Игорь Святославич

Глава пятая. ДИТЯ УСОБИЦЫ

6659 год от Сотворения мира, наступивший в марте 1151-го по нынешнему счислению, начинался тревожно и для всей Руси, и для малой ее части — Северского княжества. Изяслав Мстиславич вновь обосновался в Киеве. По весне он вызвал из Турова теперь союзного Вячеслава Владимировича и разделил с ним власть, тем самым снимая с себя обвинения в захвате стола у сыновей Мономаха. Владимирко возвратился в Галич, но продолжал угрожать Киеву. Старыйновый великий князь готовился к большой войне. Отправляя венгров обратно на родину, Изяслав послал к своему зятю-королю Гейзе III сына Мстислава — с благодарностями и напоминанием о родственном долге. В течение весны Изяслав ожидал нового подкрепления, обещая когда-нибудь при необходимости помочь своими воинами. Князь раздумывал о новой войне: «Юрий силен, а Давыдовичи и Ольговичи с ним, да и половцы дикие с ним — он их золотом приманивает». Кроме того, Изяслав и Вячеслав отправили посольства к Ростиславу Смоленскому — сообщить о захвате Киева, подтвердить его право на княжение и заручиться его поддержкой^{128}.

Святославу Ольговичу от вокняжения Изяслава Мстиславича в Киеве ничего хорошего ждать не приходилось. Если Изяслав в послании венгерскому королю заявлял, что опасается представителей черниговского княжеского дома, то и им, в свою очередь, было неспокойно. Можно было ожидать, что Изяслав не простит ни союза с Юрием, ни нарушения клятвы. Давыдовичи, в чьей продажности и преклонении перед силой Русь всего за несколько лет убеждалась неоднократно, еще могли сохранить свои столы, но на лояльность Святослава, не смирившегося кровника, к тому же приходившегося теперь сватом Юрию Владимировичу, рассчитывать не приходилось. Если Изяславу удастся сохранить киевский стол, то Святослав вряд ли сможет удержать за собой северский. Одно это — достаточная причина для участия в войне.

В конце Великого поста в Чернигов прибыли послы Юрия, привезшие его послание Давыдовичам и Святославу Ольговичу: «Вот, Изяслав уже в Киеве, так идите мне в помощь». Святослав в Новгороде северском узнал об этом призыве 2 апреля. Был понедельник Страстной недели, времени строжайшего поста, когда христианину стоило бы воздержаться от выступления в поход. К тому же жена князя вот-вот должна была родить. Но Святослав не стал дожидаться ни Пасхи, ни появления на свет ребенка — в тот же день выступил к Чернигову с дружиной. Не исключено, что он взял с собой и жену; по крайней мере, в 1149 году княгиня на сносях сопровождала его в поездке на снем[9] к Юрию.

Сын появился на свет на следующий день после выступления в поход. Новорожденного, как почти всех русских князей в ту пору, нарекли двумя именами. Первое, «мирское» или «княжеское» — Игорь. Одно из старейших в роду Рюриковичей, оно было с очевидностью дано в честь мученически погибшего и всё более чтимого черниговцами дяди Игоря Ольговича. В крещении младенца назвали Георгием. Здесь, вероятно, сошлись три причины, в совокупности коих Святослав Ольгович вполне мог увидеть' Божий знак — благословение своему походу. Во-первых, на 4 и 7 апреля приходились дни почитания двух святых Георгиев — византийских подвижников Георгия Малеина и Георгия Митиленского. Во-вторых, Георгием в крещении, вероятно, звали Игоря Ольговича, необходимость отмщения за которого была для Святослава главным оправданием участия в этой войне. В-третьих, сын родился в походе на помощь Юрию — опять же Георгию в крещении.

Рождение сына, надо думать, всё же несколько задержало князя. Пасху он встретил еще на пути к Чернигову, в городе Блестове. Уже оттуда его рать без остановок двинулась к столице княжества и здесь соединилась с Владимиром Давидовичем.

Давыдовичи между тем задумали новую рискованную, но по-своему выгодную игру. На этот раз они не стали складывать все яйца в одну корзину. Владимир, исполняя союзный долг, вместе со Святославом посадил дружины в ладьи и по Днепру отправился к Юрию, стоявшему ниже по реке в Городце. Одновременно Изяслав, некогда сражавшийся вместе с киевским тезкой под Переяславлем, пошел со своими воинами к нему в Киев. Таким образом, кто бы ни одержал верх, это было бы сделано при помощи Давыдовичей и они могли надеяться сохранить Чернигов — при условии, что оба останутся живы.

У Городца князья-союзники встретились. С Юрием уже был Святослав Всеволодович, во всем подражавший дяде-тезке. К Изяславу же Мстиславичу, помимо части черниговцев, пришла гораздо более существенная подмога — Ростислав Смоленский со «множеством» войск. Усобица шла по накатанной за прошлые годы колее. Вновь Юрий двигался к Киеву, собирая под свои знамена половцев, Изяслав же готовился к обороне.

Правда, на этот раз подступиться к Киеву было сложнее. Войска Юрия шли по левому берегу Днепра либо плыли по Днепру в ладьях. Изяславу удалось, раз за разом срывая попытки переправиться на правый, киевский берег, навязать врагам речное сражение. «Речной флот» киевлян и смолян оказался более многочисленным и сильным. Не сумев переправиться севернее Киева, у устья Десны, союзники решили обойти Киев с юга, по Витичевскому броду. При этом они не рискнули пустить ладьи в виду Киева даже вдоль своего берега — и потеряли время, выводя их в озеро и затем таща волоком. Оба Изяслава и Ростислав тем временем угадали замысел врага и опередили Юрия у брода. Вновь началась речная битва, в каковой великий князь показал себя более умелым. У полководцев нарастало раздражение. По одной версии, Юрий, посовещавшись с сыновьями, призвал к себе Владимира Давыдовича, Святослава Ольговича, Святослава Всеволодовича и половецких ханов. «Вот, братия, — обратился он к союзникам, — стоим мы тут, а чего стоим-то? Лучше улучим время, захватим брод Зарубский и перейдем на ту сторону». По другой же версии, мысль оставить войско Юрия у Витичева, а самим отправиться к Зарубу с половцами, пришла дяде и племяннику Святославам.

Так или иначе, на том и порешили. Один из сыновей Юрия и Святослав Всеволодович со всеми половцами отправились к Зарубскому броду. За ними шел Святослав Ольгович с дружиной, а следом готово было выступить и всё войско. Степняки, увидев на той стороне лишь небольшую сторбжу, ринулись в реку, «покрыли Днепр множеством воев». Сторбжа в ужасе бежала к Изяславу, а вслед за половцами переправились в ладьях Ольговичи со своими дружинами. Оказавшись на той стороне, два Святослава отрядили гонца к Юрию: «Иди быстро — уже перешли Днепр, как бы не ударил на нас Изяслав». Юрий и Владимир, неприметно погрузившие войско в ладьи, благополучно переправились. Узнав об этом, Изяслав с союзниками предпочел отступить в Киев.

Здесь собрался военный совет. Изяслав и Ростислав хотели вновь идти на врага и принять битву там, где найдут его, но остальные во главе с Вячеславом и ханами «черных клобуков» отговорили великого князя. Решено было стянуть все силы к Киеву и принять бой у его стен. Когда войска изготовились к бою, Вячеслав отрядил посла к стоявшему у Василева Юрию — «управить свое старейшинство». Но переговоры ни к чему не привели. Все ссылки Вячеслава на законное старшинство, невзгоды христиан и желание блага Русской земле пропали втуне. Юрий, как и все, прекрасно понимал, что Вячеслав — марионетка Изяслава, и резонно возразил: «Я тебе, брат, кланяюсь. Так, право, и есть, как ты молвишь, — ты мне как отец. Если хочешь со мной договариваться, пусть едет Изяслав во Владимир, а Ростислав в Смоленск, — а мы договоримся». Вячеслав в ответ посоветовал Юрию отпустить восвояси Ольговичей, а самому «ехать в свой Переяславль и Курск и со своими сынами — благо, у тебя и Ростов Великий есть». Но на это Мономашич, конечно, не согласился. Вячеслав это предвидел — отправляя последнего посла, он уже, воззрев на икону Благовещения над Золотыми вратами Киева, призвал на младшего брата суд Богородицы и Христа.

Передовые отряды сошлись на реке Лыбедь и принялись обмениваться выстрелами из луков. Это стояние, однако, продлилось не дольше суток — обе стороны получили известия, что с запада приближается Владимирко с сильным галицким войском. Юрий отступил на Перепетово поле, надеясь на подход союзника; Изяслав двинулся следом. Ситуация менялась не в его пользу, и он хотел либо мира, либо немедленной битвы. Новые переговоры ни к чему не привели. Юрий, видя упорство племянника и не желая сражаться до подхода галичан, был готов хотя бы к временному перемирию. Но Ольговичи и половцы не желали мириться и требовали сражения, «ибо скоры были на кровопролитие». К тому же в перестрелке на Лыбеди погиб один из половецких ханов.

Не достигнув мира, Юрий отошел за реку Рут и продолжал избегать битвы, несмотря на все усилия преследовавших его почти по пятам киевлян. Наконец 17 июля 1151 года на Малом Рутце Изяславу удалось настичь уходящий обоз противника. Юрий и другие князья поняли, что придется сражаться, и развернули полки. Битва была короткой, но ожесточенной. Изяслав Мстиславич вломился во вражеский строй впереди своего войска, был ранен в руку и сбит с коня. Однако киевляне и смоляне продолжали натиск — и рать Юрия дрогнула. Первыми побежали, «ни стрелы не пустив», половцы, а за ними обратились в бегство Ольговичи. Юрий с детьми отступил последним. В Руте потонули многие бежавшие воины. Погибло несколько половецких ханов, другие попали в плен. Пал в битве и Владимир Давыдович Черниговский. Летописец называет его «добрым и кротким». Должно быть, для этого имелись какие-то основания, но нам они совершенно неизвестны. Разве что бесконечная цепь совершенных им предательств родни и союзников объяснялась каким-то особенным миролюбием, стремлением спасти от разора свою отчину…

Сам едва не погибший сначала от рук врагов, а затем от нашедших его и принявших за знатного неприятеля собственных воинов Изяслав Мстиславич, не залечив ран, сел на коня и поехал к Изяславу Давыдовичу, оплакивавшему погибшего брата.

«Плакав над ним, как по брате своем», Мстиславич сказал тезке: «Этого нам уже не воскресить, но вот, брат, Бог и святая Пречистая врагов наших победили, однако же бегают они неподалеку, а Чернигов пуст. Так что ты, брат, тут уже не стой, а снарядись, возьми брата своего и иди в Чернигов, а я тебе помощь подготовлю. Будь же до нынешнего вечера в Вышгороде». Мстиславичи отрядили на помощь Изяславу Давыдовичу Романа Ростиславича (зятя Святослава Ольговича). Скоро уже Изяслав вошел в Чернигов, похоронил брата и сел на княжеском столе.

Между тем Ольговичи переправились через Днепр выше Заруба и скоро достигли Городца. Летописец отмечает, что Святослав Ольгович был чрезвычайно грузен, а потому при бегстве «утрудился» так, что дальше идти не мог. Но он, конечно, хотел сам завладеть Черниговом, а потому спешно отправил туда Святослава Всеволодовича. Только доехав до Десны, Святослав узнал о происшедшем — и повернул обратно, послав дяде весть: «Не езди сюда, а поезжай в Новгород (Северский. — С. А.). Сюда уже въехали Изяслав Давыдович и Роман Ростиславич». Передохнувший к тому времени Ольгович «побежал к Новгороду»^{129}.

Владимирко, узнав о поражении свата, повернул на Галич, тем более что в его земли вторгся Мстислав Изяславич с венгерским отрядом. Великий князь же, отпустив в Смоленск брата Ростислава, двинулся с оставшимся войском на Юрия. Тот, запертый в Городце и потерявший почти все силы, вынужден был согласиться на мир. Он обещал остаться в Городце всего на месяц, после чего удалиться в Суздаль при условии, что Переяславль останется за его сыном Глебом. Вячеслав и Изяслав настояли и на том, чтобы Юрий отказался от союза со Святославом Ольговичем.

Последний, узнав об этом, решил помириться с новым черниговским князем. Святославы, дядя и племянник, встретились и отправили к Изяславу Давидовичу общее посольство: «Брате, мир стоит до рати, а рать до мира. А ныне, брат, мы братья друг другу, так что прими нас к себе. Отчин у нас две — одна моего отца Олега, а другая твоего отца Давыда. Ты, брате, — Давыдович, а я — Ольгович. Ты же, брате, прими то, что отца твоего Давыда, а что Ольгово, то нам дай. Так и поделимся». Изяслав согласился. Поскольку границы владений Давыда и Олега с точностью неизвестны, неясно, какие именно территории возвратил Изяслав по договору, но понятно, что речь шла о северских и вятичских землях, которые Ольговичи и в прежние годы упорно отстаивали как свою «отчину»^{130}.

Юрий между тем, как и опасался Изяслав, не пожелал уходить на север согласно уговору. Киевская рать снова двинулась к Городцу, причем Мстиславич призвал чернигово-северских князей присоединиться к нему. Явились Изяслав Давыдович и Святослав Всеволодович, а Святослав Ольгович прислал «помощь». После многодневного штурма Юрий, наконец, согласился исполнить условия договора. Передав Городец сыну Глебу, он отправился в свое княжество. По пути он остановился в Новгороде-Северском у Святослава, и сваты немедленно возобновили союз. Святослав принял гостя «с честью великой» и снабдил в дорогу припасами.

Было очевидно, что война не прекратилась и Святославу, раз он по-прежнему заодно с Юрием, вскоре придется вновь вступить в нее. То, что на новгород-северского князя смотрели как на одного из вождей враждебной Мстиславичам партии, неожиданно подтвердилось уже ближайшей зимой. В Полоцке восставшие горожане свергли князя Рогвол ода Борисовича, зятя великого князя, и возвели на престол минского князя Ростислава Глебовича. Ища союзников и покровителей на случай мести Мстиславичей, «прислали полочане к Святославу Ольговичу с любовью, чтобы иметь его отцом себе и ходить в послушании его, и на том целовали крест»^{131}. Впрочем, Изяславу, занятому войной с Галичем и ожидавшему нового натиска с севера, было не до того. Так что Святослав неожиданно для себя на время распространил свое влияние на северо-запад Руси, войдя в число сильнейших ее правителей, которым присягали на верность слабейшие.

Вот в такой год появился на свет князь Игорь Святославич. Немало поэтических образов может возникнуть, если размышлять над обстоятельствами его рождения. Будущий герой «Слова» родился в походе, и первыми звуками внешнего мира, услышанными им, вполне могли быть пение рогов и ржание боевых коней… Правда, мы не можем быть уверены в том, что Святослав действительно взял беременную жену в поход, хотя летопись как будто свидетельствует именно об этом. Княгиня, должно быть, сопровождала мужа до Чернигова, где ее можно было оставить в безопасности. На войну Святослав супругу все-таки не брал (в прошлый раз она оказалась в гуще событий, поскольку бежала с мужем из его стольного града Новгорода-Северского). Должно быть, после поражения она вместе с младенцем оказалась в руках Изяслава Давидовича, хотя летописцы об этом и не упоминают. Несомненно, княгине ничто не угрожало — хотя бы потому, что Изяслава сопровождал ее (или ее мужа) зять Роман Ростиславич, а сам Изяслав не собирался ссориться с Ольговичами. Но пребывание княгини и новорожденного княжича в Чернигове дает дополнительное объяснение и попытке Святослава Ольговича быстрее захватить отчий престол, и его скорому примирению с Давыдовичем. Впрочем, столь же вероятно, что, поскольку война затягивалась, княгиня с сыном вернулась в Новгород-Северский, как только оказалась готова к переезду.

Мы очень хорошо осведомлены о ходе политических и военных событий того времени. Благодаря подробным записям летописцев, особенно киевских, перипетии внутренних смут, внешних войн, дипломатических интриг могут быть восстановлены буквально по дням. Естественно, благодаря этому раскрываются и характеры действующих лиц — через дела, а не через оценки. Последние могут оказаться весьма неожиданными — как в случае с «добрым и кротким» Владимиром Давыдовичем. Дела же князей, особенно в пору распрей, представляются довольно однообразными и характеризуют их не с лучшей стороны. Перед нами предстает череда властолюбцев, честолюбцев, клятвопреступников, узурпаторов, к тому же циничных и лицемерных демагогов — эти качества, в большей или меньшей степени, были присущи всем тогдашним правителям. Поминутно уповающий и ссылающийся на Божью помощь Изяслав Мстиславич производит на нас несколько иное впечатление, чем на современников, веривших, что его временные успехи и вправду объяснялись небесным Промыслом… Впрочем, сам этот Промысел у летописцев оказывается скорее похож на античный фатум, благосклонный сегодня к одним, а завтра к другим. Поскольку замараны клятвопреступлением оказывались практически все участники распри, поражение любого выглядело как справедливая кара. И все князья стремились вступить с Богом в «личные», «вассальные» отношения, привлечь Его на свою сторону — благочестием, строительством церквей и монастырей…

Лишь слабые оттенки характеров проступают в летописных строках. Ясно, что Изяслав Мстиславич и Святослав Ольгович, в отличие от склонных примыкать к сильнейшему Давидовичей, были мужественны и решительны, всегда готовы к войне за свои интересы. Ясно, что Вячеслав Владимирович был миролюбив и действительно «кроток», с легкостью уступал свои права; его поведение являло собой жалкую пародию на смирение его отца. Уступки Владимира Мономаха останавливали вражду князей, уступки же Вячеслава лишь разжигали ее, нанося вред Русской земле, на интересы которой он любил ссылаться. Пожалуй, алчный, не спускавший врагам и «долгорукий» Юрий Владимирович был более достойным сыном своего родителя — по крайней мере, он действительно мечтал сплотить под своей рукой всю Русь. Далеко не все князья с равной охотой наводили на Русь степняков; впрочем, Изяславу Мстиславичу с его венгерскими родственниками в этом не было нужды. Да и «свои поганые», «черные клобуки», всегда были под рукой у киевского великого князя. У Святослава Ольговича же и Юрия Долгорукого именно половцы были свойственниками или даже родственниками: Святослав, наполовину половец, сам первым браком, видимо, был женат на половчанке. Едва ли Степь была для него столь же чужой, как для страдавших от разора во время его походов горожан и селян Киевщины. Да и разница в том, были разорители княжескими дружинниками или кочевниками, для жителей Руси была только одна — далеко ли угонят в полон от дома, есть ли шанс вернуться… Свои жгли и грабили не «хуже» чужаков.

Итак, даже проявления характеров князей в их политике часто не так однозначны, как кажутся при поверхностном взгляде. Их поведение в быту, со своими семьями остается совершенно закрытым для исследователя, отчасти потому, что «домашнего» бытия, отдельного от общественного, знатный человек Средневековья не имел. Вся жизнь князя проходила в походах, управлении подданными, развлечениях и пирах с дружиной и собратьями. Смыслом этой жизни по определению было именно властвование — в идеале справедливое и милосердное, христианское. Это дает понять единственный памятник, из которого мы можем получить информацию об образе мыслей древнерусского князя из первых рук, — «Поучение Владимира Мономаха детям». В нем есть советы по семейной жизни, но их ничтожно мало по сравнению с советами по устроению жизни государственной.

Жен полагалось любить, по слову апостола Павла, — об этом напоминает и Мономах. Как и повсюду, на Руси воинская культура выработала на народных и библейских основах образ идеальных супружеских отношений: верная и любящая жена ждет мужа из похода, следя за его достоянием, он мечтает о ее объятиях, но может прийти час, когда ей придется оплакивать погибшего или тосковать о плененном. «Плач Ярославны» в «Слове» — наиболее известное и яркое воплощение этого образа любви, пылкой, жертвенной, изнемогающей в разлуке. Однако в реальности идеал, увы, не всегда обретал воплощение именно в супружестве. Как и во все времена, бывало, что князья бросали судьбы своих государств на алтарь страсти к неравным. Так, Ярослав Осмомысл, отец Ярославны, предназначил престол сыну от наложницы, вызвав тем самым страшную смуту в Галиче.

Любил ли свою вторую жену Святослав Ольгович? Скорее всего, любил, иначе не женился бы вопреки воле епископа, вступив в конфликт с только что обретенным городом. Если бы брак заключался из каких-то политических соображений, то, надо думать, запрет Нифонта перевесил бы их. То, что Игорь не был их последним ребенком, свидетельствует о том, что чувства Святослава не остыли и в начале 1150-х годов, когда княгине было уже около тридцати. О наличии у Святослава наложниц ничего не известно. Если Олег, как обоснованно считается, был сыном от этого же брака, то у супругов родились три сына и три дочери (помимо жены Романа Ростиславича и родившейся в 1149 году Марии, это еще и неизвестная по имени жена Владимира Андреевича Дорогобужского[10])^{132}.

Образ князя, готового умереть, лишь бы не видеть пленения супруги и детей собственным двоюродным братом, — неоднозначный для нас, но вполне вписывавшийся в представления того времени и того социального слоя о любви и чести. Образ князя, берущего с собой жену на сносях то на съезд, то в военный поход или покидающего ее накануне родов ради похода, — еще более неоднозначный на современный взгляд. Но у летописца эти поступки вызывают, кажется, лишь легкое удивление. Когда обязательства супружеской любви и княжеско-воинской чести вступали в противоречие, следовало либо выбрать что-то одно, либо соединить их — исполняя долг вождя, не разлучаться с супругой.

Итак, жена была очень дорога Святославу. Семья же как таковая вряд ли являлась для него большей или же меньшей ценностью, нежели для его сородичей. Семья — средство продолжить династию, сохранить и усилить свой род. Преданность ей — часть преданности роду в целом, часть долга властителя. Создание семьи, обзаведение потомством не являлись для князей самоцелью. Игорь Ольгович был женат, но детей у него не было. Однако не это помешало ему занять великокняжеский престол. Несмотря на бездетность, он какое-то время числился главой Ольговичей — отсутствие у него наследников было даже выгодно родственникам, поскольку не увеличивалось число будущих конкурентов. Не столь высокая, как в народе, но всё же нередкая и в княжеских домах детская смертность не позволяла чересчур прикипать душой к еще неокрепшему потомству. У большинства князей рождалось много детей, и про многих мы знаем, что они не дожили до зрелости. Тем больше дорожили выжившими. Любовь к детям для князей была и естественным стремлением души, и предписываемой добродетелью. «Поучение» Мономаха — достойный памятник искреннему слиянию того и другого в сердце одного из образованнейших государей своего времени.

Так что можно не сомневаться, что Святослав лелеял второго сына — с того момента, как стало ясно, что мальчик благополучно перенес все треволнения первых месяцев жизни, коими, собственно говоря, был обязан отцу. То, что Святослав ценил сына и возлагал на него надежды, видно уже из данных ему имен (как говорилось выше, оба имени он мог получить в честь Игоря Ольговича). Впрочем, главной надеждой, а к тому времени уже и почти соратником отца был юный Олег Святославич — полный, по светскому имени и отчеству, тезка деда-«Гориславича» (возможно, его крестильное имя было Феодосии, хотя по этому поводу и есть серьезные сомнения^{133}).

В пользу того, что в своих детях Святослав видел прежде всего будущих князей, могут свидетельствовать их браки, не слишком похожие на отцовский. Женитьба их отца и матери была отчасти мезальянсом (хотя в происхождении княгини из боярского рода вряд ли стоит сомневаться), притом не одобренным Церковью. Но все три брака детей Святослава, заключенные при его жизни, — чинные, с равными княжескими домами и потому «политические». Правда, следует иметь в виду, что родственники-Рюриковичи находились в постоянном общении и у их молодежи имелось довольно возможностей и самим узнать о потенциальных женихах и невестах, и познакомиться… Так или иначе, но браки двух дочерей и старшего сына Святослава скрепляли важный для него союз с разными ветвями Мономашичей.

О том, как рос Игорь Святославич в находившемся далеко от взоров летописцев Новгороде-Северском и даже в более близком Чернигове, мы практически ничего не знаем. О воспитании знатных воинов, даже княжичей в Древней Руси у нас очень немного данных, но они позволяют нам хотя бы примерно представить, как младенец, рожденный в походе, в год отцовского поражения, сам превращался в ищущего браней «шестокрыльца»[11].

В языческую эпоху древнерусская знать — прежде всего воинская. Война была главным занятием древнего вождя-князя и его дружины. Долг править, вести людей, «рядить» их был производным и в любом случае касался только самого князя, а не его «мужей»-дружинников. Соответственно, княжича с древнеславянскои эпохи воспитывали в первую очередь как воина. Идеальный дружинный вождь — «пардус» (барс) Святослав — «легко ходил… и войны многие творил», по дружинному преданию, с того самого момента, как «вырос и возмужал». Девочек в знатных семьях, очевидно, столь же целенаправленно готовили в соратницы воинов, способные в их отсутствие хранить дом и править им.

Воспитанием юного аристократа, как и простого русича, изначально, в языческую пору, ведал его дядя или иной родич по материнской линии. В княжеской семье он получал почетный титул «кормилец», но нередко мог обладать и более обширной властью, как Олег при Игоре Рюриковиче, присвоивший себе после взятия Киева княжеские права и титул. После принятия христианства, по крайней мере в княжеских семьях, стали выбирать «кормильцев» из числа знатных бояр, необязательно связанных родством с княжеским домом. Тому была очевидная причина: крещение позволило заключать многочисленные династические браки, и материнская родня для юных княжичей часто оказывалась труднодоступна. Не тот случай был у Святослава Ольговича, женатого на знатной Новгород ке; вполне возможно, что хотя бы часть княгининой родни переселилась к ней после окончательного изгнания Святослава из Великого Новгорода. Основные вехи воинского воспитания в языческую — и не только — эпоху позволяет нам представить, пусть в преувеличенном и поэтическом виде, былина о богатыре-оборотне Волхе. Записанная в Новое время и несущая на себе печать прошедших веков, она в то же время содержит многие древние черты, восходящие к самым началам славянской истории. Волх еще в колыбели просит у матери:

Очень похоже в «Слове» описывает своих курских дружинников брат Игоря Святославича Всеволод:

В то, что древние воители если не с колыбели, то встав на ноги, росли с оружием под рукой, вполне можно поверить. По преданию, того же Святослава Игоревича после гибели отца (945) посадили в весьма нежном возрасте на коня, чтобы он сделал символический бросок копьем между конских ушей в знак начала похода на обидчиков-древлян.

Волха в семь лет отдают учиться грамоте — это уже знак христианской эпохи. В языческую пору власть имущие обучались совсем иным «мудростям», и к ним былинный герой приступает в десятилетнем возрасте:

Сверхъестественная сила, в чем бы она ни выражалась, у всех язычников считалась принадлежностью законного вождя, и славяне не были исключением. Их князья еще в «Слове о полку Игореве» именовались «Дажьбожьими внуками» — кровными потомками Солнца, а былинный Волх — сыном Змея.

Двенадцать лет — для древнего руса пора вступления во взрослую жизнь, время первых походов. Былинный Волх «стал себе… дружину прибирать». Так было и в христианское время. Владимир Мономах свой первый поход совершил в этом возрасте. Впрочем, в удельную эпоху этот возраст сдвигался по обстоятельствам. Олегу Святославичу, когда он сопровождал отца в походах 1147—1149 годов, еще не исполнилось двенадцати. Игорь Святославич был впервые взят отцом на княжеский снем в семь лет. Завершался этот переходный период в 15 лет, когда молодой воин считался уже годным и для войны, и для предводительства в ней, и для вступления в брак. Впрочем, в XII веке браки могли заключаться по необходимости, обычно политической, и в более нежном возрасте. Как было сказано, первую жену-половчанку Святославу Ольговичу отец взял в весьма юные его годы. Олег Святославич женился на дочери Юрия Долгорукого, будучи не старше тринадцати лет.

В печорском варианте былины о Волхе мать просит у Бога (конечно, уже христианского) для сына «достоинств», имевшихся у разных героев былинного эпоса:

Это настоящий смотр древних геооических добродетелей, где богатырские стать и сила встают в один ряд с конем и одеждой, а те, в свой черед, со сметкой и вежеством. По духу этот записанный в Новое время текст принадлежит давно ушедшей эпохе, что подтверждается дальнейшим описанием постижения Волхом оборотнической «мудрости».

Крещение Руси изменило многое, но кое-что осталось неизменным. Уходили древние верования в магическую силу вождей, но сохранялась обязанность биться за свою землю и вести в бой других. Однако появилось и новое, в частности долг знатного человека править крещеным людом в мирное время и стремиться мир сохранить, просвещать подданных и являть собой пример христианского благочестия. В этом смысле, особенно в княжеских семьях, произошло некоторое сближение традиций воспитания детей обоего пола; и мальчиков, и девочек готовили к правлению, наставляли в вере, в законах, в правилах поведения и обучали иностранным языкам.

Уже Владимир Святославич в конце X века основал в Киеве первую школу. Дело это было настолько необычное, что детей пришлось едва ли не силой отрывать от родителей — знатных людей, «нарочитой чади». Ярослав Мудрый открыл школу в Новгороде для детей знати и духовенства. В его правление школы при храмах возникают по всем городам Руси—к примеру, даже в небольшом Курске, где рос сын княжеского наместника, будущий святой Феодосии Печерский. Обучение было, во всяком случае для большинства, необязательным — Феодосии сам просил родителей отдать его «на учение божественных книг»^{137}.

В «программу» древнейших русских школ входило изучение славянской грамоты, Священного Писания, богослужения и, видимо, греческого языка. Княжеские дети обучались на дому, и их образование и самообразование могли быть гораздо шире — в зависимости от наклонностей и способностей. Так, отец Владимира Мономаха Всеволод Ярославич знал пять языков. Как обстояло с этим дело в роду Ольговичей, неизвестно. Однако, вероятнее всего, княжичи сызмальства знали как минимум языки своих матерей, мачех и бабок. Святослав Ольгович и его дети должны были более или менее владеть половецким, родным языком Осолуковны и ее степной родни. Должно быть, в чернигово-северском доме не забывали и разговорный греческий — язык Феофано Музалон.

О моральных ценностях, теперь сызмальства прививавшихся (по крайней мере в идеале) знатным людям, позволяет судить «Поучение» Владимира Мономаха. Теперь на смену древним воинским добродетелям приходят в качестве главных добродетели христианские: «Во-первых, Бога ради и души своей страх имейте Божий в сердце своем и милостыню творите нескудную — ведь это начало всякому добру». «Как Василий (святитель Василий Великий. — С. А.) учил, собрав юношей: иметь душу чистую, неоскверненную, тело худое, беседу кроткую и соблюдать слово Господне». «Мы, люди, грешные и смертные, если нам зло сотворят, то хотим и пожрать, и кровь пролить сразу же; а Господь наш, владея и жизнью, и смертью, согрешения наши выше голов наших терпит вновь и вновь всю жизнь нашу. Как отец, чадо свое любя, бьет и обратно привлекает к себе, так и Господь наш показал нам победу над врагами: тремя делами добрыми избыть врага и победить его — покаянием, слезами и милостыней».

Это, как говорит сам Мономах, «слова божественные»; а в следующем далее «от худого моего безумия наставлении» старое и новое временами уже сплетаются неразрывно и древние качества вождя обретают новое христианское звучание: «Паче всего гордости не имейте в сердце и в уме… В земле ничего не храните — то нам великий грех. Старых чтите, как отцов, а молодых, как братьев. В доме своем не ленитесь, но всё видьте; не полагайтесь ни на тиуна, ни на отрока, чтобы не посмеялись приходящие к вам дому вашему и обеду вашему. На войну выйдя, не ленитесь, не полагайтесь на воевод; ни питьем, ни едой не увлекайтесь, ни сном; и сторожи сами снаряжайте, и ночью, повсюду расставив сторожей, с воинами ложитесь, а вставайте рано; оружия не снимайте с себя спешно, без оглядки по лености — внезапно ведь человек погибает. Лжи берегитесь, пьянства и блуда, в том ведь душа погибает и тело. Куда же пойдете по своим землям, не дайте пакостей делать отрокам, ни своим, ни чужим, ни в селах, ни на полях, чтобы не проклинали вас. Куда же пойдете, где встанете, напоите, накормите нищего; более всего чтите гостя, откуда бы ни пришел к вам, доброго ли, простого ли, посла ли — не сможете подарком, так пищей и питьем; ведь такие мимоходящие славят человека по всем землям либо добром, либо злом. Больного посетите; за мертвецом идите, ибо все мы мертвецы. И человека не минуйте, не поприветствовав, доброе слово ему дайте. Жену свою любите, но не дайте ей над собой власти. Вот же конец всему: страх Божий имейте всего превыше»^{138}.

Конечно, подлинный облик князей-Рюриковичей и их дружинников наступавшей удельной эпохи был далек от идеального. Если бы князья соответствовали описанному в «Поучении» образцу, то оно не было бы написано. И летописцы осуждали современных им князей и бояр за то, что те, разделяя грехи и даже суеверные заблуждения предков-язычников, в то же время были лишены их добрых качеств. Однако Мономах и другие наставники князей описывали именно идеал справедливого, милосердного и богобоязненного, подлинно христианского правителя. Этот идеал по мере утверждения веры укоренялся в сознании всё большего числа людей — и сам по себе уже вынуждал власть имущих считаться с ним.

Итак, Игорь неприметно для взоров летописцев рос в Новгороде-Северском, а вокруг него на Руси все годы его детства продолжала бушевать распря, в которой его отец принимал самое активное участие. Святослав Ольгович, даже если бы желал того и считал важным, едва ли мог непосредственно заниматься воспитанием сына, пока не посадил его, уже семилетнего, «на конь» и не взял в первый для него, пусть и мирный, поход…

Пока же следующий за годом рождения княжича 1152 год не принес завершения войны. По весне Изяслав Мстиславич вместе с Изяславом Давидовичем и Святославом Всеволодовичем пришел к Городцу и выжег его, чтобы лишить Юрия надежного оплота на юге. После этого великий князь в очередной раз двинулся на запад, против Владимирка^{139}. Для Юрия это стало лишь ожидаемым поводом к возобновлению военных действий. Пока Изяслав вел так и не кончившуюся покорением Галича кампанию на юго-западе, на другом конце Руси Юрий начал собирать войска. Он потребовал помощи у муромо-рязанских Ярославичей, которые после похода 1147 года не смели ему перечить. В Рязани уже снова сидел изгнанный в тот раз Юрием Ростислав Ярославич. Он не стал уклоняться от доказательства своей преданности — явился сам с братьями, рязанскими и муромскими дружинами. Явились и многочисленные половцы из разных племен, кочевавших между Днепром и Волгой. Со всем этим войском Юрий вторгся в земли вятичей, взял Мценск и Глухов, где и остановился^{140}.

Отсюда он отправил к Святославу Ольговичу требование присоединиться к нему. Святослав после прошлогоднего поражения не хотел ввязываться в новое предприятие свата, но делать было нечего — вернувшийся в Киев Изяслав был далеко, а полчища Юрия близко. Святослав Ольгович прибыл в Глухов, и союзники пошли к Чернигову. Однако туда раньше успели войти Ростислав Мстиславич и Святослав Всеволодович, на этот раз волею судеб оказавшийся противником дяди. В помощь Изяславу Давидовичу они привели киевскую и смоленскую рати, тем самым обеспечив его лояльность. Юрий встал в окрестностях города, в Гуричеве, отправив половцев разорять округу. Напуганные князья укрыли горожан в цитадели — черниговском детинце. Наутро половцы сожгли передовые укрепления и ворвались в город. Черниговцы яростно оборонялись, но, возможно, не удержали бы стен, если бы не подошла подмога. Узнав о штурме, Изяслав Мстиславич с Вячеславом привели киевские полки. При слухе о их подходе половцы, уже отягощенные добычей и полоном, принялись разбегаться. Тогда и Юрий со Святославом повернули восвояси. Оба Изяслава и их союзники встретились у стен спасенного Чернигова. Кое-кто из князей хотел преследовать врага, но была уже поздняя осень, на реках стал непрочный лед, и погоню решили отложить. В итоге половцы безнаказанно разфабили окрестности Путивля и лишь потом ушли в степь.

Святослав с Юрием возвратились в Новгород-Северский. Оттуда Юрий ушел в Рыльск, собираясь вернуться к себе. Поняв намерения свата, Святослав бросился вдогонку. Прибыв в Рыльск перед самым выступлением Юрия, Новгород-северский князь накинулся на него: «Ты хочешь прочь пойти, а меня оставляешь? Сколько ты волости моей погубил, а жита сколько потравил около града! Теперь половцы ушли в Половецкую землю, а затем Изяслав, соединившись со своей братией, пойдет на меня из-за тебя и остаток волости моей погубит!» Пристыженный Юрий пообещал помочь при нужде и оставил Святославу своего сына Василька с отрядом в 50 дружинников. На обратном пути Юрий подчинил себе всю Вятичскую землю, относившуюся к уделу Святослава Всеволодовича^{141}.

Как и ожидал Святослав Ольгович, Изяслав Мстиславич двинулся на Новгород-Северский, взяв с собой Святослава Всеволодовича и Романа Ростиславича со смоленской подмогой. Под стенами города, к которому киевляне подошли в феврале 1153 года, к ним присоединился Изяслав Давыдович с черниговцами. Первый же приступ едва не закончился успешно — ратники Изяслава пробили ворота острога и ворвались в город, но затем вынуждены были отступить. На третий день Святослав Ольгович предложил мир. Надо думать, союзные князья — племянник, зять и двоюродный брат осажденного — не горели желанием сражаться, к тому же приближалась весенняя распутица. Великий князь нехотя согласился на крестоцелование при условии, что Василько Юрьевич отправится к отцу. После этого князья разъехались по своим землям. Изяслав Мстиславич некоторое время оставался в Чернигове у Изяслава Давыдовича. Здесь пришла радостная весть о победе сына великого князя, Мстислава, над половцами, впервые за долгие годы одержанной в степи^{142}.

На Черниговщине настало временное затишье. По весне, узнав о смерти Владимирка Галицкого, Изяслав Мстиславич вновь двинулся на запад, чтобы вновь попытаться подчинить Галич, и опять безуспешно. Между тем Святослав Ольгович встретился у города Хоробря с Изяславом Давидовичем Черниговским. Князья договорились «как один муж быть» и целовали на том крест^{143}.

Летом 1154 года с севера вновь двинулся Юрий Долгорукий. Однако еще до вступления в землю вятичей на коней в его войске напал мор, погубивший большую часть кавалерии. Потерь не восполнила даже соединившаяся с Юрием на подходе к Козельску половецкая конница, и суздальский князь решил повернуть назад^{144}— как вскоре выяснилось, не зря. Киев достался ему позже, зато практически бескровно.

В ночь с 13 на 14 ноября 1154 года в Киеве умер Изяслав Мстиславич. Сразу же встал вопрос о престолонаследии. С одной стороны, его соправитель Вячеслав оставался законным великим князем. С другой — с ним уже давно не считался никто из князей, кроме покойного да его смоленского брата. На его стороне было разве что почтение киевлян, видевших в нем некую гарантию стабильности и соблюдения родового старшинства. Изяслав Давыдович Черниговский хорошо помнил, как поступил в подобной ситуации его двоюродный брат Всеволод. Узнав о смерти тезки, Изяслав Давыдович тут же устремился к Киеву. Но у него не было наглости Всеволода. Когда Вячеслав узнал, что черниговский князь подошел к бродам через Днепр, то строго вопросил его: «Почто приехал и кто тебя позвал? Поезжай в свой Чернигов». Изяслав смущенно ответствовал: «Приехал брата своего оплакать. Меня же тут не было над братом — позволь оплакать его, идя за гробом». Вячеслав с внучатым племянником Мстиславом Изяславичем не разрешили ему войти в город до прибытия Ростислава из Смоленска, и Изяслав вернулся в Чернигов несолоно хлебавши.

Стремясь расколоть черниговский дом, за последний год сплотившийся, Вячеслав обратился к племяннику покойного Святославу Всеволодовичу: «Ты Ростиславу сын любимый, а значит, и мне. Побудь у меня в Киеве, пока не придет Ростислав, а тогда все договор заключим». Всеволодович немедленно откликнулся и, не поставив в известность ни Святослава Ольговича, ни Изяслава, отправился в Киев. Изяслав со Святославом, поняв, что своими силами Киев уже не захватить, в свою очередь, обратились к Юрию с призывом идти на столицу^{145}.

Между тем Ростислав Мстиславич вошел в Киев и был киевлянами признан князем-соправителем Вячеслава. Для начала новый великий князь обласкал выказавшего ему верность племянника Святослава Всеволодовича, отдав ему в удел Туров и Пинск: «Как приехал к отцу моему Вячеславу и волость мою соблюл, за то наделяю тебя волостью». Святослав принял пожалование «с радостью». Но торжество новых владельцев Киева было недолгим. Глеб Юрьевич с половцами пошел на Переяславль, где сидел Мстислав Изяславич, и киевским князьям пришлось спешно идти на подмогу. Половцев от Переяславля отбили, но Ростислав решил на этом не останавливаться и склонил Святослава и Мстислава к походу на Чернигов, поскольку союз Изяслава Давыдовича с Юрием снова стал очевиден. В пути великий князь получил весть о внезапной кончине Вячеслава, заставившую его вернуться в Киев. Но затем, вопреки совету бояр, убеждавших князя остаться в городе и заново заручиться поддержкой общины, он снова выступил на Чернигов. Изяслав Давыдович между тем позвал на помощь Глеба Юрьевича с половцами, лишь слегка потрепанными у Переяславля.

Ростислав и Святослав, подступив к городу, предложили Изяславу замириться: «Целуй нам крест. Ты в отчине своей, Чернигове, а мы в Киеве будем, все сами по себе». Но Изяслав на этот раз мириться не собирался: «Вы это начали, пришли на меня, — как мне с вами Бог даст». Когда в окрестностях Чернигова войско Глеба соединилось с дружиной Изяслава, Ростислав оценил силы противника, намного превосходящие его собственные, в основном за счет половцев, и перепугался. Его прежняя уверенность в победном исходе предприятия пропала, и он вновь послал к Изяславу — «начал давать ему под собой Киев, а под Мстиславом Переяславль». Узнав об этом, Мстислав немедленно покинул дядю. Увидев начавшееся отступление, половцы обрушились на киевские полки — и вся рать Ростислава обратилась в бегство. Святослав Всеволодович был захвачен в плен. Изяслав Давыдович и его жена выкупили у половцев двоюродного племянника и еще многих русских пленников, а беглецам дали приют в Чернигове.

В Киеве началась паника. Вместо двух князей в городе теперь не было ни одного, киевляне боялись половецкого приступа. Изяслав Давидович решил, что настало его время повторить деяние Всеволода Ольговича. «Хочу к вам ехать», — сообщил он в Киев. Тамошняя знать выслала в Чернигов посольство. «Поезжай в Киев, — просили послы, — пусть не возьмут нас половцы. Ты нам князь, поезжай». Изяслав сразу же отправился на свое новое княжение, а Глеба Юрьевича посадил в Переяславле.

Святослав Ольгович поддержал двоюродного брата, но сам в его авантюре не участвовал. Изяслав сразу по вокняжении послал за ним и предложил Чернигов. Святослав, конечно, согласился, однако не был уверен, что Изяслав удержит Киев. Он узнал, что Юрий уже выступил в поход, а «перед Юрием невозможно им удержаться»^{146}.

Юрий действительно двигался на Киев. После смерти Изяслава ему подчинился Великий Новгород, а теперь ему присягнул и опозоренный недельным киевским княжением племянник Ростислав Смоленский. Когда суздальский князь вступил в северские пределы, Святослав Ольгович устремился ему навстречу. У Синина моста в окрестностях города Радогоща сваты встретились и объединили силы. Несколько позже, у Стародуба, объявился и Святослав Всеволодович, покаялся за недавние прегрешения: «Избезумился я», — и «ударил челом». Святослав Ольгович молил союзника за племянника, «прося принять его в любовь», и Юрий согласился. Святослав Всеволодович целовал крест на верность Юрию и Святославу Ольговичу, признавая над собой их власть и старшинство. Юрий велел и ему присоединиться к походу. Князья втроем вступили в Стародуб, а оттуда пошли в уже принадлежавший Святославу Ольговичу Чернигов.

С дороги Святослав Ольгович отправил посла к Изяславу Давидовичу. «Пойди, брате, из Киева, — заклинал он. — Идет к тебе Юрий, а позвали его мы оба». Изяслав, однако, не дал ответа. Когда князья достигли Чернигова, Святослав отправил новое послание: «Иди из Киева, — пусть идет в Киев Юрий, а я тебе Чернигов уступлю христианских ради душ, чтобы не погибали». Святослав и сам боялся обвинений со стороны Юрия, ведь он знал о намерении Изяслава сесть в Киеве, хотя и не принял участия в воплощении его замысла. «Изяслав же не хотел из Киева, — довольно непосредственно замечает летописец, — ибо полюбился ему Киев». Святослав Ольгович в итоге остался в Чернигове, стыдясь воевать с неразумным кузеном, а Юрий встал у Моровийска на Десне и отсюда отправил посольство к Изяславу. «Мне отчина Киев, а не тебе», — напомнил Долгорукий с неприкрытой угрозой. Изяслав понял, что придется капитулировать. В стан у Моровийска полетело униженное послание — Изяслав «молил и кланялся»: «Что же ты сам не сел в Киеве? — а то меня посадили киевляне. Не причиняй мне вреда, вот тебе твой Киев»^{147}. Юрий «отдал свой гнев», и получивший прощение Давидович немедленно покинул столицу. Так 20 марта 1155 года Долгорукий в последний раз взошел на великокняжеский престол.

Вокняжение Юрия должно было бы прекратить усобицу и восстановить на Руси законный порядок, нарушенный амбициями черниговцев и Изяслава Мстиславича. Действительно, после смерти Вячеслава киевский стол по праву принадлежал Юрию, и со времен его брата Ярополка он стал первым князем, действительно законно сидевшим на нем «по отчине и по дедине», в свой черед. Другое дело, что утихомирить княжескую алчность и подчинить уделы теперь было уже совершенно невозможно, и за свое короткое княжение Юрию довелось в этом убедиться. Провозглашенный Всеволодом Ольговичем с сомнительной ссылкой на прецедент Мономаха принцип, который можно на современный язык перевести немудрящим «кто смел, тот и съел», не переставал владеть умами князей. Особенно вновь угнездившегося в Чернигове Изяслава Давыдовича, которому давно не давал покоя пример самого Всеволода. Собственно, возмутители спокойствия оставались прежние — Чернигов на востоке и Волынь на западе. Уже в первый год правления в Киеве Юрию пришлось воевать с Мстиславом Изяславичем, и это противостояние продлилось все следующие годы.

Святославу Ольговичу вокняжение свата в Киеве дало возможность перераспределить в свою пользу земли Северщины. Святослав Всеволодович после вступления Юрия в столицу прибыл к дяде-тезке и повторно присягнул ему. Святослав Ольгович в наказание за провинности отнял у племянника прежние владения — Сновск, Карачев и Воротынск, правда, взамен дал три других города. Когда старший Святослав вступал во владение Сновском, к нему прибыло посольство от Изяслава Давыдовича. Как и следовало ожидать, старый-новый черниговский князь не угомонился и предлагал совместно выступить против Юрия. Святослав отказал наотрез^{148}.

Юрий прекрасно знал о замыслах Изяслава, а потому, вернувшись из неудачного похода на запад, поспешил замириться с волынцами, а также призвать в Киев помощь из Смоленска и Галича. Когда союзные князья собрались в Киеве, Юрий обратился к Изяславу Давыдовичу: «Хочешь ли к нам прийти с миром? А то мы к тебе». Изяслав, поняв, что с соединенными силами Мономашичей и галичан не сладить, целовал Юрию крест. В Лутаве, на черниговских землях, Юрий встретился с Изяславом. На снем прибыл и старший Святослав — как посредник и гарант договоренностей. Изяслав Давыдович утвердил с Юрием союз и получил от него город Корческ на Волыни, Святославу Ольговичу достался полесский Мозырь. С тем и разошлись. Зимой 1155/56 года княжеский союз был скреплен браком дочери Изяслава Давыдовича (единственного прямо упоминаемого его ребенка) с Глебом Юрьевичем^{149}.

Этот вынужденный союз тем не менее пришелся Изяславу весьма кстати, когда в наступившем году смута нежданно вспыхнула в самой Черниговской земле. Единственным наследником братьев Давидовичей был Святослав Владимирович, видимо, к моменту гибели отца малолетний. Изяслав, не склонный разбрасываться землями, оставил племяннику на прокорм лишь небольшой городок Березов. В 1156 году Святослав Владимирович, уже способный водить дружину, бежал из Березова и внезапно захватил Вщиж, а затем и другие города Подесенья. К нему присоединился Святослав Всеволодович, недовольный условиями прошлогоднего обмена территориями. Младшие князья обратились за помощью к Ростиславу Смоленскому. Тот был не более искренним союзником Юрия, чем Изяслав, и пользовался относительным затишьем, чтобы расширить свое влияние, прежде всего на соседние уделы рода черниговских Святославичей. В минувшем году он склонил к присяге себе рязанских князей, а теперь вступил в тайный союз с мятежными Святославами на условии их подчинения.

Юрий, возобновивший войну на Волыни, не был готов лично заниматься черниговскими делами. Встретившись у Заруба вместе с Изяславом и Святославом Ольговичем с половецкими ханами и заключив с ними соглашение, он передал «многое множество» половцев Изяславу. С этими силами тот двинулся к Березову, где закрепился Святослав Всеволодович. Святослав же Ольгович в этом походе не участвовал, а провожал свата в Киев. Мятежные племянники были вынуждены бежать в смоленские земли, Изяслав преследовал их. Наконец младшие Святославы запросили пощады. В лагерь Изяслава у Мстиславля прибыл Святослав Ольгович, и дядья заключили с племянниками мир. Святославу Владимировичу оставили Вщиж, а Святославу Всеволодовичу — его владения^{150}.

Однако союз между Юрием и черниговскими князьями долго не продержался. Зимой 1156/57 года великий князь выступил в поход на Волынь. Изяслав Давыдович и Святослав Ольгович, которым он сам выделил на западе города, просились идти с ним. Однако Ярослав Галицкий, зять Юрия, заподозрил черниговцев в желании самим присвоить Владимир-Волынский, давнюю «отчину», где княжили и Святослав Ярославич, и Олег «Гориславич». Тесть, разделявший эти опасения, чернигово-северских князей с собой не взял^{151}. Для Изяслава это было достаточным поводом к ссоре. Когда он узнал, что близ Чернигова перевозят плененного Юрием Ивана Берладника, которого великий князь сначала хотел выдать галицкому зятю, а потом передумал, то велел перехватить узника. Прославленный изгой и наемный военачальник был освобожден и доставлен в Чернигов, где обрел приют^{152}.

Ранней весной Изяслав Давыдович снесся со смоленским Ростиславом Мстиславичем, с так и непобежденным волынским Мстиславом Изяславичем и со Святославом Ольговичем. Князья договорились о мире и доверии, после чего Изяслав призвал совместно выступить против Юрия. Святослав, однако, вновь отказался идти на свата: «Крест целовал я к нему, и не могу без вины на него встать». Но у Изяслава теперь уже были и иные союзники — он договорился о совместном выступлении со «Мстиславовым племенем». На помощь черниговскому князю из Смоленска двинулся Роман Ростиславич, а из Владимира-Волынского выступил Мстислав Изяславич.

До войны, однако, не дошло. Перед самым выступлением в поход к Изяславу прибыло посольство из Киева. «Иди, княже, в Киев, — звала киевская знать, — Юрий умер». Изяслав «прослезился и руки воздел к Богу». «Благословен Господь, — провозгласил черниговский князь, — что рассудил меня с ним смертью, а не кровопролитием». Впрочем, смерть Юрия, скорее всего, была все-таки связана с назревавшей войной. Великий князь разболелся после пира у киевского боярина Петрилы и через четыре дня отдал Богу душу. Произошло это 15 мая 1157 года. Горожане и жители Киевской земли сразу же восстали против великокняжеских чиновников, повсеместно истребляя «суздальцев». Среди этой смуты Изяслав Давыдович 19 мая вошел в стольный город и занял престол^{153}.

В Чернигове Изяслав оставил племянника, Святослава Владимировича, придав ему собранное для похода войско. Естественно, Святослав Ольгович заподозрил привыкшего действовать без оглядки на законы и мораль кузена в стремлении сохранить Чернигов за Давидовичами. Узнав о вокняжении Изяслава, Святослав Ольгович взял своего племянника Святослава Всеволодовича и с войсками прибыл под стены Чернигова. Святослав Владимирович отказался впустить тезок-сородичей в город, подтвердив тем их худшие подозрения. После неудачной попытки ворваться в Чернигов дядя и племянник отвели свои дружины за реку Свинь. Между тем из Киева уже двигался новый великий князь, успевший соединиться с Мстиславом Изяславичем. Святослав Владимирович вышел из Чернигова и тоже примкнул к ним. На Свини полки встретились, но в битву вступать не стали. После обмена послами стороны пришли к соглашению. Ольговичи целовали Изяславу крест как великому князю. Чернигов достался Святославу Ольговичу, а Новгород-Северский — Святославу Всеволодовичу. Святослав Владимирович же остался со своим Вщижем. Изяслав забрал из Чернигова семью и вернулся в Киев. У Канева он, по закрепившейся при Юрии традиции, встретился с половецкими ханами, утвердив с ними мир^{154}.

Итак, Святослав Ольгович стал великим князем Черниговским — этот титул был в ходу со времен Владимира Давидовича. Престолом он завладел на основании родового права, которое, в отличие от большей части родни, не склонен был нарушать. По этой же причине он был вполне удовлетворен Черниговом и более ни на какие столы не претендовал. Для княжеской семьи новое княжение Святослава означало переезд. Игорь Святославич очутился в Чернигове в шестилетнем возрасте, когда, как мы видели, княжичей начинали обучать ратному делу и наукам. Очевидно, переезд пошел ему на пользу — Чернигов был более крупным и древним городом, чем Новгород-Северский, настоящей столицей с многочисленным образованным духовенством, с крепкими дружинными традициями.

Сев в Чернигове, Святослав перестал уделять внимание делам далекого Полоцка, отдавшегося несколько лет назад под его руку. Когда в 1158 году содержавшийся у него пленником бывший полоцкий князь Рогволод Борисович бежал и затеял усобицу, Святослав вмешиваться не стал^{155}.

Изяслав Давыдович, в отличие от двоюродного брата, не был доволен своим, казалось бы, несказанным достижением. Ему мало было просто сесть в Киеве — он хотел подлинного великокняжеского величия. Тем же летом он пошел на туровского князя Юрия Ярополчича, желая присвоить его землю. Юрий был внуком великого князя Святополка Изяславича. Его род давно оставил притязания на великокняжеское достоинство и довольствовался небольшими уделами в Полесье. Приход великокняжеской рати, к которой по зову Изяслава присоединились смоляне, полочане и галичане, стал для туровского князя неожиданностью. Он был готов принять любые условия, лишь бы его оставили в покое. Но Изяслав, подобно Мономашичам, хотел присвоить Туров и Пинск. Его поход в итоге закончился полным фиаско — на лошадей великокняжеского войска напал мор, и осаду стольных городов Полесья пришлось снять^{156}.

Правление Изяслава продлилось недолго. При первых признаках стремления к «самовластию» князья, как и прежде, объединились против Киева. Уже в 1158 году галицкий князь Ярослав Осмомысл обвинил Изяслава Давыдовича в укрывательстве своего кровного врага Ивана Берладника. Этого наемника и вожака разбойной вольницы мало кто из Рюриковичей любил, и Ярославу быстро удалось собрать совместное посольство к его покровителю едва ли не от всех русских князей, включая дядю и племянника Ольговичей, с требованием выдачи вечного изгоя. Святослав Ольгович имел причины быть недовольным Изяславом, поскольку тот удерживал немалую часть Черниговщины, оставив ему лишь несколько княжеских замков, а также отнял у него пожалованный Юрием Мозырь. В посольстве участвовали даже поляки, которым Берладник тоже успел досадить. Изяслав, однако, отказался выдавать Берладника. Тот даже сам такого не ожидал — при приезде послов в страхе убежал из Киева, прибился к половцам, поразбойничал с ними на юге владений Осмомысла и лишь затем по зову великого князя вернулся в столицу. Отказ дорого обошелся Изяславу — Ярослав вместе с Мстиславом Изяславичем и Владимиром Андреевичем Дорогобужским (зятем Святослава Ольговича) выступил на Киев.

Напуганный Изяслав тут же отправил посольство в Чернигов. Он отдал Ольговичу Мозырь и Чичерск на Соже и попросил о помощи. Святослав об обидах почти не помянул. «Право, брате, — ответил он, — гневался я на тебя, что не выправил ты мне Черниговской волости, но лиха тебе не хотел. Раз уж так сталось, что на тебя хотят, то Бог меня избави от той волости! Ты мне брат — дай мне Бог с тобой пожить хорошо и целовать крест на всей любви». В Лутаве князья встретились. Изяслава сопровождал его племянник Святослав Владимирович, а Святослава — уже оба старших сына, Олег и Игорь. Это были первый дальний выезд семилетнего Игоря и первая его встреча с большой политикой…

Князья провели вместе три дня: пировали, обменивались дарами и совещались. Сообщение о заново обретенной «любви» они отправили в Галич и Владимир-Волынский. Там лишились надежд на раскол в черниговском доме и отменили поход. Однако Изяслав Давыдович жаждал не мира, а мести. Подстрекаемый галицкими боярами, призывавшими на престол Берладника, великий князь готовился вместе с ним выступить в поход на запад, тем более что Мстислав Волынский по-прежнему собирал полки. Изяслав, естественно, после снема на Лутаве рассчитывал на Ольговичей и призвал к себе обоих Святославов — Ольговича и Всеволодовича. Однако Святослав Ольгович умолял Изяслава не выступать: «Брате, кому ищешь волости — брату или сыну? Хорошо бы тебе не начинать первым. Ты считаешь, что хотят на тебя идти; вот когда пойдут с похвальбой, то Бог будет с тобой, и я, и мои племянники» (князей-племянников к тому времени было уже двое — подросший Ярослав Всеволодович сидел в небольшом городке Ропеске).

Когда Изяслав, не внявший совету, всё же выступил, Святослав отправил вдогон нового посла, боярина Георгия Ивановича. «Не велит тебе брат начинать рати, — передал Георгий князю, — а всяко велит тебе воротиться». Изяслав пришел в ярость и велел передать: «Ведомо тебе будь, брате, — всяко не ворочусь, раз уже пошел. Но вот что передай, Георгий, брату Святославу: раз ты ни сам не идешь, ни сына не пустишь, то если мне Бог даст добыть Галич, то тогда уж не жалуйся на меня, как поползешь из Чернигова в Новгород и пожалеешь о том слове». Узнав об ответе Изяслава, Святослав воззвал: «Господи, виждь мое смирение, — сколько я уступал, не желая пролить крови христианской и отчины своей погубить. Взял я лишь Чернигов и семь городов пустых — Моровийск, Любеч, Оргощ, Всеволож и прочие — в них сидят псари да половцы. А всю волость черниговскую сам держит со своим племянником, и того ему мало — мыслит у меня еще и Чернигов забрать, а ведь крест ко мне целовал, что не будет отнимать у меня Чернигова никаким образом. Да будет за всем Бог и крест честной, от коего ты отступаешь. А я, брате, не лиха желаю, убеждая тебя не ходить, а желаю лишь мира и тишины земле Русской».

Изяслав между тем шел на запад. У города Мунарева он остановился, поджидая племянника Святослава Владимировича, посланного за половецкой подмогой. Тот еще не успел прибыть, когда пришла весть, что галицко-волынские соединенные силы во главе со своими князьями обошли великокняжескую рать и уже подступают к Киеву. Изяслав двинулся наперерез и запер Мстислава Изяславича в Белгороде. Перевес был сначала на стороне Изяслава, на помощь которому пришли еще 20 тысяч половцев. Их привел хан Башкорд, женатый на вдове Владимира Давидовича. Но другие кочевники — берендеи и торки, постоянно служившие Киеву и в последнее время ущемленные половецкой родней Юрия и Ольговичей, — переметнулись на сторону Мстислава. Когда измена стала явной, киевское войско рассыпалось. Взяв с собой племянника, Изяслав бежал сначала в Вышгород, а затем в черниговские владения, в Гомель. Здесь он некоторое время прождал жену, которая, узнав о поражении мужа, скрылась в Переяславле у зятя Глеба Юрьевича. По дороге к мужу княгиня остановилась в Ропеске, где ее «утешил и почтил», а затем проводил до Гомеля молодой Ярослав Всеволодович.

Изяслав не преминул «отблагодарить» Ольговичей — вторгся в земли вятичей, разорил принадлежавший жене Святослава Ольговича город Облов. Узнав о том, что Изяслав покорил вятичей, Святослав оставил смирение. Он конфисковал имущество бояр Изяслава, взял в заложницы их жен и отпустил только за выкуп^{157}. С другой стороны, он дал в Чернигове приют митрополиту Киевскому Константину, которого прогнал Мстислав, желавший возвести на митрополию своего ставленника. В Чернигове предстоятель и умер в 1159 году^{158}. Святослав со времен давнего конфликта с Нифонтом отличался почтением к высшему духовенству. Позже, в 1162 году он точно так же дал в Чернигове временное убежище изгнанному Андреем Боголюбским суздальскому епископу Леону^{159}.

Союзные князья без сопротивления вступили в Киев. Добро бояр и дружинников прежнего князя досталось победителям. Мстислав Изяславич понимал, что его права на великое княжение сомнительны. Поэтому, подобно отцу, он пригласил стать соправителем своего дядю Ростислава Мстиславича Смоленского. Ростислав, однако, не был похож на Вячеслава. Этот могущественный правитель, закаленный в усобицах, решительно настоял на признании своего единоличного старшинства. Весной 1159 года он прибыл в Киев и взошел на великокняжеский стол^{160}.

Первого мая Ростислав встретился в Моровийске со Святославом Ольговичем. Последний приходился новому киевскому князю сватом — тестем его сына Романа. Снем прошел в «великой любви», Святослав Ольгович без всякой опаски по первому приглашению явился к свату на обед. Ростислав одарил его мехами — соболем, горностаем, черной куницей, песцом и белым волком, а также «рыбьим зубом» — моржовыми клыками. На следующий день уже Ростислав обедал у свата и получал от него подарки: барса и двух коней под драгоценными седлами^{161}.

Непосредственным следствием этого союза стала совместная борьба с половцами. Ростислав не стал «утверждать мир» с ханами, а вместо этого принялся вместе с союзными князьями отгонять их от русских рубежей. Так, Олег Святославич разгромил рать Сантуза, а сам хан погиб в сражении^{162}.

Между тем усобица еще не закончилась и в Черниговском княжестве было неспокойно. Юрий Туровский, обозленный недавним вторжением в свои земли, решил взять реванш над Ольговичами и Мономашичами и вторгся в левобережье. Войска его дошли до Путивля^{163}. Несколько позже в степном порубежье у Выря объявился пришедший с севера Изяслав Давидович. К нему примкнули половцы, обиженные новым великим князем и Ольговичами. С ними Изяслав пошел на Чернигов, где находились дядя и племянник Святославы, а также Рюрик Ростиславич, присланный отцом им в помощь. Киевляне и берендеи не доверяли Ольговичам, поэтому, когда Ростислав отправлял к свату сына, в Киев был вытребован заложником самый младший из трех Святославичей, малолетний Всеволод.

Но сейчас Ольговичи, даже если бы хотели, не могли избежать союза с Ростиславом. Изяслав был их общим врагом, теперь уже непримиримым. По Десне шли ожесточенные бои. Половцы Изяслава рвались к Чернигову и выжигали окрестные села. Святославы попросили у великого князя еще войска. Тот отправил к ним остававшихся под его рукой галичан и двух Мономашичей — Ярослава Изяславича и Владимира Андреевича. Изяслав, узнав о их подходе, начал отступление. Святославы и Рюрик пустились в погоню за Десну, но противника не настигли.

Однако на этом кампания не закончилась. У Изяслава, несмотря на репрессии прошлого года, еще оставались сторонники в Чернигове. На пути его догнала весть: «Не езди никуда, княже. Брат твой Святослав болен, а племянник его пошел к Новгороду, а дружину свою отпустил». Изяслав, спешно развернув войска, устремился к городу. Известия были верны лишь отчасти. Святослав Ольгович, которому, возможно, действительно нездоровилось, стоял станом под стенами Чернигова. С ним были жена и сыновья Олег и Игорь. Только когда Изяслав переправился через Десну, а половцы стали разорять округу, Святослав узнал о приходе врага. Он вновь выстроил полки и отправил гонцов к Владимиру и Рюрику. Вскоре киевляне и галичане были уже обок Святослава. Союзных кочевников — берендеев и каепичей — Святослав бросил против половцев, занятых грабежом и потому беспечных. Берендеи перебили многих половцев и отбили у них полон. Степняки побежали, многие утонули в Десне. Увидев это и узнав от бегущих союзников, что из города вышли полки, Изяслав немедленно убрался за Десну и отправился обратно в Вырь. Там, однако, раньше оказался Святослав Ольгович. В Выре находилась жена Изяслава с Иваном Берладником. Святославу не удалось ни взять город, ни перехватить повернувшего в степь Изяслава. Он поджег острог и ушел.

Изяслав не утихомирился: сжег городок Зарытый на степном порубежье Черниговщины, затем вновь собрал к себе половцев и с ними пришел во Вщиж, к племяннику Святославу Владимировичу. Оттуда зимой 1159/60 года он совершил набег на смоленские земли. Пытаясь заручиться хоть чьей-то поддержкой, князь-изгой отправил посольство в Суздаль, где сидел сын Долгорукого Андрей Юрьевич, будущий Боголюбский. Изяслав просил его выдать дочь за Святослава Вщижского, своего единственного наследника, и оказать помощь в борьбе за Чернигов. Андрей согласился и отправил к Вщижу сына Изяслава, к которому присоединились муромские князья, уже тяготевшие к Ростово-Суздальской земле. Между тем на Вщиж уже шли Святослав Ольгович, Святослав Всеволодович и Рюрик Ростиславич. Святослав Владимирович затворился в своем стольном граде, ожидая прихода на помощь дяди и потенциального шурина. Его расчет оправдался: когда после неудачных приступов осаждающие проведали о приближении суздальской рати, то тут же согласились на мир и ушли. Святослав Ольгович очень хорошо представлял себе силу Северо-Восточной Руси.

Изяслав Давыдович, уже спокойный за Вщиж, ушел в захваченную Вятичскую землю. Изяслав Андреевич повернул войска обратно на север и по пути забрал с собой тезку. На Волоке оба Изяслава и Святослав Владимирович встретились с Андреем Юрьевичем, и тот отдал за Святослава дочь.

Однако Святослав Ольгович не смирился. Как только Андрей распустил полки, под Вщиж двинулась новая, еще большая рать. Помимо черниговского князя, в походе участвовали его племянники Святослав и Ярослав, сын Олег, Рюрик и Роман Ростиславичи с киевскими и смоленскими полками, полоцкий князь Всеслав и галичане. Святослав Владимирович теперь не надеялся выстоять, но город удержал. После месячной осады вщижский князь согласился признать Святослава Ольговича главой рода и своим сюзереном. С тем войска возвратились, оставив Изяслава Давыдовича без всякой поддержки сородичей^{164}.

Усобица на Руси шла к временному затишью. Однако последние схватки едва не лишили Святослава Ольговича черниговского стола. Летом 1160 года Ростислав Мстиславич выпросил у него Олега Святославича, чтобы тот «узнал лучших киевлян, берендеев и торков». Два дня Олег, вставший по велению великого князя у сельца Шелвова, ездил на обеды к Ростиславу. Но на третий день по дороге ему встретился боярин Ростислава, предупредивший, что его хотят пленить. Олег, отговорившись болезнью матери, не без труда — что, конечно, только укрепило его в подозрениях — отпросился у Ростислава и поспешил в Чернигов. Он ничего не рассказал отцу, подозревая, что тот нарочно отправил его в заложники, зато стал требовать себе в княжение Курск. Святослав Ольгович, не почуяв подвоха, согласился.

Изяслав Давыдович, то ли подозревая разлад в семействе Ольговичей, то ли достоверно зная о нем (судя по дальнейшему, последнее более вероятно), не преминул воспользоваться ситуацией. Он сговорился о совместных действиях с обоими Всеволодовичами, а Олега его послы застали еще по дороге в Курск. Дружинники Олега посоветовали ему согласиться на союз с Изяславом. Святослав Ольгович, узнавший обо всем случившемся стороной, был поражен. Однако бояре заявили князю: «Дивно, княже, что жалуешься ты на племянников своих и Олега, а своей жизни не блюдешь. Это ведь не ложь, что Роман Ростиславич посылал из Смоленска попа своего к Изяславу со словами: “Отдает тебе батя Чернигов, со мною в любви живи”. А сам тот хотел сына твоего захватить в Киеве. Ты уже, княже, и волость свою погубил, держась за Ростислава, а он тебе как-то лениво помогает». В конечном счете бояре заставили Святослава заключить с Изяславом союз. Как утверждает киевский летописец, все обвинения в адрес Ростислава были клеветой. Так ли? Бог весть. Не вызывает сомнений, однако, что в Чернигове, некогда принадлежавшем Давыду Святославичу, было немало сторонников Давыдовичей и все события могли быть звеньями одной хитроумной интриги в пользу старшей ветви княжеского дома.

Изяслав вновь собрал половцев и соединился с двоюродными племянниками. Однако Святослав Ольгович хотя и согласился на союз, но сам из Чернигова не выступил. Тогда Изяслав попытался призвать под свои стяги зятя Глеба Юрьевича из Переяславля. Но и тот не выказал желания сражаться за его интересы. Изяслав стоял под Переяславлем, пытаясь принудить Глеба к выступлению, а Ростислав тем временем собирал в Киеве войска. Когда киевская рать выступила к Переяславлю, Изяслав почел за лучшее обратиться в бегство.

Через некоторое время, впрочем, он вновь собрал разбежавшихся было половцев и двинулся к Киеву Младшие князья, сохранившие верность союзу, опять пришли к Изяславу 8 февраля 1161 года союзники, переправившись через Днепр, внезапно подступили к Киеву. Ростислав к тому времени распустил основные войска, и половцам удалось прорваться за внешние стены столицы. Великий князь отступил к Белгороду, где собрал дополнительные силы. 12 февраля Изяслав, наконец, в третий и последний раз в жизни вступил в Киев, но не задержался в городе, а, отпустив пленных киевлян, пошел на Белгород. Ростислав сжег острог и закрепился в детинце, который Изяслав осаждал три недели. Здесь его застало посольство Святослава Ольговича, вновь пытавшегося выступить миротворцем: «Заключай мир. Если же не дадут тебе мира, всё равно иди за Днепр. Если будешь за Днепром, то вся правда будет твоя». Изяслав отвечал: «Братья-то мои, вернувшись, пойдут в свои волости. А я ни к половцам не могу идти, ни в Вырь — от голода помирать. Лучше уж здесь мне умереть»^{165}.

В марте к Белгороду с запада подошло большое галицко-волынское войско во главе с Мстиславом Изяславичем, а также «черные клобуки», ведомые Рюриком Ростиславичем. Изяслав, увидев превосходящие силы врага, вновь попытался бежать, но торки настигли обоз, а затем подоспело остальное войско, обрушившееся на отступавших. Несколько бояр злосчастного князя попали в плен, сам же Изяслав был зарублен в схватке. Это произошло 6 марта. Тело князя доставили в Чернигов и погребли в построенной его отцом церкви Бориса и Глеба^{166}. Эпопея борьбы за великокняжеский престол завершилась, так и не принеся Изяславу желаемого результата… Сдержанный и миролюбивый Святослав Ольгович, никогда не искавший Киева, остался единственным представителем своего поколения черниговского дома. Последние битвы большой усобицы, «разодравшей Русскую землю», мало касались Черниговщины. Святослав Ольгович быстро оправдался перед Ростиславом и примирил с ним своих племянников и сына. Вскоре после гибели Изяслава Давыдовича оба Святослава и Ярослав Всеволодович вновь целовали крест великому князю. Молодые князья, впрочем, не унялись. Воспользовавшись разладом, начавшимся у Мономашичей между великим князем и Мстиславом Волынским, младшие Ольговичи заключили союз с туровскими князьями. Они вместе, взяв еще полочан, в 1162 году напали на брата великого князя, Владимира Мстиславича, и отняли у него Слуцк. Эта акция прошла безнаказанно, но ничего, кроме добычи, черниговцам не принесла^{167}.

К 1164 году распря, наконец, утихла, и Русь после очень долгого времени усобиц получила несколько мирных лет. И именно в начале этого года ушел из жизни Святослав Ольгович, вся жизнь которого прошла среди смут и сражений, в которых он по нужде со всей доблестью участвовал, но которых, по крайней мере в зрелости, не любил. Перед смертью Святослав принял постриг под именем Гавриил (то же имя, возможно, носил в монашестве его брат Игорь, убитый в Киеве)^{168}. Умер Святослав 15 февраля и на следующий день был погребен в Спасском соборе, где лежали почти все его родичи. Для его сыновей — и для княжившего в Курске Олега, и для почти тринадцатилетнего Игоря, и для Всеволода, пребывавшего в нежных летах, — прежняя жизнь закончилась. Теперь они, независимо от возраста, были не княжичами, а князьями. И весь груз счетов, прав и притязаний родни, все запутанные отношения владения и наследования, хитросплетения родства с этого момента определяли их жизнь. Судьба их была предрешена предками, родом еще до их рождения, и они были лишь частью этой коллективной судьбы…