Игра без правил. Как я была секретным агентом и как меня предал Белый дом

От издателя

Все сотрудники Центрального разведывательного управления обязаны подписывать договор о неразглашении конфиденциальной информации, согласно которому они должны перед публикацией представлять рукописи на рассмотрение ЦРУ. Валери Плейм Уилсон, во время работы в ЦРУ принимавшая участие в секретных операциях, разумеется, выполнила условия договора. ЦРУ проверило рукопись ее книги и вернуло автору с обширной правкой, то есть необходимыми, по мнению ЦРУ, купюрами. Многие из вымаранных частей текста содержали сведения, которые могли бы раскрыть сроки разных периодов службы г-жи Уилсон, хотя широкой публике о них к тому времени и так уже было известно.

Издательство «Саймон энд Шустер» и г-жа Уилсон обратились в суд с иском против ЦРУ: мы считали, что ЦРУ, значительно сократив текст, пошло явно дальше, чем того требовала национальная безопасность, и нарушило важные права, гарантированные Первой поправкой к Конституции США. Федеральный окружной суд с нами не согласился, постановив: хотя хронология службы г-жи Уилсон и стала достоянием общественности, сама г-жа Уилсон упомянутые сроки и даты разглашать не имеет права. Соответственно, в части, написанной для настоящего издания г-жой Уилсон, содержатся только те сведения, которые ЦРУ сочло несекретными и разрешило опубликовать.

Вымаранные фрагменты книги «Игра без правил»[1] соответствуют отрывкам, подлежащим, согласно распоряжению ЦРУ, удалению из текста. Тем не менее мы убеждены, что даже со значительными купюрами это произведение способно передать всю мощь рассказанной г-жой Уилсон истории, хотя, увы, и не во всех ее подробностях.

Стремясь полнее осветить описываемые события, издательство «Саймон энд Шустер» приняло решение включить в книгу послесловие, подготовленное журналисткой Лаурой Розен. Составленное на основе многочисленных интервью и информации из открытых источников, оно проливает свет на историю жизни и службы г-жи Уилсон, а также детально излагает те факты ее биографии, раскрыть которые сама она не имела возможности. Послесловие вкупе с книгой «Игра без правил» дает полное и яркое представление о судьбе Валери Плейм Уилсон. Г-жа Уилсон никоим образом не причастна к написанию послесловия. Более того, она не была знакома с его текстом до выхода издания из печати.

Издательство «Саймон энд Шустер» также включило в книгу в качестве приложения подборку документов, имеющих отношение к описываемым здесь событиям.

Мы надеемся встретить у читателей понимание и верим, что эта важная для всех нас книга никого не оставит равнодушным.

Предисловие

Мы с Джо в глубоком потрясении встали из-за столика в баре гостиницы «Четыре сезона». Мы только что закончили обсуждать с нашим адвокатом Дэвидом Смолменом книгу «Игра без правил», которую вы держите сейчас в руках. Мы безмолвно переглянулись. Смолмен, умный, с крепкой профессиональной хваткой адвокат по делам, связанным с Первой поправкой,[2] с самого начала неустанно защищал этот проект от всевозможных, порой непреодолимых осложнений и только что сообщил нам о том, что публикация едва не сорвалась. Это происходило в декабре 2007 года, когда мы приехали в Вашингтон на устроенный друзьями прием в честь выхода книги. Нам не терпелось отпраздновать — опубликованная наконец книга стала большой победой и для нас с Джо, и для издательства «Саймон энд Шустер». Смолмен только что лично сообщил нам сведения, которые, на его взгляд, не следовало доверять телефону или электронной почте. Задолго до выхода книги в свет, 22 октября 2007 года, я в глубине души знала: вероятность получить разрешенную к публикации рукопись в лучшем случае пятьдесят на пятьдесят. ЦРУ (понимай — администрация Буша) ставило палки в колеса при каждой возможности, и я просто извелась от постоянного беспокойства. Все это время Смолмен предпочитал скрывать от меня свои самые мрачные предположения, но теперь, когда издание увидело свет и вошло в список бестселлеров «Нью-Йорк таймс», он не таясь описал события последних месяцев. Его рассказ удручал и тревожил. Впрочем, прием в честь выхода книги удался на славу.

В марте 2007 года мы всей семьей переехали в город Санта-Фе, штат Нью-Мексико. Переезд, после нескольких лет жизни в Вашингтоне, взбодрил нас, но нам еще предстояли тяжелые дни, омраченные борьбой за публикацию книги. В апреле 2007 года у меня состоялся длинный телефонный разговор с Комиссией по надзору за публикациями (КНП) — подразделением ЦРУ, отвечающим за проверку созданных для опубликования любых письменных произведений действующих или бывших агентов Управления на предмет содержащихся в них секретных сведений. К тому времени моя рукопись находилась в КНП уже более полугода, и решение — указывать или не указывать в книге, сколько лет я прослужила в качестве агента ЦРУ, — постоянно менялось. Управление твердо стояло на том, что никакие факты, связанные со службой в федеральных органах вплоть до января 2002 года, я разглашать не должна. После трех часов напряженных переговоров нам удалось разобраться с частью материалов, со мной пообещали «в скором времени связаться» насчет остальной рукописи. Звонка так и не последовало.

В течение следующего месяца в перерывах между распаковыванием коробок, устройством детей в новую школу и попытками обжиться на новом месте я, как могла, отвечала на шквал электронных писем и звонков от адвокатов, издателя Дэвида Розенталя, ЦРУ и издательства «Саймон энд Шустер». Телефон разрывался, как всегда некстати: о спокойном ужине, тихих вечерах и выходных мы могли разве что мечтать. Но поскольку на кону стояло слишком многое, все без исключения требовали немедленного ответа. Дети не видели меня без трубки, крепко прижатой к уху, и всячески прохаживались по этому поводу. В конце концов, осознав, что все возможности уладить дело миром исчерпаны, мы с издателем скрепя сердце решили подать иск против ЦРУ и возглавлявшего его бюрократа, директора Национальной разведки, за нарушение Первой поправки. На наш взгляд, их действия иначе как откровенной цензурой назвать было нельзя, и нам ничего не оставалось, как продолжить сражение на правовом поле. В конце мая 2007 года мы подали иск Барбаре Джонс, судье Федерального окружного суда по Южному округу штата Нью-Йорк.

В июле 2007 года ЦРУ направило судье секретное письмо, с которым не разрешили ознакомиться ни мне, ни моим адвокатам. 1 августа судья вынесла решение в пользу правительства. Когда Смолмен позвонил с новостями, я была в Калифорнии на свадьбе племянницы. Это стало настоящим ударом, потому что наша защита была тщательно выстроена и мы не сомневались в победе. Я также прекрасно понимала, что правительство попытается использовать выигранное в суде дело для окончательно запрета на публикацию книги. И действительно, вернувшись домой со свадьбы, я получила из КНП толстый желто-коричневый конверт с рукописью внутри, включая три последние, сданные мною в апреле главы, где рассказывалось о судебном процессе против Либби,[3] моем выступлении на слушаниях в Конгрессе и переезде в Нью-Мексико, — все эти события произошли, конечно же, после моего ухода с госслужбы. Я тут же, у почтового ящика, трясущимися от волнения руками вскрыла конверт — из него выскользнула рукопись. Мои худшие опасения подтвердились: первые две главы превратились в сплошные черные полосы. Полностью. Без остатка. Они не пощадили ни единого слова.

Но в КНП рано праздновали победу. Они уже просмотрели первые две главы, и, хотя там после редактуры (цензуры) были вымараны фрагменты, указывающие на срок моей службы в том или ином структурном подразделении ЦРУ, большая часть текста осталась нетронутой. Мои адвокаты известили КНП о том, что мы планируем издать книгу с учетом первоначальной правки, а также их замечаний к последним трем главам. В конце концов в середине сентября 2007 года, через год после сдачи рукописи в КНП, ЦРУ дало разрешение опубликовать рукопись. Последующая подготовка к печати и весь производственный процесс прошли в рекордно короткое время.

Затянувшиеся разбирательства с ЦРУ по поводу выпуска этой книги — лишь малая часть истории, о которой я рассказываю. Но она очень важна, потому что дает представление о том, как далеко заходит администрация Буша в попытках замолчать неприятные для нее факты или отомстить своим критикам. Начиная с неудобных вопросов Джо о причинах развязывания войны в Ираке, нашего гражданского иска против вице-президента Дика Чейни, Карла Роува,[4] Дика Армитаджа[5] и девяти других высокопоставленных чиновников Белого дома (любознательные читатели могут узнать подробности дела на сайте www.wilsonsupport.org), а также иска против ЦРУ за нарушение Первой поправки, у администрации накопилось множество причин точить зуб на семейство Уилсон. Они уже посягали на нашу репутацию. Запрет на выход книги был последней попыткой раздавить нас. И хотя ЦРУ решительно отвергало любые предположения о том, что оно испытывало «давление извне», я никогда не сомневалась в очевидном влиянии Белого дома. В феврале 2008 года мы подали апелляцию по вынесенному КНП запрету на упоминание в печати каких-либо дат, связанных с моей службой в Управлении, и мы убеждены, что наша позиция в этом деле против ЦРУ исключительно сильна. Читатели, которых заинтересуют подробности этого процесса, могут получить дополнительную информацию на сайте www.fairgameplame.com.

В начале июля 2007 года, в разгар беспокойных обсуждений дальнейшей судьбы этой книги, президент Джордж Буш-младший смягчил наказание Скутеру Либби по приговору, грозившему ему двумя с половиной годами тюрьмы. Либби отделается теперь штрафом в размере двухсот пятидесяти тысяч долларов. Решение президента не удивило, но разочаровало. Мы с Джо глубоко убеждены, что попытка президента отменить решение присяжных по делу Либби грубо нарушает установленный порядок судопроизводства и дает повод уличить его самого в препятствовании отправлению правосудия. Такого рода подозрения обрели под собой реальную основу в День благодарения, когда в Интернете появились выдержки из готовящихся к выходу мемуаров бывшего пресс-секретаря Белого дома Скотта Макклеллана. В них он рассказывал, что президент, вице-президент и руководитель аппарата Белого дома Эндрю Кард отправили его выступить перед прессой с заведомо ложным заявлением о непричастности Скутера Либби и Карла Роува к «утечке» — разглашению моего имени и секретного статуса агента ЦРУ.

После ожесточенных судебных баталий прошлого года переезд в Нью-Мексико принес определенное спокойствие. Я жила во многих городах и странах мира, но еще нигде и никогда не чувствовала себя настолько умиротворенно. Наконец-то у меня появился дом. Местные жители тепло приняли нашу семью. В один из первых дней в городе мы с Джо шли по улице, одновременно кутаясь от холода и наслаждаясь ярким солнцем. Мимо нас с ревом пронесся оранжевый, видавший виды «форд-пинто», пронзительно заскрипели тормоза, и метра через три автомобиль остановился, резко сдал назад к подъехал к нам. Сидевший за рулем молодой человек открыл окно и, перекрикивая шум работавшего двигателя, обратился к нам: «Здорово, ребята! Это вы Уилсоны?» Мы кивнули, не говоря ни слова, в недоумении, что же будет дальше. «Круто, что вы сюда перебрались. Спасибо. Добро пожаловать в Нью-Мексико!» И прежде чем мы успели поблагодарить его, он сорвался с места и покатил дальше. Мы с Джо прыснули со смеху. Но этим эпизодом проявления радушия со стороны горожан не ограничились: люди подходили к нам в магазине, на улице, в ресторане просто пожать руку и поблагодарить за открытые и честные высказывания, а также за то, что мы выбрали Нью-Мексико новым домом. Поверьте на слово, намного приятнее общаться с пусть незнакомыми, но искренними людьми, чем видеть шайку безымянных фотографов, вечно дежуривших у нашего дома в Вашингтоне в надежде заснять нас и детей.

После выхода этой книги в свет я за несколько месяцев объездила всю страну: общалась со студентами университетов, с общественными организациями и т. д. И везде меня встречали благодарные слушатели, они неизменно поддерживали меня и заинтересованно задавали вопросы о деле и его явных и скрытых истоках и последствиях. Они понимают, что эта история не что иное, как метафора более серьезных преступлений нынешней администрацией против наших гражданских свобод и конституционных прав. В течение последних четырех с половиной лет наша история то затухала, то разгоралась с новой силой. Неудивительно, что публике трудно уследить за ее развитием. Но стоит мне выстроить свое повествование в хронологическом порядке и обрисовать контекст — и самые разные слушатели оказываются возмущены и потрясены уроном, который нанесен нашей национальной безопасности в исключительно политических целях. В своих выступлениях я всегда подчеркиваю, что всю историю с разглашением моего секретного статуса не стоит расценивать с точки зрения партийной принадлежности, — не демократы и не республиканцы организовали «утечку». Это преступление против нашей общей национальной безопасности.

Особенно меня радует возможность вдохновлять молодых людей на службу в государственном аппарате. Я рассказываю им о том, что, несмотря мой личный опыт и разочарование в ЦРУ, я всегда любила свою работу и гордилась тем, что могу служить своей стране. Я призываю их задуматься о служении чему-то более значимому по сравнению с собственными интересами. Наша страна переживает тяжелые времена, нам еще не приходилось иметь дело со столь серьезной угрозой, поэтому разведывательное сообщество остро нуждается в способных молодых людях, которые горячо любят свою родину. И чем больше их будет, тем лучше. По окончании выступлений меня почти всегда обступают толпы студентов с вопросами: какие знания и навыки необходимы, чтобы попасть на работу в ЦРУ; стоит ли поскорее начать учить арабский или китайский или лучше поехать учиться за границу? Государственная служба — дело не слишком прибыльное, но я бы не променяла и день службы в ЦРУ на должность генерального директора в любой, сколь угодно крупной и преуспевающей корпорации.

Я надеюсь, что эта история всем нам послужит уроком: только активное, хорошо информированное гражданское общество способно заставить власть отвечать за свои слова и поступки. Нынешняя администрация пошла на беспрецедентные в истории нашей страны действия: пренебрегла нашей Конституцией, ограничила наши гражданские свободы и сыграла на чувстве страха — и все ради укрепления собственной власти. В этом она немало преуспела, систематически запугивая Конгресс, журналистов, всех граждан в ходе непрерывных кампаний, построенных на лжи и злобной клевете.

Лет через двадцать, когда наши близнецы, сын и дочь, спросят: «А где были вы, когда решалось будущее демократии?» — мы сможем ответить им, что сражались на передовой и, как многие поколения американцев, боролись против тех, кто хотел извратить нашу Конституцию в угоду своим шкурным интересам и ненасытной жажде власти. Пусть мы порой ошибались, но мы действовали открыто и честно.

Санта-Фе, Нью-Мексико

март 2008 года

Глава 1 Начало службы в ЦРУ

Наша группа, состоявшая из троих мужчин и двух женщин, совершала большой переход по пустому болотистому, поросшему лесом участку, который в ЦРУ называли «Фермой».[6] Было четыре утра, и шли мы всю ночь. Учения, посвященные тому, как, совершая обходные маневры, избежать столкновения с силами предполагаемого противника — в его роли выступали наши инструкторы, — закончились, и нам предстояло соединиться с остальными курсантами. Вместе мы должны были атаковать врага, а затем спастись на вертолете. Это упражнение под названием «решающий штурм» являлось кульминацией нашей военной подготовки. У каждого за спиной висел рюкзак весом тридцать пять килограммов с аварийно-спасательным снаряжением: палаткой, сублимированными продуктами питания, таблетками для обеззараживания воды и патронами калибра 5,56 мм для М-16. Стояла обычная для поздней осени промозглая погода, в ботинках хлюпала болотная вода. На пятке вздулся волдырь и теперь при каждом шаге давал о себе знать пульсирующей болью. Мой друг Пит, бывший армейский офицер, обычно остривший по любому поводу и даже без повода, за последние несколько часов не проронил ни слова. И нашему любителю пива Джону тоже пришлось несладко: он тащил на себе не только рюкзак, но и по меньшей мере килограммов двадцать лишнего веса. Его круглое лицо было все в грязных разводах и блестело от пота.

Возглавлявший нашу небольшую колонну офицер жестом подал сигнал, и мы тут же с радостью остановились, сбросили с плеч вещмешки и в изнеможении сели на землю под защитой невысокого холмика. Потом снова построились и продолжили путь к зоне посадки вертолета. Добрались мы туда на рассвете. Медленно вращавшиеся лопасти винта огромного вертолета и дружелюбные лица сокурсников — Шэрон, Дэвида и Текса — я различала смутно. Только услышала, как Пит пробормотал: «Ну наконец». Мы из последних сил рванули вперед в надежде на долгожданный отдых. Я уже представляла, с каким удовольствием встану под горячий душ. Вдруг над головами раздался оглушительный треск, небо взорвалось яркими вспышками сигнальных ракет, а от мерного треска автоматных очередей адреналин побежал по жилам.

Я кинулась на землю и подползла к Питу — уж он-то должен знать, что делать. Размеренная жизнь в тихом пригороде не подготовила меня к внезапным обстрелам и не научила справляться с физическими ощущениями, которые они вызывали. Даже суровая трехмесячная подготовка не помогла. Оттащив меня на пару метров к небольшому пригорку, Пит показал на вертолет: «Давай туда! Живо!»

Я еще не успела сообразить, что происходит, как мы, окончательно презрев военную дисциплину, со всех ног бросились к вертолету. Повсюду мелькали вспышки выстрелов М-16. Скатываясь по склону холма, я встретилась взглядом с сокурсником, бежавшим рядом. В выражении его лица сквозило удовольствие или, по меньшей мере, осознание абсурдности ситуации. Еще рывок — и я вбежала в открытую дверь вертолета и перевела дух под грохот обстрела и оглушительный рев включенных двигателей и вертолетного винта. Вертолет поднял нас на безопасную высоту, и я сбросила на пол рюкзак, не переставая удивляться: как это меня угораздило очутиться на «Ферме».

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ

замазано 1½ страницы

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ Подростком я прочитала книгу Уильяма Стивенсона «Человек по прозвищу Неустрашимый»[7] о работе Управления стратегических служб (УСС) во время Второй мировой войны. На основе УСС и было создано ЦРУ. Книга мне понравилась, она меня захватила. Тогда я впервые задумалась, что значит работать в ЦРУ. Что мне прикажут делать, поступи я туда на службу? Опасно ли это? Верю ли я в то, чем занимается Управление? Моя семья всегда с уважением относилась к работе на благо государства и отличалась умеренным патриотизмом. В День поминовения и в День независимости мы всегда выставляли перед домом флаг, воткнутый в большой цветочный горшок. Мой отец Сэмюэл Плейм — полковник ВВС в отставке. Когда японцы напали на Пёрл-Харбор в декабре 1941 года, он учился в Университете штата Иллинойс в городе Шампейн. Он помнит, как на следующий день кампус опустел, — все годные к военной службе студенты мужского пола записались в армию. Вскоре и он отправился добровольцем в авиационную часть, расквартированную в Сан-Диего. Во время Второй мировой он служил в южной части Тихого океана и до сих пор может похвастаться неиссякаемым запасом армейских шуточек, анекдотов и песен того времени. Мой брат Роберт Плейм, шестнадцатью годами старше меня, в 1966 году поступил в морскую пехоту и вскоре был отправлен во Вьетнам. Как-то днем в 1967 году, когда мы с родителями вернулись домой, соседи рассказали, что в нашу дверь, пока нас не было, стучали двое морских пехотинцев. Так мы узнали, что Боб числится среди пропавших без вести. Убитые горем родители предположили худшее, и в течение нескольких дней мы не знали, жив Боб или погиб. В конце концов его обнаружили в плавучем госпитале. Выяснилось, что он получил тяжелое ранение правой руки в ходе разведки на местности, граничившей с расположением противника. В течение последующих лет он перенес множество болезненных операций, чтобы хоть отчасти восстановить чувствительность конечности. Поразительно, но и с одной рабочей рукой он научился управлять самолетом, кататься на лыжах, писать и завязывать шнурки. Вот уже тридцать лет он счастливо женат на Кристи (она медсестра), вместе они воспитывают двух красивых и умных дочек. Я подумала, что, поступив на службу в ЦРУ, продолжу семейную традицию. Но все же меня терзали сомнения. Разве не ЦРУ пыталось убить Кастро с помощью начиненной взрывчаткой сигары?..

«Представьте, что вы встречаетесь с агентом в гостиничном номере за границей и вдруг раздается громкий стук в дверь. Вы слышите: „Полиция! Откройте!“ Ваши действия?» — спросила меня на первом собеседовании в ЦРУ добродушного вида пожилая женщина в ярко-желтой блузке, с ниткой жемчуга на шее. Накануне я ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ поселилась в скромной, если не сказать убогой, гостинице в Арлингтоне.[8] Я не представляла, что меня ждет на собеседовании в песочного цвета здании в пригороде Вашингтона, кроме обычных вопросов типа «назовите ваши сильные и слабые стороны» или «почему вы хотите работать в ЦРУ». Но этот вопрос выходил за традиционные рамки и был намного интереснее. Я сразу же сообразила, что, помимо шпионажа, мужчина и женщина, не состоящие в родстве, могут находиться вместе в гостиничном номере лишь по одной веской причине. «Я бы сняла с себя блузку, приказала агенту раздеться, прыгнула в кровать, а потом ответила: „Войдите“». Едва заметная улыбка явно свидетельствовала о том, что я попала в точку. «А что? Не такая уж и скучная работа», — подумала я и приготовилась к следующему вопросу.

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ, но решила, если здесь не получится, подыщу что-нибудь в Конгрессе или Корпусе мира. Между тем я устроилась менеджером-стажером в ХХХХХХХХХХХХ вашингтонский универмаг ХХХХХХХХХХХХХХ. Несмотря на скидку в двадцать процентов, положенную работникам, я терпеть не могла розничную торговлю, но надо же было как-то оплачивать квартиру: в ЦРУ психологические тесты, бесконечные собеседования, а также строгая и всесторонняя проверка физической подготовки растянулись на несколько месяцев. В каком-то психологическом тесте мне задали чуть ли не четыреста вопросов, но один из них я помню до сих пор: «Вам нравятся высокие женщины?» И я до сих пор не знаю, правильно ли я на него ответила. Спустя некоторое время, тем же летом, мне предложили пройти проверку на детекторе лжи. Процедура довольно странная, но недолгая. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ. Одновременно Управление занималось изучением моей биографии на предмет благонадежности. Несколько соседей сообщили моим родителям, что кто-то ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ расспрашивал их, были ли у меня проблемы с алкоголем, наркотиками или чем-нибудь еще в этом роде. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ, страшно волнуясь, я уселась в кресло в стандартной аудитории неброского офисного здания в одном из перенаселенных пригородов штата Вирджиния. Я рассматривала своих ХХХХ товарищей по вводному курсу. Многие из молодых людей раньше явно служили в армии, некоторые до сих пор щеголяли уставной стрижкой под «ежик». Женщин было гораздо меньше, и, как я узнала позже, лишь нескольким из них — в том числе и мне — было суждено поступить на работу в Оперативный директорат (ОД). Остальным рассчитывать на должности выше аналитика в Разведывательном директорате (ДР) или сотрудника по административно-хозяйственной части или материально-техническому обеспечению в Административном директорате (АД) не приходилось. Было там несколько инженеров, которых впоследствии ждал Научно-технический директорат (НТД) — исследовательское подразделение ЦРУ. Похоже, я была намного ХХХХХХХХХ, и мое подозрение подтвердилось, когда маленькая, похожая на кубышку женщина проводила меня и еще трех курсантов (мужчин) в свой кабинет во время перерыва. В ОД она отвечала за работу со стажерами, проходившими подготовку в ЦРУ, — другими словами, на время нашей начальной подготовки она являлась нашим куратором. Трудно поверить, что эта почтенная дама когда-то в качестве действующего агента участвовала в «полевых» операциях, но не вызывало сомнений то, что она знала о ЦРУ больше любого из нас. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ ПСБ означает «постоянная смена места базирования». Другими словами, оперативная работа за границей. Она сыпала такими сокращениями, что нам становилось понятно: в ЦРУ придерживались военизированной практики.

Во время перерывов на обед, проходивших тут же за партой или в ближайших кафе, я постепенно познакомилась с сокурсниками — и тут же начала испытывать что-то вроде комплекса неполноценности: большинство из них либо учились раньше в престижных университетах, либо уже получили степень магистра, либо, на худой конец, провели несколько лет на воинской службе. По сравнению со мной все они выглядели более искушенными, проницательными и остроумными, поездившими по свету и многое повидавшими. Подавленная их превосходством, я поклялась помалкивать и учиться как можно усерднее. Может, тогда никто и не заметит, что образование я получила в обычной государственной школе и никакими особыми свершениями и заслугами похвастаться не могла. В последующие несколько недель события развивались неожиданно и интересно. Все мы проходили психологический тест по определению типа личности по системе экстраверсия, интуиция, логика, рациональность[9] еще на стадии собеседований. Большинство будущих агентов Оперативного директората, и я в том числе, прошли диагностирование на тип ENTJ (экстраверсия, интуиция, логика, рациональность). Обычно люди этого типа — прирожденные лидеры, им жизненно важно владеть положением дел, они часто берут бразды правления в свои руки. По словам авторов теста, «несмотря на то что ENTJ терпимо относятся к установленным порядкам, они могут перестать действовать в соответствии с ними, если, по их мнению, эти порядки не способствуют достижению цели… Неутомимы в своей преданности работе и могут легко жертвовать ради любимого дела другими сторонами жизни. Женщина-ENTJ может обнаружить, что ей нелегко найти партнера, способного выдерживать давление столь сильной, волевой личности». Людей данного типа — всего пять процентов населения; очевидно, ЦРУ искало будущих сотрудников именно с таким психотипом. Нас тянуло друг к другу не потому, что нам предстояло вместе учиться и заниматься одинаковой работой, а в силу схожести личностных характеристик. Во время перерывов будущие оперативники, стоило им собраться вместе, громче других говорили, непринужденнее общались и, на мой вкус, забавнее всех шутили. Сам воздух вокруг них, казалось, заряжался энергией. У меня появились друзья среди курсантов, и, несмотря на разницу в образовании и роде занятий до ЦРУ, у нас сложилось своего рода братство. Каждый день я с нетерпением ждала занятий по вводному курсу, где нам рассказывали, как устроено ЦРУ, какими способами собираются и обрабатываются разведданные, а также о том, как действует разведывательное сообщество в целом. Одним из самых потрясающих приглашенных докладчиков стала женщина, которая свое первое оперативное задание в качестве агента выполняла в Москве. Она рассказала нам душераздирающую историю о том, как ее выследила советская контрразведка, когда она воспользовалась тайниками для связи с важным советским агентом-двойником (тайниками служили придорожные «камни» и другие невинные на первый взгляд предметы, в которые вкладывались записки, деньги, инструкции). Ее выдворили из страны (объявили персоной нон грата, или, на жаргоне ЦРУ, отправили на ПНГ), но ее агент, шпион, за связь с которым она отвечала, пострадал гораздо серьезнее. Его расстреляли. Мы были потрясены настолько, что не в состоянии были вымолвить ни слова, осмысливая масштабы возлагаемой на нас ответственности и последствий совершения ошибки.

Около трех месяцев мы постигали «Азы работы в ЦРУ», как мы любовно называли между собой вводный курс, а потом нас всех отправили на стажировки — на практике овладевать премудростями работы в Управлении. Специальная стажировка в ЦРУ сродни испытательному сроку при вступлении в студенческое братство: приходится выполнять массу нудных заданий, тратить уйму времени на доставку каких-то депеш и служебных записок в самые дальние уголки штаб-квартиры Управления или томиться в ожидании досье в необъятном подвальном помещении, известном как архив ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ, в самом начале моей стажировки ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ женщины-агенты выходили либо из секретарей, упорством и настойчивостью проложивших себе путь от письменного стола к оперативной работе за границей, или из жен оперативных сотрудников, которым надоело сидеть дома с детьми, в то время как их мужья жили такой интересной, яркой жизнью профессиональных шпионов. Гораздо реже встречались женщины, не попадавшие ни в одну из упомянутых категорий, но эти дамы, уже в возрасте, жесткие и несгибаемые, сумевшие одержать победу вопреки глубоко укорененной дискриминации, пугали меня. Мне приходилось иметь с ними дело во время первых стажировок, и я восхищалась их целеустремленностью и стойкостью, но ясно сознавала, что ради карьеры в ЦРУ им пришлось пожертвовать счастьем в личной жизни. Большинство из них по вечерам дома ждала только кошка. В моей группе числилось человек пятьдесят, чуть меньше половины — женщины. Из них всего трем-четырем было суждено стать оперативными агентами. Возможно, по неведению, свойственному молодости, или по наивности я не числила себя в авангарде нового ЦРУ. Я просто хотела добиться успеха в работе и совершенно не задумывалась, что могу столкнуться с дискриминацией по половому признаку.

Чаще всего меня отправляли на стажировку в Европейский отдел ОД. По большей части работа мне нравилась, хотя она и сводилась к заданиям вроде «пойди принеси», и я с замиранием сердца считала дни до отправки на «Ферму» для оперативно-боевой подготовки. Наконец настал долгожданный миг, когда я сложила вещи в машину и отправилась на юг вместе с другими молодыми стажерами. По сравнению со многими курсантами, с которыми я начинала обучение в ЦРУ, стажировок у меня было больше и длились они дольше: ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ, в результате — еще один курс подготовки. Согласно полученному ранее предписанию ЦРУ, я сказала друзьям и родителям, что ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ уезжаю из Вашингтона на «курсы», — какие именно и для чего, уточнять не следовало. Никто особенно не допытывался, — по крайней мере, лично меня никто не расспрашивал. У всех моих друзей, не связанных с ЦРУ, было полно своих забот: все устраивались на работу, и курсы были делом само собой разумеющимся. Только родители и брат знали, где я работаю на самом деле. Мы с мамой решили не сообщать об этом дяде, ее брату, который когда-то служил в ВВС и пилотировал реактивные самолеты, — он бы лопнул от гордости, узнай, чем я занимаюсь на самом деле, и вряд ли сумел бы держать язык за зубами. Я летела на «Ферму» как на крыльях — так мне не терпелось начать подготовку. Успешно пройдя эту ступень, я окажусь, как никогда близко к настоящей полевой работе в качестве оперативного агента.

«Проверьте размер, по одному комплекту в руки! Не задерживайте очередь! Вперед!» — отрывисто командовал инструктор в камуфляже, пока мы втягивались в похожий на пещеру склад с обшивкой из гофрированных жестяных листов. Здесь при тусклом свете мы выбирали из огромных корзин армейские ботинки на шнуровке, рабочую форму, плетеные ремни, фуражки, фляги, рюкзаки и прочие личные принадлежности. С этими вещами мы не расстанемся в ближайшие три месяца военизированной подготовки. Нагруженные обмундированием, мы в сопровождении инструкторов — отставных военных — отправились к куонсетским казармам,[10] расположенным глубоко в заваленном буреломом сосновом лесу. Здесь нам предстояло спать. В женских казармах по обеим сторонам помещения тянулись двухъярусные кровати, а в конце располагалась спартанского вида ванная комната. В школе форму я не носила и теперь, переодевшись в рабочую одежду, с радостью подумала, что в следующие несколько месяцев мне не придется каждый день ломать голову над нарядами: какой пояс лучше подойдет к каким туфлям.

Вскоре наша подготовка вошла в рабочую колею: подъем в пять утра; зарядка, на которой мы, как армейские новобранцы, бегали или ходили строем, распевая непристойные песенки, чтобы держать темп; затем короткий завтрак и утренние занятия по одной из военных дисциплин. Обед ХХХХХХХХХХ — традиционные блюда южных штатов. Почти все готовилось в кляре и зажаривалось в кипящем масле, а салаты считались новомодной прихотью. После обеда мы обычно занимались на улице, затем ужинали — опять что-нибудь во фритюре; немного свободного времени, и в девять — отбой. Само собой, от курсантов сыпались бесконечные жалобы; некоторые — миролюбивые, другие — резкие, но инструкторы, ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ, держали нас в ежовых рукавицах, им ничего не стоило приструнить кучку хлюпиков из чистеньких пригородов. Для многих физическая нагрузка оказалась чересчур тяжелой: забег по меньшей мере на пять километров с утра пораньше; переход через лес с тридцатипятикилограммовым рюкзаком за спиной и винтовкой М-16. Некоторые курсанты с избыточным весом посреди похода обычно сдавались, и, уж конечно, им было не выполнить требуемое количество приседаний. К счастью, мне всегда нравился спорт, и, хотя нагрузка была нешуточная, я с ней справлялась и рассматривала «Ферму» как спортивный лагерь для взрослых.

Каждая неделя была посвящена новой теме ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ, и инструкторы изо всех сил пытались привести нас в надлежащую форму и привить военную дисциплину. В Конторе прекрасно знали, что в будущем нам вряд ли понадобятся приобретенные здесь навыки, тем не менее «Ферма» пользовалась популярностью. Руководство понимало, что именно здесь закладывается командный дух, который останется с нами на протяжении всей службы. К тому же появлялась дополнительная возможность проверить силу характера новоиспеченных сотрудников, способность работать в коллективе и преданность делу — качества, важные для успешной службы в ЦРУ, независимо от характера будущих задач.

На одном из первых занятий мы изучали виды оружия и их использование. В отличие от сокурсников с армейским опытом, мне с оружием сталкиваться доводилось редко: я, конечно, знала, что отец прикрепил с задней стороны изголовья кровати свой боевой пистолет времен Второй мировой, на случай если в дом попытаются забраться. В общем, я впервые осваивала огнестрельное оружие ХХХХХХХХХХХХХХ, но, к своему удивлению, вскоре поняла, что неплохо справляюсь ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ. Возможно, не обошлось без свойственного новичкам везения, но я просто-напросто четко следовала инструкциям: дышите ровно, тщательно прицельтесь, плавно спустите курок. Я оказалась лучшим стрелком в группе ХХХХХХХХХХХХХ, что, не сомневаюсь, порядком выводило из себя многих мужчин. Меня переполняла гордость, когда в стрельбе из короткоствольного оружия я набрала большое количество очков, несмотря на то что опиралась на костыли, — на утренней пробежке в предрассветной тьме я растянула лодыжку.

Так проходила неделя за неделей, а мы обучались ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ навыкам, которые, пожалуй, больше пригодились бы рейнджерам,[11] чем оперативным сотрудникам ЦРУ. Болтаясь на брусьях, мы понимали, что это только цветочки, — в один прекрасный день нам придется почувствовать себя в шкуре военнопленных и пережить инсценированный допрос. С самого начала курса нас учили выстраивать и поддерживать агентурное прикрытие и в конце должны были проверить по всей строгости, но когда и где именно, мы понятия не имели. В понедельник, когда все курсанты уже вернулись на «Ферму» после выходных, проведенных дома, задолго до восхода солнца нас разбудили оглушительные звуки боевой тревоги, проклятия и слепящий свет направленных прямо в лицо фонарей. Всех стащили с коек.

И хотя мы давно догадывались, что испытания, предусмотренные курсом подготовки, не за горами, все же сохранить присутствие духа оказалось непросто. Мы не увидели знакомых лиц инструкторов — нас окружали неизвестные в форме, большинство в черных масках с прорезями для глаз. Натягивая впопыхах одежду, я настойчиво уговаривала себя: «Это всего лишь учения». Но язвительные насмешки и крепкие тычки, которыми нас препровождали из казармы в лес, получались у них вполне правдоподобными и вызывали всплеск адреналина. Нас несколько часов заставляли ползать в темноте по земле, отжиматься и приседать. Стоило замешкаться или споткнуться — и ты сразу же получал пинок или грубое оскорбление. После долгого, изнурительного марш-броска через лес нас загнали в уже поджидавший армейский грузовик: при этом каждый должен был положить руку на плечо стоявшему впереди курсанту. Мы ехали по грязной, разбитой дороге и в конце концов остановились у белого бетонного здания среди сосен. Здесь-то нас и ждало настоящее веселье.

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ в то время я не знала, что случилось. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ Все эти факторы вкупе с ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ давили на нервы. Умом я понимала — и продолжала повторять себе, — что это все лишь учения, о которых было известно заранее, но в то же время слабый голосок в голове не унимался: «Что, черт возьми, происходит?» Все происходящее выглядело слишком реалистично.

Через несколько часов меня потащили на первый допрос. Я всеми силами старалась быть начеку. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ Присев — это небольшое послабление нам сделали несколько часов назад, — я осмелилась ХХХХХХХХХХХХХХХ оглядеться. К моему удовольствию, как раз в эту минуту сокурсник, с которым мы успели подружиться, тоже решил, видимо, что правила для того и созданы, чтобы их нарушать. Встретившись взглядами, мы обменялись короткими улыбками и выразительно закатили глаза, и этого оказалось достаточно, чтобы ко мне вернулась уверенность: ничего, прорвемся.

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ Я побледнела — упало давление — и повалилась навзничь. Придя в сознание, я чуть со стыда не сгорела: меня держал престарелый директор «Фермы» — человек, которого я видела лишь издали, да еще когда он выступал перед нашей группой в первый день занятий. Хорошо, хоть теперь я, по крайней мере, точно знала: это всего лишь учения. Однако радость моя длилась недолго ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ Мне нравились тишина и полумрак моего нового деревянного жилища. Я уже начала обдумывать, кому в этом году нужно не забыть отправить открытку на Рождество и помню ли я все адреса. В конце концов ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ наши инструкторы «освободили» нас, и после очередной тряски в кузове армейского грузовика на обратном пути мы оказались в казармах. По уши в грязи, голодные как волки, мы плохо соображали, что произошло. Я встала под горячий душ. По мере того как обжигающие струи смывали следы грязи с моего тела, меня наполняло чувство блаженства и воспоминания о кошмарных учениях улетучивались. Я выдержала еще одно испытание и не подвела сокурсников, а хорошенько отоспавшись на выходных, буду готова к новым «подвигам».

«Раз, два, три, пошла!» — провопил мне прямо в ухо инструктор, и ветер свистел вокруг, а я, свесив ноги за борт, сидела в дверном проеме самолета. Мне в жизни не было так страшно, но инструктор, проверяя на земле парашюты и затягивая ремни, поклялся: обратного пути с борта самолета, кроме как на парашюте, не будет. Отказаться от прыжка было нельзя, я подалась вперед и — не без помощи выпускающего по имени Ред, сильно толкнувшего меня в спину, — нырнула вниз на скорости 190 км/ч. Как и предсказывал инструктор, при первом прыжке мозг отключается — и вот тогда-то незаменимыми оказываются отработанные на земле навыки. Все эти прыжки с низких, на уровне плеча, площадок, а затем с вышек, когда вас прикрепляют к длинному тросу и швыряют на выложенную мягкими матами платформу, развивают мышечную память, которая приходит на выручку, когда мозг отказывает. Парашют надо мной раскрылся, и началось плавное снижение — я потянулась вверх, схватила клеванты и постаралась изменить направление движения в сторону от линий электропередачи, к которым неумолимо приближалась, и приземлиться в зоне, очерченной белым мелом. Инструкторы заставляли нас тщательно отрабатывать технику приземления: коснуться земли двумя ногами одновременно, для смягчения удара сразу же упасть на бок и сделать перекат. Весила я мало, всего пятьдесят три килограмма, поэтому, опустившись на землю, могла бы и остаться на своих двоих, но прилежно упала и перекатилась, чтобы не получить выговор от инструктора. Очутившись внутри очерченного мелом круга, я испытала несказанное облегчение и была невероятно горда собой. «Получилось!» Еще четыре прыжка — и заветные «крылышки» будут моими! Я была вне себя от радости. Уверена: такое наслаждение от работы никому из моих знакомых даже не снилось!

После окончания военной подготовки нам предложили по желанию пройти курс в парашютной школе, при условии сдачи необходимых спортивных нормативов и соответствия требованиям, предъявляемым к здоровью. Я сразу поняла, что такую возможность упустить не могу. После почти двух с половиной месяцев серьезной физической подготовки ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ мы могли бы есть гвозди на завтрак. Но все же пройти курс решили не все, а у многих из тех, кто отважился, ничего не вышло. Одна из сокурсниц, Карен, чья крайняя амбициозность меня смущала и настораживала, очень хотела попасть в школу. Не то чтобы я видела в ней заклятого врага и соперницу, но ее самодовольство только подогрело мой боевой настрой, и я сдала вступительные испытания на ура, в том числе и потому, что хотела обставить эту выскочку. После нескольких дней тренировок нам сказали: если хотите получить «крылышки», необходимо за три дня выполнить пять прыжков. Родителям о новой возможности «продвижения по службе» я сообщить не осмелилась — мама потеряла бы сон на неделю вперед.

Утро того дня, когда нам предстояло прыгнуть первый раз, выдалось пасмурным и прохладным, с легкими порывами ветра. Наша группа, в составе шести человек, предприняв необходимые меры безопасности, стала пробираться — по двое за один заход — к небольшому самолету. Сопровождал нас суровый инструктор Ред с вечным комком жевательного табака за щекой. Оказывается, мы с Карен полетим в одном самолете — это открытие выбило меня из колеи. Но, глядя, как она после толчка Реда первая падает в бездну, я подумала: «Если она смогла, то и у меня получится». И через несколько минут парила в воздухе.

Когда все оказались внизу — маленькие пятнышки в небе превратились в кучу нейлона на земле, — мы принялись вопить от радости и поздравлять друг друга, чувствуя себя невероятно крутыми профи. Вскоре из ангара с важным видом вышел Ред. Пару минут назад он узнал, что надвигается сильный ветер и будет бушевать в ближайшие несколько дней, и решил поинтересоваться, не хотим ли мы выполнить все пять прыжков за сегодняшний день. Мы переглянулись: конечно, и сомнений быть не может. Без лишних слов сложили парашюты и поспешили в ангар. Мы не собирались уезжать с «Фермы» без маленьких серебряных «крылышек» на форме.

В семь тридцать утра я негромко постучала и слегка толкнула дверь. Услышав «войдите», зашла в кабинет к куратору по курсу агентурной разведки. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ Дик сидел за столом и курил. Тяжелое облако табачного дыма уже успело заполонить небольшое помещение. Дополняли образ короткий «ежик» с проседью, клетчатая рубашка с короткими рукавами и очки с толстыми стеклами. Рядом с пепельницей стояла привычная банка кока-колы. Завтрак для чемпионов. «Как дела?» — хриплым голосом спросил он, поднося трясущуюся руку ко рту для следующей затяжки. Дик был неплохим куратором, но особой пользы от его курса не было. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ Годы, проведенные за границей, общение с агентами, жесткие ограничения двойной жизни не самым благоприятным образом сказывались на здоровье и семейной жизни сотрудников. Чаще всего начальство отсылало «потрепанные жизнью» кадры на тихую «Ферму», где они, по-видимому, должны были вновь обрести душевное равновесие. Но в результате многие из них невольно внушали молодым идеалистам, только начинавшим свой путь, что работа в Конторе не сахар. Время от времени высшее руководство обещало допускать к работе с новобранцами на «Ферме» только самых лучших агентов и награждать их за «внутренние задания» продвижением по службе, чтобы молодежь брала пример с образцовых сотрудников. На самом деле лучшие агенты предпочитали большую часть времени проводить за рубежом, вербуя шпионов.

Тем не менее у Дика за плечами был внушительный опыт оперативной работы, и я попросила его совета по поводу предстоящего задания. Он выдохнул дым, практически мне в лицо, и сквозь толстые линзы очков принялся изучать донесение, которое я составила поздно ночью перед ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ Спору нет, можно посмеяться над вымышленным миром ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ, но сам курс — дело серьезное, если хочешь заниматься оперативной деятельностью. Преподаватели держали курсантов в напряжении, постоянно меняя правила игры: сжатые сроки, работа сутки напролет без сна, внештатные ситуации, неожиданные изменения в сценариях операций. Мне казалось, будто вся жизнь протекает под микроскопом, а все мои действия — даже в редкие минуты отдыха — находятся под постоянным наблюдением: в донесения неизменно вносили правку, за каждым учебным агентурным заданием следовал разбор полетов. Да что говорить! Это чувство не покидало меня, даже когда вечером мы отправлялись в бар пропустить по кружке пива вместе с преподавателями. Мы понимали: нас оценивают, из правильного ли мы теста слеплены.

Первое задание в курсе агентурной разведки, начавшемся несколько недель назад, оказалось на удивление легким. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ Надо было вычислить объект, завязать с ним или с ней разговор и условиться о следующей встрече. Оглядывая переполненную комнату ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ, я подумала, что ситуация мне в принципе знакома и, скорее всего, некоторый имеющийся у меня жизненный опыт мне поможет. Во время учебы в Университете штата Пенсильвания я была членом женского студенческого общества «Пи-бета-фи». За несколько недель, предшествовавших посвящению в «сестры», мне пришлось пережить немало курьезных, прямо-таки сумасшедших испытаний. Став полноправным членом «сестричества», я побывала на множестве многолюдных вечеринок, где умение стать своей и непринужденно подколоть друг дружку весьма ценилось. И вот теперь я улыбалась про себя: будем считать это мероприятие очередной студенческой вечеринкой, как в прошлом. Я смешалась с толпой, пытаясь опознать цель — «Гэри». Представиться, поболтать немного, выудить основные сведения о новом знакомом и перейти к следующему человеку — ничего сложного. Пока я обрабатывала собравшихся, меня озарило: люди в большинстве своем хотят только одного — говорить о себе. Когда приходится отвечать на личный вопрос, а откровенничать не хочется, главное — сказать ровно столько, чтобы тебя не заподозрили в высокомерии. А затем можно смело обратиться с тем же вопросом к собеседнику. Однажды усвоенное, это правило служило мне верой и правдой долгие годы ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ: важно переключить внимание с собственной персоны на интересующий тебя объект.

Я решила ненадолго отвлечься от светских разговоров, чтобы найти Гэри, и направилась прямиком к бару. Поставила на стойку бокал вина и попросила газированную воду с лимоном — ее можно легко принять за джин с тоником. Еще один рано усвоенный урок: на работе только один бокал — не больше, иначе память ухудшается. Я повернулась и, заметив стоящего в одиночестве преподавателя с темными волосами и седыми баками, подумала: пойду попытаю счастье. Ура! Он и есть Гэри. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ «Как интересно», — отозвалась я, пуская в ход все свое обаяние. И пары минут не прошло, а мы уже договорились пообедать вместе через несколько дней, чтобы Гэри подробнее рассказал мне о ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ. «Миссия выполнена», — решила я и, не дожидаясь окончания вечеринки, пошла домой.

В течение следующих недель я постоянно встречалась с Гэри и выяснила даже больше, чем хотелось бы ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ. Зато с каждым свиданием я все лучше понимала — а это было очень важно в свете моего учебного задания, — что им движет: его мотивы, предубеждения, стремления личного и профессионального характера. С ним было интересно, роль Гэри ему явно нравилась, а посему исполнялась без сучка без задоринки. Проведя в шкуре Гэри уже немало времени, он легко выдавал детали, полезные и не очень, и наблюдал, каким образом я ими распоряжусь. После очередной встречи с ним я спешила обратно в наш «штаб резидентуры» ХХХХХХХХХХХХХХ и писала отчеты о ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ. Постепенно мы узнавали друг о друге все больше, и на каждой встрече Гэри снабжал меня разными лакомыми подробностями ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ. Поначалу, сидя вместе с ним в кафе или ресторане, я извинялась и отлучалась в дамскую комнату, где начинала строчить в маленький блокнот, который держала в сумочке, все услышанные от него цифры, факты и имена. «Дурдом какой-то», — не раз думала я, сидя в туалетной кабинке и роясь в сумочке. Но, как и в случае с военной подготовкой, играла я на поле противника (то есть преподавателей), и выбор у меня был один: следовать установленным ими правилам, если я хотела когда-нибудь стать оперативником. Со временем я научилась лучше удерживать в голове шквал поступающей информации, но все же какое это было облегчение, когда позже ХХХХХХХХХХХХХХХ, находясь в гостиничном номере с настоящим завербованным мною агентом, я могла открыто делать записи, не бегая то и дело в туалет.

Одновременно с этим заданием, растянувшимся на несколько недель, мы проходили подготовку по ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ составлению разведывательных отчетов и бесконечных телеграмм с оперативной информацией. Кроме аудиторных лекций преподавателей школы, мы нередко слушали выступления сотрудников штаб-квартиры ЦРУ и агентов, которые могли поделиться опытом работы в резидентуре. Самых интересных лекторов вечером непременно окружали любопытные слушатели, стекавшиеся в ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ, куда, если не было других занятий, встреч или недописанных отчетов, мы заходили пропустить по кружке пива, сыграть партию-другую в пинг-понг на видавшем виды столе и немного поболтать. Наши лекторы с удовольствием потчевали благоговейно внимавших им слушателей рассказами о своих оперативных подвигах ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ. Эти рассказы помогали нам освоить корпоративную культуру и заранее узнать, что из нашего учебного опыта может пригодиться в будущем.

Все занятия требовали полной самоотдачи, и порой угнетало чувство, будто за тобой постоянно наблюдают и оценивают, но все же, обучаясь некоторым шпионским штучкам, мы славно повеселились. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ Однажды мы с моим другом Дэвидом решили применить недавно полученные навыки и тайно сфотографировать двух сокурсников, которые — ни для кого это не было секретом — крутили страстный роман, несмотря на серьезные отношения партнерши с другим курсантом из той же группы. Макс, человек внешне благовоспитанный, но крайне неприятный, видимо, не подозревал, что его «друг» Тим предается любовным утехам с его девушкой. Мы подумали, что несколько красноречивых снимков расставят все точки над «¡», но в конце концов решили: пусть лучше Макс узнает правду сам.

Легкомысленные влюбленные не заставили долго ждать ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ Фотограф так трясся от смеха, что снимок вышел смазанным.

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ Теоретические основы ХХХХХХХХХХХХХ, пройденные в классе, основательно закреплялись на практике ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ Работа была кропотливая, требовала времени и скрупулезности, и мы провели немало часов в машине с картами, часами и обертками от мелких покупок ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ. Я запаниковала, обнаружив, что в продуманный мною до мелочей план ХХХХХХХ закралась роковая ошибка: необходимое для его выполнения место ХХХХХХХХХХХХ оказалось закрыто. Других подходящих пристанищ поблизости не нашлось. Ближайшим работающим заведением был сомнительный бар с полуобнаженными официантками. Что я, приличная девушка из пригорода, могла забыть в таком месте? Что бы такое придумать в свое оправдание — ума не приложу! Но делать нечего. Нужно завершать начатое. Я припарковалась перед входом, мимикой и жестами изобразила потрясение и растерянность, «обнаружив», что магазин закрыт. Прильнув к оконному стеклу и приложив руки к вискам, будто бы проверяя, есть ли кто внутри, я прекрасно понимала, что ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ выгляжу полной идиоткой. Выше «неудовлетворительно» я бы сама себе за это задание не поставила.

День за днем, неделю за неделей тщательной оценке подвергались наши ХХХХХХХХХ навыки по составлению отчетов и разработке планов, умение думать на ходу и справляться с напряжением, пусть и созданным искусственно, но от этого не менее тяжким. Несколько курсантов бросили учебу: кто-то вернулся в Лэнгли искать себе в Конторе другое применение; кто-то навсегда распрощался с затеей служить в ЦРУ. Некоторых отчислили по причине профнепригодности. Так, например, попросили уйти тех, кто совершил одну и ту же ошибку дважды, без должного уважения относился к преподавательскому составу, жульничал и списывал, а также тех, у кого на поверку не оказалось того самого, трудно поддающегося определению свойства, которое и делает из простого сотрудника оперативного работника. Подобные новости распространялись среди стажеров со сверхъестественной быстротой. Стоит ли говорить, что меня от них бросало в холодный пот, но вместе с тем они и подстегивали: перспектива служить в Управлении, жить за границей и когда-нибудь обзавестись собственными боевыми воспоминаниями казалась слишком заманчивой. Страшно представить, что и на мне могли поставить крест. Однажды поздно вечером ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ я вышла из машины, взяла сумочку и записи. Тяжелый и влажный июньский воздух припечатал к спине шелковую блузку, ноги от туфель на высоких каблуках гудели (нам приходилось иногда одеваться «на выход» ХХХХХХХХХХХХХ, если ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ). Мне предстояло трудиться еще по крайней мере часа три, чтобы закончить все отчеты и на следующий день в семь утра сдать их преподавателю. Я остановилась и уставилась на звездное небо. Сама рассмеялась над нелепостью своего положения. Но даже в эти минуты слабости, после изматывающего дня, с бессонной ночью впереди, я не сомневалась: я справлюсь.

В последние недели курса по ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ нас всех разбили на небольшие команды ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ. Каждый должен работать в тесной связке с товарищами — в этом залог успешного решения разведывательных задач и гарантия того, что высокопоставленные политики получат надежные разведданные. К счастью, мне повезло с командой: все мы давно дружили и отлично сработались. Выбивался из общей картины лишь Джерри, рябой, с глуповатым выражением лица, и мы все считали его слабым звеном. Казалось, он не в состоянии и два плюс два сложить. Почему его до сих пор не выгнали, оставалось большой загадкой. Идеи он выдавал одна другой глупее — мы только глаза закатывали и по возможности старались обойтись без него. В те несколько недель, пока мы выполняли последнее тренировочное задание, интенсивность нашей деятельности увеличилась в разы, и в аудитории, «штабе резидентуры», жизнь кипела сутки напролет. Заглянув сюда хоть в два часа ночи, можно было наверняка застать на месте кого-нибудь из членов команды за подготовкой срочной сводки ХХХХХХХХХХХ. Из-за мощных гроз электричество несколько раз отключалось, и наши ХХХХХХ оказывались бесполезными, так что иногда по ночам наша аудитория отдаленно напоминала монастырский скрипторий: склонившись над блокнотами из желтой линованной бумаги, мы от руки строчили отчеты, а на середине стола мерцали свечи. Мы шутили, что все эти испытания выпали на нашу долю не напрасно, — так мы готовились к будущим заданиям в Африке или в некоторых районах Азии.

Кульминацией последнего задания ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ стала проверка навыка действовать в совершенно незнакомой обстановке. Предполагалось, что мы ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ должны подтянуть все хвосты ХХХХХХХХХХХ, чтобы последняя неделя увенчалась заслуженным успехом. Вместе и по отдельности мы принялись за работу ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ, стараясь предугадать, какие еще сюрпризы приготовили нам преподаватели. Однако, несмотря на усиленные попытки преподавателей держать нас в узде, месяцы изматывающей работы в конце концов дали о себе знать ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ, и мы вели себя как восьмиклассники, отправившиеся в поход. Практически добравшись до финиша, мы испытывали едва ли не головокружение, ощущая себя так, будто закончили магистерский курс за восьмую часть отведенного на него времени. Мы с ребятами держались на уровне и по-крупному ни разу не напортачили, но наша доселе железная дисциплина пошатнулась: под конец мы не раз являлись на оперативные заседания, мучась похмельем.

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ преподаватели собрались в последний раз на голосование, которое должно было решить, кому из студентов курс оперативной подготовки засчитывается, кому нет, а кому следует назначить испытательный срок. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ В ожидании церемонии выпуска мы пообедали обычными для нашей столовой жареными блюдами — с ними нам тоже предстояло скоро попрощаться. За это время преподаватели провалили двух курсантов, а троих отправили на испытательный срок. Только представить, как больно и унизительно было бы не попасть в число выпускников после окончания курса! К моей радости, все члены нашей команды, включая Джерри, получили зачет.

Вечером ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ состоялась церемония выпуска нашего класса. На этот раз я не просила налить мне газированной воды с лимоном вместо вина. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ из робкой и напуганной открывшимися горизонтами ХХХХХХХХХ идеалистки я превратилась в идеалистку ХХХХХХХХХХХ, с честью выдержавшую суровые испытания. Я прыгала с парашютом, ХХХХХХХХХХХХХХ, прошла многие километры по ночному лесу в кромешной тьме, узнала, как за считаные минуты составить разведсводку, ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ. Я чувствовала себя как выжатый лимон, но вместе с тем была счастлива и готова к новым свершениям. Так или иначе все полученные навыки до сих пор находили применение ХХХХХХХХХХ; суметь применить их в реальной жизни — вот что станет подлинной проверкой на прочность, но мне очень хотелось попробовать. Я была готова ХХХХХХХХХХХ.

Глава 2 Командировка в ХХХХХ

Пристроившись на деревянном стульчике в уличном кафе в многолюдной и шумной части ХХХХХХХХХХХХХХ, я решила заняться изучением путеводителя по ХХХХХХХХХХ и карты. Лучшего времени и не придумать: на город опускался вечер, солнце уже не пекло так немилосердно, как днем; воздух был напоен ароматом зацветавшего жасмина; в небе еще догорал оранжево-розовый закат. На ломаном ХХХХХХ я заказала холодный кофе-эспрессо с молоком и воздушной пенкой сверху ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ — и принялась якобы изучать карту. Закурила, чтобы не выделяться из толпы — почти все здесь, в ХХХХХХХХ дымили как паровозы, — и постаралась изобразить безмятежность и спокойствие. Хотя, признаться, я сильно нервничала, ожидая, когда появится мой объект ХХХХХ, который, по мнению ЦРУ, мог иметь отношение к представляющей большую опасность ХХХХХХХХ террористической группировке ХХХХХХХХ. В нашем распоряжении был его весьма приблизительный словесный портрет, полученный от осведомителя, и мы знали, что он частенько наведывается по вечерам в это кафе. Моя задача состояла в том, чтобы ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ объект ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ. Во мне, блондинке с голубыми глазами, вряд ли можно было заподозрить агента ЦРУ, выглядела я очень безобидно — на это и делалась основная ставка. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ Иногда «чистым» сотрудникам, не засветившимся перед иностранными спецслужбами, удаются самые непростые операции.

Кофе я почти допила и, докуривая третью сигарету, уже отчаялась ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ, когда мужчина, подходивший под данное мне описание, сел за столик неподалеку. Он был один. Я услышала, как он заказал ХХХХХХХХХХХХХ — маленькую тарелку с холодными закусками. На вид ему было за сорок; темные с проседью волосы зачесаны назад и собраны в хвост. Одет неброско и довольно неопрятно. Расплачиваясь за кофе, я всеми силами старалась не выдать волнение. Я принялась медленно собирать свои вещи с шаткого круглого столика, одновременно прикидывая маршрут к выходу так, чтобы разглядеть его с разных ракурсов, прежде чем выйти на оживленную пешеходную улицу за пределами кафе. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ Подхваченная толпой туристов, наслаждавшихся последними мгновениями летнего вечера, я сделала большой крюк по дороге к припаркованной неподалеку машине. По пути останавливалась у бесчисленных ярко освещенных лавок ХХХХХ для туристов, купила расписные тарелочки и брелок. Подъехав к дому, вздохнула с облегчением: моя первая настоящая разведоперация в качестве оперативника прошла без сучка без задоринки.

С начала моего первого задания ХХХХХХХХ прошло меньше месяца. Я не переставала удивляться, какую огромную ответственность за жизни агентов и значительные финансовые средства ЦРУ возлагает на сотрудников ХХХХХХХХ. В Конторе ни минуты не сомневаются в том, что все слабые и непригодные отсеиваются еще во время оперативно-боевой подготовки на «Ферме». Стоит ли говорить, как я волновалась, узнав, что именно мне решили доверить ХХХХХХХХ задание. На протяжении нескольких дней мы с коллегами разрабатывали план операции. Голливуд дает ложное представление о ЦРУ: судя по фильмам, в разведке каждый сам себе хозяин. В действительности успешно проведенные операции — всегда результат коллективных усилий, хотя порой времени на согласования нет и приходится действовать на свой страх и риск. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ Я радовалась тому, что официально стала частью команды.

После окончания курса оперативной подготовки ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ меня взяли в ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ Оперативного директората (ОД). Различные региональные отделы ОД устраивали настоящие торги, стараясь заполучить к себе самых способных студентов «Фермы». Высокопоставленные сотрудники из каждого отдела регулярно выступали перед разными группами и на все лады расхваливали преимущества службы именно в их отделе. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ, как правило, сотрудники проводили бо́льшую часть службы в одном из регионов мира — вот почему так важно было попасть именно в то место, где тебе хотелось бы жить и работать. Решение студентам давалось непросто, ему предшествовали многочасовые мучительные раздумья. Попытки обойти систему заканчивались практически безрезультатно. При системе отбора, сильно смахивающей на принятую в Национальной футбольной лиге, не многим удается получить заветное назначение. Мне повезло. Когда я была ребенком, наша семья много путешествовала по Европе. Каждая поездка была настоящим праздником. Первый раз я оказалась в Европе, когда мне было девять лет. Тогда мы поехали в Италию и вместе еще с одной семьей сняли виллу в Порто Санто-Стефано, небольшом городке к северу от Рима. До сих пор помню, как впервые попробовала gelato, итальянское мороженое. Помню, как меня до глубины души потрясли грандиозные размеры собора Святого Петра. Древний Рим в школе мы пока не проходили, но рассказы о боях гладиаторов со львами и об инсценировках морских сражений на арене Колизея способны поразить воображение любого ребенка. С того лета я заболела путешествиями. К счастью, отец, будучи офицером ВВС в отставке, мог летать на военных самолетах, пересекающих Атлантику, при наличии свободных мест. Эта льгота распространялась и на членов семьи. Собравшись в путь-дорогу, мы с родителями отправлялись на авиабазу Макгуайр в штате Нью-Джерси, хотя никогда не были до конца уверены, в какой части Европы окажемся на этот раз. Стоит ли говорить, что расписание полетов отвечало прежде всего военным целям. Таким образом мы побывали в Италии, Германии, Ирландии, Швейцарии и во Франции. Как-то раз свободных мест в самолете не оказалось, и мы полетели в Лондон компанией «Лейкер эйруэйз» — прообраз сегодняшних бюджетных авиалиний из начала семидесятых. В городе мы поселились в роскошном особняке Дорис Дьюк (недалеко от Гайд-парка и Триумфальной арки), который в годы Второй мировой войны был отдан под казармы американской армии. Гуляя по огромному зданию, я представляла богато украшенные, полные гостей бальные залы. Некоторое время в качестве будущего места службы я рассматривала Отдел по СССР и Восточной Европе, но у меня гора с плеч свалилась, когда поступило предложение от Европейского отдела, где мне почти сразу дали задание ХХХХХХХХХХХХ. Прежде чем полностью посвятить себя новой работе, мне нужно было освоить ХХХХХХХ язык.

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ. Как дела? Хорошо. Выдающихся способностей к языкам у меня нет, иностранные языки всегда давались мне с большим трудом. Мне нужно услышать слово раз пятьдесят, чтобы оно отложилось у меня в голове. Каждый день в электричке по пути из дома на занятия в окрестностях Вирджинии я повторяла слова, написанные на сложенных в большие стопки карточках, 7,5 на 13 см. Учеба продвигалась тяжело, а наш преподаватель только подливал масла в огонь. В годы Второй мировой ХХХХХХХХХХХХХХХ сражался в рядах Сопротивления и по праву гордился своими военными заслугами и ХХХХХХХХ происхождением. По характеру живой и добродушный, он оказался не самым хорошим учителем: если верить ему, наилучшим способом освоить этот благородный язык можно было, зазубривая малопонятные пословицы. Обычно он выпаливал какое-нибудь ХХХХХХХХ выражение и, сердито сверкая глазами на меня и еще двух одноклассников, ввиду нашей непроходимой тупости, в конце концов снисходил до того, чтобы перевести его. «Это значит: козлиной шерсти требуется частый гребень!» Разумеется. Наконец в Конторе решили, что я овладела языком настолько, чтобы сделать заказ в ХХХХХХХХ ресторане, и отправили меня на первое зарубежное задание в ХХХХХХХХХХХХ. Я била копытом, как скаковая лошадь перед забегом.

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ был немыслимо оживленным и суматошным местом. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ

замазано 1½ страницы

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ

Руководитель моего ХХХХХ Дейв слыл в ОД настоящим ковбоем от разведки. Несмотря на унаследованное состояние (по слухам, полученное от ХХХХХХХХ патентов), присущее Новой Англии пуританское воспитание и образование, полученное в одном из университетов «Лиги плюща», он умел пить, курить сигары и ругаться почище самого заправского моряка. Его оперативные подвиги в Африке давно стали легендой, и теперь, завершая службу на благо отечества, он получил назначение в ХХХХХХХХ, где когда-то начинал свою карьеру. После прибытия на место мне назначили встречу с Дейвом и проводили в его большой, просторный, обшитый деревянными панелями кабинет. Дейв сидел, развалившись в своем кожаном кресле и задрав ноги на стол, жевал незажженную сигару. Меня уже знакомили с ним ХХХХХХХХХХХХ раньше, и сейчас я немного волновалась в надежде не ударить в грязь лицом перед знаменитым разведчиком. Он медленно вынул сигару изо рта и бросил мне краткое: «Повернись», для наглядности покрутив пальцем. Я растерялась. Что ему от меня надо? Но послушно, как манекен, сделала поворот вокруг своей оси и стала ждать следующих указаний. «Отлично, отлично. У тебя здесь проблем не будет». В глазах Дейва мелькнул огонек, а я никак не могла понять, стоит ли воспринимать этот спектакль всерьез, или мой новый начальник так шутит. После недолгого обмена приветствиями я вернулась на рабочее место, по-прежнему мучась догадками по поводу нашего знакомства. На деле Дейв оказался очень хорошим руководителем, он поощрял лучших, и сотрудники были преданы ему всей душой. Возможно, памятка, растолковывающая правила общения с ХХХХХХХХ женского пола, прошла мимо него, но я для себя решила не принимать нашу первую встречу близко к сердцу. Другие сотрудницы восприняли его сексистские замечания как оскорбление, мне же не хотелось терять время на глупые обиды. В конце концов, таких динозавров в ЦРУ еще пруд пруди, и не стоит расстраиваться из-за каждого, когда надо работать и делом завоевывать себе доброе имя.

Младшие по должности ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ предоставлены самим себе. Между партнерами в юридических фирмах и оперативными сотрудниками ЦРУ имеется некоторое сходство: и те и другие обязаны сами добывать себе определенное количество дел в год. Как следствие, в поисках мало-мальски интересных объектов мы прочесывали все званые приемы, заглядывали буквально под каждый куст. Умение легко и непринужденно поддержать светский разговор, попутно вычисляя потенциальных кандидатов на вербовку, стало остро необходимым.

Несомненно, лучше всех с этой задачей справлялся Джим, заместитель начальника ХХХХ, — поистине несравненный профессионал: о его успехах в вербовке ходили легенды. Джим был высокого роста, темноволосый и очень привлекательный. Как-то раз, еще не до конца освоившись ХХХХХХ, я очутилась на вечере, который напомнил мне сцену в баре в «Звездных войнах»: каждый новый знакомый отличался какой-нибудь странностью. Несмотря на средний рост, я оказалась на голову выше большинства ХХХХХХХ мужчин определенного возраста ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ. Но дело было не только в росте — количество необычно одетых завсегдатаев вечеринок и просто чудаков зашкаливало. Я постаралась вести себя как можно непринужденнее, раздавала и получала визитки. На следующий день в офисе мы с коллегой обменивались впечатлениями о тех, с кем мы поговорили, и обсуждали, пригодятся ли они нам в будущем. В это время мимо проходил Джим и мимоходом поинтересовался, кого нам удалось встретить накануне. Мы с гордостью протянули ему стопки визиток, и он, быстро просмотрев их, одну за другой отмел все наши находки со словами: «Уже завербован; того не стоит; ненадежный; уже завербован; да, может быть». Мы с коллегой переглянулись и прыснули. Джим успел побывать на приеме раньше нас и снял сливки. Нам остались одни опивки. Урок на будущее: хочешь заполучить стоящий объект, успевай попасть на мероприятие раньше Джима.

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ

замазано ½ страницы

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ

Закончив работу ХХХХХХХ, я обычно отправлялась ХХХХХХХХХХХ бесконечный лабиринт комнат ХХХХХХХХХХХ. Другого времени на составление отчетов по итогам агентурных встреч, проведенных накануне вечером, или для подготовки к будущим контактам мне выкроить не удавалось. Тем летом, когда я прибыла ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ, новичков, впервые получивших задание ХХХХХХХ, оказалось немало. Оглядываясь назад, я понимаю, что мы походили на щенков: такие же увлеченные и восторженные, готовые угождать, но еще не приученные к определенным правилам поведения. Временами мы вели себя крайне самоуверенно, будто завербованный агент уже у нас в кармане, или со знающим видом кивали, словно и без старшего по званию насквозь видели все детали сложной операции. ХХХХХХ стала для нас учебным полигоном, где мы смогли применить на практике все уроки, полученные на «Ферме». Мой приезд сюда совпал с весьма бурными событиями, и дух соперничества среди новичков был очень силен, хотя это не мешало нам отчетливо сознавать общую цель. Мы, как хищные птицы, следили за успехами и провалами друг друга, постоянно отмечая передвижения в «турнирной таблице». Мы вместе работали, вместе развлекались и приучались жестко гнуть свою линию, что оказалось весьма кстати, когда нам приходилось иметь дело с сомнительными личностями, бывшими неотъемлемой частью нашей жизни на работе и за ее пределами.

Один наш коллега, Марк, выбивался из общего ряда. Шустрый американец азиатского происхождения, он был постарше остальных новичков, тем не менее и ему раньше работать за границей не доводилось. До поступления на службу в ЦРУ и окончания подготовки он успел добиться успехов на финансовом поприще. В честолюбии Марк мог бы потягаться с любым из нас: он без устали трудился, обрабатывая наиболее многообещающие для вербовки объекты, — был готов практически на все, чтобы расположить к себе потенциального агента. Как-то раз он рассказал нам, что по просьбе такого человека пылесосил его квартиру, пока тот собирал необходимые Марку документы. Меня подобное поведение озадачивало, но он получал что хотел — разведданные для отчета. Его отличал налет одержимости, недоступной нашему пониманию. В течение года с начала службы Марк завербовал отличного осведомителя и отправил в штаб-квартиру десятки сводок ХХХХХХХХХХХХХХХХХХ. После вербовки еще нескольких объектов руководство объявило его новой надеждой разведки. Однако не прошло и пары месяцев, как начальству пришлось всерьез усомниться в достоверности представленных им фактов. Уже после того, как Марк покинул нашу резидентуру, до меня дошли слухи, что, как показала проверка, большая часть его донесений была сфабрикована им самим. Полагаю, что в штаб-квартире ЦРУ с ним церемониться не стали и выдворили без колебаний. Для меня его история стала еще одним уроком: внешность, как ни банально это звучит, обманчива.

Тем временем я старалась зарекомендовать себя как способного оперативника и почти каждый вечер отправлялась на встречи, изучая новое окружение ХХХХХХХХХХХХХХХХХХ. График напряженный: целый день занимаешься ХХХХХХХХХ, а потом еще несколько часов сидишь в офисе за «настоящей» работой, то есть чтением входящих сообщений, подготовкой донесений для отправки в штаб-квартиру и планированием операций, не считая многого другого. Вечера мы обычно посвящали встречам или светским мероприятиям. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ Зачастую я не появлялась дома раньше половины первого ночи, а в офисе надо было быть уже в восемь тридцать ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ Хронический недосып становился для младших сотрудников нормой жизни.

В процессе работы ХХХХХХХХХХХХХХ до меня вдруг дошло, что я, вероятно, имею дело с потенциальной ХХХХХХХХХ «звездой» ХХХХХХХХХХХХХХХ. Николас был прекрасным ХХХХХХ писателем, очень умным и образованным человеком, я бы даже сказала, себе во вред. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ После нескольких встреч с Николасом ХХХХХХХХХХХХХХХХХХ у меня появилась возможность прикинуть, что с ним не так, и постараться использовать это. Во-первых, нужно было польстить его эго, которое к этому времени успело разрастись до гигантских размеров. И неудивительно — большинству ХХХХХХХХХ мужчин мамочки с детства твердят об их исключительности. Тут большой проницательности не требовалось. Во-вторых, он, как и многие, искал благодарного слушателя. Поэтому мне пришлось узнать о многих его личных проблемах и разочарованиях: в какую школу отдать ребенка, как выгоднее купить загородный дом, как разобраться с женой и любовницей. Обычно я кивала в ответ или издавала какой-нибудь нечленораздельный звук в зависимости от ситуации. Наконец, самое, может быть, главное: ему необходимо было все время преодолевать препятствия. Если он чувствовал, что сопротивление ослабло, он тут же охладевал. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ — и начинал скучать. Поэтому я пустила в ход весь арсенал имеющихся средств, чтобы ХХХХ встречи стоили его внимания. Я изучила ХХХХХХХХХХХХХХХХХХ, стараясь задавать более точные вопросы ХХХХХХХХХХХХХХХХХХ. Семь месяцев интенсивного «окучивания» Николаса принесли свои плоды ХХХХХХХХХХХХХХХХХХ.

Побеседовав с Николасом ХХХХХХХХХ, я принялась тут же, по свежим следам, делать записи, как вдруг заметила на своем бедре его руку. «Что ты делаешь?» — возмутилась я. Только этого мне сейчас не хватало. Николас всегда был неисправимым дамским угодником, но это не мешало нам прекрасно ладить. И все же на этот раз он зашел слишком далеко. Вынув изо рта вечную свою трубку, он томно смотрел на меня большими карими глазами, словно изнывающий от любви подросток. «Ты такая красивая», — промурлыкал он и потянулся ко мне с поцелуем. Дальнейшее больше напоминало сцену из комедийного телесериала: я вскочила с места, а Николас принялся буквально бегать за мной по комнате. Я увертывалась, попутно пытаясь преградить ему путь попадавшей под руку мебелью. Казалось, идиотская беготня длится уже целую вечность. «Ты с ума сошел, прекрати сейчас же!» — крикнула я. Наконец мы остановились друг напротив друга, по разные стороны круглого деревянного обеденного стола, и, пытаясь отдышаться, уставились друг на друга. «Николас! Так дело не пойдет. Это никуда не годится. Тебе же будет хуже. Хочешь продолжать в том же духе — о нашей совместной работе можешь забыть». Он хмыкнул и, усевшись на диван с видом послушной комнатной собачки, заявил, что впредь такого не повторится. Вероятно, он чувствовал продиктованную ХХХХХХХХХ обычаями и моделями поведения чуть ли не обязанность приударить за молодой женщиной, а может, просто хотел посмотреть, что из этого получится. Или шутки у него были такие. Остается только гадать. Меня его выходка взбесила, я чувствовала себя крайне глупо и все пыталась понять, можно ли было найти другой, более умелый выход из положения. Вернувшись обратно в офис, я никому не рассказала о ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ и несколько недель спустя я с грустью попрощалась с Николасом и пожелала ему всего самого хорошего.

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ Это очень напоминало работу менеджера по продажам: обзваниваешь человек сто, и, если повезет, твою многотомную энциклопедию купят от силы десять. Я уже несколько месяцев обрабатывала ХХХХХ очень умного ХХХХХХХ с большими связями, который пользовался доверием некоторых представителей ХХХХХХХ политической элиты. Поначалу я неоднократно приезжала к нему в офис, затем последовали долгие встречи за обедом с обсуждением американо-ХХХХХХХ отношений. Я изо всех сил старалась показать ему, что ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ являюсь именно тем человеком, с которым нужно иметь дело, если хочешь, чтобы о твоих взглядах узнали нужные люди в Вашингтоне. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ пыталась справиться с разыгравшимися нервами по пути на встречу ХХХХХХ.

Мы сидели в шумной таверне ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ. Когда посетителей стало меньше и официант убрал с нашего столика последнюю ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ был типом крайне самодовольным и даже кичился этим, бывало он, преисполненный ощущения собственной важности, глубоко затягивался «Мальборо», а уж потом высказывал свое мнение; однако, следует отдать ему должное, его ум и опыт с лихвой компенсировали все его позерство. Я отпила немного ХХХХХХХХХХХХХХХХХХ вина, превосходно дополнявшего ХХХХХХ кухню, и сделала глубокий вдох. «Что тут скажешь, ХХХХХХХ вы отлично разбираетесь в ситуации, всегда в точку. Ваше мнение очень бы пригодилось Вашингтону для понимания меняющегося политического ландшафта ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ». Несмотря на все мои посулы, выражение его лица оставалось невозмутимым. Я чувствовала, как от ХХХХХХ сводит живот, и уже представляла, что вернусь обратно с пустыми руками. Коллеги посочувствуют, но, кто знает, может, про себя и порадуются немного. Когда я в конце концов замолчала, чтобы набрать в легкие воздуха, он наклонился ко мне настолько близко, что я могла разглядеть щетину на его щеках и поры на носу. После паузы, длившейся едва ли не целую вечность, он выпустил дым через нос, улыбнулся и прошептал с сильным акцентом: «Почему вы так долго с этим тянули?»

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ Я почувствовала, что напряжение, которое я сама же и создала, немного ослабло. Я сумела доказать самой себе, что способна к этой вроде бы странной, но такой потрясающей работе. Тем не менее тогда же я начала размышлять над тем, чего требует от меня моя служба. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ Я принялась критически оценивать то, с чем на самом деле была сопряжена моя деятельность, ее этическую сторону и влияние на жизни моих агентов и их семей. Став за многие месяцы свидетелем многих хитроумных операций и увидев, какие последствия имеют действия ЦРУ ХХХХХХХ, я сделала для себя выводы, в правильности которых убеждена до сих пор. Что касается, например, террористов, руководства «восточного блока» (в период холодной войны), ХХХХХХХХХХ или лиц, замешанных в распространении оружия массового уничтожения,[12] их, без сомнения, можно и нужно убеждать в необходимости снабжать Соединенные Штаты конфиденциальной информацией — такая деятельность представляет большую ценность для нашей национальной безопасности. Другие агенты ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ великой пользы для принятия политически важных решений не приносили, но вместе с тем играли существенную роль в поддержании двусторонних отношений. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ исполненные благих намерений чиновники Государственного департамента не могут сделать больше того, что в их силах, для налаживания и укрепления продуктивного диалога между Соединенными Штатами и другими странами. Иногда события развиваются столь стремительно, что сдержать зарождающийся конфликт можно только с помощью всех имеющихся многочисленных каналов, включая секретные источники. Я была глубоко убеждена тогда и нисколько не сомневаюсь сейчас, что сильная служба разведки — залог безопасности нашей страны, и порой она является наиболее важным для высших должностных лиц источником информации для принятия правильных решений, способствующих укреплению позиций нашего государства. ХХХХХХХХХХХХ я чувствовала большую личную ответственность за подчиненных ХХХХХХХХХХХ агентов. Я не пользовалась неприглядными методами, всегда старалась быть с агентами честной и проявлять к ним уважение и участие. В ЦРУ любят подчеркивать, что работа никогда не заладилась бы, набирай они одних только образцовых бойскаутов, а оперативные сотрудники часто говорят о своих агентах с откровенным пренебрежением. Но даже когда приходилось иметь дело с совершенно недостойными агентами, для которых не осталось ничего святого, я старалась вести себя с ними сдержанно и терпимо. Я считала это своим долгом, учитывая их решение работать на благо моей страны.

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ Джон ХХХХХХХХХХ ничего, кроме отвращения, к ЦРУ не испытывал и считал ХХХХХХ сплошной грязью ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ С Джоном были солидарны хотя и не все, но многие его коллеги, полагая, что ЦРУ, с его ковбойскими замашками, только вредит репутации США и мешает нормальной работе ХХХХХХХХХ. Их негодование подогревалось еще и неприятным чувством, будто сотрудники ЦРУ получали ХХХХХХХХХ больше «поблажек». ЦРУ платило им той же монетой, относясь к чиновникам Госдепартамента как к никчемным слабакам и нытикам, которые только и способны отбывать укороченный рабочий день. Обе стороны были по-своему правы, но нужно было разъяснить приходившим на службу новобранцам — как в Конторе, так и в Госдепартаменте, — какой вклад в общее дело привносит каждая сторона. Я поблагодарила Джона за сведения и пообещала передать их ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ

замазана 1 страница

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ

Чем сильнее я проникалась культурой страны, тем больше расстраивалась, что многие мои коллеги, казалось, твердо решили, будто ХХХХХХХ и ее жители недостойны ничего, кроме презрения, и видели в жизни ХХХХХХХХХХ одни недостатки и разочарования. Они беспрестанно рассуждали об отрицательных сторонах жизни за границей, ругая на чем свет стоит ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ водителей, обескураживающее отсутствие дорожных знаков, причудливое время работы магазинов (кто-то из наших не поленился составить таблицу, по которой при желании можно было вычислить, работает ли в вашем районе аптека, если, скажем, на дворе лето, день недели — среда, время дня — полдень), коррумпированную и не справлявшуюся с работой государственную телефонную службу — ждать, когда проведут телефонную линию, приходилось годами. Больше всех брюзжали неработающие жены ХХХХХХХХ сотрудников, хотя недовольство высказывали и другие. Пока их мужья трудились в своего рода миниатюрной Америке, женщины оставались один на один с чужими правилами жизни и вынуждены были устраивать детей в школу, разбираться с домовладельцами и неприветливыми продавцами, отдавать в ремонт машины, а после с улыбкой поддерживать светские разговоры, которые могли обеспечить их мужьям продвижение по службе в будущем. Многие семьи находили утешение, отправляясь по субботам в «Гамбургер Хат» на базе США ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ. Здесь бургеры с картошкой фри поглощались под непрерывные сетования на жизнь и воспоминания о родном и чудесном американском захолустье. Армейский магазин по выходным превращался в место паломничества. Сотрудники ХХХХХХХ нагружали тележки произведенными в Америке товарами, которые невозможно было отыскать в то время в ХХХХХХХ: смягчители ткани, кукурузные хлопья «Фростед флейкс», последние диски Шинейд О'Коннор и Мадонны. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ У меня эти мелочные проявления тоски по родине ничего, кроме презрения, не вызывали. Я уехала за пять тысяч километров от дома не для того, чтобы воспроизвести на новом месте привычную для себя обстановку. В выходные дни я чаще всего заезжала на базу лишь затем, чтобы залить в бак дешевого бензина, а затем укатить за город осматривать окрестности во всем их многообразии и великолепии.

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ наверное, что приняла совет босса близко к сердцу ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ. Для отъезда на выходные за город ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ были свои ХХХХХ не столь очевидные причины. Иногда я звала с собой кого-нибудь из ХХХХХХХ женщин ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ и за одни выходные успевала узнать об их желаниях и стремлениях больше, чем во время нескончаемых ужинов в городе. Мужчин ХХХХХХХХ приглашать было сложнее. Оно и понятно: мое невинное предложение прокатиться могли истолковать превратно. В таких случаях я старалась собрать вместе сразу несколько человек, чтобы пресечь любые кривотолки. Ничего, кроме платонических отношений, не связывало меня ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ. Я совершенно беззастенчиво пользовалась служебным положением, чтобы поближе узнать одну из интереснейших стран Европы. Это одна из неотъемлемых привилегий оперативного сотрудника, ведь в ЦРУ идут не для того, чтобы разбогатеть. Языком я владела теперь намного лучше, правда, далось мне это очень непросто. Этому способствовало общение с горожанами и деревенскими жителями: и те и другие приходили в восторг, когда видели голубоглазую блондинку, которая к тому же пыталась говорить на их родном языке. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ

замазано ½ страницы

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ

ХХХХХХХХХХХХ моя командировка ХХХХХХХХ подходила к концу. Она прошла успешно. Я поняла, что люблю свою работу и расту как профессионал ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ По итогам ежегодной проверки всегда получала высокие оценки от руководителей. Я всей душой полюбила ХХХХХХХХХ и подружилась с ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ, а еще, как только появлялись лишние деньги или служебная необходимость, я с радостью отправлялась путешествовать по стране. Я начала подумывать о следующем зарубежном задании, когда пришла телеграмма из штаб-квартиры ЦРУ: «Ждем вашего возвращения. Пожалуйста, свяжитесь ХХХХХХХХХХХХ [должность ответственного за командирование сотрудников отдела] для обсуждения следующего назначения после отпуска». У меня сердце сжалось. Ничего хорошего мне такие известия не сулили. Обычно после успешного выполнения первого оперативного задания сотрудник переходил непосредственно ко второму, ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ, но Конторе требовались новые сотрудники для выполнения подчас скучной, но крайне важной работы в самой штаб-квартире. Недавно вышедший указ предписывал всем оперативникам, завершившим первое задание, вернуться в Вашингтон. Понятно, что рядовые агенты не слишком обрадовались таким нововведениям. Мы все поступили в Управление в надежде большую часть времени прослужить за пределами США: работа за рубежом была сопряжена с большими профессиональными трудностями, зато позволяла быстро подняться по карьерной лестнице. Последнее, чего бы мне хотелось, — это возвращаться в Лэнгли. Но особого выбора у меня не было. За время работы я не обзавелась «крестным отцом», как сделали многие коллеги мужского пола. Среди старших оперативных сотрудников оказалось несколько женщин, которые были не прочь примерить на себя роль наставниц; мужчин, конечно же, больше тянуло к молодым, жаждущим приключений «орлам» с горящим взором, напоминавшим им самих себя в прежние годы.

Пока я собирала вещи к отъезду, мозг работал, как компьютер: я постоянно строила и просчитывала разные планы. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ С коллегами по резидентуре у меня сложились хорошие товарищеские отношения, но, сколь бы ни было приятным и ценным общение с ними, оно не гарантировало мне успеха в работе и личного удовлетворения. К своему удивлению, я открыла в себе предпринимательскую жилку и жаждала снова проявить ее в деле. Заворачивая бьющиеся предметы в газету, я начала разрабатывать план ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ

Глава 3 ХХХХХХХХХ

Вернувшись на службу в штаб-квартиру в Лэнгли, штат Вирджиния, ХХХХХХХХХ я заново открыла для себя огромное здание с бесконечно длинными, безжизненными, стерильно белыми коридорами. Оно значительно разрослось с появлением нового современного корпуса. Со «старой» штаб-квартирой его соединяли две длинные солнечные галереи и высокий атриум, к одной из сторон которого крепился огромных размеров американский флаг. Помимо неброского, но очаровательного нового корпуса, Контора могла похвастаться симпатичным отремонтированным и переоборудованным кафетерием, собственной химчисткой, небольшим спортзалом и расширившим торговые площади сувенирным магазином: здесь можно было купить практически любую вещь — от водочных стопок до бейсболок с эмблемой «ЦРУ», особо ценимых посетителями. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ

замазано 3 страницы

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ Первую проверку на детекторе лжи я прошла спокойно, но вряд ли найдется человек, которому бы нравились подобного рода испытания. На сей раз я отправилась на внушающий страх и трепет экзамен, вооружившись советом коллеги: «Представь, что ты на католической исповеди, расскажи проверяющему все как на духу, до мельчайших подробностей, которые, на твой взгляд, могут иметь отношение к поставленному вопросу. По меньшей мере, до смерти утомишь экзаменатора». Я пустила предложенную тактику в ход, старательно припоминая всевозможные происшествия, которые могли придать моим ответам отрицательную окраску, — и совет сработал как по волшебству. Я провела в экзаменационной комнате без окон рекордных три часа.

Как гласит армейская мудрость, «кто больше спешит, тот дольше ждет»: я в два счета разделалась с обязательными ХХХХХХХХХХХХХХХХХХ

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ

замазана 1 страница

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ

ХХХХХХХХХХХХ К своему большому удовольствию, я обнаружила, что перспективные для дальнейшей работы отношения заводить и поддерживать легко. Едва приступив к выполнению задания за рубежом, я получила приглашение на большую свадьбу в Восточной Европе. На шумном приеме, где к огромному шлейфу платья невесты прикрепили золотые монетки, я разговорилась с очень высокопоставленным военным, служившим в разведке этой страны. На следующий день меня и еще одного человека, присутствовавшего на свадебном торжестве, пригласили в его скромный дом на семейный завтрак. За традиционным столом, с медом, йогуртом, оливками и бесподобным хлебом, который нужно долго пережевывать, я услышала достаточно, чтобы окончательно убедиться: офицер имел доступ к данным, которые могли бы мне пригодиться. Охота началась.

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ Я стала ездить по Европе с различными оперативными заданиями, а также посещать конференции. Было такое ощущение, будто я снова вернулась в школу, где мне предстояло узнать как можно больше и как можно быстрее об отрасли промышленности и венчурном капитале, которые служили мне прикрытием. В то же время я наслаждалась свободой и самостоятельно планировала свою работу, постоянно запрашивая в штаб-квартире «ориентировки» (информацию из файлов Управления, если таковая имелась) на лиц, которые могли бы представлять интерес для оперативной разработки. Однако вскоре на душе стало неспокойно: судя по ответам, в Конторе на мои действия смотрели сквозь пальцы, да и ценные указания давать не спешили. Я очень беспокоилась, что в штаб-квартире недовольны моей работой. Может, я выбираю не те объекты? Недостаточно предприимчива и настойчива? С учетом моих нынешних обстоятельств я была готова к задержке с ответом, но все же это меня озадачивало. ЦРУ вложило в мою подготовку огромное количество времени и средств, но сейчас я не могла избавиться от ощущения, что меня задействуют не в полной мере. Я торжественно поклялась не вести себя как капризная дива, беспрестанно допекающая штаб просьбами и запросами, как ХХХХХХХХХ, не сознающий, что задает ХХХХХХХ лишнюю работу, — ничего, кроме недоумения и раздражения, это не вызовет. Что происходит? ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ Мы стучались в дверь, но на стук никто не откликался. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ судачили об отсутствии у руководства ЦРУ бодрости духа и ясности цели. Все больше людей практически в открытую заговаривали о том, что в Конторе «боятся рисковать» ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ Мой ХХХХХХ друг, долгие годы прослуживший в Африке и Европе, с грустью рассуждал о том, что Управление, как пластический хирург, способно на тончайшие операции, а на деле орудует кувалдой почище безмозглого громилы.

Пытаясь сдвинуть некоторые операции с мертвой точки ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ, я искала среди сотрудниц Управления женщину с солидным стажем работы и высокой репутацией, которая сумела бы мне помочь. Не наставницу, которая отделалась бы общими формальными советами, а образец для подражания — чтобы увидеть, как сохранить женственность, возможно, обзавестись семьей и вместе с тем остаться высококлассным специалистом по оперативной работе в сфере деятельности, где бал правят мужчины. К своему ужасу, я обнаружила, что лишь очень немногим женщинам удалось «успеть все» и одновременно достичь высокого положения среди кадровых оперативников. Интересно, как это возможно, если возможно. ХХХХХХХХХ конторы в 1991 году заказал засекреченное исследование, в ходе которого были рассмотрены жалобы оперативных сотрудников-женщин: по сравнению с мужчинами их не так быстро повышали в чине и не поручали особо сложных заданий. Как выяснилось, в 1991 году женщины составляли сорок процентов персонала, но на их долю приходилось лишь девять процентов руководящих постов (выше разряда ГС-15 согласно Табели о рангах государственной службы). В ОД, традиционно мужском бастионе в ЦРУ, дела обстояли еще хуже: в этом директорате трудилось всего семнадцать процентов женщин и они занимали только один процент руководящих должностей. Оперативники женского пола не одобряли очевидного неравенства, но исправить положение коренным образом не могли. Все, что нам оставалось, — прокладывать дорогу наверх и менять систему изнутри. В ОД тон по-прежнему задавали динозавры, и большинство вообще считало, что женщинам не место в Управлении. Как заметила Мелисса Бойл-Маль в своей книге «Отрицание и ложь. ЦРУ — взгляд изнутри: от „Иран-контрас“[13] до 11 сентября», «существовала непоколебимая уверенность в том, что женщины не в состоянии вербовать агентов, то есть выполнять основную должностную обязанность сотрудников директората… Женщинам доставались задания, заведомо обреченные на провал из-за недостаточной поддержки со стороны администрации и коллег. К тому же оперативных заданий на всех не хватало. Многие женщины пытались, но после одной-двух командировок решали, что битва проиграна окончательно, и переходили в другой отдел ЦРУ или увольнялись совсем». ХХХХХХХХХХХХХХХХХХ в 1992 году сотрудница Управления выступила с инициативой подать коллективный иск. ЦРУ, обычно сопротивляющееся любым изменениям статус-кво, дало зачинщицам смуты решительный отпор. К тому же, как пишет Бойл-Маль, «бытовало мнение, будто всем жаловавшимся на неравенство и притеснения обеспечены проблемы с продвижением по карьерной лестнице». Мои родители никогда не считали, что какие-то дороги в жизни для меня закрыты только потому, что я родилась женщиной. Я выросла с такой установкой. Свою роль в моей жизни сыграла и поправка к «Разделу IX»,[14] согласно которой женский спорт в школах должен был получать финансирование наравне с мужским. Стоит ли говорить, что приниженное положение женщины на рабочем месте оказалось для меня полной неожиданностью.

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ сильно сомневалась в том, что нас ждут кардинальные изменения. Хотя до сих пор ХХХХХХХХХ мне не приходилось сталкиваться с открытой дискриминацией на основании половой принадлежности, я чувствовала, что большинство сотрудниц даже не догадывались, что следует отбить мяч, когда он оказался в игре. То есть решения о том, кому из сотрудников поручить интересное дело или операцию, принимались за закрытыми дверями руководством резидентур на местах или в штаб-квартире. Я уверена, во многих случаях женщин в качестве возможных кандидатур даже не рассматривали. Само собой, молодые целеустремленные мужчины, трудившиеся в резидентурах, живо напоминали руководству о тех старых добрых временах, когда они сами только пришли в ЦРУ и безудержно рвались навстречу новым приключениям. О сотрудниках женского пола вспоминали, как правило, задним числом. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ

замазано ½ страницы, до конца главы

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ

Глава 4 Любовь и остров ненужных игрушек

За окном кружила пыль, поднятая ветром с плоской вершины холма. Было очень холодно. Восемь человек, накинув пальто на плечи, собрались вокруг видавшего виды казенного стола в маленькой мрачной комнатке. Деревянный буфет почему-то венчала большая модель китобойного судна девятнадцатого века. На громоздких стульях сидеть было неудобно, а в резком флюоресцентном свете все мы выглядели бледными и уставшими. И все же я очень радовалась возможности оказаться на территории крайне секретной Лос-Аламосской национальной лаборатории (ЛАНЛ) в компании наиболее авторитетных в стране специалистов по ядерной энергии и оружию. Лаборатория была основана в 1943 году для создания первой в мире атомной бомбы, и ее сотрудникам заодно вменялось в обязанность следить за надежностью и сохранностью государственных запасов ядерного оружия. Несколько высокопоставленных чиновников ЦРУ и я прилетели сюда для того, чтобы выяснить, можно ли использовать последние исследовательские разработки ЛАНЛ для предотвращения попыток наших врагов приобрести ядерное оружие. Большая часть технических рассуждений была вне моей компетенции (я ведь по образованию гуманитарий), зато я разбиралась в оперативной работе. Именно поэтому меня и подключили к делу.

Стоило одному из ученых разложить на столе чертежи своих последних разработок, послышался мерный лязг металла о металл. Все замолчали, когда металлический стук сменился коротким приглушенным взрывом. Мы нервно переглядывались, пока дверь со скрипом не отворилась и в комнату робко заглянул человек небольшого роста: «Прошу прощения. Теперь все под контролем». Собравшиеся дружно и с облегчением вздохнули. Через несколько минут мы направились в помещение, откуда донесся взрыв. Когда дверь вновь отворилась, моему взору предстало огромное темное пространство склада, забитого всевозможными приборами, инструментами и изолентой. Увиденное напомнило мне о лаборатории супер гения «Кью», который снабжал агента 007 чем-то вроде спортивного автомобиля, способного запросто превращаться в подводную лодку. «Хотите посмотреть?» — спросил один из ученых-ядерщиков. Нам предстояло увидеть кое-что из секретного оборудования, над созданием которого сотрудники ЛАНЛ трудились долгие месяцы. «Наконец-то, — пронеслось в голове, — я занимаюсь тем, зачем пришла в ЦРУ».

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ ОД организовал ХХХХХ группу под названием Отдел по борьбе с распространением оружия массового уничтожения (ОБР), главная задача которого состояла в предотвращении попыток экстремистских государств и частных лиц обзавестись ядерным оружием. В отдел приняли также старшего оперативника, очень умного и напористого, но заработавшего себе репутацию «трудного человека». Мне уже приходилось иметь с ним дело ХХХХХХХХХХХ. Он попросил меня вернуться в Вашингтон и работать с ним над планом секретной операции, направленной против злостных распространителей ядерного оружия. Так совпало, что ХХХХХХХХХХХ, незадолго до этого предложения мне попалась журнальная статья о деятельности Центра исследований проблем нераспространения в Монтерейском институте международных исследований (ЦИПН МИМИ). Я тогда подумала, что они занимаются очень важными и увлекательными проблемами. Послужные списки ведущих сотрудников Центра отчасти напоминали биографии специальных агентов Конторы. Они путешествовали по всему свету, пытаясь спасти мир от ядерной катастрофы. Я даже хотела отправить в Центр свое резюме — просто посмотреть, что из этого выйдет. Конечно, специального образования в области ядерных исследований у меня не было, но я надеялась, что их может привлечь мой немалый опыт. А еще меня увлекала мысль остаться в Европе, где мне очень нравилось, и пойти по журналистской стезе — здесь мои знания и способности уж точно пригодились бы. Телеграмма с совершенно неожиданным предложением перейти в ОБР в один миг перечеркнула все мои планы и намерения. Помимо терроризма, самой существенной проблемой государственной безопасности США, на мой взгляд, была угроза распространения ядерного оружия. Согласившись на поступившее предложение, я могла остаться в ЦРУ, продолжать заниматься любимым делом, которое в последнее время, к сожалению, не приносило мне желаемого удовлетворения. Мысль об участии в операциях по предотвращению распространения ОМУ оживила мой интерес к работе в ЦРУ.

Трудно поверить, но до 1996 года в США не существовало ни одного государственного органа, который имел бы дело с растущей угрозой распространения оружия массового поражения. Газовая атака в токийском метро в 1995 году выявила существенные пробелы в американском аппарате госбезопасности. Для решения этой проблемы в ЦРУ был создан ОБР под началом заместителя директора ЦРУ по оперативной работе Джима Пэвитта, ныне вышедшего в отставку. Рядовые сотрудники приветствовали назначение Пэвитта, профессионального оперативника, одержимого своим делом. Всегда одетый с иголочки в синий приталенный пиджак с игриво выглядывавшим из нагрудного кармана платком, он быстро организовал отдел, призванный собирать разведданные в Северной Корее, Ливии, Иране и Сирии, то есть странах, которые, как мы подозревали, лелеяли мечту превратиться в ядерные державы. До образования ОБР проблемой нераспространения были озабочены два, от силы три сотрудника в каждом региональном отделе, и они друг с другом не взаимодействовали. Например, Европейский отдел вел работу отдельно от Ближневосточного. Не существовало и головной структуры, которая сводила бы все разрозненные усилия воедино и позволяла обмениваться информацией, не говоря уже о комплексной стратегии по предотвращению распространения ОМУ. Я надеялась, что с созданием ОБР Управление сумеет вернуть утраченные позиции и вплотную заняться насущными вопросами государственной безопасности — для решения которых оно и было создано.

Для запуска отдела Пэвитт отобрал с десяток сотрудников. Многие из них были первоклассными профессионалами с огромным опытом, но вместе с тем натурами эксцентричными и не вписывались в традиционные рамки отделов, организованных не по тематическому, а по географическому критерию. В результате за ОБР быстро закрепилась репутация «острова ненужных игрушек»[15] благодаря разнородным интересам и порой нестандартному поведению его первых сотрудников. Старые отделы относились к нему с подозрением и недоверием. Борьба с распространением ОМУ — задача транснациональная, и у нас своего четко определенного «ареала» не было, как, скажем, у коллег из Европейского или Ближневосточного отдела. Согласно установленным правилам, любая операция в «неродном» для отдела регионе обязательно подлежала согласованию и требовала взаимодействия с профильным отделом. Само собой, без жестких бюрократических территориальных споров не обходилось. Зарубежные резидентуры «новичков» в упор не видели и зачастую даже не удосуживались ответить на поступавшие из штаб-квартиры запросы ОБР. После 11 сентября, когда представления о месте государственной безопасности в общей системе приоритетов существенно изменились, в ОБР начали вливать серьезные средства, и он внезапно сделался более востребованным и популярным. Как только до всемогущих резидентов дошло, что единственный путь к получению денег на собственную деятельность лежит через участие в разработке и поддержке операций по борьбе с распространением ОМУ, они сделались более покладистыми и дружелюбными по отношению к ОБР.

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ

замазано 2 страницы

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ Как-то раз я оказалась в лифте вместе с пожилой женщиной в безупречном костюме от «Шанель», с укладкой явно из салона красоты. Она везла элегантную детскую коляску. Я заглянула через верх, ожидая увидеть блаженно посапывающего младенца, а вместо этого обнаружила там двух палевых мопсов, под стать хозяйке наряженных с иголочки в клетчатые пальтишки и ошейнички от «Берберри». Мопсы невозмутимо уставились на меня своими глубокими карими глазами ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ

Нас с Джо немедленно поглотили обязанности; ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ Я с радостью вернулась к крупномасштабным операциям. Разъезжала столько, что иногда приходилось с утра первым делом заглядывать в гостиничный блокнот — вспомнить, где я. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ В отличие от череды безликих и нерадивых директоров ЦРУ, пришедших на смену Уильяму Кейси, Джордж Тенет явно стремился к реальным действиям. Руководители, возглавлявшие Управление после Кейси, в сущности, даже не скрывали, что рассматривают пост директора Центральной разведки как удобную ступеньку для карьерного роста. Непосредственный предшественник Тенета, Джон Дейч, стал для ЦРУ сущим бедствием. Поговаривали, что уж если он изволит пройтись по коридорам штаб-квартиры, то только в сопровождении вооруженной охраны, как будто, откуда ни возьмись, могут повыскакивать буйнопомешанные и наброситься на него. Поэтому привычка Тенета внезапно, без предварительных объявлений, появляться в нашем офисе, с незажженной дешевой сигарой в руках и вопросом «Как дела?» внесла в наши будни свежую струю. Он часто стоял в одной очереди в кафетерии с рядовыми сотрудниками и, как все, двигал свой поднос — одно это внушило нам огромное уважение и восхищение. Но что гораздо важнее — он говорил о готовности ЦРУ вновь рисковать, о личной ответственности и подъеме боевого духа ОД, основательно подорванного в результате урезания бюджета в середине 1990-х годов. В первые годы на директорском посту он внимательно следил за реформой программы по привлечению в ряды Управления большого числа разнообразных новых кадров, а также постарался усовершенствовать процедуру проверки благонадежности, чтобы сотрудникам не приходилось годами ожидать допуска к секретным материалам и оперативным заданиям. Я, как и все мои коллеги, уважала Тенета за управленческий талант и внимание к оперативной деятельности.

Приступив к новым обязанностям, я заметила, что соотношение сил явно сместилось: от резидентур на местах к штаб-квартире. В том числе благодаря использованию передовых средств связи, обеспечивающих более оперативный и безопасный обмен информацией, подчас в режиме реального времени. У штаб-квартиры появилась возможность участвовать в операциях здесь и сейчас, а не дожидаться докладов из резидентур постфактум. Кроме того, с тех пор как транснациональные операции по борьбе с терроризмом и распространением ОМУ вышли на первый план, целостным представлением о происходящем иногда владела именно штаб-квартира, а резиденты располагали лишь частью информации. Последние ревностно оберегали свои права и территории, но служебная необходимость заставляла их все чаще идти на контакт как с другими оперативными подразделениями, так и с головным офисом. Примером значительных перемен в подходе к оперативной деятельности стал открывшийся в середине 1980-х годов Антитеррористический центр (АТЦ). Впервые оперативники и аналитики, сидя бок о бок, сравнивали записи и вместе работали над общим делом. Предполагалось, что объединение и совместные действия ранее независимых подразделений должны способствовать более быстрому получению разведданных из проверенных источников. До создания общего рабочего пространства АТЦ штаб-квартира в буквальном смысле представляла собой разделенное пополам здание. В одной части занимались операциями, в другой — анализом разведывательной информации. Пройдя по длинному коридору Оперативного директората и переступив порог, вы безошибочно оказывались на тихой и мирной территории аналитиков. Раньше считалось, что сотрудникам аналитического директората не следует знать об осведомителях и операциях, в результате которых были получены сведения, — это могло пагубно сказаться на качестве выдаваемых ими разведданных. Обе стороны тщательно соблюдали протокол и территориальную независимость друг друга.

АТЦ старый порядок отношений разрушил, а ОБР, вооружившись идеей объединения, пошел еще дальше и привлек к решению сложных задач по борьбе с распространением ОМУ сотрудников и специалистов всего разведывательного сообщества. Вдобавок ОБР приложил огромные усилия к взращиванию экспертов совершенно нового типа — так называемых наводчиков. Эти сотрудники представляли собой своего рода гибрид: они проходили обязательную оперативную подготовку, но должны были проявлять и определенные аналитические способности. Их обязанности определялись названием должности — выявлять в той или иной стране четкий круг лиц, которые могут представлять интерес в качестве возможных кандидатов для вербовки разведчиками на местах. Изучая тысячи открытых баз данных, а также секретные оперативные сводки, они умели найти иголку в стоге сена. В сложном меняющемся мире с огромными потоками информации, циркулирующими в Интернете, их помощь оказывалась, как никогда, кстати и позволяла направлять операцию в нужное русло.

Я обнаружила, что меня переполняют патриотические чувства и возрожденное осознание собственной нужности. За это время ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ Приходилось прилагать неимоверные усилия и привлекать порой в качестве агентов самые невероятные кадры для того, чтобы грамотно расставить приманки и ловушки и как можно ближе подобраться к намеченной цели.

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ

замазано ½ страницы

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ

Оперативная работа нравилась мне именно такими обходными маневрами и внезапными поворотами. Думай на ходу и не забывай, что «закон бутерброда» может сработать, когда меньше всего этого ожидаешь, — вот залог успеха. Неплохо также всегда иметь про запас план «Б» и строго соблюдать правила безопасности. Небольшая группа, вовлеченная в работу над проектом, тратила сотни человеко-часов на подготовку к командировкам и сами поездки в отдаленные уголки мира, чтобы в случае необходимости предоставить начальству свежую информацию. Отчасти решение уравнения зависело от неусыпной заботы и присмотра за агентами ХХХХХХХХХХХ: они должны были вносить посильный вклад в развитие операции. Их проблемы — от расхождений в декларации о доходах до подозреваемых в супружеской неверности жен, отбившихся от рук детей и серьезных заболеваниях — ложились на наши плечи. Работа оперативника сродни материнским обязанностям: на тебе часто срывают недовольство и разочарование, вызванные другими делами. Из-за секретного характера взаимоотношений между осведомителем и оперативником принятые в обществе ограничения, касающиеся обсуждения деликатных тем, неизбежно нарушаются. Возможно, потому, что я женщина, мне приходилось выслушивать от подопечных осведомителей чересчур много откровений. Решать их проблемы или, по крайней мере, принимать в их жизни живое участие в конечном итоге крайне важно для операции. На курсах этому не учат, но на практике быстро начинаешь понимать, что оперативник должен быть исповедником, психологом и финансовым консультантом в одном лице. На такой работе точно не соскучишься.

Иногда оперативнику просто нужно дружить со своим осведомителем. Ромни — агент, сыгравший ключевую роль на определенном этапе нашей операции, — отчасти оказался в положении аутсайдера в своем ханжеском окружении. После нескольких десятков лет брака он развелся с женой, и все пятеро детей его ненавидели. Но в свои семьдесят с лишним он по-прежнему оставался энергичным и сильным и подумывал завести европейскую невесту по переписке, которая скрасила бы его одиночество. После нескольких дней напряженных встреч, посвященных разбору его последней поездки за границу и нашим дальнейшим планам, он пригласил нас в дом, где провел детство, — неподалеку, в нескольких часах езды. (Мы с моим непосредственным начальником Биллом решили перестраховаться и отказались от предложения Ромни полететь вместе с ним на его маленьком самолете.) Добравшись туда на машине, мы оказались перед домом у озера, в уединенном месте, не тронутом современной цивилизацией. Отец Ромни построил это здание в начале XX века. Хозяин открыл дверь и пригласил нас войти. Мы очутились в помещении, где с тридцатых годов ничего не изменилось. Дом отреставрировали или, по крайней мере, поддерживали точно в том же виде, каким он был в детстве Ромни. Мы не поверили своим глазам, увидев дровяную печь, полку с обветшалыми детскими книжками, изданными году в 1925-м, и пришпиленный к стене календарь, сообщавший, что сейчас июнь 1932-го. Я остановилась разглядеть похожий на могильную плиту массивный радиоприемник, усевшись вокруг которого вся семья, не сомневаюсь, слушала рузвельтовские «Беседы у камелька»[16] во времена Великой депрессии. Ромни с воодушевлением рассказал обо всех «достопримечательностях» жилища. Признаться честно, после этой экскурсии я так и не поняла, осознает ли он, что дом больше смахивает на музей, или не видит в этом никаких проблем. Наблюдая за его воодушевлением, я про себя прозвала нашего агента «самым старым бойскаутом в мире». Как бы там ни было, после этих странных совместных выходных с Ромни стало легче работать. Правда, несколько лет спустя, когда я уже не занималась этим проектом, до меня дошли слухи, что он проигнорировал ряд строгих предупреждений Билла насчет сомнительных сделок и вскоре им заинтересовалось ФБР.

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ Места в штаб-квартире всегда не хватало. Начальник и заместитель, а также еще несколько человек из руководства отдела непременно получали угловые кабинеты с настоящими большими окнами в новом административном здании. Остальным сотрудникам приходилось идти на самые невероятные ухищрения, чтобы застолбить себе свободное местечко. Многих из нас сослали в разделенные невысокими перегородками подвальные помещения со сводчатыми потолками. Менеджеры получали огромное преимущество — они занимали кабинеты с настоящими дверьми. По крайней мере, к врачу можно было записаться по телефону без свидетелей. Поскольку окон в наших склепах не предусматривалось, погоду работники ОБР проверяли по компьютеру: идет ли на улице дождь и стоит ли вечером, уходя со службы, брать зонт. И хотя мы практически сидели друг у друга на головах и сотрудники то и дело жаловались, что воздух кишит бактериями — стоило одному простудиться, как на следующий день заболевали еще двое, — наш боевой дух был на высоте. Отдел развивался невероятными темпами и вырос в уважаемую оперативную службу.

С такой перспективной установкой и мощной поддержкой со стороны руководства оперативники отдела расторопно провели несколько замысловатых операций, имевших целью внедрение в сети поставки оружия и их последующую ликвидацию. И хотя все мы радели за общее дело, в коллективе царил дух здорового соперничества, каждый старался отличиться и провести операцию наиболее эффективно и творчески. Мое рабочее место находилось в помещении, которое мы с коллегами окрестили «секретным беличьим дуплом»: солнечный свет проникал сюда редко, окон не хватало. Здесь же располагалась небольшая группа сотрудников, неусыпно следившая за пакистанцем А. К. Ханом, наладившим целую сеть по распространению ядерного оружия. За несколько десятилетий он сколотил приличное состояние на поставках высокотехнологичных ядерных материалов, в том числе для Ливии и Северной Кореи. Операции против этого неуловимого и крайне осторожного человека ХХХХХХХХХ завершились в октябре 2003 года, когда были перехвачены предназначавшиеся секретным ядерным лабораториям в Ливии компоненты для центрифуг, позволяющих проводить работы по обогащению урана. Открытое заявление Муаммара Каддафи в декабре 2003 года о том, что Ливия прекращает деятельность по созданию ядерной программы, стало одной из крупнейших на тот день побед ОБР, которая была достигнута благодаря самоотверженной работе преданных делу профессионалов ЦРУ. Этот успех доказал, что Управление способно отлично справляться с задачами при наличии четко поставленной цели, поддержке руководства, а также правильном соотношении задействованных экспертов и политиков, готовых идти на риск.

За время работы с нашей небольшой группой, занимавшейся тайными операциями, я часто бывала в командировках, иногда выезжать приходилось немедленно. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ Я путешествовала внутри страны и за границу под разнообразными вымышленными именами, не сомневаясь в том, что навыки ведения разведки и надежное прикрытие оградят меня от беды. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ Для создания железного прикрытия, позволявшего мне жить в Вашингтоне и часто уезжать, я использовала деловой и личный опыт. Будучи в Вашингтоне, каждый день ехала на работу в главное здание разным маршрутом и по дороге бдительно следила за происходящим вокруг. У меня не было опасений, что русская или какая-нибудь другая разведка узнает, кто я на самом деле, и в одно прекрасное утро проследит за мной до дверей штаб-квартиры, но привычка — вторая натура. Кроме того, бдительность никогда не помешает ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ. Правило, усвоенное еще на «Ферме», — люди охотно говорят о себе, если задавать правильные вопросы, — по-прежнему оставалось в силе.

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ

замазана 1 страница, до конца главы

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ

Глава 5 Материнство

Больничные врачи и медсестры совершили чудовищную ошибку, грубейший промах. Наверняка должны существовать предписания и правила, не позволяющие выписывать мать с двумя писклявыми младенцами — каждый весом меньше пакета с мукой. Близнецы, что вполне нормально, появились на пять недель раньше положенного срока. После курса интенсивной терапии их здоровью ничего не угрожало. Все же я не находила себе места от волнения, стоило мне представить, как я заберу крошек домой всего через три дня после рождения. Сосательный рефлекс развился еще не до конца, следовательно, проблемы с питанием обеспечены. Но медсестры не обращали внимания на мои бесконечные вопросы и сомнения. Как ни в чем не бывало они положили в пластиковый пакет малюсенькие вязаные чепчики, несколько подгузников и целую кучу литературы о том, как важно укладывать новорожденного спать на спине; и погрузили в машину с новыми замечательными детскими сиденьями. Через десять минут Джо подъехал к дому, и меня начало колотить от ужаса. Ничто в жизни не страшило меня больше, чем невыполнимая, как мне казалось, задача растить близняшек. У меня в полном смысле слова тряслись руки, когда я отстегивала ремень безопасности и несла в дом своего новорожденного сына. Я и представить себе не могла, с какими серьезными трудностями мне предстоит столкнуться в течение года, по сравнению с которыми моя ХХХХХХХХХХХХХ покажется приятной увеселительной прогулкой.

Как и большинство пар, до свадьбы мы с Джо касались детского вопроса. В первый раз, когда мы в Париже прогуливались по набережным Сены поздно ночью. Прямо над нашими головами виднелась комета Хейла-Боппа: это был один из тех случаев, когда она приблизилась к Земле на минимальное расстояние. Ярко сияющая, с растянутым по небу серебряным хвостом, комета представляла собой невероятное зрелище. Я знала, что у Джо уже есть двое детей-подростков от предыдущего брака, Джоди (Джозеф Ч. Уилсон V) и Сабрина. Я собрала всю свою волю в кулак на тот случай, если он вдруг скажет, что больше детей не хочет и вполне доволен теми, что у него уже есть. Мне же очень хотелось хотя бы одного ребеночка. Не буду утверждать, будто мне не давал покоя ярко выраженный материнский инстинкт. Напротив, мне практически не приходилось иметь дела ни с младенцами, ни вообще с маленькими детьми. Просто я понимала, что жизнь без материнства не будет полной. И если есть возможность завести ребенка, я должна ею воспользоваться. Как сказала моя подруга после рождения сына: «Дети не дают зацикливаться на собственных мыслях и чувствах». К счастью, Джо быстро согласился на ребенка, и мне казалось, будто все мои мечты начинают сбываться. На следующий день ни свет ни заря я направилась к французскому астрологу Розин, которую всячески рекомендовал общий друг. До этого мне не доводилось бывать у астрологов или хиромантов, и к ее якобы удивительным способностям видеть будущее я относилась со здоровым скептицизмом. Внимательно разглядывая красочную диаграмму, подготовленную к моему приходу, она указала на небольшой символ и заявила, что у меня будут близнецы. «Нет, не у меня. Близнецы у человека, с которым я встречаюсь». — «Нет-нет, — запротестовала Розин. — Вот, его дети здесь, — сказала она, показывая на другой магический знак на круглой диаграмме, — а ваши тут». Я пожала плечами, после окончания сеанса расплатилась и вышла на улицу из роскошной квартиры гадалки на правом берегу Сены. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХ я позвонила Джо из кабинета врача: «Дорогой, доктор говорит, что слышит два сердечных ритма. У нас будут близнецы». Джо издал радостный вопль.

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ

замазана 1 страница

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ

Я наслаждалась последними неделями протекавшей легко и благополучно беременности. Почти ничего не делала, только читала в свое удовольствие и вместе с Джо смотрела старые фильмы. Я без устали трудилась ХХХХХХХХХ с тех пор как в двадцать один год закончила колледж, и теперь рада была отдохнуть от своей сверхсерьезной работы. В декабре 1999 года врач прописал мне «нестрогий» постельный режим, и я охотно согласилась. Я так располнела, что, поднявшись на один пролет лестницы, долго не могла отдышаться. В конце концов рано утром 11 января 2000 года Джо отвез меня в больницу, а примерно через час после всех регистрационных процедур меня отправили в родильную палату. Вокруг, как мне показалось, сновали тысячи медсестер и врачей, готовых в любую минуту прийти на помощь. После необыкновенно легких и почти безболезненных родов на свет в 10 часов 28 минут утра появился Тревор Рольф Уилсон, а затем через полчаса — Саманта Дайана Финнелл Уилсон. Джо едва успел запарковать машину. Несмотря на маленький вес, они были совершенно здоровы, и врачи поставили обоим десять баллов по шкале Апгар, используемой для оценки состояния новорожденных. У Тревора обнаружили небольшое количество жидкости в легких, и его перевели в отделение интенсивной терапии для дальнейших обследований. Саманту, еще более крошечную, уложили в чистую пластиковую люльку в обычной палате, где, кроме нее, находились по крайней мере еще десять младенцев. Меня отвезли обратно в палату, и я сразу же попросила обед.

Мы с Джо были на седьмом небе от счастья и немедленно оповестили по телефону родителей и друзей о радостном событии. Мужу пришлось уехать на деловую встречу. Родители приедут только через несколько часов, прикинула я и решила немного вздремнуть. Отодвинув в сторону поднос с безвкусной больничной едой и устроившись поудобнее, я вспомнила рассказы подруг о двухдневных схватках, кесаревом сечении, необходимом для спасения плода, родах, не заладившихся в последний момент, и другие ужасы, которыми так любят пугать друг друга беременные женщины. Я была страшно довольна собой. Я легко и непринужденно преодолела один из поворотных этапов в жизни каждой женщины и теперь с нетерпением ждала, когда принесут покормить малышей. Мне следовало бы помнить, что счастье не может длиться вечно.

Поздно ночью я проснулась после неспокойного сна: сильный озноб сотрясал все тело и зубы стучали. Подумала, что организм борется с инфекцией, позвала дежурную. Сестре Гнусен, вошедшей в палату, явно не хотелось нянчиться с новоиспеченной мамашей. «Это гормоны», — бросила она, развернулась и вышла за дверь. Из больницы меня выписали на следующий день, детей по-прежнему оставили под наблюдением. Тревор лежал в отделении интенсивной терапии, и при своих двух килограммах и двухстах граммах он был похож на розового гиганта по сравнению с действительно недоношенными младенцами, весившими не больше килограмма. У меня сердце кровью обливалось при виде несчастных малюток в пластиковых камерах, подсоединенных к капельницам и пикающим мониторам. Как сказали в родильном отделении, Тревора и Саманту можно будет забрать домой в четверг — всего через два дня после их рождения. Мы с Джо чувствовали, что им рано выходить из больницы, и я умоляла врачей оставить их еще хотя бы на день. В ответ мне сурово объявили, что страховка дополнительный день не покроет, — все расходы нам придется оплачивать из своего кармана. Я без колебаний согласилась. С завистью думала, как прекрасно жилось в шестидесятые, когда каждая американская женщина после родов оставалась под присмотром врачей неделю, — не важно, были у нее осложнения или нет. Я много лет доказывала, что ни в чем не уступаю мужчинам, но теперь мне вдруг невыносимо захотелось, чтобы меня немножко побаловали и признали, что материнство — дело чрезвычайной важности.

С тех пор как детей привезли домой, беспокойство, тревога, раздражительность и навязчивые мысли не покидали меня. От изучения пособий по уходу за новорожденными толку оказалось мало. Любая молодая мама подтвердит: грудное вскармливание не самое естественное занятие на свете — сколько мучений и переживаний, пока научишься делать все как надо! Стопки книжек на прикроватном столике и выданные в роддоме кипы красочных брошюр с бездной полезных советов и картинок, наглядно показывающих позы для кормления, нимало не облегчили моих страданий. Я, как и любая роженица в Америке, ощущала на себе пропаганду грудного вскармливания. Педиатры и участницы вездесущей «Ла Лече Лиги» неустанно твердили о том, что с материнским молоком малыш получает необходимые питательные вещества, грудное вскармливание положительным образом влияет на умственное и эмоциональное развитие ребенка. После такого натиска начинаешь чувствовать, будто кормить новорожденного смесью — все равно что дать ему пососать кусок облупившейся свинцовой краски и поставить детское сиденье в машине задом наперед. Если хотите прослыть заботливой мамочкой, такие вещи недопустимы. В моем случае дело усугублялось еще и тем, что у близнецов обнаружился недоразвитый сосательный рефлекс, к тому же их крошечные желудки вмещали не больше тридцати — пятидесяти граммов молока за раз. Я занималась детьми постоянно: закончив с одним, тут же принималась за другого. Некоторое время у нас гостили мои родители (что бы я делала без их любви и поддержки!), тем не менее мы с Джо решили нанять медсестру хотя бы на первую неделю, до тех пор, пока все мы не приноровимся ухаживать за детьми и соблюдать режим питания. Эльза была высокой осанистой рыжеволосой датчанкой, ее внушительный вид и серьезность придали мне уверенности. Она велела нам вести журнал кормлений и смены подгузников, чтобы непреднамеренно не допустить обезвоживания, а также следить за тем, как малыши растут и набирают вес. Разумеется, я послушно повиновалась и несколько недель не расставалась с дневником, отмечая в нем все съеденные граммы, каждый смененный подгузник и любые отклонения.

Через пару недель педиатр посоветовал вдобавок к молоку прикармливать малышей смесью, чтобы они получали необходимый набор питательных веществ. Поскольку близнецы так и не научились хорошо сосать, нам посоветовали забыть о бутылочках и вместо них пользоваться большим стоматологическим шприцем, с его помощью впрыскивая смесь в их ротики. Ощущение такое, будто я кормлю птенцов. Поочередные кормления то грудью, то шприцем, по нескольку десятков миллилитров зараз, и скрупулезное фиксирование каждой мелочи в журнале в скором времени окончательно меня доконали. Я была измотана ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ. В каждой книжке по уходу за ребенком написано: мать должна отдыхать, когда спит малыш. Хорошо, если бы так! В какой-то момент я потеряла способность спать, даже когда мне очень хотелось или было жизненно необходимо. Пребывая в новом для меня состоянии повышенной психической активности, я забросила подальше суперсовременную радионяню, полученную в подарок на празднике в честь будущих близнецов. Мне совсем не нужно было слышать усиленные устройством вздохи и всхлипы малышей, лежавших в детской в другом конце коридора, потому что я и так не спала. И так все прекрасно слышала. Нервы превратились в натянутые струны. Могу поклясться: я слышала, как у них ногти растут! Я страшно мучилась.

Дни перетекали в недели, а волнения, тревоги и неспособность справиться с малейшей проблемой только увеличивались. Мне не давали покоя любые мелочи, касающиеся здоровья или развития близнецов. А мысли об их безопасности ввергали в панику — я существовала в режиме повышенной боевой готовности и не могла остановиться или расслабиться. Когда малышам исполнился месяц, мы наняли прекрасную няню, гаитянку Моник. От нее веяло теплом и любовью. Как-то раз, вскоре после приезда (мы научили ее кормить детей через стоматологический шприц), Моник увидела, как я истерично рыдаю в своей комнате. Я вдруг испугалась, что дрожь, которая порой охватывала Саманту, может являться признаком более серьезного неврологического расстройства. Моник, будучи женщиной глубоко религиозной, обняла меня и пообещала, что Бог позаботится о нашем благополучии. Конвульсии Саманты, как потом оказалось, были вызваны становлением недоразвитой нервной системы, но в то время я не могла мыслить рационально. Однако отчетливо сознавала: дети не приносят мне радости. Картинки с любящей матерью, крепко прижимающей к себе младенца, светящейся от счастья, явно не имели ничего общего с моей жизнью.

Я честно выполняла все, что полагается, но с каждым днем все больше отдалялась от реальности. Чувствовала пустоту внутри и до смерти боялась, что скоро все узнают, какая я скверная мать. Поклялась не подавать виду, что разваливаюсь на части, но не знала, сколько еще смогу притворяться. Иногда навязчивые мысли выплескивались наружу: как-то раз я стояла в гардеробной и проверяла, все ли плечики висят на одинаковом расстоянии друг от друга. Разобравшись с этой задачей, я переключилась на распределение плечиков по типам. Может, расположить деревянные отдельно от мягких тканевых? Оставить и те и другие? Выбросить все и пользоваться только розовыми пластиковыми? Вопросы загоняли меня в тупик. Вдобавок зажимы для юбок явно поизносились, а времени на покупку новых не было. Я ломала голову над этими чрезвычайно важными вопросами, когда из детской послышался плач, и я поспешила туда. Я догадывалась, что веду себя, мягко говоря, необычно, но была не в силах положить этому конец.

Моя тревога и замешательство росли с каждым днем. Джо, напротив, обращался с близнецами уверенно и души в них не чаял. Он не в первый раз стал отцом. Наличие опыта сразу же бросалось в глаза, когда он брал обоих малышей на руки, умело заворачивал в одеяльце и клал обратно в кроватку. Я завидовала его неподдельной радости и умению сохранять самообладание, даже когда дети плакали.

У его первой жены роды близнецов прошли с серьезными осложнениями, едва удалось избежать летального исхода. В результате первые месяцы жизни младенцы провели у бабушки с дедушкой в Калифорнии, а Джо вернулся в Вашингтон работать. Пять лет спустя, когда Джо и его первая жена расстались, он понимал, что отныне в течение многих лет сможет видеть детей лишь несколько недель в году во время летних отпусков, разрываясь между Калифорнией и Африкой. Джо болезненно переносил разлуку. Поэтому неудивительно, что он чувствовал себя на седьмом небе от счастья. Ему выпал еще один шанс — на этот раз сделать все правильно, наблюдать, как растут его дети, а не находиться в это время за десять тысяч километров на другом континенте.

Пока я все больше погружалась в себя и скрывала от окружающих тревожное состояние, со мной начали происходить всякие странности, которые я не могла понять и объяснить. Детям исполнилось уже несколько недель, и однажды я вышла на улицу за почтой. Казалось бы, совершенно обычное действие, ничего сверхъестественного. Но по дороге к почтовому ящику сердце начало биться так, будто я только что пробежала марафон, а от неожиданно накатившего страха ноги подкосились. Забрать почту оказалось непосильной задачей. Я стояла как вкопанная на тротуаре, не понимая, что, черт возьми, происходит. В конце концов я повернула обратно к дому — письма с газетами так и остались в ящике, — напуганная до смерти. Позже я узнала, что со мной случился так называемый приступ паники. Больше я не могла себе доверять — тело и мозг изменяли мне. Примерно в то же время мне стало мерещиться, будто дети плачут. Даже когда я «отдыхала» — лежала на кровати, пока близнецы спали, — я слышала их крики. Я вскакивала и неслась в детскую, где они мирно сопели в своих кроватках. Мне же не удавалось этого сделать уже несколько недель.

Я осознавала, со мной что-то не так: умение справляться с трудностями, решать проблемы и приспосабливаться к новому — умение, которое сослужило мне хорошую службу ХХХХХХХХХХХХ, — теперь казалось утраченным навсегда. Я принялась просматривать кипы брошюр по уходу за детьми, пытаясь выяснить, что со мной происходит. В нескольких книжках упоминалась «послеродовая меланхолия» — состояние, свойственное большинству новоиспеченных мам в первые недели после рождения ребенка. Среди основных характеристик: слезы, подавленность, частые перемены настроения. Тут же отмечалось, что длится оно недолго и вскоре проходит. Мой случай был явно критичнее. Я никогда не плакала — просто боялась. От стопки больничных буклетов пользы тоже оказалось мало. В них рассказывали о здоровье малышей, но ничего о матери. Так что же со мной?

Через пару месяцев радость и терпение Джо улетучились и сменились разочарованием и досадой. И все потому, что я стала совершенно другим человеком, нечутким и неотзывчивым. «Что, черт возьми, с тобой происходит? У тебя двое прекрасных детей. Моник помогает ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ. Что еще тебе надо?» Мне нечего было ответить, потому что я и сама не знала, в чем дело. Накануне я проходила обычную послеродовую проверку. Доктор задавал вопросы по списку, а я старалась отвечать развернуто и подробно. Он даже не поднял на меня глаз, спросив: «Как вы себя чувствуете?» Мне хотелось закричать, что все плохо, но я будто дар речи потеряла. Происходившее со мной казалось слишком ужасным, мрачным и унизительным, чтобы кому-нибудь довериться. Я промямлила «хорошо», волоча ноги, вышла из его кабинета и поехала домой. Видя, что и Джо уже не выдерживает, я поняла, что пора обращаться за помощью. Через несколько дней вновь отправилась к врачу по поводу незначительной инфекции и в конце набралась храбрости сказать: «Я неважно себя чувствую». На этот раз меня принимала женщина. Она оторвала взгляд от записей, склонила голову набок и внимательно посмотрела на меня. Вышла из кабинета и вернулась с небольшой бумажкой с именем и номером телефона. «Позвоните Шармин, — сказала врач. — Она моя пациентка и, вероятно, сможет вам помочь». Погруженная с головой в свои несчастья, я и не подумала задавать вопросы. Была рада уже тому, что смогу выговориться. Вернувшись домой, сразу же набрала номер Шармин и в течение следующего часа просидела на полу в гардеробной (с безупречно развешенными плечиками), рассказывая совершенно незнакомой женщине о своей панике, тревоге, отчаянии и неверии в то, что когда-нибудь снова смогу чувствовать себя хорошо и радоваться жизни. Шармин пожалела меня, говорила без обиняков и, что гораздо важнее, похоже, понимала, в чем дело. «Сдается мне, у вас послеродовая депрессия. Нужно обратиться за помощью к специалистам». Я в первый раз в жизни услышала словосочетание «послеродовая депрессия» и была потрясена до глубины души. Я посещала подготовительные занятия при роддоме, перечитала уйму литературы по уходу за новорожденными, общалась с акушеркой и близкими подругами, и никто — по крайней мере, я не припоминаю — ни словом не обмолвился о таком вероятном последствии родов.

К несчастью, на этом кошмар не закончился. На следующий день я позвонила в страховую компанию и прохрипела в трубку, что мне нужен психиатр с опытом лечения послеродовых депрессий. Судя по ответу менеджера отдела по работе с клиентами, можно было подумать, будто я попросила доктора с тремя руками. Они подобными сведениями не располагали, тем не менее мне удалось получить имена нескольких психиатров, услуги которых покрывала наша страховка. Позвонила каждому — у всех плотная запись, по крайней мере на полтора месяца вперед. Я чувствовала себя отвратительно, они с тем же успехом могли назначить мне прием лет этак через шесть. По мере того как список подходил к концу, меня все больше охватывало отчаяние, и я уже не скрывала, что «чувствую себя плохо», — еще совсем недавно у меня духу не хватало признаться в этом кому-нибудь. Один врач полюбопытствовал, нет ли у меня мыслей навредить детям. Стоило мне ответить «нет», как я мигом скатилась на последнее место в рейтинге интересных случаев, и ближайшее свободное время отыскалось только через пять недель. Когда я позвонила Шармин отчитаться о своих «успехах», она, спасибо ей большое, вмешалась и устроила мне прием у своего врача, которого моя страховка, конечно же, не покрывала. Все же я почувствовала огромное облегчение — совсем скоро мне помогут. Каждый день был на счету, я все глубже и глубже погружалась в темную бездну отчуждения.

До этого мне приходилось сталкиваться с психиатрами только на собеседованиях при поступления на службу в Контору, и я понятия не имела, чего от них ждать. Специалистом, к которому определила меня Шармин, оказалась красивая чернокожая женщина в роскошном костюме. Пока она устраивалась поудобнее в мягком кожаном кресле в своем безупречно обставленном кабинете, я, не отрывая глаз, смотрела на орхидею на полке у окна. Она хотела поговорить. А мне нужна была волшебная таблетка, которая избавила бы меня от мучений. Я чувствовала себя глупо: неужели я должна признаться, что я ХХХХХХХХХХХХХ в декретном отпуске и сейчас, по иронии судьбы, схожу с ума? Конечно нет. Некоторые секреты должны оставаться секретами. Тем не менее я в подробностях описала ей, что пережила за последние несколько месяцев, и вышла из кабинета с рецептом на антидепрессанты и успокаивающие средства. Я чувствовала, что этот листок бумаги на вес золота — мой обратный билет в жизнь, из пугающей пропасти моего свихнувшегося разума.

У антидепрессантов есть одно неприятное свойство: их действие начинает проявляться через три-четыре недели после приема. Мне же хотелось незамедлительно почувствовать облегчение и уверенность в том, что я смогу выкарабкаться из глубокого, темного колодца, в котором, как мне казалось, я жила. День за днем я принимала крошечную розовую таблетку, но мир вокруг оставался прежним. От успокоительных на ночь мне снились жуткие кошмары, а днем я вела себя как зомби. Пришлось быстро от них отказаться. Еще я рассказала Джо о послеродовой депрессии и о попытках лечения. Сначала он с неохотой воспринимал мои слова. Утратив волю к жизни и чувствуя себя совершенно раздавленной, я тем не менее собралась с силами и утаила от него все самые жуткие подробности. В конце концов я сумела сделать невозможное и объяснить ему, что послеродовая депрессия — серьезная болезнь. Будь у меня сломана нога, он вряд ли заставил бы меня хромать по кухне и готовить ужин. Мой недуг проявляется не столь наглядно, как сломанная нога, однако нуждается в лечении. С этой минуты Джо полностью переменился и стал оказывать мне всяческую поддержку. Теперь он следил, чтобы я каждый день принимала маленькую розовую таблетку, нашел сиделку на ночь, чтобы я хоть раз в неделю могла спокойно выспаться. Он тоже хотел видеть свою жену прежней.

Постепенно, неделя за неделей, я начала идти на поправку. Случались безоблачные дни и дни мрачные, как в худшие времена, но, пусть и неуверенно, я стояла на пути к выздоровлению. Не скажу, что в один прекрасный день я проснулась абсолютно здоровой, но недели сменялись месяцами, и тревога, навязчивые мысли и странное поведение понемногу пошли на спад. В пять месяцев малыши спали уже всю ночь, не пробуждаясь, — радостное событие в жизни каждого новоиспеченного родителя. Туман в моей голове начал рассеиваться. По-прежнему казалось, что в сутках гораздо больше, чем двадцать четыре часа, но мне становилось лучше. Близнецы подрастали, и я наконец ощутила всю радость материнства, впервые со дня их рождения. Каждая веха в пока еще короткой жизни малышей — способность сидеть, усваивать твердую пищу, дотянуться до какого-либо предмета, подняться и идти, держась за мебель, — вызывали искреннее восхищение. Когда им было почти девять месяцев, я окрепла настолько, что смогла обходиться без таблеток.

В первый день рождения Саманты и Тревора, 11 января 2001 года, я поставила перед ними миниатюрные кексы и помогла каждому малышу задуть свечку. Пожалуй, впервые за год я вздохнула полной грудью. Самый страшный период в жизни остался позади, а близнецы напоминали двух ангелочков. Все, что нас не убивает, делает нас сильнее. Как ни банально, но это чистая правда. Невредимая и, с другой стороны. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХ. Я поняла, что мне нравится сидеть дома с детьми, но переквалифицироваться в домохозяйки навечно не хотелось бы. Однако перед окончательным возвращением в ряды сотрудников Управления я решила выяснить, как можно помочь другим женщинам с послеродовой депрессией (ПРД). Если я, высокообразованная ХХХХХХХХХ, которая по долгу службы умеет справляться с трудными ситуациями, окруженная любящими и заботливыми людьми, пережила невыносимые мучения, нетрудно представить, насколько тяжко приходится женщинам, лишенным поддержки и опыта, какими располагаю я.

Я начала интересоваться ПРД и обнаружила, что почти 15–20 процентов молодых мам становятся жертвами этого легко диагностируемого и поддающегося лечению психического расстройства. Хотя не исключено, что в действительности таких женщин больше, — далеко не все спешат обратиться за помощью к психиатрам. Только в Соединенных Штатах ежегодно заболевают порядка четырехсот тысяч рожениц. Без своевременного вмешательства симптомы ПРД могут перерасти в тяжелую хроническую депрессию. Она отрицательно сказывается не только на женщинах, но и на детях, а также на других членах семьи. Пообщавшись с другими мамами и специалистами в этой области, я поняла, что причина кроется в отсутствии ранней диагностики ПРД. Педиатр — врач, с которым роженицам чаще всего приходится иметь дело в течение первых месяцев, — больше озабочен здоровьем младенца, нежели матери. Акушер-гинеколог, наблюдающий саму мать, чересчур загружен, чтобы вдаваться еще и в психические расстройства, да и к его профессии подобного рода заболевания не относятся. Как ни парадоксально, существует простой и быстрый способ выявления ПРД на ранних стадиях. Разработанный в 1987 году, он называется «Эдинбургской шкалой» и представляет собой десять вопросов, касающихся психического здоровья матери. Этот метод был признан медицинским сообществом, а его эффективность подтверждена многими исследованиями. Если бы каждой женщине в рамках обязательного стандартного обследования на шестой неделе после родов давали заполнить такой опросник, я уверена, процент серьезных случаев ПРД резко бы сократился.

Я искала возможность направить вновь обретенную энергию на какое-нибудь благое и достойное дело ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ, в конце концов приняла участие в работе местной некоммерческой организации, ведущей просветительскую деятельность среди молодых мам и занимающуюся снижением заболеваемости ПРД. Несколько раз в месяц я в качестве волонтера участвовала во встречах группы взаимопомощи, нацеленных на поддержку рожениц, страдающих от ПРД. Я считаю, что по своей природе женщины хорошо справляются с проблемами. Как отрадно было видеть матерей, попадавших к нам с полным нервным истощением, а спустя несколько недель или месяцев возвращавшихся к счастливой полноценной жизни. И хотя я не пожелала бы пережить ПРД и злейшему врагу, благодаря этому периоду в своей жизни я сумела развить такие стороны своей личности, о которых год назад и не подозревала, и крайне этому рада. Конечно, этот опыт сильно отличался от моей обычной работы — не дать террористам и странам-изгоям завладеть оружием массового уничтожения. В этот мучительный и страшный период я утратила опоры, на которых держалась моя жизнь до материнства, но в результате обрела более глубокую способность к состраданию и стремление помогать людям. ХХХХХХХ я стала другим человеком ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ

Глава 6 Мать и шпионка по совместительству

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ в ожидании назначения. По правде сказать, у меня были противоречивые чувства по поводу ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ работы, я понятия не имела, как сложится моя карьера в будущем. Смогу ли я после долгого отсутствия вновь вернуться к оперативной службе? Буду ли справляться, работая на полставки? ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ Я обвела взглядом большой, просторный кабинет и стала ждать. Мой новый начальник Ричард, учтивый, одетый с большой тщательностью мужчина, обставил помещение со свойственной ему элегантностью. На полу лежал красивый персидский ковер с витиеватым узором, а на отполированном столе красного дерева и на книжных полках красовались сувениры, подаренные, надо думать, агентами и коллегами-разведчиками из других стран. Мы бегло обменялись светскими любезностями с Ричардом и одним из его помощников, опытным и способным администратором, посвященным во все тайны, в том числе в секреты бюджетного финансирования. Наконец Ричард поинтересовался, где я хотела бы служить ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ. Право выбора одновременно удивило и польстило — большинство назначений в ЦРУ с его псевдовоенной культурой носили характер приказов. К счастью для меня, ответ на его вопрос ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ. Мне не терпелось приступить к работе — вернуться к оперативной деятельности.

Ударив по рукам с новым начальником, я вышла из его кабинета и направилась прямиком вниз, на подземный уровень нового здания штаб-квартиры. Мой стол стоял под большим сводом без единого окна, здесь же располагались еще сто с чем-то рабочих мест, отделенных друг от друга тонкими, обтянутыми тканью перегородками. Повсюду на столах, полу и в длинных «коридорах» возвышались кипы бумаг и папок. Ходила шутка, что многим кабинетам серьезно угрожают канцелярские вши. Особенно жутко выглядел маленький кабинет руководителя контрразведывательных операций нашего отдела — помещение с отдельной дверью, одно из немногих по периметру нашего подвала. Горы бумаг загромождали там все пространство, располагаясь на полу, столе, маленьком диване и книжных полках. На столе отчаянно балансировала над пропастью кофейная чашка, водруженная на средних размеров утес из документов. Беспорядок полнейший! Коллега, напоминавший своей бородой Санта-Клауса, уверял, что при необходимости может отыскать в этих завалах любую бумажку, но, учитывая всю серьезность возложенной на него ответственности — защищать операции отдела от внешнего вмешательства, — мне подобные методы делопроизводства эффективными не казались. Оглядев подвальное пространство, я заметила в одном из свободных углов несколько воздушных шариков. Судя по всему, кто-то устраивал вечеринку, а до уборки руки не дошли. Тут и там с потолка свисали флаги Ирана, Ирака, Северной Кореи и других государств-изгоев. Здесь мне и предстояло обосноваться.

Я разыскала своего нового начальника, педантичного человека со светлыми волосами и в очках с проволочной оправой, который раньше занимал разные посты в нашей ближневосточной резидентуре, и представилась. Он тепло приветствовал меня и повел знакомиться с коллегами, трудившимися в своих отсеках. Болтая с новыми сослуживцами, я начала понимать (и даже немного ужаснулась своему открытию), что «настоящими» оперативниками среди присутствующих, кроме меня, были только двое. Мы прошли подготовку на «Ферме», а остальные в жизни не встречались с агентами и не написали ни одного разведдонесения с места событий. Тем не менее в обязанности группы входило выявление ХХХХХХХ лиц и организаций, приобретавших компоненты для создания оружия массового уничтожения и занимавшихся соответствующими исследованиями, а также разработка операций, с помощью которых мы могли бы проникать в ХХХХХХХ сети предположительно развиваемых ядерных программ. Массовое сокращение профессиональных оперативных кадров в середине 1990-х годов теперь давало о себе знать. Перед нами стояла серьезная задача, но группа, призванная ее выполнить, была малочисленной, неопытной и слабой.

Я обустроилась в своем «скворечнике»: передвинула монитор компьютера, зеленый телефон для «защищенных» звонков, черный аппарат для «несекретных» вызовов и прикрепила календарь. Старалась выглядеть занятой и погруженной в работу, хотя и без доступа к компьютерной сети. В Конторе ничего не менялось: технической службе требовалось около недели для установки защищенного от перехвата и расшифровки данных компьютера любому сотруднику, независимо от ранга, а без компьютера делать было нечего. Ознакомилась с некоторыми документами, оставленными на моем столе. Минут пятнадцать спокойно просматривала их и только потом поняла, что никто не дергает меня за юбку, не требует внимания. Не нужно успокаивать плачущего малыша, одновременно пытаясь развлечь другого. Не надо с бешеной скоростью дочитывать абзац, опасаясь, что любой шум может обернуться бедой. Меня вообще никто не беспокоил. При желании я могла даже выпить еще одну чашку кофе.

Я открыла верхнюю папку в стопке старых, толстых, запыленных оранжевых подшивок, сложенных на моем столе. Все они были набиты тонкими шуршащими листами кальки, напоминающей копировальную бумагу, какую использовали в семидесятых, когда печатали «под копирку» на пишущей машинке. В некоторых подшивках хранилось всего несколько бумаг, в других — два-три тома. Это были личные дела ХХХХХХ, которые, вероятно, могли прояснить, что происходит с программами Саддама Хусейна по разработке вооружений в Ираке. Просматривая те немногие материалы, которыми мы располагали, я все больше приходила в уныние. Ясно как день, что ХХХХХХХ нужно работать быстро, активно и изобретательно, если мы хотим расширить агентурную базу и предоставить руководству США достоверные разведданные. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ

К счастью, в оперативной деятельности мне как раз больше всего нравилось находить искусные способы выхода на потенциального агента. Как только мы определялись с объектом, перед нами вставала задача подступиться к нему. Часто ли он бывает в одном и том же клубе? Кто его родственники? На какой улице по вечерам выгуливает собаку? Только установив контакт, можно приступать к выяснению, что движет объектом, и создавать условия для достижения конечной цели — вербовки. ХХХХХХХХХХХ ранее ХХХХХХХХХХХХХХХХХХ наш резидент сокрушался по поводу неспособности оперативников подступиться к одному влиятельному, но продажному политику, который, по нашим сведениям, имел связи с террористами. Изучив объект, мы выяснили, что одно время он крутил роман со своей секретаршей, «серой мышкой», и вероломно бросил ее. Предполагалось, что, найдя подход к ней и убедив ее работать на нас, мы получим ценную информацию и, возможно, прямой доступ к его делам. Проведя обычное детективное расследование, я обнаружила, что секретарша три раза в неделю занималась аэробикой в местном спортзале. На следующий день я потела рядом с ней и втиралась в доверие. В конце концов мои труды увенчались успехом — ее завербовали. Именно такие эпизоды и делают операции захватывающими.

Я энергично принялась за работу, и в течение следующих нескольких месяцев мое подразделение приложило массу усилий, чтобы убедить резидентов ЦРУ по всему миру повнимательнее присмотреться к ХХХХХХХ в их поле зрения. Есть ли в ваших странах бизнесмены, занимающиеся высокотехнологичными материалами, которые могут быть использованы в ХХХХХХХ программах по разработке ОМУ? Есть ли у них на примете ХХХХХХХХХХ, работающие в областях, которые могут иметь отношение к ОМУ? Возможно, близкий родственник высокопоставленного чиновника ХХХХХХХХХХХХ проживает за рубежом? Наш отдел начинал с нуля, наработок практически не было, и поэтому в надежде запустить результативную операцию или добыть стоящие разведданные мы не гнушались заглядывать в каждый темный угол. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХ резиденты на местах зачастую отвечали на наши запросы об ХХХХХХ объектах вяло или, хуже того, не реагировали вообще. Но были и такие объекты, заниматься которыми следовало безотлагательно, и нашему маленькому подразделению ХХХХХХХ в составе ОБР приходилось отчаянно бороться, чтобы быть услышанным среди гула других желающих привлечь внимание и средства.

Мы стремились побудить взаимодействующие с нами иностранные спецслужбы к объединению сил против ХХХХХХХ. Союзники — так для краткости называли в Управлении разведки других стран — были готовы в любую минуту вступить в бой. Традиционно ЦРУ относилось к взаимодействию с ними как к неизбежному злу, особенно во времена холодной войны. Работали с ними неохотно — проводили специальные тренинги, если те об этом просили, иногда одаривали их какой-нибудь технической примочкой ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ. На этом наша забота и вклад в поддержание добрососедских и взаимовыгодных отношений заканчивались. ЦРУ по-прежнему предпочитало проводить операции самостоятельно и не слишком доверяло союзникам, но с появлением отделов по борьбе с терроризмом и распространением ОМУ прежний баланс сил претерпел существенные изменения. Цели и объекты, преследуемые обоими отделами, не ограничивались одним государством, областью или ведомством конкретного регионального отдела Управления. Кроме того, АТЦ и ОБР охотились на тех же врагов, что и коллеги из иностранных разведок. В результате за последние годы ЦРУ значительно расширило сотрудничество со спецслужбами дружественных стран: теперь принято считать, что совместные операции серьезно увеличивают эффективность нашей борьбы против «плохих парней». ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ

Наши старания и просьбы к коллегам в итоге принесли желаемые плоды. Молодая ХХХХХХХ женщина из ХХХХХХХХХ семьи среднего класса, занятая в области высоких технологий в ХХХХХХ в одной из европейских стран. Ее квалификация и опыт касались той сферы, которая непосредственно интересовала ОБР, кроме того, мы сделали ценное открытие: ее ХХХХХХ научный руководитель ХХХХХХХХХХХ занимал высокую должность и был весьма уважаемым ученым, подозреваемым в участии в ХХХХХХХХХ секретном военном проекте. Сообщив союзнику о наших успехах ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ, мы разработали операцию для ее вербовки. Мне предстояло организовать ее встречу с ХХХХХХХ таким образом, чтобы она ни на минуту не заподозрила, что ею занимается ЦРУ.

После массированного обмена телеграммами ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ мы сошлись на следующей легенде: он представится ХХХХХХХ человеком, который прочитал ее статью в малоизвестном научном журнале. ХХХХХХХХХ был знаком с узкоспециальной сферой научных интересов нашего объекта и в целом мог поддержать разговор. Возможно, она, чувствуя себя одиноко в чужой стране, поддастся на лесть ХХХХХХХ, а возможно, также и на его способность обсуждать с ней ту загадочную область, которой она занимается, с изрядной мерой уверенности и компетентности. Во время нескольких встреч за ужином ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ он объяснил ей необходимость держать все в секрете, и она согласилась. Замысел состоял в том, что ее «задания» станут со временем исключительно конфиденциальными и мы сможем прощупать, что ей известно о работе ее ХХХХХХ руководителя ХХХХХХХХХ. Операции никогда не обходятся без трудностей — разница только в их масштабах. На сей раз нашей главной головной болью оказалась виза для объекта. Срок ее действия истекал через несколько месяцев, а новую нельзя было получить автоматически. При обычных обстоятельствах ее быстро отправили бы обратно в ХХХХХХХ. Но, вернись она домой, наша операция завершилась бы, не успев начаться. В результате я провела не один час, умоляя моего ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ «решить» проблему с визой, чтобы мы могли продолжить нашу многообещающую операцию без помех, а не сворачивать ее раньше срока. Через несколько недель проволочек и обещаний обо всем позаботиться союзник все-таки пошел нам навстречу.

Особый интерес ХХХХХХХХХ представляли глобальные сети Ирака по поставке ОМУ и материалов для его изготовления. Несмотря на высокообразованные научные кадры, иракцы не располагали собственной базой, необходимой для создания ядерного, химического или биологического оружия. Поэтому иракские чиновники или их доверенные лица постоянно приобретали в Европе и Азии все комплектующие: от футерованных стеклом резервуаров для приготовления начинки биологического оружия до специальных измерителей ускорения. Сделанное в США оборудование, как правило, считалось более желанным, но его было труднее получить из-за жестких санкций. Конечно, иракцы понимали, что за ними пристально следят разведслужбы, и потому постоянно меняли названия компаний или представителей подозреваемых организаций-поставщиков. Они вели «игру в наперстки» на самом высоком уровне, и многие сотрудники ЦРУ только тем и занимались, что пытались разобраться, кто есть кто. Сведения, которые нам удавалось собрать, оказывались полезными, но ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ нарушители умудрялись все время держаться на шаг впереди нас. Вдобавок ко всем трудностям и разочарованиям мы выяснили, что многие закупочные организации девяносто пять процентов заказов получали на совершенно законных основаниях и только пять процентов приходились на нелегальные поставки. Мы проследили тысячи сделок, и нити от каждой тянулись через несколько стран, при этом каждый получатель менял «конечного потребителя», чтобы отвести внимание от основного заказчика, которому и предназначался товар, — какой-нибудь лаборатории в Багдаде. Другой закон выявления объекта, будь то террористы или поставщики ОМУ, гласит: «Следуй за деньгами!» Однако иракцы придумали изобретательные способы финансовых расчетов, скрывающие настоящего плательщика или получателя средств, и, к сожалению, успешно ими пользовались. Порой, когда объект вроде был у нас в руках и мы собирались перейти в наступление, он исчезал, как мираж. По счастью, в нашем отделе работало несколько молодых, увлеченных и талантливых наводчиков, которые ежедневно прочесывали сотни страниц разведывательных донесений, выстраивая сложные схемы местонахождений товара, продавцов и покупателей. Наши операции благодаря этим преданным делу сотрудникам неизменно проходили успешнее, чем это было бы без их участия.

Теперь, когда я пишу эти строки в 2007 году, четыре года спустя после вторжения в Ирак, когда имеются подтверждения манипуляций с разведданными и провалов разведки накануне войны, легко поддаться ревизионистской идее, что все данные о наличии ОМУ в Ираке были сфабрикованы. И хотя нельзя отрицать, что войну спровоцировали влиятельные идеологи, которым она была нужна для подтверждения их геополитических теорий, и что разведывательному сообществу не хватило здравомыслия в суждениях весной и летом 2002 года, тем не менее Ирак эпохи правления жестокого диктатора Саддама Хусейна, безусловно, являлся опасным государством-изгоем, попиравшим международные договоры и соглашения ради собственного превосходства в регионе. Провокации Ирака настораживали не только разведсообщество США. Центр исследования проблем нераспространения (www.cns.miis.edu) — общественная, негосударственная исследовательская организация, занимающаяся подготовкой следующего поколения экспертов по вопросам нераспространения, — тоже бил тревогу. Вот выдержки из их отчета за 2001 год, посвященного состоянию иракских программ по разработке ОМУ:

Учитывая непредсказуемость и беспощадность Саддама Хусейна даже по отношению к невинным соотечественникам, при одном взгляде на эти суровые длинные списки кровь стыла в жилах.

Задолго до того, как споры о том, стоит ли начинать войну с Ираком, приняли чрезвычайно политизированный характер и разделили нацию на сторонников и противников боевых действий, те из нас, кто зарабатывал на жизнь отслеживанием распространения ОМУ, считали Ирак опасным и коварным противником. Многие дружественные ЦРУ разведслужбы по всему миру собирали доказательства того, что Ирак пытается приобрести материалы для использования в программах производства ОМУ. Грандиозная головоломка, в которой удалось правильно собрать вместе лишь несколько частей. Но хуже всего то, что никто из нас понятия не имел, как должна выглядеть картинка в итоге. Попытки ЦРУ составить более внятное представление об иракских возможностях неизменно заканчивались крахом. Причина тому — обилие объектов «двойного назначения»: имеется в виду специализированное высокотехнологичное оборудование для разных видов промышленного производства, которое может служить вполне законным целям и в то же время быть использовано для производства ОМУ. Для ввоза материалов требовалась экспортная лицензия, но под предлогом их применения во вполне мирных отраслях Ирак и другие государства-изгои сплошь и рядом шли в обход международных нормативных актов и получали желаемое. Поиски существенно осложнялись еще и тем, что отслеживаемый груз перевозили из одной страны в другую, прежде чем он оказывался у конечного заказчика. В каждом промежуточном пункте груз прикрывала новая бюрократическая завеса. Это сводило на нет все меры по контролю над экспортом. Иракцы настойчиво добивались намеченных целей и хорошо знали, как обходить препятствия, чинимые международным сообществом. Естественно, это приводило в ярость сотрудников ЦРУ.

Подразделению ОБР по Ираку ХХХХХХХХХХХХХХХХХ предстояло продумать и организовать операции по сбору достоверных разведданных о предполагаемых иракских программах по производству ОМУ. За это отвечали аналитики Разведывательного директората, работавшие в Центре по контролю над вооружениями и нераспространению ОМУ. Около семисот занятых в этом Центре сотрудников просеивали «сырые» донесения и складывали части мозаики воедино. Учитывая хитроумные меры по дезинформации, предпринимаемые Ираком, задача была не из легких. Но мы, профессиональные разведчики, не собирались сдаваться.

Вернувшись в Контору, я столкнулась с трудностями, знакомыми каждой работающей матери, то есть необходимостью разрываться между домом и службой. С одной стороны, я осознавала, что в один прекрасный момент мне понадобится сорваться с места и отправиться в другую точку земного шара для улаживания разногласия с коллегами из иностранной разведки или получения устного отчета у особо важного ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ. С другой стороны, мне, как матери, хотелось проводить больше времени с близнецами. Не для того я завела детей, чтобы их воспитывал кто-то другой. Воевать на два фронта было тяжко, иногда до смешного. Если дела не могли подождать до понедельника, в субботу я ехала на работу и брала детей с собой — другого выхода не было. Я решала, сколько денег предложить потенциальному агенту, и одновременно передавала цветные карандаши дочке, сидевшей под столом. Просто смех и грех. Методом проб и ошибок я уяснила, что, если дать Саманте бумагу и маркеры, а Тревору что-нибудь вкусное, полчаса спокойствия гарантировано, — за это время можно было подготовить телеграммы резидентам. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ за рубежом, бо́льшая часть коллег женского пола соглашались с тем, что нам всем не помешала бы «жена» — кто-то, кто мог бы взять на себя домашние хлопоты, пока мы сосредоточенно работали. Сейчас обязанности жены исполняла я — и я же работала. Перед отъездом на Ближний Восток на встречу с дружественной разведкой я оставляла детям тщательно упакованные подарочки-безделушки, чтобы они открыли их, когда меня уже не будет дома. Писала записки, чтобы мама читала их детям. Она гостила у нас и помогала по хозяйству, пока я разъезжала по командировкам. Я надеялась: дети понимают, что мамочка скоро вернется. Но стоило мне усесться в такси, которое должно было доставить меня в аэропорт, как я тут же переключалась и в уме повторяла аргументы, адресованные иностранным коллегам. Вероятно, кому-то такая жизнь покажется странной, но нас она устраивала, и мы были счастливы.

Как-то летом, когда близнецы уже легли спать, у нас с Джо выдалось несколько свободных минут, пока мы сами без задних ног не рухнули в кровать. Мы обсуждали планы на будущее. Нам нравилась идея отправиться за границу, когда дети немного подрастут и пойдут в детский сад. Я бы вернулась к работе на полную ставку, может, даже на хорошей руководящей должности ХХХХХХХХХХХХ. Джо, ушедший из Госдепартамента в 1998 году после двадцати трех лет службы, затеял свой международный консалтинговый бизнес и добился его процветания. Он считал, что вполне сможет вести дела из-за рубежа. Будущее рисовалось нам в радужном свете.

Глава 7 Поездка в Нигер

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ я собрала шесть высокопоставленных разведчиков с Ближнего Востока в оборудованном по последнему слову техники конференц-зале в старой части здания штаб-квартиры. Они прибыли в Вашингтон для обсуждения представлявших взаимный интерес оперативных вопросов и развития и без того давнего сотрудничества между нашими службами. Представив первого докладчика и еще раз проверив повестку дня, я пообещала вернуться позже к началу совместного заседания с сотрудниками ОБР. Коллеги всем остались довольны. Единственный вопрос, который их волновал: можно ли здесь курить. У меня была запланирована еще масса других встреч, поэтому я поспешно их покинула. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ

замазано 1½ страницы

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ наше скромное ХХХХХХХХХ подразделение обрело более внушительное и весомое название: ХХХХХХХХХХХХХХ. В смене номенклатуры не было ничего удивительного: специальные оперативные группы в ЦРУ возникали как грибы после дождя. Обычно это означало, что руководство намеревалось подчеркнуть важность какой-либо проблемы. К сожалению, после выполнения намеченных задач специальные группы не расформировывали, и они продолжали существовать годами за счет скудных бюджетных средств — жертвы бюрократической инертности. Наше подразделение с радостью отнеслось к переименованию в специальную оперативную группу — в попытках выяснить, как устроены ХХХХХХХХХ программы по производству ОМУ, мы радовались любой помощи. Вдобавок поговаривали о возможном переезде на другую сторону коридора, в более просторное и недавно отремонтированное помещение. Эта новость пришлась по сердцу всем уставшим ютиться в нашем нынешнем закутке. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХ так или иначе, скорость и темп работы существенно выросли; ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ и все мы горели желанием защищать нашу великую страну и преданно служить ей. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ

ХХХХХХХХХХХХХ кадровый состав нашей когда-то маленькой группы быстро и значительно увеличился за счет экспертов по ядерному, биологическому, химическому оружию и баллистическим ракетам — они вливались в стройные ряды сотрудников ЦРУ из других частей разведывательного сообщества. Иметь возможность в любую минуту проконсультироваться с сослуживцами, компетентными в этих областях, — большое подспорье. Я часто полагалась на их технические знания и способность объяснять сложные термины и вопросы простым языком, понятным даже обычным оперативникам вроде меня. Наконец-то пришло подкрепление, думала я, — теперь поиск свежих разведданных об ХХХХХХХХХ ОМУ пойдет быстрее. Увеличение штата пришлось очень кстати — с каждым днем информации поступало все больше и больше. Часть ее была явно сфабрикована людьми, желающими продать ЦРУ шитую белыми нитками историю. Иные донесения выглядели похитрее и требовали тщательной проверки. Лишь редкие наводки с самого начала казались ценными. Задача заключалась в том, чтобы отделить зерна от плевел и решить, на какие проблемы и в какой очередности стоит направить наши ограниченные ресурсы.

Типичный день ХХХХХХХХХХХХХХХХХХ мог выглядеть примерно следующим образом: объявился «перебежчик» ХХХХХХХХХХХ, который рассказывал нам, что был на охраняемом ХХХХХХ объекте ХХХХХХХХХ, вероятно используемом в качестве лаборатории по производству биологического оружия. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХ он не скупился на омерзительные подробности: узники привязаны к кроватям, получают инъекции загадочных веществ; тела бьются в конвульсиях; кровь ручьями течет из ушей и ноздрей. Конечно, подобные истории привлекали всеобщее внимание, но достоверность источников и самих данных требовала подтверждений. Даже несущественные отклонения и расхождения в описании осведомителя разведчиками могли иметь большое значение. С годами характеристики осведомителей в разведдонесениях стали настолько невнятными и поверхностными, что сотруднику, обратившемуся к этим данным, оставалось только гадать, насколько объект надежен. Позднее описания осведомителей дополнялись, чтобы легче было оценить их правдивость, но по большей части качество составления разведывательных отчетов оставляло желать лучшего. Что до нашего перебежчика и его жутких рассказов о заводе по производству биологического оружия, мы направили очень толкового армейского офицера запаса опросить этого осведомителя. Офицер, обладавший обширными знаниями в области биологического оружия, захватив с собой многостраничные спутниковые карты, провел несколько дней с ХХХХХХХХХХХХХХ, пытаясь точно определить местонахождение завода в окрестностях Багдада. В конце концов эта, на первый взгляд многообещающая, как и многие другие, зацепка ни к чему не привела. Тем не менее, доказывая, что это пустышка, ЦРУ потратило сотни человеко-часов и тысячи долларов. В то время ХХХХХ в полной мере не оценили макиавеллиевских манипуляций Ахмада Чалаби, иракца, покинувшего родину в 1956 году. ЦРУ презирало его за предательство, а Пентагон носил на руках за прогнозы демократических преобразований в Ираке (во главе с ним самим). Чалаби направил в Управление десятки соблазнительных наводок, впоследствии оказавшихся фальшивками. На кону стояло слишком многое, и нам ничего не оставалось, как все их проверить.

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ

Вскоре мне предложили пост ХХХХ начальника по оперативной работе ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ. То, что руководство ОБР выбрало на такую ключевую должность работавшую на полставки мать двоих детей, порядком удивило меня и в то же время сильно взволновало. Неужели времена динозавров проходят? До сих пор мне не приходилось занимать столь высоких должностей и нести такую большую ответственность, но я была полна решимости сделать все от меня зависящее и помочь своей команде в выполнении поставленных перед нами задач. Я не успевала снять пальто, как уже приходилось отвечать на вопросы, а перед дверью в мой кабинет выстраивалась очередь. У меня был широкий спектр обязанностей. Я координировала установление контактов с ХХХХХХ учеными во всем мире, назначала проверки на детекторе лжи для выяснения подлинности некоторых странных утверждений, которые нам доводилось слышать, и поддерживала постоянную связь с нашими вербовщиками и сотрудниками, занимавшимися сбором и обобщением агентурных данных на местах, а также с экспертами по разным странам. Кроме того, я подключала к операциям аналитиков Центра по контролю над вооружениями и нераспространению ОМУ, когда в этом возникала необходимость, и внушала своим подчиненным, чтобы они вносили в работу творчество и смекалку. Сама я терпеть не могла, когда каждый мой шаг контролировали, а потому всячески старалась предоставить своим сотрудникам как можно больше полномочий и убедить их в том, что их усилия всегда найдут у меня поддержку.

Ненастным днем в феврале 2002 года в мой кабинет ворвалась очень возбужденная молодая сотрудница. Обычно довольно сдержанная и спокойная, ХХХХХХ выглядела необычайно оживленной и даже встревоженной. Она торопливо доложила мне, что «кто-то из аппарата вице-президента» позвонил ей по защищенному зеленому каналу. Обратившийся, несомненно штатный сотрудник аппарата, сказал, что их интересует сообщение, которое ХХХХХХХХХХХХХХХХХХ правительства Италии передало правительству США ХХХХХХХХХ. В нем говорилось, что в 1999 году Ирак якобы стремился заполучить в бедном западноафриканском государстве Нигер желтый кек[21] — исходный компонент, используемый в процессе обогащения урана. Вице-президент, как сказал звонивший ХХХХХХ, «заинтересовался и хочет знать больше». Я прекрасно понимала: такая информация, если она подтвердится, явно свидетельствует о намерениях Ирака вновь запустить ядерную программу. Меня на мгновение привело в замешательство, что кто-то из аппарата вице-президента обратился к младшему персоналу Управления с вопросом о разведданных. На моей памяти такого никогда еще не случалось. Существовали строгие правила и процедуры дозированной выдачи информации политикам или рассмотрения их запросов. Для этого в недрах Управления были учреждены специальные отделы. Позвонив первому попавшемуся сотруднику, чиновник мог получить скоропалительный ответ, но так недолго и до беды. Передача высокопоставленному политику «сырых» сведений, которые не проверены на благонадежность, даны в отрыве от контекста или не прокомментированы надлежащим образом компетентными специалистами, обычно приводит как минимум к неверному толкованию.

Однако я быстро справилась со своим замешательством и обратилась к решению задачи, которую перед нами поставили. Президент и вице-президент — уже давно наиболее важные и по большому счету основные клиенты Управления. Поэтому, стоит аппарату вице-президента позвонить с вопросами, в ту же секунду у любого сотрудника Управления срабатывает рефлекс — предоставить быстрый и по возможности полный ответ. В то время я не знала, что вице-президент приобрел привычку наведываться в нашу штаб-квартиру, лично встречаться с аналитиками. Раньше такого не было, теперь же он искал любые доказательства, подтверждавшие немногочисленные тогда заявления администрации о наличии у Ирака ОМУ. Согласно «Вашингтон пост», вице-президент Дик Чейни и его высокопоставленный помощник Льюис Либби по прозвищу Скутер «многократно» посещали ЦРУ перед войной и разговаривали с аналитиками Управления о возможных связях Ирака с террористической организацией «Аль-Каида». Когда эти визиты стали достоянием общественности в июне 2003 года, как раз в самом начале вторжения в Ирак, высокопоставленные представители разведки признали, что неожиданные визиты вице-президента способствовали созданию «атмосферы, которая, по словам некоторых аналитиков, давила на них и вынуждала проводить оценку с учетом политических целей администрации Буша». Более того, руководство разведки подтвердило: «Случаи, когда вице-президент посещал штаб-квартиру ЦРУ, бывали и раньше, но такие визиты — явление необычное».

Однако в феврале 2002 года я пребывала в блаженном неведении о каких-либо визитах или давлении со стороны администрации касательно иракской проблемы. Передо мной стояла необходимость получить ответы. Существовало несколько способов. Первая мысль была связаться с нашей ХХХХХХХХХХХХХХХ службой в Нигере и попросить их проверить эти сведения, используя местных осведомителей. К сожалению, Африканский отдел особенно сильно пострадал от резкого сокращения бюджета: многие службы на Африканском континенте прекратили работу, в том числе и представительство ЦРУ в столице Нигера, городе Ниамей. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ Куда и к кому обращаться за помощью, было неясно. Аналитик среднего звена, который присоединился к обсуждению, с энтузиазмом предложил: «А что если потолковать об этом с Джо?» Он знал биографию Джо и знал о его роли в первой войне в Заливе, о его богатом африканском опыте и о том, что в 1999 году он уже ездил в Африку по секретному заданию ЦРУ в связи с урановой проблемой. Конечно, никто из нас и представить не мог, какую бурю вызовет в будущем эта невинная идея. Единственное, о чем я беспокоилась в ту минуту, — это что, если Джо надолго уедет из страны, мне придется одной каждый вечер загонять непослушных близнецов в кровать. Мы с Джо частенько повторяли: нельзя дать им победить нас числом. Поэтому меня предложение коллеги не слишком вдохновило, но надо было держать ответ перед аппаратом вице-президента, и невнятное «извините, не знаем» в данном случае для ответа не годилось. И мы с аналитиком отправились в кабинет руководителя ХХХХХХХ, чтобы обсудить приемлемый план действий. Боб, наш начальник, внимательно выслушал нас и затем предложил, чтобы мы организовали совместную встречу с Джо и соответствующими сотрудниками Управления и Госдепа. Вот его последние слова: «Пожалуйста, поинтересуйтесь у Джо вечером, не мог бы он на следующей неделе заглянуть в штаб-квартиру и обсудить с нами, как быть. Да, и сообщите о наших планах Скотту [исполняющий обязанности начальника нашего отдела]». Я поспешила обратно на рабочее место и быстро написала электронное письмо Скотту, в котором объяснила положение дел, а в конце добавила, что мой муж в хороших отношениях с премьер-министром и с бывшим министром горнодобывающей промышленности (как и со многими французами), и оба, по всей вероятности, способны пролить свет на интересующую нас деятельность. Исполняющий обязанности начальника отдела работал в ОБР (на другой руководящей должности), когда Джо отправляли в Африку в 1999 году, но я мягко напомнила ему о квалификации мужа, в первую очередь для того, чтобы объяснить таким образом решение своего непосредственного руководителя пригласить его в штаб-квартиру. Через несколько месяцев эти слова вырвут из моего электронного письма и используют в качестве доказательства того, что это именно я рекомендовала отправить Джо в командировку. Но в ту минуту я просто нажала кнопку «отправить» и переключилась на текущие дела.

Вечером, убирая посуду, собирая игрушки с пола и загоняя близнецов в ванную, я рассказала Джо о донесении из иностранной разведки — какой именно, я не упомянула. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ и добавила, что нам нужно как можно быстрее ответить на запрос аппарата вице-президента, и передала просьбу своего начальника прийти в штаб-квартиру для обсуждения дальнейших действий. «Конечно», — без лишних колебаний отозвался Джо. Вот так на следующей неделе я провела мужа в свой тесный маленький кабинет, представила его коллегам и проводила на назначенную встречу со специалистами по Ираку — Нигеру из ОБР, ОД и Госдепа. Мы вошли в переговорную без единого окна, и я познакомила Джо с участниками встречи, там было человек десять. В душе я гордилась, что опыт и знания супруга, возможно, окажутся полезными Управлению. Через пару минут я вернулась за свой стол и начала разбираться с сотней других, не терпящих отлагательства оперативных дел. После окончания совещания Джо заглянул ко мне в кабинет и рассказал, что коллеги попросили его отправиться в Нигер. «Хорошо. Когда едешь?» Похоже, численное преимущество все же будет на стороне близнецов.

Через три недели, в начале марта, Джо вечерним рейсом вылетел из Вашингтона в Ниамей, Нигер, с пересадкой в Париже. За выполнение задания гонорара он не получал — Контора брала на себя только оплату проезда стоимостью в несколько тысяч долларов. Джо был рад поехать. Муж считал, что законный и серьезный запрос вице-президента заслуживает обстоятельного ответа, и был готов внести в это свой вклад. Я же осталась дома: заниматься оперативной работой ХХХХХХ в своем кабинете в Управлении и заботиться о детях, стараясь вовремя приходить домой с работы. Когда спустя девять дней Джо вернулся домой, дети и я выбежали из дома к такси встречать его. Уставший, замученный поездкой, он поставил сумки в прихожей, обнял малышей и подарил им какие-то пестрые безделушки, купленные на базаре в Ниамее. Я была счастлива, что муж вернулся домой целым и невредимым. В скором времени раздался звонок в дверь, и на пороге дома появились два сотрудника ЦРУ (один из них как раз выдвинул кандидатуру Джо на поездку в Нигер), явно сгоравшие от нетерпения получить от моего супруга отчет о командировке и затем написать на его основе разведывательный отчет. Существует стандартная процедура рассылки таких отчетов во все правительственные инстанции, связанные с разведкой, в частности в Управление разведки и исследований Государственного департамента США (УРИ), Агентство национальной безопасности (АНБ), Пентагон, а также в распоряжение командования групп войск США за рубежом. Мы имели все основания полагать, что их сводный итоговый отчет будет согласно установленному протоколу в обязательном порядке направлен в аппарат вице-президента. Я проводила коллег внутрь, спросила, что из китайской еды на вынос им заказать, и оставила их с Джо в гостиной. Они прервали встречу, когда принесли заказ, и мы вчетвером переместились в столовую, говорили на общие темы, смеялись, уплетая утку по-пекински и говядину с брокколи под острым соусом. Жаль, я не сохранила печенья с запиской-сюрпризом, доставшиеся нам в тот вечер. Пока я убирала со стола, сослуживцы вместе с Джо еще раз прошлись по записям, сделанным в ходе беседы. Поблагодарив его за потраченное им время и проделанную работу, они поспешили к выходу. Конечно, тогда никто и представить не мог, что поездка Джо выльется в крупный скандал. Мы оба чувствовали, что выполняем свой долг и служим стране. Мы делали то, что должны были делать.

Глава 8 «Шок и трепет»

Дня через два после возвращения Джо из Нигера ХХХХХХ сотрудник информационно-аналитического отдела, не в службу, а в дружбу дал мне прочитать уже готовую разведывательную сводку о якобы имевшей место сделке по продаже желтого кека Нигером Ираку. Сводка уместилась на двух печатных страничках — сухое, без прикрас, изложение фактов, как и полагается в подобных отчетах. Главный упор делался на жесткий контроль правительственных и корпоративных кругов Нигера за движением уранового полуфабриката по цепочке производитель — потребитель, что практически исключало несанкционированную утечку уранового порошка. Я прочла разведсводку и, не найдя, к чему придраться, вернула бумагу сотруднику. Документ этот вскоре был разослан во все надлежащие инстанции, включая, как мы единодушно полагали, и службу вице-президента. Никакого заметного резонанса он не вызвал. Кроме того, аналитики, пристально следившие за развитием ситуации, наверняка видели отчеты (о существовании которых я в то время не знала), составленные послом США в Нигере, опытным дипломатом Барбро Оуэнс-Киркпатрик, и четырехзвездным генералом армии Карлтоном Фулфордом всего за несколько недель до визита Джо, в которых делался тот же вывод: урановая сделка — не более чем «утка». Отчет Джо только подтвердил то, что уже и так было известно. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ Что касается личной жизни, то мы с Джо вернулись к своим будничным делам: я каждый день ездила на работу в штаб-квартиру ЦРУ, а Джо — в свою контору в центре Вашингтона. По крайней мере на несколько месяцев жизнь вернулась в обычное русло.

В конце лета 2002 года я отправилась в экспресс-командировку по странам Ближнего Востока, чтобы собрать разведданные о предполагаемых тайных запасах оружия массового уничтожения в Ираке. Отчетливо помню, как тогдашняя атмосфера напоминала мне обстановку, описанную в «Августовских пушках» — классическом труде Барбары Такман о начале Первой мировой войны.[22] Каждый шаг великих держав неизбежно приводил к гибели сотен тысяч людей, к чудовищным разрушениям.

Поездки за океан — дорогостоящее предприятие даже по меркам госбюджета, но кое-что невозможно уладить иначе как при личной встрече. Когда дело касается решения застарелой проблемы, когда нужно привести к общему знаменателю противоречивые подходы и найти выход из тупика, получасовой разговор с глазу на глаз бывает полезнее, чем обмен телеграммами в течение целого месяца. Личный контакт, как бы дорого он ни обходился, гораздо плодотворнее, чем официальная переписка, которая отнимает уйму времени на одни только согласования в разных инстанциях Конторы. Каждый отдел, считающий себя причастным к составлению бумаги, непременно желает что-то добавить или вычеркнуть — не важно, насколько это необходимо. Поэтому зачастую директивы, содержащиеся в каблограммах штаб-квартиры, не поспевают за развитием ситуации на местах. Иногда мы выходили на связь с нашими зарубежными представительствами, используя непеленгуемые сотовые телефоны, но слышимость всегда плохая, звук искажается, да еще и отстает секунд на пять и сопровождается эхом, так что непринужденного разговора не получается.

Одна из моих попутчиц в этой поездке оказалась тоже молодой мамой, которая, как и я, работала «неполный день». В действительности она (как и я) работала гораздо больше положенного, подгоняемая чувством вины и страхом навлечь на себя недовольство коллег. Нам предстоял долгий перелет через океан. Пока мы ждали посадки на самолет (и втайне радовались редким минутам покоя, когда можно просто посидеть и полистать модные журналы), мы с ней, глядя друг на друга, не могли не подивиться тому, как радикально изменилось Управление — некогда косная патерналистская организация. ХХХХХХХХХХХ На момент своего зарождения в 1947 году это был своего рода привилегированный мужской клуб, но постепенно ЦРУ сумело стать более современной и гибкой структурой, вовремя осознав необходимость выдерживать конкуренцию с корпоративной Америкой в борьбе за талантливых и преданных делу сотрудников.

Первым пунктом в нашем маршрутном листе была ХХХХХХХХХХХ, давний союзник США. Когда нас провели в конференц-зал, я взглянула на потолок и увидела там что-то наподобие большого алюминиевого колпака-вытяжки, какие обычно видишь в кухнях ресторанов. Я не знала, что и подумать. Когда мы уселись и перешли от светского обмена дежурными фразами непосредственно к делу, ради которого собрались, кто-то включил вентилятор вытяжки. Помещение наполнилось монотонным жужжанием. Как по команде, наши любезные хозяева ХХХХХХХХ закурили, едва ли не все разом. Дым поднимался точнехонько в вытяжку, так что воздух в зале оставался относительно чистым. Очевидно, нашим собеседникам и впрямь с сигаретой лучше думалось, — во всяком случае, обеими сторонами встреча была признана удачной. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ

Следующей на очереди была еще одна ближневосточная страна-союзник, где нам предстояло встретиться с нашими дипломатами и ХХХХХХХХХХХ. Меня очень опечалило, что посольство, где несколько лет назад мне случилось бывать по делам, теперь превратилось едва ли не в крепость. Колючая проволока, бетонные ограды, пуленепробиваемые стекла и плотное кольцо из морских пехотинцев надежно оберегали внушительный комплекс, обозначавший американское присутствие в этом древнем городе. Все эти меры были неизбежным следствием террористической угрозы и повсеместно изменившегося к худшему отношения к американцам, но при всей их целесообразности с точки зрения безопасности американских чиновников я не могла не сожалеть о том, что работающие в стране американцы теперь физически и эмоционально отдалены от местных жителей.

Как ни старалась наша группа обезопасить себя, воздерживаясь от непроверенной пищи и сырой воды, в день отъезда нас всех постигла желудочная катастрофа. Мы уже выписывались из гостиницы, когда я заметила, что один из моих коллег, Дэвид, как-то подозрительно позеленел, и почти в то же мгновение поняла почему. Пока я ждала своей очереди, чтобы расписаться на чеке, меня вдруг прошиб холодный пот, и неожиданно я почувствовала такое головокружение, что мне захотелось положить голову на стойку. Если бы не самолюбие и сознание того, что впереди еще один перелет, я, наверное, скорчилась бы тут же на полу гостиницы. Практически все путешествия за границу чреваты расстройством желудка, однако если в туристкой поездке это всего лишь досадная неприятность, в деловой — это сущий кошмар. Словом, мы мужественно двинулись в путь, каждый страдая на свой лад. От изнурительного ожидания в душном, забитом людьми аэропорту нам нисколько не полегчало, а уж часовая задержка рейса, вынудившая нас томиться на раскаленном асфальте при температуре под сорок, и вовсе нас доконала. Когда мы наконец достигли следующего пункта назначения — после дикой тряски в такси по дороге из аэропорта до гостиницы, — то, шатаясь, разбрелись по своим номерам, где каждый рухнул в изнеможении на кровать и включил Си-эн-эн, мечтая только о скором избавлении от страданий.

В духе известной комедии «Если сегодня вторник, то это должна быть Бельгия»[23] спустя сорок восемь часов мы уже приближались к другой стране. В августе температура там обычно градусов пятьдесят. Даже если климат сухой, это уже не важно: все равно адова жарища. В первое утро я почувствовала себя настолько бодро, что перед началом рабочего дня даже искупалась в сверкающем море сразу за гостиницей. На ночном столике имелась метка, указывающая, в каком направлении находится Мекка, на случай если я пожелаю совершить намаз. Но я вместо этого быстро натянула купальник, завернулась в длинный халат и через раздвижную дверь вышла на песчаный пляж. Вода оказалась восхитительно теплой, хотя и странноватой на ощупь, — и только почувствовав это, я заметила вдалеке, на расстоянии нескольких миль, очертания нефтеочистных сооружений. Они едва проступали в утреннем свете. Да, не самое освежающее получилось купание.

Когда мы прибыли на совещание в ХХХХХХХХХХХ, нас радушно приветствовал шеф резидентуры, который после нашей беседы с его сотрудниками предложил прокатить нас по окрестностям. Контраст между цивилизованным миром и пустыней был разителен. Едва выехав из современного города, с его высотными зданиями и дизайнерскими бутиками, мы тут же оказались в пустыне, протянувшейся до самого горизонта. ХХХХХХХХХХХХХХ Шеф резидентуры оказался занимательным экскурсоводом и со знанием дела показывал нам местные «достопримечательности» на фоне гонимого ветром песка ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ. Так мы колесили несколько часов, пока не подъехали к каким-то сиротливым постройкам, внезапно возникшим среди барханов. Наш гид пообещал нам, что таких вкусных сэндвичей, как здесь, нам больше за всю поездку не удастся отведать. Мы выгрузились из джипа — термометр на лобовом стекле показывал уже все пятьдесят — и зашли в хибару, где было еще жарче и где обслуга из местных, обливаясь потом, кинулась выполнять наш заказ. Уплетая и правда вкусные сэндвичи, а точнее, завернутое в мягкие лепешки неопознаваемое мясо с луком, мы продолжили наш путь. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ Надвигалась война. Мы не знали, когда именно она начнется, но в том, что начнется, сомнений не было. Я с каждым днем убеждалась в необходимости как можно скорее собрать достоверные разведданные по иракскому ОМУ.

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ Напоследок мы посетили один ближневосточный город, которому лучше всего подходит определение «Лас-Вегас на стероидах». После оперативки с нашими местными коллегами у нас до отлета домой осталось еще полдня. Поскольку была суббота, мы без зазрения совести вняли совету одного из местных сотрудников и отправились в ближайший пляжный клуб. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ Стоили нам выбраться из кондиционированной прохлады такси, как от влажной жары стекла темных очков у нас запотели. Буквально как в сауне. Протерев очки, мы узрели огромный роскошный отель, выстроенный на маленьком рукотворном острове в четырехстах метрах от пенистой линии прибоя. Ни дать ни взять мираж в пустыне. В изумлении наблюдали мы, как кремовые «роллс-ройсы» плавно катят по дамбе на остров и обратно. Цены в этом отеле класса люкс начинались с восьмисот долларов за ночь, и потому мы довольствовались пребыванием в куда более дешевом пляжном комплексе, где можно было неплохо провести остаток дня. Современный, прекрасно оборудованный, хотя и несколько крикливо оформленный, отель-клуб предоставлял возможность на время укрыться от суровых предписаний ислама, вступавших в силу сразу за порогом. Здесь же, в клубе, спиртное наливали невозбранно, вокруг огромного бассейна и возле плавучего бара дамы всех национальностей сверкали своими прелестями — из одежды на них были лишь бикини со стрингами. Вряд ли можно представить себе контраст разительнее, чем женщины на улицах ХХХХХХХХ, которые если и не ходят в абайе, закрывающей тело от шеи до пят, то по меньшей мере прячут волосы под головным платком-хиджабом, и эти женщины у бассейна, в ажурных бикини. А еще говорят, будто у американцев нездоровое, лицемерное отношение к сексуальности!

На следующее утро я бродила по сувенирному магазинчику в аэропорту, коротая время, остававшееся до посадки. Я принялась листать номер журнала «Вог». Этот и другие модные журналы прошли строгую местную цензуру на предмет непристойных изображений, и поэтому каждый оголенный пупок, грудь и вообще любой обнаженный участок тела были скрыты под черными кляксами. Я положила искалеченный журнал обратно на полку и подумала о странах Северной Европы, где публика даже не задерживает взгляда на обнаженных женщинах с рекламных щитов, восхваляющих гель для душа. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ Тучи войны той осенью все продолжали сгущаться, и порывы ветра, сулившего ненастье, несли все больше официальных заявлений и действий. В начале октября 2002 года президент Джордж Буш произнес речь, в которой, с типичным для него пылом, сказал, что «у режима есть специалисты и есть оборудование для производства ядерного оружия, и теперь он пытается получить необходимые компоненты». Через несколько дней он заявил, что Саддам Хусейн «вплотную подошел к созданию ядерного оружия». А 7 октября, непосредственно перед тем, как Конгресс принял резолюцию о войне против Ирака, президент Буш в своей очередной речи заявил: «Факты налицо, и Америка не вправе игнорировать нависшую над нами угрозу. Располагая явными свидетельствами опасности, мы не можем дожидаться, так сказать, дымящегося пистолета — последнего доказательства, которое может предстать в виде атомного гриба». Весь следующий месяц прочие представители высшей администрации эхом повторяли эту броскую фразу. 11 октября Белый дом провозгласил большую победу: обе палаты Конгресса проголосовали за то, чтобы дать президенту Бушу полномочия использовать вооруженные силы США против Ирака, если Саддам Хусейн откажется выполнить требования резолюций ООН и предъявить оружие массового уничтожения.

В ноябре Пентагон издал «приказ о резервистах». Это означало, что военнослужащие, которые в обычных обстоятельствах могли покинуть армию по истечении срока контракта, теперь обязаны были продолжать службу до завершения передислокации частей и по возвращении домой еще на протяжении трех месяцев числиться резервистами. Мне начали названивать чины из Пентагона, с тем чтобы призвать наш отдел как можно более тесно сотрудничать с ними по всем вопросам, касающимся иракской инфраструктуры, которая, скорее всего, будет разрушена в первые часы после начала военных действий. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ Хотя оно ни разу не звучало открытым текстом, но было ясно, что план ввода войск подразумевал немедленный захват всех коммуникационных узлов, чтобы отрезать Ирак от остального мира. Мы и раньше не прохлаждались, а теперь и вовсе работали как заведенные. 8 ноября 2002 года Совет Безопасности ООН единогласно принял резолюцию номер 1441, в которой выдвигалось требование к Ираку предоставить инспекторам ООН безоговорочное право вести поиск запрещенного оружия по всей стране, в любой ее точке. Более того, от Ирака требовалось в течение месяца подготовить «точную, полную и всеобъемлющую» информацию с указанием всех запасов ядерного, химического, биологического и баллистического оружия, а также сопряженных с производством такого оружия материалов и оборудования, используемых в гражданской промышленности. В интервью радионовостям Си-би-эс Дональд Рамсфельд, тогдашний министр обороны, заявил: «Ирак не станет началом третьей мировой войны», и отверг опасения, что война затянется. «Домыслы, будто бы мы ввязываемся в какой-то затяжной, нескончаемый конфликт, на мой взгляд, несостоятельны, если вспомнить, как развивались события в 1990 году… Пять дней, пять недель, от силы пять месяцев, никак не больше». 14 ноября министр обороны Рамсфельд добавил, что в течение «недели или месяца» Ирак может передать оружие массового уничтожения «Аль-Каиде», а это означает гибель сотен тысяч людей. «Давайте перенесемся в будущее на год-два, а может, на неделю или на месяц, так вот, если Саддам Хусейн получит в свое распоряжение оружие массового уничтожения и передаст его — если сам им не воспользуется — „Аль-Каиде“ и та выступит против Соединенных Штатов или против американских вооруженных сил, дислоцированных за рубежом, и применит оружие массового поражения, то речь уже пойдет не о трехстах и не о трех тысячах убитыми, а о гибели тридцати или даже ста тысяч человек». Конгресс, как и общество в целом, забрасывали кошмарными сценариями возможного развития событий в случае, если прямую ядерную угрозу со стороны Ирака не пресечь в корне. В рассекреченном письме в Сенат, датированном октябрем 2002 года (и опубликованном в «Нью-Йорк таймс» только восемь месяцев спустя после начала военных действий), директор ЦРУ Тенет говорит о связи между «Аль-Каидой» и Ираком в следующих выражениях.

В этот неспокойный период межведомственные разногласия по поводу того, как следует относиться к свидетельствам об оружии массового поражения, начали проникать и в наши отделы. Постоянно возникали какие-то трения и в среде аналитиков Центра по контролю над вооружениями и нераспространению ОМУ (ЦКВ), и между Центром и другими службами разведсообщества. Мы, занимавшиеся оперативной работой, как правило, не слишком вникали в подобные споры — все наши силы были направлены на поиск и сохранение надежных источников, позволяющих добывать собственно разведданные, ценное сырье для всей последующей аналитической цепочки. А споры — нормальное явление, неотъемлемая часть здорового обмена мнениями. Мы знали, что большинство аналитиков (кстати, относительно молодые люди) — компетентные и честные профессионалы, которые скорее напишут заявление об уходе, чем дадут повод обвинить себя в предвзятости или вынесут окончательное суждение без учета всех доступных им фактов.

Однако один конкретный вопрос с такой силой столкнул несогласных лбами, что не заметить этого было просто невозможно. Между Министерством энергетики, разведывательным отделом Госдепартамента и ЦРУ разгорелась ожесточенная битва по поводу алюминиевых труб, которые Ирак начал заказывать еще в середине 2001 года. Министерство энергетики утверждало, что трубы применялись для изготовления корпусов ракет и были практически скопированы с разработки итальянской военной ракеты «Медуза-81». Госдепартамент держался того же мнения. Но один из аналитиков Управления, бывший сотрудник Оук-Риджской национальной лаборатории,[25] с бешеным упрямством стоял на своем: трубы предназначались для роторов центрифуг — высокоточных устройств, имеющих вид металлического цилиндра, которые применяются для разделения изотопов урана, то есть для его обогащения. В ХХХХХ, в моем отделе, мы воспринимали этот конфликт как сугубо теоретическую полемику. Наше дело было найти злосчастные трубы, установить производителей, поставщиков, все звенья в международной цепочке агентов по закупкам и пункт доставки заказа; выяснять, для чего эти трубы предназначены, — не наша забота. Более года спустя, в августе 2003-го, на первой полосе «Вашингтон пост» появилась статья под заголовком «Описание угрозы: за недостатком доказательств сгустили краски».[26] Ее авторы, Бартон Гельман и Уолтер Пинкус, представили, вероятно, лучший, наиболее полный на сегодняшний день обзор проблемы, связанной с поставками алюминиевых труб. Хотя в деталях мне была известна только позиция Управления по этому вопросу, общая динамика развития ситуации была воспроизведена в статье весьма точно. Убежденность администрации в том, что Ирак закупал трубы будто бы с целью возобновить программу производства ядерных центрифуг, и послужила главным предлогом для начала военной операции. Преступление и грандиозный провал всего разведсообщества — и в особенности ЦРУ — заключались в том, что имевшиеся принципиальные разногласия свели к примечаниям мелким шрифтом, загнанным в сноски «Национальной разведывательной оценки» (НРО). Этот документ был поспешно заказан Конгрессом в октябре 2002 года, накануне голосования по вопросу применения военной силы против Ирака, и ЦРУ составило его в беспрецедентно короткий срок — за считаные недели. Еще больше вреда нанесла недальновидная небрежность документа, именуемого «Сводка для президента», — в нем НРО ужали до одной странички. Но даже в этой краткой сводке президента Буша и высшую администрацию США предупреждали о том, что «существуют серьезные сомнения относительно предполагаемого использования труб». Казалось бы, написано черным по белому, специально для президента и его ближайшего окружения, но этот неудобный факт никак не вписывался в планы войны, которые они вынашивали! В марте 2006 года «Нэшнл джорнал» сообщил, что «в середине сентября 2002 года, за две недели до того, как президент Буш получил октябрьскую сводку, Тенет информировал его о том, что и Госдепартамент, и Министерство энергетики сомневаются в намерении использовать трубы для производства ядерного оружия и даже внутри ЦРУ не все разделяют подобное мнение». Предупреждение, сделанное президенту директором ЦРУ, и неприметная сноска в документе НРО — совершенно недостаточные меры для блокирования решения такого масштаба, как начало военных действий. ЦРУ не удалось убедительно продемонстрировать администрации, что вопрос остается открытым и разногласия носят принципиальный характер. В результате лавины прискорбных профессиональных просчетов, слабого парламентского надзора, циничного политиканского манипулирования и ощущения неизбежности войны американцы уверовали в то, что пресловутые алюминиевые трубы — неоспоримое доказательство возобновления режимом Саддама ядерной программы.

С осени 2002 года Джо не оставляли дурные предчувствия относительно предстоящей войны — ее целей, предполагаемых способов ведения и возможных непредвиденных последствий. Особенно его раздражали неоконсерваторы, такие как член Совета по оборонной политике Кен Адельман, который легкомысленно предрек, что все это мероприятие будет «плевым делом» и что вторжение приведет к расцвету демократии на Ближнем Востоке. Кроме того, от своих бывших коллег по Госдепартаменту Джо знал, что послевоенному планированию уделяется, мягко говоря, мало внимания. Джо внимательно следил за полемикой вокруг Ирака, читал все публикации по этой теме и на каждом новом витке обсуждал ее со сведущими людьми, и к концу 2002 года у него начало складываться вполне определенное представление о том, как разобраться с иракской проблемой. Важно упомянуть, что, когда в марте 2002 года он отправился в Нигер, мнение о правильной политике США в отношении Ирака у него еще не сформировалось. В Нигер он поехал потому, что его об этом попросило ЦРУ и Джо хотел выполнить свой гражданский долг. Никаких иных задач у него не было, что бы позже ни говорили многие правые.

В октябре Джо написал для «Сан-Хосе меркьюри ньюс» статью «Как рассуждает Саддам», где отстаивал необходимость «санкционированной ООН наступательной кампании по разоружению Ирака — в сочетании с пристальным инспектированием при поддержке армии, — в которой соединилось бы все лучшее, что есть в подходах США, с одной стороны, и ООН — с другой», то есть выступал за «последовательную политику разоружения при соблюдении международного права и поддержке мирового сообщества, которым США хотели бы заручиться». Стремясь донести свою точку зрения, Джо принял участие в программе Полы Зан на канале Си-эн-эн, в тематическом выпуске «Найтлайн» на Эй-би-си и в тележурнале Билла Мойерса на Пи-би-эс. Голос Джо был одним из тех немногих, кто предупреждал США, что война с Ираком скорее всего окажется не таким уж легким делом и на быстрые положительные результаты, как обещала народу администрация, рассчитывать не стоит. Поскольку Джо состоял действующим послом в Ираке накануне первой войны в Персидском заливе (1991) и стал последним американским дипломатом, лично встречавшимся с Саддамом Хусейном, и к тому же имел за плечами многие годы дипломатической службы в Африке и на Ближнем Востоке, он, как никто другой, владел ситуацией. Он выступал не против войны как таковой; он, по его собственным словам, был «против глупой войны». Страна должна всесторонне все обсудить и все взвесить, когда посылает свои войска в бой, — особенно если речь идет о войне, которую США объявляют по своему почину. Нет важнее и драматичнее решения для страны, чем послать свою молодежь, юношей и девушек, туда, где они во имя этой страны будут убивать и сами будут гибнуть, и хотя бы из уважения к тем, кто несет службу в действующей армии, мы должны удостовериться, что такое решение действительно продиктовано интересами национальной безопасности. По мнению Джо, Ирак не представлял собой явной и неотвратимой угрозы, а если бы даже и представлял, то администрация Буша все равно обязана была заготовить и предъявить разумный план завершения войны и вывода войск. Без выполнения этих условий вторжение в Ирак и его оккупация не выдерживают никакой критики. Я восхищалась Джо за столь детально продуманную и обоснованную позицию по вопросу надвигавшейся войны, однако дома у нас практически не оставалось времени сколько-нибудь обстоятельно обсудить эту тему. Если мы торопливо перезванивались или оставляли друг другу записки, то исключительно чтобы напомнить, чья сегодня очередь забирать детей с детского праздника или что купить по хозяйству, — типичная картина для занятой супружеской пары с детьми. Однако я постепенно начала ощущать молчаливое неодобрение кое-кого из коллег, считавших Джо неисправимым идеалистом или же как минимум человеком, наивно недооценивающим иракскую угрозу.

28 января 2003 года президент выступил с докладом Конгрессу «О положении в стране».[27] Джо смотрел это обращение, находясь в студии канадского телевещания, поскольку его пригласили по-французски прокомментировать президентскую речь сразу по окончании трансляции. Я же смотрела передачу дома. Общеизвестно, что ежегодный доклад — самое важное выступление президента за год, тем более в преддверии готовой разразиться войны. Помню, как старалась не морщиться, когда президент провозгласил инициативу, не слишком изобретательно названную «Чистым небом»,[28] и призвал к дальнейшему бездумному, на мой взгляд, снижению налогов на фоне растущего дефицита. И только далеко перевалив за середину своего доклада, Буш повел речь о причинах, побуждающих его объявить войну Ираку. Я внезапно услышала, что, оказывается, «до правительства Великобритании дошли сведения о том, что Саддам Хусейн недавно пытался приобрести в Африке значительные количества урана». Что это? Я не ослышалась? Разве годичной давности отчет Джо, который был разослан по всему разведсообществу, включая, по всей вероятности, и кабинет вице-президента, не доказывал полнейшую необоснованность этих обвинений? Когда вечером Джо вернулся домой, мы коротко обменялись своими впечатлениями по поводу странного заявления президента. Крайне странного. На следующий день Джо позвонил бывшему коллеге по Госдепу, чтобы попытаться что-то разузнать. Коллега предположил, что президент, скорее всего, говорил не о Нигере, а о какой-то иной стране. Джо это объяснение показалось вполне правдоподобным. В конце концов, еще три страны в Африке (Габон, где Джо в свое время тоже работал послом, ЮАР и Намибия) занимались добычей урана в промышленных масштабах. Через несколько лет помощник госсекретаря по делам Африки сказал Джо: «Вы же не думаете, что, если бы нам дали ознакомиться с докладом президента прежде, чем он прозвучал с трибуны, мы бы позволили оставить там эту фразу?»

Кто-то закричал: «Он в эфире!» Я быстро закрыла экран монитора темным фильтром, выскочила из-за стола и поспешила к телевизору, чтобы посмотреть выступление госсекретаря Колина Пауэлла в ООН. На календаре было 5 февраля 2003 года, и после доклада президента Буша прошло всего три недели.[29] Мои коллеги строили всевозможные предположения о том, какие доказательства представит Пауэлл, чтобы оправдать решение США начать войну. Несмотря на то что мы не покладая рук собирали разведданные о наличии в Ираке ядерного и другого оружия массового уничтожения, практически все, что нам удалось найти, — это какие-то фрагментарные и случайные сведения, и потому нас все больше охватывало чувство коллективного разочарования. До меня доходили слухи, что сам госсекретарь в предшествующие недели дневал и ночевал в штаб-квартире ЦРУ, чтобы окончательно согласовать текст своей речи и упомянутые в ней источники с руководством ЦРУ и Госдепартамента. Я предполагала, что в каком-то смысле выступление Пауэлла будет напоминать спектакль театра кабуки: безупречная репутация госсекретаря поможет убедить мир в правомочности решения, которое администрация уже приняла. Тем не менее я испытывала к Пауэллу колоссальное уважение — однажды я слышала его выступление в актовом зале Управления и не могла не оценить его красноречие и природное обаяние.

Мы, несколько сотрудников, побросали свои дела и задрали головы к свисавшему с потолка телевизионному монитору. Над правым плечом Пауэлла отчетливо вырисовывалась знакомая фигура: Джордж Тенет — с усталым лицом, но при бодро-голубеньком галстуке. Его присутствие нельзя было истолковать иначе как полную солидарность ЦРУ с каждым словом госсекретаря. Пауэлл, обладатель глубокого бархатного баритона, выступал эффектно. Он показывал высокому собранию ампулу с белым порошком, провозглашал его сибирской язвой и напоминал, к каким ужасающим последствиям способно привести даже ничтожное его количество; он включал аудиозапись разговора офицеров иракской армии, обсуждавших, как им уклониться от предстоящей инспекции ООН, в доказательство того, что Ирак придерживается политики увиливания и обмана; он демонстрировал мутноватые черно-белые спутниковые снимки предполагаемых военных заводов, бункеров, грузовиков с дезактивационными установками. Он убедительно выстраивал неопровержимое, казалось бы, обвинение против Саддама.

Выступление было эффектным, но я знала, что ключевые положения в нем не выдерживают критики. Больше всего меня потрясло упоминание о якобы имевшихся у Ирака передвижных лабораториях биологического оружия. Описание лабораторий госсекретарь явно заимствовал из крайне ненадежного источника — сообщений одного перебежчика, бывшего офицера иракской армии, который проходил у нас под кодовой кличкой Крученый Мяч.[30] Этот самый Крученый, запойный пьяница, в то время проживал уже в Германии. Его отчеты ни одной проверкой не подтверждались, а немецкая служба ХХХХХХХХ, несмотря на наши неоднократные запросы, не давала разрешения на встречу Крученого Мяча с кем-либо из сотрудников ЦРУ. Хотя официально этот источник вышел из доверия только в июне 2004 года, но уже давным-давно всем было известно, что полагаться на сведения, исходящие от Крученого, нельзя, поскольку они сплошь и рядом сфабрикованы. Позже мы с коллегами узнали, что речь Пауэлла поразила не нас одних. В статье, опубликованной в «Лос-Анджелес таймс» 20 ноября 2005 года, сотрудник немецкой ХХХХХХХ впервые открыто упомянул агента по кличке Крученый Мяч. «Для нас это стало настоящим потрясением, — признался он. — Майн готт! Мы же столько раз им [ЦРУ] говорили, что это неподтвержденная информация». Немецкая сторона заявила, что сведения, поступавшие от Крученого, часто бывали неконкретными, по большей части из вторых-третьих рук, и проверке не поддавались, — а ведь они имели дело с ним как с агентом уже шесть лет. И тем не менее вот вам, пожалуйста, госсекретарь Пауэлл выступает по телевизору перед многомиллионной аудиторией и во всеуслышание пугает всех тем, что в иракских передвижных лабораториях за один только месяц можно вывести столько поражающих бактерий, что они «уничтожат тысячи и тысячи людей». Тайлер Драмхеллер, тогдашний глава Европейского отдела ЦРУ, отвечавший за дело Крученого Мяча, тоже был потрясен. В 2005 году он ушел на пенсию и в 2006 году написал книгу «На грани: взгляд изнутри, или Как Белый дом скомпрометировал американскую разведку». Драмхеллер рассказывает, что вечером, накануне выступления Пауэлла, он лично позвонил Тенету и уже не в первый раз предупредил, что «с немецкими данными не все ясно». Его отдел занимался тем, что старательно изымал наиболее вопиющие в своей бездоказательности фрагменты сообщений Крученого Мяча. Тенет рассеянно ответил: «Да-да-да, не беспокойтесь. Мы все вымотаны. Мне нужно идти». Драмхеллер справедливо указывает, что, хотя в речи госсекретаря злополучному Крученому Мячу был уделен лишь небольшой пассаж, именно эта часть его выступления «сыграла решающую роль, потому что содержала намек не только на вероятность, но и на реальную возможность» [применения ОМУ]. Драмхеллер продолжает: «Кто-то где-то вспомнил про сообщения Крученого Мяча и вытащил их на свет божий». Аналитики Центра по контролю над вооружениями впервые начали обсуждать их с руководством ЦРУ в августе 2002 года, как раз накануне рассылки «Национальной разведывательной оценки» (НРО). Как теперь выясняется, донесения Крученого практически совпадали с информацией, полученной от сторонников движения «Иракский национальный конгресс» (ИНК) во главе с Ахмадом Чалаби — оппозиционной Саддаму коалиции, тогда еще получавшей «стипендию» в размере 350 тысяч долларов от Министерства обороны США

Вероятно, выступление Пауэлла стало единственным по-настоящему значимым фактором, который помог «продать» грядущую войну американской аудитории. И лишь в сентябре 2005 года в интервью Эй-би-си ньюс Пауэлл сказал, что искренне сожалеет о своем выступлении, которое он назвал постыдным пятном на своей репутации. Он признался, что лично «не видел доказательств» связи между терактом 11 сентября 2001 года в США и режимом Саддама. «Я тот, кто от имени США представил миру такие данные [о военной программе Ирака], этого из моей биографии уже не выкинуть. Мучительно это сознавать».

Когда телевизионная трансляция закончилась и мы разбрелись по своим рабочим местам, у меня даже голова закружилась, до того я была расстроена. На меня навалилось то, что я не могу назвать иначе как когнитивный диссонанс: «психологический феномен, выражающийся в дискомфорте, который вызван столкновением между уже имеющимися знаниями и убеждениями и новыми сведениями или толкованиями». Я давно, ХХХХХХХХХ, и пристально следила за положением дел с ОМУ в Ираке, и известные мне факты откровенно расходились с тем, что сообщил Пауэлл. Не то чтобы приведенные им доказательства были взяты совсем с потолка, но у нас в разведке накопилось столько сомнений и оговорок, что выводы госсекретаря казались по меньшей мере чрезмерно смелыми, а говоря прямо — голословными. Складывалось впечатление, что Пауэлл пустил в ход заведомо сенсационные, воздействующие на эмоции слушателей сведения, не предупредив, как это принято, что информация не вполне достоверна. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ Как разведчик-профи, я прекрасно понимала, что разведданных всегда недостаточно, и, когда приходится принимать решения, опираясь на то немногое, что известно наверняка, тебя всякий раз терзают мучительные сомнения. Такова уж природа невидимого мира разведки. Те данные, которые мы так старались раздобыть, оказались недостаточно убедительными — уж точно не такими, чтобы на этом основании начать войну. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ

Вернувшись на место, я попыталась вновь сосредоточиться на текущей работе. Но выступление Пауэлла никак не шло у меня из головы. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ Я твердила себе, что есть люди, и таких немало, кто выше меня рангом, у кого шире доступ к разведданным и, возможно, более высокая форма допуска к секретным сведениям, — они, вероятно, лучше меня осведомлены о предполагаемых иракских программах вооружения и планах Ирака по применению ОМУ. Быть может, удалось завербовать информатора в ближайшем окружении Саддама и оттуда поступили тревожные сигналы о его, Саддама, истинных намерениях? Мысль о том, что государство, которому я преданно служила столько лет, способно попросту раздувать повод к войне, не укладывалась у меня в голове. Я не понимала, что происходит.

Не считайте меня наивной идеалисткой — я вовсе не витаю в облаках и знаю, что бывают случаи, когда война — необходимая крайняя мера, к которой приходится прибегнуть, если дипломатия оказывается бессильной и все попытки урегулировать противоречия путем переговоров не дают желаемого результата. Мой отец сражался во Второй мировой войне на Южнотихоокеанском фронте, а брат был ранен во Вьетнаме. Я горжусь их воинской службой, верю в военную мощь и военное влияние США. Но вплоть до той минуты, когда я услышала выступление Пауэлла, я считала, что мое дело — сосредоточиться на микроаспектах подготовки к войне, и все свои силы я отдавала тому, чтобы оперативная работа на местах обеспечивала необходимые разведданные и чтобы при этом наши информаторы и сотрудники, лихорадочно трудившиеся во всех уголках мира, не снижали эффективности и не подвергали себя опасности. У меня просто не было времени на шаг отступить и взглянуть на картину в целом, понять, из чего она складывается и какие мощные силы задействованы в формировании общественного мнения. Не припомню, чтобы хоть кто-то у нас высказывался за войну или против. Об этом просто не говорили, да это и не принято. Однако ЦРУ во многом напоминало страну в целом, а после выборов 2000 года, вызвавших столько разногласий, мнения в стране делались все более полярными. Когда я пришла работать в Управление, о своих политических взглядах там никто вообще не упоминал. Однако по прошествии времени политика все-таки начала просачиваться в нашу профсреду, и теперь каждый более-менее четко знал, кто из коллег какого мнения об администрации Буша. Кроме того, я скорее интуитивно почуяла, что некоторых моих коллег определенно возбуждает перспектива повоевать; уж не знаю, волновали ли их к тому же имперские амбиции и мечты о славе. Все работали в ускоренном темпе, сознавая, что времени остается все меньше. Поскольку становилось очевидно, что войны не миновать, проблема защиты американских войск преследовала меня неотступно. Мне, как, думается, и большинству моих коллег, казалось, что у Ирака вполне могут иметься тайные склады ОМУ по всей стране — склады, которые нам обнаружить так и не удалось. Поэтому больше всего меня беспокоило то, что ЦРУ страшно подводит наши войска, ведь мы не сумели добиться ясности в вопросе, с чем им предстоит столкнуться, если они вторгнутся на территорию Ирака.

Давно назревавшее вторжение в Ирак с применением тактики «шока и трепета» началось 20 марта 2003 года. Подобно большинству коллег по ЦРУ, я смотрела репортаж о бомбардировке правительственных зданий и разрушении иракской инфраструктуры на экране своего рабочего компьютера, в окошке с трансляцией Си-эн-эн в углу монитора. Атмосфера в отделе изменилась: казалось, наша работа завершена и нужда в нас отпала под натиском новой реальности. Я остро переживала нашу профессиональную несостоятельность; катастрофа представлялась неминуемой. Меня страшила мысль, что наши войска, войдя на территорию Ирака, подвергнутся действию того или иного оружия массового поражения. Такая вероятность, на мой взгляд, несомненно, была. Саддам неоднократно демонстрировал свою безжалостность, стоило ему ощутить угрозу своему режиму. А в кадрах на моем мониторе на режим Саддама обрушивала огненный шквал армия США. В те первые дни войны я, затаив дыхание, каждую минуту ждала, что нам сообщат: Саддам применил против американских войск ядерное оружие, которое мы так и не нашли, или же смертоносные отравляющие вещества. Наблюдая за развитием военных действий, мы с Джо чувствовали одинаковую беспомощность и никчемность.

Вернувшись в Лэнгли, я с новым рвением погрузилась в работу по сбору разведданных, касающихся ОМУ в Ираке. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ

замазано 5½ страниц, до конца главы

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ

Глава 9 Рассекреченная

Всю первую половину 2003 года членов Конгресса занимал вопрос, каким образом заявление о Нигере попало в ежегодный доклад президента. Джо беседовал с сенаторами и сотрудниками Комитета по разведке Сената США (КР), с бывшими коллегами по Госдепартаменту и бывшими высшими должностными лицами, близкими к Белому дому, и объяснял, что администрации необходимо «признать ошибку» и откреститься от заявления об урановой сделке. Бесстрашные журналисты, такие как Николас Кристоф и Уолтер Пинкус, упрямо копали эту тему, однако администрация чинила им всевозможные препоны, и потому очень мало что попадало в печать. Джо терзался сомнениями, не зная, что лучше предпринять. Том Фоли, бывший спикер палаты представителей, один из тех, к чьим советам Джо всегда прислушивался, призывал его набраться терпения. Фоли процитировал изречение бывшего президента Линдона Джонсона: «…затаиться с ружьем наготове, рано или поздно все твои враги обязательно пройдут мимо». Но пока складывалось впечатление, что все недоумения Джо и его товарищей так и останутся неразрешенными, а сама тема постепенно исчезнет и канет в небытие.

В марте 2003 года генеральный директор Международного агентства по атомной энергетике (МАГАТЭ) Мохаммед эль-Барадеи сообщил Совету Безопасности ООН, что заявление по Нигеру основывалось на сфабрикованных документах. В начале мая на совещании сенаторов-демократов Джо принял участие в круглом столе с ведущим Николасом Кристофом, постоянным обозревателем газеты «Нью-Йорк таймс», и, воспользовавшись случаем, изложил сенаторам всю историю своей африканской поездки. Когда дискуссия закончилась, Кристоф спросил у Джо, не будет ли он против, если Кристоф напишет об этом статью. Джо дал согласие, при условии что журналист не будет упоминать его имени, а просто сошлется на некоего «посла в отставке». Джо вовсе не стремился скрыться от правительства, просто не хотел привлекать к себе излишнее внимание. Как потом выяснилось, Джо сильно недооценил способность чиновников из администрации и их многочисленных приспешников легко менять курс — им ничего не стоило переключиться со лжи по адресу президента на ложь про нас с Джо.

А потом, в самом начале июня, Джо позвонил какой-то журналист и предупредил, что, возможно, в ближайшее время в новом обзоре материалов по теме имя Джо появится в печати. Это в корне меняло дело — до тех пор журналисты, ссылаясь на Джо, уклончиво называли его «бывшим послом США». Вскоре после этого знаменательного события, 8 июня, Кондолиза Райс, тогда занимавшая пост советника по национальной безопасности, выступила в телепередаче «Встреча с прессой». На вопрос о том, знал ли Белый дом о сомнительной достоверности «нигерского досье», она дала категоричный ответ: «Может быть, в недрах ЦРУ кто-то что-то и знал, но в моих кругах — никто». Это была откровенная неправда. И для Джо это стало последней каплей: он не мог стерпеть, что его правительство ему лжет.

В конце июня мы решили устроить семейный отдых на острове Хилтон-Хед-Айленд — с моими родителями, братом и его женой. Всей компанией мы отправились из Вашингтона в Южную Каролину; Джо с моим братом Бобом мчались в авангарде на открытом спортивном автомобиле. Все двенадцать часов поездки Боб выслушивал излияния Джо об обмане и подтасовках на высших правительственных уровнях. Воспользовавшись тем, что у него есть внимательный и понимающий собеседник, Джо вслух перебирал все возможные для себя способы действия, однако так и не решил, что же ему предпринять и стоит ли вообще что-то предпринимать в создавшейся ситуации. Спустя несколько дней, когда Джо сидел на пляже и, безуспешно пытаясь отвлечься, снова и снова возвращался к своим мыслям, у него зазвонил мобильник, который Джо брал с собой везде и всегда. Выяснилось, что английская газета «Индепендент» напечатала статью, озаглавленную «Отставной американский дипломат обвиняет британских министров во лжи». Заголовок звучал эффектно, хотя к содержанию статьи ни малейшего отношения не имел. Однако стало понятно, что события набирают оборот и вот-вот выйдут из-под контроля, и Джо решил: правильнее всего будет самому написать статью, изложив все известные ему факты.

Как только мы после отдыха вернулись домой, Джо засел за работу и быстро написал статью, которую давно уже обдумывал. 6 июля эта статья в полторы тысячи слов появилась в газете «Нью-Йорк таймс» под заголовком «Чего я не обнаружил в Африке», и в ней опровергалось заявление администрации о том, что Ирак пытался приобрести в Нигере уран. Прежде чем отослать статью в редакцию, Джо показал ее мне, и я сочла, что статья правдивая и опубликовать ее — правильный поступок. Перед поездкой Джо в Нигер ЦРУ не брало с него подписку о неразглашении, и Джо полагал, что скорее окажет услугу обществу, если обнародует все известные ему факты, чем если будет и дальше отмалчиваться. Нам с Джо и в голову не пришло, что мое агентурное прикрытие, моя служба в ЦРУ могут быть скомпрометированы его статьей в газете. За все годы работы в ЦРУ угрозы для моего прикрытия ХХХХХХХХХХХХХ ни разу не возникало, а у Джо вне всякой связи с моей карьерой имелись свои веские причины для этой публикации. Не успела статья появиться в Интернете на сайте «Таймс» в субботу вечером, как с Джо связался продюсер популярной телепередачи «Встреча с прессой» и пригласил на следующий же день обсудить статью в эфире. Хлопоча вокруг Джо, то приглаживая его волосы, то поправляя галстук — все-таки по телевизору его будут показывать, — я чувствовала, что нервничаю едва ли не больше, чем он сам. Джо-то вел себя так, будто участвует в телепередачах каждый божий день. Джо предоставили пятнадцать минут эфира, и он отвечал на вопросы ведущей (Андреа Митчелл, заменявшей Тима Рассерта) невозмутимо и четко. С моей точки зрения, он был безупречен, и я восхищалась самообладанием Джо в такой напряженной ситуации. На следующий день мы чувствовали себя триумфаторами (увы, недолго): по словам весьма авторитетного корреспондента «Вашингтон пост», официальный представитель Белого дома в разговоре с ним признал, что пресловутые «шестнадцать слов не следовало включать в президентский доклад». Джо понял, что добился своего: его голос услышан. Он отказался от всех предложений дать интервью и отправился играть в гольф — а в гольф-клубе пользоваться мобильными телефонами запрещено.

С публикации статьи Джо прошло два дня, и стало ясно, что мы разворошили осиное гнездо. Один из деловых знакомых Джо столкнулся в центре Вашингтона с журналистом Робертом Новаком и, узнав его по многочисленным телевыступлениям, предложил побеседовать на ходу, благо оба шли в одну сторону. Знакомый Джо заговорил о скандале с ураном — СМИ раструбили об этой истории повсюду — и наконец спросил у Новака, какого тот мнения о Джо, умолчав о том, что знаком с моим мужем. И тут Новак уставился на него — совершенно незнакомого человека! — и выдал: «Уилсон редкостный гад. Его подослало ЦРУ — у него же там жена служит, Валери». Они с Новаком прошли вместе еще квартал-другой и распрощались. Знакомый отправился прямиком к Джо на работу и пересказал ему весь этот странный разговор. Джо немедленно позвонил главе Си-эн-эн Изону Джордану, одному из работодателей Новака, с жалобой на поведение его сотрудника. Через несколько дней Джо и Новаку удалось созвониться, и последний извинился за брань, однако тут же нагло потребовал подтвердить то, что ему и так якобы известно от источника, связанного с Управлением, а именно — что я работаю в ЦРУ. Джо отрезал, что не обсуждает свою жену с посторонними, а сам позвонил мне с неутешительными новостями. Мне стало не по себе: шутка ли, представитель прессы знает мое имя и знает истинное место моей работы. Я срочно сообщила об этом своему начальству, и меня заверили, что «примут меры».

В следующий уик-энд я повезла детей в Чикаго — навестить их крестную и мою давнюю подругу Дженет. Мы с ней водили детей на шоу с дельфинами в аквариуме Шедда, катали на колесе обозрения на пирсе, а после на лодке по сверкающей водной глади озера Мичиган — и все это время я урывками названивала мужу, а он мне, и мы отчаянно пытались решить, как быть дальше. Меня терзали самые скверные предчувствия, и я частично поделилась ими с мамой — они с отцом тоже приехали в Чикаго. Чего ждать от Новака? Кому еще он разболтает мое имя? И вообще, откуда он узнал, кто я и как меня зовут? Как руководство Управления отнесется к тому, что некоему журналисту известно, где я работаю? Как это повлияет на мою карьеру? Пока мы с мамой купали одного из близняшек в гостиничной ванне, она терпеливо слушала мои сетования. А потом жизнерадостно, оптимистично и невинно, как это умеют только матери, воскликнула: «Будет тебе, что такого может случиться? Джо честно рассказал о том, что ему известно, только и всего». Так-то оно так, но мне было неспокойно.

По иронии судьбы в тот уик-энд Белый дом решил, что всю вину за злосчастные «шестнадцать слов» в докладе президента должно взять на себя ЦРУ. По сообщению «Вашингтон пост» от 12 июля, президент «объяснил свое заявление тем, что его доклад, представленный 28 января, был предварительно согласован со спецслужбами». Вскоре после этого Тенет признал, что упомянутая информация «не соответствовала уровню достоверности, который позволял бы включить ее в президентскую речь, и ЦРУ следовало проследить за тем, чтобы она была изъята». Сенатор Пат Робертс, тогдашний председатель Комитета по разведке Сената США, не стал ходить вокруг да около, а сразу назвал виноватого. «В сложившихся обстоятельствах я серьезно обеспокоен тем, какую вопиющую небрежность допустило ЦРУ в этом деле», — официально заявил он, добавив, что Тенет, как главный советник президента Буша по разведке, обязан был лично сообщить президенту о своих сомнениях и не перекладывать эту работу на подчиненных. «Однако больше всего меня беспокоит то, что, судя по всему, ЦРУ в попытке дискредитировать президента инициировало кампанию по утечке информации в прессе», — сказал Робертс. Итак, в политическом закулисье началось бурление, и в понедельник мрачные предчувствия, которые мучили меня в Чикаго, полностью сбылись.

Утром 14 июля, когда за окнами едва забрезжил рассвет, Джо вошел в спальню, швырнул на постель газету и сдавленно сказал: «Ну вот, этот сукин сын сделал свое дело». Поставив на столик дымящуюся чашку кофе, он вышел. Что такое? Я с трудом заставила себя проснуться, села, зажгла лампу и открыла «Вашинтон пост» на первом развороте; еще не зная, что меня подстерегает, я чувствовала — ничего хорошего. И верно: Роберт Новак писал в своей колонке: «Сам Уилсон в ЦРУ не работал, но его жена Валери Плейм — оперативный сотрудник Отдела по борьбе с распространением оружия массового уничтожения». Вот так прямо, черным по белому. Я смотрела на буквы и никак не могла осознать прочитанное. Дыхание перехватило, точно меня ударили в солнечное сплетение. Хотя мы с Джо уже несколько дней знали, что Новаку известно мое имя и место работы, но даже помыслить не могли, что у него хватит пороху это обнародовать, а Управление ему не помешает. Невероятно!

Уронив газету на пол, я попыталась сосредоточиться, но мысли разбегались. Нужно было столько всего обдумать, от меня зависела участь многих людей. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ А как же все те, с кем я общалась за границей при совершенно невинных обстоятельствах? И на них тоже может упасть тень подозрения, если властям в их странах станет известно о наших встречах. Я попыталась оценить степень риска и стала мучительно вспоминать, печатается ли колонка Новака за пределами США, как будто в этом и состояла главная опасность. Но все прочие соображения вытеснила лихорадочная тревога за судьбу моей семьи. Кругом такое количество людей с расстроенной психикой, сдвинутых на ненависти к ЦРУ и ко всем, кто с этим заведением связан. Мне решительно не хотелось, чтобы меня у дома подкарауливали незнакомцы, не говоря о вариантах похуже. Более того, теперь и в распоряжении «Аль-Каиды» были точные сведения о сотруднике ЦРУ, которого следует внести в список подлежащих уничтожению.

Я подумала о своих трехлетних близнецах, и во мне всколыхнулся материнский инстинт. Набросив халат, я кинулась к детским кроваткам. Оба малыша мирно спали, прижимая к себе любимую плюшевую игрушку. Как в тумане, я спустилась в кухню, обреченно прикидывая, что теперь будет с моей ХХХХХХХ карьерой действующего под прикрытием оперативного агента ЦРУ. Снова нахлынули вопросы, над которыми я ломала голову в Чикаго: откуда Новак раздобыл мое имя, почему решил, что из рассекречивания моего инкогнито получится сенсация? Поездка Джо в Нигер явно не была ничего не значащим пустяком. И почему Новак использовал мою девичью фамилию, Плейм, если с 1998 года, выйдя замуж, я пользуюсь фамилией мужа? В глазах у меня мутилось.

Одевшись, я накормила близнецов завтраком, уговорила их не ссориться, открыла дверь прибывшей няне и выдала ей инструкции на день, затем, перерыв весь дом, отыскала ключи от машины и к восьми утра уже шагнула за порог — все это на автопилоте. Кажется, в то утро мы с Джо почти не разговаривали. Да и что было обсуждать? Помню, что позвонила исполняющему обязанности начальника ОБР, который уже был на работе, и мы кратко переговорили; в данный момент ни он, ни я практически ничего не могли предпринять. Как назло, именно в то утро у меня должен был начаться недельный курс по совершенствованию навыков «управления и руководства». В последние два года я была настолько загружена работой, что не проходила никаких тренингов. Надо сказать, Управление рассматривает продолжение образования как необходимое условие продвижения по службе, поэтому я записалась на курс, выкроив для него неделю, не предвещавшую, как всем нам тогда казалось, особых перегрузок и нервотрепки на работе. И вот, застряв в обычном для Вашингтона транспортном заторе по дороге на курсы ЦРУ, которые проходят в вирджинском пригороде, я вдруг ощутила, как во мне вскипает новая эмоция — гнев. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ. Я служила своей стране верой и правдой ХХХХХХХ. Я всегда играла по правилам. Я старалась действовать профессионально, в полную меру своей компетентности. И что теперь — все в один миг будет выброшено на свалку? А если да, то почему? И как мне быть с моими друзьями и близкими, которые понятия не имели, что я работаю в ЦРУ? А вдруг они возненавидят меня за то, что я им лгала ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ?

Я сидела на занятиях в компании примерно сорока сотрудников, собранных со всего Управления, и слушала, как инструктор распространяется насчет ключевых ценностей и миссии ЦРУ, о том, как Управление печется об укреплении своего кадрового состава, — слушала и старалась напустить на лицо заинтересованное выражение, но мысли мои витали где-то далеко. Я прокручивала в голове последние несколько месяцев, чтобы понять, как и когда оказалась в зоне внимания общественности. А пока я сидела на занятиях, погруженная в свои невеселые мысли, Джо, пытаясь осмыслить случившееся, курил сигару на задней террасе нашего дома, где его и заметил сосед. Он помахал Джо газетой и крикнул: «Эй, что это за история с вашей женой?» Джо редко терял дар речи, но тут он просто не знал, что ответить.

Между тем наступил обеденный перерыв; большинство из нас оставалось в классе: мы перекусывали прямо за партами. Какая-то женщина настойчиво поманила меня к себе. Надо сказать, что на курсах мы знали друг друга только по имени и первой букве фамилии. Но дама вычислила, кто я такая. «Вы знаете, что Новак упомянул вас в сегодняшней статье и обнародовал, что вы работаете в ЦРУ?» — заговорщицким шепотом прошелестела она над бумажным пакетом с ланчем, вытаращив глаза. «Спасибо, что сообщили, но я уже в курсе», — отозвалась я. На следующий день, 15 июля, мне пришло сообщение о том, что со мной пытается связаться исполнительный директор Управления Баззи Кронгард, в прошлом состоятельный инвестиционный банкир, который в 2001 году стал в иерархии Управления третьим лицом и отвечал за всю оперативную работу. Я сама позвонила Кронгарду, и он посоветовал мне не волноваться из-за статьи Новака. «Сенсации хватит на неделю, потом шумиха утихнет», — заверил он. Весь разговор занял не больше двух минут, я поблагодарила Кронгарда и положила трубку, подумав: «Мне бы его уверенность!» Судя по всему, в тот момент в Управлении не считали происходящее противозаконным и не собирались принимать какие-либо меры. Предполагалось, по-видимому, что я буду жить дальше как ни в чем не бывало, будто ничего и не произошло. Лишь несколько месяцев спустя Джо признался, что это он попросил одного знакомого, чтобы Баззи Кронгард позвонил мне и как-то поддержал и успокоил.

Через день-другой я столкнулась еще с одной нашей соседкой — милой общительной женщиной; она всегда относилась к нам с симпатией и летом, в жару, неизменно звала наших детей поплавать у нее в бассейне. Стоя на тротуаре с лейкой в руке, Вики рассказала мне, как, прочтя статью Новака, она громко воскликнула: «Не может быть!» — и помчалась с газетой к мужу; у нее просто в голове не укладывалось, что их соседка, мама трехлетних близняшек, — шпионка! Держалась она со мной тактично и не пыталась выведывать у меня, чем, собственно, я занимаюсь в ЦРУ, но меня все равно обуял смертельный ужас. Кажется, мне удалось выдавить из себя жалкую улыбку и раза два понимающе кивнуть, но я постаралась поскорее закруглить разговор и опрометью кинулась в дом.

Между тем до СМИ постепенно стало доходить, какие последствия может иметь обнародование моего имени. Дэвид Корн, шеф вашингтонского бюро журнала «Нейшн», первым из журналистов указал, что если я и правда та, кем представил меня Новак, то подобная публикация не просто грязный политический трюк, а уголовно наказуемое деяние. В своем редакторском блоге на сайте «Нейшн» 16 июля 2003 года он написал: «Этот случай не только вероятное нарушение интересов национальной безопасности, но и потенциальное нарушение действующего законодательства. Согласно Закону о защите персональных данных сотрудников разведки 1982 года, лицо, получившее доступ к закрытой информации и намеренно разгласившее персональные данные агента, работающего под прикрытием, совершает преступление. Наказание за подобное преступление — штраф в 50 тысяч долларов и/или лишение свободы сроком до десяти лет. Журналисты защищены от преследования по закону, если их действия — раскрытие имен агентов разведки — не преследуют цели нанести урон деятельности разведслужбы США. Так что Новак может спать спокойно». Ни Корн, ни другие представители прессы не считали, что по делу об утечке информации будет назначено расследование. Управление пока не сделало официального заявления, и Корн завершил запись в своем блоге следующими словами: «…иногда скандалы в столице вспыхивают и тут же затухают, иногда разгораются и полыхают огнем. Сойдет ли с рук нынешней администрации подозрение в том, что по их вине национальной безопасности был, вероятно, нанесен ущерб? Если Буш добьется своего, то сойдет».

Однако, несмотря на летнюю апатию и общее затишье в новостях, статьи и отклики на выступление Джо и мое разоблачение продолжали медленно, но верно поступать. 18 июля приятель Джо прислал ему в электронном письме первую по-настоящему пакостную статью из «Уолл-стрит джорнал», написанную Каспаром Вайнбергером, бывшим министром обороны рейгановского кабинета. Статья называлась «Анатомия одной кампании», и Вайнбергер писал следующее: «В бессильной ярости оттого, что не могут принизить, обфыркать или попросту фальсифицировать победу наших войск в Ираке, оппоненты президента теперь опустились до того, что подсовывают бездоказательные обрывочные сведения, лишь бы убедить общественность, будто нам не следовало свергать бесчеловечный режим Саддама Хусейна». Далее Вайнбергер пренебрежительно называл Джо «одним из мелких бывших послов» и «своекорыстным типом», однако полностью обошел вниманием главный пункт заявления Джо, а именно: за грубую «урановую» ошибку в докладе Конгрессу президенту следовало благодарить свою президентскую рать. Просто блеск, подумала я. Вайнбергеру уже предъявлялось обвинение в связи со скандалом «Иран-контрас», и выйти сухим из воды ему удалось только благодаря помилованию президента.

Вечером 21 июля я, вернувшись домой с работы, зашла в гостиную поздороваться с Джо, который, едва завидев меня, тут же поспешно завершил разговор по мобильнику. Такого выражения лица я у мужа не видела никогда. Джо объяснил: он беседовал с журналистом — ведущим программы «Жесткий разговор» Крисом Мэтьюсом, который сообщил, что только что говорил с советником президента Карлом Роувом. По словам Мэтьюса, Роув сказал ему: «Жена Уилсона теперь доступная мишень». Дело принимало все более странный оборот. Позже тем же вечером на сайте лонг-айлендской газеты «Ньюсдей» появилась статья вашингтонских корреспондентов Тимоти Фелпса и Кнута Ройса. «Официальные представители разведуправления в понедельник подтвердили „Ньюсдей“, что Валери Плейм, супруга отставного посла Джозефа Уилсона, работает в Управлении, в Отделе по борьбе с распространением оружия массового уничтожения, и является сотрудником под агентурным прикрытием, — по крайней мере, она была таковым до прошлой недели, когда ее имя предал огласке обозреватель Новак». Независимо от обстоятельств для Управления было совершенно нетипично не только официально подтвердить статус секретного агента, но и не предупредить об этом, а со мной никто из Конторы не связывался. Могли хотя бы по-товарищески меня поддержать.

Когда прошла неделя, отведенная на учебный курс, и я вернулась в Лэнгли, большинство сослуживцев комментировали случившееся весьма сдержанно. Кто-то подходил, говорил слова поддержки, другие безмолвствовали. В основном меня знали как Валери Уилсон, а не как Валери Плейм, и, возможно, не все провели знак равенства между мной и героиней статьи Новака. Забегая вперед, скажу, что даже в 2005 году, когда я уже перешла в другое подразделение Отдела по борьбе с распространением ОМУ, один из психологов Управления, женщина, с которой я бок о бок работала над несколькими делами ХХХХХХХХХ, заглянула ко мне в кабинет и, растерянно улыбаясь, поведала, что недавно вернулась из командировки в одну из стран Персидского залива. Там, занимаясь в спортзале при отеле, она увидела на телеэкране мое лицо и подпись: «Валери Плейм». По словам сослуживицы, от внезапного потрясения она свалилась с тренажера и запуталась в проводе от своего айпода. Несмотря на то что мы давно и тесно сотрудничали, она, по ее признанию, никогда не связывала меня и «ту самую, рассекреченную Валери Плейм».

В середине августа 2003 года меня внезапно вызвали в офис шефа Отдела по борьбе с распространением ОМУ и объявили, что мне предстоит сопровождать его на совещание с Джимом Пэвиттом, главой Оперативного директората ЦРУ, чтобы обсудить положение, возникшее в связи с обнародованием моего имени. Я ждала, когда Марк освободится, чтобы с ним вместе подняться на седьмой этаж, и тут меня попросили пройти в соседний кабинет, где работал заместитель начальника нашего отдела, который во времена поездки Джо в Нигер исполнял обязанности начальника. Скотт, добряк и трудяга, спросил меня, как я поживаю, и заявил, что, по его мнению, ситуация крайне несправедливая. «Яснее ясного, ни в каком кумовстве вы не виноваты, — сказал он и, глядя мне прямо в глаза, добавил: — В сущности, если бы мы попросили вас передать Джо приглашение посетить штаб-квартиру и обсудить возможные перспективы, связанные со слухами по поводу желтого кека, а вы бы по какой-то причине отказались, то вы бы манкировали своими служебными обязанностями». Он вполне определенно дал мне понять, что, с его точки зрения, я поступила совершенно правильно.

Я все еще переваривала слова Скотта, когда за мной зашел Марк и повел в кабинет к Пэвитту. Начальник Оперативного директората Пэвитт встретил нас тепло; у них с Марком были налаженные рабочие отношения, да и меня он знал по разным секретным программам, над которыми я работала. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ Пэвитт предложил нам устроиться за небольшим круглым столом для совещаний; кабинет у него был просторный, за окнами по-летнему зеленели деревья. Джим, по обыкновению, говорил отрывисто и быстро. Он вкратце подытожил события последнего времени и спросил, дозвонился ли до меня Баззи. Под конец он поинтересовался, знакома ли я или Джо с Карлом Роувом. «Не то чтобы знакома, — ответила я, — но он с семьей ходит в ту же церковь, что и мы, на северо-западе Вашингтона». — «Вот как?» Джим откинулся на стуле, и брови у него поползли вверх. Я поспешила уточнить, что хотя я знаю, кто такой Роув, но сомневаюсь, чтобы и он знал меня в лицо. В любом случае я пообещала Джиму, что в следующий раз, когда буду стоять в очереди к причастию, я передам Роуву блюдо с облатками и шепну: «Меня зовут Доступная Мишень, а вас?» В завершение десятиминутного совещания Джим задал мне стандартный вопрос: «У вас есть какие-нибудь просьбы, пожелания?» ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ Я сказала: «Не ожидала, что Управление публично подтвердит мой статус агента под прикрытием». Джим, похоже, был немало изумлен: «А разве мы подтвердили? Я разберусь». И это была последняя в моей карьере встреча с высоким начальством ЦРУ.

Во второй половине августа началась кампания по дискредитации Джо. В ход было пущено все: от обвинений в кумовстве по моему адресу до суровой критики Джо за его якобы неубедительные и бездоказательные заявления. Джо нервничал, все его мысли были заняты одним: он жаждал «хоть что-то предпринять». Но что в таком случае можно «предпринять»? Мне казалось, нам остается только ждать, пока снова не грянет гром, хотя я даже не представляла себе, когда и как он грянет. Напряжение между нами росло, и в одно душное и влажное воскресное утро, когда мы собирались на ланч к бывшему конгрессмену Тому Фоли в его доме на Капитолийском холме, оно достигло критической точки. Джо был знаком с Фоли и его женой Хизер еще с середины 1980-х годов, когда состоял в штате у Фоли в должности товарища конгрессмена. Расстроенная, взвинченная, я наорала на Джо, чтобы он оставил свою затею с «упреждающими ударами» — утечка информации все равно уже произошла, — и заявила, что не пойду на ланч. Вот так. Джо, тоже на повышенных тонах, ответил: «Нет, пойдешь! И более того, мы изложим Тому каждый свою точку зрения и послушаем, что он посоветует». Идея показалась мне разумной, поэтому я без дальнейших возражений оделась и села в машину.

Ланч прошел замечательно — собралась разношерстная компания знакомых Тома и Хизер, которых супруги заводили в самых разных сферах жизни и точках земного шара. Потом мы устроились на белых диванах в гостиной, увешанной и уставленной произведениями искусства. Когда большинство гостей разъехалось, а Том, великолепный рассказчик, закончил очередную историю, я перевела разговор на наши с Джо разногласия и попросила его рассудить нас. Том внимательно выслушал каждого из нас. Я стояла на своем: надо сидеть тихо и ждать, что случится, — по официальной линии или нет, не важно. А предпринимать какие-то действия пока рановато. Джо, в свою очередь, полагал, что нужно каким-то образом подстегнуть события, всколыхнуть болото. Выслушав нас, Том откинулся на спинку дивана, забросив руки за голову и вытянув длинные ноги. «Что ж, Валери права, Джо. Сейчас не время лезть на рожон». Я недолго купалась в лучах своей победной славы и сникла, как только подумала, что нам не дано знать, какое новое испытание ждет нас впереди. Итак, мы решили ничего не предпринимать и никак не высказываться. Но так или иначе, Джо поступил по-своему. В конце августа, получив от конгрессмена Джея Инсли приглашение принять участие в городском собрании в Сиэтле, Джо на какой-то вопрос из публики возьми и брякни: «А как было бы славно, если бы Карла Роува вывели из Белого дома за шкирку, да еще и в наручниках!» Зал весело заулюлюкал, представив себе это дивное зрелище, но меня прямо-таки в трубочку скрутило от услышанного. Джо определенно перегнул палку. Ох уж эти мужья! Ну что ты будешь делать? Ясно ведь, что недоброжелатели следят за каждым нашим шагом и берут на заметку каждое слово, чтобы после использовать против нас.

Тем временем сплоченный кружок моих близких подруг по колледжу бороздил просторы Интернета, наперебой выясняя друг у друга, что же стряслось с их Валери. Как я позже выяснила, большинство настроили «Гугл» на автоматический поиск, и теперь стоило в прессе мелькнуть моей фамилии, как заинтересованные лица тут же получали об этом электронное уведомление. Что касается личного общения, каждая из них на протяжении всей этой истории неизменно поддерживала меня. Ни одна из моих старинных приятельниц не упрекнула меня за то, что я скрывала от них истинное место своей работы ХХХХХХХХХХ, все они выражали солидарность со мной и возмущались происшедшим. Они прекрасно понимали, что я не могла открыть им всей правды о своей работе, и только теперь до них дошло, чем были вызваны мои постоянные разъезды ХХХХХХХХХ. Я испытала колоссальное облегчение. Как мне повезло с подругами! Какое счастье, что они проявили такое понимание и наша дружба не пострадает! После этой истории мне неоднократно задавали один и тот же вопрос: «Неужели даже самые близкие друзья ничего не подозревали?» Но честно сказать, мы с девочками болтали в основном о своих бойфрендах, мужьях, отпускных путешествиях, а позже — о детях, каких-то общих увлечениях и нарядах. На первый взгляд темы пустячные, поверхностные, но они укрепляют дружбу. Никому из нас не хотелось вдаваться в подробности своей профессиональной деятельности.

А что же происходило тем летом в штаб-квартире ЦРУ? Наш обычно шумный ХХХХХ отдел странно притих. Атмосфера оставалась наэлектризованной, но бурная активность нескольких месяцев, предшествовавших вторжению в Ирак, резко пошла на спад. Еще недавно мы с тайной гордостью наблюдали, как наши войска стремительно взяли Багдад и прилегающие к нему районы. Но почти сразу в городе воцарились хаос и мародерство. В середине апреля Национальную библиотеку сожгли дотла, а Национальный музей Ирака был разграблен, и тысячи бесценных экспонатов пропали. Если верить прессе, было украдено по меньшей мере 170 тысяч единиц хранения, составлявших одну из лучших коллекций древностей в мире. Самое постыдное, что грабеж происходил на глазах у американских военных: одни просто стояли в стороне и смотрели, а другие в это время были слишком заняты охраной Министерства нефтедобычи. Ужасно. В ответ на вопрос о творящихся в Ираке бесчинствах министр обороны Рамсфельд сказал: «Свобода подразумевает известный беспорядок, и свободные люди свободны совершать ошибки, преступления и неблаговидные поступки, — а затем философски заметил: — Всякое бывает». Помню, у меня тогда состоялся разговор с коллегой-консерватором. Мне лично мародерство с самого начала казалось дурным предзнаменованием, не сулившим Багдаду стабильности в будущем; если американские войска не могут — или не хотят — остановить грабителей, десятками выносящих из магазинов телевизоры, то как они, спрашивается, сумеют навести порядок в городе? На мой взгляд, именно стабильность и безопасность должны были стать фундаментом превращения Ирака в демократическое общество, особенно тогда, на самой ранней стадии. Коллега-консерватор в ответ на это высказал мнение, что число украденных из музея экспонатов сильно преувеличено, и заявил, что не верит телерепортажам, — все это, мол, нарочно раздутые или сфабрикованные истории, состряпанные либеральными СМИ, которые всегда сгущают краски и рисуют все в черном цвете. Каждый из нас так и остался при своем мнении. Впрочем, почти во всех отделах Управления излюбленным новостным телеканалом всегда был «Фокс ньюс», а по сравнению с ним все прочие каналы покажутся либеральными. Так или иначе, несмотря на работу журналистов, прикрепленных к американским воинским частям, получить внятную информацию о подлинном положении дел было неимоверно трудно.

Всего через несколько недель из Ирака начали поступать сообщения о том, что грабежу и разгрому подверглись несколько атомных станций и что со слабо охранявшихся объектов похищены материалы, позволяющие создать «грязную [т. е. радиоактивную] бомбу». Какая злая ирония, если вторжение американских войск в Ирак позволит террористам наложить руки на ядерные материалы! МАГАТЭ забило тревогу и срочно потребовало, чтобы силы коалиции обеспечили повышенный уровень внешней безопасности на объектах атомной энергетики. Госдепартамент в ответ принялся отрицать, что мародерство достигло опасных пределов.

В апреле, а затем в мае настроение у нас в отделе ненадолго поднялось, когда войска коалиции обнаружили в Северном Ираке один за другим два подозрительных грузовика-трейлера с безбортовой платформой: тотчас возникло подозрение, что, возможно, они входят в состав иракской передвижной установки по производству биологического оружия. В одном трейлере обнаружился полный, нетронутый комплект оборудования. А вдруг это оно самое и есть — подтверждение разведданных о разбросанных по всей стране тайных складах ОМУ? Но не успели мы переварить эту новость и прикинуть все возможные последствия многообещающей находки, как подоспело обескураживающее уточнение: грузовики и оборудование с тем же успехом могли применяться для получения гидрогена, чтобы надувать большие и совершенно безобидные аэростаты для метеорологических наблюдений. Некоторое время аналитики в замешательстве пытались разобраться, что к чему. В Ирак откомандировали специалистов, чтобы те на месте дали оценку находкам. Однако с каждым днем поступали все новые подтверждения, что грузовики никак не связаны с производством и транспортировкой биологического оружия. Тем не менее некоторые аналитики Центра по контролю над вооружениями (ЦКВ) упорствовали, пытаясь уверить себя и других, что находка — важное свидетельство планов Ирака по созданию биологического оружия. По мере того как сведения о подозрительных грузовиках распространялись по вашингтонскому разведсообществу, разгорался спор — еще более яростный и ожесточенный, чем когда-то по поводу алюминиевых труб. В июле 2003 года «Нью-Йорк таймс» сообщила, что разведуправление Госдепартамента категорически не согласно с официальным мнением ЦРУ, согласно которому грузовики применялись для производства биологического оружия. Однако президент воспользовался находкой как доказательством иракской программы по разработке биологического оружия. В интервью польскому телевидению 30 мая Буш упомянул грузовики как доказательство того, что США «удалось найти оружие массового уничтожения» в Ираке. Вторя президенту, госсекретарь Колин Пауэлл уже на следующий день в своем публичном заявлении отметил, что эта важная находка окончательно убеждает в правильности довоенных выводов о прямой связи иракских грузовиков с ОМУ. Увы, заявления президента и госсекретаря, вопреки их обоюдному желанию, действительности не соответствовали. В конечном счете ЦРУ пришлось признать, что обнаруженные грузовики с платформами вполне безобидны. В «Полном докладе директору ЦРУ специального советника по вопросам ОМУ в Ираке», выпущенном Управлением в сентябре 2004 года, сухо отмечалось, что «Группа по ОМУ в Ираке[31] не обнаружила доказательств, которые подтвердили бы мнение, что найденное оборудование тайно использовалось для производства составляющих биологического оружия. Комиссия считает, что данная конфигурация оборудования делает его применение в качестве ферментера нецелесообразным по нижеследующим причинам…»

По мере того как проходило лето, наши страхи, что американские войска будут внезапно атакованы с применением ОМУ (и тогда ЦРУ потерпело бы поражение, по сравнению с которым «прокол разведслужб» 11 сентября показался бы детским лепетом), сменились недоумением: почему нам по-прежнему не удается найти ни одного тайного хранилища ОМУ в Ираке? У меня душа уходила в пятки при мысли, что Саддам осуществил величайшую разведывательную дезинформацию всех времен: он заставил весь мир поверить, будто располагает значительными запасами ОМУ и в случае военной угрозы готов его применить, тогда как на самом деле он не располагал ничем. Судя по всему, в мифическое ОМУ поверило даже иракское военное руководство. Полгода спустя, 28 января 2004 года, выступая перед Комитетом Сената по делам вооруженных сил США, Дэвид Кей, покидающий свой пост руководитель экспертной комиссии по поиску ОМУ в Ираке, свидетельствовал, что даже генералы Республиканской гвардии Ирака верили в то, что Ирак располагает оружием массового уничтожения. Вот выдержка из показаний Кея:

Задним числом становится понятно, что Саддам Хусейн, похоже, хотел убить сразу двух зайцев: внушить определенным кругам, что в распоряжении Ирака есть ОМУ, и в то же время внушить другим, что Ирак полностью отказался от всех запрещенных программ. Точнее всего положение дел обрисовал журнал «Форин афферс», когда в номере за май-июнь 2006 года сформулировал:

Однако летом 2003-го в штаб-квартире ЦРУ царило сплошное замешательство — мы никак не могли понять, что же, черт подери, случилось с пресловутой программой Ирака по ОМУ? Почему нам не удается ничего найти? Что у них там творится, в этом Ираке? Как мы могли так прошляпить? Через полгода кое-кто попытался даже публично заявить, будто еще до начала войны Ирак успел вывезти все свое ОМУ и все доказательства его существования в безопасное место в Сирии. Дэвид Кей в интервью газете «Телеграф» как раз в тот же период, когда он выступал в Сенате, заявил: у него есть доказательства того, что в 2003 году, накануне войны, в Сирию были вывезены неизвестные материалы. «Речь не идет о колоссальной партии оружия, — сказал Кей. — Однако из допросов бывших иракских руководителей нам известно, что перед войной в Сирию было вывезено значительное количество материалов, включая некоторые компоненты программы Саддама по ОМУ. Что именно вывезли в Сирию и что сталось с этими материалами — это серьезные вопросы, на которые еще предстоит ответить».

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ Когда США взялись за сложнейшую задачу обеспечения безопасности и стабильности в Ираке, наша команда ХХХХХХХ в штаб-квартире окончательно пала духом. Мои сослуживцы начали ХХХХХХХ присматривать себе работу в других отделах Оперативного директората.

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ

замазано ½ страницы

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ

ХХХХХХХХХ Именно рассказы коллег по возвращении их из Ирака помогали нам составить целостное впечатление о происходящем, поскольку картина американской оккупации Багдада, как ее представляли СМИ, была очень фрагментарной. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ ситуация была очень неопределенной и нервозной. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ Один из сотрудников дождался, пока окончится ночная бомбардировка, ставшая ответной мерой на вспыхнувший мятеж, и только тогда позвонил жене. Он отчетливо слышал грохот воздушного налета, хотя находился примерно в миле или двух от места бомбардировки. «Позвони я раньше, жена во время нашего разговора просто с ума бы сходила», — объяснил он мне. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ Как пишет в своей книге «Состояние войны» Джеймс Ризен,[33] отчет старшего сотрудника разведки о ситуации с места событий, «составленный после рокового взрыва в штаб-квартире ООН в Багдаде, в результате которого погиб главный представитель ООН в Ираке, оказался столь мрачным, что произвел переполох в ЦРУ и в президентской администрации и даже сподвиг [Пола] Бремера [глава Временной коалиционной администрации в Ираке] на резкое опровержение». Отчет содержал предупреждение о том, что новый дерзкий мятеж намеренно дискредитирует и изолирует коалицию под предводительством США и демонстрирует возможности мятежников и террористов осуществлять множество атак на «легкоуязвимые цели». Мятеж, по мнению автора отчета, приобретал все более опасный размах и грозил свести на нет тот прогресс, которого удалось добиться американцам, и даже полностью парализовать оккупационную армию. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ

27 сентября, в субботу, мы с Джо получили приглашение на прощальную вечеринку по случаю возвращения в Париж одного французского журналиста, к которому в Вашингтоне очень хорошо относились. Расхаживая по гостиной узкого таунхауса в Джорджтауне,[34] я все время старалась не выпускать Джо из поля зрения, поскольку больше в этой компании никого не знала. Дому было лет сто, деревянные полы в нем шли слегка под уклон, и мне постоянно казалось, будто я ступаю по корабельной палубе. В маленьких, тесных комнатках толпились гости, в большинстве своем — представители сплоченного клана журналистов-европейцев, работавших в Вашингтоне. Я обратила внимание, что на многих немецких гостях узенькие очочки в строгой темной оправе, — похоже, это их любимый фасон. Я заставила себя попрактиковаться в разговорном французском с одним из гостей, но быстро заскучала. Недели, прошедшие с тех пор, как мое имя было обнародовано, я провела то ли в сюрреалистическом сне, то ли в ступоре. Рассудочная ипостась моей личности — в качестве оперативного агента ЦРУ — отошла на задний план, мой мир дал трещину, все сместилось. По счастью, в тот вечер меня никто не узнал, и я лелеяла ощущение, что сохранила какое-то слабое подобие частной жизни. Но все равно было не по себе, мучила неизвестность. Казалось, мы с Джо вовлечены в какую-то опасную игру на выжидание, только понятия не имеем, чего ждем. Ладно хоть французы подают необыкновенные закуски, и то утешение, подумала я, изучая тарелку диковинных сыров и вкуснейших мясных рулетиков на шпажках.

Конечно, эту вечеринку нельзя было бы причислить к подлинно вашингтонским, не щеголяй большинство гостей мобильниками или неизбежными айфонами, — журналистам без этой техники и жизнь не в жизнь. Только я потянулась за очередной тарталеткой, как вокруг затрезвонило сразу несколько мобильников, и я поспешно отошла в сторонку поискать уголок потише. Заодно вынула свой мобильник и поспешно проверила: нет, няня не звонила, значит, мы с Джо можем побыть в гостях подольше. Через несколько минут Джо отыскал меня в толпе и сообщил, что, по слухам, Министерство юстиции вроде бы собирается расследовать случившуюся утечку, но больше ничего ему разузнать не удалось. Я толком не поняла, хорошо это или плохо, только сообразила, что грядут перемены. Джо хотел побыть среди людей еще несколько минут, и я сказала, что буду ждать его на крыльце. Стрельнув сигарету у одного из гостей — а ведь столько лет не курила! — я выскользнула на улицу. Глубоко вдохнула прохладный осенний воздух. Как хорошо! Я рассчитывала, что несколько затяжек помогут мне успокоиться и привести мысли в порядок, поэтому нисколько не винила себя за сигарету. Что-то вот-вот должно было случиться, и мне, как никогда, требовалась ясность мысли.

Глава 10 Единственный вашингтонский скандал, не связанный с сексом

На следующее утро, в воскресенье 28 сентября 2003 года, газета «Вашингтон пост» поместила на первой полосе статью под заголовком «Администрация Буша под следствием — личность агента ЦРУ стала достоянием СМИ», в которой сообщалось, что ЦРУ обратилось в Министерство юстиции с иском по разглашению информации. По всей видимости, Управление сочло, что имеется достаточно оснований для того, чтобы начать официальное расследование. Помимо прочего, в статье цитировалось дискредитирующее Белый дом высказывание одного из высокопоставленных сотрудников администрации: «Совершенно ясно, что это [разглашение] было сделано исключительно из мести». Что бы ни происходило раньше, все понимали, что случилось нечто беспрецедентное, — с этого момента от неприкосновенности нашей личной жизни не осталось и следа. Грязные политические игры велись со времен основания Вашингтона. Однако на этот раз, помимо преследования семьи противника, злоумышленники, если вина их будет доказана, пошли на преступление против основ национальной безопасности.

Для нас с Джо статья лишь подтверждала то, о чем мы догадывались все это время: разглашение стало расплатой за то, что Джо не угодил администрации, помешав ее попыткам изобразить войну и подготовку к ней исключительно в нужном ей свете. Ответный выпад Белого дома был нацелен на то, чтобы подорвать доверие к Джо, внушив всем мысль, будто это я, его жена, устроила ему командировку в Нигер. Дескать, тут все ясно, «надо же ей было как-то пристроить своего недотепу-мужа», а раз так, «да кто же после этого поверит в то, что он там плетет?».

«Разглашение имени агента наносит удар по ЦРУ», «Министерство юстиции начнет расследование по поводу утечки информации в ближайшее время», «Если тайное стало явным, это не значит, что виновного будет легко привлечь к ответственности», «Скандал вокруг рассекреченного агента ЦРУ набирает обороты» — с такими или похожими заголовками в прессе я теперь сталкивалась ежедневно. Мне было психологически очень тяжело перейти от привычной жизни агента под прикрытием ХХХХХХ к открытому признанию моего статуса в ЦРУ. Это основательно выбило меня из колеи. Если первая волна комментариев в связи с публикацией моего имени в колонке Роберта Новака могла пройти незамеченной для широкого круга наших родных и близких, то теперь об этом узнали все. Наш телефон звонил беспрерывно: он звонил, когда я уходила утром из дома, и звонил, когда я возвращалась поздно вечером. Когда я прослушивала голосовую почту, автоответчик женским голосом вещал: «В вашем почтовом ящике пятнадцать новых сообщений». Когда я, уложив детей спать, проверяла электронную почту, в ней оказывалось по меньшей мере двадцать непрочитанных писем от друзей и родных. Школьные друзья, давно забытые знакомые по женскому студенческому обществу, дальние родственники — казалось, буквально все нашли мой электронный адрес или же, спустя столько лет с тех пор, как мы расстались, нашли кого-то, кто знал мой электронный адрес, и таким образом достучались до меня. Я все больше чувствовала себя как в телешоу «Это твоя жизнь», по мере того как череда всех, кто когда-либо знал меня, проходила перед моими глазами.

Если кто-то из моих близких друзей и сердился на меня за мой ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ обман, то не выражал этого открыто. Они реагировали так: «Ладно, Валери, мы всё понимаем. Что мы можем для тебя сделать?» Мир для меня перевернулся с ног на голову, и их горячее участие служило пусть небольшим, но чрезвычайно нужным мне утешением. В те первые дни, пока я ощущала себя словно в тумане, я находила искреннее участие в самых неожиданных местах. Однажды утром я повела детей в наш детский сад неподалеку, и несколько мам, которые сами по себе тоже были вашингтонскими «инсайдерами» или же были замужем за таковыми, подошли к моей машине и выразили мне поддержку. «Как они могли так поступить с вами? Они что, не понимают, чем вы занимались? Вы же, в конце концов, не какой-нибудь номинальный член Союза защиты гражданских свобод. Вы же работали в ЦРУ, да еще по ОМУ!»

Чуть позже, на той же неделе, коллега, женщина постарше меня, ворвалась в мой офис, потрясая выпуском «Нью-Йорк таймс» за тот день. Она протянула мне газету, сложенную на странице с моей биографией под заголовком «Штатный сотрудник», и тяжело выдохнула: «Они тут выложили все, кроме разве что размера твоего бюстгальтера». Я осторожно взяла газету, чувствуя, как подкатывает тошнота. Действительно, предприимчивый репортер накопал информацию о моей семье, моем образовании и еще тонну разных сведений личного характера, и все это ошарашивало и удручало меня. К счастью, хоть моя внешность оставалась недоступной для газет. Поскольку они еще не докопались до моих фотографий — не сразу поиски дойдут до школьных альбомов, — я могла по-прежнему ходить за покупками в «Сейфвей», одетая в лосины для занятий йогой и футболку, не опасаясь любопытных взглядов и шепота за спиной.

Если учесть, что много лет прикрытие было тщательно оберегаемой частью моей жизни ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ, мгновенное превращение в публичную персону надломило меня эмоционально и физически. Не важно, что пресса в целом оказалась ко мне благожелательной, — само внимание СМИ я воспринимала как назойливость и старалась всеми силами избежать его. Меня мало заботило, называли меня «красивой блондинкой» или нет (впрочем, это все же лучше, чем «страшненькая блондинка», — я тщеславна!). У меня начал заметно подергиваться левый глаз и развилось то, что позднее стало хроническим расстройством пищеварения. Я стала нервной, подозрительной, пугливой, хотя это совершенно несвойственные мне черты. Я плохо спала, но боялась принимать снотворное. В отличие от большинства людей, от стресса у меня пропал аппетит, и я похудела, будучи и без того весьма стройной. Я начала украдкой выкуривать по нескольку сигарет в день, потому что они хоть на миг да успокаивали. Когда шквал публикаций в СМИ достиг силы урагана, мне казалось, что я слышу вокруг только вой ветра и ничего больше. Друзья и знакомые заботливо советовали мне, как лучше справляться с этим немыслимым стрессом. В какой-то момент я дошла до того, что в ответ на очередное предложение заняться йогой могла с криком кинуться прочь. Никакие асаны и глубокое дыхание не могли помочь мне справиться с происходящим. Чтобы не превратиться в озлобленную неврастеничку, мне необходимо было в себе самой найти нераскрытые источники силы и устойчивости. Когда однажды ночью мы с Джо буквально рухнули в постель, нам даже удалось пошутить насчет того, что это, должно быть, единственный вашингтонский скандал, не связанный с сексом, — на него уже просто нету сил.

Что касается профессиональной среды, то мои коллеги в ЦРУ старались не вторгаться в мою личную жизнь и по возможности поддерживали меня вполголоса. С того дня, когда мое имя появилось в печати, и до конца, когда Министерство юстиции объявило о начале расследования и дело приобрело политическую окраску, большинство моих коллег рассматривали разглашение моего статуса как вопрос национальной безопасности, а не политической ангажированности и выражали страстное желание найти и покарать того, кто стоял за этим подлым поступком. Они отчетливо сознавали, что растиражированными на первых полосах газет вполне могли оказаться их собственные имена и судьбы. Для многих, однако, внезапный всплеск внимания со стороны СМИ к кому-то из своих был сродни новости о смерти. Они не знали, что сказать, и потому не говорили ничего. По мере того как разные аспекты дела сопровождались все более решительными политическими оценками, я не знала, как истолковать это молчание, — как проявление враждебности или следствие неловкости. По большей мере, я старалась не поднимать головы от работы и делать свое дело.

В разгар всего этого я ушла со своей должности, которую занимала чуть более двух лет ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ и перешла на новую работу — ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ в том же Отделе по борьбе с распространением ОМУ (ОБР). Задолго до утечки информации действующий начальник ОБР Скотт предлагал мне подумать об этом новом назначении. ХХХХХХХХ — одна из необходимых, хотя и занудных бюрократических ступеней в продвижении по карьерной лестнице. Эта работа бесконечно далека от проведения захватывающих операций, но зато позволяет сотруднику узнать, «как дела делаются», и, как правило, ведет к более желанной должности ХХХХХХХХ, которая предусматривает ответственность за все оперативные задания в рамках отдела, как внутри страны, так и за рубежом, равно как и за то, чтобы все служащие отдела получали необходимую подготовку и соответствовали выбранной карьере. Когда мне впервые предложили эту должность, я вежливо отказалась. Кто захочет работать на конвейере, когда тебя ожидает столько увлекательных оперативных заданий? На прошлой неделе Скотт снова задал мне этот вопрос, заодно поведав о том, как его собственное пребывание в должности ХХХХХХХХХХ в свое время помогло ему в карьере, и туманно намекнув на хорошую должность за рубежом в качестве последующего этапа работы, и я поняла, что должна ответить: «Да, сэр!» — и так и ответила. В субботу я зашла, чтобы прибраться в новом маленьком офисе и выбросить коробки с ненужными бумагами и прочим мусором, который накопил мой предшественник на этом посту. Я повесила на дверь табличку со своим именем и приступила к новой работе.

Не успела я принять дела в подразделении, которое остро нуждалось в кадрах, руководстве и серьезной организации работы, чтобы она стала по-настоящему эффективной, как ко мне пришли из ФБР. В Министерстве юстиции решили не тянуть с началом расследования. Две молодые, строго одетые женщины, помахав служебными беджами, уселись на мой потертый казенный диван, которому я до этого постаралась придать более нарядный вид, украсив цветными подушками, и сразу же приступили к опросу. Дамы проявили дружелюбие и задавали мне вполне ожидаемые вопросы о моей работе в ЦРУ, моем прикрытии и о поездке Джо в Нигер. Я рассказала им все, что смогла вспомнить. Через полчаса беседа закончилась, мы снова обменялись ритуальными рукопожатиями, и они покинули мой кабинет, оставив свои визитки на случай, если я захочу с ними связаться. Я вздохнула и вернулась к освоению весьма загадочного и скрытного процесса распределения работы в ОБР, намереваясь внести в него определенные улучшения.

Одной из наиболее положительных и даже привлекательных сторон моей новой должности была возможность контакта с вновь набранными стажерами. Управление каждый год набирает множество квалифицированных специалистов невероятно широкого спектра профессий, но лишь менее сотни становятся участниками элитной программы подготовки стажеров, где им предстоит осваивать разные грани оперативной деятельности. По словам пресс-секретаря Управления, в 2006 году ЦРУ получило 135 тысяч резюме по сравнению с примерно 60 тысячами резюме в 2001 году. Многих стажеров, в основном в возрасте около тридцати лет, идея общественного служения захватила после событий 11 сентября. Они оставили свои доходные должности и перспективы карьерного роста, чтобы начать работу в Управлении со средней годовой зарплатой 45 тысяч долларов, на которые в дорогом Вашингтоне особенно не разживешься. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ и много других идеалистически настроенных, умных и талантливых молодых людей. По мере того как я просматривала их впечатляющие резюме, чтобы затем предоставить им трехмесячную стажировку в ОБР, я думала о том, что если бы я подавала заявление о приеме в ЦРУ сегодня, то со своим заурядным дипломом бакалавра, полученным в рядовом университете, не прошла бы даже первый тур. Согласно точке зрения Тенета, которую он огласил, когда занял пост директора Центральной разведки, Управление теперь осуществляет этнически гораздо более разнообразный подбор кадров со знанием широкого спектра языков, как родного, так и освоенных. И вместе с тем Управление, как и большинство федеральных структур, весьма консервативно в отношении приема на работу арабоговорящих сотрудников. Статья бывшего работника ЦРУ Руэла Марка Герехта, опубликованная в «Атлантик» в июле 2001 года, вызвала переполох в Управлении, поскольку он привел следующие слова «бывшего высокопоставленного сотрудника Ближневосточного отдела»: «В ЦРУ, по всей видимости, нет ни одного по-настоящему квалифицированного арабоговорящего сотрудника ближневосточного происхождения, который мог бы правдоподобно выдавать себя за исламского фундаменталиста и добровольно согласился бы годами жить в горах Афганистана с дерьмовой едой и при полном отсутствии женщин. Я вас умоляю, большинство наших оперативников живут в столичных предместьях Вирджинии. Мы такими делами не занимаемся». Другой, более молодой оперативный сотрудник, цитируемый в той же статье, идет в своих заявлениях еще дальше: «Операции, которые чреваты диареей как сопутствующим обстоятельством, попросту не затеваются».

Искренний оптимизм, отсутствие цинизма в молодых новобранцах — по контрасту со многими из нас, более старшими коллегами, — были для меня как бальзам на раны в моем угнетенном состоянии. Эти люди шли в Управление по зову сердца, и это давало мне надежду на то, что ЦРУ попадет в хорошие руки по мере того, как они будут расти в чинах.

В середине октября я отпросилась с работы, чтобы вместе с Джо присутствовать на ланче, который устраивал Фонд Фертеля совместно с Институтом нации[35] для вручения вновь учрежденных ими премий имени Рона Риденаура. Джо стал первым лауреатом в номинации «За правду». Рон Риденаур был ветераном вьетнамской войны и в 1969 году в своих письмах президенту Никсону, в Конгресс и Пентагон описал резню во вьетнамской деревне Милай. Его упорство привлекло внимание корреспондента «Нью-Йорк таймс» Сеймура Херша, который дал этой истории широкую огласку. Риденаур впоследствии занимался журналистскими расследованиями, пока не умер весьма неожиданно в 1998 году. Хотя и я опасалась показываться на публике, мне, конечно, хотелось быть рядом с Джо на торжественном вручении награды. Устроители церемонии согласились не допускать на мероприятие прессу и фотографов, и этот ланч в итоге стал одним из самых ярких эмоциональных впечатлений в моей жизни. Зал был полон истинных патриотов Америки из разных общественных сфер, все они посвятили себя борьбе за правду и демократию — я смотрела на них как на героев. Мне вспомнилась известная цитата из Джорджа Оруэлла: «Во времена всеобщего обмана сказать правду — значит совершить революционный поступок». Я гордилась Джо и тем, за что он борется. Джо выступил с ответной речью. Он выразил свою признательность мне, рассказал о том, как нас лишили права на частную жизнь, и принес извинения за действия нашего правительства — и вдруг неожиданно замолчал, и глаза его повлажнели. Я никогда не видела его таким — Джо всегда был невозмутимым и собранным оратором, но в этот момент он явно боролся с собой. Связь между нами — начиная с того мгновения, как мы увидели друг друга на приеме семь лет назад, и до нынешнего момента, когда мы столько всего вместе пережили, — никогда еще не была столь сильна. Увидев слезы на его глазах, я чувствовала, что мои собственные глаза тоже увлажнились. «Боже милостивый! — подумала я. — Мы оба сейчас не выдержим». К счастью, мы сохранили самообладание, но это была незабываемая минута в нашей жизни.

В начале октября 2003 года Комитет по разведке Сената США (КР) объявил о том, что он проведет слушания по вопросу об утечке информации и предвоенным разведданным по Ираку. КР является очень влиятельным следственным органом. Основанный в 1975 году по следам Уотергейтского скандала, он имеет полномочия по контролю над всем разведывательным сообществом США. Комитет проводил опросы и готовил публичный доклад, который, как надеялись мы с Джо, по меньшей мере поведает о том, как тенденциозно администрация президента отбирала разведданные, чтобы оправдать войну в Ираке. Я также надеялась, что в докладе будет показано, что решение начать войну было преждевременным, — разведывательное сообщество попросту не располагало достоверными данными от своих постоянных и надежных источников, чтобы трезво оценить самоуверенную риторику Белого дома и его сторонников.

В один прекрасный осенний день, ясный и слегка морозный, я вместо любимой прогулки вдоль живописного канала «Чесапик и Огайо», который узкой полосой вьется вдоль реки Потомак, от Джорджтауна до холмов Западного Мэриленда, оказалась в скучном здании Сената на Капитолийском холме, ожидая начала заседания Комитета. Несколькими днями ранее юристы ЦРУ вызвали меня и сообщили, что представители КР хотят, чтобы я рассказала на заседании об «нигерском эпизоде». Мне сказали, что меня будет сопровождать адвокат ЦРУ, но дали ясно понять, что он будет защищать интересы ЦРУ, а не мои. Я последний раз посмотрелась в маленькое зеркальце косметички, сунула его обратно в сумочку, расправила плечи и вошла в маленький зал для слушаний, стараясь излучать уверенность. Несмотря на некоторое беспокойство, мне не было страшно. Я знала, что ни я, ни Джо не совершили ничего дурного, и я просто расскажу всю правду, как рассказала ее агентам ФБР.

Войдя в зал, я несколько удивилась отсутствию там сенаторов. В зал прошли четверо довольно молодых сотрудников аппарата Сената, два демократа и два республиканца, выглядевшие, как будто только что сошли со страниц каталога одежды «Джей Кру», но они не пожелали ни обменяться рукопожатием со мной, ни даже представиться. Лишь кивнули в мою сторону, и я приняла это за приветствие и приглашение сесть. Сами они разместились за огромным столом в форме подковы. Юрист ЦРУ, который за всю дорогу сюда из штаб-квартиры обменялся со мной буквально пятью словами: «Хороший денек, не правда ли?» — занял место рядом со мной и достал блокнот и ручку. Его задачей, как я полагала, было прервать слушания в случае, если они выйдут за рамки того, что было оговорено заранее, и вторгнутся в сферу секретной информации. «Постарайтесь как можно точнее отвечать на их вопросы», — пробормотал он. Я глубоко вздохнула, когда слушания начались фразой: «Пожалуйста, назовите ваше имя и должность в ЦРУ».

Поначалу вопросы была довольно простыми: расскажите нам вкратце о своей профессиональной карьере; расскажите нам о вашей работе во время поездки вашего мужа в Нигер; каким образом до вас дошли данные о продаже желтого кека из Нигера в Ирак? По ходу слушаний вопросы стали принимать более агрессивный характер. Для меня было очевидным, что штатные сотрудники Сената крайне мало знали о том, как работает агентурное прикрытие ЦРУ, но вели себя при этом чуть ли не как ветераны разведсообщества. «Не думали ли вы, что ваше агентурное прикрытие будет раскрыто, когда ваш муж, посол Уилсон, опубликовал свою статью в „Нью-Йорк таймс“?» Я вежливо объяснила, что мое агентурное прикрытие осталось не затронутым ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ. Тот факт, что посольские полномочия моего мужа делали его наиболее подходящей фигурой как для поездки в Нигер по заданию ЦРУ, так и для публичного выступления по поводу войны, не имел никакого отношения к моему собственному агентурному статусу. «Почему вы предложили для поездки в Нигер вашего мужа?» Этот, безусловно, наводящий вопрос исходил от комитетчика-республиканца, который весьма целеустремленно гнул свою линию. Его растущая враждебность тревожила меня, но я тогда еще не представляла себе, какую форму республиканцы стремились придать моим свидетельским показаниям. В своем желании быть как можно более точной и честной, я довольно глупо ответила: «Не думаю, что это я рекомендовала своего мужа, но не могу вспомнить, кто именно предложил его для этой поездки». Это было правдой. Учитывая невероятный темп и масштабы моей работы в тот предвоенный период и в последующее время, я попросту не могла восстановить ход событий, предшествовавших поездке. Я совершенно забыла, что некий аналитик среднего звена первым сообщил мне, что ОБР намеревается обратиться к Джо по поводу предполагаемой урановой сделки. Я напрочь забыла, что нашей молодой сотруднице Пенни позвонили из аппарата вице-президента — именно с этого звонка и началась вся история с поездкой Джо. Забыла я и о том, что мы ходили к начальнику нашего подразделения, — и не я предложила, а он попросил меня, чтобы я пригласила Джо посетить Контору и обсудить «варианты». Ни один юрист не готовил меня к слушаниям в сенатском Комитете по разведке; до моего визита сюда я не обсуждала все эти события ни с Джо, ни с кем-либо из моих коллег, поскольку я вообще не предполагала, что придется «сопоставлять воспоминания».

Тем не менее очевидный факт заключался в том, что я не предлагала Джо для поездки и не рекомендовала его. Не было у меня никаких скрытых мотивов, и полномочий у меня не было отправлять Джо в Нигер или куда бы то ни было еще, даже если бы я очень захотела. «Что вы делали, когда два офицера ЦРУ пришли к вам в дом, чтобы провести предварительный опрос посла Уилсона после его возвращения из Нигера?» Это я помнила хорошо: я заказала доставку еды из китайского ресторана и вообще держалась от них подальше, чтобы избежать даже намека на конфликт интересов. Сотрудники Сената сосредоточенно делали записи и выглядели очень серьезно.

Спустя примерно сорок пять минут я покинула зал слушаний в сопровождении юриста ЦРУ, удовлетворенная сознанием того, что я ответила на все вопросы как могла исчерпывающе и откровенно. И все же едва различимый внутренний голос нашептывал мне, что все это очень похоже на подставу. Оглядываясь назад, понимаешь, что их интересовали не достоверные сведения, а простое подтверждение уже готовых выводов. Но по наивности своей я чувствовала облегчение на душе, поскольку верила в наши демократические институты. Я верила, что правда восторжествует, но вскоре мне предстояло убедиться, что в Вашингтоне одной правды не всегда достаточно. Когда я вернулась к своему рабочему столу в Конторе, я принялась за работу с того места, где остановилась. Никто не спросил меня о слушаниях в Комитете, и мне показалось, что вопрос закрыт.

После многих недель, проведенных под давлением, когда наша жизнь напоминала скороварку, нам не терпелось выбраться из Вашингтона. Джо должен был выступать в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе, и мы оба с радостью приняли любезное предложение Нормана и Лин Лир провести уик-энд в их доме в Лос-Анджелесе. Норман познакомился с Джо после того, как увидел его на телеканале Пи-би-эс в тележурнале Билла Мойерса. Они быстро стали друзьями, и мы с нетерпением ждали личной встречи с Норманом и его женой. За год до этого Норман приобрел на аукционе «Сотбис» за 8,2 миллиона долларов один из немногих сохранившихся оригиналов Декларации независимости. Свое приобретение он отправил в выставочное турне по Америке, чтобы простые граждане смогли увидеть подлинное свидетельство о рождении нашей великой страны.

Когда Лин позвонила несколько дней спустя, чтобы сказать, что она устраивает небольшой обед в нашу честь, я впала в панику. Что надеть? Что сделать с волосами? Эта поездка стала отдыхом для души и долгожданным отвлечением от реальности нашей жизни той осенью. В теплом доме Лиров, построенном в провансальском стиле, с развешенными по стенам шедеврами современного искусства, мы непринужденно болтали с корифеями Голливуда. Вопреки стереотипу звезда отнюдь не всегда глуповато-самовлюбленная личность: наши собеседники были необычайно умные, хорошо информированные, политически неравнодушные и остроумные люди. Мы с Джо, по всей видимости, были для них такой же диковинкой, как и они для нас. Они задавали глубокие, сложные и подробные вопросы относительно подготовки к войне, о ЦРУ, об утечке сведений обо мне и о растущем сопротивлении в Ираке. Их искренний интерес и понимание внушали мне уверенность, но все же я понемногу начала ощущать себя белой вороной. Когда Уоррен Битти придвигал за мной стул и я усаживалась за обильный обеденный стол, я подумала, что моя жизнь приняла сюрреалистичный оборот, едва ли представимый всего полгода назад.

По возвращении в Вашингтон жизнь снова закружила нас в безжалостном водовороте. Журнал «Вэнити фэйр» подготовил к публикации обширное интервью с Джо, и в один из ненастных ноябрьских дней немногочисленная группа фотографов, ассистентов, визажистов и стилистов, все в элегантной черной нью-йоркской униформе, появилась на пороге нашего дома, чтобы сделать фотографии Джо — в качестве иллюстраций к тексту. В то утро я гуляла с детьми в парке и вернулась с прогулки с растрепанными ветром волосами, подавленная усталостью и не слишком хорошим самочувствием. Когда я вошла в кухню, Джо как раз гримировали перед фотосъемкой, и тут вся команда «Вэнити фэйр», как один человек, повернулась ко мне и стала упрашивать меня тоже принять участие в фотосессии. Застигнутая врасплох такой гламурной обстановкой и чувствуя себя отчасти сломленной, я нехотя согласилась, но при условии, что останусь неузнаваемой. По правде сказать, это был поступок в духе «а, была не была». Я не прислушалась к своим инстинктам и махнула рукой на свою всегдашнюю предельную осторожность относительно появления на публике. Не теряя времени, команда по наведению красоты сделала мне макияж, повязала гермесовский шарфик и скрыла лицо за темными очками, а потом меня усадили в «ягуар» Джо, который они припарковали напротив Белого дома. Все закончилось довольно быстро, и мы с Джо вернулись домой, напрочь позабыв об этой фотосессии.

Когда в январе 2004 года «Вэнити фэйр» появился на стойках с фотографиями меня и Джо, ярость правых была оглушительной. Некоторые полагали, что я «выдала» себя, появившись на фотографиях. Другие усматривали в этом попытку добиться славы или саморекламу. Те, кто развивал идею о том, что публикация статьи Джо и последующее разглашение в СМИ моего секретного статуса не были связанными друг с другом событиями, называли мой поступок возмутительным и скандальным. Их нападки были вполне ожидаемыми. Но я отнюдь не рассчитывала на то, что меня вызовут к начальнику ОБР и устроят настоящий разнос. Марк был в совершенной ярости, что я не сообщила ему о фотосессии с «Вэнити фэйр», и он был прав — я должна была сказать ему. Моим единственным объяснением было то, что творившееся в тот момент в моей жизни безумие повлияло на мою трезвую оценку происходящего. Ни один мой начальник не говорил со мной так резко, и я покинула его кабинет почти в слезах. Я была унижена, но что еще хуже — я утратила его уважение. На следующий день я вернулась в кабинет Марка и принесла свои искренние извинения, сказав, что готова перейти в другое подразделение, если он не хочет, чтобы я продолжала работать в ОБР. Он принял мои извинения и сказал, чтобы я оставалась. Тем не менее доверие его я утратила, и с тех пор он всегда был со мной холоден.

Почти два года спустя я узнала, что примерно в это же самое время у него начался роман с кем-то из его непосредственных подчиненных. Когда я слышала рассказы, которые циркулировали по всему подразделению, об их любовных похождениях, я мысленно возвращалась к устроенному мне Марком разносу и думала о том, что и его здравомыслие не всегда бывает на высоте. До сегодняшнего дня я испытываю противоречивые чувства всякий раз, когда обложка «Вэнити фэйр» нет-нет да и мелькнет на экране телевизора в контексте обсуждения недавней утечки информации.

Посреди этого круговорота событий с фотографиями, работой, детьми и неистовством прессы небольшое, но уважаемое издательство «Кэрролл и Граф» (Carroll & Graf) предложило Джо контракт на написание книги. Он согласился, обрадовавшись возможности рассказать историю про Нигер и Ирак и написать о своей дипломатической карьере, о войне и мире в Африке и на Ближнем Востоке. Наш сосед порекомендовал свою родственницу Одри Вулф в качестве литературного агента для Джо, и она сразу же высказалась относительно того, что при том публичном внимании, которое привлекла утечка данных обо мне, Джо может претендовать на гораздо более внушительный гонорар, нежели десять тысяч долларов, относительно которых уже была достигнута неформальная договоренность с издательством «Кэрролл и Граф», в случае если он даст разрешение устроить издательский аукцион. Джо отклонил ее предложение, поскольку не хотел нарушать свое джентльменское соглашение с издателем Филипом Тернером.

Как ему вообще это свойственно, Джо сразу же с головой окунулся в свой новый проект. В свободное от поездок и интервью время он каждое утро вставал в 4.30 и, прежде чем уйти на работу, несколько часов сидел, склонившись над компьютерной клавиатурой. Когда мы поехали навестить моих родителей в Пенсильвании на День благодарения, он захватил с собой ноутбук и продолжил писать, оторвавшись разве что на ужин с индейкой. Неудивительно, что его дисциплинированность была вознаграждена, и рукопись была передана издателю спустя четыре месяца. Все это время мы жили в одном доме, но в параллельных мирах. Я была занята на работе, разбиралась с детьми и пыталась свыкнуться со своим новым, открытым статусом в ЦРУ. Джо писал свою книгу, отвечая на постоянные просьбы средств массовой информации относительно интервью, а также путешествуя по стране с выступлениями перед студентами и представителями самых разных общественных организаций. Иногда казалось, что мы общаемся друг с другом только посредством цветных наклеек на холодильнике или текстовых сообщений по мобильному телефону. Когда книга Джо была в целом закончена, график его поездок стал еще более насыщенным, и я часто чувствовала себя как работающая мать-одиночка, чья жизнь пошла по неправильной колее.

Когда в 1998 году я вышла замуж за Джо, я с радостью взяла его фамилию. Не то чтобы это было актом в духе постфеминизма и возврата к традициям, а просто я практически рассудила, что Уилсон звучит и пишется гораздо легче. Больше мне не придется во время телефонных разговоров по буквам произносить свою фамилию: «П-Л-Е-Й-М». Хотя, конечно, порой мне было грустно. В тот год я несколько раз пыталась исследовать наше генеалогическое древо, поскольку мы с братом выросли, не зная вообще ничего о родственниках по линии отца. Мой отец понятия не имел, жив ли кто-то из его семьи, и при этом проявлял полное отсутствие интереса к попыткам найти кого-либо из родственников, если я или брат спрашивали его об этом. Я выяснила, что во всей стране единственные два человека носили фамилию Плейм: мой отец и мой брат.

Мой прадед Сэмюэл Пламевоцкий эмигрировал в Чикаго в 1892 году, покинув еврейскую деревушку на Украине. Семейное предание гласит, что он был раввином и уехал вместе со своим старшим сыном, чтобы спасти того от призыва в царскую армию, а также спастись от частых и жестоких погромов. Результатом моих периодических походов в пыльный зал микрофильмов Национального архива в Вашингтоне и в архив городского совета Чикаго стали найденные мной два весьма ценных документа. Первый, датированный 1892 годом и, очевидно, возникший вскоре после приезда Сэмюэла на американский берег, — заявление Сэмюэла о принятии американского гражданства. Вместо подписи — крестик. На втором документе — о предоставлении ему американского гражданства спустя десять лет, в 1902 году, — в строке «подпись» уже старательно выведено: «Сэмюэл Плейм». Его сын, мой дедушка Сэмюэл Плейм-младший, прибыл в Чикаго со всей остальной семьей в 1894 году. В 1917 году он познакомился и вскоре по любви женился на моей бабушке. К несчастью для них обоих, моя бабушка была совсем не еврейкой, а происходила из суровой семьи американских первопоселенцев, находившейся в родстве с Эндрю Джэксоном,[36] и семья Плеймов сразу же объявила шиву — траур по Сэмюэлу, шокированная тем, что сын раввина осмелился жениться на шиксе, и навсегда от него отвернулась. Их единственный ребенок, мой отец Сэмюэл Плейм III, родился в 1920 году и не знал никого из родственников по отцовской линии. Моим религиозным воспитанием и образованием занималась исключительно моя мать, которая была протестанткой. Это белое пятно в прошлом моей семьи в итоге и вызвало мой интерес к генеалогии по линии отца.

Осенним днем 2003 года, когда имя Плейм разносилось по всем радиоволнам и газетам, как казалось уже в миллионный раз, моего брата неожиданно застал довольно странный звонок. «Ваш отец Сэмюэл Плейм?» — спросил его господин, который представился Леоном Коулменом. «Ну да», — с некоторой опаской ответил мой брат. «Значит, полагаю, мы с вами троюродные братья!» — воскликнул Леон. Как выяснилось, Леон жил всего в нескольких милях от моего брата в Портленде, штат Орегон. У него был богатый запас семейных историй, и он мог помочь нам воссоздать наше семейное древо. Благодаря счастливому вмешательству Леона в нашу жизнь следующей весной мы праздновали еврейскую Пасху, собравшись на седер со своими заново обретенными родственниками. Пока мы читали пасхальную агаду, повествующую о тяжких испытаниях еврейского народа и его неистощимом оптимизме, и пока я по кусочку пробовала традиционные мацу и марор, я размышляла о том, что все происходящее — очень положительное, хотя и труднопредставимое следствие того, что фамилия Плейм стала всеобщим достоянием.

31 декабря 2003 года генеральный прокурор Джон Эшкрофт отказался от своего участия в расследовании дела об утечке информации. Официальные причины не были названы, но его заместитель Джеймс Коми сказал следующее: «Генеральный прокурор после внимательного рассмотрения всех аспектов данного дела полагает, что его отказ является наиболее обоснованным решением, учитывая все имеющиеся на данный момент расследования подтвержденные обстоятельства и факты». Это было несколько запоздалым, но все-таки желанным подарком к Рождеству. Эшкрофт, несомненно, успел поразмыслить о своих тесных финансовых и личных связях с Карлом Роувом, которого уже тогда считали ключевой фигурой в разглашении моего имени, и принял мудрое решение. Несколько лет спустя мы узнали в пересказе одного нашего знакомого, что Эшкрофт был «обеспокоен» и даже «потерял сон» по причине действий администрации президента. В 2006 году Джо посетил национальный праздник в Марокко и во время торжеств на какой-то момент остался один. С противоположной стороны зала, где проходил прием, его тут же заметил один господин и устремился к нему навстречу, протягивая руку. Темноволосый господин представился как «ведущий член евангелического движения в Вашингтоне», и Джо уже было внутренне подготовился к ожидаемой проповеди. Вместо этого представившийся господин, пожимая его руку, тихим и задушевным голосом сказал: «Вы должны знать, что нас много, тех, кто поддерживает вас». Когда Джо спросил о причинах, тот господин продолжил: «Потому что мы верим в истину, и мы знаем, что это правительство солгало». Возможно, теми же соображениями руководствовался и Эшкрофт. В любом случае самоотвод Эшкрофта подтолкнул Министерство юстиции к следующему шагу, который сильно обеспокоил Белый дом. Коми обратился с поручением к федеральному прокурору штата Иллинойс Патрику Фицджеральду возглавить расследование. Как отзывался сам Коми о Фицджеральде: «Для тех из вас, кто его не знает, могу сказать, что он абсолютный профессионал. Я выбрал господина Фицджеральда, моего друга и бывшего коллегу, основываясь на его безупречной репутации человека кристальной честности и беспристрастности. На протяжении всей своей карьеры прокурора он всегда оставался вне политики. Он обладает обширным опытом работы в сфере национальной безопасности и разведки, а также в области секретных расследований и, в частности, расследований по обвинениям в неправомерных действиях правительства». Коми был прав: честность Фицджеральда и его стойкая решимость добраться до истоков любой утечки информации не даст покоя Белому дому. Джо и я слышали только положительные отзывы о Фицджеральде, причем из разных источников, и мы с воодушевлением ожидали, что судебная система будет работать так, как она должна это делать.

Фицджеральд, когда ему было едва за сорок, уже приобрел весомую репутацию государственного обвинителя, и в списке тех, против кого он выдвинул обвинения, значатся самые разнообразные и весьма влиятельные имена. В 1993 году он добился признания вины от известного мафиози — капо Джона Гамбино. Добился он и осуждения шейха Омара Абдель-Рахмана за взрыв во Всемирном торговом центре в 1993 году, а также представил первый обвинительный акт против террориста Усамы бен Ладена. В конце 2003 года он выдвинул против бывшего губернатора штата Иллинойс Джорджа Райана обвинение в преступном сговоре и мошенничестве. В 2005 году ведомство Фицджеральда предъявило обвинение в мошенничестве с использованием почты нескольким высокопоставленным помощникам демократа Ричарда Дейли, который был тогда мэром Чикаго, а также выдвинуло уголовное обвинение в отношении канадского медиамагната, британского лорда Конрада Блэка. Иными словами, на Фицджеральда не действовали ни богатство, ни статус, ни угрозы. Таким он предстает и в очерке о нем, напечатанном в 2005 году в газете «Вашингтон пост»: «Крепко сложенный бывший игрок в регби, который едва ли не до тридцати лет наслаждался грязью и драками на поле, Фицджеральд совершенно уверен в себе. Он не испугался бен Ладена и, похоже, теперь без всякого трепета разбирается одновременно с Белым домом Буша и с „Нью-Йорк таймс“ — двумя наиболее влиятельными и привилегированными институтами в стране». И друзья, и критики единодушно описывали его как человека честного и неутомимого в поисках правды. Вскоре у нас должна была появиться возможность встретиться с ним лично и составить о нем собственное впечатление.

Ненастным и дождливым днем в начале 2004 года я покинула Контору и подъехала к красивому офисному зданию в центре. После прохождения пункта охраны, миновав рентгеновскую рамку и получив электронный пропуск, я поднялась на лифте в офис прокурора. После вызова по звонку меня проводили в слабо освещенный конференц-зал со стандартным для правительственных учреждений набором мебели. Через минуту вошел Фицджеральд со своим заместителем и крепко пожал мне руку. Несмотря на серьезность, он был приветлив и обаятелен. Я сразу почувствовала некоторое облегчение и по его просьбе приступила к описанию своей карьеры и того, чем я занималась до поездки Джо в Нигер, а также последующих событий. Фицджеральд не делал никаких записей, но слушал очень внимательно, практически не сводя с меня глаз все время, пока я говорила. У меня сложилось впечатление о нем как о необычайно умном и сострадательном человеке, который, вероятно, обладал хорошим чувством юмора. Позднее я прочитала, что ему в особенности нравилось разыгрывать своих коллег. Когда мы встали, чтобы обменяться рукопожатием в конце нашей встречи, я сказала ему, что единственное, на что мы с Джо надеемся, — «это на энергичное и всестороннее расследование и на то, что правосудие свершится». Фицджеральд ответил, что он «сделает все возможное, чтобы так оно и произошло». Я безоговорочно ему поверила.

Глава 11 За год до ада

Когда в апреле 2004 года была опубликована книга Джо «Политика правды», мы устроили в честь этого события праздничную вечеринку. Теплым вечером в самый разгар весны, когда в Вашингтоне пышным цветом распускаются азалии, множество наших друзей и сторонников пришли к нам на бокал шампанского, чтобы обменяться дружеским рукопожатием и поздравить нас. Приемы по случаю выхода книги происходят в Вашингтоне чуть не на каждом шагу, поскольку, кажется, буквально все рано или поздно пишут и издают книги, но для любого автора это, безусловно, особое событие, и Джо по праву гордился своей работой. Особенно он радовался возможности написать не столько о пресловутой утечке информации, сколько о своей двадцатипятилетней карьере; это был ценный труд по истории дипломатии. Его бывшие коллеги по внешнеполитическому ведомству в неформальной обстановке высоко оценивали его реалистичное описание тяжелой и неблагодарной работы, которую выполняют дипломаты в разных уголках мира. Первые отзывы были в своем большинстве положительными, и вскоре книга, к большому нашему удивлению, оказалась в списке бестселлеров по версии газеты «Нью-Йорк таймс». Я даже начала наблюдать за ее рейтингом на сайте Amazon.com, испытывая тайную радость по мере того, как книга с каждым днем поднималась на строчку выше. Очень немногим авторам удается выручить какие-то значительные деньги от продажи книги, и мои финансовые планы относительно авторских отчислений были вполне скромными: я надеялась, что нам удастся получить сумму, достаточную для замены рассохшегося и местами подгнившего настила веранды. Джо забавляла мысль о том, что он стал настоящим писателем, и он шутливо настаивал, чтобы я купила ему вельветовый пиджак с заплатами на локтях. Это было счастливое время.

Несколько дней спустя одна состоятельная и хорошо известная сборщица добровольных пожертвований в пользу Демократической партии любезно предложила провести в своем нежно-розовом особняке в Джорджтауне прием в нашу честь по случаю выхода книга. Это было одно из первых наших с Джо появлений на публике, и хотя я испытывала гордость за мужа, мое собственное присутствие в публичном пространстве все еще вызывало во мне чувство дискомфорта и настороженности. Я содрогалась при мысли о том, что становлюсь публичной персоной. Джо непринужденно беседовал с гостями, рассказывал занятные истории и позировал для фотографий, а я отошла в сторону и встала у фортепиано, вдыхая божественный аромат лилий, который исходил от многочисленных букетов, и гости подходили ко мне, чтобы обменяться рукопожатием и высказать добрые пожелания. Многие из присутствующих говорили, что считают нас с мужем героями: его — за высказывание правды, а меня — за общественное служение в рамках нелегкой профессии. Конечно, слышать комплименты было приятно, но вместе с тем я чувствовала определенное замешательство. Ни Джо, ни я героями себя не считали — мы выполняли свою работу и старались поступать так, как подобает гражданину демократической страны. При этом мы понимали, конечно, что стали символами сопротивления администрации, которая той весной чем-то напоминала мощный многотонный грузовик, несущийся по дороге. Джо оказался в числе тех немногих, кто публично разоблачал наглость и коварство Белого дома. Правда, это была не вполне та роль, которую я или Джо хотели бы играть, и мне было не по себе. Я еще не нащупала почву под ногами в этом новом для себя мире и чувствовала себя уязвимой, хотя старалась улыбаться и высказываться как можно более убедительно. Тот вечер стал одним из последних приятных воспоминаний: нам предстояло хранить их на протяжении долгого времени — наши противники уже готовились взять реванш.

С наступлением 2004 года — года президентских выборов — положительные отзывы о книге и высказывания в поддержку Джо сменились резкими редакционными статьями и язвительными комментариями со стороны правых. Одобрительный отклик в печати, которым была встречена книга, казалось, приводил в ярость тех, кто видел в Джо и его критических высказываниях — касались ли они желтого кека или утечки информации — если не угрозу, то по крайней мере нежелательную помеху в канун ожидаемой ноябрьской победы президента. Весьма показательно то, что критики не оспаривали какие-либо приведенные Джо факты или книгу в целом: их выпады носили ярко выраженный личный характер. В частности, журналист и бывший сотрудник Республиканского национального комитета Клифф Мэй написал следующее: «Ободренный славословиями „Вэнити фэйр“, [Джо Уилсон] наскоро состряпал книжонку, украсив обложку портретом элегантного себя и снабдив ее велеречивым названием „Политика правды: В тенетах лжи, приведшей к войне и выдаче моей жены, штатного агента ЦРУ. Мемуары дипломата“». Далее Мэй, перевернув все с ног на голову, утверждал, что меня выдал вовсе не Новак, а… Джо: «Если это не Новак разгласил, что Валери Плейм была секретным агентом, то кто же? Есть все основания полагать, что это был не кто иной, как сам Джо Уилсон».

Прочие отзывы авторов, тяготевших к правым, были столь же подлыми. Пережив первую волну яростных нападок на Джо, призванных подорвать доверие к нему и его мотивам в истории с утечкой информации, я считала, что у меня выработалась какая-то внутренняя защита. Я ошибалась. Я знала, что все эти пасквили политически ангажированы, но все равно читать их было больно, и мы чувствовали себя словно в осаде. В разгар всех этих переживаний Джо отправился в длительную поездку по стране в поддержку своей книги, оставив меня одну справляться со всем этим и по возможности ограждать Саманту и Тревора от того урагана, который бушевал буквально за порогом нашего дома.

В такой ядовитой, враждебной атмосфере, да еще в отсутствие Джо, угрозы, которые впервые прозвучали еще за несколько месяцев до этого, приобрели зловещий характер, и я всерьез забеспокоилась о нашей безопасности. Непрерывно поступали письма с оскорбительными высказываниями в наш адрес, телефонные звонки от каких-то сумасшедших и даже угрозы убийства. Однажды весенним днем четырехлетний Тревор поднял телефонную трубку и гордо произнес, в точности как я учила его: «Дом Уилсонов. Чем могу вам помочь?» Я сразу поняла по его озадаченному выражению, что звонящий не был ни другом, ни доброжелателем. Я схватила трубку и, услышав какой-то бессвязный бред явно душевнобольного человека, положила ее обратно. Меня трясло. С того дня нашим детям не позволялось подходить к телефону и они ни на миг не оставались без присмотра взрослых, которым мы доверяли.

Всего несколько дней спустя на моем столе в Конторе зазвонил зеленый служебный телефон защищенной линии. Моя коллега ХХХХХХХ, с которой я когда-то работала в рамках одного секретного проекта в ХХХХХХХХХХХХ, звонила мне со своего рабочего места, где-то на северо-востоке страны. Совсем недавно ее сделали начальником тамошнего отделения, и не зря — она была опытным и компетентным оперативным сотрудником. Не теряя время на светские любезности, ХХХХХХХ с ходу перешла к цели своего звонка: «Привет, это ХХХХХХ. Хочу предупредить тебя кое о чем, благо это легло ко мне на стол». ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ

замазано ½ страницы

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ

ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ, что сразу же привлекло внимание службы собственной безопасности ЦРУ, которая немедленно приступила к делу. Этой службе постоянно приходится так или иначе реагировать на поток угроз, исходящих в основном от психически неуравновешенных людей и направленных преимущественно в адрес директора Центральной разведки и других ключевых руководителей ЦРУ. Теперь, в свете последней информации о ХХХХХХХХ, которая носила угрожающий характер, служба первым делом постаралась убедить руководство не прекращать за ним наблюдение с целью правильной оценки того, насколько он может оказаться опасен. По дороге домой в тот вечер я прокручивала в уме всевозможные сценарии, один страшнее другого. Я старалась не паниковать при мысли о том, чем может обернуться эта злосчастная утечка информации о моей службе в ЦРУ для Тревора и Саманты. Дело внезапно перестало быть «просто политическим». Оно стало очень даже реальным и подвергало реальной опасности мою семью. С тем, что выпадет на мою долю или на долю Джо, я еще смогла бы справиться, но дети — это совсем другое дело. Повернув за угол на нашу улицу, я попыталась взглянуть на наш дом глазами того, кто рассматривает его как мишень. Есть ли уязвимые места? Имеются ли пути для отступления? Насколько предсказуем распорядок дня у нас и наших детей? Во время зарубежных поездок такой анализ был для меня привычной предусмотрительностью. Значительная часть нашей агентурной подготовки была посвящена освоению способов обеспечения безопасности. Но применять подобную тактику к мирному кварталу в Вашингтоне мне пришлось впервые. Я почувствовала себя обманутой. Потом пришла в ярость.

Вскоре после разглашения тайны моей личности в октябре 2003 года ЦРУ послало сотрудника, чтобы оценить степень безопасности нашего дома. Они порекомендовали кое-что, например срезать ветки деревьев, заслонявших фонарь у входа, и установить засов на входную дверь. Особо защищенной я в результате таких мер себя не ощутила, но тогда я еще не созрела подать запрос на круглосуточную охрану. Теперь же, после всех этих месяцев со звонками психопатов, письмами недоброжелателей, угрозами и даже ХХХХХХ я поняла, что у меня нет выбора.

Гнев — плохой советчик, когда имеешь дело с бюрократией. Я давным-давно на опыте убедилась, что бюрократическую волокиту не стоит принимать на личный счет; систему надо заставить работать на себя. Я написала вежливую краткую докладную директору службы собственной безопасности ЦРУ. Ввиду текущей информации об угрозе со стороны ХХХХХХХ и потока разведданных относительно возросшей в преддверии президентских выборов угрозы новых атак «Аль-Каиды» я просила обеспечить присутствие круглосуточной охраны в моем доме до окончания процедуры президентских выборов в ноябре 2004 года. Я понимала, что это потребует значительных ресурсов, но никогда не простила бы себе, если бы что-то произошло с моей семьей, потому что я не обратилась за помощью. Я лично отнесла свою докладную в офис начальника службы безопасности, расположенный на седьмом этаже Конторы. Секретарь приветливо сказала мне, что со мной свяжутся «в кратчайшие сроки».

На следующий день я получила предварительный ответ за подписью начальника службы безопасности о том, что его подчиненные «определят степень угрозы». Он сообщил, что ЦРУ уведомило Управление полиции Вашингтона о моих опасениях и сделало запрос о дополнительном патрулировании в районе моего проживания. К моему приятному удивлению, я вскоре стала замечать патрульную машину новейшей модели, появлявшуюся время от времени вблизи нашего дома, и поняла, что эти ребята делают все возможное. Письмо заканчивалось обещанием завершить оценку ситуации в течение тридцати дней — о результатах я «буду уведомлена».

Спустя почти два месяца, в самом начале вашингтонского жаркого лета, мне позвонили, и секретарша бодро прочирикала, что уведомление от директора службы собственной безопасности ждет меня в их офисе. Я поспешила к ним и, прочитав первые несколько строк уведомления, вернулась к себе как будто в тумане. Руководство ЦРУ приняло решение отклонить мою просьбу о предоставлении охраны. С точки зрения начальника службы безопасности, месяц наблюдений по принципу «увидел — доложил» — то есть частое, но бессистемное патрулирование нашего квартала — выявил отсутствие «специфической или иной обоснованной угрозы вам или вашей семье». В уведомлении меня похвалили за хорошее знание основ обеспечения собственной безопасности и рекомендовали обращаться за помощью, если ситуация изменится. Когда я рассказала об этом моему непосредственному начальнику Джиму, который оказывал мне всяческую поддержку на протяжении последних нескольких месяцев, он посмотрел на меня с недоверием. Джим славится сдержанными оценками, вот и на этот раз он только пробурчал: «Могу представить, как ты разочарована их решением».

Сказать, что ответ ЦРУ «разочаровал» меня, значит ничего не сказать об ужасном ощущении, что меня предали. После ХХХХХХХХХ верной службы я ожидала, что Управление будет твердо придерживаться взятого на себя обязательства защищать «семью», ведь это всегда составляло предмет особой гордости ЦРУ. Я подумала о ХХХХХХХХХХХХ других потенциальных мишенях — Тенете, Эшкрофте, Роуве. У всех была круглосуточная охрана дома и сопровождение до места службы. Ни им, ни их семьям не приходилось беспокоиться о непрошеных и нежелательных посетителях. Угрозы высокопоставленным официальным лицам США всегда составляют неприятную часть их общественной службы, тем более во время военных действий, но они всегда находятся под надежной охраной. Конечно, я была отнюдь не высокопоставленным чиновником, но в силу сложившихся особых обстоятельств я стала легкоуязвимой. В общем, я оказалась брошенной на произвол судьбы. Я пришла домой, обучила нашу няню Моник основам обнаружения слежки, купила ей сотовый телефон с кнопкой немедленного вызова службы 911, наказала ей никогда не выпускать детей из виду и наконец позвонила Джо, чтобы рассказать ему о случившемся, стараясь не поддаваться охватившему меня чувству горечи и обиды.

Спустя четырнадцать месяцев после того, как президент Буш приземлился на борту авианосца «Авраам Линкольн», чтобы выступить перед военными, приветствовавшими его под гигантским транспарантом «Миссия выполнена», натянутым над капитанским мостиком, американские солдаты по-прежнему задерживали для допроса иракских ученых, подозреваемых в работах по созданию ОМУ. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ Неотвратимая угроза ОМУ, которая послужила ключевой отправной точкой этой войны, пока не находила подтверждения, а между тем оккупация Ирака требовала дальнейшего увеличения контингента войск США. С начала войны было убито около тысячи американских солдат и десятки тысяч иракцев. Мысли о цене этой войны с точки зрения пролитой крови, финансов и нашей международной репутации постепенно распространялись в массовом сознании. В апреле разразился и потряс каждого американца ужасный скандал с фотографиями иракских пленных, подвергавшихся бесчеловечному обращению в тюрьме «Абу-Грейб». Когда телеканал Си-би-эс сообщил об этой истории, а вслед за тем появилась статья-расследование Сеймура Херша в журнале «Нью-Йоркер», Америка была возмущена. Это стало большим потрясением для всех. Во что превратилась наша страна? Однако все это не помешало президенту Бушу в июле, во время своего выступления в Оук-Риджской национальной лаборатории перед аудиторией, состоявшей из его приверженцев, вещать: «Три года назад правитель Ирака был заклятым врагом Америки, он предоставлял убежище террористам, использовал оружие массового уничтожения и превратил свою страну в тюрьму для народа. Саддам Хусейн был не просто диктатором — доказано, что он был убийцей, который отказался отчитываться за оружие массового уничтожения. Все ответственные страны осознавали эту угрозу и знали, что так не может продолжаться вечно… И хотя мы не обнаружили запасов оружия массового уничтожения, наше вторжение в Ирак было оправданно. Мы устранили заклятого врага Америки, у которого были возможности для производства оружия массового уничтожения и который мог поделиться этими возможностями с террористами, стремящимися завладеть таким оружием. В мировой обстановке, которая сложилась после 11 сентября, это стало риском, который мы не могли себе позволить». Все выглядело так, будто параллельно идут две войны: одну с гордостью прославляла администрация, совсем другую народ видел по телевидению — и эта последняя шла далеко не так, как было обещано.

Я просматривала последние удручающие донесения от резидентов, когда в дверь кабинета постучали и один из моих коллег попросил разрешения войти. Я была рада отвлечься, но, как только он сел за стол, я поняла, что предстоит не обычная беседа за чашечкой кофе. Его круглое лицо покраснело, а в глазах за стеклами очков стояли слезы. Я работала с ним на протяжении двух последних лет, мы пережили много стрессовых ситуаций, но я никогда не видела его в таком расстройстве. Прежде чем заговорить, он с тревогой оглянулся на закрытую дверь. «Они исказили мои свидетельские показания», — сказал он тихим, напряженным голосом. Я не могла взять в толк, о чем он говорит. «Это я рекомендовал Джо для поездки, разве ты не помнишь? Я так и сказал на заседании Комитета, но они не включили это в отчет».

От его слов у меня зазвенело в ушах. За несколько дней до этого, 7 июля, Джо вернулся домой совершенно разъяренный, с копией доклада разведывательного сообщества США «Оценка предвоенной разведки по Ираку», подготовленного Комитетом по разведке Сената США и обнародованного на следующий день. Джо швырнул на кухонный стол толстенную пачку бумаги с текстом доклада и пошел наверх переодеться. Выглядел он при этом крайне воинственно. Я схватила доклад и сразу же, не выходя из кухни, стала читать. Он представлял собой беспорядочную кучу данных, но тут я добралась до предложения: «План по отправке бывшего посла в Нигер был предложен женой бывшего посла, сотрудницей ЦРУ». Это было первым «заключением» в разделе «Особые мнения», составленном сенаторами от Республиканской партии Патом Робертсом, председателем Комитета, Кристофером Бондом и Оррином Хатчем. Еще более странным было то, что, оказывается, «Комитет выявил, что, по мнению большинства аналитиков, отчет бывшего посла скорее подтверждает, нежели опровергает достоверность предполагаемой урановой сделки между Нигером и Ираком». Я не верила своим глазам. Как это может быть? Что за аналитики, которые считали, что отчет Джо скорее подтверждает достоверность? Почему? Что происходит? Я чувствовала себя Алисой, провалившейся в кроличью нору: то, что раньше было белым, неожиданно стало черным.

Каким-то образом я заставила себя накрыть стол к ужину. Ужин проходил в полной тишине. Не съев и половины, Джо резко встал, бросил тарелку с едой в раковину и в безмолвной ярости вышел из кухни. Дети немедленно уловили невысказанное напряжение между нами и начали капризничать. Они стали раздражительными и непослушными, а я была совершенно измотана и обескуражена. Позднее в тот вечер, когда дети уже легли спать, Джо пришел в нашу спальню, размахивая докладом. «Что это еще за пасквиль ты написала?» Он имел в виду замечание в докладе, где утверждалось, что я написала электронное письмо, в котором указывала на то, что у моего мужа хорошие отношения с премьер-министром и с бывшим министром горнодобывающей промышленности [Нигера] (как и со многими французами), и оба, по всей вероятности, способны пролить свет на интересующую нас деятельность. Это электронное письмо я написала по запросу моего начальника — самая обычная процедура информирования руководства нашего подразделения о деятельности моей группы. Это не то, что я стала бы обсуждать дома, — просто рабочий момент. Я и думать забыла об этом. Безусловно, мое электронное письмо не могло служить свидетельством того, что якобы я сама предложила Джо для поездки в Нигер. Но Комитет по разведке истолковывал его именно таким образом и использовал, чтобы сделать вывод о том, что ответственность за поездку Джо лежит именно на мне. Я изо всех сил старалась объяснить всю невинность этой записки, однако Джо был так расстроен, что не слушал меня. Он лишь сверкнул глазами, буркнул что-то насчет опровержения и вышел из комнаты. Я легла в постель в полном расстройстве из-за недовольства мужа, подлого передергивания фактов сенаторами-республиканцами и собственной наивности. Годы спустя Джо признался мне, что из всех выпавших на нашу долю испытаний самым тяжким для него оказалось узнать из официального доклада о том написанном мной злополучном электронном письме. И его признание заставило меня пережить все заново.

На следующий день Джо набросал восемь страниц опровержения, адресованного всем сенаторам — членам Комитета по разведке. Джо указывал на многочисленные неточности в отчете, в частности на то самое заключение относительно того, что его поездка в 2002 году якобы подтвердила сведения о том, что Ирак ведет поиски урана в Нигере. В реальности иные факты, приведенные в отчете, свидетельствовали как раз об обратном:

Неудивительно, что Комитет так никогда и не признал получение этого письма Джо. Раздел «Особых мнений» доклада Комитета по разведке Сената США был политической клеветой, его составители не гнушались искажениями фактов и откровенной ложью. Несмотря на это, оппоненты Джо по-прежнему его цитируют. Спустя несколько месяцев Джо спросил одного из крупных функционеров Демократической партии, члена тогдашнего сенатского Комитета, как они могли выпустить настолько извращенный отчет. Его ответ был простым и откровенным: в тот момент было слишком много «входящей» информации и происходили «дискуссии на гораздо более серьезные и значимые темы». Грандиозные сражения между демократами и республиканцами шли буквально по каждому вопросу, и демократы не могли отстаивать свои позиции по каждому пункту. Они были вынуждены оставить происшедшее без комментариев. Иными словами, в преддверии еще более жарких политических баталий они приняли заранее спланированное решение пожертвовать Уилсоном. Обычное дело в политике, но для меня и для Джо это был горький урок. По иронии судьбы, самое неприятное признание прозвучало из уст сенатора от штата Индиана, члена Демократической партии Эвана Бэя, претендовавшего на общенациональное лидерство в партии, который 22 июля 2004 года в интервью интернет-агентству Salon.com заявил: «Да мы об У. и не думали». Такое трудно забыть.[37]

Другие важные пункты, представленные в докладе, также были искажены. В частности, Комитет по разведке Сената США до момента выхода доклада в свет ничего не знал о деле иракского министра иностранных дел Наджи Сабри, завербованного ЦРУ, который в качестве источника информации мог в перспективе оказаться золотой жилой для получения сведений об Ираке. По словам Тайлера Драмхеллера в интервью в программе «60 минут», Сабри был завербован ЦРУ летом 2002 года. Белый дом был в восторге, получив такой источник информации из ближнего круга Саддама, но, когда Сабри сообщил ЦРУ, что Ирак не располагает ядерным топливом для создания ядерной бомбы и не имеет действующих программ по созданию химического или биологического оружия, Белый дом более не пожелал его слушать. Драмхеллер дважды давал показания на заседании Комитета по разведке Сената США, после того как Комитет получил информацию о Сабри в марте 2005 года из доклада Робба-Зильбермана, представленного Комиссией по изучению роли и возможностей разведывательного сообщества США в отношении ОМУ. Телеканал Си-би-эс привел слова госсекретаря США Кондолизы Райс, которая сказала, что министр иностранных дел Ирака «был только одним из источников и поэтому на его сведения полагаться не следовало». Джон Прадос в сентябре 2006 года писал в интернет-журнале TomPaine.com: «Когда сенатор от штата Мичиган Карл Левин внес поправку, которая открыла бы возможность ссылаться на данные „Национальных разведывательных оценок“ по вооружениям в Ираке за период до 2002 года, что со всей очевидностью подтвердило бы шаткую позицию ЦРУ в этом вопросе, республиканское большинство не только с гневом отвергло данную инициативу, но и подготовило отдельный отчет, в котором утверждалось, что сама попытка такого рода „выявляет фундаментальное непонимание роли „Национальной разведывательной оценки““». В конце концов республиканцы утвердили заведомо искаженный доклад Комитета по разведке Сената США, поскольку, имея большинство голосов, могли протолкнуть свою версию документа, а их главной целью было переложить вину за ложные разведданные с администрации президента на ЦРУ и свернуть дальнейшее расследование дела о разглашении моего статуса.

То, что отсутствовало в докладе Комитета по разведке Сената США, характеризовало его не менее красноречиво, чем допущенные в нем искажения. Раздел «Особые мнения», подписанный Робертсом, Хатчем и Бондом, содержал вывод о том, что «план по командированию бывшего посла в Нигер был предложен женой бывшего посла, сотрудницей ЦРУ». Однако сенаторы опустили то, что, по сообщению от 21 июля 2003 года в колонке Тимоти Фелпса и Кнута Ройса в газете «Ньюсдей», «высокопоставленный сотрудник разведки подтвердил, что Плейм была агентом под прикрытием Оперативного директората и работала „вместе“ с сотрудниками, которые попросили ее мужа отправиться в Нигер. При этом он отметил, что не она рекомендовала своего мужа для данного задания в Нигере. „Они (сотрудники, которые попросили Уилсона проверить данные об уране) прекрасно знали, кто был ее муж, и в этом нет ничего удивительного“, — сказал он. — В правительстве есть люди, которые пытаются представить дело так, будто это все ее затея, будто ей зачем-то это было нужно. Я не представляю себе, какая тут могла быть корысть. Мы оплатили его [Уилсона] авиабилет. Однако поездка в Нигер — далеко не подарок. Нам пришлось бы заплатить немалые деньги другим только за то, чтобы они согласились поехать туда». Доклад Комитета по разведке Сената США содержал почти семнадцать страниц по вопросу об уране в Нигере, и все для того, чтобы дискредитировать Джо, но при этом авторы не удосужились включить оригинальный текст его статьи в «Нью-Йорк таймс».

Негативные последствия доклада Комитета по разведке Сената США не заставили себя ждать. На 10 июля я договорилась о встрече с близкими друзьями по колледжу, чтобы устроить совместный беззаботный летний уик-энд с детьми в Херши-парке, штат Пенсильвания. В то субботнее утро я сидела в ожидании всех остальных в вестибюле гостиницы и присматривала за своими четырехлетними близнецами, которые кругами носились вокруг дивана, и в какой-то момент потянулась за свежим выпуском «Вашингтон пост». Перелистывая страницы, я вдруг замерла, внутри у меня все похолодело. В газете была напечатана статья Сьюзен Шмидт под заголовком «О роли Плейм в „Нигерской миссии“: Доклад опровергает заявления Уилсона о результатах поездки и проясняет роль его жены». После того как я пробежала глазами статью, у меня сердце упало. «Бывший посол Джозеф С. Уилсон IV, отправленный ЦРУ в феврале 2002 года для расследования сообщений о том, что Ирак собирается возобновить свою ядерную программу, используя уран из Африки, был специально рекомендован для данной миссии своей женой, сотрудницей ЦРУ, вопреки тому, что он ранее публично заявлял». Я так разозлилась, что едва могла говорить, когда мои друзья стали спрашивать меня, что случилось. Наступление велось широким фронтом, а я чувствовала себя беспомощной, неспособной защитить себя и своего мужа.

Как и следовало ожидать, редакция «Уолл-стрит джорнал» не преминула тут же тиснуть передовицу, воспользовавшись докладом Комитета по разведке Сената США как новым козырем в кампании по дискредитации Уилсонов. Я сидела за своим рабочим столом в ЦРУ, когда прочитала редакционную статью от 20 июля, озаглавленную «Защита г-на Уилсона: почему специальному прокурору по делу Плейм стоит прикрыть лавочку». Весь ее смысл сводился к одному предложению: «Коротко говоря, все это расследование об утечке информации выглядит как обычные дрязги в политических кругах Вашингтона и попытка привлечь к судебной ответственности за политические разногласия. Специальному прокурору Патрику Фицджеральду пора бы свернуть лавочку». Вот так! Я упустила из виду основную цель и стратегию всей кампании по дискредитации, которая только теперь стала мне очевидной: доклад КР и вся кампания по подрыву репутации Джо использовались для того, чтобы сорвать расследование об утечке секретной информации, которое становилось все более опасным для Белого дома. Наконец я поняла, почему на Джо обрушились с такой яростью. В последующие месяцы многие надежные источники сообщали мне, что велись активные переговоры между канцелярией вице-президента и сенатором Патом Робертсом относительно того, как получше состряпать доклад, «подкорректировать» его содержание. Вот и говорите после этого о системе «сдержек и противовесов» и разделении властей!

Поэтому, когда мой коллега, сотрудник информационно-аналитического отдела, пришел ко мне в офис на следующий день после появления отчета КР, он лишь подтвердил то, что мне и до этого представлялось истиной, но о чем я, не будучи уверенной полностью, не высказывалась: что вовсе не я рекомендовала Джо для поездки. Он также напомнил мне о том, как телефонный звонок Пенни положил начало этой цепочке событий. Меня охватила волна мрачных предчувствий. Мне хотелось убедить коллегу выступить публично с изложением подлинных событий, но я не могла настаивать — поступить так означало бы оказать давление на свидетеля. Он должен был сам прийти к этому выводу. К сожалению, я почувствовала испуг и неуверенность в его голосе и поняла, что надеяться на него нельзя. Я поблагодарила его за то, что он дал мне об этом знать, и лишь с унынием посмотрела ему вслед.

Через несколько дней он пришел снова и закрыл за собой дверь. Он достал из нагрудного кармана смятый лист бумаги, развернул его и через стол протянул мне. Это было собственноручно написанное им заявление, в котором указывалось, что его свидетельские показания на заседании КР были вырваны из контекста и что именно он, а не я предложил Джо для поездки в Нигер. Заявление заканчивалось лестными отзывами о нашем с Джо патриотизме и преданности нашей стране. Я преисполнилась благодарности к нему. А затем он сказал, что показал заявление своему начальнику и просил разрешения повторно дать показания перед КР, но ему тут же недвусмысленно дали понять, что это невозможно. Еще он признался мне о своем ночном разговоре с женой, которая сказала ему: «Они сделают с нами то же, что сделали с Уилсонами». Она посоветовала ему не лезть на рожон. В ответ на все это я едва смогла выдавить «спасибо» и, склонив голову, углубилась в бумаги.

Оглядываясь на прошлое, я понимаю, что мне, конечно, следовало немедленно обратиться к руководству ОБР и просить их о поддержке — внесении исправлений в доклад КР, в котором свидетельское показание аналитика ОБР было опущено. Я должна была непреклонно добиваться выяснения всех обстоятельств: отчего так получилось, что в отчете было абсолютно искажено, как и почему Джо выбрали для миссии в Нигере. Мне нужно было попросить моего коллегу дать мне его заявление, снять с него ксерокопию и на всякий случай положить ее на хранение в банковскую ячейку. Я должна была просить моего бывшего начальника (в тот момент он проходил языковую практику, готовясь к новому назначению на Ближнем Востоке), чтобы и он тоже прояснил свою роль в выборе Джо. Но ничего этого я не сделала. Я была слишком подавлена, чувствовала себя загнанной в угол и боялась неприятных последствий.

Доклад Комитета по разведке Сената США подготовил прекрасный плацдарм для нападок республиканцев, и они значительно прибавили обороты в преддверии Национальной конвенции Демократической партии, которая проходила в Бостоне 26–29 июля. Джо был приглашен туда для выступлений на различных запланированных мероприятиях, и каждое утро ему приходилось отвечать на расспросы журналистов о себе и о докладе КР. От журналистов он узнал, что Национальный комитет Республиканской партии разослал во все СМИ «убойный факс» с перечислением всех мыслимых и немыслимых обвинений против него. Было очевидно, что подобные атаки лишь генеральная репетиция того, что произойдет в дальнейшем, и Джо предупреждал своих друзей из окружения лидера демократов Джона Керри, чтобы они были начеку. Спустя несколько недель движение «Моряки-ветераны за правду»[38] в своей кампании против Керри воспользовалось теми же технологиями и теми же СМИ, которые ранее были задействованы против Джо. Их тактика заставила бы самого Джозефа Маккарти гордиться ими: нагнетание страхов, клевета, бесстыдное игнорирование правды и искажение действительности. Классическая тактика Карла Роува: бей по самому сильному месту противника. В случае с Джо это было его бесстрашное выступление в защиту правды, в случае с Керри — его безупречная военная служба.

Когда на нас обрушились все эти атаки, под самый жестокий удар попал, безусловно, Джо. Наиболее ярые республиканцы накинулись на его международный консалтинговый бизнес. Когда Джо в 1998 году после двадцати трех лет службы оставил работу в Госдепартаменте, он открыл собственную фирму-«бутик». Среди его клиентов были бизнес-корпорации, представители высших правящих кругов и некоммерческие организации, нуждавшиеся в стратегическом консультировании в сфере торговли и инвестиций в Африке и на Ближнем Востоке, где обстановка сопряжена с высоким риском. Его дипломатическая служба на Африканском континенте, во время которой он вел переговоры с диктаторами и улаживал острые конфликты, позволила ему завести личные контакты со многими африканскими лидерами. За ним закрепилась репутация человека знающего и безукоризненно честного в делах. В последние годы руководства администрации Клинтона он хотел использовать свою добрую славу с целью привлечь деловые круги Америки на Африканский континент, поскольку тогда казалось, что Африка уже стоит на грани подлинного экономического подъема, частично обеспеченного усилиями американского правительства по стимулированию торговли и более широкому выходу местных производителей на американский рынок.

Однако в новом, оруэлловском мире, в котором мы отныне жили, опыт Джо, его положение в африканском сообществе и официальные выражения благодарности от Джорджа Г. У. Буша ценились невысоко. В течение 2004 года отечественные и международные клиенты Джо один за другим стали отказываться от сотрудничества с ним, отстраняясь от его скандальной известности. Его враги узнали о некоторых его клиентах и опубликовали их имена в своих блогах правого толка, дав им тем самым нежелательную огласку. Новые бизнес-контакты сводились к нулю. Один внепартийный экспертный центр, который занимался ближневосточной политикой, даже отказался от услуг Джо в качестве неоплачиваемого «приглашенного специалиста», полагая, что любая связь с Джо неблагоприятно скажется на привлечении средств. С одним близким деловым партнером Джо встретился влиятельный деятель Республиканской партии и недвусмысленно дал понять, что дальнейшее сотрудничество с Джо может стоить ему крупного международного контракта. К счастью, партнер не убоялся такого запугивания в лучших традициях мафии и открыто послал «доброжелателя» подальше. Давняя приятельница Джо, которая руководила международной консалтинговой фирмой, указала его на своем веб-сайте в качестве старшего советника. Во время встречи с потенциальным клиентом, который оказался республиканцем со связями в администрации, она подверглась подробному скептическому расспросу о Джо и его роли в ее бизнесе. Публичные выступления Джо, от которых все больше зависел наш семейный доход, сошли почти на нет. Республиканцы — члены попечительских советов угрожали прекратить поддержку университетов, если руководство последних разрешит выступления Джо на территории кампусов. Те, кто еще был готов пригласить Джо для выступления, просили, чтобы он выступил бесплатно, одаривая его в благодарность сувенирной кружкой или декоративной тарелкой. Подобные массированные атаки в конце концов сказались и на продаже книги Джо.

Моя мать с трудом представляла себе, что нам приходилось преодолевать, но всегда стремилась помочь нам и однажды высказала надежду, что у Джо когда-нибудь будет «настоящая» работа. Я стала защищать его, но в душе понимала, что она имеет в виду нормальную работу с надежным доходом. Она была не в состоянии понять, что все наши силы уходили лишь на то, чтобы попросту держаться на плаву и не сдавать позиции. К концу лета бизнесу Джо, в значительной степени основанному на личном контакте и взаимном доверии, был нанесен столь тяжкий урон, что он, можно сказать, впал в кому. Наш доход теперь целиком состоял из моей зарплаты в правительственном учреждении, а работала я на неполной ставке. Счета, разумеется, поступали, как прежде, неукоснительно.

В свете шаткого финансового положения нашей семьи и ухудшения политического климата мысль о том, чтобы взять продолжительный отпуск, была, вероятно, не самой своевременной, но именно это я и решила сделать. Я не была уверена, как долго еще смогу существовать в режиме «держаться до конца». Целая серия ударов: решение Управления отказать нам в обеспечении охраны, последовавший за этим чудовищный отчет КР с его «Особыми мнениями», неспособность или нежелание моего коллеги выступить с правдивыми показаниями на заседании КР и, наконец, крупномасштабные атаки в СМИ — все это было выше моих сил. К этому нужно добавить мое растущее с каждым днем неприятие войны в Ираке. Там все больше набирало силу сопротивление, а дорога между аэропортом и «Зеленой зоной» в центре Багдада стала настоящей «дорогой смерти»: на этом участке длиной всего десять километров почти каждый день люди становились жертвами самодельных взрывных устройств и повстанческих засад. Я с трудом могла оправдать отправку молодых и недостаточно подготовленных сотрудников ЦРУ для подавления неуловимого сопротивления и ведения дальнейшей «охоты за ОМУ». Сотрудники ЦРУ хоть и имели военную подготовку, но солдатами они не были. Нападения по дороге в аэропорт происходили так часто, что посольство США в декабре запретило поездки по ней для своих сотрудников. Наша политика оказывалась неэффективной на всех уровнях, и все сотрудники, находившиеся в моем подчинении, были словно парализованы, будучи не в состоянии контролировать ход событий в Ираке. Я жила в жутком напряжении. Ничто не приносило облегчения ни дома, ни на работе. Раздумывать и планировать было некогда — только реагировать на происходящее.

Я чувствовала себя очень виноватой, когда думала о своих малышах, которые почти не видели отца и которым приходилось иметь дело с задерганной, несдержанной матерью. Я то орала на них, как базарная торговка, то заливалась слезами, если они отказывались залезать в ванну, когда я им велела. Я не хотела еще больше обременять Джо известием о том, что я близка к срыву, и постаралась представить дело так, будто мне просто необходимо время, чтобы, так сказать, перегруппироваться. Помнится, я выразилась в том духе, что мне хочется отдохнуть и оказать ему поддержку в его борьбе. Но что мне по-настоящему было нужно — это немного тишины и покоя, чтобы вновь обрести почву под ногами. Таким образом, несмотря на тяжкие опасения и полное смятение всех чувств, в августе я подала заявление и получила соответствующее разрешение ЦРУ оставить на полгода работу и уйти в так называемый неоплачиваемый отпуск.

Я лелеяла надежду на то, что этот перерыв немного ослабит напряжение нашей безумной жизни, но, как говорится, куда ни пойдешь, от себя не уйдешь. Свободное от работы время заполнилось мыслями о том, что наша жизнь вышла из-под контроля и что я не вношу должного вклада в семейный бюджет. В середине августа Одри, литературный агент Джо, устроила в нашу честь коктейльный прием в своем фамильном поместье на острове Мартас-Виньярд. Я предвкушала возможность уехать из Вашингтона и провести несколько дней с Джо. В приглашениях значилось небольшое выступление Джо, после чего отводилось время для вопросов и ответов. За день до вечеринки, во время ланча на городской пристани, Одри сообщила нам, что многие из ее давних друзей позвонили, чтобы отменить свой визит. Самые честные в качестве причины назвали Джо. Другие просто отклонили приглашение без объяснений. После ланча до меня внезапно дошло, что мы официально стали париями.

Следующим вечером в ее саду, усаженном лиловыми гортензиями и розами, я встретила Арта Бухвальда. Бухвальд был тогда уже тяжело болен, но весел, обходителен и высказывал нам свою поддержку. Когда позднее в тот вечер Джо выступал на веранде дома перед небольшой группой собравшихся, он рассказал, что его родители, начитавшись про приключения Эрнеста Хемингуэя и Арта Бухвальда в Париже в 1950-х годах, забрали Джо и его младшего брата из школы и отправились путешествовать в Париж, а затем в Испанию, чтобы своими глазами увидеть бой быков. Джо заметил, что именно тот опыт богемных странствий привел его к карьере дипломата. И в итоге Джо сделал вывод: «Моим нынешним затруднительным положением я обязан Арту Бухвальду». Присутствующие оценили шутку и зааплодировали. Позже Арт подошел к Джо и сказал, что он сожалеет только об одном: что «Эрни нет сегодня с нами, чтобы услышать это».

Прежде чем отправиться домой, Джо должен был сделать несколько выступлений с раздачей автографов в курортных городках на побережье пролива Лонг-Айленд в Коннектикуте. В одной из местных библиотек горожане собрались в небольшом зале прямо перед книжными полками, и те, кому не досталось раскладного стула, стояли рядами позади. Без особого предисловия Джо выступил с проникновенной речью о той тревоге, которую вызывает у него война в Ираке, о ее предыстории и о ее ходе, а также затронул более широкие темы в связи с историей об утечке секретной информации. Он говорил об общественном договоре между правительством и народом, закрепленном в нашей Конституции, и обращался к гражданам этого небольшого городка в Коннектикуте, чтобы они всегда требовали от правительства отчета в речах и действиях. Наша гражданская ответственность заключается в том, чтобы получать правдивую информацию и быть вовлеченными в общественную жизнь, будь то работа в школьном совете, создание местного наблюдательного комитета или участие в предвыборной кампании того или иного политика. Перейдя к пресловутому «нигерскому досье», он попросил поднять руку тех из присутствующих, кто знал о том, кому принадлежит авторство печально известных «шестнадцати слов» в президентском докладе. Никто не поднял руку. Затем он спросил, кто не знает имени его жены? И снова никто не поднял руку. Про меня знали абсолютно все. «Что здесь не сходится? — задал он риторический вопрос. — Никто не знает того, кто вложил ложь в уста президента, но при этом все знают имя засекреченного сотрудника ЦРУ только потому, что она замужем за человеком, у которого хватило смелости бросить вызов администрации президента».

Пока он говорил, я оглядела зал и увидела, что присутствующие с искренним интересом внимают Джо и по меньшей мере несколько человек согласно кивают. Когда он закончил свою двадцатиминутную речь, я почувствовала прилив гордости. Джо откровенно высказывал свое мнение, поскольку мы верили, что правда на нашей стороне. Эта вера даст нам силы в еще более суровые времена, которые вот-вот наступят.

Глава 12 Держи удар!

Когда на смену безрадостному лету 2004 года наступила осень и малыши пошли в детский сад, нам с Джо стало ясно, что наш некогда крепкий и счастливый брак, который лично я всегда считала самым щедрым подарком судьбы, трещит по всем швам. Иногда мне даже становилось страшно. По злой иронии мой отпуск лишь осложнил и без того напряженные отношения, потому что теперь мы с мужем много времени проводили дома, постоянно путаясь друг у друга под ногами. В первые дни после того, как произошла утечка, Джо вел себя очень благородно: он, как мог, защищал мою честь и достоинство и всячески отстаивал секретность моего статуса (я нашла тому подтверждение в отчетах ЦРУ), а еще часто повторял, что любит меня и счастлив со мной. События минувшего лета стали для него суровым испытанием, и он полагал, что в сложившихся обстоятельствах вправе рассчитывать на меня, а я, по его мнению, не сумела его поддержать.

Джо разобиделся, потому что я не встала грудью на его защиту. Я, как и он, чувствовала собственное бессилие и негодовала оттого, что у нас связаны руки и мы не можем опровергнуть нелепые наветы врагов. Джо отлично знал, что сотрудникам ЦРУ нельзя делать какие бы то ни было заявления в средствах массовой информации. Выступив с открытым опровержением, я лишилась бы работы в Управлении, впрочем, моего мужа это не смущало. Он знал лишь одно: ему нужна помощь, а я бездействую, и все мои отговорки в пользу бедных вроде «не обращай внимания», «переживем» или «это же обычное словоблудие правых политиканов» лишь действовали ему на нервы. Сложилась странная ситуация: мы оба попали в переплет, но переживали по-разному. Со стороны трудно представить, через что нам довелось пройти.

Взаимные упреки то и дело приводили к размолвкам, а те быстро перерастали в полномасштабные ссоры. Вскоре мы уже не могли нормально разговаривать друг с другом. Безобидное замечание коробило, пустяковая просьба выводила из себя. У меня и раньше не особо получалось «разложить проблемы по полочкам», а сейчас я просто не знала, куда деться, и чувствовала себя самой несчастной в мире. Думаю, Джо страдал не меньше. И хотя я отдавала себе отчет в том, что муж срывает зло на мне от безысходности, легче от этого не становилось. Постоянные ссоры, несправедливые обвинения, обидные слова усугубляли и без того тяжелое положение, неумолимо приближая крах наших отношений. В спорах Джо был непобедим: я всегда оказывалась в проигрыше, потому что даже не могла толком сформулировать свою точку зрения, — захлестывали эмоции. В конце концов мы почти прекратили общаться: стало очевидно, что наш брак под угрозой. Мы отдалились друг от друга, и каждый теперь планировал свою дальнейшую жизнь отдельно.

Развязка наступила внезапно. Ясным и ветреным октябрьским днем мы сидели на террасе и размышляли, как спасти наш брак. Обвиняя друг друга в притворстве, мы оба отказывались верить в возможность окончательного разрыва, ведь эти отношения, пусть сложные и запутанные, были очень важны для нас обоих. Мы причиняли друг другу такую боль, какую могут причинить лишь самые близкие люди. Исчерпав все мучительные темы и достигнув, как мне казалось, глубин отчаяния, мы в итоге решили, что сдаваться пока рано. Никто из нас не хотел окончательного разрыва. Мы слишком много вложили в этот брак и должны за него бороться — друг с другом и с нашими общими врагами. Разговор близился к завершению, и мне думалось, что худшее уже позади, когда Джо вдруг внимательно посмотрел на меня и спросил:

— Неужели Контора и карьера тебе дороже семьи?

Эти слова больно ранили меня и в то же время наконец-то раскрыли самую суть нашего конфликта: Джо казалось, что я подвела его, не встав открыто на его защиту, и теперь он сомневался в моей преданности. Мне даже в голову не приходило, что он может воспринимать сложившуюся ситуацию таким образом. Я и представить не могла, что мои действия (точнее, мое бездействие) муж расценивает как готовность пожертвовать близкими ради ЦРУ. Я старалась убедить его, что он не прав, и мне очень не хотелось, чтобы этот аргумент в дальнейшем всплывал в наших спорах. Важнее всего, однако, было то, что впервые за несколько недель мы говорили начистоту, не упиваясь жалостью к себе и не переиначивая факты в угоду собственной трактовке событий. Тогда я поклялась: даже если у нас отнимут все, мы ни за что не позволим отобрать нас друг у друга. Конечно, нам и после того не раз доводилось ссориться, но теперь мы твердо знали, что нас никому не разлучить, — мы будем вместе, чем бы все ни закончилось.

Той осенью, между попытками спасти наш брак, я вдруг с ужасом осознала, что отныне не смогу работать ХХХХХХХХХХХХ, делать то, что умею и люблю, чем искренне горжусь: мне больше не быть оперативным сотрудником секретной разведслужбы. После того как в июле 2003 года мое имя и род занятий были преданы огласке в средствах массовой информации, карьера разведчика оказалась для меня закрыта. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ Об истинной сфере деятельности и обязанностях сотрудников секретной службы знает лишь очень узкий круг доверенных лиц. Теперь ни о каких международных заданиях не могло быть и речи — мое участие в любой операции неминуемо привлекло бы к ней внимание и поставило ее успех под угрозу. К тому же, поскольку мой статус сотрудника ЦРУ обрел всемирную известность, опасности подвергалась жизнь моих родных. Да и мне самой не слишком хотелось, чтобы в холле штаб-квартиры ЦРУ появилась моя «звезда».[39] Я думала найти себе работу в других многочисленных подразделениях Управления, но ни к чему другому душа не лежала. Мне всегда казалось, что проведение операций является основной миссией ЦРУ, — именно этим я и хотела заниматься, прочие обязанности казались рутиной. Нельзя состоять на службе у государства и не любить свою работу, ведь она требует самоотречения и не слишком хорошо оплачивается, так что обычные карьеристы тут, как правило, не задерживаются.

Кончилось тем, что я впервые ХХХХХХХХХ решила поискать работу не в ЦРУ, а в других организациях. Раньше я мечтала стать одной из ХХХХ женщин-оперативников и после множества успешных операций уйти в отставку, дослужившись до высших чинов, но теперь я обращалась в различные «мозговые центры», проходила информационные интервью, тщетно надеясь, что сотрудник с почти ХХХХХ стажем проведения разведывательных операций и допуском к секретной информации может заинтересовать какого-нибудь нанимателя. Конечно, мой опыт работы был несколько необычен, но в то же время у меня имелись очевидные преимущества: умение быстро ориентироваться в ситуации, не подвергать опасности агентов и справляться с сильным стрессом, опыт управления людьми и четкое представление о том, как функционирует система разведки. Многие из моих умудренных опытом собеседников сочувственно меня выслушивали, но не могли или не хотели ничего предложить. Обычно мне говорили: «Что ж, дайте знать, как сложатся ваши дела». Я чувствовала себя вчерашней выпускницей колледжа, которая спит и видит, чтобы кто-нибудь дал ей работу. Какое-то время я даже подумывала устроиться в Капитолий, например в качестве штатного сотрудника одного из сенатских комитетов по разведке. Я бы тогда сохранила статус государственного служащего, а в качестве сотрудника федерального ведомства получила бы дополнительные льготы при выходе на пенсию. После нескольких собеседований стали очевидны два обстоятельства: во-первых, я политический изгой и меня вряд ли возьмут на работу, пока шумиха вокруг моего имени не утихнет; во-вторых, оно, может, и к лучшему. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ перспектива целыми днями сидеть за столом и описывать то, что происходит в мире, мягко говоря, не радовала. К тому же я сомневалась, что гожусь для такой работы. У меня не научный склад ума, а мой опыт вряд ли мог бы мне там пригодиться.

Чтобы немного отвлечься, я решила навестить одного своего знакомого — солидного бизнесмена довольно привлекательной внешности, склонного к филантропии. Нас представили друг другу на каком-то мероприятии всего несколько месяцев назад, и тогда он любезно предложил мне обратиться к нему за помощью или советом, если возникнет необходимость. Имея за плечами богатейший жизненный и деловой опыт, этот человек наверняка мог посоветовать мне, что делать дальше. Он работал в шикарном бизнес-центре на Пенсильвания-авеню, неподалеку от Белого дома. Ожидая аудиенции в приемной, я любовалась картинами современных художников и дорогими персидскими коврами с причудливым узором. Внезапно передо мной материализовался секретарь — я последовала за ним в кабинет начальника. Тот был искренне рад меня видеть. Мы обсудили все темы: от возможных вариантов моей дальнейшей карьеры до ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ. В конце беседы мой знакомый откинулся в кресле, широко улыбнулся и, словно подводя итог нашей встрече, сказал:

— Короче, пошли их всех куда подальше! Возвращайся на работу и держи хвост пистолетом — пусть враги сами тебя боятся!

Я поняла, что мой собеседник прав. В этой игре у меня действительно еще остались кое-какие козыри, и с моей стороны было бы глупо сдаться ХХХХХХХХХХХХХХХХХ. Неужели я должна уйти ХХХХХХХ только потому, что мое присутствие кому-то осложняет жизнь? В тот момент я поверила в себя: грубоватый совет оказался как раз тем, чего мне не хватало.

Близился ноябрь, а вместе с ним и завершение президентской предвыборной кампании. В октябре Джо оказался совсем не у дел: большую часть времени он проводил дома, потому что выступать с докладами ему больше не предлагали — лишь изредка приглашали на встречи со старшеклассниками или студентами местных колледжей. Наша коллекция кофейных кружек медленно пополнялась. В последние недели перед выборами нападки правых на Керри участились и ужесточились. После той травли, которую они устроили Джо минувшим летом, их средства борьбы были нам хорошо известны. На этот раз республиканцы опять разыграли все как по нотам: сперва Керри и его сторонники даже не обратили внимания на развернувшуюся сразу после съезда Демократической партии активную деятельность движения «Моряки-ветераны за правду», а когда угрозу заметили, оказалось уже слишком поздно. Правые нанесли удар по самому святому: они заставили народ усомниться в статусе Керри как ветерана вьетнамской войны, не боявшегося в свое время говорить правду о ее ужасающей несправедливости и критиковать правительство. В конце концов дошло до того, что даже сторонники Керри пожелали узнать, что же на самом деле произошло на реке Байхап в тот день, когда его подразделение попало там под огонь противника. По сути же, нам, избирателям, просто еще раз продемонстрировали, на что способна правильно организованная и отлично финансируемая группировка политической оппозиции. Кстати, расходы на организацию движения «Моряки-ветераны за правду» составили 22 миллиона долларов и, надо сказать, вполне оправдали себя, ведь в результате рейтинг Керри заметно снизился перед самыми выборами.

За две недели до президентских выборов в нашем городе состоялся рок-концерт в рамках акции «Голосуй за перемены!» с участием таких суперзвезд, как Брюс Спрингстин, Джон Мелленкамп, Джексон Браун, Джеймс Тейлор, а также групп «R.E.M.», «Перл джем», «Дикси чикс» и «Дэйв Мэтьюс бэнд». Объехав одиннадцать штатов, музыканты напоследок выступали в Вашингтоне. Мы с Джо мечтали попасть на это шоу, но, так как возраст нам уже не позволял затемно занимать очередь в кассу, чтобы оказаться среди счастливых обладателей билетов, оставалось лишь надеяться, что мы каким-нибудь чудом раздобудем контрамарки. Чудо таки произошло: за день до концерта моя подруга сообщила, что имеются билеты на места почти у самой сцены. Не хотим ли мы пойти? Еще как хотим! Я тут же наняла приходящую няню, чтобы она посидела с детьми вечером, и оплатила билеты. Стоили они, надо сказать, недешево — 186 долларов каждый, что превышало наши скромные возможности, но на этот раз мы с мужем решили не экономить: мы чувствовали себя подростками, вырвавшимися из-под родительской опеки.

Как только Джон Мелленкамп появился на сцене и зазвучали первые ноты его золотого хита, многотысячная публика, переполнившая спортивно-развлекательный центр MCI, радостно взревела. Многие повскакивали с мест и стали хором подпевать. Мускулистый молодой человек в футболке с надписью «ОХРАНА» подошел к нам, выдал нам беджи и велел следовать за ним. По длинному узкому коридору, похожему на кроличью нору, мы прошли за кулисы. Там было полно народу: сновали туда-сюда операторы, болтали друг с другом очаровательные подружки рок-звезд, техники разматывали провода, агенты артистов с озабоченными лицами вели телефонные переговоры, непонятно как оказавшиеся там дети громко смеялись — в общем, царила обычная закулисная кутерьма. Охранник остановился у двери с надписью «Перл джем». Дело в том, что за несколько месяцев до этого в Сиэтле Джо познакомился с солистом группы — Эдди Веддером, и — кто бы мог подумать! — они подружились. В тот вечер Эдди радостно приветствовал нас и вообще был очень мил. Я изо всех сил старалась припомнить хоть одну песню их группы, но так и не преуспела — видимо, стала слишком стара для современной музыки. Потом мы с мужем решили вернуться в зал: выходя из гримерки, я обернулась, чтобы попрощаться с Эдди, и тут же наткнулась на какого-то высокого мужчину. Смущенно бормоча извинения, я подняла глаза и увидела в трех футах над собой улыбающееся лицо Тима Роббинса. «Да уж, — подумала я, — про этого точно не скажешь, что в жизни он гораздо ниже ростом, чем на экране». Мы обменялись парой дежурных любезностей, а потом охранник повел нас с Джо обратно в зрительный зал.

Перед входом в зал нас остановили представители службы безопасности — мы не сразу поняли, в чем дело, но уже через несколько секунд в том же помещении появились музыканты из коллектива «И-стрит бэнд», сопровождавшие Брюса Спрингстина. Видимо, их выход был следующим. Я едва не прыгала от радости, ведь именно ради них в октябре 1980 года я единственный раз в жизни сбежала с уроков — так мне не терпелось купить их новый альбом «Река». Джо принадлежал другому поколению с другими музыкальными кумирами, и его ничуть не взволновало то, что в двух шагах от него стоит сам «Босс». Мы посторонились, пропуская музыкантов, которым Спрингстин должен был сейчас дать указания перед выходом на сцену. С концерта мы вернулись в полтретьего ночи — давненько мы не возвращались домой так поздно. Мы отпустили няню, а потом некоторое время рассуждали о том, что наша вынужденная популярность, кажется, имеет и свои плюсы. Я немало позабавилась, когда почти год спустя обнаружила в журнале «Тайм» статью, где говорилось, что мы аж за 372 доллара купили билеты на благотворительный концерт, деньги от которого шли в фонд «против Буша», — по мнению журналиста, сам факт посещения нами такого концерта явно свидетельствовал против нас.

Наступил день выборов. Мы пришли на избирательный участок утром вместе с детьми, прежде чем отвести их в детсад. Дождавшись своей очереди, я заполнила бюллетень и, перед тем как опустить его в урну, прочла молитву — слишком многое в нашей жизни зависело от результатов этой не слишком чистоплотной выборной кампании. Ни один из предыдущих президентов не был мне настолько чужд и неприятен. Я была глубоко убеждена, что Буш и его администрация выбрали неверный курс как во внутренней, так и во внешней политике. Впрочем, иллюзиями по поводу легкой победы Керри я себя не тешила. Джо позвонил мне после обеда из какого-то шумного ресторана в Джорджтауне, где он коротал время с друзьями за разговорами и сигарой. По его словам, данные опросов на выходе с избирательных участков однозначно указывали на то, что Керри должен победить. От таких новостей у меня захватило дух: впервые забрезжила надежда на то, что Буш не будет переизбран. Еще Джо рассказал, что случайно встретил на улице журналистку Джудит Миллер из «Нью-Йорк таймс». Во время слушаний по нашему делу, отвечая на вопросы специального прокурора Патрика Фицджеральда, Миллер отказалась раскрыть источники утечки, за что против нее было выдвинуто обвинение в неуважении к суду. В дальнейшем дело Джудит Миллер медленно продвигалось по инстанциям.

Репортажи этой журналистки о подготовке к войне в Ираке всегда казались мне недостоверными. В свое время она сумела наладить связи с целым рядом иракских оппозиционеров, которые охотно давали ей подробные и обстоятельные интервью о программах разработки ОМУ, реализуемых правительством Саддама Хусейна. Однако, после того как в марте 2003 года американские войска вступили в Ирак, ни одно из громких заявлений, сделанных в передовицах «Нью-Йорк таймс», не подтвердилось. В июле 2003 года Джудит Миллер опубликовала очередную статью, в которой заявила, что оружие массового уничтожения не было найдено в Ираке по целому ряду причин, среди которых основными являются «хаос», «дезорганизация», «межведомственные конфликты», «неточная развединформация», «мародерство» и «дефицит всех товаров первой необходимости — от бензина до мыла». Разумеется, виноваты оказались все, кроме самой Джудит Миллер, которой, возможно, не стоило настолько бездумно полагаться на честность лидера движения «Иракский национальный конгресс» Ахмада Чалаби. А ведь именно ее репортажи и интервью подтверждали правительственные теории относительно программы разработки ОМУ в Ираке. И вот в день выборов журналистка подошла к Джо и представилась. Они пожали друг другу руки и обменялись парой фраз — мой муж признался, что его волнуют результаты голосования, на что Джудит Миллер ответила: «Не переживайте, все уже ясно [победа останется за Керри]. Если бы я могла надеяться на другой исход, я бы сейчас работала в студии. Вместо этого я, как видите, хожу по магазинам — подбираю тюремный гардероб». Как выяснилось впоследствии, Джудит Миллер напрасно беспокоилась: Керри проиграл.

В тот вечер мы отправились на вечеринку по случаю выборов в один из фешенебельных кварталов Вашингтона, чтобы вместе с друзьями посмотреть репортаж о результатах голосования. Настроение у нас было отличное, ведь результаты опросов на выходе с избирательных участков по-прежнему свидетельствовали о том, что Керри со значительным отрывом опережает Буша. Поздоровавшись с хозяевами, я поспешила в гостиную, где на множестве телевизионных экранов транслировались различные новостные каналы. На одном из них показали карту страны, которая медленно, штат за штатом, меняла цвет с синего на красный. У меня защемило сердце. Не требовалось семи пядей во лбу и политологического образования, чтобы понять, что все кончено. Я хотела сразу уйти — оставаться там дольше казалось бессмысленно, — но Джо чудесным образом растворился среди гостей. Пока я искала его, со мной заговорила журналистка и писательница Салли Куинн, потом к нам присоединился ее сын. Мне, однако, было не до светских бесед. В толпе мелькали всякие вашингтонские знаменитости, но меня они не интересовали — я хотела поскорее вернуться домой. Прошло больше часа, прежде чем я наконец отыскала Джо и убедила его уйти. В машине мы всю дорогу молчали. Дома я сразу отправилась спать, а Джо допоздна смотрел телевизор, следя за развитием сюжета выборной драмы, основным местом действия которой, в отличие от 2000 года, стал штат Огайо.[40]

Следующий день выдался холодным и пасмурным, под стать нашему настроению. Хотя до выборов мне с трудом верилось в победу Керри, смириться с его поражением оказалось тоже непросто. Я понимала, что страна, ведущая военные действия, не хочет остаться без главнокомандующего, но ошибки, просчеты и нарушения, допущенные администрацией Буша в самых разных областях политики и экономики, казались настолько вопиющими, что было сложно понять, почему мои сограждане действительно считают нужным, чтобы их государство в течение еще четырех лет шло тем же курсом. Британская газета «Дейли миррор» опубликовала аналитическую статью о результатах выборов под заголовком «Неужели 59 054 087 человек могут быть настолько глупы?»[41] В риторическом вопросе сквозила горькая ирония.

У нас тогда гостила моя подруга Джанет, и мы с ней отправились в театр Форда, а потом зашли в здание напротив, где умер Линкольн.[42] Мрачная атмосфера этих мест соответствовала нашему расположению духа. Я молча размышляла о судьбе этого великого человека, который руководил нашей страной в суровые годы Гражданской войны. Когда мы ехали домой, по радио передали новость, которую можно было предвидеть: Керри проиграл выборы. Над нами и нашей страной снова сгустились тучи.

Ночью я проснулась и никак не могла снова заснуть. Повернувшись на другой бок, я увидела, что Джо рядом нет. Посмотрела на часы: на электронном табло светились цифры 2.30. Муж иногда вставал рано, чтобы поразмяться и сделать пробежку, но это казалось чересчур даже для него. Я встала, накинула халат и спустилась вниз. В гостиной Джо не обнаружилось. В кабинете его тоже не было. Я начала тревожиться. Куда мог деться муж посреди ночи в такой холод? В кухне тоже никого не оказалось. Вдруг за окном на террасе мелькнул какой-то отсвет. Я распахнула дверь — снаружи на меня дохнуло леденящим ветром, сердце упало. На террасе сидел Джо в теплой куртке с накинутым капюшоном и курил сигару. Голубоватый экран ноутбука освещал его усталое лицо.

Я задала достаточно очевидный в данной ситуации вопрос:

— Что ты тут делаешь?

— Подыскиваю для нас недвижимость в Новой Зеландии, — ответил муж с деланой веселостью. — Гляди, какой я нашел симпатичный домик на побережье неподалеку от Нейпира. Кстати, стоит не так уж дорого. Как тебе?

Этот вопрос словно подвел итог многим нашим предыдущим разговорам, которые в последние месяцы, и особенно после переизбрания Буша, мы заводили все чаще. Расследование утечки, проводимое Фицджеральдом, зашло в тупик. Моя карьера рухнула, Джо тоже ни на что не надеялся. Нам нужно было подумать о детях. Продолжать жить так дальше казалось невозможным. Пришло время что-то менять.

В стране, которой предстояло еще четыре года терпеть ошибки и просчеты правительства, у нас не было будущего. Администрация, казалось, задалась целью разрушить все международные учреждения, которые служили интересам нашего государства со времен Второй мировой. США утратили свой авторитет в мире. Идеологам неоконсерватизма, получившим столь широкое влияние в коридорах власти после событий 11 сентября 2001 года, теперь предстояло доказать, что наша «необязательная война»[43] в Ираке, целью которой было «перекроить карту Ближнего Востока»,[44] все же может принести стране хоть какую-нибудь выгоду. С каждым годом расслоение в американском обществе усиливалось: нарастало противостояние между имущими и неимущими. Средний класс — становой хребет страны — начал слабеть. Основные гражданские свободы оказались под угрозой. Америка словно перестала быть нам родиной — никогда прежде мы не ощущали ничего подобного.

Когда в 2000 году Верховный суд остановил пересчет голосов во Флориде, признав победу Буша, нас это расстроило. При этом, однако, скорее взволновал сам факт, что высшая судебная инстанция страны приняла столь беспрецедентное и, по сути, сомнительное решение. Личность новоизбранного лидера беспокоила нас тогда гораздо меньше, хотя мы голосовали за другого кандидата. Никто не имел ничего против Буша: страна ни с кем не воевала, экономика развивалась нормальными темпами, а Буш-старший нам даже нравился — ведь именно он назначил Джо послом, так что они некоторое время состояли в дружеской переписке. Четыре года назад нас потрясла несправедливость судебного решения — мы тогда и представить не могли, чем обернутся результаты тех выборов. Ничто не предвещало беды, и мы наивно верили в лучшее. Теперь, когда кровопролитию в Ираке не было видно ни конца ни края, мы отдавали себе отчет в том, что, как бы из рук вон плохо все ни складывалось сегодня, завтра может оказаться еще хуже.

Находясь в отпуске, я тем не менее старалась следить за глобальными кадровыми перестановками в ЦРУ. В июне 2004 года Джордж Тенет по непонятным причинам ушел с поста директора Центральной разведки. В новостях на канале Эм-эс-эн-би-си сообщили: «Белый дом всячески отрицает саму вероятность, что Тенет мог принять это решение под давлением. Президент Буш искренне удивлен заявлением директора ЦРУ об отставке. В свою очередь Тенет, выступая перед сотрудниками ЦРУ, отметил, что его отставка обусловлена одной-единственной причиной: он хочет заботиться о благополучии своей семьи — не больше и не меньше». Мы все отлично понимали, что его поступок обусловлен несколько иными причинами, чем нас в том пытались уверить официальные СМИ. Впрочем, с уходом Тенета потрясения не закончились. На следующий день покинул свой пост Джим Пэвитт, заместитель директора ЦРУ по оперативной работе. Он объяснил свой уход точно так же: якобы он хочет больше времени проводить с семьей. Тенет и Пэвитт были ключевыми фигурами в Управлении и определяли его стратегические задачи в условиях войны, поэтому отставка сотрудников столь высокого ранга всерьез всех встревожила. Сразу после ухода Тенета поползли слухи, что с сентября президент собирается назначить директором ЦРУ Портера Госса. В 60-х годах прошлого века Госс выполнял обязанности оперативного сотрудника ЦРУ, потом стал конгрессменом от Флориды и возглавил постоянный Комитет по разведке палаты представителей. Получив новую должность, он прибыл в штаб-квартиру ЦРУ с явным намерением провести кадровую чистку. Сотрудники Управления видели в нем скорее чужака и захватчика, чем своего бывшего коллегу. Госс окружил себя верными людьми из Капитолия, которые быстро снискали себе дурную славу из-за своей грубости и заносчивости. Новый директор немедленно приступил к реализации вполне определенной задачи: подчинить ЦРУ — и особенно Оперативный директорат, известный своей строптивостью, — власти Белого дома. У администрации президента возникли подозрения, что до выборов сотрудники ЦРУ допускали утечки информации, касающейся войны в Ираке, с целью выставить Управление в лучшем свете. По-видимому, Госс получил приказ «пресечь это безобразие на корню».

Хотя многие в штаб-квартире понимали, что только масштабные реформы в области распределения, предоставления и использования разведсведений могут спасти репутацию ЦРУ, жесткие меры, принятые Госсом, не встретили одобрения. Нового директора критиковали за неспособность сотрудничать с руководителями подразделений Управления и с главами служб международной разведки (на которых ЦРУ в первую очередь опиралось во всех делах, связанных с проведением антитеррористических операций и принятием мер по нераспространению оружия массового уничтожения), а также за недостаточно активное участие в текущих событиях и за неумение анализировать результаты проводимых операций. В марте 2005 года в одном из интервью Госс отметил, что «слегка обескуражен» объемом работ, с которым ему приходится справляться. Худшие опасения сотрудников учреждения относительно неизбежной политизации всех сфер деятельности ЦРУ вскоре стали сбываться: в ноябре, через несколько дней после президентских выборов, Госс разослал всем служащим инструкцию, в которой, помимо прочего, говорилось следующее: «В своей работе мы, сотрудники Управления, поддерживаем администрацию президента и ее политический курс… Мы не представляем, не продвигаем и не поддерживаем оппозицию администрации президента и альтернативный политический курс… Мы лишь предоставляем разведданные, как они есть, — пусть политики сами принимают решения, опираясь на факты». И хотя пресс-секретарь ЦРУ пояснил, что памятка составлена с целью подчеркнуть внепартийную сущность разведведомства, у всех, кто прочел этот документ, сложилось прямо противоположное впечатление. ЦРУ медленно превращалось в оруэлловское Министерство правды, что не могло не тревожить тех из его сотрудников, кто искренне не хотел, чтобы Управление по прихоти политиков теряло свой авторитет и снижало качество выполняемой работы.

По странному совпадению всего через несколько часов после рассылки этой злополучной инструкции заместитель директора ОД Стив Каппс, один из наиболее квалифицированных и уважаемых сотрудников ЦРУ, подал в отставку и вышел из кабинета Госса, громко хлопнув дверью. Говорят, причиной тому стала критика, с которой выступил его заместитель Майк Сулик (также очень опытный офицер) в адрес всемогущего Пэта Мюррея, главы администрации нового директора ЦРУ. Как вспоминает Тайлер Драмхеллер в своей книге «У последней черты» («On the Brink»), и без того сложные отношения между аппаратом Госса и Оперативным директоратом обострились, когда Мюррей послал Сулику «явно оскорбительное письмо», в котором «обозвал Сулика и Каппса идиотами и обвинил в нечистоплотности». После этого Мюррей приказал Каппсу уволить Сулика, но тот отказался. За выходные Каппс и Сулик успели все обдумать и пришли к решению, на которое в Вашингтоне способны очень немногие: они оба уволились по принципиальным соображениям. Но и на этом дело не кончилось. В последующие несколько недель десятки сотрудников высшего ранга оставили свои посты, будучи не в состоянии мириться с произволом и наблюдать, как ЦРУ катится в тартарары. По сводкам в газете «Вашингтон пост», с момента назначения Госса директором ЦРУ и по январь 2005 года более двадцати высокопоставленных сотрудников Управления подали в отставку или уволились. Вместе с ними ЦРУ потеряло тысячу лет ценного оперативного опыта — и это в то время, когда национальная безопасность страны находилась под прямой угрозой. Все происходящее казалось страшным сном.

В августе я пришла на работу, чтобы продлить отпуск, и мои коллеги стали наперебой рассказывать мне, как страшно деградировала наша организация. Многие были готовы в любой момент открыто восстать против произвола, чинимого Портером Госсом и его приспешниками. Каждый пытался для себя решить, что разумнее: прямо сейчас покинуть тонущий корабль или еще какое-то время продержаться на нем. У меня имелись свои причины не доверять Госсу. В 2003 году, сразу после публикации статьи Новака, Госс, возглавлявший тогда постоянный Комитет по разведке палаты представителей, прокомментировал происшедшее в интервью газете, публикуемой в его родном городе, во Флориде. Журналист спросил Госса, будет ли Комитет расследовать утечку. Тот довольно ехидно ответил: «Пусть мне кто-нибудь пришлет синее платье и образец ДНК, вот тогда я проведу расследование».[45] Одного этого неуместного комментария вполне достаточно, чтобы составить представление о взглядах Госса на политизацию разведки и о его презрительном отношении к сотрудникам ЦРУ.

Поэтому, когда мы с Джо просматривали на экране компьютера списки объектов недвижимости, выставленных на продажу в Новой Зеландии, идея переезда казалась нам вполне привлекательной. При одной мысли, что от всего происходящего можно сбежать, сразу становилось легче. Мне уже доводилось бывать в Новой Зеландии ХХХХХХХХХХХХХХХХ. Больше всего меня, помнится, впечатлили красоты природы, дружелюбие тамошнего многонационального населения и (особенно) расстояние до Вашингтона. Мне кажется, дальше уехать от столицы просто невозможно.

Джо немного прокрутил список вниз.

— Как тебе вот этот? — спросила я, показывая на изображение симпатичного коттеджа у самой кромки темно-синего моря.

Однажды январским утром 2005 года, дней за десять до повторной инаугурации Буша, я проснулась и тут же принялась будить Джо.

— Давай уедем из города, — предложила я. — При нашем отношении к нынешнему правительству, мне кажется, нам будет тошно смотреть на весь этот инаугурационный шабаш. Может, возьмем детей и отправимся куда-нибудь кататься на лыжах?

Спросонья Джо тут же согласился. К вечеру мы уже все уладили. Удача в кои-то веки нам улыбнулась: билеты на самолет нам, как постоянным клиентам, продали с большой скидкой. Джо позвонил своему однокурснику Джорджу в Солт-Лейк-Сити, штат Юта. Джордж и его жена Донна любезно пригласили нас в гости: оказалось, что они живут недалеко от университета, а оттуда всего сорок пять минут езды до знаменитого горнолыжного курорта Альта — только подняться на склон каньона. Мы купили спортивные костюмы и лыжный инвентарь и, как смогли, рассказали детям о совсем незнакомом пока для них виде спорта, чем вызвали у них небывалый энтузиазм. Из города мы выбрались как раз вовремя — туда только-только начали съезжаться ликующие республиканцы.

Джо не стоял на лыжах больше тридцати лет. В последний раз он катался неподалеку от озера Тахо — мужу тогда было двадцать три года, и там он сломал ногу. Затем, во время долгих странствий по Африке, возможности заняться зимними видами спорта все как-то не представлялось. Зато теперь Джо хотел наверстать упущенное. По крайней мере, он так говорил, но я засомневалась в его словах, когда, съехав первый раз со склона средней сложности, оглянулась и увидела, как за мной катится огромный снежный ком, изрыгающий страшные проклятия. «Похоже, выходные запомнятся надолго», — подумала я, когда сердитый сугроб наконец остановился и затих у моих ног. Однако к концу недели при помощи инструктора и новых, очень удобных параболических лыж мы вернули утраченную спортивную форму и готовы были опробовать любой спуск с горы Альта. Конечно, нам не все удавалось, но мы, по крайней мере, получали удовольствие от процесса. Наши пятилетние малыши — Саманта и Тревор — к концу недели уже вовсю скатывались со склона средней сложности, оглашая округу радостными воплями. Они не знали страха, и было очевидно, что буквально через несколько лет в этом виде спорта они с легкостью превзойдут родителей.

Совершенствуя свое лыжное мастерство, мы отдыхали не только телом, но и душой. Величественная красота гор Васатч помогала забыть все тревоги и печали. Здесь, в Юте, нас не знали и нам никто не докучал, разве что случайные знакомцы могли поинтересоваться, хорошо ли сегодня катят лыжи. Когда нас спрашивали, откуда мы приехали, мы говорили, что из Вашингтона, не уточняя, штат или город имеем в виду.

В ответ местные жители обычно улыбались и замечали:

— У вас там, на севере, должно быть, дождливо.

Мы их не переубеждали.

В Юте, на просторе, мы тщательно все обдумали и определили для себя некоторые жизненные приоритеты. Во-первых, нужно было во что бы то ни стало сохранить и укрепить наш брак. Мы с Джо решили отныне всегда действовать сообща, понимая, что поодиночке у нас нет шансов выстоять. Во-вторых, мы подумали, что пока, пожалуй, не будем ни переезжать из Вашингтона, ни эмигрировать из страны: в конце концов, здесь наша родина и за нее стоит бороться. Если мы покинем США сейчас, наши противники скажут, что мы сдались, а мы вовсе не считали себя побежденными. Мы знали, что впереди нас ждут новые испытания, но преодоленные трудности уже порядком закалили нас. Я бы и злейшему врагу не пожелала пережить то, через что мы прошли в минувшем году, но, приходилось признать правоту мудрого изречения: «То, что не убивает, делает сильнее». Враги хотели сокрушить Джо, и им это почти удалось. Республиканцы готовы были на что угодно, лишь бы избавиться от нас и прекратить расследование утечки — только бы не напоминать обществу об этом факте вопиющего злоупотребления государственной властью. Но мы с Джо решили продолжать борьбу. Им это даром не пройдет!

Кто бы мог подумать, что когда-нибудь мое имя будет упоминаться в той же статье, что и имя гомосексуалиста, оказывающего интимные услуги на коммерческой основе. Однако и такое имело место быть. В феврале 2005 года, когда мы вернулись из Юты, я прочла эту публикацию и поняла, насколько сложным и запутанным стало «дело Плейм». Джефф Гэннон, аккредитованный журналист, освещавший работу президентской администрации, был вхож в Белый дом и активно сотрудничал с двумя проправительственными интернет-компаниями: «Талон ньюс» и «GOPUSA». На январской пресс-конференции Джефф задал президенту вопрос о его дальнейших отношениях с демократами: «Как вы собираетесь работать с людьми, которые явно утратили связь с реальностью?» После этого либерально настроенные блогеры стали собирать информацию о Гэнноне. Правда превзошла самые смелые ожидания. Фотографии обнаженного Гэннона, чье настоящее имя оказалось Джеймс Дэйл Гукерт, обнаружились на нескольких гей-сайтах, где «светило журналистики» предлагал свои эскорт-услуги всем желающим за 200 долларов в час. Когда эта информация была предана огласке, Гэннон уволился и сдал свой журналистский пропуск, предоставлявший ему право доступа в Белый дом. Он заявил, что пострадал из-за «ошибок молодости», и выразил свое возмущение по поводу того, что «против него использовалась информация о его сексуальной ориентации». Блогеры так и не смогли понять, каким образом Гэннону удалось перехитрить службу безопасности Белого дома и благополучно пройти все обязательные проверки. По странному совпадению Гэннон брал у Джо интервью незадолго до выборов. В беседе журналист упомянул о неких «рекомендациях правительству, составленных сотрудниками разведки США», видимо намекая на то, что я предложила кандидатуру Джо для командировки в Нигер. По этой причине во время расследования утечки агенты ФБР наведались к Гэннону и допросили его, но тот сказал, что сам никогда не видел подобных служебных документов, и ему разрешили не давать показания перед большим жюри присяжных. В общем, это был еще один странный эпизод нашей драмы. Хорошо, что он быстро закончился.

Весной, до того как я вернулась на работу в ЦРУ, нас с Джо пригласили в Нью-Йорк на званый ужин. Помня о нашем решении отвечать на любые брошенные нам вызовы и не показывать недругам свои слабости, мы согласились приехать, а потом с нетерпением ждали этого волшебного вечера в обществе знаменитостей, в обстановке изысканной роскоши. Подали коктейли, и все гости вышли на просторную террасу здания Верховного суда штата Нью-Йорк. Вдруг кто-то тронул меня за плечо — я оглянулась и увидела Марло Томас. Она приветливо улыбнулась и представилась. Подумать только, ведь эта актриса, звезда комедии «Та девушка», была кумиром моего детства. После уроков я любила смотреть популярный сериал с ее участием и всегда мечтала быть похожей на Энн Мари, такой же самостоятельной, независимой и целеустремленной. А еще меня восхищали масштабы ее гардероба: в каждой серии героиня демонстрировала очередной абсолютно сногсшибательный наряд. Марло оказалась приятной собеседницей, и мы мило поболтали. На прощание она сказала:

— Знаете, а вы намного искреннее, чем я ожидала.

Ее слова смутили меня, но потом я поняла, что «та девушка» абсолютно права. Я постепенно снова становилась той, кем была до поступления на службу в ЦРУ, — больше не требовалось соблюдать осторожность, лицемерить и с подозрением относиться ко всем и каждому.

В мае 2005 года я вернулась на работу в Отдел ЦРУ по борьбе с распространением оружия массового уничтожения, где числилась до отпуска. Я твердо намеревалась со всей ответственностью подойти к исполнению служебных обязанностей. Хотя воспитание детей отнимало много сил и времени, а события последних двух лет принесли немало разочарований, сейчас я была обрадована и польщена (и даже несколько удивлена) тем, что мне предоставили столь ответственную оперативную должность. Главная цель оставалась прежней: не допустить, чтобы ОМУ (особенно ядерное оружие) попало в руки правителей маргинальных государств-изгоев. Я должна была контролировать всю работу, обеспечивать своевременную отправку инструкций и приказов сотрудникам, работающим «в поле», не допускать нарушений законодательства при проведении экспериментальных операций, координировать действия своих подчиненных в рамках отдела и ЦРУ в целом и консультировать всех желающих по любым вопросам на основе своего богатого оперативного опыта. Несмотря на небольшой штат, наше подразделение выполняло самые сложные и интересные задачи. Я занималась тем, что мне всегда нравилось: разрабатывала планы операций, а затем просчитывала варианты, стараясь учесть любые сценарии развития событий и тем самым гарантировать успех общего дела. Что может быть увлекательнее и полезнее борьбы с мировым злом?

А еще эта работа давала мне возможность общаться с молодыми сотрудниками, многие из которых пока не имели опыта оперативной работы. Новички отличались идеализмом и энтузиазмом — именно такие люди в первую очередь шли работать в ЦРУ: блестяще образованные, честолюбивые, превосходно владеющие несколькими языками. Самым лучшим их качеством была любознательность — стремление постичь окружающий мир. Я чувствовала себя как коннозаводчик, занятый воспитанием чистокровных жеребят, которым предстояло стать первоклассными скакунами.

Я с радостью делилась с молодыми коллегами всеми секретами мастерства. Оперативная работа в ЦРУ требует множества практических навыков, которым не учат на «Ферме» и о которых вообще редко говорят. Инструктируя сотрудников перед их первыми заданиями, я старалась предупредить их обо всех возможных ловушках и подводных камнях: с высоты своего опыта мне было нетрудно представить ХХХХХХХХХХХ. Возможно, я искренне заботилась о новичках потому, что в свое время сама была на их месте и не слишком быстро все схватывала, — ведь в нашей сфере все так сложно и непредсказуемо! Мне очень нравилось общаться с коллегами. В нашем подразделении работали несколько старших сотрудников, которые вышли в отставку, но затем вернулись в ЦРУ и стали служить по контракту. Они носили зеленые беджи, и за это мы прозвали их «зелеными». За последние годы, вероятно из-за возросшего объема работ, «зеленых» в Конторе стало заметно больше. Тренируя новичков, я старалась в то же время чему-нибудь научиться у старших товарищей. Их шпионские байки и сплетни давали богатую пищу для размышлений, а их многолетний опыт агентурной работы был просто бесценен. Они не стеснялись рассказывать о своих ошибках и просчетах и о том, что может произойти, если агента начинают проверять на детекторе лжи. Открыто обсуждались переговоры с международной полицией, неполадки в работе шпионских гаджетов, результаты вербовки и прочие насущные проблемы.

Мне, безусловно, нравилось выполнять свои обязанности, а все коллеги по подразделению были настоящими профессионалами. Однако в начале лета я поняла, что все-таки не получаю от работы должного удовлетворения, постоянно отвлекаюсь, думаю о чем-то другом, а иногда и вообще начинаю себя жалеть, чего раньше за мной не замечалось. Мне оказалось не так-то легко смириться с тем, что, пока я без особых перспектив торчу в этом отделе, мои сверстники шаг за шагом продвигаются по службе. Иногда становилось досадно оттого, что, сложись все иначе, я могла бы тоже быть среди них. Успокаивая себя, я старалась внушить себе мысль о том, что в нынешних обстоятельствах карьерный рост не так уж важен. Того ЦРУ, куда я когда-то поступила на работу и где честно служила столько лет, больше не существовало: все изменилось, причем далеко не в лучшую сторону. Особенно пострадала этическая сторона дела. В 2004 году Комиссия Конгресса по расследованию терактов 11 сентября учредила должность директора Национальной разведки — в феврале 2005 года президентским указом на этот пост был назначен посол Джон Негропонте. Он получил полномочия контролировать деятельность директора Центральной разведки, ущемив тем самым интересы последнего. С тех пор Центральное разведывательное управление по сути перестало быть «центральным». Первоначально звучали громкие обещания, что учреждение новой должности ни в коем случае не станет «лишней бюрократической препоной» для ЦРУ, но в конце концов именно так все и оказалось. Мне кажется, Белый дом задался целью ослабить ЦРУ, чтобы потом свалить на него провал военной операции в Ираке и множество других просчетов, ответственность за которые никому не хотелось брать на себя. Газеты пестрели интригующими заголовками бесчисленных статей о «секретных тюрьмах ЦРУ» в Европе, якобы необходимых администрации для борьбы с терроризмом. В «Нью-Йорк таймс» вышла передовица о том, как офицеры ЦРУ сорвали секретную операцию по транспортировке в США авиарейсами из Каира, Багдада и Кабула политических преступников, обвиняемых в террористической деятельности. Газета писала о том, что ЦРУ часто действует через фиктивные и подставные компании, и подробно описывала такого рода ситуации ХХХХХХХХХХХХХХХХХ. Все это ставило ЦРУ в чрезвычайно неловкое положение ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ. Приблизительно тогда же в «Вашингтон пост» появилась статья о нападении офицеров ЦРУ на радикального мусульманского лидера в Милане с целью похищения. Изучив обстоятельства операции, ставшие достоянием общественности, я пришла к выводу, что, по-видимому, причиной провала стали непрофессионализм и самонадеянность исполнителей. В начале июля 2007 года в Италии началось разбирательство по этому делу. Двадцать шесть американцев, которые должны были предстать перед судом, на слушаниях так и не появились. По информации, опубликованной в «Гардиан», среди обвиняемых оказались также резидент в Риме и глава разведывательной сети в Милане. Одно скандальное разоблачение следовало за другим — и так каждый день. А в штаб-квартире ЦРУ лишь грустно разводили руками. Мне всерьез начало казаться, что все случившееся со мной обернулось к лучшему: мечтать о карьере разведчика в данных обстоятельствах явно не приходилось. Нужно было двигаться дальше.

Лето вступало в свои права: в Вашингтоне становилось все жарче. В зале судебных заседаний, где прокурор Патрик Фицджеральд продолжал допрашивать репортеров Джудит Миллер из «Нью-Йорк таймс» и Мэтта Купера из журнала «Тайм», атмосфера тоже накалялась. Оба свидетеля упорно отказывались предстать перед большим жюри присяжных и раскрыть свои источники информации. В октябре 2004 года окружной суд Вашингтона объединил их апелляции в рамках общего процесса. В апреле на каком-то званом ужине мы встретили Джима Келли, заведующего редакцией журнала «Тайм». С угрюмым видом покачивая виски в бокале, он признался, что защита Мэтта Купера в суде уже обошлась его журналу в два миллиона долларов с лишним, а дело до сих пор не закрыто. Наконец 27 июля 2005 года Верховный суд отклонил апелляцию журналистов. Постановление суда нижестоящей инстанции обязывало их дать показания перед большим жюри присяжных. В случае отказа обоим грозило тюремное заключение.

Однажды вечером, некоторое время спустя после вынесения вердикта Верховным судом, мы пошли ужинать с друзьями в ливанский ресторан в Джорджтауне и по дороге случайно встретили Мэтта Купера и его жену Мэнди Грюнвальд. Я и моя подруга Джеки, не задерживаясь, прошли мимо них. И вдруг Мэтт остановил Джо, беседовавшего с мужем Джеки. Журналист поздоровался и некоторое время молчал, словно не решаясь что-то сказать. Потом наконец преодолел себя:

— Не могли бы вы кое-что для меня сделать?

И он попросил Джо написать судье петицию о снисходительности к Мэтту Куперу — обвиняемому по делу об утечке. Он надеялся, что это спасет его от тюрьмы. Джо не знал, что и ответить.

— Я поговорю об этом со своим адвокатом, — пообещал он.

В ресторане, наслаждаясь хумусом, баба-ганушем, рулетиками из виноградных листьев и другими восточными лакомствами, мы пытались осмыслить поведение Мэтта. Он что, с ума сошел? Петиция Джо о снисхождении к журналисту вряд ли окажет хоть какое-нибудь воздействие на решение главного судьи. К тому же мы едва ли не больше всех были заинтересованы в том, чтобы Мэтт и Джудит наконец дали показания. Мы, как и вся страна, хотели услышать, что они скажут под присягой, какие имена назовут, говоря об источниках в администрации, предавших мой статус оперативного сотрудника огласке и тем самым поставивших под угрозу национальную безопасность.

В ходе дискуссий о возможности принуждения репортеров к даче показаний большинство из тех, кто говорил о недопустимости такого принуждения, апеллируя к Первой поправке, как мне кажется, забывали о самом главном: сотрудники администрации использовали журналистов в собственных политических целях, что в корне неправильно и даже преступно. Отказываясь давать показания, репортеры способствовали сокрытию информации о противоправных действиях администрации. Получился этакий Уотергейт наоборот. При этом многие сознательные граждане с самыми лучшими намерениями настаивали на соблюдении прав, гарантированных Первой поправкой, не понимая, что в данных обстоятельствах дело вовсе не в свободе печати и не в роли журналистов как борцов за правду и блюстителей общественных интересов. Эти репортеры позволили администрации использовать себя, а затем препятствовали ведению расследования. О какой этике здесь вообще может идти речь?

Глава 13 Обвинение

6 июля 2005 года Джудит Миллер приговорили к четырем месяцам заключения за неисполнение судебного распоряжения. Это случилось ровно два года спустя после публикации статьи Джо о ситуации в Ираке и Нигере на страницах «Нью-Йорк таймс». Миллер попросила заменить тюремное заключение домашним арестом с запретом пользоваться мобильным телефоном и электронной почтой, однако Фицджеральд настоял на тюремном заключении, иронично заметив:

— Того, кто в разгар войны не побоялся отправиться в пустыню, федеральная тюрьма страшить не должна.

Судья также подчеркнул, что Джудит Миллер «могла бы ни на минуту не разлучаться со своим [престарелым] мужем, если бы не сочла за труд соблюдать закон, единый для всех граждан Америки». В заключение он сказал:

— Вряд ли отпуск, с комфортом проведенный дома, станет действенной мерой пресечения подобных правонарушений.

Быть может, Фицджеральд перегнул палку, но ему нужно было всеми средствами оказать давление на Миллер и Купера, чтобы заставить их рассказать правду большому жюри присяжных.

Через десять дней газета «Вашингтон пост» сообщила, что специальный прокурор намерен предъявить Миллер дополнительные обвинения в неуважении к суду, что продлит срок ее заключения, если журналистка вновь откажется дать показания. Джудит настаивала, что защищает интересы своего информатора и не вправе разглашать его личность, и тогда судья Хоган возразил, что на самом деле человек, сообщивший ей конфиденциальную информацию, уже освободил ее от каких-либо обязательств. В ответ адвокат журналистки, известный специалист по конституционным вопросам Флойд Абрамс, заявил:

— Освобождение от обязательств сокрытия данных сведений, даже если оное имело место, не представляется моей подзащитной полным, окончательным и добровольным.

В «Вашингтон пост» также упоминалось, что, кроме Джудит, от подобных обязательств были освобождены Скутер Либби, руководитель аппарата вице-президента Чейни, ответивший ранее на вопросы специального прокурора, и Мэтт Купер, получивший перед заключением одиннадцатичасовую отсрочку, в течение которой его источник информации освободил его от обязательств конфиденциальности, так что в результате Купер избежал тюрьмы. В ответ на вопросы журналистов он пояснил:

— Мне разрешили рассказать всю правду членам большого жюри, и это разрешение было дано мне лично, в однозначной формулировке и без какого-либо принуждения.

Раскрыть коллегам имя своего источника Купер отказался. Журнал «Тайм» прокомментировал его заявление следующим образом: «Мэтт был освобожден от обязательств конфиденциальности, поскольку истинный виновник происшедшего знает, что, дав показания, Мэтт укажет лишь на исполнителя, фигуру гораздо более мелкого масштаба, — как это было ранее с другими журналистами». 30 июня журнал «Тайм» предоставил суду все электронные сообщения и записи Купера, имеющие отношение к делу. Если до этого момента в течение многих месяцев Купер и Миллер вместе подавали бесконечные апелляции и плечом к плечу сражались за свои права в суде, то теперь их пути разошлись.

10 июля корреспондент «Ньюсвик» Майкл Исикофф сообщил, что информацию, разглашение которой привело к утечке, Мэтт Купер получил от Карла Роува. В статье цитировалось электронное сообщение Купера, отправленное им редактору «Тайм» в июле 2003 года: «Пару минут поговорил с Роувом о деле двойной степени секретности, а потом он ушел в отпуск…» И далее: «Пожалуйста, не ссылайтесь в связи с этим ни на Роува, ни на БД [Белый дом]». В том же письме, как отмечает Исикофф, его автор предлагает дать задание какому-нибудь журналисту проверить предоставленные сведения. По словам Купера, Роув говорил о Джо с явным пренебрежением, что лично меня ничуть не удивило. В статье «Вашингтон пост» Купер разъяснил смысл фразы о «секретности»: оказывается, это была аллюзия на фильм «Зверинец» с Джоном Белуши, где члены веселого студенческого братства под названием «Дом Дельта» проходили испытательный срок в условиях так называемой двойной степени секретности.

Следующий день выдался особенно тяжелым для Скотта Макклеллана, пресс-секретаря Белого дома: на встрече с журналистами беднягу буквально засыпали вопросами. Приводимый далее фрагмент стенограммы позволяет получить об этом некоторое представление.

Крайняя степень отчаяния побудила несчастного пресс-секретаря обратиться к Рагхубиру Гойялу, корреспонденту газеты «Индия глоуб», — ведь можно было легко предугадать, что этот репортер, скорее всего, задаст вопрос, связанный с внешней политикой: ситуацией в Индии и Пакистане. Понаблюдав немного за этими разборками по телевизору, я почти прониклась жалостью к Макклеллану: бедолага покрылся потом и смотрел на наседавших журналистов, как загнанный зверь на охотников.

Мы очень обрадовались, когда в газетах стали появляться статьи, авторы которых искренне сочувствовали нам и старались разобраться, что же на самом деле произошло и каковы могут быть последствия. Одни заголовки чего стоили: «О чем история Боба Новака?», «Посол Джо Уилсон продолжает борьбу с безответственностью администрации Буша», «Грядет новое сенсационное признание Роува? Пора надевать наручники?», «О чем Карл Роув рассказал журналисту „Тайм“», «Неожиданное сопротивление бывшего дипломата в вопросах иракской политики вынудило Белый дом объявить ему войну», «Оперативное сокрытие», «Дело об утечке все больше напоминает инцидент в Техасе во время предвыборной кампании 1992 года», «ЦРУ без прикрытия — Белый дом разоблачен». Журналисты не скупились на эмоциональные комментарии. Больше всего мне понравилась статья в «Лос-Анджелес таймс» от 18 июля под названием «Уилсон на мушке у правительства: как стало известно прокуратуре, Роув и Чейни намеренно дискредитировали мужа агента ЦРУ». Ознакомившись с этим материалом, я тут же разослала его по электронной почте всем друзьям, чтобы они порадовались за нас и поняли, что справедливость иногда все-таки торжествует.

Когда следствие всерьез заинтересовалось Карлом Роувом, Скутером Либби и их действиями в мае-июне 2003 года, мы с Джо опять оказались в центре общественного внимания и наша жизнь в очередной раз превратилась в кошмар. Телефон разрывался от звонков в любое время суток. К нам без предупреждения приходили какие-то незнакомые люди. Мы спали урывками — и на этот раз я уже была морально готова прибегнуть к помощи снотворного. Когда мы шли куда-нибудь вдвоем, нас узнавали и провожали долгими взглядами. Впрочем, от этого мы с Джо теперь чувствовали не досаду, как летом 2004 года, а, скорее, некое удовлетворение, ведь правда наконец-то должна была выйти наружу. Конечно, никто не знал, как обернется дело, и эта непредсказуемость несколько тревожила.

Между тем опросы общественного мнения продолжали демонстрировать снижение доверия граждан к администрации Буша. В июне 2005 года, несмотря на постоянные заявления правительства, что «дела в Ираке идут как нельзя лучше», рейтинг поддержки действий президента упал до жалких 43 процентов. В начале июля, всего через несколько часов после взрывов в лондонском метро, посол Египта в Ираке, похищенный за пять дней до этого, был казнен группировкой боевиков-исламистов, которая заявила о своей связи с «Аль-Каидой». В том же месяце министр обороны Рамсфельд совершил неофициальную поездку в Багдад, где частным образом встретился с премьер-министром временного правительства Ибрагимом Джафари. Рамсфельд сообщил собеседнику, что через год США планируют вывести войска из Ирака и руководство страны должно сделать все возможное, чтобы обеспечить стабильность, необходимую для такого шага. После того как в конце августа Белый дом не смог толком организовать ликвидацию последствий урагана «Катрина», общественность стала открыто выражать недовольство. Рейтинг президента продолжал падать. На улице посторонние люди приветствовали нас с Джо и говорили: «Держитесь! Мы с вами!» Когда мы ездили по городу в нашем темно-зеленом автомобиле с откидным верхом (фотография которого, в числе прочих, иллюстрировала статью о нас в журнале «Вэнити фэйр»), нам сигналили и показывали большой палец. Еще некоторое время назад мы о таком и не мечтали. Сейчас будущее уже не казалось таким безотрадным.

Однажды в июле я сидела в своем кабинете в Конторе. Дверь была открыта, и, бросив взгляд в коридор, я увидела, что в фойе по телевизору, настроенному, как всегда, на новостной канал «Фокс ньюс», показывают очередной репортаж о разглашении секретной информации. С экрана смотрела моя фотография. Разумеется, это была не первая и не последняя передача на эту тему — каждый день их крутили по всем каналам. Я уже почти свыклась со своей вынужденной «популярностью». Однако в тот момент я вдруг почувствовала, что подспудно меня все же что-то гнетет и беспокоит. Я не сразу поняла, что именно. Потом до меня дошло: в нашем многолюдном офисе ХХХХХХХХХХХХХХХХХХ не нашлось ни одного человека, который бы хоть словом обмолвился при мне по поводу происходящего. Как если бы все сговорились в упор не замечать огромного слона, вошедшего в комнату. Я не знала, как на это реагировать, и запаниковала. Неужели меня нарочно сторонятся? Неужели руководство хочет изолировать меня, чтобы поскорее от меня избавиться? Может быть, меня постепенно лишат доступа к секретным сведениям? Что вообще происходит? Уж не установлена ли в моем кабинете скрытая камера? Почему все молчат об утечке?

В тот день перед уходом с работы я зашла к заместителю начальника подразделения, плотно закрыла за собой дверь и напрямую спросила, получал ли он лично, как и все остальные сотрудники, распоряжение не говорить со мной о том, что произошло. Повисла неловкая пауза. Потом шеф принялся уверять меня, что от руководства никаких инструкций по этому поводу не поступало. Он объяснил, что коллеги просто не знают, что мне сказать, и «уважают чужое право на частную жизнь».

— Спасибо, конечно, — ответила я, — но ведь я не какой-нибудь огр.[46]

Я уверила ХХХХХ, что вовсе не возражаю, чтобы со мной обсуждали происшедшее, — наоборот, это позволило бы мне не чувствовать себя изгоем. Справедливости ради стоит сказать, что шеф, по всей видимости, донес мои слова до сведения остальных сотрудников, потому что после нашего разговора некоторые коллеги сперва очень осторожно, а потом все непринужденнее и охотнее стали обсуждать со мной подробности моего дела. Тем для пересудов находилось предостаточно: количество новостей росло как снежный ком. Я по-прежнему чувствовала себя не такой, как все, но, по крайней мере, мне перестало казаться, что остальные сотрудники объединились против меня.

Между тем про «маленькую мисс Амок»[47] (так называла себя Джудит Миллер, потому что, по ее словам, «она творила в „Нью-Йорк таймс“ что хотела»), которая в это время находилась в предварительном заключении в Александрии, штат Вирджиния, не забывали, несмотря на то что ее взяли под стражу в тот самый день, когда в лондонском метро произошли теракты, и попасть на первые полосы газет Джудит Миллер тогда не удалось. Ей запретили пользоваться Интернетом и поместили в двухместную камеру с другой заключенной, однако Миллер и там продолжала принимать высокопоставленных гостей. В «Вашингтон пост» был опубликован перечень посетителей журналистки, в который вошли многие ее друзья, сторонники, а также столичные и нью-йоркские знаменитости, в частности Джон Болтон, представитель США в ООН; бывший сенатор Роберт Доул; медиамагнат Морт Цукерман и Гонсало Маррокин, президент Межамериканской ассоциации прессы и директор гватемальского ежедневника «Пренса либре». Миллер получала письма, в том числе от руководителя аппарата вице-президента Скутера Либби. Свое послание он закончил своеобразной шифровкой, смысл которой, видимо, был ясен только ему и Джудит: «Тебя посадили в тюрьму этим летом, а сейчас уже осень. Тебе будет о чем писать: выборы в Ираке, террористы-смертники, биологические атаки, иранская ядерная программа. На западе, где ты отдыхаешь, желтеют осины. Они желтеют не по одной, а сразу по нескольку, потому что у них общие корни. Возвращайся к работе и к жизни. До тех пор, пока ты не вернешься, я всегда буду помнить о тебе и молиться за тебя». Подлинный смысл этого послания остался для всех загадкой.

29 сентября 2005 года Джудит Миллер выпустили из тюрьмы, потому что она согласилась дать показания о своем источнике секретной информации перед большим жюри присяжных. Она публично заявила, что получила сведения от Скутера Либби. С освобождением Миллер из тюрьмы получилась довольно запутанная история. В тот день, когда журналистка вышла на волю, Джозеф Тейт, адвокат Либби, отметил, что он и раньше говорил Флойду Абрамсу, что его клиент добровольно освободил Джудит от обязательств конфиденциальности и не возражал против дачи показаний об их беседах. «Мы подтвердили ее адвокатам, что это разрешение дается без какого-либо давления со стороны», — сказал Тейт. Но поведение Абрамса и Миллер в июле того года противоречило: ведь тогда они оба выражали сомнения в том, что данное журналистке разрешение раскрыть конфиденциальный источник было добровольным. Тейт сказал, что несколько недель назад связался с Робертом Беннеттом, новым адвокатом Миллер, и, «к своему удивлению», узнал, что, несмотря на полученное год назад разрешение, Миллер отказалась давать показания в суде. После этого Беннетт и Тейт обратились к специальному прокурору с просьбой позволить их клиентам поговорить друг с другом, если это не будет противоречить интересам следствия, и получили согласие на один телефонный звонок. 19 сентября адвокаты журналистки сообщили Фицджеральду, что теперь, когда их подзащитная удостоверилась в том, что освобождение ее от обязательств конфиденциальности было добровольным, она готова дать показания. В своей статье, опубликованной в «Нью-Йорк таймс» 16 октября, Миллер написала, что, когда ей в первый раз сообщили об освобождении от обязательств конфиденциальности, она не поверила: «По распоряжению президента Буша и прокурора Фицджеральда мистер Либби подписал соответствующий документ, но, как сообщил его адвокат моему защитнику, сделал это под принуждением, хотя другим журналистам этого оказалось достаточно для того, чтобы дать показания в суде. Лично я решила, что поверю в добровольность решения мистера Либби, только если он сам напишет или позвонит мне. В прошлом месяце он и написал, и позвонил». Такая трактовка событий слабо согласуется с комментарием Тейта по этому поводу: «Мы понятия не имели, что ее посадили в тюрьму из-за нас».

После освобождения Джудит Миллер была приглашена в суд, где в течение четырех часов давала показания перед большим жюри присяжных. После этого, кроме заметки самой Миллер, «Нью-Йорк таймс» опубликовала подробный материал на ту же тему, собранный тремя ее коллегами. Дэвид Линдорф довольно четко сформулировал суть их статьи в своей публикации от 18 октября на сайте counterpunch.com: «Ни разу напрямую не назвав свою коллегу лгуньей и подпевалой Буша с его грандиозными военными планами, журналисты не только ухитрились убедить в этом читателя, но и дали понять, что таково мнение о ней руководства издания и многих ее сослуживцев». В своей статье Миллер (лауреат Пулицеровской премии — ни больше ни меньше!) сетовала, что никак не может вспомнить, когда и при каких обстоятельствах в ее записной книжке появилось имя Валери Флейм (я потом шутила, что непременно воспользуюсь этим псевдонимом, если начну танцевать стриптиз).[48] Журналистка также напрочь позабыла, от кого она впервые услышала имя Валери Уилсон.

Далее в своем материале Линдорф продолжал иронично комментировать события: «Забавны попытки Миллер объяснить, почему она поначалу отказалась дать показания, не поверив в добровольность согласия Либби освободить ее от обязательств конфиденциальности. Она якобы не могла рассказать прокурору о своем источнике информации, не поговорив с ним лично и не удостоверившись в том, что разрешение дано им без принуждения. Как будто утечки, организованные Либби, не были частью плана, разработанного администрацией для дискредитации Джо Уилсона и одобренного всеми вышестоящими инстанциями. Как будто ее источник — этакий отважный разоблачитель, выдавший секретную информацию, за что теперь ему грозит наказание со стороны руководства».

Закрытие сессии большого жюри присяжных было назначено на пятницу 28 октября. Настало время предъявить обвинения по делу — сейчас или никогда. Накануне я ни о чем другом и думать не могла. В третий раз за утро я мысленно приказывала себе сосредоточиться на работе: ХХХХХХХХХХХ, но, сколько я ни старалась, у меня никак не получалось отвлечься от трансляции Си-эн-эн в маленьком окне в углу монитора. Я отключила звук, но, как только на экране появлялась фотография Фицджеральда, Скутера Либби, Карла Роува или моя собственная, я сразу добавляла громкость. Джо звонил почти каждый час: делился последними слухами или зачитывал интересную цитату из какого-нибудь блога. Хотя я постоянно повторяла себе, что все будет зависеть от решения Фицджеральда, абстрагироваться от сплетен, намеков и двусмысленных комментариев оказалось не так-то просто. Против кого будет выдвинуто обвинение? Может быть, повестки уже разосланы? Найден ли главный источник огласки? Что по этому поводу думает Белый дом? Никогда прежде я так не сокрушалась из-за недостатка собственной проницательности. Впрочем, строить догадки было трудно: за два года расследования ни ФБР, ни прокуратура не предоставили нам никакой информации по нашему делу. Ситуация менялась каждый час, и в конце концов от избытка мыслей и эмоций у меня разболелась голова. Приняла несколько таблеток адвила — не помогло.

Я беспокойно ерзала на стуле, бесцельно перекладывала бумаги из одной стопки в другую. В конце концов, смирившись с тем, что сосредоточиться на работе мне не удастся, я решила пойти домой. И тогда на пороге моего кабинета появилась ХХХХХХХХХХХХХХ.

— Ну что, посадят они наконец Роува или нет? — спросила она с искренним интересом.

— Мне известно не больше, чем вам, — я тоже узнаю все из новостей по Си-эн-эн, — ответила я.

Я убрала секретные бумаги со стола, выключила компьютер, взяла сумку и пальто и направилась к выходу. Напоследок зашла к начальнице подразделения сообщить ей, что ухожу пораньше. ХХХХХ, блондинка с сильным характером и выдающимися способностями, всегда меня восхищала. В тот день в ответ на мою просьбу она лишь скупо улыбнулась. Я проработала под ее руководством уже полгода, и все это время она всячески поддерживала меня. Я знала, что ей импонируют мои этические принципы и методы работы с людьми. Несмотря на это, она, очевидно, сознавала, что мой случай безнадежен.

— Идите домой. Удачи вам! — сказала начальница.

В начале той недели Джо уехал выступать с докладом куда-то на западное побережье, и мне очень хотелось, чтобы он вернулся до того, как будут предъявлены обвинения по нашему делу. В те дни, время от времени выглядывая из окна детской, я больше всего боялась увидеть на нашей тихой улице очередную вереницу фургонов телевизионщиков. У меня даже имелся план на случай чрезвычайных обстоятельств: если бы репортеры начали нам слишком сильно докучать, мы с детьми собирались переехать к друзьям, жившим неподалеку. Я надеялась, впрочем, что до этого не дойдет. К счастью, на следующий день вернулся Джо. Вечером мы легли спать, но, несмотря на усталость, никак не могли заснуть.

В пятницу 28 октября утро началось с того, что мы совместными усилиями собрали детей в школу. Потом в доме наступила тишина, и нам оставалось только ждать. Ожидание казалось невыносимым. Незадолго до полудня зазвонил телефон. Мы вздрогнули и переглянулись. Джо взял трубку. Звонили из прокуратуры сообщить нам, что обвинения будут выдвинуты через час, а в два часа Фицджеральд будет проводить пресс-конференцию. Джо поблагодарил за информацию и отправился переодеваться для интервью. Я так увлеклась переключением телевизионных каналов в поисках каких-нибудь свежих новостей, что даже не заметила, как он ушел.

Около двух приехал наш адвокат, и мы стали вместе смотреть пресс-конференцию. Когда Фицджеральд со своим верным помощником, агентом ФБР лейтенантом Джеком Экенродом, поднялся на трибуну и обратился к присутствующим, я затаила дыхание. Сначала прокурор немного нервничал, но потом успокоился и начал говорить в своей обычной раскованной и эмоциональной манере. Фицджеральд заявил, что, в соответствии с решением федерального большого жюри присяжных обвинение предъявлено Скутеру Либби, главе аппарата вице-президента Чейни, по пяти пунктам, касающимся причастности к утечке секретной информации в связи с разглашением моего имени: один из этих пунктов — за препятствование осуществлению правосудия, два — за лжесвидетельство под присягой и еще два — за сообщение ложных сведений. «Сегодня, когда главе аппарата вице-президента предъявлены обвинения в даче ложных показаний и препятствовании правосудию, мы убеждаемся сами и демонстрируем всему миру, что в нашей стране закон действительно имеет силу и что он един для всех», — сказал Фицджеральд. В тот же день Либби подал в отставку. Речь прокурора произвела на меня неизгладимое впечатление. Досмотрев репортаж, наш адвокат отправился в Федеральный суд. Через несколько часов он выступил по телевидению с коротким заявлением от нашего с Джо имени:

Я выключила телевизор; в доме воцарилась зловещая тишина. Телефон молчал, съемочные группы, досаждавшие нам целый день, разъехались. Я поднялась в спальню и там снова включила телевизор. Президент Буш выступал перед репортерами на Южной лужайке, прежде чем отправиться в Кемп-Дэвид[49] на выходные. Его комментарий по поводу происшедшего с Либби был довольно сухим и кратким:

Закончив выступление, президент поднялся на борт ожидавшего его вертолета. Я выглянула в окно: оттуда открывался прекрасный вид на монумент Вашингтона, а вдали, за Белым домом, можно было различить очертания президентского вертолета — огромные лопасти рассекали воздух. Я видела, как вертолет поднялся с лужайки и полетел на север, в сторону нашего дома, — на небольшой высоте он пронесся прямо над крышей. Стоя у окна, я думала о том, в какие трудные и горестные для нашей страны времена нам довелось жить.

В течение последующих нескольких дней и недель мне казалось, что я живу под водой: я едва слышала голоса людей, обращавшихся ко мне. Разумеется, было очень приятно принимать поздравления от друзей, близких и всех, кто переживал за нас (в том числе и совсем незнакомых людей). Радовало и то, что Джо вновь стали везде приглашать читать лекции и выступать перед публикой. Вот только стабильности в нашей жизни не прибавилось. Как-то раз (дело было примерно через неделю после пресс-конференции) рано утром я пошла на работу и встретила во дворе Тревора: он ждал, когда его отвезут в школу, и пока что играл в футбол. Я поцеловала его, мы немного покидали мячик. Потом я попрощалась с сыном, взяла сумку и направилась к машине — и вдруг краем глаза заметила фотографа на противоположной стороне улицы. Объектив его камеры был направлен на нас. Материнский инстинкт велел мне немедленно наброситься на папарацци, повалить его на землю и вытащить пленку из фотоаппарата. Но я сдержалась — схватила Тревора и отнесла в дом. Меня трясло от ярости.

Я думала, что после предъявления обвинений мы сможем вздохнуть с облегчением, но, видимо, ошибалась. В очередной раз я была готова воскликнуть вслед за Дороти Паркер: «Ну кому еще там неймется?»[50] 5 ноября армейский генерал в оставке Пол Валлели выступил со скандальным заявлением, обвинив Джо в том, что он случайно разгласил информацию о моей работе в ЦРУ за год до публикации Новака. Валлели сказал, что лично был тому свидетелем в фойе студии «Фокс ньюс». Генерал добавил, что не только обсуждал эту тему с Уилсоном, но и неоднократно видел его с супругой на различных праздниках и мероприятиях в Вашингтоне и посол всегда представлял ее всем как сотрудника ЦРУ. «Все давным-давно были в курсе того, чем занимается миссис Уилсон, — подчеркнул он, — Она ведь столько лет подряд блистала на всех вашингтонских раутах. Удивительно, как Джо Уилсону удалось раздуть такой скандал на пустом месте». Я была в шоке. Как мог генерал армии, человек долга и чести, так бессовестно лгать? Джо публично опроверг слова Валлели, отметив, что никогда и никому не говорил, где я работаю: ни сенаторам, ни друзьям, ни даже собственному брату. Как он мог сообщить об этом абсолютно незнакомому человеку? Полный абсурд! После этого генерал начал юлить и изворачиваться, а потом, получив письмо от нашего адвоката, составленное в довольно решительных выражениях, вообще перестал показываться на публике. Люди вроде него заслуживают лишь презрения, — к сожалению, как мы успели неоднократно убедиться, таких отнюдь не мало.

В том же месяце нам был нанесен очередной удар. 14 ноября Боб Вудворд, известный со времен Уотергейта репортер и весьма плодовитый писатель, показал под присягой, что некий высокопоставленный чиновник из администрации (не Либби) рассказал ему обо мне и моей работе в ЦРУ почти за месяц до выхода статьи Новака в июле 2003 года. В интервью газете «Вашингтон пост», где Вудворд формально занимал должность заместителя старшего редактора, он заявил, что не верит, будто информация обо мне «была секретной и имела отношение к государственной безопасности». Эти сведения повлияли на ход дела, и адвокаты Либби поспешили заявить, что с учетом показаний Вудворда обвинение против их клиента не имеет под собой никаких оснований. По-видимому, журналист ранее не хотел сообщать о происшедшем ответственному редактору «Вашингтон пост», потому что боялся получить повестку от специального прокурора. Впоследствии он извинился перед своим коллегой за то, что не признался во всем раньше. «Я объяснил ему, что не хотел раскрывать свои источники информации. Это ведь самое главное в подобных делах, — отметил Вудворд в интервью. — Я залег на дно, ведь я умею надежно хранить секреты. Меньше всего на свете мне хотелось получить повестку в суд». Узнав о запоздалом признании Вудворда, я разочаровалась в нем: ведь он в первую очередь повел себя как журналист, а о своем долге гражданина вспомнил лишь тогда, когда его источник выдал его специальному прокурору. Как написал Дэвид Корн в блоге журнала «Нейшн», «печальнее всего то, что в течение долгого времени Вудворд, участвуя в различных передачах на радио и телевидении, опровергал необходимость проведения расследования, критиковал действия Фицджеральда и при этом умалчивал о собственном интересе в этом деле, ведь опасность разоблачения грозила и его источнику информации». Скажем так, Вудворд показал себя не с лучшей стороны.

Пришло время обдумать дальнейшие планы и решить, что теперь делать. В течение ХХХХХХХХХХХ я с удовольствием несла службу в ЦРУ, но отныне уже не могла работать секретным агентом, а ведь именно этому я училась и именно это мне нравилось больше всего. Моя карьера рухнула из-за чужой глупости и политических интриг — при одной мысли об этом я приходила в бешенство. Если я уйду в отставку, то потеряю скромное, но стабильное правительственное жалованье. Этот фактор следовало принять во внимание особенно сейчас, когда консалтинговая фирма Джо переживала далеко не лучшие времена. На что я способна? Какую еще работу смогу выполнять? Несмотря на глубокое разочарование в ЦРУ и коллегах после всего происшедшего, расстаться с «дружной семьей», какой для меня стала Контора, было непросто. Но стоило мне отказаться от мысли об уходе, как воображение начинало рисовать, как я и в пятьдесят лет буду продолжать сидеть все за тем же столом, который к тому времени успеет зарасти плесенью и паутиной. В конце концов я решила, что я не из тех, кого может устрашить туманное будущее. Я, пожалуй, подожду до ХХХХХХХХХХ в январе 2006 года, а потом уволюсь. Все это, конечно, грустно, но уж лучше уйти на своих условиях. Когда я в конце концов подала заявление об увольнении, моя начальница ХХХХХ принялась упрашивать меня еще раз все обдумать, но, несмотря на мое уважение к ней и веру в наше общее дело, я ни на миг не усомнилась в правильности своего решения. Так было лучше для меня и моих близких. Пришло время перелистнуть эту страницу моей жизни.

В последний день коллеги устроили для меня прощальный вечер и пригласили всех друзей, с которыми я много лет проработала в Конторе. В одном из конференц-залов расставили столы и накрыли торжественный обед. Мне дарили цветы, всякие вкусности и трогательные открытки с добрыми и искренними пожеланиями. Я расчувствовалась. Мой уход особенно расстроил молодых коллег, работу которых я курировала. Они понимали, что виной всему политизация разведки и мое дело — лишь один пример из многих. Как и я, они пришли в Контору, исполненные патриотического пыла, а через несколько лет осознали, насколько уязвимы в ситуации, когда политики постоянно вмешиваются в дела разведки и считают мораль и совесть анахронизмами. После обеда я обратилась к собравшимся коллегам с речью. Изо всех сил стараясь сохранять самообладание, я сказала, что искренне верю в необходимость сохранения независимого статуса разведывательного ведомства и его защиты от политизации. Наша миссия борьбы с распространением оружия массового уничтожения (и борьбы с терроризмом) слишком важна для национальной безопасности. Пока я говорила, многие кивали и улыбались — в этом зале у меня хватало единомышленников.

Если честно, я не знала, как жить дальше после увольнения. В сложившихся обстоятельствах меня больше всего радовало то, что наш брак не только выстоял и вынес все испытания, но и укрепился. Мы стали одной командой — мы научились думать и нести ответственность не только за себя, но и за всю нашу семью. Враги многого нас лишили, но им не удалось разрушить наши с Джо отношения. Мы по-прежнему любили свою страну и были преданы друг другу. Теперь у нас впервые появилась возможность жить там, где хотим, и заниматься чем угодно — ограничения государственной службы больше не действовали. Мы решили, что каждый из нас отныне может предложить на рассмотрение переезд в любое место, — автоматического вето больше не существовало. Теперь мы с Джо часто обсуждали наши планы и без страха смотрели в будущее. Мы вновь почувствовали себя хозяевами собственной судьбы: все в наших руках. Беседуя о том, что для нас действительно важно, мы учились ценить друг друга и дорожить своей семьей. Все словно начиналось с чистого листа.

Глава 14 Жизнь после ЦРУ

Полные надежд, мы вступили в новую жизнь. Для начала мы решили ненадолго уехать из Вашингтона, чтобы немного проветриться, — махнуть куда подальше. От друзей мы слышали прекрасные отзывы о тихом курортном местечке Ранчо-ла-Пуэрта, расположенном на живописном полуострове Баха в Мексике, и надумали отправиться туда. Мои родители согласились присмотреть за детьми, и мы тут же забронировали тур. Сперва Джо немного артачился, представляя, что ему предстоит целыми днями заниматься йогой и мириться с отсутствием сотовой связи. Однако, когда муж понял, что я твердо намерена туда поехать — не важно, с ним или без него, — он в конце концов согласился присоединиться ко мне после деловой поездки в Калифорнию. Кстати сказать, его опасения по поводу телекоммуникаций полностью оправдались. Однако уже через несколько часов первозданная красота природы, почти не затронутая цивилизацией, заставила его позабыть обо всем. Гармония, покой и уединение умиротворяли. Телефонов на ранчо вообще не было, а газеты и телевизор можно было найти в единственном месте — крошечном коттедже неподалеку от главного корпуса гостиницы.

Каждое утро с рассветом мы отправлялись на прогулку в горы, у подножия которых расположился наш курорт. Именно там мне в голову впервые пришла идея написать книгу, чтобы лучше осмыслить то, что произошло с нами за последние три года. Вечерами при свете камина я делала кое-какие наметки. Многие воспоминания, которые я мечтала изжить навсегда, вновь пробудились во мне. Я обдумывала разные способы изложения нашей истории и старалась яснее осознать мотивы, которые побуждали меня к созданию книги. Я никогда не выступала с публичными заявлениями по поводу огласки и не собиралась этого делать. Книга могла помочь мне понять, через что мы прошли, с какими недобрыми силами столкнулись. Я хотела рассказать читателям, как я горжусь своей работой в ЦРУ, чтобы поддержать интерес молодежи к государственной службе. Студенты университетов должны знать, что, хотя работа в Конторе менее прибыльна, чем на Уолл-стрит, она гораздо более увлекательна и значима в масштабах целого мира. Здесь можно самореализовываться, принося реальную пользу человечеству. Сейчас, когда в опасности весь мир, государству, как никогда, нужны талантливые и преданные люди. Кроме того, наш случай затрагивал важную проблему подотчетности правительства. Представители администрации должны нести ответственность за свои слова и поступки, а мы ни в коем случае не должны пренебрегать обязанностями и правами, гарантированными нам как гражданам великой страны.

Во время пребывания в Мексике нас почти никто не узнавал, и это было приятно. Мы занимались спортом, ходили в походы и просто ленились, отдыхая от вашингтонской суматохи. Но однажды после сеанса йоги какая-то женщина подошла ко мне и шепнула: «Вы знаете, вашу фотографию напечатали в журнале „Тайм“». Заинтригованная этой новостью, я с делано беззаботным видом отправилась в тот домик, где можно было почитать свежую прессу, и отыскала среди журналов на кофейном столике последний выпуск «Тайм», тот самый, в котором выбирался «Человек года». Впервые за всю историю в 2005 году этого звания были удостоены двое: Билл Гейтс и Боно из группы «U2» «за умное милосердие, одухотворяющую надежду и достойный пример для всех нас». Я листала журнал, втайне надеясь, что та женщина просто обозналась. Наконец я нашла то, что искала: на развороте красовалась огромная черно-белая фотография, в центре которой был запечатлен Джо на диване в нашей гостиной. Судя по его расстроенному и бесконечно усталому виду, снимок наверняка был сделан в конце 2003 года, когда ажиотаж прессы по поводу утечки граничил с безумием. Я решила, что ничего не скажу Джо, и мне вдруг стало бесконечно жаль мужа: столь явно отразились на его лице мучительные перипетии того времени. Потом я повнимательнее пригляделась к собственному изображению на заднем плане, и мне стало еще хуже: от стыда за себя. Неведомый фотограф запечатлел меня босой, в пижаме: я стояла посреди комнаты, запустив руки в волосы, и выглядела взъерошенной, озабоченной и измотанной. Пытаясь представить возможные обстоятельства съемки, я смутно припомнила, как однажды вечером Тревор прибежал к нам в гостиную и рассказал, что вспугнул какого-то папарацци. Фотограф застал нас врасплох. Мягко говоря, это был снимок не для публикации. Позднее друзья успокаивали меня, говоря, что это фото красноречиво свидетельствует, через какие страшные испытания нам обоим пришлось пройти. Может, в их словах есть доля правды, только ведь это мы, а не они красовались в пижамах на развороте в журнале «Тайм».

Когда пришло время вернуться в Вашингтон, я окончательно решила, что буду работать над книгой, хотя до сих пор единственной формой моего письменного творчества были сухие и информативные разведывательные отчеты. Я знала, что публикация книги привлечет к нам внимание и спровоцирует критику крайне правых в наш адрес. В то же время наше молчание было на руку врагам, которые только о том и мечтали, чтобы нас не было ни видно, ни слышно. Они могут и впредь выступать со своими бредовыми заявлениями и опровержениями, но забыть о нас я им не позволю.

В первые недели после увольнения я еще питала некоторые иллюзии насчет того, что теперь мы сможем вести нормальную жизнь. У меня наконец-то появилось время для всяких личных и хозяйственных дел, которые прежде никак не вмещались в рабочий график: визиты к врачам, ответы на письма, ремонт дома, игры с детьми. Отсутствие новостей по делу об утечке в начале 2006 года заставило меня поверить в то, что худшее позади. Но вдруг 11 апреля в «Нью-Йорк таймс» вышла передовица под заголовком «Заявление прокурора выводит Буша на авансцену». Речь в ней шла о результатах проверок, проведенных следователями в Белом доме. За несколько дней до этого прокурор Фицджеральд в своем заявлении явно дал понять, что «скомпрометировать Джо Уилсона хотели многие, в том числе целый ряд сотрудников Белого дома». По мнению редакции «Нью-Йорк таймс», «заявление Фицджеральда свидетельствует о том, что власти, пренебрегая интересами граждан, вынашивали план дискредитировать и покарать мистера Уилсона, свести с ним счеты. Совершенно очевидно, что Белый дом сделал все возможное, чтобы расправиться с Уилсоном». Этот комментарий был как бальзам на душу. Выступая с заявлением, Фицджеральд, по-видимому, пытался покончить с любыми сомнениями и недомолвками по нашему делу. С чувством глубокого удовлетворения мы прочли следующие строки: «Каждый прокурор хочет не только принять верное решение по делу, но и стать автором захватывающей истории с участием героев очередного слушания. История мистера Фицджеральда о событиях, происходивших в Белом доме летом 2003 года, явно отличается от сказки, сочиненной администрацией Буша. В версии правительства, помнится, шла речь о мистере Уилсоне как о незначительной фигуре, чьи критические замечания были с легкостью опровергнуты сведениями разведки, которыми располагал президент Буш. Позднее, однако, выяснилось, что большая часть информации о закупках урана правительством Хусейна оказалась, в лучшем случае, сомнительной, так что споры по данной теме не утихают с тех самых пор, как в 2002 году она была включена в „Национальную разведывательную оценку“ по Ираку».

Между тем в политическом и разведывательном сообществе Вашингтона происходили странные события. В середине апреля один из старейших сотрудников ЦРУ Мэри Маккарти была уволена якобы за разглашение секретной информации журналистам. Мэри работала в аппарате генерального инспектора ЦРУ. По некоторым сведениям, после проверки на детекторе лжи и специального расследования ЦРУ было доказано, что Маккарти предоставила информацию для статьи Дайане Прист, журналистке, освещающей вопросы национальной безопасности (материал вышел в «Вашингтон пост» 2 ноября 2005 года). В публикации речь шла о том, что подозреваемые в террористической деятельности содержатся в секретных тюрьмах ЦРУ, в том числе в Восточной Европе. Увольнение Маккарти не имело прецедентов в истории ведомства: администрация Буша шла на крайние меры, беспощадно карая всех подозреваемых в утечках информации, имеющей отношение к национальной безопасности. Тогда же газета «Нью-Йорк таймс» сообщила, что Управление национальной безопасности без предварительных предписаний и разрешений прослушивает телефонные переговоры граждан. Администрация тут же принялась расследовать утечку информации о несанкционированной прослушке. Понимая всю абсурдность сложившейся ситуации, мы с Джо лишь качали головами: правительство отчаянно боролось с утечками, в то время как Карл Роув, виновный в разглашении моего имени прессе (а значит, в нарушении интересов государственной безопасности), до сих пор не был лишен допуска к секретной информации и продолжал как ни в чем не бывало каждый день ходить на службу в Белый дом.

По странному совпадению Джо работал вместе с Мэри Маккарти в Совете национальной безопасности при администрации Клинтона и знал ее как достойного человека и настоящего профессионала. Через несколько дней после ухода Мэри ее адвокат заявил, что его подзащитная не выдала никаких секретных сведений прессе и не являлась источником информации для статьи Прист. По его словам, причиной увольнения стали негласные связи Мэри с журналистами, нарушавшие ее обязательства конфиденциальности. Подумать только, ей оставалось всего десять дней до выхода на пенсию! Уволив сотрудника в таких обстоятельствах, директорат ЦРУ во главе с Портером Госсом дал всем понять, что жестоко накажет всякого, кто посмеет пренебречь правилами.

26 апреля 2006 года Карл Роув в пятый раз предстал перед большим жюри присяжных. Те, кто видел в нем злодея-политикана и главного лгуна Белого дома, с нетерпением ждали суда. Сможет ли Фицджеральд наконец расколоть этот крепкий орешек? В тот день мы с Джо были в Нью-Йорке. Нас пригласили на обед в шикарный ресторан «Майклс» на Манхэттене, излюбленное место встречи всех воротил издательского бизнеса, сферы пиар-услуг и развлекательной индустрии. На углу Пятьдесят пятой улицы и Пятой авеню мы остановились, не зная точно, куда идти дальше. Прохожие стали предлагать нам помощь, при этом нас одаривали улыбками, словами поддержки и добрыми пожеланиями. Вдруг кто-то тронул меня за плечо. Я обернулась и увидела писателя Доминика Данна. Он улыбнулся, представился, галантно поцеловал мне руку и сказал, что искренне восхищен поступком Джо. В строгом черном костюме Данн выглядел весьма элегантно. Выяснилось, что писатель тоже направляется в «Майклс». В переполненном ресторане буквально за каждым столиком сидели знаменитости. Организаторы и гости вечера приветствовали нас, жали руки, поздравляли с победой. После стольких лет критики и гонений такое отношение особенно грело душу.

Ужин был организован Грейдоном Картером, редактором журнала «Вэнити фэйр», совместно с учредителями кинофестиваля «Трибека». В проведении гламурных мероприятий вроде этого «Вэнити фэйр» не было равных. Знаменитости купались в лучах собственной славы, вспышки фотокамер озаряли их лица, сигаретный дым витал в воздухе, на серебряных подносах пенились бокалы с шампанским. Когда в конце вечера я отправилась в гардероб за плащом, меня вдруг остановила незнакомая женщина — судя по безупречной прическе и макияжу, настоящая светская львица. Она отвела меня в сторонку и заговорщицким шепотом призналась, что в 2004 году голосовала за Буша, но теперь искренне об это сожалеет. «Я совершила ужасную ошибку», — покаялась она. Дама поправила меховую накидку, потом внимательно посмотрела на меня и пожала мне руку. «Желаю удачи вам и вашему мужу», — сказала она и удалилась.

Между тем время близилось к полуночи, а рано утром мы с Джо собирались вернуться в Вашингтон, где нас ждали дети и привычная жизнь. Усаживаясь в машину, которая должна была отвезти нас в отель, мы оба глубоко вздохнули. Я устроилась поудобнее на заднем сиденье и сняла тесные туфли на высоченных каблуках. Машина неслась по пустым улицам ночного Нью-Йорка, который всегда завораживал меня своей невероятной красотой. Когда мы остановились на светофоре у Рокфеллеровского центра, я случайно взглянула на здание студии Эн-би-си, опоясанное бегущей новостной строкой, и прочла: «Роув в пятый раз предстанет перед большим жюри по делу Валери Плейм».

5 мая мы пошли на родительское собрание в школу. Кое-как устроившись на детских стульчиках, мы внимательно слушали учителя, как вдруг у Джо зазвонил его «Блэкберри». Я с укором посмотрела на мужа — он взглянул на экран и поспешно убрал телефон в карман. Когда после собрания мы вышли из школы, Джо сообщил мне, что получил сообщение об отстранении Портера Госса от должности директора ЦРУ. Хотя на заседании в Овальном кабинете в присутствии президента Госс заявил, что «сам уступает это место своему преемнику», было ясно, что его заставили пойти на этот шаг. Как сообщила на следующий день передовица в «Вашингтон пост», «по сведениям высокопоставленных чиновников, Буш почти с самого начала разочаровался в Госсе и уже несколько месяцев назад принял решение заменить его на посту директора ЦРУ». 7 мая обозреватель Дэвид Игнатиус в своей аналитической статье отметил, что «Госс отстранен от должности президентом, который, вообще-то, практически никого не увольняет. Один этот факт доказывает, насколько катастрофическая ситуация сложилась в ЦРУ».

Таким образом, Джон Негропонте, директор Национальной разведки, стал единоличным правителем всей разведывательной империи. Учреждение этой должности Конгрессом годом раньше существенно сократило полномочия Госса, снизило престиж его статуса и ограничило возможность постоянного и прямого общения с президентом, что, в свою очередь, привело к дальнейшему ослаблению организации, которой управлял Госс. Он и его помощники из руководящего аппарата разведки пытались реформировать ЦРУ, но не смогли обеспечить эффективного и четкого взаимодействия на всех уровнях и в результате потерпели фиаско. Пришло время подводить итоги. По сведениям «Вашингтон пост», за период пребывания Госса на посту директора ЦРУ только секретная служба лишилась одного директора, двух заместителей директора и по крайней мере десятка начальников отделов, шефов резидентуры и глав подразделений, многие из которых, как Госс сам признавал, владели редкими языками и обладали весьма ценным опытом. С тех пор как Госс возглавил ЦРУ, в Антитеррористическом центре трижды сменилось руководство. На бывшего директора со всех сторон посыпались упреки и обвинения в ошибках, совершенных за прошедшие полтора года. Впрочем, с самого начала было ясно, что этот человек совсем не подходит на должность директора ЦРУ. От засилия бюрократии Контору могла спасти модернизация, осуществить которую было бы по плечу лишь настоящему лидеру высокого ранга с безупречной репутацией. Госс таковым не являлся, и потому ему пришлось уйти. Лично я об этом ничуть не сожалела.

Внезапный уход Госса привлек внимание к тому факту, который давно тревожил разведывательное сообщество: реорганизация, рекомендованная Комиссией по расследованию терактов 11 сентября с целью упрочения связей между ведомствами, окончилась провалом. Помню, как в начале 2005 года всех сотрудников Отдела по борьбе с распространением оружия массового уничтожения собрали в зале, чтобы объявить об учреждении должности директора Национальной разведки (ДНР). Наше руководство тогда обещало, что эта мера не создаст лишних бюрократических препон, коих и так уже, как все признавали, имелось предостаточно. Ветераны, повидавшие за долгие годы службы немало преобразований разведведомств, были настроены пессимистично, но воздерживались от публичных высказываний. Согласно структурной схеме, ДНР управлял шестнадцатью разведывательными подразделениями. В апреле 2006 года бюджет ведомства Негропонте составил почти миллиард долларов, при этом никто толком не знал, чем именно занимаются полторы тысячи его подчиненных, временно разместившиеся на базе ВВС «Боллинг» в Вашингтоне. На сайте ДНР говорится, что его основное предназначение состоит в «объединении усилий лучших специалистов современной разведки с целью защиты жизни и интересов американцев и продвижения американских ценностей для обеспечения демократии, культурного многообразия и научного и технического прогресса».

В отличие от нового ведомства, ЦРУ имело авторитет, освященный временем: оно было основано после трагедии в Пёрл-Харборе, чтобы не допустить ее повторения. В очерке под редакцией главы Отдела истории ЦРУ Майкла Уорнера, составленном в 2001 году по требованию президента Буша, говорилось, в частности, следующее: «В 1947 году, когда эхо взрывов Пёрл-Харбора еще не затихло, президент Гарри Труман и лидеры Конгресса приняли Закон о национальной безопасности. В результате расследования, проведенного за год до этого группой конгрессменов, был сделан вывод о том, что события в Пёрл-Харборе подтвердили необходимость единой силовой структуры для контроля над всей системой разведки с целью ее совершенствования. Президент и его соратники справедливо решили, что внезапной атаки вполне можно было избежать, если бы прежде удалось скоординировать деятельность руководящих чинов и сотрудников ведомств и наладить обмен разведывательной информацией между ними». Возможно, подобными соображениями Конгресс руководствовался и тогда, когда учреждал должность директора Национальной разведки с целью предотвратить террористические акты, подобные тем, что произошли 11 сентября. Вероятно, конгрессмены так торопились реализовать все рекомендации, содержавшиеся в отчете Комиссии по расследованию терактов, что не успели сообразить: несмотря на серьезные организационные проблемы, стоящие перед ЦРУ, создание очередной бюрократической надстройки не исправит ситуацию.

13 июня я проснулась и отправилась на кухню варить кофе. Яркое летнее солнце еще только-только показалось из-за горизонта. В голове крутились мысли об отметках детей в конце учебного года и о предстоящей поездке во Флориду к родителям. Проходя мимо гостиной, я увидела, что Джо говорит по телефону. Для деловых переговоров еще было рановато, и мне стало интересно, в чем дело. Уж не заболел ли кто из родни? Муж закончил разговор и пришел на кухню. По его виду я сразу поняла, что случилось что-то ужасное.

— Роув не будет осужден, — сказал Джо удивительно бесстрастным тоном.

Накануне Фицджеральд пообещал Роберту Ласкину, адвокату Роува, что его клиент не будет признан виновным ни по одной статье в связи с утечкой информации и разглашением моего имени. Вот так — практически ничем — закончились многие месяцы разбирательств, в течение которых за судьбой Роува с равным интересом наблюдали сторонники как Демократической, так и Республиканской партии. Всего за несколько дней до этого блогосфера полнилась слухами о том, что большое жюри передало обвинительный акт, скрепленный всеми необходимыми печатями, который вскоре будет доведен до сведения Роува, после чего он будет вынужден во всем признаться. Казалось невозможным поверить в то, что человек, которого пять раз вызывали на заседания суда присяжных и который рассказал о встречах с Робертом Новаком и Мэттом Купером за неделю до утечки информации, останется полностью безнаказанным.

Конечно, я была возмущена, но в нынешних обстоятельствах меня больше тревожил Джо. Ведь он искренне верил в то, что Роув понесет наказание, а тут вдруг такое разочарование! Мой муж — неисправимый оптимист, и это одна из причин, по которым я вышла за него. Он из тех парней, которые покупают всего один лотерейный билет и при этом считают, что 200 миллионов долларов непременно достанутся им. Джо всегда верит в лучшее и умеет заражать своей верой остальных. При этом его нельзя обвинить в наивности или в чрезмерном идеализме — просто у него позитивный взгляд на жизнь. Эта черта меня всегда привлекала. Сейчас на Джо было жалко смотреть: его вера в справедливость рушилась на глазах. В свете нынешних событий я не знала, как утешить мужа. Наша вера в честность и профессионализм Фицджеральда осталась непоколебимой, но, как и большинство граждан нашей страны, мы недоумевали, какие же показания Роува могли подтолкнуть прокурора к такому решению.

Как известно, беда никогда не приходит одна. Вскоре после грустных известий из зала суда мы получили письмо из Налогового управления с извещением об аудите наших налогов за 2004 год. Никто из нас прежде не сталкивался ни с чем подобным и не чаял столкнуться, так что мы не представляли, чего нам ждать. Я тут же связалась со специалистом по бухучету, который уже много лет ведал нашими налогами. Рич сказал, что понятия не имеет, что в нашей отчетности могло привлечь внимание аудиторов: там не было ни налоговых исков, ни сомнительных операций, ни чрезмерных доходов (за последнее я лично могла поручиться чем угодно). Никогда прежде я не страдала манией преследования, но после разговора с Ричем в голову полезли всякие глупости: даже вспомнились «черные списки» времен Никсона. Разве тогда президент не злоупотреблял полномочиями для того, чтобы науськивать аудиторов из Налогового управления на своих предполагаемых врагов? В служебной записке, датированной 1971 годом и адресованной какому-то бизнесмену-республиканцу, советник Белого дома Джон Дин объяснял необходимость составления такого рода списков следующим образом: «Описанные здесь меры позволяют максимально эффективно использовать власть для оказания давления на тех, кто открыто противостоит правительству. В общем и целом эти меры направлены на борьбу с нашими политическими врагами с помощью госаппарата». Потратив кучу времени на бумажную волокиту и две тысячи долларов на услуги специалиста по учету, после нескольких недель ожидания мы получили подтверждение от Налогового управления, что к нам нет никаких претензий. Наши финансовые дела оказались в полном порядке. Мои подозрения насчет того, что аудит был подстроен, косвенно подтвердились через несколько месяцев, когда мы узнали, что наш друг-журналист тоже получил извещение об аудите. Незадолго до этого вышла его книга, в которой он жестко критиковал администрацию Буша: видимо, за это ему и отомстили. Хотя кто его знает, — быть может, это всего лишь случайное совпадение.

Тогда же произошло еще одно необычное событие. Однажды в начале лета владелец озеленительной компании, услугами которой мы пользовались, обходил наш дом, осматривая насаждения. Вдруг Джон заметил кое-что странное. Я сидела за столом в кабинете на первом этаже и что-то писала, когда он постучал в окно и жестами предложил мне выйти на террасу. Я так и сделала. Джон снизу указывал на нечто у меня над головой. Я посмотрела вверх и увидела, что вместо нескольких огромных болтов, которыми верхняя терраса крепилась к дому, в стене зияли дыры. Причем болты явно выпали не сами по себе — иначе они бы лежали на земле, а так они необъяснимым образом исчезли. Терраса располагалась на высоте пятидесяти футов над землей, и, если бы при обрушении на ней или под ней находились люди, могла бы произойти трагедия. Вообще все это было очень странно: мы ремонтировали террасу всего год назад, причем работы выполняла довольно известная фирма, с которой мы сотрудничали постоянно. Я позвонила Джоэлу, главе той фирмы, и попросила его приехать. На следующий день он внимательно осмотрел несущие конструкции и болты и тоже сильно встревожился. Джоэл не рекомендовал нам выходить на террасу, пока ее не починят, и признался, что понятия не имеет, куда подевались злополучные болты. Все его рабочие очень опытные: они никак не могли забыть про такие важные детали. Тогда я не на шутку перепугалась. Как в том анекдоте: «Может, я и параноик, но не факт, что меня в самом деле не преследуют».

Джо и я долгое время собирались подать гражданский иск против Чейни, Либби, Роува и прочих, причастных к утечке. Еще в конце 2003 года Джо неоднократно предлагал обратиться в суд, но при этом я каждый раз начинала психовать. Тогда я еще не смирилась с оглаской и была слишком расстроена, чтобы как следует обдумать возможные последствия подачи иска. Какое-то время у нас с Джо из-за этого были несколько натянутые отношения. Но, оказавшись в центре общественного внимания и осознав, что с прежней жизнью покончено, я начала подсчитывать ущерб, нанесенный теми, кто с легкостью разгласил мой секретный статус и пытался оклеветать Джо: репутация моего мужа оказалась безнадежно испорчена, его консалтинговый бизнес разорился, моя карьера пошла прахом, мы фактически лишились права на частную жизнь, наша безопасность находилась под угрозой, мы испытывали постоянный стресс, что не могло не сказываться на здоровье, а наши дети устали оттого, что их родители без конца с кем-то воюют. Разумеется, иск вряд ли решил бы все проблемы, но, возможно, он хотя бы отчасти компенсировал наши потери. Постепенно я начала все чаще над этим задумываться.

Наконец весной 2006 года я решилась обсудить с мужем перспективу обращения в гражданский суд. Прежде всего мы попытались разобраться, ради чего затеваем эту тяжбу. После некоторых раздумий мы остановились на трех основных причинах. Во-первых, нам хотелось понять, как ложные сведения о закупках урана Ираком в Нигере попали к президенту, — почему те злополучные шестнадцать слов оказались включены в его речь «О положении в стране». Во-вторых, мы хотели привлечь правительственных чиновников к правовой и конституционной ответственности. В-третьих, мы надеялись, что наш прецедент напомнит государственным служащим о том, что закон для всех един. Мы отдавали себе отчет в том, что приспешники правых будут продолжать нападать на нас, пока им это сходит с рук. Со школьных лет я знала, что лучший способ усмирить любого драчуна — это дать ему сдачи. В проправительственных кругах было сделано все возможное, чтобы исказить историю Уотергейта. То, что произошло с нами, тоже могло быть намеренно предано забвению. Или, что еще хуже, в результате подтасовки фактов вина за случившееся была бы возложена на нас. Наши опасения вскоре подтвердились: в сентябре 2006 года редактор газеты «Вашингтон пост» обвинил Джо в утечке информации.

Именно тогда — задолго до ноябрьских промежуточных выборов, в результате которых демократы получили большинство мест в обеих палатах Конгресса, — мы поняли, что президент намерен помиловать Либби, прежде чем дело будет передано в суд. Подав гражданский иск, мы бы использовали последнюю возможность привлечь внимание общественности к преступлениям представителей администрации. Времени на раздумья у нас практически не оставалось, ведь преступления, о совершении которых мы собирались заявить, имели ограниченный срок давности — три года. Этот срок истекал 14 июля 2006 года. Мы намеревались выдвинуть обвинения по следующим статьям: нарушение права на свободу слова, гарантированного Первой поправкой к Конституции, нарушение права на равенство всех перед законом, гарантированное Пятой поправкой к Конституции, нарушение нашего права на частную жизнь и собственность, сговор с целью лишения гражданских прав, пренебрежение долгом защиты гражданских прав, разглашение частной информации и сговор гражданских лиц.

Сокрушаться по поводу оправдания Роува было бессмысленно — пришло время действовать. Наши юристы обдумывали последние детали: анализировали факты, пересматривали формулировки исковых документов, стараясь придать им максимальную четкость и обоснованность для создания правового прецедента. Ведь нам предстояло выступить с обвинением в адрес самого вице-президента Чейни, а также советников президента, Карла Роува и Скутера Либби, и, наверное, еще десятка лиц, причастных к делу. На начальном этапе мы не стали составлять их полный список, что, как выяснилось, было очень мудро с нашей стороны, потому что в дальнейшем журналисты и следователи постоянно вносили в перечень обвиняемых все новые имена. Мы понимали, сколь высоки ставки в нашем деле, и потому старались учесть все нюансы. Любая ошибка могла обернуться полным провалом. Нас несколько утешало лишь то, что впервые за три года нам предстояло не защищаться, а обвинять: дичь и охотники поменялись ролями.

К 14 июля причудливая юридическая мозаика из тысяч пересмотренных документов наконец сложилась — и в этот день, типично жаркий и влажный для Вашингтона, жребий был брошен. Соблюдя все необходимые формальности, мы подали иск накануне вечером. На следующий день была назначена пресс-конференция в Национальном клубе печати, в центре Вашингтона. Там мы собирались заявить о своем решении и объяснить, что мы предпринимаем и почему. Нас встретила шумная толпа журналистов и фотографов. Джо выступил перед ними с короткой речью. Потом настала моя очередь говорить. Во рту у меня пересохло, ноги подкашивались. Это было мое первое публичное заявление с тех пор, как Роберт Новак рассказал обо мне в своей статье.

Все знают, что судебные издержки весьма значительны. Наша семья никогда не отличалась состоятельностью, а последние три года едва не привели нас к банкротству. Чтобы оплачивать расходы, связанные с организацией слушаний, мы учредили целевой фонд и стали собирать добровольные взносы. Тогда же начал работу интернет-сайт wilsonsupport.org, где все желающие могли ознакомиться с ходом дела и перечислить пожертвования. Мы с Джо понимали, что в результате разбирательства нам не достанется ни цента, впрочем, обогащение таким способом и не входило в наши планы. Мы решили, что, если по решению суда нам будет выплачена хоть какая-нибудь компенсация, мы используем ее на уплату оставшихся судебных издержек, а остатки внесем на счет нашего целевого фонда, чтобы затем распределить эти средства между благотворительными организациями, которые борются за соблюдение прав, гарантированных Первой поправкой, и обеспечивают защиту разоблачителей такого рода нарушений от возмездия и незаслуженного наказания.

Мы знали, что даже в случае победы нам вряд ли можно надеяться на вынесение сурового приговора нашим врагам и на возмещение убытков. В лучшем случае нам посчастливилось бы услышать показания обвиняемых под присягой относительно происшедших событий и их причин — и даже на это сложно было рассчитывать из-за многочисленных юридических препон, самой главной среди которых являлась абсолютная неподсудность вице-президента. Мы отдавали себе отчет в том, что наш гражданский иск, скорее всего, будет годами передаваться из одной судебной инстанции в другую и все это время нам придется помнить о той злополучной огласке и ее последствиях, вместо того чтобы позабыть о прошлом и спокойно жить дальше. Несмотря ни на что, мы решились на этот шаг, считая его единственно верным.

Вскоре после подачи иска мы с мужем примкнули к внепартийной некоммерческой группе наблюдателей, которые называли себя «Граждане за ответственность и этику в Вашингтоне». Организацию возглавляла Мелани Слоан, блестящий юрист и очень смелый человек. Она и ее помощники ставили своей целью «выявление среди государственных служащих тех, кто готов жертвовать всеобщим благом ради сиюминутных интересов, и помощь гражданам Америки в организации судебных разбирательств против таких личностей с целью информирования общества о том, что они недостойны доверия». Мы очень обрадовались, когда эта организация взялась за наше дело, причем абсолютно бесплатно. Теперь наше будущее было в надежных руках.

Однажды вечером в конце августа 2006 года мне позвонил Дэвид Корн. Три года назад Дэвид первым среди журналистов заявил, что, разгласив мое имя, организаторы утечки информации совершили уголовное преступление, нарушив Закон о защите персональных данных сотрудников разведки. Оказалось, что на днях должна выйти его книга «Спесь: неизвестная история войны в Ираке — история пропаганды, просчетов и подкупов», написанная в соавторстве с Майклом Исикоффом, коллегой Дэвида. В связи с этим журналист хотел предупредить меня о сенсационной информации, которую они включили в эту книгу: им удалось выяснить, что инициатором утечки был Ричард Армитидж, поделившийся информацией с Бобом Вудвордом, который брал у него интервью для своей будущей книги «План атаки» в середине 2003 года. По словам журналиста, его источник [Армитадж] упомянул Валери Уилсон «вскользь и как бы невзначай». «Просто поделился со мной сплетней», — позднее прокомментировал Вудворд.

8 июля 2003 года в интервью Роберту Новаку Армитадж продолжил «сплетничать», и это как раз после того, как статья Джо была опубликована в «Нью-Йорк таймс», и перед тем, как вышла статья Новака. В книге Дэвида Корна и Майкла Исикоффа «Спесь» ситуация утечки описана следующим образом:

Выслушав Дэвида, я начала лихорадочно соображать, как его сведения отразятся на нашем деле и насколько они изменят историю событий, происходивших в июне-июле 2003 года. Я поблагодарила Корна за звонок и повесила трубку. Было ясно, что крайне правые постараются исказить эту информацию и использовать ее для того, чтобы в очередной раз оклеветать нас. Ситуация еще более осложнится, если их сторону примут официальные СМИ.

Буквально через несколько дней после выхода книги «Спесь», где говорилось о настоящем виновнике утечки, правые принялись с пеной у рта доказывать, что никакого «заговора» против Джо Уилсона не было, вопреки его заявлению и мнению специального прокурора. Разумеется, наши враги не могли не воспользоваться представившейся возможностью изобразить Армитиджа этаким наивным сплетником, который даже не принадлежал к клике неоконов, ратовавших за объявление войны Ираку. Стало быть, наше разбирательство не имело под собой никаких оснований. 1 сентября я открыла «Вашингтон пост» и обнаружила там редакционную статью под названием «Конец дела».

Прочитав статью, я пришла в ярость. До меня вдруг дошло, каково приходилось людям в Советском Союзе, где единственным источником новостей была газета «Правда», орудие правительственной пропаганды. Конечно, редакционные статьи нередко бывают спорными, но ведь они не должны противоречить фактам. Обнародованная в «Вашингтон пост» информация о том, что Джо повинен в крахе моей карьеры и что его отчет по Нигеру содержал неверные сведения, была заведомо ложной. Поездка моего мужа в Нигер никоим образом не угрожала надежности моего прикрытия, а те, кто утверждал противоположное, не имели ни малейшего представления о том, как работают наши секретные службы. Вопиющее невежество демонстрировал автор и еще в одном фрагменте статьи: «…мистер Уилсон поднял всю эту шумиху, заявив (как выясняется, без всяких на то оснований), будто он опроверг информацию о закупках Ираком урана в Нигере…» Тут редакция «Вашингтон пост» явно противоречила самой себе: за последние три года в новостном разделе газеты регулярно публиковались статьи, подтверждавшие необоснованность призывов правительства к войне в Ираке, и, что примечательно, даже этот номер издания не был исключением. Не говоря уже о том, что представители администрации президента сами признали ошибочность тех злополучных «шестнадцати слов», прозвучавших в речи «О положении в стране» в 2003 году. Как после этого члены редакционной коллегии в принципе могли написать такое? Когда впоследствии я узнала, что автором статьи был Фред Хиатт, всеми уважаемый журналист, много лет проработавший зарубежным корреспондентом «Вашингтон пост», я расстроилась еще сильнее. Хотя в свое время Хиатт написал передовицу в поддержку военной кампании в Ираке, в целом его журналистская репутация казалась безупречной. Однако в этой статье он до неузнаваемости исказил очевидные факты.

За последние несколько лет Джо не раз порывался прекратить подписку на «Вашингтон пост», но мне обычно удавалось переубедить его, ведь в этой газете все-таки было кое-что полезное, например: программа телевидения, местные новости, объявления о спектаклях и концертах и все такое. На этот раз мое терпение лопнуло, и я пошла на крайние меры, не дожидаясь, пока это сделает Джо. Утром я позвонила в редакцию и аннулировала подписку, сказав, что если уж редакторы не удосуживаются читать новостную рубрику собственной газеты, то я и подавно не собираюсь этого делать. В результате мне немного полегчало. Видимо, давно стоило решиться на этот поступок.

К моему разочарованию, в течение еще нескольких дней газета продолжала приходить, и у меня не хватало силы воли выбросить ее в мусорное ведро. В выпуске от 7 сентября я прочла статью Дэвида Бродера, в праведном гневе отстаивавшего репутацию Карла Роува, которого пресса очернила якобы абсолютно безосновательно. Автор выступил с критикой в адрес Сидни Блументаля, Джо Конасона, специального прокурора Фицджеральда и многих других, в том числе Джо, за то, что они огульно обвинили Роува в причастности к огласке. Более того, в конце статьи Бродер призывал «журналистов и всех прочих принести извинения несправедливо оклеветанному человеку». За участие в деле Уилсонов досталось и Фицджеральду. Его пытались выставить этаким самодуром, который, с самого начала зная об интервью Армитаджа (а он не мог о них не знать), все-таки продолжал судебное разбирательство. Зачем, спрашивается? В одной из статей «Нью-Йорк таймс» от 2 сентября отмечалось, что «вопрос по поводу правомерности действий прокурора Фицджеральда, несмотря ни на что продолжавшего расследование предполагаемого преступления, стал предметом широкой дискуссии, развернувшейся на первых страницах прессы, а также в юридических и политических кругах».

Однако факт оставался фактом: сотрудники ФБР знали о роли Армитаджа в этом деле с октября 2003 года. Фицджеральд был назначен специальным прокурором в конце декабря 2003 года. В это время расследование ФБР продолжалось, потому что агенты имели все основания полагать, что Либби и Роув им лгут. У ФБР были серьезные причины считать, что к этому делу причастны не только Новак и Армитадж. 28 сентября 2003 года газета «Вашингтон пост» писала: «Вчера высокопоставленный представитель администрации сообщил, что, прежде чем секретная информация появилась в статье Новака, двое чиновников из Белого дома передали подробные сведения о жене Уилсона по крайней мере шести вашингтонским журналистам. „Разумеется, политики пошли на это из мести“ — так источник прокомментировал причины утечки». Как остроумно заметила в своем блоге Марси Уилер, пишущая под ником «emptywheel», «иными словами, признание Армитаджа не ответило на вопросы, стоявшие перед следователями ФБР, и, уж конечно, ничего не прояснило для ЦРУ». Даже самые опытные журналисты оказались не способны понять (и тем более написать), что слова Армитиджа вовсе не исключают реальной возможности «заговора» Белого дома против Джо с целью оклеветать его и таким образом скомпрометировать достоверность представленного им отчета о ситуации в Нигере. Возможно, Армитадж на самом деле разгласил секретную информацию без всякой задней мысли, хотя, занимая столь высокую должность, ему, вообще-то, стоило бы знать, кому и что следует и не следует говорить. В интервью Си-би-эс он сказал: «Мне ужасно жаль, что так вышло. Я очень переживаю из-за того, что подвел президента, госсекретаря, свой департамент, свою семью, а также мистера и миссис Уилсон». Армитадж, быть может, посчитал, что его извинений нам будет достаточно, но мы решили, что нанесенный нам ущерб слишком велик. С нашего согласия юристы добавили Ричарда Армитиджа в список обвиняемых по делу.

В книге Дэвида Корна «Спесь» упоминался еще один интересный факт, который, однако, не вызвал такого общественного резонанса, как интервью Армитиджа. В первоначальной версии служебной записки о командировке в Нигер, составленной по просьбе Марка Гроссмана, заместителя госсекретаря, сотрудниками Управления разведки и исследований для Скутера Либби, содержалась информация о том, что заседание в штаб-квартире ЦРУ было организовано мной с целью отправить Джо в Нигер. Эта версия, хотя и играла на руку администрации, громогласно обвинявшей меня в «семейственности», была элементарной ложью. Дуг Рон, занимавший в УРИ должность аналитика по вопросам Африки, прибыл на заседание, которое проходило в штаб-квартире ЦРУ в феврале, со значительным опозданием, а потому не мог ничего знать наверняка о моей роли в этом мероприятии (к тому же я ушла оттуда сразу после того, как Джо всем представили и он выступил с короткой речью). Служебная записка составлялась в июне 2003 года, к тому времени Рон уже сменил работу и стал генеральным консулом в городе Карачи, в Пакистане. Поэтому документ для Гроссмана составлял другой аналитик, Нейл Сильвер, на основе записей Рона. В связи с этим Дэвид Корн в своей книге писал:

Помимо ложного утверждения о том, что якобы я являлась организатором совещания в штаб-квартире ЦРУ, в служебной записке Управления разведки и исследований также описывались кое-какие подробности командировки Джо в Нигер. В частности, там говорилось: «Судя по имеющейся у нас информации, роль Джо Уилсона в расследовании нигерийско-иракской урановой сделки была чисто формальной… Он ознакомился с планами командировки и заявил, что поедет, только если Госдепартамент сочтет это целесообразным». Далее в записке говорилось: «Руководство операцией было поручено двум аналитикам, специалистам по оружию массового уничтожения… Сотрудники УРИ довели до их сведения, что у посольства в стране достаточно неплохие связи, а посол — доверенное лицо самого президента Мамаду Танья». В начале сентября все газеты только об этом и писали.

Между тем я закончила черновой вариант своей книги. Летом я работала над ней каждый день: начинала рано утром, когда Джо отвозил детей в лагерь, и заканчивала после полудня, когда приходило время их забирать. К моему вящему удивлению, писать мне понравилось: особенно интересно оказалось анализировать события, которые в свое время промелькнули слишком быстро, так что сразу я не успела в них толком разобраться.

При поступлении на работу в Контору я, как и все, подписывала соглашение о конфиденциальности, в соответствии с которым мне полагалось предварительно представить любые сочинения, предназначенные для открытой печати, на рассмотрение Комиссии ЦРУ по надзору за публикациями, чтобы секретная информация случайно не стала достоянием общественности, поставив под угрозу национальную безопасность. Разумеется, в этом был определенный смысл. К тому времени я уже имела опыт взаимодействия с этой Комиссией. Весной я получила от них два письма со строгим напоминанием о моих обязательствах перед ЦРУ в соответствии с подписанным мной соглашением о неразглашении конфиденциальной информации. Скорее всего, эти послания были направлены мне в связи с тем, что в мае 2006 года многие средства массовой информации сообщили о том, что я подписала контракт с издательством и работаю над книгой. Я немедленно заверила Комиссию, что, безусловно, согласна сотрудничать с ними и действовать в соответствии со всеми инструкциями ЦРУ по работе с секретной информацией. Мне хотелось рассказать читателям о том, как я поступила на работу в ЦРУ в качестве ХХХХХХХХХХХХХХХХХ, как служила своей стране и как была вынуждена уволиться, оказавшись в центре общественного внимания в результате утечки информации и разглашения моего имени в прессе. Летом я вела переписку с представителями Комиссии ЦРУ по надзору за публикациями и несколько раз созванивалась с ними. В конце концов мы договорились, что я буду отправлять на их рассмотрение фрагменты по три-четыре главы, продолжая работать над остальной книгой. Издательство «Саймон энд Шустер» такие условия тоже устраивали, потому что при этом сроки рецензирования книги Комиссией сокращались и можно было надеяться на ее скорую публикацию. Однако в середине лета Комиссия пересмотрела свое решение и обязала меня представить рукопись целиком. В их письме, в частности, говорилось следующее:

Меня немного ошеломил такой поворот событий, но я хотела во что бы то ни стало соблюсти все требования ЦРУ. Теперь я должна была писать как можно быстрее, чтобы представить полную рукопись на рассмотрение Комиссии к концу лета. Так начался один из самых сложных периодов моей жизни: нам предстояло пережить очередное предательство со стороны правительства, которому я честно служила в течение ХХХХХХХХХХ.

Глава 15 Приключения Алисы в Стране Чудес

Я была не настолько наивна, чтобы полагать, будто бывшему сотруднику ЦРУ беспрепятственно позволят издать собственную книгу. Процесс обязательного цензурования грозил затянуться до бесконечности, и вовсе не факт, что в результате мне дали бы разрешение на издание. Если учесть мою злополучную популярность и политическую подоплеку нашего дела, рецензирование моей книги могло занять гораздо больше времени, чем обычно. Одним словом, я изначально готовилась к худшему. На Комиссию по надзору за публикациями (КНП) ЦРУ возлагались основные полномочия по предотвращению разглашения секретной информации. Закономерным образом представления о секретности у членов этой Комиссии и авторов часто не совпадали, в результате чего у сторон возникали разногласия. Однако я всегда была глубоко убеждена в важности соблюдения конфиденциальности для обеспечения национальной безопасности и верила в компетентность Комиссии, а потому собиралась беспрекословно выполнить все требования.

До начала эпопеи с рецензированием книги я подозревала о возможных проблемах, но все-таки верила в лучшее. На моей памяти только за последние десять лет ЦРУ дало разрешение на публикацию по меньшей мере двадцати книг, написанных бывшими сотрудниками. Среди них были даже мемуары отставных оперативных агентов, содержавшие довольно подробную информацию о секретной системе подготовки кадров на «Ферме». Например, прочитав книгу Линдси Моран «Срывая маску», которая вышла в 2004 году, я даже, помнится, была удивлена степенью свободы, предоставленной автору. В некоторых других книгах, написанных бывшими разведаналитиками (например, «Имперская спесь» Майкла Шойера, которая тоже увидела свет в 2004 году), довольно открыто выражалось недовольство политикой администрации в области борьбы с терроризмом. Впрочем, когда речь зашла об издании моих мемуаров, стало ясно, что лично мне надеяться особо не на что.

В начале сентября 2006 года я передала рукопись на рассмотрение КНП. Тогда мне пообещали, что обсуждение правки начнется в середине октября. Сроки и условия показались мне вполне разумными: некоторые слова, фразы и абзацы в тексте вполне могли содержать какую-нибудь секретную информацию, и их следовало убрать. Я знала, что таковы обязанности КНП, и готова была к активному сотрудничеству по любым спорным вопросам, чтобы вовремя передать готовый текст издателю для опубликования. Вот почему в середине октября меня слегка обеспокоил звонок сотрудницы КНП с сообщением о том, что срок завершения цензурования сдвигается на начало ноября. Видите ли, КНП «оказалась не готова», потому что некоторые вопросы до сих пор решаются «на седьмом этаже» (на жаргоне Конторы — высшее руководство). Мне отказались дать разъяснения по поводу того, о каких именно вопросах шла речь, — звонок был из ЦРУ, и понятно, что ни на какую «необязательную» информацию рассчитывать не приходилось. Не услышав ничего более конкретного, я повесила трубку.

К счастью, в тот момент у меня нашелся повод отвлечься от тягостных раздумий о дальнейшей судьбе моей книги и о возможных проволочках со стороны Конторы. Норман Лир пригласил Джо выступить в качестве основного оратора на двадцать пятой юбилейной встрече организации «Народ за американский образ жизни». Лир сам основал это сообщество в 1981 году для борьбы с особо рьяными посягательствами правых, преследовавших свои сиюминутные политические цели, на наши гражданские права. За четверть века организация разрослась: в нее вступили более миллиона желающих «отстаивать свои ценности и убеждения — равенство, свободу слова, свободу вероисповедания и правосудие для всех американцев в полном соответствии с законом». Гражданское общество нашей страны многим обязано этой организации, ведь она, как сказано на сайте, «активно защищает принципы и институты, определяющие этническое и социокультурное многообразие и гарантирующие демократию». На юбилейном обеде, проходившем в банкетном зале отеля в Лос-Анджелесе, мой муж произнес одну из лучших своих речей. В тот раз Джо не имел возможности как следует подготовиться к выступлению: времени хватило лишь на то, чтобы обдумать некоторые ключевые моменты за несколько минут до выхода на сцену. И надо сказать, экспромт удался — публика аплодировала стоя. Джо, в частности, сказал:

Когда мы вернулись в Вашингтон, я наконец получила приглашение на заседание КНП. В дождливый ноябрьский день я подъехала к невзрачному зданию в пригороде Вашингтона. Перед первой встречей я немного волновалась, но надеялась, что нам удастся достичь компромисса. Тут-то мне и рассказали, какие именно «вопросы» по поводу моей книги решались «на седьмом этаже». По словам председателя КНП, ЦРУ постановило ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ. Иными словами, ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ. Я вспомнила, как в октябре 2005 года, незадолго до того, как были выдвинуты обвинения против Скутера Либби, специальный прокурор Фицджеральд попросил разрешения включить в состав обвинительного акта следующую информацию: «В рассматриваемый период времени, с 1 января 2002 года по июль 2003 года, Валери Уилсон занимала должность сотрудника ЦРУ и имела секретный статус. До 14 июля 2003 года о ее работе в ЦРУ не было известно за пределами разведсообщества». Я поняла, что речь идет о ХХХХХХХХХХХХ, потому что в течение этого времени аппарат вице-президента осуществлял проверку данных отчета по закупкам урана Ираком в Нигере и только готовился выступить против нас. Тогда слова прокурора о ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ казались вполне справедливыми, потому что данные обстоятельства не имели отношения к делу Либби. А сейчас члены КНП настаивали на том, что ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ, и по непонятным причинам никак не хотели уступать. В сложившейся ситуации написание мемуаров ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ становилось нелегкой задачей.

Конечно, я тут же выразила недоумение и недовольство по поводу такого решения. Председатель и члены КНП, сидевшие напротив меня за конференц-столом, дружно закивали и заявили, что полностью согласны со мной и тоже считают решение безымянных представителей высшего руководства «нелепым» и «абсурдным». ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ. Все знали, что, если попробовать набрать в поисковой строке «Гугл» «Валери Уилсон» или «Валери Плейм», можно получить много тысяч интернет-ссылок. Я вовсе не собиралась выдавать секретную информацию и ставить под угрозу национальную безопасность; я просто хотела рассказать читателям историю своей жизни, а в ней ХХХ лет было посвящено государственной службе на благо нашей страны. Члены Комиссии лишь разводили руками и говорили, что от них ничего не зависит: все решают вышестоящие чины. Председатель сказал, что лично он не понимает, чем обусловлено такое решение. «Какую там секретную информацию они скрывают?» — задал он риторический вопрос. Видимо, чтобы хоть как-то сгладить последствия нанесенного удара, мне показали ХХХХ половину моей рукописи, в которой шла речь о ХХХХХХХХ, и сказали, что я могу передать этот фрагмент книги своему редактору. Я быстро просмотрела пачку листов и увидела на некоторых страницах вымаранные цензурой фрагменты. Меня поспешили заверить, что в целом в рукописи, точнее, в той ее части, которую мне собирались отдать, купюр не так уж много. В основном, как я и ожидала, были вычеркнуты отдельные слова и фразы, содержавшие, с точки зрения Комиссии, секретную информацию. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ. Например, практически повсеместно подверглись цензуре предложения вроде этого: «Я столкнулась с подобным впервые за свою ХХХХХХХХХ карьеру». Но даже этот ХХХХ фрагмент рукописи мне пока что не разрешили забрать, так как к нему полагалось приложить сопроводительное письмо КНП. А что до ХХХХ части книги, то ей до поры до времени предстояло остаться в КНП. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ Стараясь сохранять спокойствие, я задала вопрос о перспективах дальнейшего взаимодействия. Как нам выйти из той сложной ситуации, в которой мы оказались? Члены КНП сообщили мне, что проблема ХХХХХХХ до сих пор активно обсуждается на «седьмом этаже». В порыве откровенности они даже поведали мне о принципиальных разногласиях, которые возникают по этому поводу среди руководства. В конце встречи мне смущенно пообещали, что «окончательное решение» будет принято «в ближайшем будущем». Я ушла, погруженная в раздумья по поводу дальнейшей судьбы своей книги.

Наступил день выборов — 7 ноября 2006 года. Результаты предыдущего голосования в 2004 году настолько огорчили нас, что на этот раз я наотрез отказывалась верить прогнозам экспертов, уверявших, будто в этом году демократы впервые за много лет получат большинство в Конгрессе, хотя доводы аналитиков казались довольно убедительными: администрация действительно не справлялась с ситуацией в Ираке, среди республиканцев процветала коррупция, а уж скандал из-за недостойного поведения одного из них — конгрессмена Марка Фоули, обвиненного в развращении юношей-курьеров, — однозначно расценивался как последняя капля, которая должна была переполнить чашу терпения избирателей. Наученная горьким опытом, я решила, что, уж если в прошлый раз результаты опросов на выходе из избирательных участков оказались недостоверными и Керри в конце концов все равно проиграл, исход этих выборов тоже непредсказуем.

За ужином мы смотрели новости и следили за подсчетом голосов. Предварительные итоги указывали на безоговорочную победу демократов в палате представителей, однако я по-прежнему ждала подвоха. Только к одиннадцати, когда мы пришли в гости к нашим друзьям, ситуация более-менее прояснилась, и мы выпили шампанского в честь триумфа Демократической партии. И если раньше борьба за Сенат практически не велась, то на этих выборах разрыв в количестве голосов между кандидатами в ряде штатов оказался минимальным. Через несколько дней, когда подсчет бюллетеней закончился, демократы получили абсолютное большинство в палате представителей и небольшой, но все же перевес в Сенате. Эта новость чрезвычайно воодушевила нас с Джо: американцы дали понять своему правительству, что нынешняя политическая обстановка их не устраивает и пора сменить курс. К несчастью, как это часто бывало с нами в последние годы, наша радость длилась недолго. Вскоре мы получили плохие вести. На следующий день после выборов моих адвокатов вызвали в ЦРУ и информировали о том, что ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ остается в силе. По их мнению, я не имела права ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ. Надежд на издание моей книги ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ оставалось все меньше.

Наши юристы принялись тщательно изучать этот вопрос, анализируя правомочность требований Конторы. Предъявляемые мне претензии противоречили логике и здравому смыслу и отчасти ограничивали мои конституционные права. Я ведь вовсе не собиралась совершать нечто беспрецедентное и в самом деле разглашать секретную информацию. Мне хотелось рассказать о том, как я служила своей стране ХХХХХХХХХХХХХ. Моя история все больше напоминала странный мир «Алисы в Стране Чудес», но в моем случае счастливой развязки ничто не предвещало. Мы вместе с адвокатами составили длинный список статей и интервью, которые появились в центральных СМИ с тех пор, как мое имя было предано огласке в 2003 году, и в которых шла речь о том, что ХХХХХХ ЦРУ ХХХХХХХХХХХ, о моих разведоперациях ХХХХХХХХХХХХХХХХ, образовании и прочих фактах моей биографии. Нам в ответ возразили, что все эти сведения являются «общедоступными». Абсурдность требований конфиденциальности особенно подчеркивал тот факт, что в начале 2004 года та же КНП допустила к публикации книгу Джо «Политика правды». В своих мемуарах муж рассказывал о том, как мы с ним познакомились в 1997 году ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ. И уж совсем откровенным был эпизод, описывающий мою первую реакцию на статью Новака в июле 2003 года: «Когда я показал газету Валери, она выдержала удар стоически, но я видел, что она потрясена. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ». Так оно и было. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ Однако наши усилия не увенчались успехом. Сотрудники ЦРУ, ссылаясь на «строгие стандарты конфиденциальности», упорно запрещали разглашать информацию ХХХХХХХХХХХ, которая уже давно была всем известна, и запрещали мне рассказывать о том времени. Я все еще словно слышала риторический вопрос председателя Комиссии по надзору за публикациями: «Какую там секретную информацию они скрывают?» После разразившегося скандала разве что пещерные люди не знали о том, что я служила в ЦРУ. Что же происходит?

Через три недели представители ЦРУ заявили моим адвокатам, что постановление ХХХХХХХХХХХ остается в силе, а потом я получила от Комиссии извещение, в котором говорилось следующее: «Центральное разведывательное управление повторно рассмотрело вопрос относительно конфиденциальности некоторых сведений, содержащихся в вашей рукописи, и вынесло решение, в соответствии с которым данная информация по-прежнему признается секретной, вследствие чего ваша рукопись (в ее нынешнем варианте) не может быть допущена к публикации». Резолюция, разумеется, не была ничем аргументирована. Далее приводился полный перечень купюр (с указанием строк) из второй части текста. Через неделю два адвоката, помогавшие мне бороться за мою книгу, приехали из Нью-Йорка в Вашингтон, чтобы лично встретиться с юристами ЦРУ и председателем КНП и обсудить перспективы дальнейшего взаимодействия. Оба обладали достаточным опытом и авторитетом: Дэвид Смолмен, известный защитник свободы слова и прочих прав, гарантированных Первой поправкой к Конституции, раньше работал в крупной юридической фирме «Симпсон Тэчер и Бартлетт» и в качестве внештатного советника долгое время сотрудничал с компанией «Инвестигейтив репортерс энд эдиторс инкорпорейтед», организующей независимые журналистские расследования. Его коллега Лиза Э. Дэвис, выпускница Гарварда, занималась правовыми вопросами в сфере шоу-бизнеса и состояла в штате нью-йоркской юридической фирмы «Франкфурт Кернит Кляйн энд Зельц». В ЦРУ нас приняли вполне радушно. В начале встречи Дэвид заявил, что я, со своей стороны, разумеется, намерена продолжать тесно сотрудничать с КНП в целях защиты национальной безопасности и сохранения конфиденциальности секретной информации, однако при этом, по его мнению, не существует никаких разумных причин или законных оснований для того, чтобы подвергать цензуре сведения, которые не являются секретными. Главный юридический советник ЦРУ, со своей стороны, подчеркнул, что Управление ни в коем случае «не хочет вступать в конфронтацию» из-за этой книги. Оказалось, что советник лично ознакомился с моей рукописью (неслыханное дело!) и счел ее «вполне безвредной». Позднее, обсуждая итоги встречи у меня дома, мы с Дэвидом и Лизой искренне радовались тому, что нам не придется придумывать, как обойти казавшийся непреодолимым запрет ЦРУ на ХХХХХХХХХХХХХХ. Никому из нас не хотелось затевать тяжбу по этому поводу. В нынешней ситуации нам, возможно, удастся найти компромиссное решение, при котором все требования Конторы будут соблюдены в исправленной версии книги, и она в конце концов все-таки поступит в издательство.

Следующее заседание КНП назначили на 1 декабря. Я отправилась туда в надежде достичь наконец желанного компромисса. После приветствий и комплиментов в мой адрес, предусмотренных этикетом, глава Комиссии перешел к делу: он предложил мне два возможных варианта переделки книги в соответствии с требованиями ЦРУ. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ я могла написать, что я ХХХХХХХХ работала на ЦРУ, и ХХХХХХХ возложена ответственность за международные операции по поиску оружия массового уничтожения в Ираке. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ.

В немом возмущении я уставилась на председателя. Кое-как оправившись от потрясения, я постаралась сформулировать свое мнение по этому поводу. Мой голос звучал глухо и напряженно:

— Неужели вы всерьез думаете, что после того, через что нам с мужем пришлось пройти за последние три года, я смогу написать ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ. Все попросту решат, что я выжила из ума!

Я говорила это искренне и при этом изо всех сил старалась сохранять спокойствие. Как потом выяснилось, мои слова обидели главу КНП, который надеялся, что я приму его предложение. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ Второй вариант понравился мне не больше первого, но на этот раз я предпочла оставить свое мнение при себе — лишь кивнула и обещала подумать. При этом я вовсе не лицемерила: разумеется, такой подход к делу не вызывал у меня особого оптимизма, но в сложившихся обстоятельствах я была готова пойти на любые (точнее, почти любые) уступки. Видя мое смятение, члены Комиссии решили немного меня утешить и отдали мне отредактированную ХХХХХХХХ половину моей рукописи, которую, по их словам, я теперь могла передать своим издателям. Домой пришлось добираться долго — через все вашингтонские пробки. Всю дорогу я пыталась справиться с нараставшим отчаянием. Финансовые обстоятельства нашей семьи требовали своевременного выполнения моего контракта с издательством. Мне не оставили выбора: я должна была стоять на своем, чтобы заставить ЦРУ изменить решение.

Дома мы с Джо долго обсуждали эту странную ситуацию. В конце концов мы пришли к выводу, что новый директор ЦРУ, генерал Майкл Хайден, наверняка не в курсе дела. Хайден имел репутацию проницательного человека и все годы своей службы «рубил правду сплеча». Если он и впрямь был таким честным и деловым, вряд ли ему импонировала абсурдная и противозаконная позиция ЦРУ в вопросе, связанном с изданием моей книги. Мы решили обратиться за помощью и советом к одному весьма уважаемому сенатору-демократу. Мы надеялись, что он хотя бы согласится рассказать об обстоятельствах нашего дела Хайдену в частном порядке, так чтобы не ставить никого в неловкое положение. На нашей встрече с сенатором присутствовали еще два высокопоставленных чиновника. Мне задавали довольно сложные и неудобные вопросы, но я старалась отвечать как можно искреннее и подробнее. Помнится, я потом сказала Джо, что сенатор вряд ли станет нам помогать. Джо заверил меня, что я ошибаюсь и что задавать вопросы с подвохом (вроде, например, такого: «Может быть, вы написали книгу с исключительно коммерческими целями?») входит в непосредственные обязанности всех сенаторов. На основе полученных ответов они делают выводы и принимают решения.

Разумеется, Джо оказался прав. На следующий день мне позвонили и сообщили, что сенатор поговорил с генералом Хайденом сразу после нашей встречи и рекомендовал ему попытаться найти компромисс, сохранив конфиденциальность секретной информации и при этом все-таки позволив мне издать книгу. Генерал пообещал, что лично позвонит мне и даст необходимые разъяснения. Я была благодарна сенатору за помощь и стала ждать звонка. Если честно, меня очень удивила готовность директора ЦРУ связаться со мной напрямую (давно я так ничему не удивлялась). И вот я ждала, и ждала, и ждала… На пятый день я уже начала беспокоиться: никуда не выходила из дому, чтобы, не дай бог, не пропустить долгожданный звонок. Наконец телефон зазвонил. Это был не генерал.

Член КНП пригласил меня явиться на встречу в их офис на следующий день.

— В котором часу мне прийти? — спросила я.

На этот раз встреча проходила не в конференц-зале, а в кабинете председателя. Он сидел за столом прямо передо мной и медленно читал по бумажке: «После звонка сенатора… хм… генералу… хм… решение по вашему делу, принятое на „седьмом этаже“, подверглось пересмотру». Затем председатель еще раз повторил то, что я уже слышала на предыдущих двух заседаниях: высшее руководство ЦРУ по неизвестным до сих пор причинам ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ. Я, беззащитная жертва бюрократии, словно стала героиней фильма «День сурка» — того самого, в котором Биллу Мюррею приходилось проживать один и тот же день снова и снова. Герой той комедии вынужден был измениться в лучшую сторону, чтобы прервать бесконечную повторяемость событий. В моей версии «дня сурка» сотрудники ЦРУ без конца говорили мне одно и то же, и я понятия не имела, как сдвинуть дело с мертвой точки. Со мной разговаривали как с умственно отсталым ребенком — будто я ничего не способна понять с первого раза. Так ведь нет, мне давно уже все было ясно! Просто я не хотела сдаваться. Я надеялась, что КНП сдержит обещание и отдаст мне ХХХХХ половину рукописи, хотя бы в урезанном виде, чтобы мы с редактором смогли каким-то образом перекомпоновать книгу с учетом внесенных изменений. Я знала, что в итоге от моего первоначального замысла наверняка камня на камне не останется, но сейчас я просто хотела, чтобы мне вернули ХХХХХ половину книги.

К несчастью, вскоре моя вера в честность сотрудников ЦРУ в очередной раз подверглась испытанию. Я получила уведомление от Комиссии по надзору за публикациями об отказе передать мне ХХХХХ половину моей рукописи. Письмо пришло моим родителям во Флориду, где мы отмечали Рождество. К сожалению, буквально за день до этого мы уехали оттуда к друзьям в Юту встречать Новый год и кататься на лыжах. Мама по телефону сообщила мне о письме из ЦРУ, и я попросила прочесть его. Текст был выдержан в тошнотворно бюрократическом стиле: «В соответствии с уведомлением от 21 ноября 2006 года, а также постановлением, принятым на предыдущем заседании КНП, обработанная на настоящее время часть текста вашей рукописи (с. 1-124) содержит секретную информацию либо отсылает к конфиденциальным сведениям о событиях, которые происходили в период, описанный в книге». Сотрудники ЦРУ явно надеялись, что в конце концов я не выдержу и сдамся. Подумать только, меня предало учреждение, в котором я честно проработала ХХХХХХХ.

У меня возникли подозрения, что дело тут не только в твердолобости бюрократов. В середине декабря 2006 года Белый дом открыто вмешался в процесс рецензирования той же Комиссией статьи одного довольно известного писателя, мотивируя этот беспрецедентный шаг в том числе и политическими мотивами. Автор книги Флинт Леверетт, правительственный чиновник, имевший стаж работы в ЦРУ, Госдепартаменте и Совете национальной безопасности во время президентства Джорджа Буша, работал в одном из научно-исследовательских центров Вашингтона. Он писал книги, статьи, доклады и комментарии на общественно-политическую тематику и неизменно предоставлял все материалы на рассмотрение КНП, так же неизменно получая разрешения на их издание. И вдруг в середине декабря Белый дом дал инструкцию ЦРУ подвергнуть жесткой цензуре двухстраничную статью о политических отношениях США и Ирана, написанную Левереттом для «Нью-Йорк таймс». Воистину неслыханная наглость! Комиссия ЦРУ по надзору за публикациями была учреждена для того, чтобы находить и изымать из текстов секретную информацию, которая не должна становиться достоянием общественности по соображениям безопасности, а не по каким-либо политическим мотивам. Леверетт выразил свое возмущение в заметке, которую затем цитировали многие блогеры.

22 декабря в «Нью-Йорк таймс» была наконец опубликована статья, написанная Флинтом Левереттом в соавторстве с женой Хиллари Манн Леверетт, в прошлом в качестве кадрового дипломата занимавшейся вопросами взаимодействия нашей страны с Ираном. Их статья называлась «То, что мы хотели рассказать об Иране». В той же газете были помещены ссылки на публикации в открытой печати сведений, содержавшихся в вырезанных цензорами фрагментах статьи, чтобы всем стало ясно, что исходная версия материала не содержала никаких секретных сведений. Быть может, подобным образом Белый дом препятствовал выходу и моей книги?

За месяц до увольнения из ЦРУ в январе 2006 года я зашла в отдел персонала узнать, не полагается ли мне какая-нибудь пенсия. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ, и с удивлением обнаружила, что мой уход из ЦРУ после ХХХХХХХХ службы вообще не имеет прецедентов, поэтому сразу получить ответ на вопрос я не смогла — мне пообещали выяснить, есть ли на этот счет какие-нибудь инструкции ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ. В последний день работы ситуация все еще не прояснилась, и ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ. Где-то через шесть недель я получила обычной почтой ХХХХХ письмо на почтовом бланке ЦРУ, датированное 10 февраля 2006 года, от главы Отдела пенсий и страхования. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ Я прочла это послание, убрала его в ящик стола и больше об этом не думала. Позже выяснилось, что письмо заслуживало гораздо большего внимания.

В начале 2007 года приступил к работе новый Конгресс, в котором теперь доминировали демократы. Конгрессмен Джей Инсли от штата Вашингтон вновь вынес на голосование законопроект, который он и его помощники разработали более года назад. В случае принятия этого постановления мне полагалась пенсия ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ. Среди прочих документов, подтверждающих обоснованность требований, имелось и ХХХХХ письмо, которое мне прислали из ЦРУ в начале 2006 года. ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ. 16 января 2007 года это письмо было зарегистрировано в официальном бюллетене Конгресса США. На самом деле, поступив таким образом, Инсли проявил недюжинную смелость, ведь он отлично знал, в какое опасное дело ввязывается, намереваясь помочь мне, несмотря на мое опальное положение и многочисленные скандалы, связанные с моим именем. Мы с Джо всегда будем благодарны конгрессмену за его отвагу. Через несколько дней сотрудники Конторы наконец поняли, что случилось. Три дня спустя я получила письмо якобы от главы Отдела пенсий и страхования с требованием вернуть в Управление предыдущее извещение под следующим предлогом: «Упомянутое письмо [от 10 февраля 2006 года] не было должным образом маркировано, хотя содержало секретную информацию, относящуюся к сфере обеспечения национальной безопасности. Отсутствие маркировки является административной ошибкой, а сведения, содержавшиеся в письме, были и по-прежнему остаются конфиденциальными». Проблема состояла в том, что в соответствии с официально утвержденными правилами ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ, по закону такая информация уже не может вновь стать секретной. Можно выпустить джинна из бутылки, но нельзя загнать его обратно. После этого в конце февраля без каких-либо дополнительных претензий и объяснений сотрудники ЦРУ наконец-то вернули мне допущенный к публикации вариант моей рукописи.

Потом в течение нескольких недель юристы ЦРУ досаждали моим адвокатам просьбами вернуть то письмо насчет пенсии, которое я получила зимой 2006 года. Видимо, оно им было позарез необходимо. Их запросы, адресованные мне лично или адвокатам, начинались более или менее одинаково:

Кроме того, сотрудники ЦРУ начали обвинять меня в нежелании сотрудничать с КНП и обсуждать «возможные варианты изменения содержания» книги. Вот уж это была явная ложь: я не пропустила ни одного заседания Комиссии, несмотря на то что единственный предлагаемый мне «вариант», в котором ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ, явно имел своей целью сделать мою книгу абсолютно «непубликабельной» и нечитабельной. Однажды, беседуя с сенатором, защищавшим наши интересы, генерал Хайден поведал ему о моей «строптивости и взбалмошности», недостойной бывшего агента. Когда я об этом узнала, моему возмущению не было предела. Я всегда честно служила ЦРУ и вовсе не просила карт-бланш на разглашение государственных тайн. А теперь вдруг выяснялось, что я «отказываюсь от сотрудничества» с КНП. Стоило ли ради этого тринадцать месяцев терпеливо ждать, посещать все заседания и тщетно искать компромисс?

Я начала чувствовать себя этаким «недочеловеком», в советском понимании этого слова — когда ты понимаешь, что для государства ты никто, тебя просто нет. ЦРУ, вероятно, из-за политического давления, оказываемого Белым домом ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ, по причинам, никак не связанным с защитой национальной безопасности. В сложившейся абсурдной ситуации я возлагала последнюю надежду на нашу правовую систему. Перспектива очередного судебного разбирательства меня отнюдь не радовала, но выбора не оставалось. Я хотела опубликовать книгу, чтобы оказать финансовую поддержку своей семье и, что еще важнее, чтобы рассказать читателям, как я добросовестно служила своей стране в течение ХХХХХХ. Пока мы с Джо обдумывали перспективы подачи иска против ЦРУ по поводу рецензирования моей книги, начался процесс над Либби.

Глава 16 Суд над Либби и отъезд из Вашингтона

Слушания по делу И. Льюиса Скутера Либби начались 23 января 2007 года, спустя целых сорок три месяца после того, как мой статус оперативного сотрудника ЦРУ был предан огласке, и через пятнадцать месяцев после того, как против начальника аппарата вице-президента были выдвинуты обвинения по пяти пунктам: один из них — за препятствование осуществлению правосудия, два — за лжесвидетельство под присягой и еще два — за сообщение ложных сведений большому жюри при расследовании утечки информации, приведшей к разглашению моего имени. Разбирательство столько раз откладывалось из-за чрезмерной занятости адвокатов Либби, что, когда оно наконец началось, мы вздохнули с облегчением. Выбрать присяжных для такого дела оказалось непросто: поиски «политически нейтральных» заседателей в Вашингтоне затянулись на два дня дольше, чем ожидалось. Практически у всех кандидатов обнаруживались связи с кем-нибудь из обвиняемых или свидетелей, в длинный перечень которых входили многие журналисты и сотрудники администрации. Корреспондент газеты «Вашингтон пост» иронизировал по этому поводу: «У администратора баз данных жена работает прокурором в Министерстве юстиции, а по соседству с ними живут федеральный прокурор штата и высокопоставленный чиновник уголовного отдела Министерства юстиции, и все они дружат семьями. Уборщица из отеля „Уотергейт“ лично знакома с Кондолизой Райс — не как с госсекретарем, а как с „женщиной с пятого этажа“. А бывший репортер, который ходит на шашлыки к Тиму Рассерту с канала Эн-би-си, когда-то трудился под началом Боба Вудворда, нынешнего помощника главного редактора „Вашингтон пост“, и сам недавно написал шпионский роман о ЦРУ».

Выяснилось, что Вашингтон и в самом деле очень маленький город, что бы там ни говорили. Оказалось к тому же, что в этом «оплоте Демократической партии» днем с огнем не сыскать присяжных, свободных от предубеждений и негативного отношения к администрации и ее действиям в Ираке. Если бы речь не шла о столь серьезном деле, на основе этого материала получилось бы отличное развлекательное шоу. Например, одна женщина открыто заявила судье: «Я думаю, что нам постоянно лгут, особенно насчет войны в Ираке». Другой кандидат сказал: «Я вообще не верю администрации». Так продолжалось некоторое время: потенциальные члены жюри сменяли друг друга, и никто из них не соответствовал предъявляемым требованиям. Наконец через четыре дня, после множества споров между сторонами защиты и обвинения, федеральный окружной судья Регги Б. Уолтон таки утвердил пятнадцать заседателей: двенадцать основных и троих дополнительных. На следующий день началось судебное разбирательство.

Обе стороны сразу ринулись в бой. В своем первом выступлении специальный прокурор Патрик Фицджеральд обратился к вполне конкретной и очень важной теме: он убедительно доказал, что Либби лгал, отвечая на вопросы следователей по поводу того, с кем он обсуждал меня и мой статус сотрудника ЦРУ. По-видимому, Фицджеральд считал, что по-настоящему виноват во всем происшедшем сам вице-президент Чейни, который, по словам прокурора, рассказал обо мне Либби и позднее вновь пытался повлиять на ход событий, заставив пресс-секретаря Белого дома Скотта Макклеллана во всеуслышание заявить, что Либби не причастен к утечке.

Адвокат Теодор Уэллс тоже удивил всех своей речью, заявив, что Карл Роув и прочие нынешние и бывшие чиновники Белого дома сделали из его клиента «жертвенного козла отпущения». Такая позиция защиты явно противоречила здравому смыслу: со стороны Либби было бы куда разумнее изобразить смиренного подчиненного и по возможности отмолчаться, чтобы потом в случае обвинительного вердикта гарантированно получить президентскую амнистию. Опровергая утверждение Фицджеральда, будто Либби лгал ради сохранения своей должности, Уэллс отметил: «Моего клиента тревожил вовсе не его пост, а тот факт, что его сделали крайним». По мнению Уэллса, во главе заговора против Либби стоял Роув, которого адвокат назвал «правой рукой президента» и сохранение репутации которого было крайне важно для будущего переизбрания Буша на должность главы государства. По словам адвоката, Либби вскоре понял, что его буквально толкают в пропасть, и в октябре 2003 года пошел жаловаться Чейни на то, что «Белый дом пытается его подставить, всеми силами выгораживая Карла Роува».

Еще до начала слушаний мы с Джо решили, что не будем присутствовать в суде. Во-первых, суть дела состояла в злоупотреблении властью, а это нас не касалось. Во-вторых, мы не хотели нездорового ажиотажа в СМИ. Желающим присутствовать на слушании приходилось выстаивать огромные очереди за пропусками. Число мест в зале для заседаний было ограничено. Журналисты толклись в крохотной комнатенке. К счастью для тех, кто не мог лично присутствовать на процессе, но хотел следить за его ходом, во время слушаний по делу Либби независимые блогеры впервые получили официальную аккредитацию наравне с журналистами. Например, на сайте сообщества блогеров Firedoglake (FDL) велась прямая трансляция из зала суда сразу шестью «репортерами», подробно описывавшими все, что там происходило. Разумеется, как отмечали сами блогеры, это была неофициальная стенограмма слушаний, зато информация на сайте обновлялась практически в режиме реального времени. В условиях действовавшего запрета на аудиозапись и видеосъемку блог FDL, как отмечалось в «Нью-Йорк таймс», «предлагал самые подробные и оперативные репортажи с места событий, так что многие журналисты официальных СМИ пользовались этим источником информации при описании судебного процесса». На сайте моментально фиксировалось все сказанное участниками заседания, а еще там то и дело появлялись весьма остроумные и интересные комментарии. Мы с Джо с удивлением обнаружили, что блогеры сообщества FDL осведомлены обо всех перипетиях этого дела гораздо лучше, чем мы.

Каждое утро Джо клялся, что ни за что не станет зацикливаться на судебном разбирательстве. И каждый вечер ровно в пять часов он выключал компьютер, только закончив читать протокол заседания за день. Если я не вела переговоры с адвокатами по поводу издания книги и не занималась поиском источников финансирования для рассмотрения нашего гражданского иска в суде, я тоже по нескольку раз в день заходила на сайт FDL, чтобы узнать последние новости. Несмотря на беззаветную веру блогеров в Фицджеральда и подробный разбор всех ошибок, допущенных адвокатами Либби, я вовсе не считала, что окончательный вердикт непременно будет обвинительным. Кто знает, какое впечатление на присяжных могут произвести показания свидетелей и как это повлияет на их итоговое решение?

Однозначная позиция многих СМИ в этом вопросе свидетельствовала отнюдь не в их пользу: журналисты Вашингтона явно жили в перманентном симбиозе с администрацией. Обе стороны активно использовали друг друга в собственных целях. Репортеры в своих материалах то и дело ссылались на анонимных «высокопоставленных правительственных чиновников», а администрация прибегала к помощи СМИ для манипуляции общественным мнением в своих интересах. Доступ к ответственным лицам в Белом доме получал лишь тот, кто соглашался играть строго по правилам. За несколько месяцев до этого один известный журналист рассказал нам, как однажды его коллега брал интервью у президента Буша и на свой страх и риск задал несколько «неудобных» вопросов, которые отсутствовали в заранее составленном плане беседы. Буквально через несколько часов в дирекцию газеты поступил звонок из администрации: журналиста просили впредь не вести себя столь дерзко, грозя в ином случае просто-напросто лишить его допуска в Белый дом.

Один из наиболее ярких примеров «взаимовыгодного сотрудничества» правительства и прессы привел Билл Мойерс в специальном выпуске своей авторской программы под названием «Цена войны»[52] на канале Пи-би-эс. Как выяснилось, Белый дом организовал утечку сведений о том, что Саддам Хусейн якобы планирует закупку алюминиевых труб, чтобы продолжить сборку ядерной центрифуги. Эта информация появилась на страницах «Нью-Йорк таймс» со ссылкой на «анонимные источники в правительстве». В то же утро в ходе пресс-конференции на канале Эн-би-си вице-президент Чейни упомянул об этой статье как еще об одном доказательстве того, что Ирак действительно занимается производством оружия массового уничтожения. То, что случилось с нами, как и расследование Мойерса, наглядно демонстрировало, насколько безоговорочно многие из так называемых ведущих журналистов страны верят той информации, которую им по чайной ложке «сливает» правительство. Они даже не пытаются проверить факты или найти альтернативные источники сведений. В ходе судебного процесса по нашему делу американская журналистика предстала в довольно неприглядном свете.

Разбирательство по делу Либби выявило безответственность высокопоставленных правительственных чиновников, которые, вместо того чтобы в соответствии со своими обязанностями обеспечивать мне и прочим сотрудникам ЦРУ максимально возможную защиту, склоняли мое имя на всех углах по любому поводу с каждым встречным и поперечным. Эти должностные лица отлично знали, что я служу в ЦРУ, и, хотя они могли не располагать точной информацией о характере моей деятельности, сам факт моего сотрудничества с разведывательным ведомством должен был заставить их вести себя более осмотрительно. Каждый из тех, кто оказался виновен в утечке информации, при вступлении в должность подписывал соглашение о конфиденциальности и клялся защищать интересы национальной безопасности. К тому же всем известно, сколь дорого обходится ЦРУ обеспечение прикрытия для сотрудников: на это уходит немалая доля средств, получаемых от налогоплательщиков.

29 января, давая показания по нашему делу в суде, бывший пресс-секретарь Белого дома Ари Флейшер признал, что обо мне и моей работе в ЦРУ ему за обедом рассказал Либби в начале июля 2003 года, на следующий день после публикации статьи Джо. Через неделю Флейшер отправился в Африку вместе с президентом. В ходе этой поездки пресс-секретарь поделился полученной информацией с Дэвидом Грегори с канала Эн-би-си и Джоном Дикерсоном, пишущим для журнала «Тайм»: «Если вас интересует, кто именно отправил посла Уилсона в Нигер, то я отвечу на ваш вопрос: это была его жена, ведь она работает в ЦРУ». На суде Флейшер пояснил, что ему «и в страшном сне не могло присниться, что эта информация засекречена». Видимо, он решил, что с ним поделились интереснейшей сплетней, которую стоило немедленно довести до сведения окружающих. Его поведение показалось мне крайне недостойным и безответственным. Пресс-секретарь заявил, что был «до глубины души потрясен», когда позднее осознал, что его действия могут быть квалифицированы как преступление. Лично мне кажется, что человек, который не в состоянии предвидеть последствия своих действий, представляющих угрозу для национальной безопасности, недостаточно компетентен для того, чтобы работать в Белом доме. И это относится ко всем вашингтонским чиновникам, которые болтали обо мне направо и налево, не понимая, в какую опасную игру они играют.

К нашей радости, к делу были приобщены документы, опровергающие наветы Белого дома и проправительственной части Конгресса относительно причин отправки Джо в Нигер. Наиболее значимой оказалась, пожалуй, служебная записка, составленная по просьбе Либби сотрудником Управления разведки и исследований Госдепартамента (УРИ) для заместителя госсекретаря Марка Гроссмана. Ларри Джонсон писал в веб-газете «Хаффингтон пост»:

В суде также была представлена вырезка из газеты со статьей Джо «Чего я не обнаружил в Африке», над заголовком которой имелся комментарий, написанный от руки самим вице-президентом. Чейни задавался вопросами: «Неужели поручать послам подобные задания — это обычная практика? Неужели мы вот так просто отправляем случайных людей в командировки? Уж не жена ли устроила ему турпоездку за казенный счет?» Учитывая многолетний опыт правительственной деятельности, которым так гордился Чейни, подобного рода вопросы с его стороны не могли не вызвать недоумение. Вице-президенту стоило бы знать, что ЦРУ довольно часто отправляет граждан США, не являющихся сотрудниками Управления, в командировки с целью получения конкретной информации. К тому же до вице-президентства Чейни возглавлял транснациональную компанию «Халлибертон», специалисты которой после поездок в страны, представляющие стратегический интерес для США, всегда передавали необходимые сведения сотрудникам ЦРУ. Заметки на полях статьи, сделанные Чейни, следовало интерпретировать не как вопросы, а как план грядущего заговора против Джо с целью подорвать веру в его честность. При этом сам вице-президент, разумеется, формально оставался ни к чему не причастным.

Суд над Либби продемонстрировал неограниченные возможности Белого дома в подтасовке фактов: в глазах чиновников правда ничего не стоила. Каждый день, знакомясь с новостями из зала суда, мы то радовались, то впадали в отчаяние. Свидетели обвинения давали показания более двух недель, после чего от защиты Либби, сетовавшего на «проблемы с памятью», не осталось камня на камне, и обвинители взяли небольшой тайм-аут. Теперь всех волновал вопрос: удастся ли адвокатам Либби представить своего подзащитного «козлом отпущения» и всю вину возложить на Белый дом?

В октябре 2005 года, незадолго до того, как против Либби были выдвинуты обвинения, его команду адвокатов пополнили три отличных специалиста с безупречной репутацией: Теодор Уэллс, Уильям Джеффресс и Джон Клайн. Последний, будучи экспертом по секретным документам, был, по-видимому, приглашен для того, чтобы продумать стратегию оказания давления на правительство под угрозой разглашения государственной тайны. Администрации предстояло выбрать, что важнее: наказание виновного в преступлении или конфиденциальность информации, обеспечивающей национальную безопасность. Защита настаивала на том, что вся секретная документация, с которой работал подсудимый, подлежит рассекречиванию. Гонорары адвокатов оплачивались из фонда судебной защиты Либби, учрежденного через неделю после того, как против него были выдвинуты обвинения. Эту организацию возглавил Мелвин Семблер, крупнейший торговец недвижимостью во Флориде и бывший глава финансового управления Республиканской партии. По странному совпадению при правительстве Буша Семблер был послом США в Италии, причем как раз тогда, когда в руки американских дипломатов в Риме впервые попали фальсифицированные документы об урановом концентрате, из-за которых Джо отправился в Нигер, а Либби оказался на скамье подсудимых.

Фонд защиты Либби поддержали многие известные люди: сенатор и актер Фред Томпсон (который сейчас баллотируется в президенты), бывший министр образования Уильям Беннетт (который нынче знаменит в первую очередь тем, что проиграл миллион долларов в Лас-Вегасе), а также профессор Принстонского университета Бернард Льюис, чьи идеи во многом вдохновили администрацию начать войну в Ираке «ради модернизации Ближнего Востока». Меньше остальных я ожидала увидеть в этом списке имя Роберта Джеймса Вулси, занимавшего пост директора ЦРУ с 1993 по 1995 год. Как он там оказался? Руководя Управлением, Вулси в свое время так и не смог построить отношения с президентом Биллом Клинтоном. Некоторое время даже ходила шутка, будто на самом деле за рулем маленького самолета, врезавшегося в Белый дом в 1994 году, был Вулси, который таким образом надеялся получить аудиенцию у Клинтона. Вулси активно участвовал в проекте неоконсерваторов «За новый американский век» и в 1998 году подписал обращение к президенту с призывом способствовать смене режима в Ираке для стабилизации ситуации на Ближнем Востоке и защиты Израиля. Вулси одним из первых публично обвинил иракцев в причастности к терактам 11 сентября 2001 года и всегда выступал за войну в этом регионе.

Однако, даже принимая во внимание политические взгляды бывшего директора ЦРУ, я не в состоянии была понять, как он мог поддерживать человека, обвиняемого в разглашении имени сотрудника того самого разведывательного ведомства, которым Вулси управлял десять лет назад. Непосредственно перед началом судебного процесса он заявил в интервью на канале Си-би-эс: «Я всегда сочувствую тому, кого безосновательно обвиняют в нарушении закона». Вулси имел в виду Закон о защите персональных данных сотрудников разведки 1982 года, в соответствии с которым разглашение имени агента разведки, работающего под прикрытием, является федеральным преступлением. «Я не вижу в действиях обвиняемого ничего противозаконного», — отметил Вулси. Возможно, причиной тому была его дружба с Либби или приверженность идеям неоконов. Так или иначе, до начала слушаний от богатых спонсоров республиканского движения в фонд поступило более трех миллионов долларов.

13 февраля защита вызвала в качестве свидетеля Джона Ханну, бывшего помощника Либби, нынче занимающего должность советника Чейни по национальной безопасности. Ханна давал показания около двух часов. За это время он рассказал присяжным о полномочиях Либби, связанных с войной в Ираке, ситуацией в Северной Корее, ядерной программой Ирана и угрозой применения оружия массового уничтожения боевиками-исламистами. Ханна также подтвердил доводы защиты, касающиеся проблем с памятью у Либби: «Скутер и впрямь вечно все забывает». Когда адвокат закончил задавать вопросы, на некоторое время всем показалось, что защита добилась своего, но уже через несколько минут Фицджеральд вновь склонил чашу весов в пользу обвинения. В «Нью-Йорк таймс» был опубликован фрагмент протокола перекрестного допроса.

В сложившейся ситуации обвиняемому мог помочь разве что Перри Мейсон.[53] В тот же день адвокат Уэллс заявил. что ни его клиент, ни вице-президент не будут давать показания. В результате выступления свидетелей защиты, занявшие всего пару дней, на этом завершились. По-видимому, адвокаты пришли к выводу, что подвергать Либби и Чейни жесточайшему перекрестному допросу, который непременно устроили бы им Фицджеральд и его помощники, — слишком большой риск. Такого решения никто не ожидал, и прокурор даже упрекнул защиту в непоследовательности и изворотливости. На самом деле очень многие (и мы в том числе) ждали показаний Чейни и надеялись, что Фицджеральду удастся вытянуть из него информацию об истинной роли вице-президента в этом деле.

Накануне окончания прений Виктория Тенсинг, сотрудник Министерства юстиции при Рейгане, написала довольно абсурдную статью под названием «Разбирательство по ошибке»,[54] которая была опубликована в «Вашингтон пост». В качестве одного из составителей Закона о защите персональных данных сотрудников разведки миссис Тенсинг то и дело выступала в различных телепередачах как главный эксперт по вопросам, связанным с утечкой информации. (Разумеется, в материале «Вашингтон пост» не говорилось о давних дружеских отношениях, связывавших Тенсинг и ее мужа и партнера по юридической фирме Джо Ди Генова с Робертом Новаком.) В статье, которая иллюстрировалась фотографиями Фицджеральда и Джо в профиль и анфас, как для уголовного дела, Виктория Тенсинг обвиняла Фицджеральда в том, что он «с момента своего назначения пренебрегал фактом отсутствия основания для проведения уголовного разбирательства». Автор также утверждала, что ЦРУ инициировало стандартную процедуру расследования лишь для того, чтобы оправдать себя и свалить вину на кого-нибудь еще. А Джо якобы «нарочно дезинформировал общественность о причинах своей поездки в Нигер, об обстоятельствах представления отчета по ее результатам в марте 2003 года и о работе жены в ЦРУ лишь для того, чтобы написать об этом книгу, по которой затем можно было бы снять фильм». В довершение всего Виктория Тенсинг заявляла: «Плейм не работала под прикрытием. Она служила в штаб-квартире ЦРУ и не участвовала ни в каких международных операциях в течение пяти лет до появления статьи Новака».

По-видимому, миссис Тенсинг не слишком внимательно следила за ходом дела, иначе она знала бы, что все ее аргументы давным-давно опровергнуты показаниями свидетелей и представленными в суде документами. Насчет отсутствия у меня прикрытия она тоже глубоко заблуждалась. Да и как Виктория вообще могла судить о моем статусе? Ведь она сама никогда не работала в ЦРУ. Все тирады этого горе-эксперта свидетельствовали лишь об одном: о том, насколько сложно наказать того, кто нарушил закон, разгласив имя секретного агента. Сам факт, что я работала в штаб-квартире ЦРУ ХХХХХХХХХХХХХХ до утечки, вовсе не означает, что я (как и все прочие оперативные сотрудники, которые числятся в штате штаб-квартиры) никогда не выезжала на задания за рубеж. В разведывательном ремесле есть свои хитрости: поддельные паспорта, парики, грим и много всего другого, без чего невозможны секретные операции. Известно, что генерал остается генералом, даже когда несет службу не на поле боя, а в Пентагоне. А значит, и оперативный сотрудник сохраняет свой статус вне зависимости от местонахождения.

20 февраля Фицджеральд и его помощник Питер Зайденберг в итоговом выступлении еще раз подробно и убедительно доказали, что Либби умышленно лгал большому жюри и агентам ФБР во время расследования дела об утечке. Прокурор также заявил, что не один Либби должен нести ответственность за совершенное преступление: «Тучи нависли над вице-президентом… Тучи нависли над Белым домом. И эту грозу спровоцировали не мы. Бури не миновать, потому что обвиняемый препятствовал совершению правосудия. Не следует притворяться, будто мы не видим этих туч». Фицджеральд предположил, что вице-президент был, как минимум, заранее осведомлен об утечке информации.

Речь Теодора Уэллса, адвоката Либби, сильно отличалась от спокойного и размеренного выступления прокурора. Защитника захлестывали эмоции, он метался туда-сюда по комнате и то срывался на крик, то переходил на шепот, демонстрируя актерское мастерство, достойное опытного проповедника-баптиста. Как написала блогер Джейн Хэмшер, «Уэллс напоминал бывалого торговца подержанными автомобилями, который всеми силами пытается впарить клиенту развалюху, но при этом сам явно не верит в то, что говорит». В конце речи адвокат воззвал к жалости присяжных: «Помните, что у моего подзащитного есть жена и двое детей. Он хороший человек. Весь этот месяц я старался защищать его. Сейчас я препоручаю его вам. Прошу, будьте милосердны». И тут, к всеобщему удивлению, Уэллс вдруг пустил слезу.

Настала очередь Фицджеральда. Он вскочил и, вопреки своей обычной выдержанной манере, закричал: «Ну и дурдом!» Как писали блогеры FDL, «он рвал и метал, он сыпал фактами и аргументами с такой скоростью, что стенографист едва успевал за ним записывать; он настолько досконально знал материалы дела, что на память воспроизводил многозначные номера документов, на которые ссылался в своей речи, — его напор обескураживал». Сразу после этого дело было передано присяжным, от которых теперь требовалось окончательное решение: виновен Либби или нет.

Несмотря на то что явное преимущество в этом процессе было на стороне прокурора, я по-прежнему не верила, что присяжные вынесут обвинительный вердикт. Мне вспоминалось дело О. Дж. Симпсона, которое рассматривалось в 1995 году: несмотря на все прямые и косвенные улики, однозначно доказывавшие, что подсудимый убил свою бывшую жену Николь Браун Симпсон, жюри по расовым соображениям разделилось во мнениях и оправдало бывшую звезду футбола. Я боялась думать о том, как мы с Джо будем жить дальше, если Либби все-таки оправдают по всем статьям. Нам казалось особенно важным, чтобы его обвинили в препятствовании осуществлению правосудия, потому что в этом случае стало бы ясно, почему изначально никто не был обвинен в нарушении Закона о защите персональных данных сотрудников разведки.

Всем известно, что, когда ждешь чего-нибудь, время тянется бесконечно. Через несколько дней, 26 февраля, прошел слух, что судебный процесс может быть вообще аннулирован из-за допущенного нарушения: несмотря на все предупреждения, кто-то из присяжных на выходных прочел или посмотрел по телевидению что-то о рассматриваемом деле. Однако судья решил не прекращать разбирательство после трех дней дискуссий, и присяжные — за вычетом одного человека — продолжили совещаться. Опасность миновала — мы вздохнули с облегчением и стали ждать дальше. Оставалось утешаться лишь тем, что в нынешних обстоятельствах мы все равно можем спать спокойнее, чем Либби и Чейни.

Наконец во вторник 6 марта, после полутора недель обсуждения, присяжные пришли к единому решению. Вердикт должны были огласить в двенадцать часов. Стоял морозный солнечный день. Джо договорился с кем-то встретиться за ланчем, поэтому я сидела дома одна. В назначенное время я включила телевизор. Сказать, что в тот момент я очень переживала, — значит ничего не сказать: меня буквально трясло, так что мне удалось размешать сахар в чашке кофе, только взявшись за ложку обеими руками. На каком-то кабельном канале корреспондент, стоя перед зданием суда, быстро перечислял статьи обвинения и вердикты, вынесенные по ним, — я вжалась в кресло и замерла: по первому пункту — за препятствование осуществлению правосудия — «виновен», по второму пункту — за лжесвидетельство под присягой — «виновен», по третьему пункту — за сообщение ложных сведений — «не виновен», по четвертому пункту — за лжесвидетельство под присягой — «виновен» и по пятому пункту — за сообщение ложных сведений — «виновен». Я расплакалась от радости и тут же бросилась звонить Джо. Я думала, он тоже смотрел новости в каком-нибудь ресторане, но когда муж взял трубку и отрывисто спросил: «Ну как?» — я поняла, что он еще не в курсе событий. Я сообщила ему о решении суда, изо всех сил стараясь не терять самообладание. Джо ответил кратко: «Слава богу! Главное, что Либби обвинили в препятствовании правосудию». И повесил трубку. Я знала, что теперь остаток дня журналисты будут изводить его просьбами дать интервью. Мне же судьба подарила возможность побыть наедине с собой несколько минут, чтобы собраться с силами и осознать то, что случилось. Потом, разумеется, наш домашний телефон тоже начал звонить как сумасшедший. В газетах я прочла, что Либби воспринял приговор стоически, а его жена разрыдалась прямо в зале суда. В сложившейся печальной ситуации несколько утешал лишь тот факт, что наша судебная система, несмотря ни на что, на этот раз сработала надлежащим образом.

Либби и его адвокаты вышли из здания суда. Яркое зимнее солнце осветило их хмурые лица, по которым сразу все было ясно. Уэллс сообщил журналистам, что не согласен с вынесенным вердиктом и будет ходатайствовать о пересмотре дела, а если ходатайство отклонят, он подаст апелляцию. Один из присяжных, бывший репортер «Вашингтон пост» Дэнис Коллинз, тоже выступил с комментарием по поводу происшедшего. Он сказал, что решение по этому делу «далось коллегии заседателей нелегко», поскольку в случившееся с Либби вообще сложно поверить. «Я вовсе не имею в виду, что не считаю его виновным по перечисленным статьям, но, мне кажется, он просто оказался крайним…» — поделился своими соображениями Коллинз. Судя по всему, тактика адвокатов Либби, которые говорили о своем подзащитном как о «козле отпущения», все-таки возымела действие. Канал «Фокс ньюс» остался верен себе, пустив бегущую новостную строку: «С Либби снято обвинение в сообщении ложных сведений следователям ФБР», — это притом, что по остальным четырем пунктам решение суда было прямо противоположным. Впрочем, в нынешних обстоятельствах я лишь посмеялась над абсурдностью «новостей», транслируемых на этом канале. Более реалистичный отчет о событиях дал Х. Д. С. Гринуэй в газете «Бостон глоуб»:

Так закончился этот этап нашей жизни. Нам хотелось поскорее начать все заново. Пока судебный процесс подходил к концу, я укладывала вещи, готовясь к переезду в Санта-Фе, штат Нью-Мексико. Мы с Джо начали подумывать о смене места жительства еще в 2004 году (правда, тогда мы, помнится, мечтали о Новой Зеландии). За последние месяцы желание уехать прочь из Вашингтона и никогда не возвращаться достигло апогея. Этот город угнетал нас, и вне зависимости от исхода слушаний по делу Либби мы решили покинуть столицу. Нам казалось, что, если в самом ближайшем будущем мы не скроемся где-нибудь от постоянных стрессов, мне или Джо (а быть может, и нам обоим) не миновать сердечного приступа. Наши тревоги и заботы негативно сказывались на детях. Нам всем хотелось обрести покой, снова радоваться жизни и обсуждать какие-нибудь другие темы, кроме политики.

Мы мечтали поселиться в Калифорнии и во время деловых поездок даже присматривали себе там жилье. Нам особенно нравилась Санта-Барбара, где Джо учился в конце 60-х — начале 70-х годов и где у него жили друзья. Это действительно сказочный город цветущих лотосов, изумрудных гор и песчаных пляжей, на которые величаво набегает тихоокеанский прибой. Санта-Барбара примечательна тем, что, в отличие от большинства городов Калифорнии, она протянулась не с севера на юг, а с запада на восток: ее уникальное географическое положение и особый «средиземноморский» климат делают это место практически идеальным для жизни. И вся эта красота лишь в полутора часах езды к северу от Лос-Анджелеса. Но очарование Санта-Барбары и ее потрясающие природные условия привлекали, разумеется, не только нас — недвижимость там стоила дороже, чем где бы то ни было в США (средняя стоимость дома в 2005 году там составляла 2,5 миллиона долларов). Нам, бывшим госслужащим, ХХХХХХХХХХХХХХХХ и без особых шансов на получение кредитов, оставалось только мечтать о таких запредельных суммах.

Давным-давно, как будто в прошлой жизни, я часто ездила в Лос-Аламос, штат Нью-Мексико, а по дороге всегда останавливалась в предгорье, в Санта-Фе. Хотя в командировках времени на осмотр достопримечательностей практически не оставалось, я хорошо запомнила удивительный ландшафт тех мест, мягкий и сухой климат (в отличие от вечной вашингтонской сырости) и гостеприимство людей, среди которых было немало художников, писателей и музыкантов. Меня впечатлило разнообразие культурной жизни, а также многочисленные социальные и экологические проекты, реализуемые местным населением. В те времена, однако, я вовсе не думала перебираться туда. Мы с Джо тогда ждали, что ЦРУ вот-вот направит меня в зарубежную командировку в ХХХХХХХ.

В сентябре 2006 года мы впервые поехали в Санта-Фе вместе, чтобы собирать деньги для Фонда религиозной свободы в армии (эта организация была основана Мики Вайнштейном, выпускником авиационной академии и ярым защитником конституционных прав, для борьбы с религиозной пропагандой в военных учебных заведениях США). Во время пребывания в Санта-Фе мы встретились с агентом по недвижимости и попросили его показать нам несколько домов, выставленных на продажу. Разумеется, Джо хотел жить лишь в несравненной Санта-Барбаре. Но, немного побродив по тихим улочкам под синим небом у подножия величественных гор, муж, кажется, готов был пойти на уступки. К моменту нашего возвращения в Вашингтон я уже грезила переездом в Санта-Фе, и муж почти разделял мой восторг. Через несколько недель я снова отправилась в город своей мечты (на этот раз одна, поскольку у Джо оказалось полно дел в связи с предвыборной кампанией) и нашла там дом, в который влюбилась с первого взгляда. Я ни минуты не сомневалась, что семья одобрит мой выбор, и подписала контракт.

Оставалось только продать жилье в Вашингтоне. Не будучи ревностной католичкой, я, однако, купила статуэтку святого Иосифа и зарыла ее головой вниз в саду, под окнами: согласно примете, после этого должны быстро найтись покупатели на дом. Когда судебный процесс еще был в самом разгаре, нам наконец предложили вполне разумную сумму за наше жилье, и мы сразу подписали договор о его продаже. Потом мы согласовали дату переезда — новые хозяева хотели получить ключи 13 марта.

После вынесения вердикта по делу Либби я уже предвкушала подготовку к переезду в Санта-Фе. И тут мне позвонил демократ Генри Ваксман, конгрессмен от штата Калифорния, недавно возглавивший Комитет по надзору и правительственной реформе палаты представителей, и попросил выступить на заседании комитета на следующей неделе. Несмотря на то что у меня и без того дел было выше головы, я согласилась не раздумывая, ведь мне представилась редкая возможность под присягой рассказать напрямую членам Конгресса о том, что со мной произошло. Пока я паковала вещи, заклеивала скотчем коробки, приводила дом в порядок для новых хозяев и разбирала коммунальные счета и документы, все мои мысли были поглощены одним: что я скажу Конгрессу? Я пыталась предусмотреть возможные вопросы членов комитета и даже устроила своего рода репетицию накануне, пригласив специально для этого двоих близких друзей, поднаторевших в таких делах. Требовалась немалая осторожность, чтобы случайно не разгласить в Конгрессе какую-либо информацию, которую ЦРУ могло бы счесть конфиденциальной или секретной, — мне фактически предстояло пройти по минному полю. Когда стало известно, что директор ЦРУ Майкл Хайден на встрече с представителями обеих партий подтвердил тот факт, что до огласки я работала секретным агентом, я тут же внесла некоторые важные изменения в свое выступление. И хотя мне по-прежнему не разрешалось говорить, сколько лет я служила в ЦРУ, теперь я, по крайней мере, могла опровергнуть тех, кто утверждал, будто в последние годы я выполняла в Конторе функции «хорошенькой секретарши».

На утреннее заседание в Капитолий я позвала для моральной поддержки подругу Эллен, у которой ночевала накануне. Пока мы ждали начала заседания в вестибюле, нас окружили юристы, конгрессмены и прочие «доброжелатели» — каждый считал своим долгом дать мне какой-нибудь ценный совет. Несмотря на то что за последние несколько лет я привыкла к чрезмерному интересу публики к своей персоне, всеобщее внимание по-прежнему действовало на нервы. Я попыталась сосредоточиться на мысли о том, что, выступив на заседании комитета, я наконец смогу ответить под присягой на все важные вопросы и без обиняков рассказать о происшедшем. Пусть уже наконец станет ясно, кто на самом деле командировал Джо в Нигер. И пусть все раз и навсегда усвоят, что на момент утечки у меня действительно был статус оперативного сотрудника ЦРУ, работающего под неофициальным прикрытием.

После некоторого ожидания нас пригласили в зал. Едва я вошла туда, как меня ослепили вспышки фотокамер. Я знала, что на заседание приглашены журналисты, но и представить не могла, что их будет так много. Мне пришлось пробираться сквозь их толпу к длинному столу для свидетелей, стоявшему перед помостом, на котором сидели конгрессмены. Стараясь сохранять спокойствие, я оперлась на стол. К счастью для моих нервов, конгрессмен Ваксман поначалу решил ввести всех присутствующих в курс дела, и во время его речи я успела справиться с эмоциями. Когда он закончил говорить, я была готова принести присягу.

В тот момент я была очень собранна и уверена в себе. Мне казалось, что я заранее продумала ответы на все возможные вопросы, даже самые каверзные и самые политизированные, какие только могли задать состоявшие в комитете республиканцы. У меня не хватило воображения предвидеть довольно глупый вопрос, который задал мне конгрессмен от штата Джорджия Линн Вестморланд. Начал он издалека и с юмором:

— Я, видите ли, немного волнуюсь, ведь мне никогда раньше не доводилось допрашивать шпионок.

Заметный акцент выдавал в нем южанина. Я тут же парировала:

— Господин конгрессмен, я, вообще-то, тоже волнуюсь, потому что мне прежде не доводилось давать показания под присягой в Конгрессе.

После этого господин Вестморланд породил следующую остроту:

— Я понимаю, что вы вне политики, и все же из чистого любопытства хотелось бы знать, к кому вы себя относите: к демократам или республиканцам?

Конгрессмен самодовольно ухмыльнулся.

Его вопрос застал меня врасплох, и я бросила взгляд на Ваксмана, ища поддержки. Быть может, у Вестморлэнда не было права спрашивать меня о партийных предпочтениях, как нельзя интересоваться чьим-либо вероисповеданием? Но Ваксман даже не взглянул на меня. Мне до сих пор жаль, что правильный ответ тогда не пришел мне в голову. Сейчас я твердо знаю, что должна была ответить: «Господин конгрессмен, с гордостью могу сказать, что я отношу себя к убежденным американцам». Увы, я не нашла подходящих слов. Потом мне задали еще несколько вопросов, после чего заседание завершилось — оно длилось целых два с половиной часа. От напряжения у меня разболелась голова, но в целом я осталась довольна своим выступлением: мне наконец-то удалось открыто рассказать общественности о том, что со мной случилось.

Потом я позвонила Джо в Юту спросить, что он думает о моей речи в Конгрессе. Муж сказал, что гордится мной и что ему все понравилось. Я спросила, видели ли наши малыши маму по телевизору. Джо ответил, что они полюбовались мной на экране минут пять, а потом умчались играть во двор. Меня это не расстроило: вот вырастут и лет этак через десять посмотрят запись моего выступления на DVD, если, конечно, захотят. Пока что больше всего мне хотелось добраться до дома Эллен, снять туфли и немного отдохнуть. Пришло время прощаться со столицей, и я была готова к расставанию.

Когда самолет стал заходить на посадку, я любовалась из окна красноватой горой Сандия, что возвышается над Альбукерком, и едва сдерживала слезы. Мне хотелось поскорее обнять Джо, его старшего сына Джо и наших любимых близнецов, Тревора и Саманту. Все они встречали меня в аэропорту, откуда мы собирались поехать в наш новый дом в Санта-Фе. Мы обнялись, и на душе сразу стало спокойно и легко. За последние годы на нашу долю выпало немало испытаний, и мы старались преодолевать их с юмором и стойкостью. Мы говорили правду и поступали по совести. За окном машины проплывали непривычные пейзажи, к северу от Альбукерка нам попалось несколько индейских резерваций. Я рассказывала детям про древние потухшие вулканы и показывала их кратеры, видневшиеся у горизонта. А малышам так хотелось поскорее увидеть наш новый дом, что они ерзали от нетерпения. Наконец мы прибыли в Санта-Фе, выбрались из машины и услышали тишину, нарушаемую лишь легким шумом ветра. Мы были дома.

Эпилог

17 мая 2007 года в федеральном окружном суде Вашингтона прошли прения сторон по гражданскому иску против вице-президента Дика Чейни, И. Льюиса Скутера Либби, Карла Роува и Ричарда Армитаджа. 19 июля наш иск был отклонен. В резолюции судья Джон Д. Бейтс отметал, что «для дискредитации мистера Уилсона подсудимые действительно воспользовались достаточно сомнительными средствами», однако никаких официальных мер пресечения за их действия законом не предусмотрено. В решении суда также говорилось, что наши претензии «безусловно важны, поскольку ставят под сомнение правомерность действий правительственных чиновников самого высокого ранга», но по юридическим причинам не подлежат рассмотрению в судебном порядке. Нам показалось, что служители закона недостаточно подробно изучили суть дела, поэтому мы сразу же подали апелляцию, и разбирательство продолжилось.

31 мая 2007 года я подала иск в Федеральный окружной суд Нью-Йорка против директора Национальной разведки Дж. Майкла Макконнела и директора ЦРУ генерала Майкла В. Хайдена. В качестве соистца выступило издательство «Саймон энд Шустер». Начальники разведывательных ведомств, среди прочего, обвинялись в том, что препятствовали изданию моей книги, незаконно пытаясь скрыть общедоступную информацию. Судьей по делу назначили Барбару С. Джонс, бывшего прокурора Нью-Йоркского отделения Федеральной прокуратуры. 1 августа 2007 года подсудимые были оправданы. В постановлении суда говорилось, что «информация о работе госпожи Уилсон в ЦРУ до 2002 года является секретной, конфиденциальный статус этих сведений не менялся и ЦРУ официально никогда не признавало противоположного». Решение судьи отчасти основывалось на секретном заявлении, составленном заместителем директора ЦРУ Стивеном Каппсом (разумеется, моим адвокатам не позволили ознакомиться с этим документом), а также обусловлено «представлениями о необходимости соблюдения секретности в отношении дел ЦРУ, связанных с международными отношениями». В постановлении особо уточнялось, что «единственным общедоступным документом, из которого можно получить некоторую информацию о работе миссис Уилсон, является письмо на бланке ЦРУ, составленное начальником Отдела пенсий и страхования, — на основе этого письма каждый волен делать любые выводы». Далее отмечалось, что «сведения о датах работы миссис Уилсон в ЦРУ до 2002 года отныне не являются секретными, поскольку данная информация была включена в бюллетень Конгресса и вследствие этого стала общедоступной на сайте Библиотеки Конгресса». Мы подали апелляцию на пересмотр этого решения в апелляционном суде второго округа. Разбирательства по делу продолжаются.

2 июля 2007 года президент Буш смягчил наказание Скутеру Либби, заменив тюремное заключение условным сроком. Либби остался на свободе — он должен лишь выплатить 250 тысяч долларов штрафа.