегайте разделений как начала всякого зла. Все последуйте епископу, как Иисус Христос Отцу, а пресвитерству, как апостолам. Дьяконов же почитайте как заповедь Божью81.


В одном месте он действительно требует повиновения дьяконов епископу, но не одному только епископу. О дьяконе Сотионе он говорит: «Я желал бы иметь [его] при себе, потому что он повинуется епископу как благодати Божьей и пресвитерству как закону Иисуса Христа»82.


Однако пресвитерию он никогда не наставляет подчиниться епископу. Игнатий говорит о ней как об объекте подчинения, вместе с епископом, со стороны мирян: «Поэтому, как Господь без Отца, по Своему единению с Ним, ничего не делал ни Сам Собой, ни чрез апостолов, так и вы ничего не делайте без епископа и пресвитеров»83. Однако они не только не должны «ничего не делать без» них, но должны подчиняться и епископу, и пресвитерам:


Ибо, когда вы повинуетесь епископу, как Иисусу Христу, тогда, мне кажется, вы живете, и не по человеческому обычаю… Поэтому необходимо, как вы и поступаете, ничего не делать без епископа. Повинуйтесь также и пресвитерству, как апостолам Иисуса Христа84.


Епископ не приводит церковь в единство самостоятельно, и евхаристию не совершает только он один:


Итак, старайтесь иметь только одну евхаристию. Ибо одна плоть Господа нашего Иисуса Христа и одна чаша единения в Крови Его, один жертвенник, как и один епископ с пресвитером и дьяконами, моими собратьями служителями, чтобы все, что делаете, делали вы в согласии с Богом85.


Епископы-пресвитеры были избраны как группа, обеспечивающая восстановление порядка после хаоса, возникшего, как показывает составитель Дидахе, при харизматическом служении в Антиохии Сирийской. Они могли бы возразить, что их коллегиальная власть подавляется Игнатием, настроенным на иерархическое главенство епископа, на стремление к епископскому единоначалию. Но Игнатий ответил бы, что в его представлениях о церковном управлении им отводится место не менее чем совета апостолов вместе с епископом.


Они – часть церковного устройства, в котором различные органы свободно сотрудничают, чтобы обеспечить единство. Принцип единства – не монархическая власть одного епископа, способного подчинить себе пресвитеров, а скорее пресвитериат и дьяконы как различные органы устройства христианской ekklesia, сотрудничающие друг с другом в соответствии с принципом homonoia:

Поэтому и вам следует согласоваться с мыслью епископа, что вы и делаете. И ваше знаменитое, достойное Бога пресвитерство так согласно с епископом, как струны в лире. Оттого вашим единомыслием (homonoia) и согласною любовью прославляется Иисус Христос. Составляйте же из себя вы все до одного хор, чтобы согласно настроенные в единомыслии (homonoia), дружно начав песнь Богу, вы единогласно пели ее Отцу чрез Иисуса Христа86.


Здесь Игнатий обращается к языческим, светским политическим понятиям в своей попытке убедить друзей-христиан следовать им там, где автор Евангелия от Матфея указал в своем идеальном портрете на Петра как на окончательную церковную власть. Также он поощрительно высказывается о пресвитерах из Магнезии, которые оказывали «всякое уважение» своему молодому епископу Дамасу, «несмотря на видимую свою молодость, показавшему себя мудрым в Боге»87.


Так Игнатий мог изложить свою версию дела. В ней отражалась эллинистическая и иудейская культура Антиохии Сирийской: сказанное Игнатием в понятиях Петра, Павла и Иоанна, распространенных во всем христианском сообществе, было обращено к еврейским христианским сообществам. Но он обратился также к христианству, сформированному в более широкой эллинистической культуре Малой Азии, и это обращение выражалось в языческой, политической риторике homonoia. Однако в чем заключалось обвинение против него?

6. Обвинение со стороны противников Игнатия


Но даже если теперь некоторые и были убеждены искусной риторикой Игнатия, использующего идею homonoia Второй софистики, другие группы внутри общины традиции Матфея отклоняли такую лексику, взятую из политических рассуждений язычников. Одной из таких групп были харизматики, чьи попытки установить эгалитарную, исключительно харизматическую власть в значительной степени представлены автором Дидахе, они видели решение проблемы в назначении управляющего совета из епископов и дьяконов. Однако этот управляющий совет, независимо от того, избранным он был или назначенным, без сомнения, также нуждался бы в харизматическом авторитете, для которого их назначение было лишь дополнением, а не заменой.


В Новом Завете есть письмо Павла к Тимофею, которое отражает ситуацию и период времени, непосредственно последовавший за смертью апостола Павла. В этом псевдонимичном письме (то есть некто пишет под вымышленным именем) «Павел» пишет «Тимофею»: «Не оставляй в пренебрежении дарование88, что в тебе, которое тебе было дано через пророчество с возложением рук пресвитеров»89. Таким образом, управляющий совет с харизматическими дарами здесь – назначенный «пресвитериат», который является проводником Духа. Дух больше не нисходит на пророков так, что их служение само подтвердило бы свою подлинность.


Многие из этих пресвитеров, несомненно, и сами заявляли бы о своих духовных дарованиях, даже притом что их право занимать эту должность определялось теперь выборами или даже «рукоположением» (хиротония) со стороны пресвитериата, состоящего из «старейшин» или «пресвитеров». Их возражение теперь могло заключаться в том, что новый, единственный епископ Игнатия даже при необходимом ограничении в лице пресвитериата и дьяконата как отдельных частей церковного устройства, соединенных на основе принципа homonoia, является нарушением заповеди «не угашать Духа»90. К сожалению, настаивая на своем «избрании» или «рукоположении» в дополнении к своим харизматическим дарам, они тем самым уже предавали последние. Такова характерная особенность любой человеческой ситуации, в которой разрушалась одна система власти, а другая изо всех сил старалась заменить ее с последующими конфликтными событиями между ними.


Однако неизвестный автор, писавший тем же общинам Павла в Малой Азии, которым потом писал Игнатий, должен был признать, как и автор сирийского Евангелия от Матфея, что в идеальном единстве апостольского времени Дух подавался через апостолов, таких как Павел, и что их власти для этого было достаточно. Его «Павел» скажет его «Тимофею»: «Напоминаю тебе раздувать в пламя дар Божий, который в тебе через возложение моих рук»91. Таким образом, автор видит, что единственный епископ с монополией на власть рукоположения может представлять Дух апостольского времени там, где сказано его современником Лукой в книге Деяний Апостолов:


И они постоянно пребывали в учении Апостолов, в общении и преломлении хлеба и в молитвах…. И каждый день единодушно пребывали в храме и, преломляя по домам хлеб, принимали пищу в веселии и простоте сердца92.


Этот автор также находится где?то в Малой Азии и тоскует об апостольском веке, когда все пребывали в «единодушии» и не было никаких разделений, как в современной ему церкви.


Пресвитериат, признаваемый Игнатием и представляющий совет апостолов, мог бы ответить, что не существует церковного прецедента для единственного епископа, так же как и для единственного апостола, несмотря на утверждения автора Евангелия от Матфея об идеализированном образе Петра. В продолжение они могли бы сказать, что Дух дан всему сообществу, даже если бы при этом некоторые из них настаивали, что он подается через них и на основании их рукоположения, «через пророчество с возложением рук пресвитеров». Однако сообщение Духа не входит в ряд функций единственного епископа, стоящего на вершине иерархии, даже если рассматривать его как лицо, вдохновляющее согласие, а не как того, кто употребляет свою власть для подчинения себе других.


Что Игнатий мог ответить в свою защиту? В практическом плане он мог указать на потенциальную неустойчивость управления пресвитериата. Возможно коллегия пресвитеров, подобно пророкам из Дидахе, могла совместно отправлять службу: «Пророкам же предоставляйте произносить молитвы после [евхаристии] по их желанию»93. Но в таком случае, какова была гарантия, что под вдохновением от Духа они будут использовать одни и те же слова? Теоретически так и должно быть, но практически те, кто утверждали вдохновение тем же самым Святым Духом, как известно, исторически проявляли различия и в вере, и в практике, что обычно вело к обвинению других в ложном пророчестве и последующим разделениям. Мы действительно видели, что, согласно анализу Брауна и Мейера, к общине Евангелия от Матфея в Антиохии Сирийской принадлежали некоторые люди, отрицающие, что другие были подлинными пророками, совершающими чудеса Духом, несмотря на внешнюю сторону этого дела.


Однако даже если мы принимаем соглашение составителя Дидахе и добавляем акт рукоположения, после которого пророки должны стать харизматическим пресвитериатом, все еще остается потенциал для разделения. Даже если пресвитер выбирает слова литургического текста, все равно существует возможность того, что представители другой группы пожелают использовать иные слова. Кроме того, если только один из них совершает евхаристию (а не в определенной степени принимает в ней участие), то кто будет решать, кому ее совершать, или даже кто будет составлять расписание очередности в этом служении? В уже разделенной и расколовшейся на группы церкви требуется много сдержанности и терпения, чтобы создать неофициальную систему уважения, в которой те, кого обязывает положение, исполняли свои обязанности бесконфликтно.


Как только такая неофициальная система взаимосогласия, в которой все пресвитеры действовали бы по очереди, подчиняясь друг другу как равные, начнет рушиться, чем тогда можно было бы заполнить вакуум? Из?за нехватки исторических фактов мы не знаем наверняка, что именно предприняли в ситуации при Игнатии. Однако Ерм, чьи слова, как я уже говорил, отражали ситуацию в римской общине середины II века, предоставляет нам пример своей ситуации, которая может быть параллельной той, что произошла в случае с Игнатием в Сирии поколением раньше.


Ерм описывает способ, с помощью которого должны оценивать того, кто входит в собрание, проявляет признаки вдохновения от Духа и обращается к общине. Если этот человек – самозванец, управляемый «духом земным, суетным, неразумным и не имеющим силы», то он не только требует платы, но и «возвышает себя, стремится к власти (protokathedria)"94. Мы уже видели, как Ерм упрекает тех, «кто начальствует в церкви и главенствует (protokathedritai)"95 и как словам Иисуса, критикующим еврейских «книжников и старейшин (пресвитеров)» придали новый вид, чтобы их можно было отнести к тем христианским старейшинам (пресвитерам), которые домогаются «первых сидений» (protokathedriai) не в еврейской синагоге, а в общине, держащейся традиции Матфея. Отсюда можно понять, как в Антиохии Сирийской Игнатий мог ответить описанному Ермом напыщенному харизматическому пророку, который стремился только к первенству. Но что Игнатий в действительности отвечает?

7. Защита Игнатия в ответ на заявления его противников


В свою защиту Игнатий станет отрицать, что он требует одной только харизмы и «угашает Дух». Прежде всего он настаивал бы с намеком на Пятидесятницу Иоанна, что пресвитерам отведено должное место в его модели епископальной церкви, как тем, кто в согласии с одним епископом «исполнены Духом» и занимают место апостолов:


Итак, старайтесь утвердиться в учении Господа и апостолов, чтобы во всем, что делаете, преуспевали вы плотью и духом, верою и любовью, в Сыне и в Отце и в Духе, в начале и в конце, с достойнейшим епископом вашим и с прекрасно сплетенным духовным венцом пресвитерства вашего и в Боге дьяконами96.


Лука уверял свою общину в Малой Азии, что «учение апостолов», которое было в самом начале уже отдаленного золотого века церковного единства, может быть среди них в конце I века. Игнатий также уверяет церковь в Магнезии вскоре после этого, что то же самое учение, хотя и не уточненное, может быть с ними «в конце», как оно было «в начале». Он смог дать ту же самую гарантию и церкви в Антиохии Сирийской перед своим отъездом.


Игнатий обращается здесь к образу сплетенного из листьев мирта «венка», позолоченного и возложенного на голову атлета или музыканта, победившего в соответствующих соревнованиях. Пресвитеры окружают с двух сторон сидящего в центре епископа, однако они – исполненный Духом «круг», или «венок». Кроме того, они представляют апостолов в горнице, куда, согласно Иоанну, воскресший Христос пришел вечером в день своего воскресения:


Иисус же сказал им вторично: мир вам! как послал Меня Отец, так и Я посылаю вас. Сказав это, дунул, и говорит им: примите Духа Святого. Кому простите грехи, тому простятся; на ком оставите, на том останутся97.


Игнатий истолкует значение помазания Иисуса неизвестной женщиной незадолго до его смерти98 в свете этого дуновения Христа в данном отрывке: «Господь для того принял миро на главу Свою, чтобы вдохнуть в церковь нетление»99. Игнатий вполне мог ответить своим критикам в Антиохии, что он сохранил власть исполненного Духом апостольского совета пресвитеров в своей новой модели церковного устройства. Харизматические апостолы из Дидахе были включены в его новое, находящееся в гармонии целое (homonoia).

Но не был ли единый епископ, достоинством которого было его молчание, а не харизматические проявления, бледной тенью истинной духовной власти и не был ли единый епископ в любом случае опровержением духовного служения как такового? Не должны ли епископы или единый епископ, презираемый теми, к кому обращается составитель Дидахе, достигать «согласия» (homonoia) с харизматическим служением (или даже «подчинить его», если кому это выражение больше нравится), даже если это служение назначено советом пресвитеров, а не возникло спонтанно? Игнатию необходимо было ответить на эти вопросы, если его обвинение было подобно тому, что высказывается автором Третьего Послания Иоанна или Ермом против таких личностей.


Ответ Игнатия заключался в том, что он не просто говорил о себе как о едином епископе, но и как об обладателе харизмы и показал, как его модель церковного устройства положила конец раздорам в церкви в Антиохии Сирийской под вдохновением пророческого Духа. Он вполне мог сказать в Антиохии то же, что он говорит филадельфийцам:


И некоторые хотели ввести меня в заблуждение по плоти, но Дух, будучи от Бога, не обольщается. Ибо он знает, откуда приходит и куда идет, и обличает скрытое. [Ин 3и 1Кор 2:10] Находясь между вами, я громко возвещал, сильным голосом говорил, голосом Божьим: «Внимайте епископу, пресвитерству и дьяконам». Иные подозревали, что я говорил это, предвидя отделение некоторых. Но Тот, за которого я в узах, свидетель мне, что я не знал о том от плоти человеческой, а Дух возвестил мне, говоря так: «Без епископа ничего не делайте, блюдите плоть свою, как храм Божий, любите единение, бегайте разделений, будьте подражателями Иисусу Христу, как и Он Отцу Своему»100.


Игнатий, оказывающийся теперь под конвоем в Филадельфии, очевидно не в том положении, чтобы высокомерно утверждать принцип иерархии с единым епископом во главе. В Антиохии, до вмешательства гражданской власти, Игнатий без сомнения казался более хвастливым, если не «чересчур умным», когда говорил о харизматическом вдохновении для единого епископа, который положит конец произвольному харизматическому служению.


Как и церковь в Антиохии Сирийской, Филадельфийская церковь была настолько разделена, что Игнатий не мог назвать по имени епископа, пресвитеров и дьяконов в этой церкви, как он делал в отношении других церквей, которым писал. Насколько он понимал, его обвиняли в покровительстве одной из сторон, которую он наставлял в искусстве полемики с оппонентами. Но он и не нуждался в такой информации: все это он уже видел в Антиохии еще до судебного разбирательства с ним и его осуждения. И как и там так и здесь, его внешность загадочно изменяется, как и его голос, так что он «громко возвещал, сильным голосом говорил, голосом Божьим» о своей поддержке разделений посредством иерархии с единым епископом во главе. Он утверждает, что такая иерархия не была его собственным изобретением, и он «не знал о том от плоти человеческой». В Антиохии его противники также могли обвинить его в плотских интригах против духовного служения, но ввиду его речи в Духе, именно они угашали голос Духа, желая «ввести [его] в заблуждение по плоти».


Игнатий производил странное впечатление в глазах антиохийской общины, и мы можем посочувствовать им. Он не был таким епископом, с которым люди комфортно чувствовали бы себя на приеме в саду Букингемского дворца. Склонный в ходе горячей перепалки перемениться во внешности и в голосе, он начинал говорить «в Духе». Он отстаивал тайные откровения в поддержку своей спорной политики, предлагаемой церкви для принятия. Как он говорит траллийцам, смиренно принимая обвинения его в напористой гордости при убеждении в необходимости иметь только одного епископа:


Многое я понимаю о Боге, но смиряю себя, чтоб не погибнуть от тщеславия. В настоящее время еще более мне следует остерегаться и не внимать возжигающим во мне гордость. Ибо те, кто говорит со мной сейчас, мучают меня. Большинство действует со скрытой завистью, и зависть разжигает их вражду против меня. Поэтому нужна мне кротость, которою низлагается князь века сего. Неужели я не могу написать вам о небесном?… ибо и я, хотя нахожусь в узах,… могу понимать небесное и степени ангелов, и чины начальств101.


Также он мог утверждать, что подобное большинство в Антиохии напало на него и отдало в руки гражданских властей. Те, кто «разжигает вражду» против него, в действительности «мучили» его руками римского магистрата.


В Антиохии были и те, кто, находясь в меньшинстве, поддержали его, и там, еще свободный и уважаемый, он был в опасности впасть в тщеславие, а потому он стремился смирять себя ввиду их лести. Большинство в нападках на него были одержимы завистью, как и теперь в Траллах. Но здесь он обращался к ним буквально в цепях, и теперь он окружен не восхищенными сторонниками, а отрядом солдат, «десятью леопардами», которые стерегут его, грубо говорят с ним и секут его. Как они теперь могут обвинять его в хвастовстве?


При этом он все еще ведет себя странно, как находящийся под вдохновением Духа и способный разразиться дальнейшими новыми откровениями.


Так у нас появляется картина того, каким Игнатий выглядел бы для своих современников в Антиохийской церкви. Вслед за своим вдохновенным высказыванием в Филадельфии он говорит о глубокой преданности достижению единства в разделенной общине: «Итак, я делал свое дело, как человек, предназначенный к единению. Где разделение и гнев, там Бог не обитает»102.


Однако его антиохийские современники не желали иметь ничего общего с единым епископом, вокруг которого такое единство могло бы быть достигнуто. Их не убеждала идея единого епископа, как было в случае с епископом Эфеса Онисимом, который своим молчанием внушил страх и навел порядок в хаотичной глоссолалии харизматического служения намного более эффективно, чем исполненный Духом совет старейшин, называемый пресвитериат103. Также и епископ Филадельфии, по мнению Игнатия, трудно принимаемый в хаотично разделенной общиной, не стал бы для антиохийцев убедительной молчаливой заменой тех харизматических служителей, которые, по их мнению, не «говорили пустое», но были истинным голосом Духа, данного всем, а не одному человеку104.


Большинство не было впечатлено утверждениями Игнатия о себе как о едином епископе на основе харизматического излияния Духа, который подходил бы служителям одной большой группы, а другой с исполненным Духом пресвитериатом пытался управлять. Они видели гордого соперника с его собственной группой льстивых приспешников, тогда как он в свою очередь осуждал их за то, что они завидовали ему. Еще больше их не удовлетворяла его попытка смягчить свои предложения обращением к светской, языческой политической риторике, с ее представлением о homonoia. Они обвиняли друг друга в «разжигании вражды» относительно его предложений, и таким образом напряжение возрастало внутри большой и растущей христианской общины. Звуки неутихающего спора, если не более сильные выражения возмущения в общине, отразились в языческом, гражданском обществе. Вмешался римский судья, и после судебного разбирательства Игнатия поспешно послали как заключенного под конвоем в Рим, где его должны были бросить на растерзание дикими зверями на арене. Казалось, Игнатий проиграл… или нет?


В следующей главе из некоторых слов Игнатия мы поймем, что коллективное настроение представителей христианского сообщества претерпело изменение. Они хотели положить конец разрастающемуся конфликту между различными группами, вызванному заявлениями Игнатия о себе как о едином епископе, который в согласии (homonoia) с пресвитерией и дьяконами один мог прекратить разделения. Однако они желали, чтобы он просто отступился от своих требований, а не был арестован и осужден на растерзание дикими зверями. Кроме того, несмотря на его удаление, не решились старые проблемы внутреннего конфликта в церковном управлении между харизматическими и выборными епископами (как группой) или пресвитерами.


Стало ли это результатом коллективного чувства вины ввиду ареста и предстоящей судьбы Игнатия или же все произошло из?за усталости от внутренней борьбы, однако настроение церкви в Антиохии быстрого переменилось. Казалось, что «безальтернативный» аргумент Игнатия относительно нужды в едином епископе по примеру модели Петра из Евангелия от Матфея наконец возобладал. Игнатия, как мы увидим, держали в курсе развивающейся ситуации благодаря обмену письмами, другим контактам, очевидно, традиционно дозволяемым осужденным преступникам в пути.


Мы увидим в этих письмах в следующей главе, как Игнатий продолжал влиять на ситуацию в Антиохии и в церквах Малой Азии, которые связывались с ним, посылая своих представителей и материальную поддержку. Эти письма являются свидетельством развивающегося богословия и церковного управления и феномена мученичества, выраженного как в письменной форме, так и в размышлениях, и в самой пластике передвижения конвоируемого мученика.


Мы будем утверждать, что это богословие выросло на почве языческого политического богословия греческих городов-государств Малой Азии, которые в это время были также заняты процессом самоопределения и единства своей культуры в противовес римской имперской власти. Как отмечалось ранее, это движение известно как Вторая софистика, и христианство по модели Игнатия в своих поисках общего богословского концепта христианского единства должно было питаться силой убедительной логики и общих устремлений этого движения.

Загрузка...